Ночь Томаса Кунц Дин

Глава 41

Даже отключив двигатели до встречи с сушей, я опасался, что может начаться пожар, хотя дизельное топливо не столь пожароопасно, как бензин.

На вопрос о том, взрываются ли атомные бомбы при ударе, проведенный эксперимент дал отрицательный ответ. Огонь, даже если бы и вспыхнул, не смог бы добраться до плутония через двойную стальную броню, ящика и корпуса бомбы. Так что я мог не беспокоиться об утечке радиоактивных материалов.

Когда мне удалось отцепиться от штурвала, я поднял с пола кожаную сумку со взрывателями.

Ранее, когда предстояло сделать так много, чтобы доставить атомные бомбы в такое место, откуда заговорщики не смогли бы их быстренько утащить, я слишком уж волновался, чтобы заметить, как тяжела эта сумка. Вынимая из ящика первый взрыватель, я прикинул, что весит он четыре-пять фунтов. Получалось, что поднял я максимум двадцать фунтов, но по ощущениям весила сумка раза в два больше.

Джеймс Бонд, особенно в исполнении Дэниэля Крейга, подхватил бы сумку с такой легкостью, будто набивали ее обещания политика. И, лучезарно улыбаясь, рванул бы с буксира со скоростью чемпиона Олимпийских игр в марафоне.

Силу и выносливость Бонду, само собой, гарантировала диета, состоящая главным образом из мартини. Я же не пил ничего крепче красного вина, и крайне редко.

Ворча на конструкторов атомных бомб, которые делали их все больше и тяжелее, чем того требовала необходимость, и с пренебрежением относились к экономии природных ресурсов, я вышел из рубки. Закрыл за собой дверь, постоял, собираясь с силами.

Буксир кренился на левый борт, нос поднялся заметно выше кормы. Хотя мокрая палуба не доставила мне особых проблем, когда мы находились в море, теперь, из-за наклона, прогулка по ней превратилась в серьезное испытание.

Поскальзываясь, как свинья на льду (есть такое выражение), я добрался до планширя. Гадая, с какой стати свинья вообще могла оказаться на льду, я посмотрел вниз, на проглядывающую в тумане землю.

Перенес сумку через планширь, бросил вниз. Все взрыватели уложены в фетровые мешочки, словно покупали их в дорогом магазине вроде «Тиффани», так что при ударе о землю они не сильно стукнулись друг о друга.

Потом я сам перебрался через планширь, прыгнул вниз, приземлился рядом с сумкой и дал себе слово никогда больше не выходить в море.

В прошлом я не раз лгал себе, давая подобные обещания. Но вот это собирался сдержать, радуясь жизни на суше.

Я подумал о том, чтобы уйти в глубь материка, в каньон Гекаты, где охотились койоты и лежали в земле тела как минимум двух убитых девушек (жертв Арлиса Клирболда, учителя рисования средней школы), которые так и не удалось найти.

Но этот маршрут меня не устроил.

Подняв сумку и клонясь вправо, словно по-прежнему находился на палубе выползшего на сушу буксира, я зашагал по закругленному берегу бухты к океану. На северо-западной оконечности бухты повернул на север и продолжил путь уже по берегу океана, к Магик-Бич и порту.

Место это при высоком приливе наверняка уходило под воду, но, на мое счастье, вода стояла низко. Отшагав с четверть мили, а то и больше, я добрался до бетонных мостков, которые тянулись вдоль всего Магик-Бич, и продолжил путь на север уже по ним.

Я устал. Очень уж насыщенными разными событиями выдались эти вечер и ночь. Я чувствовал, что имею полное право лечь прямо на мостках и как следует выспаться, плюнув на любителей утреннего катания на роликах, которым придется объезжать еще одно препятствие, помимо обычных старичков с тростями и старушек с ходунками.

Только усталостью я не мог объяснить все возрастающие трудности, которые доставляла мне сумка. Чем дольше ты несешь что-то тяжелое, тем тяжелее становится твоя ноша, это аксиома, но вес взрывателей возрастал с невероятной скоростью. Уже через десять минут сумка весила как минимум в два раза больше, чем в тот момент, когда я сбрасывал ее на землю с палубы буксира.

