Чао, Италия! Ганапольский Матвей

Не верь глазам своим!

Вот это «новое мышление» наиболее показательно, если мы от Колизея перейдем еще к одному циклопическому гостю из прошлого – к Пантеону.

– Не могу сдержаться! – я восхищенно зацокал языком. – Знаешь, трепет охватывает тебя еще на подходе к этому чуду.

Он очень компактен снаружи, это какой-то странный обман зрения.

А внутри – огромный купол без опор, ты как будто в космическом корабле, а наверху крохотное отверстие.

И до тебя лишь потом доходит, что оно диаметром девять метров.

Но самое главное – это то, что внутри никаких привычных архитектурных атрибутов древнего Рима.

Просто человек и купол.

Из-за этого как будто смещаются время и ты, если бы не более позднее убранство внутри, никогда не определишь, когда этот феномен построен.

– Знаешь, ты обратил внимание на одну знаковую вещь – на купол Пантеона, – перехватил тему Букалов. – Когда Микеланджело строил Собор Святого Петра, то он изучал именно этот купол.

Он, конечно, провел много времени в своей любимой Флоренции, изучая купол Брунеллески в кафедральном соборе. Это знаменитый купол, именно про него Бродский замечательно сказал: «Как страусовое яйцо, снесенное Брунеллески».

Так вот, Микеланджело изучал именно эти два купола для того, чтобы найти решение своего знаменитого произведения.

Римляне, кстати, с огромным уважением относятся к куполу Микеланджело.

Они называют его Cupollone – «куполище»!

Купол Собора Святого Петра, несмотря на чудовищные размеры (высота 189 метров, при диаметре 42 метра), легко парит над городом.

Он не давит.

Кстати, возвращаясь к Пантеону, замечу, что у современных архитекторов нет единого мнения, как именно был построен его огромный купол. У меня есть такой хороший знакомец, очень талантливый современный архитектор Алессандро Мартини, который построил довольно много современных зданий, в том числе штаб-квартиру Confindustria – ассоциации итальянских промышленников, и много строил за рубежом.

Так вот, Алессандро Мартини сказал мне, что по одной из версий они это строили так: сначала поставили барабан, причем не очень удачно – если войти внутрь, то по бокам видны ниши и колонны. Поначалу ниш не было, но купол оказался столь тяжел, что Пантеон начал медленно оседать, и тогда они «облегчили» конструкцию, сделав ниши.

Потом, когда корпус-барабан был готов, вот что они придумали: засыпали его землей и сделали огромный холм в форме будущего купола.

А потом взяли блоки и просто обложили ими эту готовую форму. Скрепив эти блоки между собой, они начали постепенно выносить грунт из этого уже готового сооружения. И, наверное, потом долго отмечали славное и остроумное окончание строительства.

– Для меня Пантеон, как аттракцион – он полон чудес, которым нет объяснений, – я развел руками. – Когда я зашел в него, то увидел странную картину: люди, стоявшие по центру, смотрели вверх на единственное крохотное, так казалось, отверстие для воздуха и света. И эти же люди смотрели себе под ноги на несколько маленьких решеток-ливнестоков в полу.

Потом мне объяснили, что как-то так сделано, что какой бы дождь ни шел, вода, попадая сквозь отверстие внутрь Пантеона, каким-то чудесным образом делится на струи и попадает точно в эти ливнестоки. Это очередной древнеримский обман, или это правда?

– Говорят, что так, – улыбнулся Алексей. – Кстати, об этой дыре в своде. Я все время искал объяснение, для чего ее сделали.

Когда я спросил архитектора Мартини, зачем она, и предположил, что для света, то он объяснил, что не все так просто.

Panteon – это же дом всех богов.

Вот все боги и заглядывали в эту дыру и смотрели, что делают люди в их доме.

Хотя это, конечно, не очень серьезное объяснение.

