Прятки со смертью Мастерман Бекки

Я повернулась и встретилась с ним взглядом, больше не печалясь о свежей крови на рубашке. В сравнении с тем, что он знал сейчас, это был пустяк. Карло, похоже, не заметил крови. Я жаждала поднять руку и коснуться его лица в утешении или просьбе, но чувствовала себя настолько опустошенной, что не могла найти для этого сил. Мне не надо было спрашивать его, что он знал. Он всего лишь думал помочь и показал на стиральную машину:

— Я собирался переложить одежду в сушилку, но она сама по себе высохла после стольких дней. А еще там были… пятна. Я не знаю, будешь ты их выводить или нет.

Карло говорил о таких будничных, домашних делах, но его глаза умоляли о чем-то меня, о чем-то более значительном: например, объяснении, которое стерло бы то, о чем он на самом деле думал.

— Он… — начала я, возможно собираясь поведать, как на меня напали и как я, защищаясь, убила жуткого человека.

Но что-то подсказало мне, что все не важно. А важно то, что я совершила убийство и скрыла это от Карло, и я не могу отрицать, что это ужасно.

Я отвернулась, открыла шкаф и взяла рулон мешков для мусора. Оторвала один, вытащила из стиральной машины все, включая шляпу, перчатки и брюки, и затолкала в мешок. Затем включила стиральную машину, подлила немного отбеливателя, чтобы вывести последние остатки Песила, и захлопнула люк. Затем отнесла мешок в спальню, где добавила в него несколько пар джинсов, полдюжины футболок и все содержимое ящика с моим нижним бельем. Спокойно и методично я открыла свою прикроватную тумбочку, где держала прописанные мне лекарства. Взяла пузырек из-под тайленола, в котором хранила таблетки снотворного. Карло не пошел за мной в спальню. Как я и ожидала.

Я вернулась из спальни, подхватила ключи от машины и сумку, действуя как можно быстрее в интересах нас обоих. Карло лежал в кресле-релакс, в котором он обычно читает, продолжая взглядом умолять меня о том, что я не могла дать.

— Прошу тебя, расскажи, — наконец взмолился он.

— Знаешь что… — начала я так резко, как только могла, а сердце в этот миг вновь болезненно сжалось, и я задохнулась. Это смягчило резкость слов, которые выплюнула следом: — Со мной это не пройдет.

Я двинулась к двери, несмотря не жалкий звук его шепота, — он, кажется, просил:

— Не уходи, пожалуйста…

А я ушла. Я ушла.

Глава 34

Рано или поздно я точно поняла бы, что так случится, но до сих пор удивляюсь, насколько быстро все обрушилось. Вы тратите больше года на то, чтобы узнать друг друга, строя и укрепляя доверие, и в три минуты все обрывается. Могу сказать в свое оправдание: я соображала бы яснее, не умри только что на моих руках Зак. Стоя в прачечной, я чувствовала себя как боксер, который, не успев опомниться от удара по корпусу, тотчас получает сильный хук справа в челюсть: эта серия коротких ударов пришибла меня. Мой рассудок как бы раз за разом ускользал, отстраненно наблюдая за всем, что бы я ни делала, и возвращался, когда все было готово и изменить невозможно, оставляя лишь чувство опустошения.

Я не вполне осознавала свое состояние до тех пор, пока, покинув дом, не поехала на юг, в левом ряду, превышая дозволенную скорость миль на десять. Безбортовый «шеви», красный и весь в обвесах и мулечках, висел на хвосте. Причем, может, уже и давно — я не заметила. Когда ему не стало от этого лучше, он выразил свою озабоченность гудком. Я бросила взгляд на сумку на соседнем сиденье. Мелькнула мысль: может, всадить ему пулю в передний скат, — но решила все же проявить сдержанность: не исключено, есть свидетели. Подъехав к светофору на Танжерин-роуд, я поставила машину на ручник, вылезла из нее и подошла к водительскому окну грузовика. Оно было закрыто: в такой жаре окна всегда закрыты и кондиционер включен на полную мощность. Я шлепнула ладонью по стеклу.

Оно медленно сползло вниз, явив аккуратно одетого мужчину, которому не следовало почем зря оглашать окрестности гудком. Он уставился на меня с нескрываемой тревогой.

Уверена, на его бибиканье женщина никогда не отвечала ему так, как это сделала я.

— Ну вот, ты добился: я обратила на тебя внимание. Какого черта тебе от меня надо?

Он взглянула на мою грудь, невольно поднял руки, словно защищаясь. В этот момент я увидела в его глазах то, что, наверное, увидел он: обезумевшая тетка в окровавленной рубашке. Молча он поднял стекло, сдал назад и объехал меня. Даже колеса его не визжали.

Провожая взглядом тягач, я чувствовала, как бьется в ушах пульс и хрипит дыхание. Это называется «агрессивное поведение на дороге», идиот.

Я вернулась в свою машину, съехала к обочине, чтобы пропустить скопившиеся машины, и, достав из пластикового пакета причудливую блузку с танцующими пекарями, быстренько переоделась. Скомкала окровавленную рубашку и сунула себе под сиденье. Затем снова влилась в автомобильный поток и, смутно сознавая, где я и как сюда попала, очутилась в деловой части у «Шератона». Может, меня влекло в направлении моей последней встречи с кем-то, кто знал меня настоящую. Подсознательно я искала это место, чтобы спрятаться. Подойдя к стойке регистрации, спросила, не занят ли номер 174 — номер Зака.