С предельной осторожностью я подошел к дому Хатча Хатчинсона со стороны переулка. Мог, конечно, не волноваться, что в доме меня поджидает Утгард Ролф, и полагал, что Хосс Шэкетт, скорее всего, находится где-то еще — скажем, рвет волосы и серьезно обдумывает смену пола, но вот рыжеголовая парочка вполне могла поджидать меня, как пауки, сплетя паутину, поджидают муху.

Миновав калитку, я нес сумку уже двумя руками. К этому времени, судя по весу, в ней лежал тот самый рояль, который Лорел и Харди так и не смогли затащить по узкой лестнице. Сумку я положил на кирпичи, которыми вымостили внутренний дворик, рядом с металлическим стулом, куда ранее бросил джинсы и носки с налипшим на них песком. Потом потянулся, несколько раз взмахнул руками, чтобы размять затекшие мышцы.

Отошел от дома к углу гаража, достал из кармана мобильник, который дала мне Бирди Хопкинс. Набрал номер Коттеджа счастливого монстра. Аннамария сняла трубку на третьем звонке.

— Это я. Где Блоссом?

— Готовит попкорн. Она — милейший человек.

— Я знал, что она тебе понравится.

— Она останется со мной навсегда.

Прозвучало странно, если Аннамария хотела сказать, что никогда не забудет Блоссом Роуздейл.

— Я скоро приду. В течение часа. Нам придется уехать из города, если ты не возражаешь.

— Что должно быть, будет.

— Ты опять за старое.

— Ты — мой защитник, и я во всем тебе подчиняюсь. Сделаем все, как ты считаешь нужным.

Я не знаю, почему в этот момент ощущал большую ответственность, чем на борту корабля смерти, когда располагал только четырьмя атомными бомбами и взрывателями к ним.

С ответом я не нашелся, вот она и продолжила:

— Ты всегда можешь взять назад свое обещание, Одд Томас.

Я вспомнил, как при свете масляной лампы она спросила: «Ты умрешь за меня!»

Я ответил «да» и взял предложенный медальон-колокольчик.

— Нет. Я с тобой. Куда ни приведет этот путь. Мы уезжаем из города. Я буду у тебя в течение часа.

Я выключил мобильник и сунул в карман.

Хотя уроки Оззи Буна и четыре рукописи расширили мой лексикон и научили им пользоваться, я не могу найти слов, чтобы описать странное чувство, охватившее меня в тот момент.

У меня много ипостасей, и киллер — одна из них. Не убийца, но киллер. И дурак. Единственный ребенок безумной матери и отца-нарцисса. Не выдержавший испытания герой. Сбитый с толку мальчишка. Измученный проблемами мужчина. Человек, живущий сегодняшним днем. Ищущий свой путь, но заблудившийся.

Никто не должен доверять сокровище такому, как я. То ли Аннамария была сокровищем, то ли ее ребенок, то ли ни один из них, а что-то другое, мне еще неведомое, но я точно знал: она верит, что обладает сокровищем, которое требует защиты. И ее убежденность в этом убедила и меня.

И, полностью отдавая себе отчет в том, что не гожусь в защитники, я прочувствовал, что долг и честь требуют, чтобы я им стал, несмотря на все свойственные мне недостатки. А теперь, стоя у гаража Хатча, я ощутил нечто такое, что невозможно описать словами, безымянное чувство, в сравнении с которым смиренность кажется гордыней, почтение, неизмеримо превышающее то, что испытывает слабый в тени великого, возможно, то самое, что испытывал бы воробей, если бы Природа приказала ему перенести на своих маленьких крылышках всех живых существ с умирающей Земли в новый мир.

И я не знал, почему я все это чувствую, потому что понятия не имел, какому служу делу. Хотя, возможно, знал сердцем, но держал это знание при себе, предпочитая пребывать в неведении, из страха, что правда парализует меня, превратит в камень, точно так же, как миллионы лет превращают в него дерево.

