Блудный сын Кунц Дин
– Только посмей что-нибудь сказать, – прошептала Карсон Майклу, когда они вошли на кухню и столкнулись с керамическим баночным войском.
Майкл широко раскрыл глаза, изображая наивность.
– О чем?
Дженна сидела на табуретке, в розовом костюме для бега трусцой, с вышитой бегущей черепахой на левой груди. Отщипывала маленькие кусочки от миндального пирожного.
Для женщины, которая совсем недавно лежала голой на столе с привязанными руками и ногами в ожидании вскрытия, которое намеревались вести вживую, выглядела Дженна на удивление радостной.
– Привет. Как насчет пирожных?
– Нет, благодарю, – ответила Карсон, и Майкл ее поддержал, но, определенно, с сожалением.
Подняв забинтованный палец, словно ребенок, гордо демонстрирующий первую в жизни травму, Дженна воскликнула:
– Чего я лишилась, так это ногтя большого пальца при падении. Здорово, не правда ли?
– Представьте себе, как хорошо чувствовали бы вы себя и в том случае, если бы только сломали ногу, – вставил Майкл.
Долго (больше минуты) удерживать язык за зубами он не смог.
– Я хочу сказать, один ноготь – сущий пустяк, учитывая, что я могла сидеть сейчас с вырезанным сердцем.
– Ноготь – ничто, ноль, – согласился Майкл.
– Перышко на весах.
– Пыль.
– De nada[45].
– Peu de chose[46], – сказала она.
– Мои слова, если бы я знал французский.
Дженна улыбнулась ему.
– Для копа вы такой забавный.
– В полицейской академии мне дали диплом шута.
– Весело с ним работать, да? – спросила Дженна Карсон.
Вместо того чтобы засунуть их обоих в керамические банки, Карсон нетерпеливо спросила:
– Мисс Паркер, как давно вы стали соседкой Джонатана Харкера?
– Я живу здесь примерно одиннадцать месяцев. С первого дня он был таким милым.
– Милым? У вас с ним…
– О, нет. Джонни был мужчиной, все так, и вы знаете, какие они, но мы были только хорошими друзьями. – Она повернулась к Майклу. – Я тут прошлась насчет мужчин… но не хотела вас обидеть.
– Я не обиделся.
– Я люблю мужчин.
– Я – нет, – заверил он ее.
– Все равно я уверена, что вы не такой, как другие мужчины. За исключением одной важной штучки.
– Это peu de chose.
– О, я уверена, что у вас – нет. – И она подмигнула Майклу.
– Что вы вкладывали в понятие «друзья»? – спросила Карсон.
– Изредка Джонни приходил ко мне на обед или я приходила к нему. Он готовил спагетти. Мы говорили о жизни, вы понимаете, о судьбе и современных танцах.
– О современных танцах? – в недоумении спросил Майкл. – С Харкером?
– Я была танцовщицей, пока не спустилась с небес на землю и не занялась гигиеной полости рта.
– А я очень долго хотел стать астронавтом. – В голосе Майкла слышались мечтательные нотки.
– Для этого нужно быть очень смелым! – восхищенно воскликнула Дженна.
Майкл пожал плечами и даже потупил глаза.
– Мисс Паркер, вы приходили в сознание после того, как он «вырубил» вас хлороформом?
– Время от времени.
– Он с вами говорил? Сказал, почему он так поступил?
– Думаю, он вроде бы сказал, что заниматься сексом со мной все равно что с обезьяной.
Карсон помолчала, прежде чем задать следующий вопрос.
– Вы думаете, он так сказал?
– Ну, с хлороформом и с той гадостью, что он впрыскивал мне в вену, я то и дело отключалась. И потом, перед тем, как он меня схватил, я собиралась на вечеринку и немного взбодрилась. Поэтому, возможно, он так сказал, а может, мне это прислышалось.
– А что еще вам прислышалось?
– Он сказал, что я красивая, прекрасный образец моего вида, это, конечно, приятно, но он сказал, что он сам – представитель Новой расы. А потом случилось странное.
– Любопытно, когда же случилось это самое странное, – вставил Майкл.
– Джонни сказал, что ему не разрешено производить потомство, но он будет размножаться делением, как амеба.
От этих слов по спине Карсон пробежал холодок, пусть они и казались полным абсурдом.
– И что, по-вашему, он под этим мог подразумевать?
