Прятки со смертью Мастерман Бекки

Глава 23

К Флойду Линчу у меня были свои вопросы: например, слышал ли он когда-нибудь имя Джеральда Песила? Спрашивать его — это риск, но положительный ответ может стать шагом вперед в выяснении, связаны ли они друг с другом или с убийцей «Шоссе-66». А если связаны, то как и почему.

Вдруг Коулмен права, и Линч начинал понимать, что сидеть в одиночке вовсе не так весело, как он думал. А возможно, он просто был готов к разговору и смог бы ответить на эти вопросы. Так что, отложив в сторону тревоги насчет Макса, я отправилась днем в окружную тюрьму чуть раньше, чем мы договорились с Коулмен, чтобы улучить пару минут наедине с Линчем.

Здание тюрьмы, кремового цвета, квадратное, приземистое, с бордовой отделкой, могло бы казаться привлекательным, если не обращать внимания на кольца армированной колючей проволоки по его верхнему краю. Оружие я закрыла в своей машине, прошла через сканер, зарегистрировалась, предъявила водительское удостоверение и опустошила карманы карго. Мне велели сесть в приемной. Я осталась ждать в немногочисленной компании в комнате непритязательной, но и не наводящей тоску и не содержащей ничего, что могло быть обращено в оружие, — только литые пластиковые стулья, может, чуть почище, чем такие же в отделе транспортных средств.

Большинство из ожидавших были женщины и совсем мало мужчин: люди пришли навестить своих супруг, супругов, детей — опасных уголовных преступников. Мы все сидели с застывшими взглядами, каждый, как в кокон, закутанный в свою личную драму. Основная группа поднялась одновременно и проследовала через дверь в общую комнату для свиданий, а я осталась ждать приглашения для встречи с Линчем наедине.

Маялась я минут тридцать — вот-вот уже должна была прийти Коулмен. Потом еще двадцать. Несмотря на то что планы расстроились, меня больше раздражало опоздание предельно аккуратной Коулмен. Я уже было собралась звонить ей, когда вместо нее вдруг появился Роял Хьюз.

— Роял Хьюз, государственный защитник Флойда Линча, — объявил он, протягивая мне руку.

Я пожала ее, не потрудившись назвать свое имя, поскольку мы уже представлялись друг другу четыре дня назад.

— Это совпадение? — поинтересовалась я.

— Ничуть, — ответил он, ослепив зубами. — Они проинструктированы позвонить нам, если вы попытаетесь встретиться с мистером Линчем.

Я снова не потрудилась узнать, кто «они» и кто «вы».

— Вообще-то, я встречаюсь здесь с агентом Коулмен, так что все нормально.

— Нет, не нормально. Она больше не занимается этим делом.

Всеми силами я попыталась скрыть свое изумление.

— С каких это пор?

Хьюз бросил взгляд на свои часы. Я не была уверена, проверял ли он сегодняшнюю дату или просто терял терпение.

— С тех пор, как три дня назад специальный ответственный агент Роджер Моррисон обнаружил, что Коулмен возила вас и Дэвида Вайса к месту преступления и пыталась устроить проверку на невменяемость. Ей не следовало делать этого, не получив соответствующих санкций.

Это означало, что Лаура отныне не у дел. У нее не было санкции проводить какое-либо расследование вообще, не говоря уже об организации бесед с родственниками Флойда Линча или визита в тюрьму для его допроса. Почему она не сказала мне об этом? И где сейчас искать ее, чтобы надавать как следует за то, что подставила меня?

— Вот, значит, как… Но почему она не позвонила и не предупредила меня? — спросила я скорее себя, чем Хьюза.

— Может, стесняется, — очаровательно пожал плечами адвокат.

— Стесняется?

— А вы просто уходите, и я не буду докладывать, что Коулмен собиралась встретиться с вами здесь.

Хьюз опять посмотрел на свои часы, и стало очевидно, что дело не в дате. Я мягко взяла его за предплечье, прежде чем он успел опустить его.

— Позвольте спросить у вас кое-что. Говорила ли вам агент Коулмен о своих сомнениях по поводу признания Флойда Линча, а если да — уточнила ли почему?

— Уши, психологический портрет, — произнес он нараспев, не столько скучающе, сколько устало. — Она твердила об этом каждому, кто только соглашался ее выслушать. Но с такой массой накопившихся дел, когда на руках добровольное признание поверх кучи железных доказательств, ты переключаешься на другие проблемы, а не тратишь деньги налогоплательщиков попусту.

Я вспомнила электронное письмо Коулмен: что же она собиралась рассказать мне и что ее так возбудило? В любом случае я была уверена, она нашла доказательство, которое исключит Линча как убийцу.

— Вы собираетесь упрятать на всю жизнь за решетку человека, который всего лишь трахал мумию. И тем самым позволяете настоящему серийному убийце соскочить с крючка.

— Мисс Куинн, дело закрыто. Кроме того, вы были переведены в резерв четыре года назад и вас это не касается. Почему бы вам не заняться чем-нибудь более соответствующим… отставке?

Это меня взбесило, и я ответила ему на обиду:

— Возможно, вы правы, это иной мир, в котором агент защищает преступника, а адвокат — нет.