Глава 42

На случай, если рыжеголовая парочка посетила Хатча и, не удовлетворившись полученными ответами, решила подождать меня, я проверил дамский пистолет, который захватил с собой. В обойме на десять патронов их осталось девять. Я снял пистолет с предохранителя.

А потом, вероятно, потому, что деваться мне было некуда, прошептал: «Ладно, пан или пропал».

Достал из вазона с цикламенами пластиковый пакетик, в котором лежал запасной ключ.

Бесшумно открыл дверь. Тишина. Запах булочек с корицей. Золотистый свет лампочек-ночников в нишах под столиками.

Все как и должно быть. Не самый лучший признак.

На этот раз в штанах, я пересек уютную кухню и осторожно двинулся по коридору.

Заглянув в гостиную, увидел Хатча. Он сидел в том же кресле, накрытый до талии пледом. Только книгу отложил в сторону. И тихонько похрапывал.

Я поставил пистолет на предохранитель, убрал в карман.

Хатч, должно быть, пообедал в мое отсутствие и вернулся в гостиную, чтобы посмотреть телевизор. Показывали старый фильм, в котором он играл главную роль. Звук Хатч выключил.

С ним играла дивная Дебора Керр,[40] такая же прекрасная, как в фильме «Жизнь и смерть полковника Блимпа», такая же тревожная, как в «Конце романа», такая же элегантная, как в «Здравствуй, грусть», такая же юная и наивная, как в «Черном нарциссе».

Хатч в те годы не напоминал журавля. Высокий, с роскошной гривой волос — настоящий экранный лев. Время еще не превратило благородный профиль в его карикатуру: покатый лоб, крючковатый нос, срезанный подбородок.

В этот самый момент он, вероятно, пылко объяснял Деборе Керр, кто она для него. Нежно держал за плечи, а она смотрела на него снизу вверх, и дело неумолимо шло к поцелую.

— Она была великолепна. — Хатч проснулся, пока я стоял, зачарованный образами на экране.

— Вы ее любили, сэр?

— Да. Очень сильно. На расстоянии. Она была недоступной. Настоящая леди. Сейчас таких нет.

И вот он, поцелуй. Несколько слов. Второй поцелуй, растворившийся в каком-то европейском побоище.

Хатч вздохнул:

— Полвека пролетает, как один год. Не отдавай даже часа скуке, сынок, или мечтам о будущем.

— Делаю все возможное, чтобы не терять времени даром, — заверил я его.

Он выпрямился в кресле.

— Очень сожалею, но про тебя никто не спрашивал.

— Рад это слышать.

— Я бы устроил такое представление. У актеров удивительная профессия, сынок. Если ты много играешь других людей, тебе нет нужды думать о собственном характере и мотивациях.

— Чтобы спасти свою шкуру, этим вечером мне пришлось стать другим человеком. Гарри Лаймом.

— Для этого требуется смелость. Ты — не Орсон Уэллс.[41]

— Полностью с вами согласен, сэр.

— Я едва не получил главную роль в «Третьем человеке». Но не мог перейти дорогу Джозефу Коттону.[42] И он справился с ролью великолепно.

Я сел на скамеечку для ног.

— Мистер Хатчинсон…

— Называй меня Хатч. Все так называют.

— Да, сэр. Вы знаете, когда я поступил к вам на работу, одежды у меня было немного…

Наклонившись вперед, со вспыхнувшими глазами, он меня прервал:

— Завтра мы пойдем в комиссионный магазин! Эта идея не отпускает меня с того самого момента, как вчера мы поговорили об этом.

— Видите ли, я собирался сказать… сейчас я пойду наверх, чтобы надеть чистый свитер. И я очень спешу. Вот и хотел попросить вас, если это не доставит особых неудобств, избавиться от остальной моей одежды.

Он понял, хотя понимать ему не хотелось.

— Какая необычная просьба.

— Я должен уехать этим вечером, сэр.

— Но почему? — Он поднял руку, которая на съемочной площадке касалась Деборы Керри. — Да, конечно. Здоровяк с островком бороды под нижней губой, рыжеголовый парень с плохими зубами. Или с хорошими. То есть, как я понимаю, конфликт разрешить не удалось.

