Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник) Говард Роберт

4. Аромат черного лотоса

Валерия расстегнула перевязь с мечом и положила его на кушетку. Она обратила внимание на то, что все двери снабжены засовами, и поинтересовалась, куда они ведут.

– Эти ведут в соседние комнаты, – ответила женщина, показывая на двери справа и слева. – Вот эта, – она кивнула на дверь, обшитую медными полосами, располагавшуюся напротив той, что выходила в коридор, – ведет в проход, в конце которого находится лестница в катакомбы. Не бойтесь, здесь с вами не случится ничего плохого.

– С чего ты взяла, что я боюсь? – отрезала Валерия. – Я всего лишь хочу знать, в какой гавани бросаю якорь. Нет, я не желаю, чтобы ты спала в ногах моей кушетки. Я не привыкла к тому, чтобы мне прислуживали, – во всяком случае, женщины. Ты можешь быть свободна.

Оставшись одна, пиратка задвинула засовы на всех дверях, сбросила сапожки и с удовлетворенным вздохом вытянулась на кушетке. Она представила себе Конана, отдыхающего в комнате напротив, но женское тщеславие требовало, чтобы он хмурился и злился, укладываясь в свою одинокую постель, и она злорадно улыбнулась, готовясь отойти ко сну.

Снаружи наступила ночь. В коридорах Ксухотля тлели зеленые огненные камни, похожие на глаза доисторических кошек. Где-то в верхушках темных башен стонал ветер, словно душа, не находящая упокоения. По сумрачным переходам, словно выпотрошенные тени, скользили смутно различимые силуэты.

Валерия проснулась, резко и словно от толчка. В сумеречном изумрудном свете над ней склонилась какая-то фигура. На мгновение девушке показалось, что призрак пришел к ней из ночного кошмара. Ей снилось, что она лежит на кушетке, а над ней покачивается гигантский черный цветок, такой большой, что лепестками заслоняет потолок. Его экзотический аромат окутал ее сознание, навевая приятную истому, которая была больше, чем сном. Она погружалась в пахучие неведомые глубины, когда что-то коснулось ее лица. Чувства Валерии настолько обострились, что это прикосновение показалось ей сильным ударом, вырвавшим ее из объятий сладкого блаженства. И тут она увидела, что над ней склонился не огромный черный цветок, а смуглая женщина.

Столь резкое пробуждение повлекло за собой гнев и мгновенную реакцию. Женщина стремительно повернулась, чтобы убежать, но не успела сделать и шага, как Валерия вскочила и схватила ее за руку. Еще мгновение та отчаянно сопротивлялась, словно дикая кошка, но потом сдалась, поняв, что гостья превосходит ее в физической силе. Пиратка рывком развернула женщину лицом к себе, свободной рукой взяла за подбородок и заставила взглянуть себе в глаза. Это оказалась угрюмая Ясала, служанка Таскелы.

– Какого дьявола ты здесь делаешь? Что тебе от меня нужно? А ну-ка, покажи, что у тебя в руке!

Женщина не ответила, а попыталась выбросить что-то. Валерия заломила ей руку за спину, и предмет упал на пол – большой черный экзотический цветок на изумрудно-зеленом стебле, огромный, как голова женщины, но крошечный по сравнению с тем, какой привиделся ей во сне.

– Черный лотос! – сквозь зубы прошипела Валерия. – Цветок, чей аромат навевает глубокий сон. Ты пыталась одурманить меня! Если бы ты случайно не коснулась лепестками моего лица, то… Кстати, зачем ты это сделала? Что это за шутки?

Ясала хранила угрюмое молчание, и Валерия, выругавшись, потянула ей руку вверх, заставляя опуститься на колени.

– Отвечай, или я сломаю тебе руку!

Ясала извивалась от боли, когда Валерия заломила ей кисть руки кверху, к лопаткам, но вместо ответа лишь яростно затрясла головой.

– Стерва!

Валерия оттолкнула служанку от себя, и та простерлась на полу. Пиратка свирепо смотрела на ее неподвижную фигуру. Страх и воспоминания о горящих глазах Таскелы зашевелились у нее в подсознании, пробуждая к жизни звериный инстинкт самосохранения. Это были испорченные и вырождающиеся люди; от них можно ожидать любой непристойности и извращения. Но Валерия чувствовала, что все не так просто и что за всем этим скрывается нечто ужасное, что нельзя объяснить одной лишь дегенерацией. На нее вдруг нахлынули страх и отвращение к этому безумному городу. Его обитателей нельзя было назвать ни нормальными, ни здравомыслящими; она начала сомневаться даже в том, а являются ли они вообще людьми. В глазах у всех горело безумие – у всех, за исключением Таскелы, в безжалостных и загадочных глазах которой мелькали тени тайного знания, которое было страшнее безумия.

Валерия подняла голову и прислушалась. В коридорах Ксухотля царила глубокая тишина; город словно вымер. Зеленые камни заливали комнату мертвенным светом, в котором жутко поблескивали глаза женщины, лежавшей на полу. Валерию вдруг охватила паника, и последние капли милосердия испарились в ее ожесточенной душе.

– Почему ты хотела одурманить меня? – прошипела она, схватив женщину за волосы и запрокинув ей голову, чтобы взглянуть в ее безжизненные глаза с длинными ресницами. – Тебя прислала Таскела?

Никакого ответа. Валерия выругалась и отвесила женщине пощечину, а потом еще одну. Звуки ударов эхом раскатились по комнате, но служанка и не думала просить пощады.

– Почему ты не кричишь? – гневно выдохнула Валерия. – Или ты боишься, что кто-нибудь тебя услышит? Кого ты страшишься? Таскелы? Ольмека? Конана?

Ясала хранила молчание. Она скорчилась на полу, глядя на Валерию горящими глазами василиска. Упрямое молчание неизменно порождает гнев. Валерия повернулась и оторвала несколько шнуров от ближайшего гобелена.

– Ты, угрюмая стерва! – сквозь зубы прошипела она. – Сейчас я раздену тебя догола, привяжу к этой кушетке и начну пороть, пока ты не скажешь мне, что ты здесь делала и кто тебя прислал!

Ясала не проронила ни слова и даже не пыталась сопротивляться, когда Валерия выполнила первую часть своей угрозы с яростью, которую лишь разжигало тупое упрямство пленницы. Затем в комнате какое-то время слышался лишь свист рассекаемого воздуха да шлепки тугих шелковых шнуров, впивающихся в обнаженную плоть. Ясала не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело ее извивалось и вздрагивало от ритмичных ударов, а голова бессильно моталась из стороны в сторону. Она закусила нижнюю губу, и по подбородку потекла тоненькая струйка крови. Но она ни разу не вскрикнула.