Его не проняло. Как будто не собираясь давать мне отпор, Хьюз пошел прочь. Но притормозил, когда я решила проверить интуицию Зигмунда.

— И что она в вас находит?

Хьюз не поворачивался, пока я не сказала, понизив голос настолько, чтобы никто другой не смог услышать:

— Если у вас с агентом Коулмен роман, я в состоянии предать это огласке и доставить вам обоим кучу неприятностей.

Он в ужасе посмотрел на меня и бросился вон из тюрьмы.

Глава 24

Все правда: если секс между занятыми в расследовании по одному делу агентом и защитником вскроется, это может привести к аннуляции судебного процесса и к увольнению обоих. Только мысль затевать возню была мне не по душе — пока, во всяком случае. Я все еще кипела из-за того, что Коулмен «кинула» меня в тюрьме, не говоря уж о том, что не сказала об отстранении. Наша «чиста, как первый снег» Коулмен, спящая с государственным защитником, без санкции привлекающая к делу Зигмунда, выносящая папку с материалами дела из здания Бюро… У меня появились сомнения, стоит ли ей вообще доверять: слишком уж она напоминала меня.

Но всего этого было недостаточно, чтобы бросить ее под танк, настучав на нее и Хьюза. Я представила Коулмен секретным агентом или просто ведущей некую игру. В свою защиту должна подчеркнуть — именно по этой причине мне не пришло в голову, что она может быть в опасности.

В настоящий момент мне необходимо сосредоточиться на добывании фактов, прежде чем составлять обвинение, из-за которого Коулмен потеряет работу. Она слишком старалась делать все правильно. Я позвонила Коулмен на мобильный, но тот оказался выключен. Я написала ей по электронной почте, что все знаю и приеду к ней в офис объясниться завтра, — она не ответила.

— О’Хари, что стряслось?

Карло и я перед ужином сидели на черном диване со стаканчиком недорогого, но довольно сносного «Мальбека» и наслаждались восхитительным влажным воздухом пустыни: где-то в горах шел дождь. Дуновение ветерка чуть смягчило зной раннего вечера, понизив температуру до семидесяти с хвостиком.

По пути из тюрьмы домой я наконец достучалась до Зака Робертсона. Его голос звучал так оптимистично, как только мог, и я успокоилась на его счет и не отругала за то, что не отвечал на мои предыдущие звонки. Зак сказал, что занимался организацией кремации тела Джессики, и спросил, смогу ли я развеять ее пепел на вершине Маунт-Леммон. Я согласилась.

— Замечательно. Я проверил: это самая высокая гора близ города. Джессика любила походы в горы.

Разговор потерял нить.

— Когда едешь домой? — наконец задала я вопрос.

— Завтра. Ранним рейсом, — ответил он после паузы тоном то ли чуть уклончивым, то ли извиняющимся.

— А попрощаться по-человечески не было в твоих планах? — Зигмунд, а теперь и Зак, подумала я. Что это с ними обоими? — Как поедешь в аэропорт?

— Мм, на такси.

— Разреши хоть отвезти тебя к самолету. Когда подъехать?

— Не стоит.

— Зак, я настаиваю.

Я услышала, как стукнула положенная на стол трубка, значит, мой звонок застал его в номере. Он быстро вернулся:

— Вылет очень рано, в шесть пятьдесят утра.

— Отлично. Завтра в полшестого увидимся, — заключила я.

Карло отложил жизнеописание Витгенштейна. Мой Клайв Касслер уже какое-то время покоился на моем бедре. Автор оказался недостаточно увлекателен, чтобы помочь мне убежать от реальности. Карло потянулся и нежно накрыл мою ладонь своей.

— О’Хари, что стряслось? — повторил он.

Я ему рассказала. О, конечно, не о человеке, которому грозило пожизненное за секс с мумией. И не о серийном убийце, и не о моей одержимости им последние тринадцать лет, и не о том, что, возможно, он все еще на свободе, а если Зигмунд прав, то с большой долей вероятности убивает прямо сейчас. И не о своем подозрении, что кто-то пытался меня убить и, потерпев неудачу, попробует еще. И уж конечно, не об убийстве Джеральда Песила и о том, как я замела следы, потому что все еще была уверена, что Перфессер не сможет мириться со знанием того, на что я способна.

Опустив кровавые подробности, я поведала Карло об отце, потерявшем дочь и никак не способном смириться с ее смертью. И о том, как я не могу избавиться от чувства вины за все это.

Карло слушал молча, не делая попыток что-то уточнить-переспросить. После того как я закончила, он немного сгорбился в своем кресле, словно под тяжестью узнанного, и сказал:

— Как чертовски тяжела жизнь.

— Ты прав. Полный отстой.

— …и в конце ты умираешь? — Он было задумался, затем пожал плечами: — Никогда не считал себя неисправимым оптимистом, но должен признаться, мне доводилось видеть, как благословение приходит к нам через страдание.

— Осторожно, Перфессер, вы сейчас говорите почти как священник.

