Странный Томас Кунц Дин

Глава 23

Сторми и я сели за столик в кабинке у бара, но ничего не заказали. Я уже был пьян от страха.

Хотел увести Сторми из боулинг-центра. Она же уходить не хотела.

– Мы должны что-то сделать, – настаивала она.

Единственное, что я мог сделать, так это позвонить чифу Уайатту Портеру и сказать, после короткого объяснения, что Боб Робертсон, решивший отметить вступление в ряды маньяков-убийц, в качестве места для дебютного бала выберет скорее всего боулинг-центр «Дорожки Зеленой Луны».

Для человека, который отработал целый день, а потом наелся жареного мяса, обильно запивая его пивом, чиф отреагировал на удивление быстро, демонстрируя ясность ума.

– До которого часа они работают?

Прижимая телефон к правому уху, левое я зажимал пальцем, отсекая шум боулинг-центра.

– Думаю, до полуночи, сэр.

– Значит, еще чуть больше двух часов. Я немедленно вышлю патрульного. Пусть побудет там, покараулит Робертсона. Но, сынок, ты же сказал, что все это может начаться пятнадцатого августа… завтра, не сегодня.

– Эта дата стояла на страничке календаря, которая лежала в его досье. Я не знаю, что сие означает. Я буду уверен, что сегодня ничего такого не произойдет, лишь когда сегодня закончится, а он еще не начнет стрелять.

– А эти существа, которых ты называешь бодэчами, там есть?

– Нет, сэр. Но они могут появиться вместе с ним.

– Он еще не вернулся в Кампс Энд, – сообщил чиф, – значит, он где-то в городе. Как чурро?

– Восхитительные, – ответил я.

– После жареного мяса мне предстоял трудный выбор между медовиком и пирогом с персиками. Я тщательно все продумал и решил съесть по кусочку и первого, и второго.

– О жизни в раю я точно знаю лишь одно: там на десерт подают пирог с персиками миссис Портер.

– Я бы мог жениться на ней только из-за пирога с персиками, но, к счастью, она еще умна и прекрасна.

Мы попрощались, я прикрепил мобильник к ремню, сказал Сторми, что нам пора ехать.

Она покачала головой.

– Подожди. Если блондинки-барменши здесь не будет, не начнется и стрельба, – она говорила тихо, наклонившись ко мне, так что за грохотом шаров, сшибающих кегли, ее, кроме меня, никто слышать не мог. – Надо заставить ее уйти.

– Нет. Увиденное во сне далеко не всегда сбывается во всех деталях. Она, возможно, доберется до дома живой и невредимой, но стрельба все равно начнется.

– Но, по крайней мере, ее мы спасем, и на одну жертву будет меньше.

– Ее – да, но может умереть тот, кого бы не застрелили, если б она осталась на своем месте. Скажем, бармен, который ее заменит. Или я. Или ты.

– Возможно.

– Да, возможно, и как я могу спасать одного, зная, что тем самым приговариваю к смерти другого?

Три или четыре шара в быстрой последовательности врезались в кегли. Звуки очень уж напоминали автоматную очередь, и меня передернуло, пусть я и знал, что это не стрельба.

– Я не вправе решать, – продолжил я, – кто должен умереть на ее месте.

Вещие сны и сложный нравственный выбор, который они влекут за собой, выпадают на мою долю редко. И я этому рад.

– Кроме того, как барменша отреагирует, если я подойду к стойке и скажу, что ее застрелят, если она не уедет отсюда?

– Она подумает, что ты – эксцентричный, а может, и опасный человек, но, возможно, последует твоему совету.

– Не последует. Останется здесь. Не захочет ставить под удар свою работу. Не захочет показаться трусихой, дать слабину. В наши дни женщины не любят показывать свою слабость, наоборот, предпочитают демонстрировать силу. Потом она, возможно, попросит кого-нибудь проводить ее до автомобиля, но не более того.

Сторми смотрела на блондинку за стойкой бара, тогда как я обозревал зал в поисках бодэчей, которые могли появиться здесь раньше палача. Но видел только людей.