Мягкие шнуры почти беззвучно впивались в дрожащую плоть пленницы; раздавался резкий щелчок, и на коже появлялась красная полоса. Валерия вкладывала в каждый удар импровизированного кнута всю силу рук, безжалостность, приобретенную в жизни, в которой боль и пытки считались обычным делом, и циничную изобретательность, которую только может проявить одна женщина по отношению к другой. Так что в физическом и психологическом плане Ясале доставалось намного сильнее, чем если бы хлыстом орудовал мужчина, каким бы сильным он ни был.

В конце концов именно женский цинизм и сломал Ясалу.

С губ ее сорвался негромкий стон, и Валерия сделала паузу, откинув со лба взмокшую прядь золотистых волос.

– Ну, ты будешь говорить? – спросила она. – Если понадобится, я могу пороть тебя всю ночь!

– Пощади! – прошептала женщина. – Я все скажу.

Валерия перерезала веревки, связывающие ей руки и ноги, и подняла пленницу на ноги. Ясала мешком осела на ложе, опираясь на руку и морщась от боли, вызванной прикосновением исхлестанной кожи к кушетке. Служанку била крупная дрожь.

– Вина! – взмолилась она пересохшими губами, и дрожащей рукой показала на золотой кувшин на столе слоновой кости. – Дай мне напиться. Я ослабела от боли. А потом я расскажу тебе все.

Валерия взяла кувшин со стола, и Ясала, покачнувшись, приподнялась с кушетки, чтобы принять его. Она поднесла его к губам, а потом стремительным движением выплеснула его содержимое аквилонянке в лицо. Валерия отпрянула, стряхивая с лица жгучую жидкость, попавшую ей в глаза. Сквозь слезы она увидела, как Ясала метнулась к дальней стене, отодвинула засов, распахнула обитую медными полосами дверь и выскочила в коридор. Пиратка помчалась за ней, сжимая в руке обнаженный меч и пылая жаждой мести.

Но Ясала намного опередила ее, и она мчалась с нервной быстротой женщины, доведенной истязаниями до истерики. Она свернула за угол, и, когда пиратка добежала до него, то перед ней оказался лишь пустой коридор, в дальнем конце которого черным провалом зияла дверь. Оттуда шел сильный запах плесени и гниения, и Валерия содрогнулась. Судя по всему, эта дверь вела в катакомбы. Ясала решила укрыться среди мертвых.

Валерия подошла к проему и опасливо заглянула в него. Взору ее предстал пролет каменной лестницы, уходящей в темноту. Очевидно, шахта вела прямо в городские подземелья, и выходов на нижние этажи отсюда не было. Девушка поежилась при мысли о тысячах трупов, завернутых в истлевшие тряпки и покоящихся внизу в своих каменных криптах. У нее не было никакого желания бродить там в темноте. Ясала же, вне всякого сомнения, знала каждый поворот подземных туннелей как свои пять пальцев.

Она уже отворачивалась, чтобы уйти, взбешенная и одураченная, когда снизу, из темноты, донесся слабый стон. Казалось, он идет из неведомых глубин, но слова все-таки были ясно различимы. Голос принадлежал женщине:

– Помогите! Помогите же, во имя Сета! А-а-а!

Он оборвался, и Валерии почудилось, что она расслышала отвратительное хихиканье.

Девушка почувствовала, как по коже у нее пробежали мурашки. Что могло случиться с Ясалой там, в полной темноте? Не было сомнений, что кричала именно она. Но какая беда подстерегла ее в подземелье? Неужели там притаились ксоталанки? Ольмек заверил их, что катакомбы под кварталами текултли отделены от остального города стеной, перебраться через которую враги не смогут никогда. Кроме того, донесшийся снизу смех не мог принадлежать человеку.

Валерия вернулась в коридор, не позаботившись закрыть за собой дверь, ведущую на лестницу. Войдя к себе в комнату, она заперлась изнутри на засов. Надев сапоги, она подпоясалась перевязью с мечом. Она собиралась отправиться к Конану и убедить его немедленно убраться из этого города дьяволов.

Но не успела она отворить дверь, выходящую в коридор, как снаружи донесся пронзительный и долгий крик боли, за которым последовали быстрый топот ног и громкий лязг оружия.

5. Двадцать алых гвоздей

Двое воинов отдыхали в караульном помещении на этаже под названием Ярус Орла. Они вольготно раскинулись на кушетках, хотя и привычно оставались настороже. В принципе, огромную бронзовую дверь можно было попытаться взять штурмом снаружи, но за долгие годы обе стороны не предприняли ни единой подобной попытки.

– Чужаки станут для нас сильными союзниками, – заявил один из них. – Думаю, уже завтра Ольмек прикажет напасть на врага.

Он говорил так, как говорят солдаты на войне. В крошечном мирке Ксухотля любая горстка воинов превращалась в армию, а пустые коридоры между замками – в поле боя.

Его напарник ненадолго задумался.

– Предположим, с их помощью мы уничтожим ксоталанков, – проговорил он наконец. – И что дальше, Ксатмек?

– Как что, – лениво протянул Ксатмек, – мы вобьем двадцать гвоздей за них всех. А пленников сожжем, сдерем с них кожу живьем и четвертуем.

– Но что будет потом? – настаивал второй. – После того как мы убьем всех? Как это странно – не иметь врагов, против которых нужно сражаться. Всю свою жизнь я дрался с ксоталанками и ненавидел их. Когда закончится вражда, что нам останется?

Ксатмек лишь пожал плечами в ответ. Он никогда не задумывался о том, что будет потом, после того, как они уничтожат всех врагов. Подобные мысли просто не приходили ему в голову.

Вдруг оба мужчины замерли – из-за двери раздался подозрительный шум.

– К двери, Ксатмек! – прошипел первый. – Я посмотрю в Глаз…

Ксатмек, держа в руке обнаженный меч, прижался ухом к бронзовой двери, стараясь уловить хоть какие-нибудь звуки. Его напарник заглянул в зеркало и отшатнулся. Снаружи дверь окружили мрачные темнокожие мужчины с мечами в зубах – а пальцами они заткнули уши. Один из них, в головном уборе из перьев, держал в руках несколько дудочек. Вот он поднес их к губам, и, когда текултли повернулся, чтобы криком предупредить товарища, дудочки заиграли.

Крик замер на губах часового, когда пронзительная и жуткая мелодия проникла через дверь и ударила ему в уши. Ксатмек застыл, прижавшись к двери, словно парализованный. Лицо его превратилось в безжизненную маску; казалось, он слышит нечто ужасное. Второй часовой, находившийся дальше от источника звука, успел сообразить, что происходит нечто страшное и что жуткая мелодия несет смерть. Он почувствовал, как невидимые пальцы потянули за струны его разума, наполняя его чужими эмоциями и безумными порывами. Отчаянным напряжением воли он стряхнул с себя наваждение и закричал, предупреждая товарищей о нападении. Собственный голос показался ему чужим.

