Кровь королей Цормудян Сурен

– Чего еще?

– Там оленя тащили. Он с рогами?

– Нет. Молодняк совсем. А что?

– Нужны оленьи рога.

– У меня в «норе» на стенке торчат, – подал голос кто-то из толпы. – Я на них одежку вешаю.

– Не то. Свежие нужны. Настойку надо сделать.

– Настойку из оленьих рогов? – снова усмехнулся Роберт. – Дурак ты, вестник. У меня зад распорот, а не перед обвис.

– Помолчи, говорю. Настойка не только для телесных утех полезна. Она кровь обновляет. А тебе сейчас это и нужно. Шон!

– Да, Олвин?

– Беги в поселок. Пусть вскипятят воду. Много воды. Еще пусть нагреют самое крепкое вино, что есть. Еще нужны самые тонкие и острые ножи. Их надобно прокалить на огне. Три или четыре.

– Хорошо…

– Постой. Добудь белены и череды.

– Этого у баб наших в достатке…

– А знахарки есть?

– Ну, – развел руками Арчер, – роды принять могут.

– Роберт, к великому сожалению, не на сносях. Ладно. Поторопись. Да!

– Что еще?

– Посуду пусть дадут, какую не жалко. Для мочи Роберта.

Шон кивнул и, не задавая лишних вопросов, бросился вверх по склону.

– Моча моя тебе на кой ляд? – фыркнул раненый. – На память? Для потомков?

– Пить ее будешь.

– Чего?!

– Заткнись же. Так, Карл, парни, берем и тащим.

Желающих нести вожака лесных разбойников оказалось больше чем нужно. Но суеты не возникло. Восьмеро, среди них Олвин, взялись за носилки.

– Больно, изверги! – закричал Роберт. – Я не отлежался еще!

– Цыц! – прикрикнул Тоот. – Больно ему, видите ли. Это я тебя еще лечить не начал. Вот тогда будет больно.

Олвин знал, что разбойничье братство любит Роберта, недаром его прозвали лесным королем. Никто не высказывал ни малейших сомнений, кто вожак. Хотя был он весьма молод и среди разбойников имелись люди поопытнее, все смотрели на него как на старшего брата или даже отца, а кто-то и как на подарок богов за все те несчастья, что привели их в лес. Роберт успевал уделить внимание каждому. Выслушивал истории стариков, стенания женщин, похабные россказни мужчин, трогательное лепетание детей. Делил пищу со всеми, жил скромно, мог отдать свои сапоги тому, у кого они прохудились. И не потому, что тот попросил, а просто увидев, что отвалилась подошва. Он не пил лишнего, не сквернословил при женщинах и детях.

Роберт установил такой уклад, при котором никто не был обделен кровом, пищей, теплом, одеждой и вниманием. Кто-то, правда, роптал, что все богатства, добытые лихими делами, шли в общий сундук. Зато каждый был уверен: случись у тебя истинная нужда в монетах, ты их непременно получишь. Роберт говорил, что в тот день, когда кто-то из них накопит больше, чем другие, все они потерпят поражение.

Поговаривали, что даже вожди диких племен Змиевых лесов относились к Роберту с почтением и что лесным королем его прозвали именно они. Но сам Роберт не особо обольщался на их счет и всегда был настороже, держась от этих племен подальше.

За то недолгое время, что Олвин провел в лесном братстве (или, как он его называл, братстве из кустов), он уже и сам проникся уважением к Роберту. Тоот ничуть не жалел, что, спасаясь бегством, пришел, несмотря на дурную славу, к лесным разбойникам.

Но, даже зная о всеобщей любви к вожаку, Олвин не предполагал, в какую скорбь повергнет лесных братьев и сестер известие о тяжелой ране, грозящей Роберту скорой смертью. У суровых мужчин глаза были влажными. Детвора притихла. Женщины рыдали. Люди выглядели так, будто стотысячная армия всех лордов королевства окружила лагерь и путей к отступлению нет.

Олвину стало страшно: смерть Роберта не станет смертью одного человека. Человека благородного не по происхождению, но помыслами и деяниями своими. Человека, знакомого с законами чести больше, чем иной гринвельдский рыцарь. Его смерть станет гибелью для всего этого странного, немного наивного, любящего всех униженных и угнетенных братства. Для них это будет конец света. Они настолько боготворили своего короля, что не мыслили себе жизни без него. Просто не смотрели вперед, в будущее. Роберт будет всегда, как небо над головой и земная твердь под ногами.