Поглядывая на мусорный мешок у меня в руках, девушка за стойкой сказала: свободен. Радуясь, что у меня хватило хладнокровия хотя бы переодеть рубашку, я дала девушке кредитную карту, получила магнитную карту-ключ и поспешно понесла свой мешок в номер 174, пока кто-нибудь не заметил меня. Мне надо остановить свой бег и спрятаться. Если продолжу мчаться на машине, рискую убить себя и кого-нибудь еще.

Зак забрал все с собой в то утро, когда я подвезла его до аэропорта. Там он, наверное, и оставил свою сумку. Интересно, чем он занимался всю прошлую ночь? Пил где-нибудь в баре или просто бродил по городу? Казалось, я чувствую его печальное присутствие в комнате. Я присела на кровать, прикинула, что бы сделала с тем парнем на дороге, если бы он не сдал назад, и попыталась взять себя в руки.

Можно подумать, что все женщины должны в одночасье стать кроткими, как только их раздражительность улетучится вместе с эстрогеном. И моя, длиною в жизнь, ярость против смерти должна раствориться в собирании газетных вырезок и добровольном участии в мероприятиях по сбору средств для общественных организаций?

Что ж, может, я и строила иллюзии, надеясь стать такой дамочкой. А может, все не так, как всегда бывает, и, может, не так, как должно быть. Из полудюжины поэтических строк, что сохранились у меня в памяти, самая яркая: «Не гасни, уходя во мрак ночной… Встань против тьмы, сдавившей свет земной».

Это Бриджид Куинн, женщина преклонных лет, рвет и мечет.

Как выразить мои чувства, мою ненависть к тому человеку, который уничтожил столько жизней и вернулся все эти годы спустя, чтобы взять еще и мою? Этот человек, который ответствен за разрушение моего единственного реального счастья, что едва успела познать, — этот человек приводил меня в бешенство.

Настолько, что я готова была убить его.

Убить и рвать его еще теплую плоть.

«Тпру, Куинн! Ты уходишь с экрана радара, — как любил говорить мой папа. — Лет через двадцать-тридцать тебе самой будет смешно».

Да, папа, подумать только. Лет через двадцать-тридцать нас обоих уже не будет на свете. Ха-ха. Обхохочешься.

Я мерила шагами комнату, вперед-назад, желая и не желая соединиться с родственной душой. Брат, лодердейлский коп с женой, страдающей рассеянным склерозом: нет. Сестра из ЦРУ, не поймешь, где сейчас: нет. Мама? Только не мама. Я все-таки набрала номер реабилитационного центра «Плакучая ива», а блуждающая часть моего разума вновь соскользнула и принялась наблюдать со стороны, как я жму на кнопки.

— Мама, это я, Бриджид.

— С тобой все в порядке? — Ее голос обрел тон человека, подозревающего, что, помимо дурных вестей, других не бывает, что я звоню из больницы и единственный шевелящийся орган, оставшийся у меня, — язык.

Хотя что в этом удивительного: мать, у которой каждый член семьи принадлежит к той или иной разновидности копа, живет в непрестанной тревоге. Всякий раз она вместо «здравствуй» спрашивала: «С тобой все в порядке?»

— Конечно.

— Вот и хорошо, потому что иногда даже звук твоего голоса вызывает у меня приступ колита. Я все время за тебя волнуюсь. — Не успела я организовать подобие диалога, мама продолжила: — Вчера вечером я выиграла в бинго тридцать долларов.

— Замечательно. Поздравляю.

— Как поживает Карло?

Горло перехватило, и ответить не удалось. Какого черта я позвонила ей, прежде чем почувствовать себя достаточно сильной, чтобы услышать: «Как ты дожила до пятидесяти с хвостиком лет и до сих пор не сумела сделать то, что должен делать взрослый, — постараться сохранить брак?» Или вспомнить, что я вызывала у нее нервный колит и в лучшие времена. Но на этот счет как раз можно было не беспокоиться: говорить я собиралась о другом. Мама отвернулась от телефона, и я услышала, как она советуется с папой. Мне почудилось, я слышу, как он нетерпеливо гремит кубиками льда в стакане, и ощущаю аромат бурбона. Она вновь сказала в трубку:

— Знаешь, доченька, сейчас у нас ужин. Папочка собрался вести меня вниз, в столовую. Ты можешь перезвонить?

— Конечно, мама. — Я повесила трубку, пытаясь вернуть себе несколько десятилетий зрелости, которые потеряла в течение пары минут светской беседы.

Измученная семья. Я не доверяла себе для звонка Зигмунду — боялась, что ляпну что-нибудь, что ему впоследствии придется подтверждать собственными свидетельскими показаниями на моем суде.

Впервые огляделась в номере. Я сидела на одной из двух кроватей. Пыталась подавить воображение и думать о физиологических жидкостях тела, которые проявились бы на постельном покрывале в инфракрасном освещении. Над каждой кроватью висело по большому эстампу акварели кактуса: на первой — опунции с темно-красным фруктом, почти пробившимся наружу из колючих «лопастей» кактуса. Я вообразила фрукты, вылезающие как кровянистые пузыри и ползущие-стекающие вниз. На второй был изображен сагуаро — разновидность высокого кактуса с «руками» и как бы прикрытыми сверху шапочками мелких белых цветов. Не могу сказать, какой образ вызвала у меня эта картина.