— Возможно. — Карло покрутил в бокале остатки вина и вдохнул его аромат. — Попытка извлечь смысл из тягот жизни не исключительно христианская. Пример — Виктор Франкл. И мне нравится, как кто-то сказал когда-то: «Трещины есть во всем, но в них проникает свет».

— Витгенштейн? — Я показала на его книгу.

— Леонард Коэн. — Карло покачал головой.

И, как недавно Зигмунду, который обо мне тоже столько знал, мне очень захотелось рассказать Карло все. Слова разрывали грудь, и понадобились все силы, чтобы удержать их там. Я выдавила усмешку и изобразила пальцами подобие креста.

— Благослови, отец, ибо грешна: последний раз исповедовалась сорок пять лет назад, — обратилась я к нему.

— Увы, когда ты брала меня в мужья, ты отказала в возможности быть твоим исповедником. Придется тебе поискать другого духовника.

— Так ты в душе еще священник или уже нет?

Карло задумался, будто я заставила его что-то вспомнить.

— По правде говоря, да. Мне никогда не удавалось перестать быть им. — Затем он повернулся ко мне так, чтобы видеть реакцию на его вопрос: — А как ты, любимая? Можешь перестать быть секретным агентом?

— Нас называют специальными агентами.

Он мягко улыбнулся:

— Тогда специальным — можешь ты перестать быть им?

Видимо, мы оба знали, о чем он, и ни один из нас не мог ответить. Я услышала, как на кухне зазвонил стационарный телефон. Карло сделал глоточек вина, и в его голосе мне почудилась покорность.

— Мы могли бы позволить надиктовать сообщение.

Я оставила мужа и пошла отвечать на звонок — решила, что это Коулмен, и не хотела упустить случая отчитать ее за то, что не сообщила об отстранении от дела, и за то, что так подвела меня в тюрьме. Звонила не она.

— Бриджид, — голос Макса Койота чуть более унылый, чем обычно, — я хотел бы, чтобы ты приехала в кабинет патологоанатома завтра часам к двум.

— Зачем? — спросила я. — Обнаружили что-то связанное с телом, которое нашли в машине?

— Нет, кое-что другое, и я хотел бы, чтобы ты взглянула на это, — ответил он и отключился.

Глава 25

На следующее утро я оставила Карло с его первой чашкой кофе и, взяв мопсов прокатиться, отправилась подбирать пьяного или похмельного Зака. Однако его состояние не соответствовало моим ожиданиям. Двигался он намного быстрее по сравнению с тем, что я видела все эти годы, не то чтобы подрыгивая на ходу, но почти так, будто и впрямь существовало такое явление, как исцеление, и он его добился. Это заставило меня вновь пожелать себе поверить в то, что Флойд Линч виновен.

По дороге в аэропорт мы заехали в круглосуточное кафе, я взяла пару кофе с пирожными, и мы продолжили путь.

Мне было трудно прочитать душевный настрой Зака, поскольку он увлеченно поглощал кофе, одновременно держа на коленях обоих мопсов. Кобелек удовлетворенно лежал, вытянувшись вдоль левой ноги, а его подружка, балансируя задними лапами на правом бедре мужчины, глядела в окно. Время от времени она оборачивалась и лизала нос несопротивлявшегося Зака, как бы спрашивая, согласен ли он, что это приятно. Обычно мопсы спят на заднем сиденье, но сегодня они словно чувствовали (в отличие от меня), что этому человеку нужна поддержка стаи. Пирожные остались нетронутыми.

Зак допил кофе и поставил пустой стаканчик в держатель между нами. Потом, почти не потревожив мопсов, умудрился вытащить из кармана брюк бумажник, достать из него карточку с телефонным номером и адресом «Дезерт пис сервисиз» и положить ее в бардачок. Он заметил там мой револьвер, но ничего не сказал.

— Мне сообщили, что ее останки отдадут на следующей неделе, — сказал Зак, невозмутимо возвращаясь к делам.

Я твердо была убеждена, что настоящий Зак где-то не здесь, потому как мы третий раз вступали в эту часть нашего разговора.

— Ты уверен, что не хочешь, чтобы я придержала пепел до твоего возвращения? Зак, мы можем рассеять его вместе.

— Нет, я лучше покончу с этим здесь, — уперся он.

Когда он говорил, то рассеянно скручивал и раскручивал хвост одного из мопсов.

Мой тревожный нерв на шее каждый раз просыпался, когда Зак произносил фразы с оборотами типа «покончу с этим».

— Зак, если мы нашли Джессику, это вовсе не значит… То есть ты можешь по-прежнему звонить мне в любое время. Ты понял меня?

Он тяжело вздохнул, вот и весь ответ. Чуть погодя мы уже подъезжали к международному терминалу аэропорта Тусона. Зак подсказал, где его высадить, и потребовал — умолил, — чтобы я не выходила из машины обняться с ним на прощание. Он открыл дверь, а я помогла снять мопсов и пересадить их на заднее сиденье. Потом вытащил свою небольшую ношу из багажника и махнул мне уезжать. Я отъехала, а когда бросила взгляд в зеркало заднего вида, он стоял на краю тротуара и смотрел мне вслед.

