Плохие слова (сборник) Гайдук Борис

— Я все прекрасно понимаю, — дружелюбно и достаточно громко, чтобы ее было слышно на кафедре, ответила Оля. — Ваша позиция заслуживает уважения. Готовы ли вы к переговорам, или вам нужно еще немного времени?

— Оля, иди на х…! — сказал Леня Голубев.

— Что? — ахнула Оля.

— Иди на х…! — негромко, но отчетливо повторил Леня.

Оля Ситникова порозовела. Дверь захлопнулась.

— Леня, ты что, с ума сошел? — закричала Вика Плюшкина. — Ты что говоришь?! Иди немедленно извинись!

— Обязательно извинюсь, — невозмутимо отвечал Леня. — Сто раз извинюсь. Только после игры. А сейчас нам нужно выбить ее из равновесия. Пусть теперь сидит и сопли жует. Ясно же, что она взяла на себя роль лидера. Перед судьями вышагивает. Американец аж слюни пустил, что я, не вижу?

Вика Плюшкина обиженно фыркнула. Тоже правильно. Подумаешь, задница. У всех задница. Не обязательно ею так вертеть. Но все равно нельзя крыть матом друзей.

— Не ожидал от тебя, Леня, — укоризненно произнес Василий Головко. — Никак не ожидал.

— В Стэнфорде, дорогой Вася, можешь мне даже руки не подавать!

— Леня в принципе прав, хотя он и гондон, — подвел итог Эдик Каспарян. — И мы все здесь гондоны. Часу не играем, а уже гондоны. Но делать нечего. Давайте теперь вот такую тему продумаем…

Оля Ситникова сжала зубы и сделала через нос два глубоких вдоха и выдоха. На лице все должно быть о'кей. Что бы ни случилось. Только так. Еще два вдоха и выдоха.

— Возникли проблемы? — заметил неладное Грибов.

— Нет, все в порядке. — Голос Оли не дрожал, но серебряный тембр переменился на более строгий. — Мне нужно на минутку в туалет.

— Ваша команда пользуется туалетами в правом крыле корпуса, — стесняясь, сказал Грибов. — Команда соперников в левом. Контролировать вас мы, разумеется, не станем. Сегодня, правда, в корпусе никого нет, и звук шагов слышен хорошо. Особенно ваших.

Грибов игриво прищурился.

Фондовый спекулянт Шерингарц страдальчески возвел глаза к потолку.

Банкир Слива презрительно отвернулся:

— Детский сад, в натуре!

Через десять минут договаривающиеся стороны вновь сошлись перед кафедрой. Плаката не было.

— Мы подготовили антикризисный план, — ровным голосом произнесла Оля Ситникова. — Точнее, наброски плана. Мы постарались максимально учесть интересы трудового коллектива…

Мысленно она тут же укорила себя за совковый оборот «трудовой коллектив». Нужно было сказать «персонал».

Все-таки этот Голубев вывел ее из себя. После игры получит в морду. Во всех смыслах. Или нет, не надо. Много чести для такого хамья. Ничего не говорить, просто перестать замечать. Нет больше Лени Голубева. Вместо него — пустое место. Пусть живет, если сможет. А она уедет в Америку.

— Детали плана мы надеемся выработать совместно с представителями профсоюзов…

Грибов одобрительно кивал, со скрипом протирая очки носовым платком. Фондовый спекулянт Шерингарц достал предложения Совета директоров и стал читать. План предусматривал радикальное оздоровление компании, закрытие неэффективных производств, а также некоторые непопулярные кадровые решения. Рассказывая о планируемом пятнадцатипроцентном увольнении персонала, существенном сокращении зарплаты остающимся работникам и полугодовом моратории на социальные выплаты, Шерингарц отрывался от конспекта и поглядывал на забастовщиков, но те вели себя тихо.

Американец потянулся к Грибову и что-то прошептал ему в ухо. Грибов в ответ собрал губы в пухлую трубочку и неопределенно шевелил бровями.