Несмотря на то что это место для меня сейчас самое безопасное, я не хотела здесь находиться. Проанализировав состояние своего рассудка, я нашла его достаточно стабильным для похода в бар.

Глава 35

Все семейство Куинн хорошо известно любовью к выпивке. Мама с папой устраивали вечеринки, а оставленные без присмотра дети бродили на следующее утро по дому, приканчивая остатки виски с содовой. Я почти потеряла интерес к крепким напиткам ради здоровья Карло, но без него умеренность не имела смысла.

Я сидела в баре у Эмери со своей второй водкой со льдом — стакан был низким, и я не беспокоилась, что опрокину его. Первый глоток сотворил восхитительный трепет где-то в основании черепа, пославший утешительное тепло вниз по позвоночнику. Ко второй порции я была уже в достаточно приподнятом состоянии духа, чтобы вспомнить откровения официантки о том, что владелец венгр, и я, показав бокал Эмери, провозгласила:

— Egszsgedre.

Он засмеялся и сказал:

— Звучит немножко похоже на то, как если бы вы говорили «подними свою задницу». — Его восточноевропейский акцент сделал «немножко» похожим на «не ножка».

Эмери попытался помочь мне произнести тост правильно, чтобы звучало более похожим на «ваше здоровье». Пока я брала урок венгерского, я смогла его разглядеть получше. Не так уж похож на мальчишку с лишним весом, как мне поначалу показалось. Определенно из тех, кого называют верзилой, Эмери нес свой вес так, что даже его живот будил необъяснимое сексуальное влечение.

— Когда вы переехали сюда? — Контакт с живым человеческим существом вдохнул в меня жизнь.

— Лет двадцать назад, — ответил бармен.

На мгновение он ушел в себя, словно перелистывая странички воспоминаний, затем рассказал, что эмигрировал с семьей сразу после падения железного занавеса. Как я поняла, в Тусоне довольно многочисленная венгерская диаспора — надо же! — так что найти спонсора ему не составило труда. Эмери поинтересовался моей трудовой деятельностью.

— Нарушение авторских прав.

— А Шери убеждала, что вы знаменитость. — Он скептически глянул на меня.

У меня пропало желание продолжать разговор. Избегая смотреть в зеркало, что тянулось за его спиной по всей длине бара, я перевела фокус на бутылки с текилой «Тарантула» (кроме шуток) и еще чем-то под названием вроде «Кабо Вабо», а затем — на картонную подставку с неплохой шуткой «Выстрелы случаются»: острута с двойным дном в полицейском баре.

Я посмотрела на банку с маринованными свиными копытами на полке в паре метров от меня. Вид содержимого напомнил мне то, что видишь в кабинете судмедэксперта после случая массовой смерти. Розовая плоть и белые хрящи ног прижаты к стеклу банки, словно смотрят назад и, если им удастся выбраться, поползут, оставляя слизистый след, ко мне. Было такое же ощущение, как тогда, когда лужицы воды на горе представились мне тысячами осколков зеркала. Или когда я смотрела на эстампы кактусов в номере и начинала воображать, будто вижу что-то еще, нечто более жестокое, пугающе гротескное, чем на первый взгляд. Я была не в силах оторвать взгляд от банки и почувствовала, как в горле поднялась водка.

Не звучи это так безумно, я попросила бы Эмери набросить полотенце на банку. Мне было тошно видеть эти вещи, мне были отвратительны мои мысли. Бриджид Куинн, у тебя ум за разум заходит. Когда все это закончится, наверное, надо будет повторить курс у психотерапевта. А хотя чего, собственно, ради?

Я наконец отлепила взгляд от банки и поискала глазами что-нибудь, ради чего стоило жить. Ваза с одинокой розой рядом с кассой навела на мысль: Шери и Эмери что-то празднуют?

Похоже, Эмери почувствовал мое настроение и занялся тем, в чем хороши опытные бармены: делать вид, что, не замечая меня, протирает стаканы, однако стоять достаточно близко на случай, если я вдруг говорю не сама с собой, — он услышит мой шепот и подхватит-поддержит беседу. Он был таким барменом, который нужен каждому детективу, — тем человеком, с которым я могла бы поболтать сейчас, когда мне снова так одиноко. Эмери ненадолго удалился в комнатку за баром, наверное кабинет, и, когда вернулся, источал благоухание трубочного табака шерри-бурбон.

Сегодня, в вечер рабочего дня, здесь было немного народу, и я решила, что ничего страшного не произойдет, если попрошу Шери выключить музыкальный автомат, выдававший попеременно поп-хиты девяностых и гитарное кантри. Аппарат умолк.

Отчего у меня выработалась патологическая ненависть к музыке?

Может, оттого, что с некоторых пор вокруг меня полно придурков, неравнодушных к разным стилям — от Баха до хип-хопа. Или оттого, что, когда играет музыка, ты не слышишь, как к тебе подходят сзади. Или оттого, что Пол пиликал на виолончели, и каждый раз, когда звучит струнный инструмент, у меня такое чувство, будто исполнитель заталкивает смычок мне в глотку. Конечно, я ненавидела музыку задолго до того, как услышала в жаркую летнюю ночь, как надрывается Кейт Смит — «Когда из-за гор выходит луна!», — в ночь, когда я потеряла Джессику.

Я попросила Шери рассказать о себе:

— Вы приехали сюда тоже из других краев, как мы все?

— Нет, — произнесла она. — Предки владели здесь ранчо почти двести лет. Мы никогда не были рабами.