Едва он успел крикнуть, как мелодия превратилась в невыносимый визг, штопором вонзившийся в барабанные перепонки. Ксатмек застонал от дикой боли, и рассудок покинул его, словно свеча, задутая порывом ветра. Как безумный, он сорвал цепь, распахнул дверь и выскочил в коридор, подняв меч, прежде чем напарник успел остановить его. На него обрушилось с десяток мечей, и в проем, переступая через его изуродованное тело, хлынули ксоталанки, издавая дикие кровожадные вопли, эхом раскатившиеся по пустым помещениям.

Уцелевший стражник, не в силах осмыслить случившееся, все-таки нашел в себе силы прыгнуть им навстречу. Ужасное колдовство отступило перед осознанием того, что проклятые враги ворвались на территорию текултли. А потом, когда острие его дротика вонзилось в живот первому из противников, на голову ему обрушился кривой меч, и для него все кончилось. Он уже не видел, как поднятые по тревоге воины с дикими воплями ворвались в караулку из соседних комнат.

Конана разбудили громкие крики и лязг мечей. В мгновение ока он оказался на ногах и подскочил к двери. Распахнув ее, он выглянул в коридор и нос к носу столкнулся с обезумевшим Текотлем.

– Ксоталанки! – выкрикнул тот, дико вращая глазами. – Они прорвались через дверь!

Конан побежал по коридору, и тут из своей комнаты показалась Валерия.

– Что за шум? Какого дьявола здесь происходит? – окликнула она его.

– Текотль говорит, что ксоталанки проникли в замок, – поспешно ответил варвар. – Судя по всему, так оно и есть.

Сопровождаемые по пятам Текотлем, они ворвались в тронный зал, где развернулось кровавое побоище. Двадцать мужчин и женщин с развевающимися черными волосами и белыми черепами, намалеванными на груди, схватились в рукопашной схватке с текултли. Женщины с обеих сторон дрались так же отчаянно, как и мужчины, и пол в этой и соседней комнатах уже усеивали тела павших.

Ольмек, абсолютно голый, если не считать пояса, сражался перед троном, а когда в комнату вбежали искатели приключений, откуда-то из внутренних помещений показалась и Таскела с мечом в руке.

Ксатмек и его напарник были уже убиты, так что некому было сообщить текултли, каким образом их враги сумели проникнуть в цитадель. Никто не мог объяснить и того, что подтолкнуло их на этот самоубийственный шаг. Очевидно, ксоталанки понесли более серьезные потери, а их положение оказалось куда более отчаянным, чем полагали текултли. Ранение их чешуйчатого помощника, уничтожение Светящегося Черепа и новости, переданные им умирающим о том, что к их врагам присоединились неизвестные светлокожие союзники, повергли их в шок и вселили в них горячечное стремление во что бы то ни стало покончить со своими извечными противниками.

Текултли, оправившись от потрясения, в результате которого их оттеснили в тронный зал и завалили пол трупами их соплеменников, вступили в сражение с мужеством отчаяния. В это время к ним присоединились часовые, охранявшие двери на нижних этажах. Драка была скоротечной и безжалостной. Сверкали мечи, вихрь стали прокатился от двери к трону и обратно, в горячке боя во все стороны брызгала кровь, и ноги воинов оставляли алые следы на полу, на котором уже растекались липкие лужи. Переворачивались столы слоновой кости, в щепы разлетались сиденья и кушетки, и сорванные со стен бархатные драпировки окрашивались красным. Полувековая вражда достигла своего кровавого апогея, и развязка стала неизбежной.

Все закончилось так, как и должно было закончиться. Текултли имели почти двукратный численный перевес над своими врагами, и этот факт воодушевил их; а тут еще в схватку вступили их новые светлокожие союзники.

Они врезались в противника, словно тропический ураган, с корнем вырывающий молодые деревца. Конан силой не уступал троим тлацитланам и, несмотря на свой вес, двигался быстрее любого из них. Он прошел сквозь строй противника, словно серый волк сквозь стаю бродячих псов, и за его спиной валились на пол поверженные враги.

Рядом с ним сражалась Валерия. На губах девушки играла довольная улыбка, а глаза яростно сверкали. Она была сильнее обычного мужчины, намного превосходя их быстротой движений и свирепостью. Меч казался продолжением ее руки. Если Конан побеждал благодаря физической силе, обрубая дротики, круша черепа и рассекая врагов пополам, то Валерия демонстрировала исключительное владение клинком, перед которым оказались бессильны ее противники. Один за другим, замахиваясь тяжелыми мечами, чтобы обрушить на нее сокрушительные удары, они обнаруживали, что ее прямой клинок уже пронзил им сердце.

Конан, возвышавшийся над полем брани, разил направо и налево, вкладывая в каждый удар всю силу, а Валерия скользила легко, словно неуловимый призрак, уклоняясь, отступая в сторону и совершая стремительные выпады. Клинки врагов полосовали воздух, не попадая по ней, а сами они умирали раньше, чем успевали осознать, что ее меч принес им смерть. Последним, что они слышали в жизни, был ее издевательский смех.

Обезумевшие противники не обращали внимания на то, кто стоит перед ними. Пятеро женщин ксоталанков погибли еще до того, как в схватку вступили Конан с Валерией, да и потом, когда враг валился под ноги, неважно, мужчина или женщина, для его горла всегда находился жадный нож или нога в сандалии, спешащая сокрушить ему череп. Волны боя прокатились от стены к стене, от двери к двери и выплеснулись в соседние помещения. В конце концов на ногах посреди тронного зала остались лишь текултли да их белокожие союзники. Уцелевшие тупо смотрели друг на друга, словно только что пережив Страшный суд или крушение мира. Широко расставив дрожащие от напряжения ноги, сжимая в руках иззубренные и окровавленные клинки, они смотрели друг на друга поверх мертвых тел друзей и врагов. У них не осталось сил на торжествующие крики, но звериный вой все-таки сорвался с их губ. Это был не победный клич людей, нет; это был вой волчьей стаи, бродящей среди трупов своих жертв.

Конан схватил Валерию за руку и развернул ее лицом к себе.

– Тебя ранили в ногу, – проворчал он.

Она опустила глаза, только сейчас обратив внимание на жжение в икре. Кто-то из умирающих на полу последним усилием вонзил ей в ногу кинжал.

– Да ты и сам похож на мясника, – расхохоталась она.

Он стряхнул с рук красные капли.

– Это не мое. Остальное – ерунда, мелкие царапины. А вот твою лодыжку надо перевязать.

Перешагивая через убитых, к ним подошел Ольмек. Он походил на вурдалака, его массивные плечи были забрызганы красным, а в иссиня-черной бороде блестели алые капли. Глаза у него покраснели и налились кровью, словно отблески пламени на черной воде.