Неужели Роберт всего этого не понимал? Неужели не понимал, как это опасно? Он не подготовил достойного преемника. Да, Красавчик Флориан, Шон Арчер Покойник и Карл Лысая Гора, его ближайшие соратники, пользовались в братстве уважением. Но рядом с Робертом они меркли. Смотрели на него, как маленькие дочки смотрят на сильного и доброго отца. Неужели, опьяненный славой, он позабыл, что смертен? Неужели не понимал, что его смерть затронет куда больше сердец, нежели смерть кого бы то ни было на земле? Ну, умрет король Гринвельда. Погорюют люди немного. Напьются. Да и будут жить дальше. Ну, умрет добрый лорд, крестьяне попечалятся, а потом заживут как прежде. Заживут жизнью, какой люди жили столетиями до того. Но лесным братьям Роберт дал совсем другую жизнь. Жизнь, где молятся не столько богам, сколько всеобщей справедливости. Где копят не деньги, а знания и добрые дела. Где лес и его дары должны быть общими, а не принадлежать одному лорду. Как воздух, которым все дышат, небо, под которым все ходят, и сама Чаша Первобога, приютившая все живое в этом мире. Роберт показал, что может быть общей радость. И должна быть общей беда. И тогда беда отступает. А смерть Роберта уничтожит всех… Он должен был это понимать. Он был в ответе за людей, которых научил жить по-другому…

…Лесной король лежал на столе лицом вниз и мычал от боли, закусив кожаный ремень. Раны обложили чистыми тряпками, пропитанными вскипяченным вином. Это было больно. Олвин делал глубокие надрезы и выдавливал порченую желтую кровь. И это было невыносимо больно. Руки и ноги раненого были накрепко привязаны к столу. Выдавив еще немного желтой крови, Олвин разогнулся.

– Лей, – кивнул он Красавчику Флориану, который держал в руках котелок с горячим вином.

Тот плеснул немного в каждый из разрезов, и лесной король замычал сильнее.

– Шон, дай ему еще отвара от боли. Но не больше двух глотков.

Арчер вынул ремень изо рта Роберта.

– Вестник! – взревел тот. – Клянусь, когда я излечусь, то прибью тебя, живодер проклятый!

– Делай что хочешь, только излечись, – проворчал Олвин, вытирая лицо. – Думаешь, мне в удовольствие копаться в твоей плоти и нюхать зловонные ветры, которые ты мне в лицо пускаешь?

– Отвар чертовски слабит, – усмехнулся Арчер.

– Я уже заметил, – буркнул Тоот. – Все, суй ремень обратно.

И Олвин продолжил. Он давил гнилую кровь, Флориан следил, чтобы вино не остывало, подливал его в раны, менял тряпки.

Через какое-то время вестник тряхнул головой и, вытирая предплечьем потный лоб, выругался.

– Что? Что такое? – встревожился Карл.

– Неужто не видишь. Сколько ни давлю, красной крови все нет.

– Это плохо?

– Это очень плохо, мой кудрявый друг.

Роберт выплюнул ремень.

– Послушай… Говори как есть… честно… ты знаешь, что делать?

– Боевых вестников учат лечить свои раны и раны ближних. Но всему есть предел, Робб. Я не целитель. С такой сложной раной я не справлюсь.

– А как же кровь эловепря, оленьи рога и прочее?! – закричал Карл.

– И где они? Здесь?

– Нет, но…

– Послушайте, особые сильные снадобья тем более сильны, чем более верно их приготовить. Я знаю главные составляющие. Но важна точность долей. Особенно сейчас, когда ясно, что рана тяжелее, чем я думал.

– Так что нам делать-то?! – не выдержал Лысая Гора.

– Среди лесного братства целителей тоже нет. Но я точно знаю, что в лагере есть человек, который может справиться.

– И кто же это? – выдохнул Арчер.

– Деранс Ментан.

– Вестник… – обомлел Карл, – ты в своем уме?

– Вполне. Ты знаешь, как иначе спасти вашего короля? Робб! Роберт, ты слышишь меня?

– Да… Слышу…

– Ты хоть понимаешь, что станет с твоими людьми, если ты умрешь?