Другое объяснение дал священник, и оно важно для понимания, почему Пантеон так хорошо сохранился. А сохранился он, потому что это был один из первых языческих монументов, который был превращен в христианскую церковь. Ее назвали Santa Maria dei Martiri – «Святая Мария мучеников», украсили крестом, и ее сразу перестали разрушать.

Так вот, этот священник легко и просто объяснил смысл отверстия. Понимаешь, сказал он, когда церковь освятили, то черти куда-то должны были вылететь, не так ли?

Я считаю это объяснение гениальным.

Что касается сливных отверстий внизу и дождя – знаешь, там такая плотная подушка воздуха и все рассчитано так, чтобы воздух вырывался наружу с такой силой, что только при каком-то невероятном ливне какие-то жалкие капли могут попасть вовнутрь.

Но давай, собственно, скажем несколько слов о предназначении Пантеона.

Пантеон – это место для памяти.

Там есть несколько захоронений, среди которых наиболее знаменитое – это могила Рафаэля.

Кстати, говоря об охране древнеримских памятников и их разграблении на «законных основаниях», нужно сделать небольшое отступление.

Когда строили Собор Святого Петра, то одним из ведущих строителей был Джан-Лоренцо Бернини.

Так вот, Бернини посмотрел на Пантеон и попросил разрешения у Папы… снять с него бронзу, чтобы в новом соборе построить знаменитый алтарь-шатер и поставить его в центре Собора.

Вот где бронза с Пантеона.

Получился шатер на четырех колоннах.

Кстати, четыре колонны алтаря формой повторяют, по преданию, колонны храма царя Соломона в Иерусалиме.

Так вот, когда ты подходишь к Пантеону, представь себе, что его купол выложен бронзой. Дай волю фантазии, чтобы увидеть это великолепие.

Кстати, Папа Урбан VIII был из рода Барберини, и итальянцы придумали пословицу, которую Пушкин записал в свой table-talk:

«Quod non fecere Barbari, fecere Barberini» – «Что не сделали варвары – сделали Барберини».

Так что на Пантеон давно смотрели как на источник полезных ископаемых.

С фронтона содрали бронзу для одних нужд, с купола – для других, чуть ли не для пушек.

Важно, однако, отметить другое: какой-то статус «дома всех богов» он все же сохранил.

Красавчик Рафаэль и злобный Микеланджело

Но вернемся к Рафаэлю, захоронение которого в Пантеоне глубоко символично.

Если можно употребить в данном случае советскую лексику, то он был первым в истории комиссаром по сохранению ценностей прошлого, причем его комиссарить назначил лично Папа.

Рафаэль, он ведь, как Моцарт, сделал столько, что уму непостижимо.

Он прожил тридцать семь лет и оставил после себя школу живописи, школу мозаичного дела в Ватикане и еще школу ковроткачества. А еще он был, как уже говорилось, комиссаром по охране памятников.

Но, главное, он, конечно, был гениальным художником, потрясающим по легкости.

Трудно даже себе представить, но именно в Италии эти гении жили в одном времени, а иногда даже в одном городе.

Можно представить себе это столкновение талантов, амбиций и ревности.

Они же все знали друг про друга.

Ведь Рафаэль был бельмом в глазу у Микеланджело, которому все давалось с огромным трудом. Микеланджело был трудягой, но ему все время приходилось заниматься не своим делом. Он считал себя скульптором. Он ненавидел себя за то, что не мог отказать Папе и согласился расписать Сикстинскую капеллу.

Он лежал на строительных лесах под самым потолком с кистью в руке, ведь никому нельзя доверить, в такой работе, не то что расписать какой-то малозначимый проект, а даже смешать краски. Краска капала ему на лицо, из-за пыли невозможно было дышать. А потолок огромный, еще расписывать и расписывать.

А Рафаэль?

Сделал маленький женский портретик – и пошел довольный с цветком в петлице…

Восхищаться этими гениями можно, глядя на их картины, но восхищение возрастает вдвойне, когда ты понимаешь, что они были живыми людьми со страстями и эмоциями и, во многом, творили наперекор этим страстям.