– Она такая красивая, энергия в ней бьет ключом, – говорила Сторми про барменшу. – Такая интересная, и какой заразительный у нее смех!

– Она кажется тебе более живой, поскольку ты знаешь, что судьбой ей уготовлена ранняя смерть.

– Неправильно это, уйти и оставить ее здесь, не предупредив, не дав ей шанса спастись.

– Лучший для нее шанс, лучший для всех потенциальных жертв – остановить Робертсона до того, как он что-нибудь сделает.

– Но как ты сможешь его остановить?

– Лучше бы он не приходил утром в «Гриль». Тогда я бы и не увидел его свиты из бодэчей.

– Но у тебя же нет уверенности в том, что ты его остановишь.

– В этом мире ни в чем нельзя быть уверенным.

Он нашла мой взгляд, обдумала мои слова, потом напомнила:

– Кроме нас.

– Кроме нас, – согласился я, отодвинул стул от стола. – Пошли.

Сторми вновь посмотрела на блондинку.

– Это так трудно, уйти.

– Я знаю.

– Так несправедливо.

– Любая насильственная смерть несправедлива.

Сторми поднялась.

– Ты не дашь ей умереть, не так ли, Одди?

– Я сделаю все, что смогу.

Мы вышли из боулинг-центра, надеясь уехать до того, как появится полицейский, присланный чифом, и начнет интересоваться моим присутствием в этом месте и в этот час.

Никто из копов Пико Мундо не понимает моих взаимоотношений с чифом Портером. Они чувствуют, что я в чем-то не такой, как все, но не осознают, кого я вижу, что знаю. Чиф надежно прикрывает меня.

По мнению некоторых, я отираюсь около Уайатта Портера, потому что мне нравятся копы. Они предполагают, что меня привлекает блеск коповой жизни, но мне не хватает ума или духа, чтобы стать одним из них.

Но большинство уверены, что я воспринимаю чифа как отца, поскольку мой настоящий отец такая никчемность. В этой версии есть толика правды.

Они убеждены, что чиф пожалел меня, когда мне исполнилось шестнадцать и я более не мог жить ни с отцом, ни с матерью, оказался выброшенным во взрослый мир. У Уайатта и Карлы своих детей нет, вот люди и думают, что чиф питает ко мне отцовские чувства, воспринимает меня как приемного сына. И мне приятно ощущать, что, по существу, так оно и есть.

Будучи копами, сотрудники полицейского участка Пико Мундо инстинктивно чувствуют, что они не знают чего-то очень важного, и этот информационный провал не позволяет им полностью понять мои отношения с чифом. Соответственно, пусть я и стараюсь казаться простаком, они воспринимают меня головоломкой, в которой недостает нескольких ключевых элементов.

Из боулинг-центра «Дорожки Зеленой Луны» Сторми и я вышли в десять вечера, через час после захода солнца. Но температура воздуха в Пико Мундо оставалась выше ста градусов[43]. И только после полуночи столбик термометра мог опуститься в диапазон двузначных чисел.

Если Боб Робертсон собирался устроить ад на земле, погоду он выбрал подходящую.

Шагая к «Мустангу» Терри, по-прежнему думая о помеченной смертью блондинке-барменше, Сторми сказала:

– Иногда я просто не понимаю, как ты можешь жить со всем тем, что видишь.

– По-разному, – ответил я.

– По-разному? Это как?

– Некоторые дни выдаются лучше других.

Она бы, конечно, потребовала объяснений, но на стоянку свернула патрульная машина, осветила нас фарами до того, как мы успели укрыться в кабине «Мустанга». Уверенный, что меня узнали, я остановился, держа Сторми за руку, дожидаясь, пока подъедет патрульная машина.

Сидевший за рулем Саймон Варнер служил в полиции Пико Мундо три или четыре месяца, чуть дольше Берна Эклса, который подозрительно оглядывал меня у дома чифа, но не столь долго, чтобы притупился его интерес как ко мне, так и к моим взаимоотношениям с чифом.

