Увидеть Хозяина Мошков Кирилл
– Если бы. Там всякие придурки платили свои деньги, чтобы мы их показали по телевизору: как они стишки читают, песни поют, раздеваются догола или проповедуют пришествие Седьмого Пророка.
– Свои деньги платили? И что, могли за эти деньги делать что хотят?
– Ну да, канал-то подписной, случайный зритель, щелкая каналами, не наткнется, поэтому есть юридическая гарантия, что, допустим, малолетние детишки не будут любоваться на толстую голую домохозяйку, танцующую со своей кошечкой…
– Что, и такое бывало?
– Еще и не такое! Я, собственно, после этой работы телевидение возненавидела сильнее, чем в детстве. А в детстве уж как я его не любила! Бабушка моя – она умела будущее предсказывать – мне телик смотреть не разрешала, но потом приходили с работы родители и включали всякую байду… жуткое дело, они разговорные шоу смотрели… А в девять вечера по детскому каналу была передача "Тайм ту слип", так они аж до восьми лет меня заставляли ее смотреть, а это такая бредятина, да еще на тоскалузском! Прикинь, у них в виртуальной студии сидят виртуальная свинья и виртуальный кролик, и рассказывают дурацкие сказки!
Мы миновали студию, над входом в которую красовалась табличка "Мир Телемского Танца". Вдоль стены коридора ко входу в эту студию тянулась хихикающая очередь молоденьких девчонок в ярких модных одежках. Дверь время от времени приоткрывалась, внутрь проскальзывала очередная девица, а навстречу ей выходила другая – кто с улыбкой, а кто и в слезах. Видимо, в студии шел какой-то конкурс или отбор.
– А твоя бабушка предсказывала тебе будущее? – спросил я.
– А как же.
– И что предсказала?
Ени вздохнула.
– Ты точно хочешь знать?
– Да.
– Она предсказала мне, что однажды я встречу Рыцаря Света, Воителя Против Сатаны, буду с ним недолгое время, а спустя год или два выйду замуж – но не за него – и двадцать два года проживу в счастливом браке.
– Вот как. – Я почувствовал себя неловко: мы с Ени ни разу не обсуждали наши странные отношения. Строго говоря, кроме бурного полуторалетнего романа и не менее бурного разрыва с однокурсницей Ритой на родине, а потом – недолгого и не успевшего перерасти стадию романтических встреч и романтических разговоров знакомства с Радой в Белграде, опыта обсуждения отношений у меня вообще было немного. – И как ты… сейчас?
– Ну, я убедилась, что бабуля не ошибалась… Но она никогда и не ошибалась.
– Я не об этом. Раз ты будешь со мной недолгое время…
– И что?
– Тебя это не сильно ломает? – Я употребил «системный» фразеологизм, каковых в коммуне у Ени за эти дни набрался предостаточно.
– Нет. Вообще не ломает. Я же знала, что так будет.
По лицу Ени, в последние дни куда более живому, чем при нашей первой встрече, но все равно довольно малоподвижному, трудно было определить, испытывает ли она какие-нибудь эмоции или нет. Говорила она, во всяком случае, очень спокойно – но она всегда так говорила.
– То есть ты готова со мной расстаться?
– Ну, в общем, да.
– Почему?
– Майк… – Она быстро глянула мне в глаза и отвела взгляд. – Я попросила тебя побыть со мной. Мне было предсказано, что ты придёшь, понимаешь?.. – Она помедлила. – Видишь ли, я так плохо умею обсуждать отношения…
– Я тоже.
– Я знаю. Ну, в общем… Майк, ты же просто согласился, когда я тебя попросила быть со мной.
– Да. И не жалею.
– Но ведь это не…
– Не любовь, хочешь сказать?
– Да.
Я подумал.
– Наверное, ты права. Я согласился…
– Тебе будет плохо, если мы расстанемся?
Я подумал.
– Главное, чтобы тебе было хорошо.
– Я знала, что ты все правильно понимаешь, – с облегчением сказала Ени.
– Ну хорошо. – Я вздохнул. – Пусть будет, как будет. Ох ты… глянь-ка!
Коридор за "Миром Телемского Танца" расширялся, образовывая небольшой холл. В одном конце холла была стандартная студийная дверь, неотличимая от десятков тех дверей, что мы уже миновали в этих мрачных коридорах; ее украшала табличка с не очень понятной надписью "Неясно Видящие". Другой же конец был похож на вход в какую-то боевую рубку или командный центр: мощный, заглубленный в нишу стены стальной шлюз, две бронированные двери с пуленепробиваемыми окошками на уровне человеческого роста по сторонам шлюза, две видеокамеры наблюдения и, кажется, даже выходы вентиляционной системы в потолке какие-то усиленные.