Микеланджело, например, он ведь был ревнив к чужой славе, внимательно следил за тем, что делают коллеги, и прекрасно умел считать деньги.

Он знал, кому и за что платит папа, и считал всех своими соперниками.

Представим себе – Микеланджело с черным лицом злобно жалуется какому-то другу, что полчаса назад у него перехватили заказ!..

А вот он объят приступом ярости, когда узнает, что именно Рафаэлю поручили расписать виллу Фарнезе на той набережной Тибра, которая теперь, конечно же, называется набережной Рафаэля.

Вилла Фарнезе принадлежала графу Киджи, финансисту папского двора. Кстати, основная резиденция Киджи – это нынешний дворец итальянского правительства.

Но давай представим Микеланджело, который так трепетно и с таким трудом выбирал сюжет для своих работ.

Он, который считал, что великому полотну должен соответствовать великий замысел.

Он, который знал наизусть Данте и выбрал сюжетом для Сикстинской капеллы Страшный суд, отразив в композиции дантову структуру загробного мира – Ада, Чистилища и Рая.

И в один прекрасный день он узнает, что граф Киджи поручает именно Рафаэлю, этому мальчишке, расписывать главную стену своей виллы.

Конечно же, ему было страшно интересно, что выбрал Рафаэль сюжетом для своей работы.

И вот Микеланджело, уже почтенный старец с седой бородой, переодевается в продавца воды и приходит на стройплощадку в обеденный перерыв.

Рафаэля нет на месте.

Микеланджело пробирается к фреске и смотрит набросок.

И он видит, что это обыкновенный ландшафт!..

Тогда Микеланджело берет с пола кусок угля и внизу фрески рисует кудрявую голову ребенка. Потом поворачивается и с усмешкой уходит.

Нам это кажется просто шуткой, но это была шутка гения.

Причем шутка, непонятная только нам, потому что когда через час вернулся Рафаэль и увидел рисунок, то, помрачнев, он сразу спросил: «А что, здесь был Микеланджело?!»

Но и это не все!

Он мгновенно узнал не только руку автора, но и понял его послание: «Ты, мальчишка, такой сюжет недостоин фрески!»

И эта мысль Микеланджело, я думаю, не доставила ему особой радости.

– Ну и правильно, молодежь надо воспитывать! – весомо заметил я. – Кстати, ты обратил внимание на страсти и эмоции этих гениев. А вот представляешь, Микеланджело, ему, по-моему, только 24 года и он только что закончил свою «Пьету» – ту самую скульптуру, которая стоит в Соборе Святого Петра.

Он ее закончил, она стоит у него в мастерской.

И знаешь, какая у него в тот момент была самая большая проблема? Он бегал по знакомым и умолял их зайти к нему и посмотреть на то, что получилось. Бегал от дома к дому и кричал, как кричат сейчас в некоторых боевиках: «Я сделал это!» Но друзья не торопились, знаешь ли, у всех дети, жены…

А потом, уже в наши времена, на компьютере разгладили ткань, смятую ткань, на которой лежит Иисус – исследователи решили посмотреть, какой она может быть исходной формы. И когда на компьютере ткань разгладили, то глаза у всех полезли на лоб – это был идеальный квадрат.

То есть, я понимаю, что скульптура – это «отсечь лишнее». Но так отсекать!.. Понимаешь, ведь он мог вообразить себе любую форму ткани. Но он придумал именно квадрат из камня и смял его на скульптуре. Нехорошо так издеваться над нами!..

– Более того, я добавлю в твою копилку, что когда «Пьета» была выставлена, то никто поверить не мог, что это чудо сделал именно он. Вдумайся, он приходит к месту, где помещена скульптура, и видит группу приезжих из Ломбардии. Они цокают языком и расхваливают скульптуру. А потом, на вопрос одного из них, кто создал это чудо, второй ответил: «Наш миланец Гоббо».