Глава 26

Было еще слишком рано ехать к патологоанатому и выяснять, что же такое обнаружил Макс, связывающее меня со смертью Песила, и что на время отбило желание разыскивать Коулмен. Я оттачивала сочиненную для Макса историю, вертела-рассматривала ее так и этак — правдоподобна ли.

— Эй, Макс, помнишь преступника, которого я убила по случайности? Представляешь, странное дело: это повторилось… Нет, так не пойдет.

Я ехала в сторону дома, глубоко погруженная в думы и едва отдавая себе отчет, куда направляюсь. Но милях в пяти от дороги, которая вела к усадьбе, я заметила государственный парк Каталина и неожиданно свернула к нему — поразмять мопсов и дать немного отдыха мозгу: полюбоваться небесной ширью. Контролер в воротах выдал мне квитанцию об оплате проезда на территорию парка. Он похвалил мопсов и добавил:

— Будьте осторожны. Обещали муссон, — но остановить меня не попытался.

Короткой дорогой я проехала к парковке, надела на мопсов поводки, сунула бутылку с водой в карман брюк, пожалела, что со мной нет тросточки, заправила волосы под бейсболку и, заметив всего несколько машин на парковке, кроме моей, вытащила из бардачка свой «смит». Приятно чувствовать себя в безопасности, да и никто за мной не входил в парк. Но я не из тех, кто прячется.

От парковки я перешла улицу к месту, как бы обозначавшему начало пути. План парка прост: каньон Ромеро — прямо, каньон Луп-Трейл — вверх и налево и Бердинг-Луп — направо. В последнем мопсам будет лучше всего. А чтобы попасть к нужной точке, мне пришлось снять башмаки и нести их через русло Каньяда-дель-Оро — то самое, где буквально в полумиле к северу я в знойный удушливый день убила Песила. Минувшей ночью шел дождь, и русло ожило, но вода доходила мне только до лодыжек, и то не везде. Вдруг почудилось, что вижу одну из вьетнамок Песила у берега русла, но это оказались всего лишь экскременты койота, наполненные семенами мескитового дерева.

Указатель пригласил меня на тропу поуже — она бежала через поросль, которую можно было легко принять за рощицу в пустыне: чахлые деревца не выше Карло. Тем не менее жиденькую тень они дарили, и мы пару раз останавливались: я пила из бутылки и давала мопсам похлебать воды из ладони. Далее каменные уступы-ступени вели к небольшой горе. Ступени были крутоваты для собак, так что примерно полдороги я несла их под мышками. Так и закончила восхождение, спасибо спине, что не подвела.

Когда добралась до вершины, где кто-то установил лавочку для желающих отдохнуть и полюбоваться видом, я вгляделась в горный кряж на востоке. Как частенько случается в это время года, над Маунт-Леммон быстро формировались облака и ползли-тянулись в нашем направлении, как гигантские черные лапы.

Я села на скамью из дерева с металлом — этакий памятник неизвестному любителю природы, — дала собакам немного воды и поняла, что у меня всего несколько минут для того, чтобы вернуться и не попасть под дождь. Лучше не дать себя застигнуть непогоде в таком месте, когда одна за одной бьют молнии и стеной стоит ливень.

Несмотря на то что сеть обозначенных на карте тропок вела вверх и через гребень Саманьего, от этой точки до горного склона еще довольно далеко. Солнце проигрывало битву, но пыталось обогнать тучи, отражалось от воды, нарезало овраги и вымоины и собиралось в маленьких лужах. Отблески светила в воде натолкнули меня на мысль о гигантском, разбитом над горной вершиной зеркале и разлетевшихся осколках. Я подумала, что бы увидел Карло, будь он сейчас рядом, — может, танцующих бабочек, и очень захотела видеть мир таким, каким видит он. Затем вспомнила о назначенной днем встрече с жутко разложившимся трупом и поняла, что имею все шансы опоздать на нее.

Пока я продолжала смотреть на горы и размышлять, один из сверкающих осколков зеркала вдруг сдвинулся влево. Не задержи на нем взгляд, не заметила бы, но я продолжила наблюдать, и «осколок» вновь дернулся. Он перемещался рывками — так, как если бы был прикреплен к человеку, который перескакивает с камня на камень, причем в стороне от любой из обозначенных тропинок. «Осколок» вел себя так, как если бы солнце отражалось от куска металла или окуляров бинокля. Или оптического прицела.

Я такая идиотка, правда? Тем не менее прищурилась и то ли увидела, то ли вообразила рядом с «осколком» человека, очень-очень далеко отсюда. Он поменял диспозицию еще дважды, будто искал верное место. И вот замер. Занял позицию.

Как я говорила Коулмен, в подобные моменты инстинкты могут показаться нелепыми и нужно быстро решить: полагаться на них либо игнорировать. Подозрение, что Песила послал кто-то другой, склонило чашу весов в сторону смутного предчувствия. Если я права, у меня есть несколько секунд предпринять что-то. Угол обстрела, если это стрелок, был таков, что мы на плоской вершине как на ладони. Не поднимись мы сюда, имели бы в достатке укрытий, чтобы выиграть время, пока я не придумаю, как нам выбраться живыми. С другой стороны, если броситься на землю, это насторожит снайпера — он поймет, что его засекли. Но если я права в своем предположении, залечь — единственный выход, умирать как-то не хотелось. Это все промелькнуло в голове за секунду, а может, полторы.