Над шлюзом имела место стандартная табличка – такая же, как при входе в десятки других студий, черные буквы на светло-зеленом фоне. "Канал Отрешенных".
Я живо вспомнил темную студию в Радиодоме Космопорта, мертвенный синий свет вывески, прыщавого подростка с мокрым ртом, исполненный молитвенного восторга взгляд на неясную динноволосую фигуру за пультом.
– Телевидение сатанистов, – уверенно сказал я и глянул на шар, совершенно уверенный, что хрустальная капля залита страшным зеленым свечением.
Ничего подобного: нейтральный фон, редкие сполохи. Да, зелень присутствовала, но в микроскопических дозах, не больше, чем на любой улице в Лиссе.
Мы переглянулись, и я, нисколько не задумываясь о том, что делаю, двинулся к шлюзу "Канала Отрешенных", держа перед собой шар: я, видимо, ожидал, что зеленый сигнал по мере приближения к двери будет усиливаться. Сигнал не усиливался, зато одна из бронированных дверей возле шлюза сдвинулась, и из-за нее ко мне угрожающе зашагал рослый, широкоплечий, толстопузый охранник в стандартном сером комбинезоне, но при этом в щегольском белом кепи с черной окантовкой.
– Зона только для сотрудников, – объявил он еще издали. – Попрошу предъявить пропуск.
Я уставился ему в глаза. Глаза были маленькие, белесые, ничего не выражающие. На шаре приближение здоровяка в кепи отмечало растущее серо-лиловое пятно. Скука, агрессия, подозрительность, жадность, упрямство, желание настоять на своём и одновременно – боязнь.
"У нас на табличках написано ДЕЛОВОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ, мы совершенно не подозрительны", диктовал я охраннику.
Толстяк нерешительно остановился.
– Эти пропуска здесь не действуют, – объявил он наконец. – Покиньте специальную зону. Вызываю полицию!
Он поднял к лицу левое запястье с браслетом-коммуникатором (в правой руке у него была довольно впечатляющая резиновая дубинка).
Сзади лязгнуло: открылась дверь.
– Эй, сосед! – послышалось оттуда. – В чем дело?
Я обернулся. Обернулась и Ени, стоявшая позади меня. Из студии выглядывал рослый темнокожий мужчина лет, наверное, тридцати-сорока, с роскошным шаром причёски "афро" на голове.
– Это гости нашего шоу, – пояснил толстяку африканец. – Хватит скандалить, сосед. Вечно с вами проблемы.
– Чего они тогда к нашей двери лезут без пропусков? – брюзгливо отозвался толстый охранник.
– Не сориентировались. Бывает, – ответил африканец, делая в нашем направлении призывные жесты. – Заходите, гости, только вас ждём.
Я счел за лучшее побыстрее удалиться от дверей "Канала Отрешенных" и не нашел ничего более умного, чем удаляться от этих дверей в диаметрально противоположном направлении – то есть в направлении машущего мне из дверей мужчины. Ени нерешительно двинулась за мной.
– Заходите-заходите, – подбодрил нас обладатель шарообразной шевелюры, отступая вглубь студии. Впрочем, это была еще не студия, а небольшой, приятно освещенный тамбур. На посту у дверей сидел пожилой охранник азиатского типа: я заметил над его консолью мелькание виртуальных экранов и понял, что он, видимо, и вызвал темнокожего, заметив непорядок в коридоре. Охранник, ухмыляясь, кивал мне.
– Тут какая-то ошибка, – вполголоса сказал я темнокожему, входя в тамбур. – Мы, собственно, не собирались к вам заходить…
– Я понимаю, но с этого момента собираетесь, – кивнул тот. – Или вы предпочитаете довести до конца дельце с нашим другом в белой кепочке?
– Нет уж, спасибо, – ответила за меня Ени, торопливо закрывая за собой дверь. – Лучше уж мы у вас погостим… а что нужно делать?
– У нас начинается прямой эфир, – буднично объяснил африканец. – Программу вы наверняка знаете – "Неясно Видящие".
Ени покачала головой:
– Мы, видите ли, телевизор не смотрим…
– Тем лучше! – просиял африканец. – Прошу в студию! И учтите, сегодня четверг, мы уже пятую неделю по четвергам идем не только по подписке, но и в открытый эфир на девяностом канале Космопорта и сорок втором – по Телему, так что улыбайтесь шире и говорите отчётливо!