И это Микеланджело так задело, так обидело, что он ночью пробрался в этот храм с долотом и на ленте, которая опоясывает плащ Богородицы, выбил надпись «Микеланджело Буонарроти флорентинец исполнил».

И, по прошествии времени, оказалось, что это чуть ли не единственная его подписная работа.

А сколько ему пришлось объясняться!

Почему, например, Богородица такая молодая, почему такая красивая. Как можно было ее такой изображать, если задумано творение, отображающее величайшую человеческую скорбь.

И никто не мог понять, что Богородица такая молодая, потому что это портрет его матери. Он потерял ее, когда был мальчиком, она ушла из жизни в возрасте самого Микеланджело в момент создания Пиеты.

Эта мраморное изваяние потрясает воображение, возможно именно поэтому какой-то сумасшедший пытался разбить его молотком, и оно сейчас загорожено стеклом.

Вообще, это тот случай, когда о гениальном можно говорить бесконечно.

– Если бесконечно, то я добавлю! – вспомнил я. – Еще одна шутка гения, рассказываю.

Вспомни, как именно Богородица держит мертвого сына. У Микеланджело было тысячу вариантов расположить это тело. Но он положил его на колени Богородице так, что от поддержки ее руки, одно плечо Иисуса приподнято, поэтому ему пришлось добавить себе уйму работы, чтобы из камня естественно вытесать мертвое тело с приподнятым плечом и висящей рукой.

Понимаешь, он мог свободно от этой дополнительной работы уйти, ведь именно он решал, как будет лежать Спаситель. Но он как будто об этом не думал – просто положил в уме, как выразительней, и легко все воплотил в камне.

– О-о, тогда я тоже кое-что добавлю, – глаза Букалова заблестели. – Дело в том, что Микеланджело вошел в историю скульптуры, а он считал себя именно скульптором, а живопись – это так… так вот, он вошел в историю человеком, научившимся передавать тяжесть мертвого тела.

Оказывается это очень трудно.

Не случайно, в маленькой трагедии «Моцарт и Сальери», которая сначала у Пушкина называлась «Зависть», есть такой вопрос Сальери: «…и был убийцею создатель Ватикана?»

Под «создателем Ватикана» естественно имеется в виду Микеланджело. Так вот, был такой современник Микеланджело, писатель и поэт Пьеро Аретино – завистник, который пустил такую сплетню, что Микеланджело, используя свое влияние, специально просил убить осужденного на смерть, чтобы наблюдать, как ведут себя мышцы во время остекленения тела.

Это ему нужно было для распятий, это ему нужно было для «Пьеты», и этот навет очень долго висел над Микеланджело.

Происхождение этой легенды идет из Флоренции, потому что во Флоренции скульптор, пользуясь покровительством местных монахов, имел доступ в анатомический театр.

И не просто в анатомический театр.

Он ходил в мертвецкую, куда привозили трупы.

Кстати, жаль, что Микеланджело не подписывал все свои работы – было бы меньше мороки сейчас.

В 2008 году итальянское государство приобрело у известного частного туринского коллекционера деревянное распятие, которое Микеланджело сделал приблизительно в том же возрасте, что и «Пьету».

Я видел это распятие.

Оно было выставлено в королевской библиотеке Турина в дни туринской Олимпиады в бронированной комнате в стеклянном шкафу. Там все было написано: и время создания, и материал. Не было только одного слова – «Микеланджело», потому что еще не было заключения экспертов.

И вот международная комиссия по культуре эпохи Возрождения, которая несколько лет изучала этот деревянный предмет, пришла к выводу – это молодой Микеланджело.

И хотя сейчас вокруг авторства скульптуры снова идет дискуссия, но это лишний повод воскликнуть: «Ищите, ищите!..»

– Гении не думают о сложности? Мрамор, дерево…

– Да, и тут я хочу тебе привести одну параллель. Я однажды присутствовал на одной пушкинской конференции в Москве, и там обсуждались знаменитые строки: «Вознесся выше я главою непокорной Александрийского столпа».