– Мы победили! – прохрипел он. – Война закончена! Псы ксоталанков убиты все до единого! Какая жалость, что мы не взяли никого из них в плен, чтобы живьем содрать с него шкуру! Но как же приятно смотреть на их мертвые лица! Двадцать дохлых собак! Двадцать алых гвоздей в черной колонне!

– Лучше займись своими ранеными, – проворчал Конан, отворачиваясь от него. – Эй, девочка, давай я перевяжу тебе ногу.

– Подожди минуту! – Она нетерпеливо оттолкнула его руку. Огонь битвы все еще ярким пламенем пылал у нее в душе. – Откуда нам знать, что здесь все? Они ведь могли отправиться в набег по собственной воле.

– В такой вылазке никто не стал бы разделять клан на части, – ответил Ольмек, тряхнув головой и понемногу приходя в себя. Без своей пурпурной мантии он походил скорее не на принца, а на какого-нибудь дикого зверя. – Голову даю на отсечение, мы положили всех. Их было меньше, чем я думал, и они наверняка оказались в отчаянном положении. Но как они смогли попасть внутрь?

К ним подошла Таскела, вытирая меч о набедренную повязку. В другой руке она держала предмет, отобранный ею у павшего вожака ксоталанков в головном уборе из перьев.

– Дудки безумия, – сказала она. – Один из наших поведал мне, что Ксатмек открыл дверь ксоталанкам и погиб, когда они ринулись в караульную комнату. Этот воин прибежал туда как раз вовремя, чтобы увидеть, как все произошло, и услышать последние такты этой потусторонней музыки, от которой душа его превратилась в лед. Толькемек часто рассказывал об этих дудках, которые, по словам ксухотлийцев, были спрятаны где-то в катакомбах среди костей древнего колдуна, который пользовался ими при жизни. Каким-то образом ксоталанки нашли их и узнали их тайну.

– Кто-нибудь должен сходить к ксоталанкам и посмотреть, не осталось ли там кого живого, – сказал Конан. – Я могу пойти сам, если мне покажут дорогу.

Ольмек обвел взглядом своих уцелевших людей. Их оставалось всего двадцать, и несколько человек из них были ранены и стонали, лежа на полу. Таскела была единственной из текултли, кто не получил ни царапины, хотя сражалась она так же отчаянно и храбро, как и все остальные.

– Кто проводит Конана в замок ксоталанков? – спросил Ольмек.

Текотль, прихрамывая, вышел вперед. Рана у него на бедре вновь открылась и начала кровоточить, да и на боку появился свежий порез.

– Я пойду!

– Нет, не пойдешь, – заявил Конан. – И ты тоже никуда не пойдешь, Валерия. Скоро ты не сможешь наступить на раненую ногу.

– Тогда пойду я, – вызвался воин, перевязывавший рану на предплечье.

– Хорошо, Янатх. Ступай с киммерийцем. И ты тоже, Топал. – Ольмек кивнул на еще одного воина, который получил легкие ранения. – Но сначала помогите нам уложить тяжелораненых на кушетки, чтобы мы могли заняться ими.

Его просьба не встретила возражений. Когда они наклонялись, чтобы поднять женщину, оглушенную ударом дубинки по голове, борода Ольмека защекотала ухо Топала. Конану показалось, будто принц отдал воину какой-то приказ вполголоса, но потом решил, что ему померещилось. Еще через несколько мгновений он повел своих спутников по коридору.

Выходя в дверь, Конан оглянулся: повсюду на тлеющем полу лежали трупы, их окровавленные конечности напряглись в последнем усилии, на искаженных смуглых лицах навеки застыли маски ненависти, а остекленевшие глаза незряче смотрели на зеленые огненные камни, заливающие жуткую сцену призрачным колдовским светом. Среди павших бесцельно бродили живые, словно погрузившись в транс. Конан услышал, как Ольмек подозвал какую-то женщину и приказал ей перевязать ногу Валерии. Пиратка, прихрамывая, последовала за женщиной в соседнюю комнату.

Двое текултли осторожно вели Конана по коридору, начинавшемуся за бронзовой дверью, а потом и по комнатам, залитым призрачным зеленым светом огневиков. Они никого не видели и ничего не слышали. Миновав Большой Зал, пересекавший город с севера на юг, они удвоили осторожность, оказавшись в непосредственной близости от вражеской территории. Но коридоры и залы по-прежнему оставались безлюдными, и в конце концов, пройдя по тускло освещенному тупичку, они уперлись в бронзовую дверь, аналогичную той, что была установлена на Ярусе Орла текултли. Они осторожно попробовали открыть ее, и она послушно распахнулась от легкого нажатия пальцев. Лазутчики с трепетом всматривались в залитые зеленоватым светом комнаты за нею. В течение пятидесяти лет ни один текултли не входил сюда по собственной воле, разве что пленником, идущим навстречу уготованной ему ужасной участи. Для обитателей западного замка не было кошмара страшнее, чем живым попасть в руки ксоталанков. Этот страх сопровождал их с самого рождения и до смерти. Для Янатха и Топала эта дверь олицетворяла собой вход в ад.

Оба испуганно отпрянули, и глаза их расширились от ужаса, так что Конану пришлось отодвинуть их в сторону и первому войти во владения ксоталанков. Воины неуверенно последовали за ним. Перешагивая порог, каждый из них вздрагивал и дико оглядывался по сторонам. Но мертвую тишину замка нарушало лишь их учащенное дыхание.

Они вошли в квадратное караульное помещение, точную копию расположенного за Дверью Орла текултли, за которым начинался точно такой же коридор, заканчивающийся в просторной комнате, аналоге тронного зала Ольмека.

Конан окинул беглым взглядом зал с его коврами, диванами и драпировкой и застыл, напряженно прислушиваясь. Он ничего не услышал, да и комната выглядела безлюдной. Он понял, что в Ксухотле не осталось живых ксоталанков.

– Идемте, – пробормотал он и двинулся по коридору.

Он сделал всего несколько шагов, когда сообразил, что за ним идет один лишь Янатх. Он резко развернулся и увидел Топала, который застыл на месте с выражением неизбывного ужаса на лице, подняв руку, словно отгоняя наваждение. Расширенными глазами тот смотрел куда-то за диван.

– Какого дьявола?

И тут Конан увидел, куда был устремлен взгляд Топала, и почувствовал, как по коже у него пробежали мурашки. Из-за дивана высовывалась голова чудовищной рептилии, широкая и плоская, как у крокодила, с загнутыми внутрь клыками, выступавшими из нижней челюсти. Но тварь не шевелилась, и ее жуткие глаза остекленели.

Конан осторожно заглянул за кушетку. Там лежала мертвая змея, такая огромная, какой ему еще никогда не доводилось видеть за годы странствий. От нее исходил запах разрытой могилы, а чешуйчатая кожа отливала неопределенным цветом, менявшимся в зависимости от угла зрения, под которым он смотрел на нее. На шее виднелась глубокая рана, явно ставшая причиной смерти.