Он ввел нас в студию. Я даже зажмурился на секунду: яркий свет, потоки прохладного воздуха из вентиляции и инфракрасный жар осветительных панелей, множество народу на трибунах (по ощущению – не меньше трёхсот человек), операторы в переливающихся зеркальных комбинезонах бесшумно катают по полу изящные тележки камер…
– Роже, будь добр, подойди ко входу, у нас изменения, – проговорил африканец в коммуникатор на запястье.
Я оглядывался. Публика тут собралась явно какая-то альтернативная: при том, что в Лиссе доминировала европейская раса, на трибунах преобладали африканцы и азиаты, в основном – молодые, в массе своей – одетые в какие-то кожаные или виниловые костюмы вроде мотоциклетных, так что у меня на секунду возникло ощущение, будто нас привели на собрание "Чёрных пантер". Я взглянул на Ени: она спокойно улыбалась. Заметив мой взгляд, она тихо сказала мне:
– Я поняла. Это визионисты. Они нормальные ребята, так называемая «культурная оппозиция». У меня в коммуне были такие.
Африканец, подзывавший к нам кого-то еще, обернулся, услышав слово "коммуна":
– Коммуна? Вы из коммуны на Конкорью?
– Я – Ени, – ответила Ени.
К нам подошел ещё один чернокожий. Будь мы в моём времени, я принял бы его за баскетболиста. Мощный его череп был брит налысо.
– Можно снимать подсадных, Роже, – сказал ему тот, кто привел нас. – Подошли свежие головы. Смотри, какая удача: это Ени, глава коммуны на Конкорью.
– Ени, она же Саун Элегерра? – глубоким басом спросил бритоголовый великан.
– Да, – кивнула Ени, – но… прямой эфир? Не думаю, что мне и коммуне нужна такая реклама…
– Не волнуйтесь, – ответил великан. – Я – Роже Нерон, ведущий программы "Неясно Видящие". Мы не станем называть ваше имя и род деятельности в эфире. Вы нас интересуете как независимые эксперты, так называемые "свежие головы". У нас были "головы" для сегодняшнего выпуска, но не очень-то свежие – наши сотрудники. А тут такая удача… Вы шли на какую-то другую программу?
– Нет, – покачал головой я. – Мы, как бы это сказать получше… совершаем небольшую экскурсию.
– Интересно, как вы проникли в нижнюю эфирную зону с табличками экскурсантов, – заметил Роже Нерон. Я понял, что совершенно снял всякое психократическое давление, и он видит нас с теми самыми табличками, что нам выдали в экскурсионном бюро. Я украдкой глянул на шар. Шар светился ровным розоватым оттенком.
– Я психократ, – легко ответил я. – Я всем внушал, что на наших табличках написано "деловой посетитель", а не "экскурсант".
Роже Нерон захохотал, повернувшись к своему ассистенту с шарообразной прической.
– Жеронимо, да где ж ты берешь таких "голов"? Психократ… как вас зовут?
– Майк. – Я почему-то чувствовал себя легко и непринужденно, хотя ни о какой "культурной оппозиции" или визионистах еще пять минут назад ничего в жизни не слышал. Наши с Ени лица тем временем протирали и припудривали подбежавшие девочки-гримёрши.
– …психократ Майк и Ени с Конкорью! Ени, а вы меня, наверное, не помните: я года два назад к вам заходил с Мультисоником…
– Еще бы я не помнила, – отозвалась Ени с закрытыми глазами: гримерша припудривала ей веки. Лицо Ени благодаря гриму приобрело необычно полнокровный и даже загорелый вид, который, как ни странно, ей шёл. – Вас тогда представили как эксперта Молодёжного центра.
– Я тогда действительно там еще числился.
– Ну, может быть. Вы с Мультисоником у нас тогда трехдневный запас спагетти слопали.
Роже Нерон снова захохотал.
– Ну что же, две минуты до эфира. Я иду на свое место… Присоединяйтесь к нам.
Нас провели за отдельный столик сбоку от трибун: очень выразительная стрелка с причудливого плаката "СВЕЖИЕ ГОЛОВЫ" над нашими головами указывала прямо на нас. Справа на небольшом постаменте расхаживал Нерон, прислушиваясь к чему-то в появившемся на его сверкающем черном черепе стильном белом наушнике и отдавая какие-то неслышные распоряжения. Прямо перед нами в образуемом трибунами полукруге сидели на просторных зеленых диванах два пожилых белых человека в консервативно-формальных костюмах (даже при шейных платках.). Оба внешне сильно выбивались из общей массы собравшихся, как, наверное, и мы – на нас эти двое косились с удивлением, но вполне доброжелательно. Оператор в зеркальном переливчатом комбинезоне прокатил мимо нас треногу камеры. Толпа на трибунах, до того вполголоса переговаривавшаяся, затихла (мы видели трибуны неясно, потому что прямо в лицо нам были направлены ослепительные световые панели). Где-то справа, под потолком (с трибун это было видно куда яснее, чем от нас), замелькали цифры, словно над входом в вагон метро в Космопорте: 29… 28… 27…
Когда выскочила девятка, женский голос из динамиков откуда-то сверху произнес:
– Всем внимание! Выходим в прямой эфир! Пошла заставка! Пять… четыре… три… два… в эфире!