И вот, несколько участников конференции стали говорить, а почему он написал «александрийского столпа», не «столба»?

Это же всем известная Александровская колонна, которая стоит на Дворцовой площади.

А другие стали развивать мысль, что поэтическое слово не ведает границ, и Пушкину так удобнее было выразить мысль.

Чушь!

Гениев не нужно оправдывать, их нужно пытаться понять.

Самое страшное преступление против гения – это опустить его до своего уровня, не так ли?

И, конечно же, нашелся на конференции знающий человек, который напомнил, что царское семейство отдыхало в местечке Александрия под Петербургом. Поэтому, наверное, смысл упоминания Александрийского столпа меняется.

Нужно идти за гением, потому что он ничего не боится и, в легкую, делает так, как нужно для его творения.

Император Адриан – рабочая косточка…

Говорить о монументах Италии невозможно, не упомянув еще одного человека, без которого Рим не был бы Римом.

Это император Адриан.

Его персона заставляет переосмыслить некий одномерный подход к понятию «император», как нафталинному персонажу, который угнетает, распинает, выпивает, а потом его закономерно убивает лучший друг под аплодисменты собравшихся.

Такая вот типическая картинка.

Когда туристы галопом несутся по Риму и им показывают циклопическую, прекрасно сохранившуюся постройку бывшего мавзолея Адриана, то они видят огромную красно-серую круглую громаду из камня, сверху которой стоит какое-то строение, а еще сверху – какая-то загогулина.

– Приятно, что слово «загогулина» ты применил к статуе архангела Михаила, который убирает меч в ножны, – рассмеялся Алексей.

– Слово не мое, как ты знаешь, – парировал я. – Но издалека все это именно так и выглядит.

Однако это только часть туристического обмана.

Люди смотрят на эту громаду и думают, что где-то там, в каких-то залах, а может и в катакомбах, стройными рядами лежат императоры. И рождается тоскливая мысль – как все это величественно и серо.

Тем не менее, каждый слепец имеет право на прозрение.

Так вот, мне показали, каким именно придумал Адриан этот мавзолей. Оказывается, что круглая громада – это была только подставка под настоящий живой гигантский кипарисовый парк, который располагался сверху.

И именно там, в этих райских кущах, видимых с любой точки древнего Рима, и были захоронения.

То есть, перед вами фрагмент Рая, но на земле, в центре города.

Почему это важно?

Потому что циклопические постройки рождало иногда честолюбие и математика, как, например, пирамиды.

Или техническая необходимость, как, например, Александрийский маяк. Или вера, как в случае Собора Святого Петра.

Но мавзолей Адриана – это и то, и другое, и третье, плюс самое важное – эстетическая задача.

Адриана можно считать первым императором-концептуалистом.

И мавзолей для него не случайность.

Тот, кто хочет испытать настоящий шок, поедет в Тиволи, где находится вилла Адриана – еще один комплекс, где каждое здание имеет свой двойной смысл.

И там, перед самой виллой, стоит стена, длинная, высокая и величественная.

Друзья, как-то в проброс, сказали, что Адриан называл ее «Стеной раздумий» – якобы он любил по вечерам ходить вдоль этой стены и предаваться размышлениям.

И я как-то об этом забыл.

Мы обошли всю территорию виллы, полюбовались искусственным озером с сохранившимися изящными скульптурами, прошлись по разрушенным термам, где на полу лежит идеально сохранившаяся цветная кафельная плитка, по которой ходил Адриан, наверное, обернутый в специальную императорскую простыню, усеянную бриллиантами.

Потом мы уважительно осмотрели остатки гигантского длинного здания, где жила прислуга Адриана.

А потом я отстал от друзей, которые уже пошли к выходу.

И тут как раз наступил вечер…

Туристов было мало, и я неожиданно оказался у Стены раздумий, причем совершенно один.

Потом я заметил вдоль стены старую тропинку и как-то автоматически пошел вдоль нее.