В голосе ее прозвенела гордость, словно Шери хотела, чтобы люди знали о ее прошлом, дабы видеть в ней нечто большее. Мне прежде приходилось слышать о том, что небольшой процент населения Аризоны, афроамериканцы, попали сюда не только на невольничьих судах.

— Вы с Эмери вместе? — спросила я. Она улыбнулась и кивнула. — Как вы познакомились?

— Я искала работу, чтобы было чем платить за школу. Он знал мою семью.

— И как ваша учеба?

— Хорошо, — просто ответила она и вдруг погрустнела.

Все лгут.

Я вновь сменила тему, заказав буррито с соусом гуакамоле, чтобы закусить спиртное, которое начало меня разбирать: кроме утреннего рогалика, у меня во рту не было ни крошки.

Моя коротенькая беседа с Шери о ее отношениях с Эмери неизбежно разбудила мысли о Карло. А поскольку это казалось несколько предпочтительней, чем думать о массовом падеже свиней, я уступила воспоминаниям.

Глава 36

Не так уж много усилий я потратила, стоя в своей гардеробной и разглядывая наряды, которые давно не надевала. Для нашего первого свидания с Карло я решительно выбрала длинное, до пола, платье. Черное, без рукавов, трикотажное, с низким воротником-хомутом, оно подчеркивало мои относительно крепкие трицепсы, одновременно скрывая треугольные колени. Волосы я оставила распущенными, решив не стягивать их узлом на затылке.

Стук в дверь — Карло не пользовался дверным звонком. Когда я открыла входную дверь, тотчас увидела произведенный мной эффект. Зрачки его глаз расширились, и учащенный пульс можно было заметить по жилке на шее. Удивительное дело: я почувствовала, как в ответ участился и мой, словно наши сердца стали вдруг форсированными двигателями и разгоняли обороты для прибавления тяги. Я пыталась вспомнить, когда последний раз занималась сексом, и подумала, что предпочла бы сразу отправиться в постель, ведь обед будет бесконечным. Карло помог мне сесть в свой невпечатляющий «вольво», тыльной стороной ладони чуть задев мое голое плечо.

Но обед превзошел все мои ожидания. Мы рассказывали друг другу о себе. Он поделился со мной тем, что в прошлом был католическим священником и преподает с тех пор, как в свои сорок оставил иезуитов. О покойной жене Джейн, с которой прожил двадцать лет, он упоминал с выдержанной грустью, отчего-то придававшей его лицу привлекательность. Я выдала ему смягченную версию своей истории о том, как работала в правоохранительных органах: ничего особенного, типично офисная должность, вышла на пенсию, вот, собственно, и все.

— Местные или федеральные? — поинтересовался Карло, игнорируя намек на то, что говорить мне об этом не хотелось.

— Федеральные. Я занималась расследованием нарушенй авторских прав, — добавила я, дабы упредить возможные дополнительные вопросы, с легким сожалением о том, что первая ложь случилась так быстро.

Желая вновь сфокусировать беседу на нем, я бросила на Карло сострадательный, но с огоньком взгляд: «да ладно, мне-то можешь рассказать».

— Трудно было быть священником? Жить бок о бок с таким количеством зла в мире.

— Нет, дело не в этом. Я открыл для себя, что люди по своей сути добры. В этом и состояла моя проблема с церковью.

— С каких пор?

Я отпила крошечный глоточек вина и благодарно посмотрела на краба в мягком панцире на тарелке перед нами. Карло привел меня в замечательное местечко.

— С каких пор люди стали добры, вы имеете в виду?

Я кивнула, макая крабью ножку в сливочный соус и пробуя ее.

— Они всегда были такими. И вся эта трескотня о первородном грехе — полная чушь, — сказал он, но очень мягко, без того напора, с которым люди обычно спорят о вере. Он отпил свой «Манхэттен», явно не собираясь продолжать. Не очень-то по-мужски — этот «Манхэттен», но кто не без греха. Затем поинтересовался: — Ну а как у вас складывалась жизнь?

Он и сам с удовольствием менял тему.

— «Кто знает, какое зло таится в сердцах мужчин»?[12] — спросила я.

— «Тень знает», — подхватил он.

Мы оба рассмеялись. Это был момент, когда ты соглашаешься признаться, насколько ты немолод. А затем я поняла, что Карло хотел получить прямой ответ, и, значит, уклоняться не стоило.

— Жизнь моя складывалась… — Я едва не брякнула что-то легкомысленное, но вдруг осознала, что жажду произвести на него впечатление, показать, что могу держаться с ним на одном интеллектуальном уровне. — Самое ценное — это умение скрывать свои намерения.

— Интересно. Вы знакомы с Максом Бирбомом.

Похоже, у меня получилось сломать некий стереотип.

Карло удалось дополнить меня без покровительственных ноток:

— Писатель. В своем произведении он соглашается с твоей точкой зрения, только делает другой вывод. Хотите послушать или предпочитаете вернуться к теме мудрых изречений и флирта?

Я опешила, что со мной крайне редко случалось при общении с мужчинами. Карло Ди Форенца легко понял мой характер и никоим образом не собирался позволить мне контролировать ход этого вечера. От этого вдруг стало неуютно, но дискомфорт сам по себе ощущался как восхитительный, и впервые в жизни я отдала себя эмоциональному свободному падению, не задумываясь о страховочной сетке. Я применила прозвище, которое станет моим любимым ласковым обращением: так звали персонажа старого комикса «Пого».

— Будь по-вашему, Перфессер.