Вспыхнули красные табло, и Роже Нерон, с весёлой усмешкой выставив перед собой крепкий толстый указательный палец, пошёл на камеру, громко и напористо представляясь и рассказывая о том, что в сегодняшнем выпуске его программы, посвящённой тому, что несомненно существует, но находится на периферии общественного сознания, речь пойдёт о явлении, само существование которого обычно замалчивается, хотя отрицать его невозможно: о вмешательстве в жизнь человечеств – не только под сенью Великого Престола (Нерон в разговоре был подчеркнуто лоялен к имперской власти), но и в Конфедерации, и на многих планетах Периферии, о вмешательстве со стороны иных сил, иногда очень могущественных и древних…
Мы с Ени переглянулись.
Пожилые белые джентльмены на диванах в центре студии оказались – один университетским профессором на пенсии, специалистом по не-террагенным гуманоидам; второй – этот был поинтереснее и поразговорчивее – полковником Службы в отставке, положившим жизнь на выявление действующей некробиотики. Первый – профессор – на вопросы Нерона отвечал очень сухо и сдержанно, как бы стараясь не переступить какие-то границы, и в результате признал только, что могущественные и древние силы, которые вмешиваются в жизнь человечеств, на самом деле существуют ("об этом в любом учебнике написано"), но вот насколько их вмешательство существенно – этого он знать не может, да и не знал никогда. Аудитория, слушая профессора, несколько раз сдержанно, но с явным разочарованием загудела и один раз даже тихонько сказала "бу-у-у-у". Второй же, полковник, говорил хотя и кратко, но точно и даже образно, пару раз удачно пошутил, рассказал аудитории о существовании на "одной из недалеких планет Имперской Периферии" (я понял, что он говорит о Новой Голубой Земле) значительного количества так называемых ангов, или гоблинов, которых ему случалось в молодости отлавливать не только на периферийных планетах, но даже и на Телеме, и, когда аудитория должным образом впечатлилась, намекнул, что этот вид некробиотики представляет собой рабочие механизмы или своего рода автономно действующих и практически разумных биороботов, то есть – некробиороботов, и что созданы они как раз одной из тех самых древних и могущественных сил, про которую написано в любом учебнике. Я видел, что аудитория несколько напугана и сидит тихо-тихо, хотя слово «Хозяин» ни разу не было произнесено (я уже понял, что тут существует какое-то правило, связанное с тем, что упоминать его впрямую почему-то нельзя). Тут умница Нерон объявил перерыв на рекламу, во время которого неслышимо для телезрителей на всю студию смачно, на грани приличия пошутил, так что аудитория слегка ожила, а после перерыва пошли вопросы по телефону. Какая-то деловая дама (мы видели изображения звонящих на голографическом экране возле ведущего) поинтересовалась у ведущего, зачем Его Величеству содержать такую науку, которая ни на один вопрос не может дать ответов иначе, чем из учебника; потом «альтернативно» одетая (то есть, с моей точки зрения, практически не одетая) девочка-подросток спросила полковника, не страшно ли ловить злых ангов, на что полковник неожиданно серьезно ответил, что анги не злые, их просто такими сделали, так запрограммировали, что они кажутся нам злыми – просто воля их Хозяина (слово прозвучало, но все сделали вид, что ничего не заметили) нам плохо понятна, а точнее сказать – совсем, как правило, непонятна, а людей обычно страшит все непонятное.