Оля Ситникова не удержалась от того, чтобы бросить на Леню долгий выжигающий взгляд. Леня некоторое время смотрел на нее в ответ, затем пожал плечами, сделал выражение лица «сама дура» и отвернулся.

Юра Шерингарц дочитал антикризисный план до конца и спрятал конспект за спину, словно опасаясь, что его отнимут.

— Ну, что скажет трудовой народ? — нарушил молчание банкир Слива.

— Трудовой народ скажет следующее, — помедлив, ответил Эдик Каспарян. — Мы считаем, что ответственность за сложившуюся ситуацию полностью лежит на руководстве компании. Совет директоров в свое время наделал массу грубых ошибок и теперь пытается исправлять их за счет персонала.

— О чем это вы, Эдик? К-каких ошибок? — подался вперед Шерингарц, неожиданно назвав на «вы» старого приятеля.

— Вот, пожалуйста, — Эдик поднял заготовленные листы. — В девяносто четвертом году администрация необдуманно сняла с рынка две вполне еще живые торговые марки, переоценив перспективы нового бренда. В результате впервые за пятнадцать лет компания закончила год с убытками. В девяносто шестом было безосновательно закрыто новое представительство в Калифорнии по результатам всего лишь первых двух лет работы. Через два года провалилась попытка выхода на восточноевропейский рынок. Общие убытки составили пятьдесят семь миллионов долларов. И это только некоторые примеры просчетов. Список можно продолжить. Состав совета директоров, между прочим, с тех пор практически не изменился. Бездарное управление привело компанию на край пропасти, и теперь те же люди хотят спихнуть все проблемы на рабочих.

Нефтяник Головко, начинавший свою карьеру мастером смены на буровой вышке, согласно кивал.

Юра Шерингарц полистал файл с исходным материалом.

— Эдик, постой! При чем здесь В-восточная Европа? В Восточной Европе н-нас накрыл российский к-кризис. Пострадали все, не только мы.

— Юра! С кризисом все было ясно за полгода! Ты же сам еще в мае переложился в валюту и знать не хотел российских акций до начала девяносто девятого…

— Я-то да, но эти, — польщенный Шерингарц потряс в воздухе бумагами, — м-меня не спрашивали!

— Но могли бы сообразить, что для входа в Россию хуже момента придумать нельзя! Сентябрьский рублевый фьючерс на Чикагской бирже уже в апреле торговался по четырнадцать рублей за доллар. Этого они у вас не знали? А нефть по восемь долларов за баррель им тоже до фонаря была? Совсем тупенькие, да? Или они у вас в газетах читают только спортивную колонку?

— Погоди. Н-но были же гарантии на высшем уровне. П-президента и п-правительства…

— Юра, не смеши! Какого президента?! «Расияни, понимаиш»? Этого президента? Какого правительства? Киндер-сюрприза Кириенко? Которого специально поставили, чтобы на него стрелки перевести? Ты что, Юра, вчера родился?

Фондовый спекулянт Юра Шерингарц молча развел руками. Возразить нечего, натуральные идиоты.

— Господа, мне кажется, что нам следует не ворошить старые обиды, — вмешалась Оля Ситникова, — а искать пути к сближению позиций.

— Правильно! — вступил в разговор банкир Слива. — Если бы вы получше работали, вместо того чтобы языками болтать, все было бы нормально. Вот, смотрите, какую я вам сейчас фенечку покажу!

Слива выхватил у Шерингарца папку.

— Где это? Тра-та-та… та-та… Ага, вот! По требованию профсоюзов все туалеты оборудованы кондиционерами, в курительных комнатах установлены стулья и само… самоочищающиеся пепельницы. Во, видали? Вас, дармоедов, только перекуры и интересуют!

Оля Ситникова с негодованием отвернулась от Сливы.

Что он несет? Зачем эти «дармоеды»? При чем тут пепельницы? Нужно искать пути к сближению, нащупывать точки соприкосновения.