— Полностью нет.

— И ты решил податься в бега.

— Совершенно верно.

— Однажды мне тоже пришлось убегать.

— А Генри Фонда вас преследовал.

— Это точно. Я думаю, было бы лучше, если б Генри сразу меня застрелил.

— Но вы же не сделали ничего противозаконного.

— Да, но иногда невинные умирают, а зрителям нравится трагедия. Сынок, ты пришел сюда с одним чемоданом, а уходишь лишь в одежде, которая на тебе.

— Я предпочитаю путешествовать налегке.

— Только обязательно надень штаны.

— Само собой, сэр.

— Зови меня Хатч. Все зовут. Эта твоя одежда из комиссионного магазина… ты ее приобрел на определенных условиях?

— Не уверен, что понимаю вас, сэр.

— Если человек покупает одежду в комиссионном магазине, а потом она ему больше не нужна, он должен отдать ее тому, кто беднее его?

— Нет, сэр. Вы можете выбросить ее на помойку.

— Тогда это легко. Я думал, что существует некий порядок, которому мне придется следовать, если уж я соглашусь выполнить твою просьбу. — Он отбросил плед и собрался встать.

— Еще одна просьба, пусть мне и не хочется обращаться к вам с ней.

У него вытянулось лицо.

— Ты хочешь забрать булочки, которые испек сегодня?

— Нет-нет. Они ваши.

— Это хорошо. Отлично. Прекрасно.

— Сэр, я хотел спросить, вы позволите взять один из ваших автомобилей?

— Разумеется. Ты — превосходный водитель.

— Попытка уехать на автобусе или поезде для меня слишком большой риск.

— Они будут держать под контролем общественный транспорт.

— Именно. Если вы позволите мне поехать на вашем автомобиле в Санта-Барбару, там я оставлю его вашему племяннику, а уж он найдет способ перегнать автомобиль обратно.

На его лбу собрались морщины тревоги.

— Но что будешь делать ты?

— Что-нибудь придумаю по пути. Обычно у меня получается.

— Как-то мрачно все это выглядит.

— Нет, сэр. Рискованно, но не мрачно. — Я поднялся. — С вашего разрешения пойду наверх, переодену свитер. Мне уже пора.

Когда он поднимался на длинные ноги, создавалось ощущение, что на каждой — по два коленных сустава.

— Я буду ждать тебя на кухне с ключами от автомобиля.

— И фонарем. Мне понадобится фонарь. Потом я оставлю его в багажнике.

— Если человек в бегах, ему необходим хороший фонарь. Нет проблем.

Поднявшись наверх, я понял, что мне придется оставить все биографии Синатры. И подумал, что мне они больше не понадобятся.

В ванной я разделся до пояса, вымыл верхнюю часть тела, руки, лицо, следя за тем, чтобы не потревожить рану на боку, заклеенную пластырем. Надел чистую футболку, свитер, уже без надписей на груди или спине.

Когда спустился вниз, фонарь и ключи от «Мерседеса» лежали на центральной стойке.

— Сэр, я не могу взять «Мерседес».

— «Мерседес» — куда лучшее прикрытие, чем «Эксплорер». Они могут ожидать, что такой молодой человек, как ты, в кроссовках и свитере, попытается сбежать в «Эксплорере», но в «Мерседесе» — никогда.

— Я бы взял «Эксплорер»..

— Я отказываюсь дать тебе ключи от «Эксплорера». «Мерседес» — лучшее прикрытие. И я наконец-то режиссер.

— Но…

Хатч указал на сверток в пластиковой оболочке, также лежащий на центральной стойке. На наклейке я прочитал: «СВИНАЯ ШКУРКА», а пластик покрывала изморозь: сверток только что достали из морозильной камеры.

— Я хочу, чтобы ты это взял.

— Сэр. Я люблю свиную шкурку, но едва ли мне удастся в ближайшее время ее приготовить.

— «Свиная шкурка» — это всего лишь мой шифр, чтобы я знал, что в свертке. «Говяжий язык» на наклейке означает, что там двадцатки. «Хлебные палочки» — половина двадцатки и половина — полусотки.