К этому моменту я понял, что роль "свежих голов" здесь – всего лишь откомментировать ответы гостей студии. Сначала Нерон обратился к Ени. Оказалось, у нее прирождённый талант выступать на телевидении – я видел ее изображение на огромном, в полстены, мониторе справа от ведущего, прямо напротив нас: она была очень, что называется, телегенична и неожиданно раскованна (я думал, ее вечная замкнутость помешает ей говорить столь спокойно и ярко). Она представилась как "Саун из Лисса": ее настоящее, несистемное имя и впрямь было Саун. Она сказала, что ведет "альтернативный" образ жизни, хотя и по-иному, чем большинство собравшихся здесь, и что она потому и бросила в свое время университет, что официальная наука не на все ее вопросы могла найти "ответ не из учебника"; но что Служба, которая сама по себе у неё, как у альтернативщицы, вызывает определённую опаску и настороженность (тут аудитория солидарно загудела), никогда не казалась ей непрофессиональной, и будь в Службе все такие, как бравый полковник в отставке, она сама бы туда пошла служить (тут все, и полковник тоже, весело захохотали). Камера переехала на меня, и Роже Нерон дал мне слово, я представился как "Майк с Земли" (аудитория удивленно сказала "о-о-о"), а после…
Ну да, конечно, то, что я проделал – это была чистой воды провокация. Но поймите и меня. Я был сильно взбудоражен нашим походом по телецентру, столкновением перед дверью телеканала сатанистов, который я принял было за местонахождение самого Хозяина, внезапным приглашением в эфир и странным совпадением, в результате которого речь в эфире шла как раз именно о Хозяине. И я решился. Я взял под контроль всех, кто меня видел – как мы потом подсчитали, это были десятки тысяч людей в Космопорте и не меньше ста тысяч на Телеме. Я взял под контроль аудиторию в студии, ведущего, операторов. Впервые в жизни я провёл психократический захват, не отвлекаясь на мысли о нем, почти автоматически. "Верьте мне", думал я, "я говорю правду, Хозяин существует, он замыслил страшное преступление, он захватил в прошлом четырёх наших с вами знаменитых предков, он хочет уничтожить их и тем самым убить миллиарды людей". Вслух я при этом сказал что-то совсем малоосмысленное, делая странные, алогичные паузы, в которых я отчаянно думал то, что хотел внушить аудитории:
– Я не знаю науки об этих силах… и хорошо, что Служба… делает свое дело, и надо всем… задуматься, понимаете, задуматься, потому что эти силы… действуют, я это знаю очень хорошо и сам… это видел.
– Спасибо, Майк, – как ни в чем не бывало, поблагодарил меня ведущий, едва я опустил глаза, выпуская из захвата всех, кого брал под контроль. Потом он поблагодарил гостей, аудиторию, зрителей, и пошла реклама.
Мы с Ени поулыбались людям, пока с нас снимали микрофоны и стирали с наших лиц грим. Издалека Роже Нерон, который, кажется, так и не понял, что подвергся психоатаке, помахал нам рукой. Мы вышли из студии и пошли к выходу из здания, почему-то даже не подумав вернуться к изучению подвалов телецентра.
– Ну и зачем ты это сделал? – спросила вдруг Ени.
– Ты почувствовала?
– Я поняла всё. Я ведь психократ, правда – совсем несильный. Ты говорил какую-то ерунду, а сам внушал им, что он захватил тех несчастных и задумал убить пол-Галактики.
– Да, ведь тебя я, наверное, под контроль не брал. Просто не подумал, что это нужно. Да и нечестно было бы. Я сразу, как мы встретились, подумал, что никогда так с тобой не поступлю.
– Поэтому я под контроль и не попала. Ты сам себе вносимый психоблок поставил. Так зачем ты это сделал, Майк?
Я долго молчал – пока мы не поднялись на первый этаж, не сдали свои экскурсионные карточки и не вышли на улицу. Дело шло к шести вечера, вся площадь перед нами уже была покрыта тенью башен Римайна, только вдалеке, за озером, пологим холмом поднимался красиво освещённый солнцем Центр, за ним торчал аспидно-черный Клык Телема, а далеко впереди, левее Клыка, в лёгкой дымке сверкали грани шпиля исполинского здания Университета.
– А вот фиг его знает, зачем я это сделал, – сказал я наконец. – Просто так совпало всё… И надоело бездействовать. Ничего ж не сделано за столько дней. И сегодня – нашли этот сатанинский канал, а там пустышка, нет сигнала на шаре.
– Ты сам рассказывал, что они умеют прятать свой сигнал. И потом, мы же прошли только часть студийного блока на минус первом этаже. Там же еще два подземных этажа – серверные, электростанция и гараж. Ты же понимаешь, хранить четыре бессознательных тела вовсе не обязательно в студии телеканала, пусть и с отдельной охраной. Можно и в гараже…
Я покусал губы. Мы стояли на остановке платного автобуса, который отсюда шел через Южную Вабампу и мост Вограма кружным путем в Центр. Слева от нас, у остановки "социального" автобуса, весело перекрикивались несколько курчавых темнокожих девчонок в кожаных курточках – из тех, кто только что сидел на трибунах в подвальной студии программы со странным названием "Неясно Видящие". Справа был вход в метро, возле него стояли двое полицейских, почему-то очень внимательно глядя в нашу сторону – то ли на нас, то ли, скорее, на галдящих девчонок в черной коже.