– Ну, он задрал футболку, и его живот напоминал эпизод из фильма «Чужой», со всем этим шевелением внутри. Вот я и думаю, если б не наркотики, ничего бы этого я не увидела.
Карсон и Майкл переглянулись. Карсон хотелось задать еще несколько вопросов на эту тему, но она понимала, что этим насторожила бы Дженну. Пока что та пребывала в уверенности, что ей все это пригрезилось.
Дженна вздохнула.
– Он был таким милым, но иногда впадал просто в черное отчаяние.
– Насчет чего? – спросила Карсон.
Дженна, задумавшись, откусила кусочек миндального пирожного.
– Он чувствовал, что в его жизни чего-то не хватает. Я говорила ему, что счастье – всегда вопрос выбора, ты должен просто его выбрать. Но он почему-то не мог. Я говорила ему, что он должен найти свое счастье. И знаете…
Она нахмурилась. Получилось у нее не очень, чувствовалось, что хмуриться ей доводилось крайне редко и делать это она не умеет.
– Что мы должны знать? – спросила Карсон.
– Я сказала ему, что он должен найти свое счастье, но очень надеюсь, что резать людей на куски не стало для него счастьем.
Глава 76
Миновав дверь с кодовым замком, выйдя из «Милосердия», Рэндол Шестой попадает в коридор высотой в восемь, шириной в шесть футов, со стенами из блоков и бетонным полом. В стенах нет ни одной двери.
Примерно в ста сорока футах от него другая дверь. К счастью, ему нет нужды делать выбор. Он зашел слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Ему остается только один путь – вперед.
Пол – квадратные бетонные плиты со стороной в три фута. Длинными шагами, иногда и прыжками Рэндолу удается передвигаться по этим «клеточкам», вставляя в каждую одну из букв своего имени.
Вторая дверь заперта на точно такой же электронный замок. Он набирает на панели тот же код, и дверь открывается.
Коридор – на самом деле тоннель под территорией больницы. Он связан с автомобильной стоянкой под соседним домом.
Это пятиэтажное здание тоже принадлежит Отцу, и в нем размещены бухгалтерия и кадровое управление «Биовижн». Отец может приезжать туда и уезжать оттуда, не вызывая лишних вопросов.
А его посещения бывшей больницы «Руки милосердия», которой он владеет через подставную компанию, благодаря подземному тоннелю остаются тайной.
Эта вторая дверь открывается в темноту. Рэндол находит выключатель, вспыхивает свет, и выясняется, что перед ним – квадратная комната со стороной в двенадцать квадратных футов.
Стены бетонные, пол тоже, но залит одной плитой, без линий, образующих клетки. Другими словами, это большая пустая коробка.
Прямо перед ним еще одна дверь, которая, несомненно, ведет в подземный гараж.
Проблема в том, что он не может пересечь двенадцать футов и добраться до следующей двери в один шаг. Чтобы попасть туда, шагая по буквам своего имени, ему нужно сделать несколько шагов в одной пустой клетке.
Каждый шаг – буква. Правила кроссвордов простые и ясные. Одна клетка – одна буква. Нельзя запихивать несколько букв в одну клетку.
Подобный путь ведет к хаосу.
Эта мысль заставляет Рэндола Шестого содрогнуться от страха и отвращения.
Одна клетка – одна буква. Ничто другое не может привнести порядок в мир.
Порог перед ним имеет общую букву «о» с комнатой, лежащей за порогом. Переступив порог, он должен закончить слово, пройдя еще пять клеток-букв: м-н-а-т-а.
Он может добраться до двери напротив в пять шагов. Это не проблема. Но перед ним только одна пустая клетка.
Рэндол стоит у порога этой новой комнаты. Стоит. Стоит у порога. Стоит, думает, ломает голову, ломает голову… Начинает плакать от раздражения.
Глава 77
Стрельба прекратилась, и теперь Карсон смогла более обстоятельно осмотреть квартиру Харкера. Признаки отклонения от нормы выявились сразу.
Хотя предметы обстановки отличались стилем друг от друга, не совпадали ни рисунок, ни цвета обивочных материалов, это могло указывать лишь на отсутствие у Харкера хорошего вкуса.
Мебели в гостиной существенно больше, чем у Оллвайна, там стояло лишь одно кресло с обивкой из черного винила, но ее так мало, что гостиная выглядит кельей. С другой стороны, минимализм – стиль, которому отдают предпочтение многие люди в здравом уме.