— Деньги? Нет, нет и нет. Я не могу их взять.

— У меня, конечно, есть банковские счета, но, видишь ли, я не полностью доверяю банкам. Когда мне было девять лет, множество банков лопнуло.

— У меня есть деньги, — заверил я его. — Я потратил не все жалованье.

— Этого недостаточно, когда находишься в бегах. Когда человек в бегах, деньги уходят быстро, я это знаю по собственному опыту.

— Это много, слишком много.

— Откуда ты знаешь? Может, «свиной шкуркой» я шифрую купюры по доллару.

— А какие купюры вы шифруете «свиной шкуркой»?

— Не твое чертово дело.

В руках у него оказался розовый пластиковый пакет, на котором желтые птички несли в клювах синие ленточки. Он положил сверток с надписью «СВИНАЯ ШКУРКА» в пакет и протянул мне, держа за две плетеные из золотых веревочек ручки.

Я замахал руками:

— Нет-нет, я не могу.

Лицо Хатча осуждающе потемнело, закаменело в своей суровости, подалось вперед, требуя полнейшего повиновения. И голос стал словно у капитана-героя, требующего от своих солдат не просто показать все, на что те способны, но прыгнуть выше головы. Для усиления своих слов он вскинул костлявый кулак.

— Солдат, ты это возьмешь и сделаешь с этим что положено, и я не потерплю никаких споров, никаких отговорок. Это понятно?

Аннамария говорила, что люди давали ей деньги. Но я сомневался, что они впихивали их ей насильно, с угрозами.

— Вы очень щедры, сэр.

Хатч вышел из роли, улыбнулся.

— Бери, бери. Нечего дурить. Это же деньги Щипунчика.

— Щипунчик — удалой кролик.

— Он приносит такой гонорар, что я не знаю, что с ним делать.

Я взял розовый пакет.

— Если у меня будут дети, сэр, каждый получит полный набор книг о Щипунчике.

— Как ты думаешь, сколько раз я мыл руки «Пуреллом» за обедом и вечером? — спросил Хатч, пока я клал фонарь в пакет к замороженным деньгам и брал ключи от «Мерседеса».

— Вы ели блинчики с курицей, а поскольку вкус курицы напоминает вам о сальмонелле, да еще эти статьи в прессе о бактерии, вызывающей язву… думаю… раз двадцать?

— Даю тебе второй шанс.

— Тридцать?

— Пять, — в голосе слышалась гордость.

— Только пять?

— Пять, — повторил он.

— Это действительно достижение, сэр.

— Не правда ли? Прикоснувшись к деньгам, пусть завернутым в пластик и замороженным, я захотел немедленно вымыть руки «Пуреллом», но не собираюсь этого делать.

— У вас не начнется ломка, сэр?

— Нет-нет. Вот этого я постараюсь избежать. Мой брат, героиновый наркоман, прошел через ломку. Это было ужасно.

— Да, сэр. Молодой Энтони Перкинс.

— Его это так потрясло, что потом он носил одежду матери и резал людей ножом. Я сведу до минимума использование «Пурелла», но постараюсь избежать судьбы брата.

Он улыбнулся, и я последовал его примеру.

— Береги себя, сынок.

— Постараюсь, сэр. И вы тоже.

Я двинулся к двери.

— Одд?

Я повернулся.

— Мы неплохо провели этот месяц, не так ли?

— Да, сэр. Полностью с вами согласен.

— Хороший выдался месяц. Очень хороший. Такое у меня сложилось ощущение. Надеюсь, у тебя тоже.

— Мир в эти дни часто темен, сэр. Но не здесь, не в этом доме. Это радость — работать у вас. Познакомиться с вами.

— Сынок! — позвал он, когда я уже открыл дверь.

Вновь я оглянулся.

— Может… обнимемся?

Я поставил розовый пакет на пол и вернулся к нему. Рост Хатча, образ сильной личности, как в жизни, так и на экране, маскировал его хрупкость.

— Ты помнишь моего сына, которого я потерял на войне? — спросил он, когда к нему вернулся дар речи.