– Да, я не подумал, что они могут маскировать сигнал. В Цитадели они его не маскировали, но там им, в общем-то, и незачем.
– Ну ничего, – ободрила меня Ени. – Завтра можно еще раз прийти, посмотрим еще. Хочешь?
Я открыл было рот, чтобы ответить что-то, но тут у меня зазвонил мультиком.
– Слушаю, – сказал я, прижимая приборчик к уху. Никак я не мог привыкнуть к этим крохотным штучкам: мне все казалось, что, раз мой рот не находится у самого микрофона, как это происходило в стационарном телефоне моих времён, собеседник не может меня как следует слышать.
– Здорово, – услышал я резкий, хрипловатый голос Реостата. – Это Рыжий. Видел тебя тут по телику. Ну ты даёшь, парень. Впрочем, все к лучшему. Ты что, в… здании?
– Вышел вот только что.
– Та глазастая цыпочка, что в телике была – она с тобой?
– Да.
– И что, ничего не нашел там, внизу?
– Пока ничего. Думаю завтра еще поглядеть.
– Даже не вздумай, – предупредил Реостат. – И ты давай, это… дело сделал, нормально, ничего вредного, наоборот – полезно, наверное: кому надо, все смотрели, и наши тоже все, ну буквально – все. Три этих самых… понимаешь меня? – звонил, он тоже смотрел через сеть. Так вот от него – и от меня, парень – просьба большая: до следующего моего звонка пока больше ничего не делай. Сходил – хорошо. Выступил – тоже неплохо, полезно. И на дно, понял? Потому что эту передачу не только мы смотрели, но и они тоже, ты понимаешь меня?
– Понимаю.
– Ну вот. Сиди и не высовывайся, сегодня-завтра точно. Я позвоню. Может, прямо завтра. Мы тут сложа руки не сидим, не бойся.
– Мне просто надоело самому сложа руки сидеть, понимаешь?
– Еще бы я не понимал, парень, – хмыкнул Реостат. – Ты мне самое главное скажи. Ты там, внизу, только сверху был?
– Да.
– Видел это… ну, дверь к этим… к большим друзьям нашим, ну, у которых уши?
– Видел.
– Сигнал как?
– Снаружи нету.
– Ясно. Вот за эту информацию – спасибо. Помог. Ну давай, марш на дно, дружище. И цыпе своей привет, хорошая цыпа.
И Реостат отключился.
– Так-так, – сказал я Ени. – Наши смотрели телевизор. Завтра никуда не едем. Велели пересидеть.
Ени медленно кивнула.
– Ну, пересидим, если так надо.
– Ты им понравилась, кстати. Велели привет передавать.
Ени усмехнулась.
– Спасибо. О, гляди: автобус.
Тринадцатый день начался с того, что в комнату Ени постучался Соломон. Этот тощий долговязый отрок, под носом которого еле заметно туманились будущие усы, а на плечи спадали роскошные, хотя и не очень часто моющиеся чёрные кудри, в коммуне исполнял роль посыльного, регулярно раскатывая по длинному, извилистому коридору второго этажа на самокате с крохотными колёсиками. Стук Соломона спутать ни с чем было нельзя – он отбивал настойчивый рваный ритм, способный разбудить даже очень крепко спящего человека. Меня и Ени он, во всяком случае, разбудил.
– Да, Сол, – сонно откликнулась Ени. – Заходи.
Соломон просунулся в комнату (Ени запирала дверь только тогда, когда надолго уходила из коммуны).
– Здорово, Ени, – с энтузиазмом сказал он ломающимся баском. – Привет, Майк. Ени, а я тебе щас секрет расскажу.
– Давай. – Ени села, натянув футон до самого подбородка. – Садись.
У неё в комнате была единственная табуретка, на каковую Соломон и сел, заговорщицки наклонившись к Ени.
– Сегодня утром я в школу не пошёл, – начал он таинственным полушёпотом. – Бабушка сказала, что позвонит училке и отпросит меня на один день – а то в восемь утра должны были новый кафель для туалетов привезти, ну ты в курсе. Я должен был на стрёме стоять, пока его носили.
– Я в курсе, – сказала Ени, зевая.
– Вот. Я и стоял. Ну, знаешь, как муниципалы работают – два раза поднимутся, и перекур. До девяти носили.
– А сейчас сколько?
– Десять почти. Так вот, носили, бабушка всё в кладовой у кухни заперла, Рама-Дэв обещал завтра начать класть. И вдруг я вижу, что с ними, с работягами, ещё один ходит – ничего не носит, но по всему этажу шатается и все двери разглядывает, ручки дверные трогает, косяки поглаживает. А когда они закончили, подошел он это ко мне и, ну, деньги дает.