— А что, уже и перекурить рабочему человеку нельзя? — огрызнулся Леня Голубев. — Пепельницы вспомнил, жлобье! Может, нам и ссать за угол ходить?

Все с опаской покосились в сторону кафедры.

Грибов предупреждающе нахмурился, но американец выставил перед собой ладони: все ОК.

Оля Ситникова страдала. Вместо уважительного и конструктивного обсуждения проблем, сложной переговорной борьбы, постепенного получения крупных уступок взамен незначительных начался какой-то балаган. Сначала эти идиоты устроили марш протеста. Потом Леня, с которым они знакомы полтора года, взял и просто так обложил. А сейчас идет обсуждение пепельниц и туалетов. Совершенно дурной тон.

— Когда это вы у нас за угол ходили? — продолжал тем временем Слива. — Только и думаем, чтобы у вас все путем было. Вот, к примеру: средняя зарплата у вас почти четырнадцать баксов… то бишь долларов в час. Это, между прочим, на семь процентов выше, чем у конкурентов, у тех же, скажем, «Литиум индастриз». Вот, сами смотрите! Что же получается? Хорошего отношения вы, значит, не помните, так? А как только начались напряги, все сразу в бутылку полезли? Не-ет, братцы мои, так мы с вами ничего не решим!

«Боже мой, ну что этот Слива будет делать в Стэнфорде? — беспомощно злилась Оля Ситникова. — Зачем ему элитное бизнес-образование? Вот она, его родная стихия: разборки, полукриминальные базары. Не хватает только наколки на лбу: не влезай, убьет».

Шерингарц стал часто посматривать на часы.

Депутатский сын Егор Анисов за широкой спиной банкира Сливы молчал и еще больше заливался румянцем.

— Господа! — энергично вставила в паузу Оля Ситникова. — Если мы с вами сейчас не договоримся, примерно через полгода компания станет банкротом. И ее новый владелец по закону сможет уволить до сорока процентов персонала. Безо всяких согласований с профсоюзом. Мы вместе с вами окажемся на улице и будем искать работу. Но поверьте: у нас она окажется гораздо более высокооплачиваемой!

Американец громко щелкнул пальцами и сделал в сторону Оли движение рукой, словно выделяя ее из всех участников.

Оля потупилась. Все не так уж плохо. Судьи следят за ходом выступления.

Члены профсоюза замешкались.

— Прошу п-прощения, но мне нужно п-позвонить, — нервно сказал Шерингарц. — Это займет буквально две м-минуты.

Грибов сделал приглашающее движение к сложенным на столе телефонам.

Шерингарц выбрал свой и быстро набрал номер.

— Пауза не повредит, — приветливо произнес американец.

Оля ему улыбнулась. В ответ доктор Ковальски тоже растянул губы. Оля улыбнулась еще раз.

Вика Плюшкина бросила на нее негодующий взгляд.

Кажется, все средства становятся хороши. Ну, тогда не обижайтесь!

— Леночка, — быстро заговорил в трубку Шерингарц. — Как открылась Европа?.. А Лондон?..

А Франкфурт? Н-да… Американские данные по б-безработице вышли? Не вышли?

По аудитории прошло оживление.

— Скоро выйдут, — угрожающе сострил банкир Слива.

Шерингарц рассеянно обернулся. Видно было, что мысли его далеко.

— Сколько? Семь двадцать ч-четыре? М-м… — На его лице проступило выражение несильной зубной боли. — А Газпром? А РАО «ЕЭС»? Да что ж ты б-будешь делать! Леночка, пожалуйста, п-поставьте бид на пятьдесят тысяч по семь одиннадцать. И пока все. Надо п-посмотреть. Отметили? Лимитов хватает? Я з-завтра донесу, если не хватит. Ну, счастливо. Если з-зальют — отзвонитесь, пожалуйста. Я в школе. П-пока.