Лицо у патрульного Варнера было таким же приторно-сладким, как и у любого ведущего детской телевизионной программы, а глазами с тяжелыми нависающими веками он напоминал ушедшего от нас актера Роберта Митчэма. Наклонившись к открытому окошку, положив мускулистую руку на дверь, он выглядел как спящий медвежонок в каком-то диснеевском мультфильме.

– Одд, как приятно тебя видеть. Добрый вечер, мисс Ллевеллин. И кого мне тут высматривать?

Я не сомневался, что чиф не упоминал моего имени, когда направлял патрульного Варнера к боулинг-центру. Когда я участвую в расследовании, он принимает все меры к тому, чтобы я оставался за кадром, никогда не признает, что информация получена с помощью сверхъестественных средств. Он не только охраняет мои секреты, но и не дает адвокату защиты добиться освобождения убийцы на том основании, что все обвинение построено на утверждениях какого-то сосунка, объявившего себя экстрасенсом.

С другой стороны, поскольку именно благодаря моему неожиданному появлению в доме чифа он и Берн Эклс провели короткую проверку Робертсона, Эклс знал, что я приложил к этому руку. Если знал Эклс, могли знать и другие: среди копов информация расходится быстро.

Однако я предпочел косить под дурачка.

– А кого вы должны высматривать, сэр? Что-то я вас не понимаю.

– Я вижу тебя, я знаю, что чиф направил меня сюда не без твоего участия.

– Мы смотрели, как играют наши друзья, – заметил я. – Сам-то я в боулинге не силен.

– Просто слаб, – поддакнула Сторми.

С соседнего сиденья Варнер взял увеличенную компьютерную распечатку фотографии Боба Робертсона с водительского удостоверения.

– Ты знаешь этого парня, так?

– Видел его сегодня дважды, – ответил я, – но не знаю.

– Ты говорил чифу, что он может появиться здесь?

– Я – нет. Откуда мне знать, где он может появиться?

– Чиф говорит, если я увижу его идущим ко мне, а руки не будут на виду, нет нужды сомневаться в том, что из кармана он достанет не пластинку мятной жевательной резинки.

– Наверное, чиф знает, что говорит.

«Линкольн Навигатор» вполз на стоянку с улицы и остановился в затылок патрульной машине Варнера. Тот высунул руку из окна и махнул, давая понять водителю внедорожника, что тому нужно его объехать.

Я видел, что в «Навигаторе» сидят двое мужчин. Но не Робертсон.

– Откуда ты знаешь этого парня? – спросил Варнер.

– Перед полуднем он приходил в «Гриль» на ленч.

Веки поднялись с глаз спящего медвежонка.

– И это все? Ты приготовил ему ленч? Я думал… между вами что-то произошло.

– Что-то. По мелочи. – Я ужал события прошедшего дня, выбросив все, чего знать Варнеру не следовало. – Он вел себя как-то странно в «Гриле». Чиф там был, видел, что он какой-то странный. А потом, во второй половине дня, когда смена у меня закончилась и я занимался своими делами, никого не трогал, этот Робертсон вновь столкнулся со мной и повел себя агрессивно.

Тяжелые веки Варнера опустились, превратив глаза в щелочки. Интуиция подсказывала ему, что я утаиваю важную информацию. Соображал он быстро, пусть и выглядел соней.

– Как это, агрессивно?

Сторми избавила меня от необходимости лгать.

– Этот подонок подкатился ко мне, а Одд предложил ему отвалить.

Человек-гриб не выглядел мачо, уверенным в том, что все женщины от него без ума.

Зато Сторми была красавицей, и Варнер без труда поверил, что даже у такого козла, как Робертсон, могло выработаться достаточно гормонов, чтобы он рискнул попытать с ней удачи.

– Чиф думает, что этот парень разгромил церковь Святого Барта, – сменил Варнер тему. – Полагаю, вам об этом известно.

Сторми попыталась увести разговор в сторону.

– Патрульный Варнер, меня замучило любопытство. Если вас не затруднит… скажите, что означает ваша татуировка?

Короткий рукав рубашки едва не лопался на могучем бицепсе. А на руке, над часами, синели три большие буквы: POD.