Сол продемонстрировал мне и Ени крохотную телемскую серебряную монету в две марки.
– И спрашивает: мол, скажи-кысь, парень… – Сол заговорил коверканным языком, явно изображая какой-то акцент. – А где тут у вас живает такой Майк? Его дружбаны, говорит, искают. Так и сказал – искают.
– И что ты ответил?
Сол обиделся.
– Я сказал, что я не я и лошадь не моя, что я никакого Майка не знаю и что я вообще ненормальный, меня в детстве с лестницы уронили.
– Молодец, – серьёзно кивнула Ени. – А он?
– Сказал, что если я все-таки вспомню, где тут "живает" Майк, то он мне даст двадцать марок. И ушёл вместе с работягами.
Мы с Ени переглянулись.
– Спасибо, Сол, – произнес я наконец. – Так держать. Это плохие ребята. Держись от них подальше. И вот… держи, заработал.
Я дал ему большую монету в двадцать телемских марок, так называемого "очкарика" (на реверсе этих монет был изображён носивший при жизни огромные очки телемский политик Юки Оксен, до сих пор весьма популярный в народе).
Соломон ухмыльнулся:
– А в кино всегда показывают, что плохие парни платят лучше хороших парней!
И удалился. В коридоре послышался удаляющийся стук колёс его самоката.
Я потянулся за ладанкой с хрустальным шаром, лежавшей на подоконнике, прямо над моей головой. И едва не выронил её, едва увидел: в прорезях ладанки шар заметно зеленел сквозь нейтральный серый блеск.
Я вскочил, выглядывая в окно. Окно комнаты Ени выходило на козырек, накрывавший и вход в наш подъезд, и запасной выход из Центра занятости. Солнца не было, было пасмурно, но в голубоватом утреннем свете двор был виден вполне отчетливо. В дальнем его конце, у наглухо запертых задних подъездов противоположного дома, выходившего фасадом в переулок Банда-Панда, перебрасывались мячом малолетние беженцы.
Ени, натягивая свитер (в комнате было прохладно), спросила:
– Демоны?
– Похоже, – пробормотал я, водя шаром вдоль оконной рамы. – Нет, погоди, Саун… Вот тут что-то…
Я торопливо оделся и, не надевая ботинок, влез на высокий подоконник. Потолки и окна в коммуне были очень высокие, и в проеме окна я мог стоять, не сгибаясь.
– Ага, вот!
На уровне моей головы шар буквально пылал зеленью. Я не без труда вырвал из пазов наглухо закрашенные шпингалеты и растворил окно. В комнату хлынул холодный утренний воздух, пальцы ног сразу зазябли, и я услышал, как дети во дворе хором считают до четырех, пока водящий бежит с мячом вдоль стены.
– Вот оно что!
На раме была искусно приклеена крохотная, не больше половинки стержня для шариковой ручки моих времен, видеокамера, направленная внутрь комнаты. Я подцепил ее своим золингеновским ножом, с трудом отлепил от рамы и сунул в карман.
– Привет, дедушка, – сказал я старому Марку, опустившись на колени и перегибаясь через край козырька. – Что, лазил кто-то на козырек?
– Землянин! – заулыбался мне старик, задрав кверху снежно-белую бороду. – Лазила, да. Муниципала приходило, скажет, козырек ломайся. Невежливая, здоровайся не станет.
– Давно?
– Я выйди только. А выйдем дед Марк всегда в полдевятого, как золовка завтрак на вся семье дали.
– Спасибо, дедушка.
– Козырька починило хотя бы? – крикнул старик мне вдогонку, но я уже закрывал окно.
– Нашли меня, – шепнул я Ени, шнуруя ботинки. – Проверю, наверняка где-то еще поставили…
Мы нашли еще три камеры: над входом в коммуну, возле кухни и на углу коридора, против Змейкиной комнаты. Только после того, как Ени аккуратно вывинтила из всех четырех камер крохотные аккумуляторы, с хрустального шара пропал зеленый сигнал.
– Вот мерзость, – пробормотала Ени, сумрачно катая на своей бледной ладошке четыре тоненьких стержня. – Майк, надо прятать тебя. Они теперь знают, что ты здесь. Наверное, нас вчера после телевидения засекли и проследили… Давай я тебя в хостел к Барану-Барану отправлю…
Соломон, который увязался с нами искать камеры, подал голос:
– Ты думаешь, они не догадаются? Все же знают: если системный чувак не у Ени в коммуне, то он у Барана-Барана в хостеле.
– Тоже верно, – пробормотала Ени.