Шерингарц нажал отбой и вернул телефон на стол. Обычно после таких звонков он сразу раскрывал свой ноутбук, быстро набивал туда новые цифры, а потом подолгу смотрел на таблицы и разноцветные изломанные кривые. Сейчас же только морщил лоб и отрешенно переводил взгляд с членов профсоюза на совет директоров.

— Ну как? — спросил Эдик Каспарян.

— П-падаем, — сокрушенно отвечал Шерингарц. — Есть п-потери.

— Много?

— Как посмотреть. Открылись в минус. Тренд слабый. По итогам дня процента полтора потеряю, вряд ли больше. Но ведь пора уже и расти! Европа вовсю п-плюсует!

Трудовой конфликт на некоторое время утих. Теряемые Шерингарцем реальные деньги охладили пыл переговорщиков.

— Короче… — начал было Леня Голубев. Но Слива тут же его перебил:

— Короче, вот что! Держите наши реальные предложения и хорошенько подумайте своими бошками. И давайте взамен ваши реальные предложения, а то, я чувствую, вы сюда только понты ломать пришли!

— Мы же обсуждаем, — возразил нефтяник Головко.

Но Слива оборвал и его:

— Все я понял про ваше обсуждение! Мы будем, значит, пыхтеть, концепции рожать, а вы на них свое длинное вето класть! Нет уж, дудки!

Американец, указывая глазами на Сливу, снова наклонился к Грибову. Тот что-то зашептал в ответ.

Американец кивнул и сделал пометку в блокноте.

«Нет, не так уж плох этот Слива! — подумала Оля Ситникова. — Есть в нем хватка. Если за границей как следует обтесать, может, и выйдет из него толк. Уж лучше переть напролом, как безбашенный танк, чем молчать в тряпочку, как Егор».

— Реальные предложения будут такие, — сказал Эдик Каспарян. — Во-первых, обновить совет директоров примерно наполовину.

— Ой, держите меня семеро! — немедленно отозвался банкир Слива. — И кого ты, рабочая косточка, собрался обновлять? Меня, что ли?

— Тебя, Слива, можно и оставить, — великодушно ответил Эдик. — Будешь фирму от кредиторов оборонять. Это твоя стезя. А вот Егорку вполне можно выгнать. За каким лешим он вам нужен? Наверняка это он придумал в девяносто восьмом году в Россию инвестировать. Больше некому. Еще и откат, наверное, за это получил.

Егор Анисов от неожиданности икнул и мгновенно дозрел до свекольного цвета.

— Это не я, — промямлил он, желая в тот же момент провалиться под землю.

Леня Голубев неприятно захохотал.

— Егорыч! — обернулся Слива. — Видал, что творится? Тебя эта рвань уволить собирается! Хорошо хоть не расстрелять! Забыли, наверное, что сейчас на дворе не семнадцатый год.

— Олечку перевести в секретари, — продолжал глумиться Эдик. — Незачем такой внешностью дразнить голодающих рабочих. Юру… Юру можно куда-нибудь в отдел инвестиций. Ему с такой дикцией на самом верху тоже делать нечего.

Фондовый спекулянт Шерингарц задохнулся от обиды. За что? Только что вполне по-человечески спрашивал о делах. И вот, пожалуйста! Неужели нельзя нормально вести переговоры?

Оля Ситникова сжала зубы. И этот туда же! Но ничего. Американец сначала отметил ее, потом Сливу. Нужно не терять головы и постепенно набирать очки.

Оля снисходительно улыбнулась Эдику и хотела ответить какой-нибудь холодной колкостью, но почувствовала, что горло не слушается и не пропускает звуков. Только этого не хватало! Неужели им удастся добиться своего одним только трамвайным хамством?

Спокойным оставался лишь банкир Слива.

— Э, ты не гони! — развернул он корпус в сторону Эдика. — С советом директоров мы сами, без сопливых, разберемся. По делу есть замечания?