Ди Форенца улыбнулся, дав понять, что понял аллюзию.

— Благодарю вас. — Он умолк, задумчиво прожевывая мараскиновую вишенку, а затем продолжил: — Один безнравственный и грешный мужчина влюбляется в невинную молодую женщину. Он заявляет о своей любви, но она видит, что он дурной человек. Его испорченность отражена на его лице. Она говорит, что у единственного, кого она сможет полюбить, будет лицо святого. И вот он идет в магазин масок и находит в ту, что в точности копирует лицо святого. Она влюбляется и дает согласие выйти за него. И тут он сталкивается с выбором. Чтобы сохранить ее любовь, он должен поддерживать фарс. И он раздает деньги бедным, показывает, как добр к детям и мелким животным, навещает больных. Все ради того, чтобы убедить ее в том, что он тот святой, каким она его считает. И каждое утро, до восхода солнца, он надевает маску, прежде чем она успеет увидеть, каков он на самом деле. Как вы сказали, «скрывает свои намерения». Но как-то утром, спустя несколько лет после свадьбы, он тянется рукой под кровать, где прячет свою маску, но рука не находит ничего, кроме обрывков бумаги. Похоже, маску ночью сгрызла мышь, и надевать ему теперь нечего. Он начинает рыдать, решив, что его большой любви пришел конец. Ведь когда жена узнает, что он всего лишь лицемер, она оставит его. В окно заглядывает солнце, и, как всегда, его жена поворачивается так, что его лицо — это первое, что она видит, открыв глаза. И вот она смотрит на него глазами, полными любви, но не ужаса, как он полагал. Он осторожно целует ее, встает и украдкой бросает на себя взгляд в зеркало на ее туалетном столике. И поражается, увидев, что лицо его — точная копия той маски, что носил он эти годы… А вот и главное блюдо, — закончил Карло.

Он облизнул губы в предвкушении и занялся морскими гребешками с карамелизованными луковичками, как бы не замечая, что мои челюсти коротко сжались и что мне понадобилось мгновение, чтобы успокоить дыхание и смахнуть слезы ресницами, прежде чем пробормотать что-то соответствующее о моем блюде — каменном окуне.

Я была благодарна за предупреждение. И в тот момент решила, что никогда не допущу, чтобы доктор Карло Ди Форенца увидел меня без маски. Тактика не подводила ни разу — до сегодняшнего дня.

Глава 37

Я заказала третью порцию водки. Или четвертую. Эмери не наливал сразу, вопросительно глядя на меня. Этот вопрос ему частенько приходилось задавать подгулявшим клиентам. Чтобы показать ему, что не наклюкалась и еще могу адекватно владеть языком и губами, я заговорила:

— Что произошло раньше — Шери пришла работать в полицейский бар или Шери начала изучать уголовное правосудие? Или все проще — совпадение?

— На то и другое были причины. Старшая сестра Шери стала жертвой насилия. Шери пошла учиться…

— Давно это произошло?

— Что в вашем понимании «давно»? — Глаза Эмери погрустнели.

— Мне бы хотелось как-нибудь поговорить об этом с ней.

— Если вы и дальше будете нашим клиентом, может, когда и получится. Но только не сейчас. Вы уверены, что хотите еще выпить?

Видя, как он печется о чувствах Шери, я еще больше приуныла, отменила водку и попросила буррито с собой. Девушка принесла его в пластиковом контейнере и упаковала в коричневый бумажный пакет вместе с пластмассовой вилкой и несколькими салфетками. Эмери предложил, чтобы Шери отвезла меня, если смогу показать ей, где живу. Мне было стыдно: вдруг кто-то узнает, как я не смогла приехать домой, будучи совсем недалеко, у «Шератона», и я решила вместо этого вызвать такси. Машину обещали подать минут через двадцать, и я, пока ждала, заказала еще водку. К этому времени все посетители покинули бар. Мы втроем немного поболтали — пустой кабацкий треп, который кажется таким искрометным, когда ты назюзюкался.

И в подобные моменты хороши анекдоты, особенно если тебе уже не раз приходилось их повторять и потому слова вылетают почти без запинки. Я рассказала одну старую шутку о парне, который боялся летать из-за вероятности бомбы на борту самолета:

— Его психотерапевт говорит: «Вероятность полета в самолете с бомбой на борту — миллион к одному». Парень говорит, этого недостаточно. «Ну, — отвечает терапевт, — а вероятность нахождения в самолете, где две бомбы на борту, — миллиард к одному. Так что берите бомбу с собой».

Тридцать лет назад такая шутка вызывала смех, но Шери и Эмери смотрели на меня без улыбки.

— Не знаю, может, бомбы в самолете — это уже больше не смешно, — мягко заключил Эмери, успокаивая меня так, как только умеет опытный бармен, которому удавалось избегать нападений пьяных бессчетное количество раз.

Шери сидела на барном стуле рядом со мной и легонько погладила по спине. Мне это не понравилось.

— Смешно все, — сказала я. — Только так и должно быть, иначе всем нам грош цена.

Не знаю, может, я выдала что-то остроумное или же Эмери просто было удивительно слышать подобные разговоры от такой женщины, как я. На этот раз он засмеялся, задрожал животиком:

— Ну а с этим я, пожалуй, соглашусь.