– Это же Ползущий Во Тьме! – прошептал Янатх.

– Это – та самая тварь, которую я зарубил на лестнице, – проворчал Конан. – Проследив за нами до Двери Орла, она вернулась сюда умирать. Как ксоталанки сумели подчинить себе такое страшилище?

Оба текултли содрогнулись и покачали головами.

– Они призвали ее сюда из черных туннелей, расположенных под катакомбами. Они владели тайнами, неизвестными текултли.

– Что ж, она сдохла, а если бы были другие, то они наверняка прихватили бы их с собой в налет на текултли. Идемте.

Воины старались ни наш шаг не отставать от киммерийца, когда он прошел по коридору и толкнул дверь с серебряными насечками в дальнем его конце.

– Если мы никого не найдем на этом этаже, – сказал Конан, – то спустимся на нижние ярусы. Мы должны осмотреть Ксоталанк от крыши до самых катакомб. Если Ксоталанк похож на Текултли, то все комнаты и коридоры на этом этаже будут освещены… Какого дьявола!

Они вошли в просторный тронный зал, очень похожий на тот, что имелся у текултли. Здесь стоял такой же жадеитовый помост с троном слоновой кости, те же диваны, ковры и гобелены на стенах. Правда, позади помоста не возвышалась черная колонна, усеянная алыми шляпками, но свидетельств мрачных побед в кровавой вражде и здесь имелось в избытке.

Вдоль стен позади возвышения рядами выстроились застекленные полки, с которых на ошеломленных зрителей уставились мертвыми глазами прекрасно сохранившиеся головы. Сколько лет или месяцев они простояли – о том знали одни боги.

Топал пробормотал ругательство, а вот Янатх стоял молча, и в его широко раскрытых глазах все ярче разгорался огонек безумия. Конан нахмурился, понимая, что здравомыслие тлацитланина повисло на тоненькой ниточке.

И вдруг Янатх ткнул пальцем в одну из отвратительных реликвий.

– Вон голова моего брата! – пробормотал он. – А вон там – младший брат моего отца! А за ними – старший сын моей сестры!

И он заплакал с сухими глазами, сотрясаясь от громких судорожных рыданий, не отрывая взгляда от голов. Постепенно его всхлипывания стали громче, резче и перешли в истерический смех, который, в свою очередь, сменился пронзительным воплем. Янатх сошел с ума.

Конан положил ладонь ему на плечо, и это прикосновение словно бы высвободило все безумие, копившееся у Янатха в душе. Он резко развернулся, дико вскрикнул и замахнулся на киммерийца мечом. Конан парировал его удар, а Топал попытался перехватить руку соплеменника. Но Янатх вырвался и с пеной на губах вонзил свой клинок в тело Топала. Тот со стоном осел на пол, а Янатх несколько мгновений кружился и приплясывал на одном месте, как безумный дервиш; потом он подбежал к полкам и принялся крушить их своим мечом, выкрикивая богохульства.

Конан подскочил к нему сзади, пытаясь застать его врасплох, чтобы обезоружить, но безумец развернулся и атаковал его, пронзительно крича. Поняв, что воин сошел с ума окончательно, Конан шагнул в сторону и, когда маньяк проскочил мимо, одним ударом рассек ему плечо до грудины. Янатх мертвым повалился на пол рядом со своей истекающей кровью жертвой.

Конан склонился над Топалом, видя, что тот вот-вот испустит дух. Остановить кровь, хлеставшую из глубокой раны, уже не представлялось возможным.

– Ты умираешь, Топал, – проворчал Конан. – Передать что-нибудь твоим сородичам?

– Наклонись ближе, – прошептал Топал, и Конан повиновался – а мгновением позже едва успел перехватить запястье воина, когда тот вознамерился вонзить ему в грудь кинжал.

– Кром! – выругался киммериец. – Или ты тоже сошел с ума?

– Так приказал Ольмек! – выдохнул умирающий. – Не знаю почему. Когда мы укладывали раненых на кушетки, он шепотом приказал мне убить тебя до того, как мы вернемся к текултли…

Это были его последние слова. Топал умер.

Конан нахмурился, недоуменно глядя на него. Вся эта история выглядела сплошным бредом. Или Ольмек тоже спятил? Неужели все текултли оказались безумнее, чем он предполагал? Пожав плечами, он зашагал по коридору к бронзовой двери, оставив погибших текултли лежать среди глядящих на них мертвых голов своих соплеменников.

Конану не требовался проводник, чтобы вернуться обратно по запутанному лабиринту переходов. Его первобытное чувство направления безошибочно вело его по тому маршруту, каким они пришли сюда. Он шел с большой осторожностью, сжимая в руке обнаженный меч, пристально вглядываясь в каждую тень и укромный уголок; теперь он опасался своих уже бывших союзников, а не призраков убитых ксоталанков.

Он пересек Большой Зал и вошел в комнату за ним, когда услышал, как что-то движется ему навстречу, неуверенно, спотыкаясь и тяжело дыша. Мгновением позже Конан увидел человека, ползущего к нему по тлеющему полу. За ним оставался широкий кровавый след. Это был Текотль, и глаза его уже стекленели; он зажимал ладонью глубокую рану на груди, но кровь не останавливалась и сочилась у него между пальцев. Вторую руку он выбрасывал перед собой, цепляясь ею за плиты пола и подтягиваясь вперед.

– Конан, – задыхаясь, выкрикнул он, – Конан! Ольмек взял твою женщину с соломенными волосами!

– Вот почему он приказал Топалу убить меня! – пробормотал киммериец, опускаясь на колено рядом с Текотлем. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять: тот умирает. – Выходит, Ольмек – совсем не такой безумец, как я полагал.

Текотль окровавленными пальцами вцепился в руку Конана. В унылой и лишенной любви жизни текултли его восхищение и привязанность к пришельцам из большого мира образовали оазис душевного тепла, породив в нем простые человеческие чувства, которых были начисто лишены его соплеменники, знавшие только ненависть, похоть и садистскую жестокость.

– Я пытался помешать ему, – прохрипел Текотль, и на губах его выступила кровавая пена. – Но он оказался сильнее. Он счел меня мертвым, но я сумел уползти. О Сет, я все-таки успел отползти очень далеко, пусть и в собственной крови. Будь осторожен, Конан! Ольмек может приготовить тебе ловушку по возвращении. Убей Ольмека! Он – настоящий зверь. Бери Валерию и спасайся! Не бойся идти через лес. Ольмек и Таскела солгали насчет драконов. Они поубивали друг друга еще много лет назад, так что остался всего один, пусть и самый сильный. Вот уже лет десять в лесу жил всего один дракон. Если ты убил его, больше в лесу тебе нечего опасаться. Он был богом, которому Ольмек поклонялся и приносил в жертву людей, стариков и детей, которых связывали и бросали вниз со стен. Поспеши! Ольмек отнес Валерию в Зал…

Голова Текотля бессильно поникла, и он умер раньше, чем она коснулась пола.