Не вполне уверена, что точно воспроизвожу последовательность всего случившегося.

Я соскользнула со скамейки так, что оказалась на уровне собак.

В горах прокатился треск выстрела.

Раздался смачный удар во что-то мягкое.

Один из мопсов завизжал.

Головой я врезалась в другого пса, который заскулил, но не так отчаянно.

Мопс, который завизжал первым, корчился на земле.

Свободной рукой я вытащила револьвер из-за пояса брюк и попыталась найти отражение, замеченное перед падением.

И в течение всего этого времени я орала:

— Он ранен? Он ранен? — не сознавая, что ответить некому.

Укрытия у меня не было, если не считать легкой скамейки. Я держала револьвер, направив его в сторону, теперь это было очевидно, винтовки с оптическим прицелом. Это все, что я могла противопоставить.

Сначала оценить ущерб. Я рискнула подставиться под пулю — проползла несколько метров до рыдающего и отчаянно грызущего лапу мопса.

— Тихо, малыш, тихо, мой хороший, — прошептала я, ища кровь на нем и радуясь, что он еще в сознании. — Вот же блин, — вырвалось у меня.

Я полагала увидеть рану от рикошета, но вместо этого обнаружила кусок кактуса чолья, застрявший в бедре передней лапы пса. По-видимому, пуля попала в ближайший кактус и превратила его куски в грозные осколки. На кончиках его иголок маленькие зазубрины, которые не дают их вытащить; иголки вошли в бедро слишком глубоко, чтобы можно было помочь собаке, не получив порцию шипов в собственную руку.

Стараясь не спускать глаз с места, откуда раздался выстрел, я смогла сложить вдвое подол рубашки и вытащить кусок кактуса из плоти животного, несмотря на истошный визг. Я знала, сколь много времени уйдет на то, чтобы вытянуть иголки чольи из моей рубашки, и не стала этим заниматься. Отползла назад к иллюзорному укрытию за скамейкой, таща за собой упирающуюся собаку, и привязала поводки обоих псов к ножке лавки.

Треклятый кактус наконец выдернут из треклятой лапы, и я могла переключить все внимание на спасение наших жизней. Нестандартная ситуация-то. В прошлом я обычно беспокоилась о себе, а не о двух жалких недоразумениях животного мира, от которых я в трудную минуту могла бы запросто убежать. Но мне, скажем так, было не все равно. Один из них скулил.

— Умолкни, не брошу я вас, — приказала я и продолжила тихонько напевать: «Вот же сволочь, мать твою», одновременно с помощью камня выковыряла кусочек упрямого чольи из своей рубашки, чтобы не отвлекал от главного.

Покончив с этим, перекатилась под скамейкой на живот так, чтобы можно было смотреть через долину на гору, откуда раздался выстрел. Я держала револьвер, направив дуло параллельно своей голове, и ждала.

Звук второго выстрела прилетел с другого места и принес новое беспокойство: меня держали под прессингом. Потом до меня дошло или, по крайней мере, я внушила себе, что с этой ситуацией я в состоянии справиться: второй выстрел прозвучал у стрелкового клуба «Пима», примыкающего к парку точно к югу от того места, где я была. Словно в подтверждение этого, я услышала треск еще одного выстрела — несомненно, пистолетного, а не винтовочного.

Моя позиция не позволяла увидеть что-нибудь полезное, и я вновь перекатилась к дальнему концу скамейки, поднялась на колени и вгляделась меж реек спинки. Поскольку я теперь знала, что искать, было необходимо только просканировать сектор, в котором заметила стрелка. То, что я высматривала среди всех блесток отраженного от воды солнца, было одинокой искоркой, двигавшейся в сторону, как медленно скользящий по небу метеор среди неподвижных звезд. Не сразу, но все же я засекла солнечный зайчик на окуляре прицела. Он переместился чуть ниже по склону, приближаясь, и блики от прицела то появлялись, то исчезали, когда при каждом его шаге оружие поднималось и опускалось.

Затем искорка прекратила движение, и он выстрелил снова, на этот раз без всякой надежды попасть в меня. Пуля ударила еще дальше от цели, чем первая.

Если это тот же парень, который наслал на меня Песила и сейчас решил самостоятельно взяться за работу, он мог быть кем угодно, в том числе и убийцей, но только не профессиональным снайпером: слишком бездарно расходовал патроны. Если он допустил ошибку, подарив мне возможность видеть его оптический прицел, значит сделает и другие. Может, он неправильно рассчитал траекторию на заданном расстоянии, не учел поднимающееся от почвы тепло и понижение траектории пули предположительно «штайера» — приличной винтовки даже в руках любителя.

Я снова проверила территорию и дистанцию от точки, откуда, по моим расчетам, должны прийти выстрелы. Фактор внезапности стрелок упустил, но уходить не собирался — свидетельство его глупости или решимости: любая из этих черт делала его опасным. Я могла бы полежать здесь и, подпустив, выяснить, кто он, и покончить со всем этим. Но с точки зрения огневой мощи у него превосходство, и чем ближе он подбирался, тем выше был риск для меня и собак.