— По делу — можно перенести производство тары из Стентон-Сити в Северную Каролину. Будет существенная экономия на транспорте. При этом сократить не более ста двадцати рабочих мест. С планом модернизации в целом, наверное, согласиться можно. С рыночной стратегией на ближайшие шесть месяцев, может быть, тоже.

— За исключением некоторых моментов, — уточнил Леня Голубев.

— Да, кое-какие цифры не мешает уточнить.

— Стоп, стоп! Все это, г-голубчик мой, н-нужно финансировать, — встрепенулся фондовый спекулянт Шерингарц. — Д-деньги на это ты, наверное, с бабушкиной сберкнижки с-снять собрался?

— В то время как наш план оздоровления позволит сэкономить значительные средства, на две трети покрывающие инвестиционные потребности, — удачно вставила Оля Ситникова.

Доктор Ковальски снова кивнул.

— Может быть, кредиты? — некстати брякнул нефтяник Головко.

— В н-нынешнем положении? — возразил Шерингарц. — Забудь, н-никто не даст.

— Конечно, никто не даст, — язвительно согласился Леня Голубев. — Просрали хороший бизнес, теперь вам и ломаного гроша никто не даст!

Вика Плюшкина дернула Леню за рукав.

— Леня, ты что, совсем дурак? Ты постоянно ругаешься. Нам за тебя баллы снимут!

— А что? Нормальное психологическое давление. Слива вон тоже ругается.

— Короче, вы, пролетарии всех стран! Слушайте сюда! — вернул себе инициативу банкир Слива. — Я вам чисто по-дружески советую! Пока вы еще большей… э-э… ерунды тут, при посторонних людях, не намолотили, идите в класс и вдумчиво просмотрите наши реальные предложения. А мы в ответ, так и быть, заберем производство упаковки в Северную Осетию.

— Каролину, — подсказал сзади пунцовый Егор Анисов.

— Что?

— Северную Каролину, а не Осетию.

— Ну да, Каролину.

Воцарилось молчание. Эдик и Леня переглянулись. Кажется, последнее слово осталось за директорами.

— Ладно, — согласился Эдик, — мы сейчас все проанализируем, но вы…

В этот момент на столе запиликал телефон.

— Мой! — определил Слива и, разворошив кучу трубок, вытащил свою.

— Алло! Алло, Вадик, говори громче! Я? Нет, я сейчас занят. Да так, тут одних козлов надо с работы уволить…

— Ах ты, гнида! — не удержался Эдик Каспарян.

Слива в ответ подмигнул и отвернулся.

— Нет, приезжать не надо! Помощь не требуется, точно тебе говорю! Сами справимся. Это вообще-то не на самом деле! Типа игра! Короче, давай, сам решай все на месте. Меня не отвлекай! Гуд-бай!

Профсоюз смотрел на банкира Сливу с натуральной классовой неприязнью.

— Перерыв! — объявил Грибов. — Вам стоит успокоиться и обдумать предложения друг друга.

— Одна секунда, — Доктор Ковальски встал со стула. — Маленькое сообщение. Наблюдение за ход переговоров показывает, что стороны пока слабо продвинулись в достижении сотрудничества. Очень хорошо есть то, что вам удалось смоделировать реальная ситуация. Очень верю, как говорил мастер Станиславский. Но воспользоваться ее условиями вы пока не сумели. Примите это сообщение к вашему сведению.

Грибов одобрительно шевельнул телом.

— Что теперь будем делать? — суетился в совещательном классе Леня. — Пошумели мы успешно, а дальше что? Предложения они дали толковые, глотку драть как бы и не о чем.

— Слива, паразит, всю игру нам испортил. Мы ведь их почти уже задавили. Оля, бедная, то краснела, то бледнела. Надо будет ей потом конфет купить.

— Она сама тебе купит. Из Америки посылкой пришлет.

— Слива — крепкий мужик, — одобрительно сказал нефтяник Головко. — Такому палец в рот не клади.