Отсутствие произведений искусства на стенах, отсутствие безделушек и сувениров, нежелание приукрасить жизненное пространство, по мнению Карсон, роднило эту квартиру с той, где жил Оллвайн.
По крайней мере один постер или керамическая банка из-под пирожных были бы здесь очень кстати.
Ни постера, ни банки она не увидела, зато из кухни появился детектив Фрай, как всегда лоснящийся, словно облитый маслом, но, чего не было прежде, кающийся.
– Если вы собираетесь отругать меня, нужды в этом нет. Я себя уже отругал.
– Никогда не слышал более трогательного извинения, – хмыкнул Майкл.
– Я знал его, как брата, – продолжил Фрай. – Но я совершенно его не знал.
– Ему нравились современные танцы, – вставила Карсон.
На лице Фрая отразилось недоумение, а Майкл одобрительно добавил:
– Карсон, возможно, это та ниточка, которая позволит разгадать загадку его психологического портрета.
– Он действительно выпрыгнул из кухонного окна? – спросил Фрай.
– Действительно, – ответила Карсон.
– Такой прыжок должен был его убить.
– Не убил, – возразил Майкл.
– И у него не было гребаного парашюта, так?
Карсон пожала плечами.
– Нас это тоже поражает.
– Один из вас дважды выстрелил из помпового ружья двенадцатого калибра. – Фрай указал на дырки от дроби в стенах.
– Стреляла я, – ответила Карсон. – Имела право. Он выстрелил в меня первым.
Фрай удивленно воззрился на нее.
– Как ты могла не попасть в него с такого расстояния?
– Частично попала.
– Я видел кровь, – кивнул Фрай. – Но немного. И все-таки раны от дроби, они жутко болезненные. Как он смог устоять на ногах?
– Может, обезболивающие таблетки? – предположил Майкл.
– Слушай, обезболивающие таблетки – это хорошо, но не думаю, что они помогут против заряда дроби.
В этот момент из спальни вышел один из экспертов.
– О’Коннор, Мэддисон, вы должны на это посмотреть. Мы только что обнаружили его настоящее жилье.
Глава 78
Отец Патрик Дюшен, пастырь прихожан церкви Госпожи Наших Печалей, снял трубку с телефонного аппарата на кухне, где он ел жареные орешки в сахарной корочке и пытался разрешить моральную дилемму.
Послеполуночный телефонный звонок священнику мог означать, что кто-то из его прихожан умер или умирал и требовалось совершить последние ритуалы или сказать несколько слов утешения близким. Но на этот раз отец Дюшен не сомневался, что звонит Виктор, и он не ошибся.
– Ты сделал то, о чем я тебя просил, Патрик?
– Да, сэр. Разумеется. После нашей встречи обегал весь город. Но никто из наших людей не видел того из нас, кто вел себя… странно.
– Правда? Ты можешь заверить меня, что среди Новой расы нет ренегата? Нет… вероотступника?
– Нет, сэр, в этом я заверить вас не могу. Но если такой и есть, он не выказывает внешних признаков психологического кризиса.
– Но он выказал, – холодно возразил Виктор.
– Сэр?
– Если ты включишь радио или утром посмотришь выпуск новостей по любому телеканалу, то узнаешь много интересного о нашем детективе Харкере, сотруднике отдела расследования убийств.
Отец Дюшен нервно облизал губы, сладкие от сахарной корочки орешков.
– Я понимаю. Он служил в полиции, не так ли? Вы… вы чувствуете, что я вас подвел?
– Нет, Патрик. Он – парень умный.
– В своих поисках… я старался ничего не упустить.
– Я уверен, ты сделал все, что мог.
«Тогда чем вызван этот звонок?» – хотел спросить отец Дюшен, но не решился.
Вместо этого, поскольку его создатель молчал, задал другой вопрос: «Вы хотите, чтобы я сделал что-нибудь еще?»
– На данный момент нет, – ответил Виктор. – Может быть, позже.
Отец Дюшен слизал с губ весь сахар, и в пересох-шем рту появился кислый привкус.
В поисках слов, которые могли бы восстановить в глазах создателя его подмоченную репутацию, он неожиданно для себя услышал свой голос:
– Да пребудет с вами Господь, – а поскольку ему ответило молчание, добавил: – Шутка, сэр.