Прежде чем я успела выставить себя еще большей дурой, прибыло такси. Шери с Эмери помогли мне усесться, и водитель доставил меня в отель. По дороге я немного протрезвела, отмечая каждый квартал, который мы проезжали. Надеялась, что таксист не убийца и что в баре я не отмочила какой-нибудь страшной глупости. Я потрогала ручку двери — можно ли будет выпрыгнуть в случае, если такси не сделает правый поворот на скоростном шоссе.

Но водитель высадил меня, не предприняв попытки убить, и я добралась до номера без посторонней помощи. Взяла из ванной пару полотенец и завесила ими картины над кроватью, чтобы не дать разыграться воображению. Я едва не слетела с кровати, когда рухнула на нее, затем устроилась и лежала не шевелясь, пока комната кружилась вокруг меня.

Глава 38

Видимо, в период временной потери сознания я съела буррито, потому что наутро, когда поковыляла в ванную, нашла высохший гуакамоле у себя на носу, а буррито нигде не было. Проснулась я одетой, поэтому, отмыв нос, отправилась в буфет ресторана отеля и набрала побольше хлеба и кофе с собой в номер. Глотая остатки вчерашней жалости к себе, я включила канал погоды посмотреть прогноз на неделю. Жарко, жарко, жарко, дождь, дождь, жарко, дождь. Пялясь в экран, я думала о том, где же, на каком из этих этапов сейчас моя жизнь.

Захария Робертсон, человек, который символизировал все хорошее, что я когда-либо делала людям, и все, что не сумела сделать, убил себя, находясь под моей опекой.

Несмотря на мои искренние старания быть идеальной женой, мой брак разрушен.

Макс собирался найти доказательства того, что я убила Джеральда Песила, и, несомненно, сделает это.

Кто-то дважды пытался меня убить, и нет причины думать, что этот кто-то не зайдет на новый круг.

После титанических усилий, затраченных на то, чтобы доказать невиновность Линча, агент Лаура Коулмен сорок восемь часов не отвечала на мои сообщения и не проявила достаточно интереса, чтобы появиться в суде на слушании признания Линча. И никому, кроме меня, не показалось это странным. Если не сказать зловещим.

Было во всем этом что-то связующее, но события происходили так быстро, что я не успевала хорошенько задуматься над каждым из них, не говоря уж о том, как именно их можно объединить.

Но должно же мне хоть в чем-то повезти? Я переключила на местные новости, и, словно кто-то меня услышал, сообщили, что Флойд Линч, «раненный выстрелом отцом одной из жертв, находится в тусонском травматологическом центре в состоянии, оцениваемом как критическое, но стабильное».

Я поняла, что жизнь — скверная шутка, если даже новость такого рода воспринимается как хорошая. Однако она и впрямь великолепная. Пока Линч жив, остается шанс получить ответы на многочисленные вопросы.

К тому же я не могла сидеть в номере отеля и без конца лить по себе слезы. Надо было отыскать Коулмен, убедиться, что с ней все хорошо, и завершить расследование дела Линча. Я в большом долгу перед Заком. Но прежде всего надо выяснить, как долго Линч может оставаться в госпитале.

А перед этим надо принять душ. Вчерашний сладковато-кислый запах крови Зака вперемешку с запахом водки и буррито не давали мне вспомнить, когда последний раз я мылась.

Я долго млела в горячей воде, прополоскала и высушила волосы и надела чистую одежду из мусорного пакета, что принесла с собой.

Далее. Я позвонила Гордо и сказала, что дома больше не живу, поэтому ему придется усилить защиту. Он не спросил почему. Старый добрый Гордо.

У следующего шага альтернативы не было. Линч сейчас в стабильном состоянии, палата охраняется, и мои тревоги относительно Коулмен становились тем острее, чем чаще я вспоминала о ней. Неожиданно до меня дошло, что она не позвонила после стрельбы у суда. Даже если она была у родителей, даже если один из них был серьезно болен, она узнала бы обо всем из новостей и позвонила мне. Я набрала номер Мейси Дикенс.

— Мейси, я слышала, агент Коулмен наконец появилась.

— Вот и славно. Последний раз, когда она прислала сообщение по электронной почте, я сказала ей, что вы искали ее.

Я не была уверена, «славно» это или худо, но я разберусь.

— Спасибо, наверное, сработала твоя просьба. Лаура попросила меня приехать к ней.

— Она, наверное, взяла несколько выходных. Бог знает, сколько у нее отгулов накопилось…

Я была рада, что Мейси в своем откровенно-разговорчивом настроении.

— Да, и только между нами. — Она хотела посекретничать со мной.

— Правда? А это имеет отношение к ее отстранению от дела Линча? Или к тому, что его подстрелили? Я знаю, она была очень расстроена на следующий день, но со мной она не делится…

— Такая она, наша Лаура, никогда не сдается. Вот только беда в том, что она трубку повесила, а адрес мне напомнить забыла, так была расстроена… Я как-то раз была у нее, но, видно, подзабыла. Ты же знаешь, как это бывает.

У Мейси климактерический синдром. Она знает, как это бывает.

— Так она звонила вам? Значит, ей и в самом деле надо поговорить.

— Ммм… Я пыталась ей перезвонить, но не удалось, а уже через полчаса надо быть у нее. Ты не подскажешь ее адрес?

— Бриджид, не положено. И вы это знаете.

— Да ладно, между нами, старыми подружками. Какая в этом опасность?

Все получилось пугающе просто. Я услышала, как Мейси щелкает по клавиатуре компьютера, и через секунду у меня был адрес Коулмен на Эльм-стрит в историческом микрорайоне Сэм-Хьюз, неподалеку от университета.