– Ничего с ними не будет… Карл займет мое место.

– Карл? – Олвин смерил великана взглядом, полным сомнений. – Послушай, Роберт, я ничего не имею против этого достойного мужа и не спорю с твоим выбором, но он не заменит общине живого бога.

– Какого еще бога… – фыркнул раненый.

– Ты болван или подлец, если оставляешь этих людей на произвол судьбы. Ты в ответе за них, а не только за свою жалкую жизнь, тупица!

– Полегче, ты! – взревел Лысая Гора. – А может, ты сам метишь на место вожака? Оттого и хочешь, чтобы твой клир добил Роберта?! Чтоб подозрения от себя отвести.

– Сейчас самое время петушиться, да, Карл? Мне нужно место вожака не больше, чем твоей голове цирюльник.

– Прекратите вы… – простонал Роберт. – Я еще живой, мать вашу…

– Но ты умрешь, если будешь его слушать! – пробасил Карл.

– И он умрет еще верней, если не послушает моего совета. Деранс Ментан – единственная надежда.

– Нет!!!

Лысая Гора схватил вестника за грудки.

– Это решать не тебе, а Роберту, пока еще лихорадка не забрала его рассудок, – невозмутимо произнес Тоот в лицо Карлу. – Итак, Роберт?

Лесной король некоторое время молчал. Уже заподозрили, будто он потерял сознание. Но все же Роберт откликнулся.

– Олвин, ты уверен, что он справится?

– Робб, самые искусные лекари – это клиры. Особенно клиры ордена вестников. Он обучен. Он клир девятого пера. Если бы он не доказал свои знания конклаву, то не получил бы и седьмого.

– Я понял тебя, брат… Карл… Веди клира…

– Что?! Роберт, не делай этого!

– Карл, дружище… Я, наверное, тихо говорю, да?.. Может, это оттого, что я скоро подохну?!

Бросив на Олвина недобрый взгляд, Гора повиновался.

– Карл, постой, – окликнул вестник.

– Чего тебе?

– Клир не должен знать, куда и зачем ты его ведешь. Постарайся, чтобы по пути он не узнал, что Роберт ранен.

– Ясно, ясно, – отозвался здоровяк и вышел.

Клир-хранитель боялся. Все эти дни Деранс Ментан боялся того часа, когда книги и свитки закончатся и надобность в нем отпадет. Листов оставалось совсем немного, и клир старался переводить как можно медленнее, кляня себя за то, что так спешил вначале. Но когда являлись недовольные его медлительностью разбойники, он тоже боялся. Боялся побоев и смерти. Но ведь они убьют его в любом случае. Конечно убьют. Разве дрогнула рука вестника-предателя, когда он убивал великого магистра?

И вот на пороге лысый здоровяк, с ним еще двое, один постоянно кашляет. Не говоря ни слова, они натянули клиру на голову мешок. В который раз… И вытолкали за дверь.

Неужели все? Неужели жизнь, со всеми бедами и радостями, с успехами и устремлениями, сейчас закончится? Но ведь осталось еще два листа! Они бы продлили его жизнь еще на день! Еще один рассвет… Да, он не видит ни рассветов, ни закатов… Но он чувствует. Он живет!

Куда его завели? Сквозь мешок не было видно ничего. Вспомнился тот, первый мешок, который мнимые хантеры сняли с Олвина Тоота, а затем натянули на него. Мешок был хитрый. Через одну сторону можно было видеть, в отверстия между нитями. И беглый вестник видел. А с другой стороны была плотная подкладка. И через нее клир ничего не видел. Досадное воспоминание. Клир в очередной раз пожалел, что поверил разбойникам.

Мешок наконец сняли, и – снова полумрак какого-то небольшого помещения без окон. Нет солнца и неба. Только враждебные лица тюремщиков. И Олвин Тоот…

– Как твоя работа, клир? – спросил вестник.

– Еще… Еще немного осталось, – тихо ответил Деранс, глядя исподлобья.

Они теряют терпение? Хотят избавиться от него, не дождавшись, когда закончит?

– Ленив ты стал, как я погляжу. Видимо, решил, что с последним росчерком пера лишишься жизни?

– А разве не так?..

– А почему обязательно так, клир? – усмехнулся Олвин. – Твоя жизнь зависит от тебя, а не от нас.