Конан вскочил. В глазах его вспыхнули зловещие огоньки. Вот, значит, в чем заключался коварный план Ольмека, который поначалу ловко использовал их, чтобы погубить своих врагов! Ему следовало бы самому догадаться, что чернобородый дегенерат замыслил нечто подобное. Киммериец быстро зашагал в сторону жилых кварталов текултли. На ходу он прикинул численность своих бывших союзников. После страшной битвы в тронном зале в живых остался всего двадцать один человек, включая Ольмека. С тех пор умерли еще трое, так что теперь ему противостояли восемнадцать врагов. Сейчас, охваченный гневом, Конан готов был в одиночку выйти на бой против целого клана. Но первобытные инстинкты помогли ему обуздать дикую ярость берсеркера. Он вспомнил предостережение Текотля насчет возможной засады. От принца вполне можно было ожидать чего-нибудь в этом роде; Ольмек мог предполагать, что Топал не сумеет выполнить его приказ. Следовательно, принц рассчитывает, что Конан вернется тем же маршрутом, каким направился в логово ксоталанков.

Конан поднял на глаза на световой люк, под которым проходил, и увидел в нем смазанные блестки звезд. Ночь еще не закончилась, а сколько событий произошло за такое короткое время!

Он свернул в сторону от прежнего курса и спустился по винтовой лестнице на нижний этаж. Конан не знал, где находится дверь, через которую можно войти в замок на этом этаже, но был уверен, что сумеет найти ее. Правда, он пока не представлял себе, как взломает замки; он не сомневался, что все двери текултли будут заперты на засовы, хотя бы в силу полувековой привычки. Но ему не оставалось ничего иного, как попытаться.

Сжимая в руке обнаженный меч, он быстро шел по лабиринту коридоров и комнат, залитых колдовским светом зеленых камней. Киммериец знал, что находится где-то совсем рядом с текултли, когда какой-то звук заставил его замереть на месте. Он сразу же понял, что это такое: такие звуки издает человек, когда пытается крикнуть, а в рот ему засунут кляп. Он доносился откуда-то спереди и слева. В этих тускло освещенных помещениях даже самые слабые шорохи разносились далеко.

Конан свернул в ту сторону и пошел на звук, который раздавался снова и снова. И вскоре, остановившись в дверном проеме, он увидел перед собой странную сцену. В комнате на полу лежала металлическая рама, на которой простерлась гигантская фигура. Голова ее покоилась на ложе из острых шипов, кончики которых уже окрасились алым в тех местах, где они проткнули кожу. Голову человека обхватывала необычная конструкция из кожаных ремней, которая, впрочем, не защищала ее от гвоздей. Сбруя эта тонкой цепочкой соединялась с механизмом, который поддерживал огромный железный шар, висевший над волосатой грудью человека. Пока тот лежал неподвижно, железный шар тоже оставался на месте. Но стоило человеку приподнять голову, если железные штыри слишком уж сильно впивались ему в кожу, как шар опускался вниз на несколько дюймов. Вскоре вздувшиеся шейные мускулы откажутся удерживать голову в неестественном положении, и она вновь ляжет на железные штыри. Было очевидно и то, что рано или поздно шар опустится и превратит его в кровавую лепешку. Во рту у жертвы торчал кляп, но его выпученные черные глаза с мольбой уставились на застывшего в дверях Конана. Человеком на железной дыбе был Ольмек, принц текултли.

6. Глаза Таскелы

– Почему ты привела меня сюда, чтобы перевязать ногу? – пожелала узнать Валерия. – Разве нельзя было сделать это прямо в тронном зале?

Она сидела на краешке кушетки, вытянув перед собой раненую ногу, которую только что закончила перевязывать шелковыми бинтами женщина текултли. Окровавленный меч Валерии лежал рядом.

Пиратка хмурилась. Женщина перевязала ее быстро и умело, но Валерии не понравились ни ее ласковые прикосновения, ни выражение глаз.

– Остальных раненых отвели в другие комнаты, – ответила та с мягким акцентом женщин текултли, в которых, однако, не было ни мягкости, ни женственности. Немногим ранее Валерия своими глазами видела, как эта самая особа вонзила нож прямо в грудь женщине ксоталанков, а потом выдавила глаза раненому мужчине.

– Сейчас тела убитых сносят вниз, в катакомбы, – добавила она, – чтобы их призраки не сбежали в жилые помещения и не поселились там.

– Ты веришь в привидений? – спросила Валерия.

– Я знаю, что в катакомбах живет дух Толькемека, – с дрожью в голосе ответила женщина. – Однажды я видела его, когда спряталась в крипте, где лежал прах мертвой королевы. Он прошел мимо и выглядел как древний старик с развевающейся седой бородой и волосами, а его глаза светились в темноте. Это был Толькемек. Я узнала его, потому что еще ребенком видела, как его пытали.

Голос женщины упал до испуганного шепота.

– Ольмек смеется над этими страхами, но я знаю, что призрак Толькемека живет в катакомбах! Говорят, что это крысы обгрызают мясо с костей умерших, но призраки тоже едят плоть. И кто знает…

Она быстро подняла голову, когда на ложе упала чья-то тень. Валерия увидела, что рядом остановился Ольмек и смотрит на нее сверху вниз. Принц смыл кровь с рук, торса и бороды, но не стал надевать мантию, и вид его крепкого безволосого тела вызвал у нее отвращение. В его глубоко посаженных черных глазах горело пламя желания, а пальцы, которыми он поглаживал свою иссиня-черную бороду, подергивались.

Он многозначительно уставился на женщину, и та поспешно поднялась с колен и выскользнула из комнаты. Выходя, она оглянулась на Валерию, и девушка прочла в ее взгляде циничную насмешку и издевательское презрение.

– Она плохо наложила повязку, – заявил принц, подходя к дивану и наклоняясь, чтобы осмотреть ее раненую ногу. С быстротой, неожиданной для такого неповоротливого тела, он схватил ее меч и отшвырнул в дальний угол комнаты, а потом сжал девушку в объятиях.

Хотя его движения были стремительными и неожиданными, ему не удалось застать ее врасплох. Валерия выхватила свой кинжал и нанесла убийственный удар, целясь ему в горло. Ему повезло, и он сумел перехватить ее руку, после чего началась борьба. Она дралась, пустив в ход кулаки, ноги, колени, зубы и ногти, напрягая все силы своего роскошного тела и вкладывая в драку все умения, приобретенные ею в рукопашных схватках на суше и на море. Но против его звериной силы все это оказалось бесполезным. В первые же мгновения стычки кинжал был выбит у нее из рук, и Валерия скоро поняла, что не сумеет нанести принцу сколько-нибудь существенного вреда.