— Передайте, что я люблю ее, ладно?

— Какая же ты милая, Мейси, обязательно передам.

Я закрыла телефон, покидала хорошую одежду из мусорного пакета на другую кровать. В пакете же оставила окровавленную. Надо было спрятать ее гораздо раньше — обошлось бы без таких плачевных последствий. Тянуть дольше нельзя: я не собиралась повторить ошибку, даже если ради этого мне придется изменить маршрут.

С сумкой и пакетом с окровавленной одеждой я вышла на парковку и поискала глазами свою машину на том месте, где последний раз припарковала ее, — и не нашла. Меня охватила паника. Вот этого мне больше всего не хватало — чтобы мою машину угнали.

Потом вспомнила, что машину оставила у бара, потому что набралась. Закинула сумку на плечо и направилась к «Эмери», чувствуя себя бездомной. Жара уже стояла неимоверная, но такая разминка выпарит последний алкоголь из моего организма.

Я нашла машину целой и невредимой на маленькой стоянке у бара, где и оставляла. Лучше бы мне было уехать незамеченной, но на бежевом «хёндае» подъехал Эмери с Шери, глядевшей на меня с пассажирского сиденья. Я внутренне съежилась, но, как опытные воспитанные бармены, они, не желая меня смущать, просто приветливо помахали.

По Кэмпбелл я поехала на север до того места, где она превращается в одну из тех дорог, которые на карте окаймлены зеленым пунктиром, означающим живописную местность. Обычно мне нравилось вписываться в их петли и изгибы со скоростью, чуть выше дозволенной, чувствуя, как резина влипает в асфальт, но не в этот раз. На Ина я свернула налево, короткий отрезок, затем направо на Оракл.

На фоне красивого отрезка хребта Пуш-Ридж гор Каталина расположилась компания хранения «U-Store-lt». А внутри здания имелось арендованное мной помещение, размером почти с гараж, где я хранила свою коллекцию оружия.

Я сдвинула в сторону несколько коробок с папками старых дел и патронами, сунула пластиковый пакет между сейфом и стеной. Пряча одежду, вспомнила, как, не будучи убийцей, думала, что многое от них узнала. Если меня реально заподозрят в убийстве Джеральда Песила — откроют доступ к моей кредитной карте, обнаружат по счетам этот склад и получат ордер на обыск. Но на короткий срок одежда здесь в безопасности, пока я не найду время отделаться от нее без следов.

Вспомнив об изящном револьвере 38-го калибра, что лежал в сумке, я открыла сейф: несколько винтовок, одноствольный дробовик и полдюжины единиц легкого стрелкового оружия. Из этого арсенала я выбрала заряженный револьвер образца 1911, 45-го калибра, гарантированно мощной убойной силы, чтобы держать в багажнике — просто на случай, если доведется столкнуться с чем-либо скверным в доме Коулмен. К нему я прихватила запасную коробку патронов. Выйдя со своей потяжелевшей сумкой, я огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за мной. Затем, чувствуя в душе уверенность лишь в одном: меня не раскроют только при условии, что я могу доверить мужу хранить мою тайну, — я отправилась обратно в город, по адресу на Эльм-стрит, который мне дала Мейси. Остановилась напротив милой, аккуратной небольшой гасиенды с множеством бугенвиллей перед домом, но не дом Коулмен тотчас привлек мое внимание, а ее «приус», припаркованный на подъездной дорожке перед закрытым гаражом.

Глава 39

Неужели она на самом деле все это время была дома и элементарно игнорировала меня? Чувствуя себя какой-то осоловевшей и в то же время взвинченной, я бросила автомобиль на улице, взяла на всякий случай «тридцать восьмой» и осторожно приблизилась к ее машине, как это делают копы, когда останавливают угонщика, из опасения, что кто-то сидящий на заднем сиденье может открыть стрельбу. Через окна «приуса» ничего было не разглядеть, и я попробовала двери, пользуясь подолом своей футболки как перчаткой.

Водительская дверь оказалась незапертой, и это еще больше насторожило меня. Ни при каких обстоятельствах не оставит коп свою машину незапертой, даже на собственной подъездной дорожке. А Коулмен уж точно закрыла бы свою, даже в гараже.

Сунув пистолет за пояс джинсов сзади, я бегло оглядела салон — ничего, кроме крошек от кекса: завтрак в дороге. Я откинула крышку багажника: складной садовый стул и нескольких хозяйственных пластиковых сумок многократного применения. Это был второй дурной знак — незапертый багажник.

Искать в машине больше нечего, и я переключила внимание на дом. Светонепроницаемые шторы опущены — против жары и в целях безопасности. Входная дверь заперта. В этом плане все как надо. Чтобы поменьше обращать на себя внимание, я прошла через низкие воротца с правой стороны к задней части дома, где обнаружила застекленную створчатую дверь в гостиную.

Я не стала стучать, опасаясь, что внутри не Коулмен, а кто-то чужой, и без всяких технических ухищрений совершила элементарный взлом, разбив камнем одну из стеклянных панелей двери и дотянувшись до задвижки. На случай если звон стекла насторожил «не Коулмен», я вошла осторожно, с оружием наготове, и быстро осмотрелась на месте.