– Дай-ка. – Я забрал у нее камеры и четыре крохотных аккумулятора. – На, Сол, продай на толкучке у Семи Святых, вещи недешевые – каждая имперский цехин стоит, это как минимум.
– А деньги тебе? – недоверчиво спросил Соломон, принимая трофеи.
– Зачем? Себе возьми цехин, остальное бабушке отдай. У вас же ремонт в коммуне – деньги не лишние.
Соломон вопросительно взглянул на Ени. Та кивнула, и кудрявый отрок расцвел.
– Сегодня, короче, пойдем с тобой ночевать в другое место, – сказала мне Ени, – не скажу пока, в какое.
Соломон обиделся.
– Не надо, Сол, – сумрачно улыбнулась ему Ени. – Не кисни. Я тебе, конечно, доверяю. Но лучше, чтобы даже сам Майк пока не знал, куда мы пойдем. Майк, у тебя сегодня работы нет, а завтра как?
– Нету. Дан и Онго Бройерс завтра начинают сводить альбом в Радиодоме, я там не нужен, и концертов нет – Тетра и Бадди сегодня летят к ее родителям в Грейтер-Сидней, она хочет дня три-четыре отдохнуть.
– Ну и отлично. Бери тогда все вещи. Я сейчас тоже соберу кое-чего. Пойдем с тобой на метро покатаемся, обсудим ситуацию.
Не дожидаясь ответа, она повернулась и направилась к своей комнатке. Я снова машинально отметил про себя, что у нее странная походка: она как будто беззвучно скользила по полу, почти не отрывая ступней от пола. Мы с Соломоном переглянулись.
– Она такая, Ени-то, – с оттенком гордости сообщил мне мальчишка. – Если чего решит, сразу и делает.
Я легонько стукнул его в плечо на прощание, как было принято у "системных", и двинулся вслед за Ени.
Мы спустились в метро на станции «Бульвар Ронко», примерно в километре от коммуны, потому что ближайшая станция была до Рождества закрыта на ремонт и поезда проходили ее без остановки. Хвост я заметил еще на платформе. «Их» было двое, и они были бы незаметны – ну, подумаешь, два плотных, пролетарского вида типа в коротких куртках чейзбольных болельщиков и кепочках с символикой лисских «Саламандр»: в Центре таких было, конечно, меньше, чем на окраинах, но ничего необычного в них тем не менее не было. Народу в подземке в одиннадцатом часу, конечно, было не так одуряюще много, чем в часы пик, но тем не менее парочка эта не выделялась в толпе. Только шар раскрыл их, показав мне направление на соглядатаев.
Мы оторвались от них на пересадке у Центрального автовокзала и вышли на поверхность, где поели в шумном хиповском заведении "С доехалом тебя". Потом Ени решила доехать до "Авеню Бертрана VIII", чтобы там пересесть на Восточную Сквозную линию и добраться в один из южных пригородов Лисса, Гринтаун, где у нее были какие-то знакомые. Уже на второй от пересадки станции шар снова обнаружил слежку, причем оторваться от нее нам не удалось. Мы переходили с поезда на поезд, возвращались и снова проезжали одну-две станции, но шар упрямо показывал, что с двух сторон от нас находятся соглядатаи. К тому моменту, как мы попали на "Берти-восьмого", шар показывал уже не менее десятка враждебных сущностей вокруг – и людей, и, к моему испугу, ангов.
Мы вышли на поверхность – думали, это поможет нам увидеть слежку. Это оказалось ошибкой: никакой слежки увидеть здесь было нельзя. Было около полудня, и вдоль просторного бульвара, растекаясь по дешевым забегаловкам, кофематам и китайским закусочным, из близлежащих офисов и с бесчисленных фабрик Истсайда валом валили люди, у которых начинался обеденный перерыв. Больше того, у самого метро толпа как-то особенно сгустилась, среди тех, кто спускался на станцию, возникла небольшая давка, засвистели полицейские, и я совсем потерял ориентацию и даже не подумал взглянуть на шар или применить психодавление, когда два полисмена весьма любезно оттеснили нас с Ени на край тротуара, приговаривая:
– Здесь опасно, уважаемые, просим отойти в сторону, полиция принимает меры безопасности…
И, едва мы отступили – я придерживал Ени за локоть, потому что она явно потеряла ориентацию еще почище меня и испуганно оглядывалась – возле нас затормозил полицейский фургон, и те же двое полицейских умело втолкнули нас в его распахнувшуюся боковину, втолкнули так, что мы не потеряли равновесия, не упали, но и не успели оказать ровным счетом никакого сопротивления.
– Здравствуйте, – сказали нам внутри фургона.