Пламя в его бездонных черных глазах разгоралось ярче, приводя ее в бессильное бешенство, которое лишь усилилось при виде саркастической улыбки, застывшей на его губах. В выражении его глаз и в его ухмылке таился жестокий цинизм, свойственный умудренной опытом и вымирающей расе, и впервые в жизни Валерия испытала страх перед мужчиной. Ей казалось, что она борется со слепой и бездушной силой природы; его железные мускулы подавляли любую ее попытку к сопротивлению с такой легкостью, что девушку охватила паника. Казалось, он нечувствителен к боли, которую она старалась ему причинить. И только один раз, когда она с такой силой впилась ему зубами в запястье, что прокусила его до крови, он отреагировал, показав, что и ему может быть больно. Раскрытой ладонью Ольмек ударил ее по лицу, так что у Валерии из глаз посыпались искры, а голова едва не оторвалась от шеи.

В пылу схватки ее сорочка порвалась, и он с циничной жестокостью елозил жесткой бородой по ее обнаженной груди, вызвав прилив крови к коже, отчего та покраснела, а сама Валерия вскрикнула от гнева и боли. Вскоре ее сопротивление было сломлено; она оказалась прижата к кушетке, запыхавшаяся и безоружная, сверкая на него глазами, как пойманная в клетку тигрица.

Мгновением позже он подхватил ее на руки и вынес из комнаты. Она больше не сопротивлялась, но огоньки в глазах девушки показывали, что дух ее не сломлен. Валерия не кричала. Она знала, что Конан далеко и не услышит ее, и ей даже в голову не пришло, что кто-нибудь из текултли посмеет ослушаться своего принца. Но она обратила внимание, что Ольмек идет крадучись, склонив голову к плечу, словно прислушиваясь, нет ли за ними погони. Принц не стал возвращаться в тронный зал. Он вынес ее в дверь напротив той, в которую вошел, пересек комнату и осторожно двинулся по коридору. Когда Валерия убедилась, что он опасается некоего противодействия, то откинула голову и закричала во всю силу легких.

Ответом ей стала пощечина, которая оглушила ее, и Ольмек ускорил шаг, перейдя на спотыкающийся бег.

Но ее крик эхом прокатился по коридору, и, вывернув шею, сквозь слезы, застилавшие ей глаза, Валерия увидела, как за ними, хромая, устремился в погоню Текотль.

Ольмек с рычанием развернулся, держа женщину под мышкой и не обращая внимания на то, что она брыкается и извивается, тщетно пытаясь освободиться.

– Ольмек! – запротестовал Текотль. – Что ты задумал, собака? Она – женщина Конана! Она помогла нам расправиться с ксоталанками, и…

Не говоря ни слова, Ольмек сжал свободную руку в кулак и с такой силой ударил раненого воина в лицо, что тот бездыханным повалился ему под ноги. По-прежнему не выпуская свою пленницу, сопротивление которой, похоже, ничуть не мешало ему, он вытащил из ножен Текотля меч и вонзил его в грудь воину. Затем, отшвырнув оружие в сторону, он вновь побежал по коридору. Принц не видел, что из-за гобелена осторожно выглянула темнокожая женщина и посмотрела ему вслед. Она скрылась, и вскоре Текотль застонал, пошевелился, с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел прочь, выкрикивая имя Конана.

Ольмек, пробежав по коридору, стал спускаться по винтовой лестнице слоновой кости. Пройдя через несколько комнат, он наконец остановился в просторном зале, двери в котором были занавешены тяжелыми гобеленами, за исключением массивной бронзовой двери, точной копии Двери Орла на верхнем ярусе.

Кивнув на нее, он прорычал:

– Это – одна из наружных дверей замка текултли. Впервые за последние пятьдесят лет ее никто не охраняет. Но в этом более нет нужды, поскольку все ксоталанки мертвы.

– Благодаря Конану и мне, грязный ты убийца! – прошипела Валерия, дрожа от гнева и стыда, вызванного своей беспомощностью. – Проклятый предатель! Да Конан перережет тебе за это глотку!

Ольмек не позаботился сообщить ей о том, что, по его мнению, глотка Конана уже давно перерезана в полном соответствии с его отданным шепотом приказом. Откровенно говоря, его совершенно не интересовало, что она о нем думает. Он пожирал ее взглядом, подолгу задерживаясь на обнаженных частях ее тела, ослеплявших его своей роскошной белизной там, где блузка и бриджи порвались во время драки.

– Забудь о Конане, – сказал он охрипшим голосом. – Теперь Ольмек стал полноправным повелителем Ксухотля. Ксоталанки уничтожены. Вражда закончилась. Остаток жизни мы будем пить и заниматься любовью. Но сначала давай выпьем!

Он уселся за стол слоновой кости и усадил ее себе на колени, словно темнокожий сатир, сжимающий в объятиях белую нимфу. Не обращая внимания на ее ругательства, не подобающие нимфе, он обхватил Валерию одной рукой за талию, лишив ее возможности сопротивляться, а другой потянулся к кувшину с вином.

– Пей! – приказал он, поднося ей кубок ко рту, когда она попыталась отвернуться.

Жидкость пролилась ей на обнаженную грудь и обожгла губы.

– Твоей гостье не нравится твое вино, Ольмек, – раздался чей-то холодный издевательский голос.

Ольмек оцепенел; в его глазах вспыхнул страх. Медленно повернув голову, он уставился на Таскелу, которая стояла в дверном проеме, небрежно привалившись к нему плечом и положив руку на гладкое бедро. Валерия извернулась в его железных объятиях, но, встретив жгучий взгляд Таскелы, почувствовала, как по спине ее пробежал холодок. Сегодня ночью Валерии пришлось испытать доселе неведомые чувства. Сначала она узнала, что такое страх перед мужчиной; теперь она поняла, что значит бояться женщины.

Ольмек не шевелился; его смуглая кожа посерела. Таскела вынула из-за спины вторую руку и показала зажатый в ней небольшой золотой сосуд.

– Я подозревала, что ей не понравится твое вино, Ольмек, – промурлыкала принцесса, – поэтому и прихватила свое, которое привезла сюда еще с берегов озера Зуад, – ты понимаешь меня, Ольмек?

На лбу у Ольмека внезапно выступили крупные капли пота. Мускулы его обмякли, и Валерия вырвалась из его объятий, став по другую сторону стола. Разум подсказывал ей, что нужно бежать прочь из комнаты, но какая-то неведомая сила заставила ее остаться на месте и наблюдать за происходящим.

Таскела подошла к застывшему принцу, насмешливо покачивая бедрами. Голос ее звучал мягко и ласково, но в глазах вспыхивали и гасли опасные огоньки. Она легонько погладила его бороду.

– Ты – эгоист, Ольмек, – пропела она, улыбаясь. – Ты решил приберечь нашу очаровательную гостью для себя, хотя и знал, как мне хотелось развлечь ее. Ты сделал большую ошибку, Ольмек!