В доме было тепло и немного душно — так бывает, когда хозяева уезжают в отпуск и оставляют кондиционер на поддержании температуры плюс двадцать семь. Я быстро прошлась по комнатам, почти сразу поняв, что я здесь одна. Через несколько минут ощутила ее запах, который заменит мне Лауру и поможет во всем разобраться. Дом ее строго соответствовал мебельному каталогу «Бед, бат энд бейонд». Белые полотенца и кровать в комплекте с постельным бельем. Все, за исключением полотенец, было коричневых оттенков и с геометрическим рисунком.

Спальня непритязательна и скромна, с окном на передний двор. На стене — коллекция фотографий, на одной из которых — ее семья, по-видимому. Глядя на фото, я засомневалась, что Коулмен приводила в свою спальню Рояла Хьюза. Как правило, люди не занимаются сексом в комнате, где им с фотографии улыбается мать.

Маленькая гардеробная хранила еще два таких же костюма, какой я видела на ней, и дюжину шелковых блузок с длинным рукавом, кажущихся не слишком подходящими для жаркой Аризоны. Немного повседневной одежды: джинсы, хлопчатобумажные блузки и поношенный красно-коричневый банный халат.

В аптечке в ванной ничего, кроме продаваемых без рецепта лекарств. Лаура пользовалась дешевым увлажняющим кремом, шампунем и зубной пастой. В душе очень чисто, на пластиковой занавеске для душа капель воды не было, что лично я посчитала бы скорее странным.

Когда я вернулась в гостиную, то обратила внимание на составной стол с журналом регистрации приводов в полицию, вызвавшим у меня улыбку, несмотря на все тревоги. Только Коулмен могла еще пользоваться таким журналом. На нем сверху лежал ноутбук и несколько черных папок, края которых были параллельны краю стола, — вот и весь беспорядок, который могла себе позволить Коулмен. Рядом со столом аккуратно стояла картонная коробка с чтивом Флойда, которую мы привезли от Линчей, — я узнала ее. Какая удача, что Коулмен удалось принести ее сюда.

Было довольно просто найти то, что искала, но я заодно порылась в двух маленьких ящиках стола и не обнаружила ничего, кроме карандашей и ручек, — господи, они были выложены ровным рядком, по убыванию. Коулмен оказалась еще более компульсивной, чем я думала. Калькулятор, рулон почтовых марок, баллончик сжатого воздуха для чистки клавиатуры. Следующим был ящик побольше — нижний. Налоговые декларации, сложенные по годам. Шестилетний паспорт с единственным штампом из Канкуна пятилетней давности и датой ее рождения — двенадцатое мая тысяча девятьсот семьдесят девятого года.

Наконец я нашла то, что искала, рядом с телефоном на кухне, на небольшой скамеечке в конце кухонного стола. Я полистала светло-зеленую кожаную записную книжку. Как и у меня, у Коулмен, похоже, друзей не было. Записей, сделанных карандашом, было немного. Ее дантист и доктор. Салон причесок «Ева». Кажется, ее брат откуда-то из Северной Каролины. Страничка за страничкой пустые. Даже ни одного сослуживца. Кроме записи на «Р» — инициалы РХ и номер. Коулмен так боялась, что их вычислят, что даже не стала заносить его полное имя.

С ее домашнего телефона я набрала номер. Роял Хьюз ответил очень быстро:

— Да?

— Когда в последний раз вы видели Лауру Коулмен? — спросила я.

— Кто это?

— Бриджид Куинн.

— А что вы делаете в…

— Где?

— Там, — вывернулся он.

Выходит, номер он знал наизусть — тот высветился у него на автоопределителе.

— Когда вы в последний раз видели Лауру Коулмен?

— Агент Куинн, я не хочу, чтобы вы звонили мне домой.

— Я начинаю немного сердиться. Когда вы в последний раз видели Лауру Коулмен? — в третий раз повторила я вопрос.

— На месте преступления Линча. Я уже говорил вам. Не смейте больше звонить мне домой. Все, я вешаю трубку.

— Милый, ты можешь сегодня отвезти Билла на музыку? — окликнули его.

Я понятия не имела, где он живет, но решила использовать свое преимущество:

— Ты лжец, и я достаточно близко от тебя, так что, если сейчас повесишь трубку, я приду к тебе, прошибу монтировкой твои двойные стекла, прежде чем успеешь набрать девять-один-один, и заставлю дать объяснения. Когда ты в последний раз видел Лауру Коулмен?

Хьюз помедлил — наверное, почувствовал, что в его положении мудрее не сопротивляться мне, да и окна с двойными стеклами недешевы. Он понизил голос до шепота:

— Как перед Богом, после того дня не видел. Все закончилось больше года назад. А что?

— Я думаю, Коулмен похитили.

Ни тебе «нет, о господи», ни «ах ты, блин», всего лишь:

— Почему вы так думаете?

Я снова услышала голос на заднем плане, на этот раз менее различимый. Он, наверное, выходил, пока мы говорили.

— Ее машина здесь.

Страницы: «« ... 678910111213 »»

Читать бесплатно другие книги:

В стихах автора – удивительная гармония и взаимопроникновение земного и небесного. Источник вдохнове...
Не оторваться до последней строчки.Под конец все тайны будут раскрыты…С целью уничтожения Сумеречных...
IX век от Рождества Христова. Век Великого Перелома. Приходит в упадок Восточная Римская империя, на...
Отправляясь в безымянный город, где правит суровый и таинственный Кардинал, молодой Капак Райми соби...
Вы планируете открыть собственное предприятие или уже делаете первые шаги на пути развития бизнеса? ...
Александр Григорьевич Звягинцев, отдавший долгие годы юриспруденции, широко известен в стране и за е...