— Сидеть, — шепнула я мопсам.

Прячась за невысоким кустарником, покрывающим плоскую вершину, я поползла к краю площадки, туда, где она переходила в каменную лестницу, такую же, как та, по которой пришли мы с другой стороны. Если я нужна ему, он поднимется по этим ступеням. Лучше схватить под мышки собак и бежать со всех ног тем же путем, каким прибыли, хоть он и длиннее. Как только окажусь на несколько ступеней ниже, столовая гора превратится в укрытие. И тогда останется лишь нестись во весь опор к парковке, прежде чем он успеет пересечь долину и отрезать мне путь, но об этом я побеспокоюсь позже.

Я взглянула на небо. Если хоть немного повезет, шторм налетит внезапно, как это часто бывает, и преследователя просто смоет с горы. Но пока непогода работала против меня: тучи наползали на солнце и я почти перестала видеть отблеск его оптики.

Прикинув расстояние, я поняла, что, если ошибусь, если стрелок профессионал с тем самым штурмовым «штайером», он высчитает траекторию и пуля догонит меня через две секунды после выстрела. Но даже если он уже изготовился к стрельбе — стоит мне хоть немного сдвинуться, ему придется вновь отыскивать меня в прицел. Суетливая мишень — трудная мишень.

Я поднялась на колени и снова через деревянные рейки скамьи попыталась отыскать его взглядом. В этой ситуации имелся плюс: если я и не знала, где снайпер, он тоже не представлял, где именно я залегла. Надо как-то спровоцировать его. Я отвязала поводки от скамейки.

— Двинули… — сказала я мопсам и начала подниматься на ноги, замерла и рухнула наземь, когда поняла, что, похоже, едва не сделала страшную ошибку.

— Погодите, песики, минуточку, — выдохнула я, чувствуя, как бешено заходится сердце.

То ли я верно угадала в нем неискушенного снайпера… то ли ему было плевать, застрелил он меня или нет.

Я подумала о другом выстреле, пистолетном, что донесся от стрелкового клуба. А что, если в деле двое? Убийца послал Песила поймать меня. И вот еще один. Кто знает, сколько вообще народу в команде? Может, я так была поглощена мыслями о легенде для Макса, что не заметила «хвоста» из аэропорта. Вдруг, не желая проворонить шанс, сейчас второй киллер заходил с тыла, по тем ступеням, где я поднималась, чтобы выстрелить мне в спину. С плоской вершины я смотрела на огромное небо, которым пришла сюда любоваться, на вытянувшийся к востоку хребет Саманьего и широкую равнину на западе и поняла, что никогда так остро не чувствовала себя загнанной в угол.

Если побегу вперед, к восточному краю плоской вершины, рискую попасть стрелку на мушку. Если назад, откуда пришла, — могу наткнуться на второго урода.

— Планы немного меняются, — доложила я мопсам, а сердце продолжало колотиться от страха ошибки, на которую права не имела.

Я снова посмотрела в сторону горного склона. На мгновение в разрыве облаков выглянуло солнце и отразилось от прицела винтовки. Оружие было неподвижно, и мы оба находились в тупике, только я не знала, что у меня за спиной.

— Ну-ка, попади в меня, слабак, — прошипела я, затем прицелилась и выстрелила.

В ответ третья пуля ударила чуть ближе, чем первые две. Ого. Я ощутила, как брызнуло песком мне в ногу, даже дух захватило. Я рухнула за спасительную скамейку, вытянулась, прижавшись к земле и тяжело дыша от страха.

Целью моей стрельбы было не подстрелить преследователя — на таком расстоянии это невозможно. Я только хотела известить, что тоже вооружена, лишить его или его соучастника уверенности, заставить гадать, где именно я прячусь в засаде. Я сняла поводки с мопсов, которые скулили от грохота моего пистолета и растерянности.

— Рядом, ребятки, — сказала я.

В этот момент порыв ветра узлов, наверное, сорок застиг меня врасплох, едва не опрокинув, хотя я только села, не успев подняться на ноги. Бейсболку сорвало и унесло неведомо куда. И тут же, как всегда бывает с такими ветрами, все стихло. Я проморгалась от песка в глазах и посмотрела на небо, быстро темнеющее с востока: я надеялась, это был знак к началу бури, которую я прежде видела много раз из уютной безопасности своего заднего дворика. Небольшой шторм был уже на подходе.

Как звуковой эффект для малобюджетного фильма, за вспышкой молнии тотчас последовал треск грома, слишком близко и так оглушительно, что встряхнул внутренности. Ну давай, давай же, просила его я, помоги мне.

А затем это случилось. В рухнувшей пелене дождя туча как бы нанизалась на вершину — словно маг накрыл ее черным шарфом. Гора и ее склоны исчезли. Пропал из виду и стрелок — ему сейчас придется волноваться о том, чтобы выбраться со склона живым. А мне — о том, кто подступал с тыла.

Стена дождя еще не дошла до моей горы, однако двигалась прямо на нас. Надо пошевеливаться, и очень быстро.