– Как это?.. Я же ваш пленник.

– Вне всяких сомнений. И мы можем убить тебя завтра. Или сейчас. Или через месяц. Или уморить голодом. Или запытать до смерти. Все так, хранитель. Но ты можешь заработать свободу.

– Свободу?..

Клир вздрогнул. Нельзя было давать себе ложную надежду, но так хотелось…

– Помнишь ли ты, клир девятого пера, чему тебя учили? Все то, благодаря чему получил высокий сан?

– Девятое перо – вовсе не высокий сан…

– Но самый высокий в цитадели, – перебил вестник. – Ты не ответил на вопрос.

– Я всю жизнь служил ордену. Я все помню.

– Значит, помнишь и врачебное ремесло, коему вас долго и тщательно обучают?

– Конечно помню. Мне приходилось постоянно лечить этих болванов из наемной стражи. То срамную болезнь подцепят от деревенских шлюх, то поносом изойдут, ведь жрут что попало. Лечил я этих недоумков, а что проку?

– Понимаю, клир. Был бы прок, не оказался бы ты здесь. Успешно лечил?

– В основном. Но некоторые болезни подвластны лишь богам.

– Конечно. Но уповать на одних лишь богов нельзя. Иначе зачем они даровали нам руки, ноги и способность мыслить и действовать?

– Чего вы от меня хотите?

– Помнишь ли ты клятву, которую произносит всякий, кто берется за врачебное ремесло?

– Помню. Без клятвы нельзя лечить никого, кроме самого себя и неразумных зверей.

– Так произнеси ее! – велел Олвин, скрестив руки на груди.

– Но зачем?..

– Может, ты за свой сан золотом заплатил и клятвы не знаешь?

– Знаю и помню!

– Так говори!

Пленник недоуменно осмотрелся. Лысый верзила водил по бороде здоровенным ножом. Другие двое смотрели так, будто только и ждут команды разорвать клира на части.

– Я, Деранс Ментан, сын Ормунда, клянусь Инварином и первой целительницей и сестрой его Арпелией, да снизойдет из ее рук милосердие каждому. Клянусь остальными богами и не устрашусь произнести эту клятву перед всевидящими очами отца их великого. Беря их в свидетели своей клятвы, обязуюсь каждый раз, когда призовут меня исполнить ремесло врачебное, делать это в соответствии со словами моей клятвы. Клянусь исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство, подкрепленное печатью с пожертвованной мною кровью из тела моего: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому. Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного зелья и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного средства. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. Я ни в коем случае не буду делать в лечении того, чему еще не обучен, но обязуюсь призвать обученного собрата своего в помощь нуждающемуся. В какой бы дом я ни вошел по призыву исполнения врачебного ремесла, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, господами и слугами. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому. И пусть боги знают мою клятву [6].

Олвин Тоот слушал внимательно, словно экзаменовал пленника.

– Ты знаешь клятву превосходно. И я молю богов, чтобы столь же превосходно ты знал врачебное дело. Сейчас я скажу тебе, как ты можешь спасти свою жизнь. Ты слушаешь меня, клир девятого пера?

– Д-да…

Ментан часто закивал и облизал пересохшие губы.

– Лесной король Роберт тяжело ранен. Я призываю тебя последовать клятве, которую ты скрепил кровавой печатью и в свидетели которой призвал всех богов с их отцом.

По спине клира потек холодный пот. Беглый вестник прекрасно знал, что клир не может нарушить клятву. А если бы и не клятва, не страх перед богами, есть страх перед разбойниками. Откажешь, и они немедленно покончат с тобой, причем, судя по лицам, сделают это с большой охотой.

– Что за рана? – выдохнул пленник.

– Низ спины, половина зада, бедро. Его искромсал эловепрь. Не знаю уж, откуда болотная тварь в этих краях.

– О боги, эловепрь?!

– Да. Но я знаю, что для клира девятого пера это не трудность.

– Все зависит от сроков!..

– Вчера. Вчера вечером. Сутки еще не прошли.

– О боги…

– Слушай меня внимательно, клир. – Олвин приблизился к лицу пленника и перешел на зловещий шепот. – Если ты спасешь Роберта, клянусь всеми богами и отцом их великим, я освобожу тебя. Ты отправишься в цитадель живой и невредимый. Но если Роберт умрет, умрешь и ты…

– Но почти сутки!