— Что делать будем? — бегал по классу Леня. — Снова в поход пойдем? Может быть, нам теперь окно разбить? Или буржуя Сливу на фонаре повесить? Но ведь эта американская сволочь пихает нас к компромиссу.

— И мы, мужики, будем к этому компромиссу двигаться, — рассудительно произнес Головко. — Но постепенно.

— О! По-сте-пен-но! — поднял палец Эдик.

— План у них вышел хороший, — продолжал нефтяник Головко. — Лучшего бы я на их месте в жизни не придумал. Юркина работа, на сто процентов уверен. Золотая голова у парня. Но с точки зрения переговоров в нем есть существенный недостаток. Они в этом плане сами прошли почти весь путь уступок. Выложили почти все свои козыри. Понимаете?

— А ты, Василий, молодец! — одобрительно сказал Эдик. — Значит, мы просто…

— Совершенно верно. Просто смотрим предложенные цифры, что у нас тут, кстати, за цифры? — Головко заглянул в бумажку. — И делим их на два. То есть мы согласны на увольнение не пятнадцати, а, скажем, восьми процентов персонала, на сокращение часовой оплаты не до двенадцати с половиной, а до тринадцати и двух десятых, а социальный пакет и вовсе трогать не позволим.

— Неплохо, — остановился Леня. — Ход сделан, шар на их стороне. А им двигаться, собственно говоря, и некуда.

Нефтяник Головко, имеющий среди молодежи репутацию консерватора и тугодума, расцвел и чувствовал себя именинником.

— Но есть одна загвоздочка, — Леня снова пустился ходить по классу. — Нужно хоть как-то аргументировать нашу упертость. Нельзя же просто сказать «нет» — и все. Правильно я понимаю?

Совет директоров тем временем утешал Егора Анисова, едва не впавшего от нервного напряжения в истерику.

— Егорыч, все нормально, — басил Слива. — Не расстраивайся. Ну, не пошла масть, бывает. Тяжело в ученье, легко в бою. Наше дело правое, а этим козлам просто деваться некуда. Мы нашим планом их сразу загнали в угол. Они и перешли на личности. Расслабься!

— Они сразу применили эту тактику. Задеть, оскорбить, чтобы вывести из равновесия. Фу! Голубев меня вообще на три буквы послал, — пожаловалась Ситникова.

— На какие это три буквы? — развернул плечи Слива.

— На те самые. Когда я в их класс сунулась. Прямо так и сказал: Оля, иди на х…

— Сволочь, — расстроился Слива. — Я его после уроков в мелкий фарш изрублю. Игры играми, но зачем такой сукой быть?

Следующий раунд переговоров начал Василий Головко.

Он высоко оценил работу совета директоров и назвал антикризисный план очень профессиональным и перспективным. Василий провел параллели с некоторыми случаями антикризисного управления из российской и зарубежной практики. По всему выходило, что плану совета директоров уготовано место в будущих учебниках экономики.

С самого начала нового профсоюзного выступления Юра Шерингарц хмурил брови и ждал какой-нибудь пакости. А когда Василий Головко сказал: «Мы хотим лишь немного подкорректировать социальную составляющую этого замечательного плана», Юра все понял и оценил масштабы промаха.

Другие директора тоже заподозрили неладное.

Вперед выступил Эдик.

Извиняющимся тоном он заговорил, что его профсоюзный долг состоит в том, чтобы скрепя сердце требовать внесения существенных поправок в замечательный, умный и тонкий план администрации, отстаивая при этом интересы конкретного трудового человека.

— Люди выбрали нас сюда, — юродствовал Эдик, — для того, чтобы за цифрами и экономическими стратегиями мы не забывали, что каждому из них после трудового дня нужно есть. У многих большие семьи. Некоторым после увольнения в силу ряда причин уже никогда не найти другую работу. Вот лишь некоторые примеры…

Вика Плюшкина по-пионерски шагнула вперед и, потупив глаза, стала рассказывать историю жизни пожилого чернокожего сверлильщика Тома, сорок лет трудовой жизни отдавшего компании. Том работал на подлежащем закрытию заводе в Стентон-Сити. Далее без перерыва шла история одинокой матери четверых детей Саманты Клаус, которая и без того еле сводит концы с концами, и даже незначительное сокращение зарплаты отправит ее семейство прямиком за черту бедности.