– Мисс Ллевеллин, так уж вышло, что подростком я спутался с плохой компанией. Входил в молодежную банду. Но вовремя успел вернуться на путь истинный. И за это благодарю Господа нашего. Татуировка – свидетельство принадлежности к банде.

– И что означают эти буквы? – не унималась Сторми.

Он смутился.

– Это грязное ругательство, мисс. Мне бы не хотелось вдаваться в подробности.

– Вы могли бы ее убрать. В последние годы пластические хирурги многому научились.

– Я об этом думал, – кивнул Варнер. – Но решил оставить ее как напоминание о том, в какую пропасть я когда-то катился и как легко сделать неверный шаг.

– До чего ж интересно! – воскликнула Сторми. – Вы – замечательный человек, мистер Варнер. – Она наклонилась к окошку, чтобы получше рассмотреть образец добродетели. – Множество людей переписывают свое прошлое, вместо того чтобы помнить о нем. Я так рада, что нашу безопасность охраняют такие, как вы.

Словесный сироп лился так плавно, что едва ли кто заподозрил бы Сторми в неискренности.

И пока патрульный Варнер купался в лести так же радостно, как ребенок – в теплой ванне, она повернулась ко мне:

– Одд, мне пора домой. Завтра рано вставать.

Я пожелал патрульному Варнеру удачи, и он не попытался вновь донимать меня вопросами. Похоже, забыл о своих подозрениях.

– Вот уж не думал, что ты такая талантливая обманщица, – сказал я, когда мы сели в машину.

– Обман – это слишком сильно. Я немного поманипулировала им.

– После того как мы поженимся, я буду настороже, – предупредил я, заводя двигатель.

– Это ты про что?

– На случай, что ты попытаешься немного поманипулировать мной.

– Святое небо, странный ты мой. Я манипулирую тобой каждый день. И вью из тебя веревки.

Я не знал, серьезно она говорит или нет.

– Правда?

– Разумеется, осторожно. Осторожно и с любовью. И тебе всегда это нравится.

– Неужели?

– У тебя есть масса маленьких трюков, побуждающих меня это делать.

Я включил передачу, но не убрал правую ногу с педали тормоза.

– Ты говоришь, что я побуждаю тебя манипулировать мной?

– Иногда мне кажется, что ты просто жаждешь этого.

– Не понимаю, серьезно ли ты это говоришь.

– Я знаю. Ты восхитителен.

– Восхитительны щенки. Я – не щенок.

– Ты и щенки. Абсолютно восхитительны.

– Так ты серьезно.

– Неужели?

Я всмотрелся в нее:

– Нет. Не серьезно.

– Ты уверен?

Я вздохнул:

– Я могу видеть мертвых, но не умею читать твои мысли.

К тому моменту, как я тронул машину с места, патрульный Варнер уже припарковался около центрального входа в боулинг-центр «Дорожки Зеленой Луны».

Вместо того чтобы вести наблюдение из укромного места в надежде перехватить Робертсона до того, как тот совершит насилие, Варнер устроился у всех на виду. И я сомневался, что чиф Портер одобрил бы такой выбор позиции.

Когда мы проезжали мимо патрульного Варнера, он помахал нам рукой. Вроде бы жевал пончик.

Бабушка Шугарс крайне отрицательно относилась к негативному мышлению, потому что верила: опасаясь пострадать от одной или другой беды, мы фактически навлекаем на себя то, чего боимся, и повышаем вероятность свершения пугающего нас события. Тем не менее я не мог не подумать, с какой легкостью Боб Робертсон мог подкрасться к патрульной машине сзади и прострелить Саймону Варнеру голову, пока тот дожевывал очередной пончик.

Глава 24

Виола Пибоди, официантка, которая приносила мне и Терри ленч в «Гриле» восемь часов тому назад, жила в двух кварталах от Кампс Энда, но ее домик благодаря тому, что она тщательно следила как за участком, так и за самим домом, казался оазисом благополучия в этом неприглядном районе.

Маленький, без изысков, домик напоминал сказочный коттедж на романтических картинах Томаса Кинкейда[44]. Под большущей луной стены дома мягко светились, как подсвеченный алебастр, а фонарь над дверью «выдергивал» из темноты алые лепестки цветов камсиса укоренившегося, который обвивал решетки боковин крыльца и забирался на крышу.