Маска равнодушия на мгновение спала с ее лица; глаза ее вспыхнули, черты исказились, а пальцы с неожиданной силой выдрали у него клок волос из бороды. Впрочем, такое свидетельство неестественной силы показалось ничуть не менее жутким, чем дьявольская ярость, скрывавшаяся под напускным спокойствием.

Ольмек с ревом вскочил, сжимая и разжимая огромные кулачищи.

– Шлюха! – Его рокочущий бас раскатился по комнате. – Ведьма! Дьяволица! Текултли надо было убить тебя еще пятьдесят лет назад! Ступай прочь! Я слишком долго терпел тебя! Эта белокожая девчонка принадлежит мне! Пошла вон отсюда, пока я не прикончил тебя на месте!

Принцесса рассмеялась и швырнула окровавленный клок волос ему в лицо. В смехе ее было не больше веселья, чем в скрежете сталкивающихся клинков.

– Когда-то ты говорил совсем по-другому, Ольмек, – издевательски протянула она. – Когда-то, в молодости, ты говорил мне о своей любви. Да, некогда, правда, давным-давно, ты был моим возлюбленным. Ты любил меня и спал в моих объятиях под заколдованным лотосом – и сам вложил в мои руки цепи, что поработили тебя. Ты знаешь, что не сможешь победить меня. Ты знаешь, что мне достаточно взглянуть тебе в глаза, воспользовавшись той таинственной силой, владению которой много лет назад меня обучил стигийский жрец, и ты станешь беспомощен. Ты помнишь ночь под черным лотосом, который покачивался над нами, повинуясь дуновению потустороннего ветра; ты вновь ощущаешь его неземной аромат, что клубится вокруг, порабощая тебя. Ты не можешь противостоять мне. Ты – мой раб, как и в ту ночь, и останешься им до конца жизни, Ольмек Ксухотлийский!

Ее голос превратился в едва слышное бормотание ручья, бегущего по камням в безлунную ночь. Таскела придвинулась к принцу и провела ноготком по его мощной груди. Глаза его остекленели, а огромные руки бессильно упали вдоль тела. Безжалостно улыбнувшись, Таскела поднесла золотой сосуд к его губам.

– Пей!

Принц машинально повиновался. В тот же миг отсутствующее выражение исчезло из его глаз, и в них вспыхнули ярость, понимание и страх. Рот у него открылся, но он не издал ни звука. Еще секунду он стоял, покачиваясь, на подгибающихся ногах, а потом бесформенной кучей осел на пол.

Его падение вывело Валерию из заторможенного состояния. Развернувшись, она бросилась к двери, но, совершив стремительный прыжок, который сделал бы честь пантере, Таскела оказалась рядом с девушкой. Валерия ударила ее кулаком, вложив в это движение всю силу своего молодого и крепкого тела. От такой затрещины здоровый мужчина лишился бы чувств и бездыханным простерся на полу. Но, ловко изогнувшись, Таскела уклонилась и поймала пиратку за запястье. В следующее мгновение и левая рука Валерии оказалась зажатой в тисках, и, удерживая ее запястья, Таскела преспокойно связала ее руки веревкой, которую вынула из-за пояса. Валерии казалось, что нынешней ночью она испила чашу унижения до дна, но стыд оттого, что с нею одним пальцем справился Ольмек, не шел ни в какое сравнение с теми чувствами, которые обуревали ее сейчас. Валерия всегда относилась с нескрываемым презрением к другим представительницам своего пола, и встреча с женщиной, которая одолела ее шутя, как ребенка, стала для нее настоящим шоком. Она почти не сопротивлялась, когда Таскела силой усадила ее на стул и, заставив опустить связанные руки между колен, привязала ее к нему.

Небрежно перешагнув через Ольмека, Таскела подошла к бронзовой двери, отодвинула засов и распахнула ее. За нею обнаружился коридор.

– В него выходит комната, – заметила она, в первый раз обратившись к своей пленнице, – которая в прежние времена служила пыточной. Когда мы заперлись в квартале текултли, то большую часть механизмов забрали с собой, но одно устройство осталось – оно оказалось слишком тяжелым, однако до сих пор находится в рабочем состоянии. И сейчас оно придется очень кстати.

В глазах Ольмека вспыхнул ужас понимания. Таскела подошла к нему, наклонилась и схватила за волосы.

– У него всего лишь временный паралич, – доверительно сообщила она. – Он может слышать, думать и чувствовать – да-да, он способен чувствовать очень даже хорошо!

Отпустив столь зловещее замечание, она направилась к двери, волоча за собой огромное тело принца с такой легкостью, что у Валерии от изумления расширились глаза. Таскела вышла в коридор и без колебаний зашагала по нему, а потом и скрылась со своим пленником в комнате, которая выходила в него и откуда вскоре донесся лязг железа.

Валерия негромко выругалась и попыталась разорвать путы, упираясь ногами в пол. Но у нее ничего не вышло – веревка оказалась исключительно прочной.

Таскела вернулась одна, но из комнаты за ее спиной донесся приглушенный стон. Она закрыла дверь, но не стала запирать ее на засов.

Валерия сидела молча, глядя на женщину, в руках которой, как отчетливо понимала теперь пиратка, находилась ее судьба.

Таскела схватила ее за золотистые волосы и заставила запрокинуть голову, бесстрастно глядя своей пленнице в лицо. Но блеск ее глаз показывал, что бесстрастность эта напускная.

– Я окажу тебе большую честь, – сказала она. – Ты вернешь Таскеле молодость. О, не смотри на меня так! Я выгляжу молодой, но в моих жилах таится медленный холод подступающей дряхлости. Мне уже случалось ощущать его тысячи раз. Я стара, настолько стара, что даже не помню своего детства. Но когда-то я была девушкой, и меня любил стигийский жрец, который и открыл мне тайну бессмертия и вечной молодости. Вскоре он умер. Кое-кто уверял, что от яда. Но я осталась жить в своем дворце на берегу озера Зуад, и прошедшие годы не коснулись меня. Наконец, меня возжелал сам король Стигии, но мой народ восстал и привел меня сюда. Ольмек назвал меня принцессой. Но во мне нет королевской крови. Любая принцесса – ничто и никто по сравнению со мной. Я – Таскела, чью молодость вернет твоя юность.

Язык Валерии прилип к гортани. Она чувствовала, что прикоснулась к тайне, которая оказалась намного страшнее темных секретов вырождающейся расы.

Таскела развязала запястья аквилонянки и рывком подняла ее на ноги. Отнюдь не страх перед физической силой принцессы превратил Валерию в беспомощную дрожащую жертву. Нет, все дело было в гипнотических, жгучих, жутких глазах Таскелы.

7. Тот, кто приходит из тьмы

Страницы: «« « ... 1011121314151617 » »»