«Гадина! — хотела крикнуть Оля Ситникова. — Это нечестно! Непрофессионально! Подло!»

Фондовый спекулянт Шерингарц выстраивал в голове последнюю линию обороны.

Банкир Слива спинным мозгом чувствовал, что его вот-вот кинут по-крупному, но на чем именно, было пока непонятно.

Вика Плюшкина сбивчиво закончила монолог историей двух слепых братьев, которые научились на ощупь убирать цех и делали это быстрее всех в компании. Эдик с Леней стояли с похоронными лицами и в нужных местах поддакивали Плюшкиной. Нефтяник Головко отодвинулся и, казалось, стеснялся того, что ему приходится участвовать в этом спектакле.

Итог подвел Эдик.

С торжественным видом он согласился на существенные, по его словам, уступки блестящему плану совета директоров и сердечно пожелал руководству компании успехов в антикризисном управлении.

Юра Шерингарц откашлялся и, стараясь выглядеть спокойным, сказал:

— От лица совета д-директоров я хотел бы п-поблагодарить профсоюз за высокую оценку н-нашего п-проекта. П-признаюсь, мы не ожидали подобного п-понимания и теперь б-более чем когда-либо уверены в успехе наших п-переговоров.

Грибов, морщившийся от подробностей быта заокеанской бедноты, радостно кивал каждому грамотному слову.

— Однако уважаемые к-коллеги упустили из вида существенную деталь: предложенные ими цифры д-делают наш план совсем не таким б-блестящим, даже совсем не б-блестящим, а, прямо скажем, никуда не годным.

«Слава богу, — отлегло от сердца у Оли Ситниковой. — Хоть один умный человек нашелся. Если бы он еще не заикался!»

— Успех нашего п-плана состоит именно во взвешенной жесткости предлагаемых м-мер. Да, мы режем по живому, мы готовим тяжелую и рискованную операцию жизненно в-важной части тела ради спасения всего организма компании. Мы готовы рассмотреть некоторые уточнения, в том числе и п-по составу совета директоров. Но мы категорически настаиваем на п-принятии за основу именно нашего плана, а не предложенного уважаемыми к-коллегами. Это как раз тот хрестоматийный случай, когда д-даже небольшое количественное отступление сводит на нет качественную с-составляющую.

Профсоюзный лидер Эдик Каспарян выслушал оппонента с лицемерным почтением:

— Мы прекрасно понимаем ситуацию и высоко ценим ваши усилия. Мы отдаем себе отчет в том, что ваш гениальный план стал для вас родным детищем. Однако мы, в свою очередь, должны думать о реальных детях, о живых людях, их судьбах.

«Какой ужас! — мучилась Вика Плюшкина. — Какой стыд! Весь этот цирк, все оскорбления и ложь всего лишь ради учебы в Штатах. Ради карьеры, которая и дальше будет состоять сплошь из такого же дерьма!»

— Мы тоже готовы еще больше пойти навстречу совету директоров, — И Эдик зачитал заранее заготовленные незначительные уступки. — Предвидя возражения наших оппонентов, — добавил он, — напомню, что предложенные администрацией меры обеспечивают финансирование программы модернизации лишь на шестьдесят восемь процентов. Иначе говоря, остаток инвестиций все равно остается проблемой. В нашем случае эта проблема просто становится чуть сложнее. Но мы уверены, что нашим уважаемым директорам, в сжатые сроки разработавшим замечательный антикризисный план, по плечу и не такие свершения.