Я брел по тропинке в абсолютной тишине. Справа от меня, на расстоянии вытянутой руки, тянулась бесконечная двухтысячелетняя стена. Я не смотрел на нее, но ощущал ее присутствие.

Потом я понял, что она помогает мне собраться с мыслями.

Она как будто отсекала от меня всю суету, она вселяла покой своей мощью.

Своим однообразием, неброской кладкой и нескончаемой длиной она предлагала мне сосредоточиться на главном. На том, что для меня наиболее важно.

Я физически ощущал все это.

Это была магия осмысленного проекта Адриана, который, как вечная пружина, работал вот уже третье тысячелетие.

И тут я как будто прозрел, я совершенно точно понял, что все это правда, по поводу Стены раздумий.

Сама вилла стоит на холме, но эта стена не имеет фортификационного смысла – она ниоткуда не идет и никуда не переходит, будто в каком-то фантастическом фильме.

Она просто отделяет тебя от всего остального мира.

Я был потрясен целым шквалом новых ощущений.

Адриан вернул меня в мою юность: туда, в Керчь, на гору Митридат, где я впервые увидел колонны, перевернувшие мою жизнь.

Я шел по той же дорожке, где две тысячи лет назад ходил Адриан. Но, главное, я, наверное, испытывал то же, что и он.

Вертикальная огромная бессмысленная стена предлагала мне, как и ему, только одно – думать.

Станиславский когда-то писал, что театральный спектакль имеет не только сверхзадачу но и «сверхсверхзадачу», и ее он определял как некий комплекс чувств и ощущений, которые автор спектакля хочет родить именно в зрителе.

Стена выполняла эту задачу идеально.

– Если бы Станиславский был знаком с Адрианом, – закончил я свой прочувствованный монолог, – то судьба МХАТа могла сложиться несколько иначе…

– Кстати, знаешь ли ты, почему, собственно, на мавзолее Адриана архангел Михаил? – опустил меня на землю Алексей. – Это произошло из-за чумы.

Во время одной из эпидемий несчастные подданные Папы ходили крестным ходом с хоругвями и слезными молитвами и просили освободить их город от этой напасти.

Бог смилостивился, чума прекратилась.

И тогда благодарные граждане, чтобы подчеркнуть особое расположение, которое они получили у Господа, самое большое сооружение, которое еще оставалось неиспользованным со времен Древнего Рима, посвятили именно архангелу Михаилу.

Архангелу, который прячет меч в ножны.

Эта скульптура из мастерской Бернини, так же как и мостик, который пересекает Тибр в этом месте.

И на нем также скульптуры Бернини.

– Кстати, – продолжил Букалов, – я однажды был в Ватикане в Сикстинской капелле, когда она была закрыта для доступа. И священник-ключник повел нас через маленькую дверь в стене в ризницу.

За стеной «Страшного Суда» находится папская ризница.

Там старинная церковная посуда, церемониальные одежды, кресты, посохи, панагеи – целый музей.

Но там были и современные вещи, например, стоял стол, покрытый сукном, на котором монахини гладили в этот момент одеяния, которые папа должен был надеть сегодня на вечернюю службу.

Все очень житейски.

Там же шкафы, в которых висят парадные мантии разных пап.

И на каждом шкафу стоит маленькая бронзовая скульптура, вот та самая «загогулина» – я тебя цитирую.

И вот я, как человек любопытный, спросил его: «Падре, а что это за скульптуры у вас на шкафах?»

И он ответил: «Да, знаете ли, это Бернини делал свои статуи на мосту Святого Ангела, а эскизы подарил нам».

Это все в ту же копилку римских парадоксов.

Но вернемся к мавзолею и Адриану.

Он, безусловно, был очень интересным персонажем в римской истории и действительно оставил след не только в государственном строительстве, но и в культуре.

И мавзолей – это его вершина. Мало того, что там был сад как в каменном горшке. Но сам этот «горшок» представлял собой абсолютно неприступную крепость, потому что был окружен рвами, которые заполнялись водой, а мосты поднимались.