– Умрет он, умрешь и ты.

– Но что, если я не смогу?!

– Умрешь… – продолжал шипеть Олвин.

– Да, но!..

– Без «но». Умрет он, умрешь и ты.

– Я же не всесилен!

– Так призови на помощь богов, – пробасил Карл Лысая Гора.

Деранс принялся судорожно вспоминать, что ему нужно делать.

– Где… Г-где вепрь! Нужна его кровь!

– За ней послали, – ответил Тоот.

– Послали?! – взвизгнул клир. – Так ее нет?! О боги!

Он хлопнул себя ладонями по голове. Олвин схватил его за грудки и несколько раз встряхнул.

– А ну соберись! – рявкнул вестник. – Ну же! Закрой глаза!

Клир послушно зажмурился.

– Теперь глубокий вдох… и выдох… Во-от та-ак. Вспомни, чему тебя учили. Все, что нужно, чтобы спасти жизнь Роберта. Все, что нужно, чтобы спасти свою жизнь.

Олвин прекрасно понимал, что на кону не только жизнь вожака разбойников и Деранса Ментана. Если Роберт умрет, опальному вестнику едва ли удастся убедить братство в том, что не он в ней виноват. Быть может, Шон Арчер ему поверит. Быть может, Галиган Болтун и Крошка Четт. Но что они против Карла Горы и всех прочих, которые, обезумев от потери, возжаждут расправы, даже если виновного в такой смерти не может быть вообще!

К вечеру лесному королю стало хуже. Начался сильный жар, и Роберт стал бредить. Удивительно было, что он оставался в ясном сознании до того. Видно, боги даровали ему крепкое здоровье. Но насколько его хватит?

Клир преодолел смятение на удивление быстро. Стоило ему взглянуть на раны, сработала выучка. Ментан стал выкрикивать тюремщикам названия необходимых трав, ягод, орехов. Попросил ступу и пестик. Еще раз осмотрев рану, потребовал опарышей. К счастью, оказался в лагере заядлый рыбак, который нарочно выводил личинок. Откормленные, выращенные в чистоте, они были лакомой приманкой для рыбы, но пришлись весьма кстати и для лечения лесного короля.

Первым отваром Ментан отправил раненого в глубокий сон; жар спал. Вторым он промыл раны и запустил в них горсти копошащихся личинок. Оставив их на какое-то время, он нещадно вымыл опарышей из ран кипяченым вином. К всеобщему изумлению, вместо желтой жижи из ран пошла красная кровь. Использованных опарышей клир велел собрать всех до единого и не мешкая сжечь. Когда на улице стемнело, вернулись гонцы, посланные за рогами оленя и кровью эловепря. К счастью, не с пустыми руками. Кровь вепря успела загустеть, и клир стал разбавлять ее особой настойкой, которую предусмотрительно приготовил заранее.

Было глубоко за полночь, когда он приготовил два снадобья на крови эловепря, в которые подмешивал невесть что, включая толченые панты и мочу Роберта. Одно снадобье велел убрать в темное и прохладное место. Оно должно было настояться. Второе налил в чашу и, разбудив раненого, заставил выпить. Роберт был в бреду и едва ли понимал, что происходит. Может, и хорошо. Мало кто в здравом уме смог бы проглотить отвратительно пахнувшее зелье без остатка. Опустошив чашу, лесной король сразу уснул.

Долгие часы терпеливо наблюдавший за клиром здоровяк Лысая Гора навис над ним всей своей громадой и тихо, но с угрозой спросил:

– Ну что? Он будет жить?

Пленник то пугливо смотрел на великана, то с надеждой – на Олвина.

– Я не могу пока ответить, – молвил Деранс, собравшись с духом.

– А когда сможешь, поимей тебя тринадцатый?! – рявкнул Карл.

– Надо дождаться рассвета. Если после восхода солнца больной перестанет бредить и жар спадет, значит дело идет на поправку. Если же у него будет лихорадка, бред и… – Он снова бросил умоляющий взгляд на Олвина. – В общем… Надеюсь… он проснется и попросит воды… И горшок…

– Изо всех сил молись, клир, – прорычал Карл и, смерив взглядом Олвина, вышел.