— Вперед, — резко скомандовала я мопсам и сорвалась с места, не оглядываясь, бегут они за мной или нет.

Надеясь, что подступающий с тыла загонщик полагает, что я вернусь тем же путем, соскочила с тропы вправо от ступеней и на пятой точке заскользила вниз по крутому склону столовой горы. Мопсы скакали рядом со мной, как пара баскетбольных мячей. Вид у меня, наверное, был такой, что, если бы я до сих пор работала в Бюро и осталась жива, ребята выли бы от смеха в баре, слушая рассказ.

К тому времени, как мы сиганули вниз, налетел дождь: прошивая теплый воздух, забарабанили вокруг холодные капли величиной с ягоды голубики. Затем все капли словно соединились-спаялись в мощный ливень, подтолкнувший меня: я заскользила чуть более гладко, чуть быстрее. Несколько раз ударилась копчиком о большие камни, зато нам удалось избежать более опасных столкновений — с кактусами. Знала, что рисковала, спрятав пистолет в брюки, но выбора не было. Я наклонилась, сгребла в охапку мопсов, чтобы мы могли бежать еще быстрее.

Я по-прежнему держалась в стороне от тропы и прокладывала путь через мелкорослый кустарник, обегая колючие груши и чольи, которые, сделай я неосторожное движение, могли просто обездвижить меня. Второго — того, кто мог заходить с тыла, — я так и не увидела. И неудивительно. Дождь сделал почти невозможным разглядеть что-то дальше трех метров. Плюс этот второй хочет столкнуться лицом к лицу со мной не больше, чем я с ним, — отчасти потому, что в курсе, что я представляю определенную силу, и отчасти из-за нежелания быть опознанным: не исключено, этот человек мне знаком.

Мне повезло, я добралась до старого русла, где встречались, соединяясь, все тропки, и даже успела форсировать его до того, как оно превратилось в поток, который легко смыл бы меня вместе с мопсами.

Наконец я вернулась к машине и швырнула мопсов на переднее сиденье, где они тяжело дышали, немного побитые сумасшедшим спуском. Легкий парок поднимался от их спин. Я захлопнула свою дверь, перевела дыхание, но револьвер с колен не убрала. Потом медленно объехала парковку, вглядываясь через работающие дворники в другие машины — их осталось всего две — с людьми внутри, пережидающими шторм. Убийце надо было пройти вдвое большее расстояние до парковки, чем мне. Ни в одной из этих машин его быть не могло. Он ведь пришел пешком с другого конца парка.

Дома я уверила Карло, что с нами все отлично, просто вымокли, неожиданно попав под ливень. Мы оба занялись своими делами. Конкретно я — попытками выдернуть застрявшие иголки чольи из рубашки, которую в итоге пришлось выбросить.

В голове крутился один вопрос: кто пытался меня убить? Причем дважды. Я достаточно отправила выродков за решетку пожизненно, без права на условно-досрочное освобождение. Несколько придурков, осужденных за менее тяжкие преступления, могли выйти на свободу. Кто-то из них в прошлом мне угрожал. Но меня тогда предупреждали заранее, и подобных случаев в последнее время не было, как и заметил Зигмунд. Я по-прежнему была уверена, что происходящее как-то связано с Флойдом Линчем. Мысли вернулись к его семье. Двое с оружием и знанием местности. Цель, мотив? Не дать мне доказать невиновность Флойда? Если верить Линчу-старшему, так он вообще был бы счастлив видеть Флойда мертвым.

Проблема номер один: если кто-то жаждет моей смерти так, что сделал две попытки, то наверняка не остановится или же возьмется за тех, кто мне дорог. Я вновь задумалась о грозящей моей стае опасности, на этот раз вообразив гремучих змей в почтовом ящике или какую-нибудь дрянь, подброшенную мопсам через забор заднего двора. Затем представила, как моего дорогого Перфессера похищают. Мучают. Я уже упоминала, что у меня омерзительное воображение?

Я позвонила Гордо Фергюсону, бывшему работнику секретной службы, который, как я слышала, открыл здесь, в Тусоне, фирму, предоставляющую личную охрану. Гордо был из тех людей, что в состоянии запугать целую бейсбольную команду, и, если слухи правдивы, как-то раз уже делал это. Он был мне кое-чем обязан, и я попросила его присмотреть за Карло и мопсами, только так, чтобы муж ничего не заметил.

Проблема номер два. При нормальном течении жизни Карло и я играли бы в скребл перед ланчем. И он бы выиграл. Затем мы бы устроились со своими книжками: он — читать жизнеописание Витгенштейна, а я — заканчивать экшен/приключения Клайва Касслера, в которых плохие парни однозначно плохие и хорошие парни всегда их побеждают. Вечером мы бы подбросили монетку: что смотреть — умный фильм или боевик, и я бы в любом случае победила. Сложно было не задаваться вопросом, вернется ли снова эта жизнь, не обманываю ли я себя, пытаясь держаться за нее? Вот и сейчас я чувствовала, как отдаляюсь от Перфессера, готовясь вновь встретиться лицом к лицу с одиночеством, прежде мной не осознаваемым. Отталкивать людей, пожалуй, единственное, в чем я была хороша.