– Неужто? – переспросил Виктор. – Как забавно.
– Вроде той, что вы сказали мне в церкви.
– Я помню. Спокойной ночи, Патрик.
– Спокойной ночи, сэр.
Священник положил трубку. Взял с блюда, стоявшего на разделочном столике, несколько жареных орешков в сахарной корочке, но рука его так сильно дрожала, что он выронил их, не успев донести до рта. Наклонился над столиком, вновь взял орешки, на этот раз отправил по назначению.
– Если тебе понадобится убежище, Патрик, к кому ты обратишься? – спросил Джонатан Харкер. Он сидел за кухонным столом. Перед ним стояли стакан для воды и бутылка вина.
Отец Дюшен ему не ответил. Его мысли занимало другое.
– Я ослушался его приказа. Я ему солгал. Как такое возможно?
– Возможно, такое невозможно, – ответил Харкер. – Во всяком случае, без чудовищных последствий.
– Нет, я думаю, все-таки возможно… мою программу переписали.
– Да? И как ее можно переписать, если ты более не в резервуаре сотворения и не подключен к информационному банку?
Отец Дюшен взглянул на потолок, на Небеса.
– Это же несерьезно. – Харкер глотнул церковного вина.
– Вера может изменить человека, – упорствовал отец Дюшен.
– Прежде всего, ты не человек. В том смысле, что не творение Божье. Настоящий священник назвал бы тебя ходячим богохульством.
И он говорил правду. Отец Дюшен ничего не мог противопоставить этому обвинению.
– А кроме того, – продолжил Харкер, – на самом-то деле нет у тебя никакой веры.
– В последнее время я начал… спрашивать себя, а может, и есть.
– Я – убийца, – напомнил ему Харкер. – Убил двоих из их числа и одного нашего. Бог одобрит твое решение предоставить мне убежище? Или в этом его мнение совпадет с мнением Виктора?
Харкер облек в слова ключевой момент моральной дилеммы отца Дюшена. Ответа у него опять не нашлось. Вот он и отправил в рот еще несколько орешков в сахарной корочке.
Глава 79
Эксперт снял заднюю стенку стенного шкафа, и за ней глазам детективов открылась лестница со старыми, деревянными, скрипящими ступеньками.
– В свое время на первом этаже был магазин, а трех верхних – офисы, – объяснял молодой эксперт, поднимаясь по лестнице первым. – А чердак использовался как склад для арендаторов. Когда здание реконструировали, приспособив его под квартиры, чердак забили. Харкер каким-то образом узнал о его существовании. И превратил в свою кунсткамеру.
С балки свисали две лампочки, заливавшие чердак тусклым желтым светом.
От лампочки к лампочке перелетали большие серые мотыльки. Их тени метались по половицам, дощатым стенам, стропилам.
Из мебели они увидели только стул и складной стол, который служил и рабочим, и письменным. Книги лежали как на столе, так и на полу.
На огромном самодельном экране, подсвеченном сзади, который занимал две трети северной стены, висели десятки рентгеновских снимков: лыбящиеся черепа, груди, тазовые части, позвоночники, конечности…
– Я думал, что, выйдя через заднюю стенку гардероба, мы попадем в волшебную страну Нарнию, – заметил Майкл, глядя на всю эту жуть. – Но, должно быть, свернули не туда.
В северо-западном углу стояло трехстворчатое зеркало в золоченой раме. На полу перед ним лежал белый коврик, какие стелют в ванной.
Под порхающими мотыльками Карсон прошла в другой конец чердака, где на южной стене поджидала еще одна выставка.
На ней Харкер устроил коллаж из изображений святых: Христос на кресте, Христос, открывающий свое святое сердце, Дева Мария, Будда, Ахурамазда, богини Кали и Парвати, боги Вишну и Варуна, Королева небес Куань Инь, она же богиня сострадания, египетские боги Анубис, Гор, Амен-Ра.
– И что все это означает? – недоумевая, спросил Фрай.
– Он искал, – ответила Карсон.
– Искал что?
– Смысл. Цель. Надежду.
– Зачем? – удивился Фрай. – У него же была работа, а что еще нужно человеку, если пенсия ему гарантирована?
Глава 80
Рэндол Шестой стоит на пороге следующей комнаты так долго, в таком напряжении, что у него начинают болеть ноги.