Особо не удивившись нашему приезду без предупреждения в столь поздний час, Виола широкой улыбкой приветствовала Сторми и меня, предложила кофе или ледяного чая, но мы отказались.

Она пригласила нас в маленькую гостиную, где сама сначала отциклевала, а потом покрыла лаком деревянный пол. Связала она и лежащий на полу ковер. Сшила ситцевые занавески и чехлы на старую мебель, отчего та стала выглядеть как новая.

Хрупкая, словно девочка, Виола примостилась на краешке кресла. Тяготы жизни не оставили на ней следа. Не выглядела она матерью двух дочерей, пяти и шести лет от роду, которые спали в другой комнате.

Ее муж, Рафаэль, который бросил ее и не давал ни цента на детей, был таким идиотом, что ему следовало ходить исключительно в костюме шута, с колпаком и туфлями с загнутыми вверх мысками.

Кондиционера в доме не было, поэтому Виола держала окна открытыми, а с жарой боролся стоящий на полу вентилятор, лопасти которого создавали иллюзию прохладного ветерка.

Наклонившись вперед, положив руки на колени, Виола посмотрела на меня, и лицо ее стало серьезным. Она поняла причину нашего приезда.

– Это мой сон, не так ли? – тихо спросила она.

Я тоже понизил голос, уважая детский сон.

– Расскажи мне его еще раз.

– Я видела себя с дыркой во лбу… с разбитым, мертвым лицом.

– Ты думаешь, тебя застрелили.

– Застрелили насмерть. – Она зажала руки между коленей. – Мой правый глаз налился кровью и раздулся, наполовину вылез из глазницы.

– Тревожные сны, – вмешалась Сторми, с тем чтобы успокоить Виолу. – Они никак не связаны с будущим.

– Мы уже это проходили, – ответила ей Виола. – Одд… днем он сказал мне то же самое. – Она посмотрела на меня. – Но ты, должно быть, изменил свое мнение, иначе не приехал бы.

– Где ты была в своем сне?

– Нигде. Ты понимаешь, это же сон… все в тумане, плывет.

– Ты играешь в боулинг?

– Это стоит денег, а мне придется оплачивать два колледжа. Мои девочки получат образование и выйдут в люди.

– Ты бывала в боулинг-центре «Дорожки Зеленой Луны»?

Виола покачал головой.

– Нет.

– Что-нибудь в твоем сне говорило о том, что ты в боулинг-центре?

– Нет. Как я и сказала, я не была в каком-то реальном месте. А почему ты спрашиваешь о боулинг-центре? Тебе тоже приснился сон?

– Приснился, да.

– Твои сны когда-нибудь оборачивались явью?

– Такое случалось, – признал я.

– Я знала, что ты поймешь. Поэтому я и спросила тебя о моем будущем.

– Виола, что еще ты можешь сказать мне о своем сне?

Она закрыла глаза, напрягая память.

– Я откуда-то бежала. Какие-то тени, вспышки света, но они ничего не означали.

Мое шестое чувство уникально по своей природе и ясности. Но я верю, что многие люди способны воспринимать сверхъестественное, пусть не так часто и не с такой четкостью, как я. Иногда это сверхъестественное проявляет себя сном, иной раз – предчувствием того, что действительно происходит.

Они отказываются тщательно разбираться с этими феноменами, частично потому, что считают признание сверхъестественного проявлением иррационализма. Они также боятся, зачастую подсознательно, перспективы открыть разум и сердце одной достаточно простой истине: Вселенная гораздо более сложна и многомерна, чем материальный мир, за пределами которого, согласно полученному ими образованию, ничего не существует.

Вот меня и не удивляло, что кошмар Виолы, который днем я воспринял вещью в себе, ни с чем не связанной, на поверку оказался куда более важным.

– В снах ты слышишь голоса, звуки? – спросил я ее. – Некоторые люди не слышат.

– Я слышу. В этом сне я слышала свое дыхание. И толпу.

– Толпу?

– Ревущую толпу, как на стадионе.