Несколько раз я безуспешно звонила Коулмен на мобильный. Так и не получив ответа, незадолго до ланча набрала номер офиса, и мне ответила секретарь Мейси Дикенс, до странности неизменно веселая для человека, являющегося, по сути, привратником в мир убийств и беспредела. Сидишь, например, изучаешь фотографии массового захоронения, а она подойдет и преспокойно попросит тебя подписать поздравительную открытку с утятами. У меня от такого мурашки по телу, если честно.

— Бриджид! — взвизгнула она, услышав мой голос.

Мейси имя каждого произносила так, словно слышала о смерти коллеги и теперь с восторгом узнала, что он жив.

— Увы, Бриджид, — ответила она, когда я спросила Коулмен. — Ее нет. И с утра не было.

— Не знаешь, где она может быть?

— Знаю, конечно. Позвонили из дома престарелых, где живут ее родители, и сказали, что ее мама больна и хочет ее видеть. — Мейси сочувственно поцокала.

Она, наверное, уже наклеила марку на открытку со своими соболезнованиями.

— Лаура ничего не просила мне передать?

Шелестит бумагами.

— Нет. Если вдруг позвонит, что сказать?

— Что я звонила.

— Хорошо, милая, так и сделаю.

Я повесила трубку. Странно: что за срочность такая вынудила Коулмен все бросить, не оставив сообщения или не позвонив, например, по дороге? Даже если Лаура немного плутовала со мной, она тем не менее была строго рациональной. Я перезвонила в офис.

— Мейси, не знаешь, где дом престарелых, в котором ее родители?

— Нет, солнышко, понятия не имею.

Глава 27

Дабы показать, что не чувствую за собой никакой вины, в отделение судмедэкспертизы я опоздала на пятнадцать минут, назвала свое имя, и мне объяснили, как пройти в прозекторскую. Там Джордж Манрикес уже открыл то, что издалека казалось пастельно-голубым морским львом, однако пахло намного хуже, чем лежалая сырая рыба. Я остановилась, чтобы привыкнуть к запаху, и услышала, как Джордж говорит в микрофон, подвешенный над каталкой:

— Мужчина, белый, примерно сто семьдесят сантиметров, вес приблизительно шестьдесят пять килограммов на момент смерти. Время смерти определить затруднительно в связи с высокой степенью разложения. — Он обратился менее формальным языком к Максу: — Из-за сочетания влажности и жары внутри фургона процесс разложения мог развиваться намного быстрее, чем обычно.

— Ну, примерно, док? — попросил Койот.

— Минимум сорок восемь часов, максимум — четыре дня. Извините, но таким точным, как мои коллеги в фильмах, быть не могу.

— Но позже чем два дня назад смерть наступить не могла, это вы хотите сказать?

— Верно. Дайте мне пару минут позвонить специалисту, который может произвести вычисления температуры внутри машины относительно активности насекомых, и я, возможно, назову более точное время.

Наконец Джордж с любопытством взглянул на меня. Я появлялась здесь немного чаще, чем следовало бы отставнику с четырехлетним стажем.

В целом Макс не был жестоким человеком. Он дал мне ментолатума помазать под носом, чтобы нейтрализовать зловоние разложившейся плоти, настолько сильное, что казалось, липнет к коже.

Однако он заставил меня наблюдать за всей процедурой — а сам, в свою очередь, наблюдал за мной, — от внешнего осмотра до Y-образного разреза и того этапа, на котором отделяют скальп, выворачивая его вместе с лицом, и с невыносимым скрежетом срезают верхушку черепа пилой «Страйкер». В процессе Манрикес большим пальцем в латексе раздавил пару оставшихся личинок, одновременно разговаривая с нами и надиктовывая в микрофон свои комментарии. Даже ассистентка, носившая органы туда-сюда на взвешивание и фотографирование, выглядела слегка позеленевшей. Кому же нравится запах мертвечины! Против стоицизма Макса я выставила свой собственный.

— Вот странная штука, — продолжал говорить Манрикес, осторожно погружая указательный палец правой руки в гниющую фиссуру на левом бедре трупа. — На такой степени разложения трудно сказать точнее, но я почти уверен, что она появилась не постмортем. Вы говорили, на полу фургона нашли канцелярский нож?

Макс кивнул:

— По сути, полом был потолок. Машина лежала вверх колесами… Да, был там канцелярский нож.

— Жаль, меня не оказалось.

— Дозвониться вам не удалось.

— Порез наверняка сделан канцелярским ножом или иным лезвием. Не думаю, что это несчастный случай.

— И не самоубийство?

— Слишком мучительный способ уйти из жизни. Если он хотел умереть от потери крови, скорейшего результата можно было добиться, перерезав яремную вену. К тому же она расположена гораздо ближе к поверхности.

— Он мог не знать.

Я мудро хранила молчание, дожидаясь услышать, зачем меня позвали на вскрытие.

— Убийство? — Макс продолжил диалог с Манрикесом.

— Скорее, да. Возможно, неумышленное, по неосторожности, в процессе рукопашной борьбы внутри машины. Определенно пока сказать не могу.