«Вот и все, — тоскливо подумал Юра Шерингарц, — двигаться нам почти некуда. Можно выклянчить еще пару процентов, но суть от этого не изменится — мы проиграли. Это я во всем виноват. Хотел сделать как лучше. И сделал, собственно. Зачем мне вообще нужна эта Америка? Неужели я здесь не заработаю?»

— Кстати, о птичках! — опомнился банкир Слива. — Что это за мутотень мы тут слушали битый час? Откуда повылазили все эти негры преклонных годов? Не негры, конечно, а афро, блин, американцы. Матери-героини, слепые дети и весь ваш райсобес? Где эти горемыки прописаны в тексте задания?

— Да, где?! — звонко вскрикнула Оля Ситникова.

— Как вам сказать, — вальяжно отвечал Эдик Каспарян. — Подобные люди есть на каждом заводе и в каждом городе. Не эти, так другие, похожие люди, изломанные судьбы…

— Мы протестуем, — перебила его Оля Ситникова и, эффектно тряхнув волосами, развернулась к кафедре. — Мы считаем, что нужно исходить строго из текста задания! Только из текста!

«Не, хороша телка! — отвлекся от игры банкир Слива. — Огонь!»

Грибов, скрипя стулом, обернулся к спонсору. Кажется, он был готов принять протест.

Но американец, поколебавшись секунду, сказал:

— Допущение кажется мне… ризонбл, допустимый. В драфте задание этих имен действительно нет. Но более чем возможно, что все упомянутые люди действительно могут существовать среди несколько тысяч персонала. Тем более что возможны другие, похожие примеры. Поэтому как переговорный аргумент они могут иметь сила.

Повисла напряженная тишина. Слышно было, как недовольно пыхтит Грибов.

— Очень странно, что подобные… допущения, а тем более подобные методы ведения переговоров кажутся… вам допустимыми и… имеют силу! — раздался ломающийся от волнения голос Егора Анисова.

Застенчивый Егор отчаянно боролся с собой. Губы его дрожали, в глазах показались слезы.

Присутствующие деликатно старались не смотреть на него.

«Состояние предобморочное, — машинально отметил Эдик Каспарян, анестезиолог по первому образованию. — Сейчас будем откачивать».

— В таком случае я хотел бы… обратиться к людям, существование которых… уважаемые судьи признали допустимым.

Егор несколько раз глотнул ртом воздух и сцепил перед собой руки.

— Дорогой Том. Дорогая Саманта Клаус. Дорогие слепые братья. Как, кстати, зовут братьев? — обратился он к Вике Плюшкиной.

— Что? — растерялась Вика.

— Братьев твоих как зовут?! — гавкнул на нее банкир Слива.

— Каких братьев?

— Слепых, бляха!

Вика почувствовала, что готова описаться.

— Тише, тише, прошу вас, — забеспокоился Грибов.

Американец не вмешивался и пристально наблюдал за происходящим.

— Это совершенно не важно, — пришел Вике на помощь Эдик Каспарян, — скажем, Билл и Том.

— Том у вас уже есть, — язвительно заметила Оля Ситникова. — Бывают и другие имена.

— Тогда Джон. Какая к свиньям разница?

Егор Анисов обвел аудиторию горящим взглядом.

— Дорогие мои Билл и Том, то есть не Том, а Джон! Дорогая Саманта Клаус! Дорогой Том! То есть это уже другой Том. Чернокожий старик, — произнес он срывающимся голосом. — Мы знаем о каждом из вас, поверьте. Помнишь, старина Том, как на корпоративном пикнике ты пил пиво с вице-президентом компании и угощал его славными кукурузными лепешками? Их испекла твоя жена Барбара. Мы похвалили лепешки, и на следующий день ты принес нам в офис кучу таких лепешек в большом бумажном пакете, и мы ели их за ланчем и благодарили тебя и твою жену? А ты, Саманта, помнишь, что при рождении каждого из твоих пятерых детей администрация посылала тебе в больницу цветы и подарки? Это были твои любимые гиацинты. Ты помнишь это, Саманта?