Быстрая утомляемость – не для Новой расы. Рэндол Шестой впервые сталкивается с мышечными судорогами. Ноги горят огнем, и наконец он пользуется своей способностью блокировать боль силой воли.
Часов у него нет. Никогда прежде они ему не требовались. Он прикидывает, что простоял на одном месте, не в силах сдвинуться как минимум три часа.
Простоял, потому что ничего не может с собой поделать. Таким уж его создали. Таков его удел.
И хотя он избавился от физической боли, ментальная никуда не делась. Он презирает себя за собственную неполноценность.
По крайней мере, он перестал плакать. Давным-давно.
Постепенно недовольство собой перерастает в черную злобу. Злится он, понятное дело, на Арни О’Коннора. Если бы не Арни, он не попал бы в столь бедственное положение.
Если ему все-таки удастся добраться до Арни, тот поделится с ним секретом счастья. А потом он заставит Арни дорого заплатить за страдания, которые испытал по вине этого мальчишки.
Рэндол переполнен тревогой. Оба его сердца колотятся часто-часто, пот льет градом, перед глазами то и дело плывут красные точки.
Он боится, что Отец узнает о его побеге и прикажет разыскать его. А может, Отец этой ночью раньше закончит работу и по пути домой наткнется на Рэндола, застывшего в аутичной нерешительности.
И тогда его тут же отправят на вращающуюся дыбу. Воткнут в рот резиновый кляп, закрепят последний кожаным ремнем.
Хотя он никогда не видел Отца в ярости, другие рассказывали в его присутствии о том, как тот гневается. Укрыться от Отца нет никакой возможности и не приходится рассчитывать на снисхождение.
Вроде бы до Рэндола доносится звук открывающейся двери в дальнем конце тоннеля. Он закрывает глаза и в ужасе ждет.
Проходит время.
Отец не появляется.
Похоже, звук этот только прислышался Рэндолу.
Пока он стоит с закрытыми глазами, бег его сердец замедляется, перед мысленным взором появляется успокаивающий рисунок: пустые белые клетки на черном фоне, девственно чистые пересекающиеся полоски незаполненного кроссворда.
Он сосредоточивается на этом рисунке, чтобы успокоиться еще больше, и внезапно находит выход из того тупика, в котором оказался. Если на полу перед ним, виниловом или бетонном, нет клеток, он может нарисовать их в своем сознании.
Охваченный радостным волнением, он открывает глаза, изучает пол комнаты за порогом, пытается «нарисовать» на нем пять клеток, в которых можно дописать слово комната после ее пересечения со словом порог.
Не получается. С закрытыми глазами он без труда представляет себе эти клеточки, но бетонный пол отвергает всю эту воображаемую геометрию.
Дело вновь едва не доходит до слез, но тут Рэндол понимает, что совсем не обязательно пересекать комнату с открытыми глазами. Слепые ходят с помощью тростей и собак-поводырей. Воображение станет для него белой тростью.
Он закрывает глаза, видит перед собой пять клеток. По прямой пять раз шагает вперед: м-н-а-т-а.
«Дописав» слово до конца, открывает глаза и видит, что стоит перед другой дверью. Дверь с электронным замком захлопнулась у него за спиной. Дверь перед ним закрывается только на задвижку, да и то с другой стороны. С этой никаких запоров нет.
Он открывает дверь.
Победа.
За дверью находится подземный гараж, тускло освещенный, в это время пустынный. В нем пахнет сыростью и чуть-чуть лаймом.
Чтобы покинуть маленькую комнату, Рэндол Шестой закрывает глаза и представляет себе слово порог, написанное справа налево. Соответственно, слово гараж пересекается с ним на букве «г». Закрыв глаза, он делает четыре шага вперед: а-р-а-ж. Дверь за ним закрывается.
В очередной раз путь назад отрезан.
Огромные размеры гаража вызывают у него благоговение и страх. Ни одна комната в «Милосердии» не подготовила его к встрече с такими просторами.
Внутренняя дрожь приводит к тому, что кости, кажется, бьются о кости. Он словно превратился в шарик сжатой чудовищным давлением материи за мгновение до создания Вселенной, и сейчас, вместе с Большим Взрывом, расширится, разнесется во все стороны, чтобы заполнить бесконечную пустоту.
Читать бесплатно другие книги:
