Раненый город Днестрянский Иван

42

Будто минута прошла. Подношу к глазам руку с часами. Елы-палы! Половина девятого. Выбираюсь в коридор и дергаю ручки соседних кабинетов. Тятя все еще спит на стульях. Храпит, голова запрокинулась, а повернуться на бок ему живот мешает, со стульев свешивается. У вечно невозмутимого Володи Приходько и вовсе закрыто. Не удивлюсь, если он, поняв, что до утра ничего не изменится, спокойно пошел домой и явится, как всегда, без пяти девять, чистый и выбритый. Судя по тишине в коридорах, он опять будет прав. Не последовать ли его примеру? Может, сбегать домой поесть, тем более что быстрого ходу туда и обратно мне всего несколько минут. Возвращаюсь к Тяте и решительно расталкиваю его.

— Я домой, пожрать! Одна нога здесь — другая там! И тебе что-нибудь принесу!

Нахмуривший было спросонья лоб Тятя, услышав о еде, кивает:

— Топай! Если спросят, я скажу, что ты ненадолго. Постой! Пивка бы…

Секундное колебание: не взять ли с собой автомат? Нет, не возьму, пожалуй. Непривычно как-то, и продуктов из-за него принесу меньше. Неизвестно, сколько еще будем сидеть на казарменном положении. Выгреб из дому все, что было: Ящик консервированного гороха с мясом для всех, а нам с Тятей — хлеб, колбасу, майонез и сверх того две бутылки пива из холодильника.

С началом рабочего дня, еще раз обманывая ожидания, ничто не торопится происходить. Накопившаяся за тревожную ночь усталость прекратила беготню сотрудников. Начальство, судя по редкому хрюканью внутренней связи, опять начало совещаться. В своем кабинете уже сидит над бумагами невозмутимый Приходько. А мы спокойно кушаем у меня в кабинете. Холодная гороховая каша неожиданно хороша на вкус. Молдавские консервные заводы всегда отличались хорошей продукцией. Когда бы еще узнал, что горох неплохо идет под пиво?

В коридоре слышатся возбужденные голоса. Открывается дверь, и к нам входит неожиданный и самый желанный здесь человек — тятин племянник Миша Тенин. Наш Тятя молча и пасмурно, без единого слова переживал за него всю эту чертову ночь. Миша — из второго, бендерского батальона гвардии ПМР, который остался в Бендерах, на западном берегу. Тятя с радостными словами облегчения обнимает его. Миша, быстро прижавшись к дяде, отстраняется и своим таким же добрым, только более звонким, чем у Тяти, голосом, произносит:

— Постой, я до сих пор мокрый весь…

С этих слов врубаюсь, почему он выглядит несколько странно. На нем влажное все, где к телу прилипло, а где коробом… Он же Днестр переплыл! Молча открываю еще одну банку консервов, отламываю большой кусок от спрятанной в верхнем ящике стола колбасы и придвигаю Мише вместе с майонезом и начатой бутылкой пива. Присев на край стола, он ест. А сюда уже бегут с расспросами. В кабинете сразу становится тесно.

— Да погодите вы, дайте поесть человеку! — Тятя пытается отбить племянника от назойливых коллег. Бесполезно!

— Ну что? Что там у вас?! — мечутся наши несостоявшиеся воины.

Отправив в рот еще пару ложек и с сожалением посмотрев на остаток, Миша откладывает банку и оглядывает жаждущих.

— Ничего хорошего, совсем как в Дубоссарах и даже хуже! — устало произносит он.

Потом, видя, что от него не отвяжутся, вздыхает и рассказывает:

Колонн молдавской армии, ударивших по Бендерам, оказывается, было две или три. Они вошли в город не только по Кишиневской трассе, но и по дорогам из Протягайловки и Каушан. Сразу после этого батальон был разрезан на части. Миша оказался в группе гвардейцев, которая после боя на кишиневской трассе отходила к центру города. Как и все, стрелял. Видел, как бойцы батальона сожгли несколько грузовиков и бронемашин. Как взлетела на воздух бензозаправка, взрыв которой был виден с тираспольских крыш. Видел и то, как мули вели огонь не только по ним, но и по Бендерской крепости, где сидел российский гарнизон, но ответного огня от россиян так и не было. Затем по улице Суворова начался настоящий парад вражеской техники, бронетранспортеры шли один за другим, стреляя во все стороны. Жечь их было нечем. Чудом удалось перейти эту улицу, когда в стороне горисполкома завязался бой. И слышен был сильный бой позади, у казарм батальона. Идти к горисполкому и рабочему комитету напрямую было нельзя, и дворами они выбрались на ближайшую к набережной улицу Ткаченко, где встретились с другой группой таких же, как они, очумевших и полувооруженных бойцов. Тут сзади вышли непривычного вида САУ или танки, наверняка румынские. Самоходку, которая пошла мимо них по улице, сожгли последним выстрелом из гранатомета. Перед этим у него на глазах погиб мальчишка-доброволец, который, забыв все, чему учили, выстрелил по ней из «мухи», уперев ее трубу себе в плечо. С улицы Ткаченко можно было сразу бежать к реке, но они пошли наверх, на помощь. Откуда-то передали приказ удерживать подходы к Днестру, и несколько часов они обстреливали мулей, пытавшихся пробраться к реке. Ухлопали несколько молдавских вояк, грабивших промтоварный магазин. Одного из них подстрелили прямо с большой коробкой в руках. Уже раненый, он так и побежал с нею и через мгновение, срезанный второй очередью, бился на милой ему коробке в конвульсиях, а из прорех картона на землю сыпались магнитофонные кассеты. Потом случайно наскочили на пушку, которую мули установили для стрельбы по зданию горисполкома, и перестреляли ее расчет. И тут же сами получили в хвост и гриву. Дальше пройти не удалось. Под утро нападавшие, видно, перегруппировались и в обход боя в центре надавили в сторону реки. Кончились патроны, и он, бросив опустевший автомат, в одиночку переплыл Днестр. Течением снесло в сторону Терновки. Оттуда пошел пешком в Парканы, где оружия взамен брошенного добыть не удалось, и попуткой в Тирасполь, к штабу гвардии, где его выслушали, но в ответ ничего не сказали. Вот он и пришел к дяде, в ГОВД, узнать, что происходит и почему Тирасполь до сих пор молчит.

Подчеркивая, что говорить ему больше не о чем, Миша опускает голову и вновь принимается за еду. Высунувшаяся сбоку ручища мордатого Степы Горобца отламывает себе половину положенной перед Мишей колбасы. Раздается чавканье. Страшно хочется Горобцу за это нахамить, но стажем и возрастом я еще против него не вышел.

— А дальше что будет, как думаешь? — вновь спрашивает Мишу побледневший Вербинский.

В смысле что же дальше делать ему, Вербинскому, лично? Как выбрать безопасное место дальше отсиживаться — вот о чем он спросил. Он же полночи всех и себя убеждал, что все будет хорошо. Сверху-де все знают, и, если не приказывают, значит, мы нигде, кроме горотдела, не нужны. Он сам никуда не пойдет и другим не советует. И Миша это почувствовал. Можно не знать человека, но личную озабоченность с морды легко не спрячешь…

— То самое и будет! А вы сидите, ждите, пока начальники совещаются. Заодно, пока румыны переправятся, дождетесь! А потом вас будут украинские менты расспрашивать в Кучургане, совсем как вы тут за новостями топчетесь!

Делают вид, что Мишины слова их не касаются. Сжимаю кулаки. Стыдно и нелепо!

— Шли бы вы отсюда на х…, ребята, дайте поесть племяннику, — неожиданно невежливо предлагает коллегам Тятя.

Как всегда, даже когда ему хочется накричать, это получается у него не в меру спокойно, чуть ли не ласково. Но у большинства достает ума понять: хватит. Слушатели потихоньку ретируются из кабинета. Мы остаемся втроем. Я не участвую в разговоре, потому что не знаю людей, о которых спрашивает Тятя. «Не знаю, не видел, он с нами не отходил…» Сколько прежде таких ясных судеб потерялось в эту ночь…

Миша, улыбаясь, достает из кармана и отдает Тяте эргэдэшку.

— На! Впопыхах в кармане осталась! Если б перед заплывом нашел, выкинул бы к чертовой матери! Как течением подхватило, несколько минут думал: не выплыву! А как выбрался на берег, чувствую, мешает в одежде что-то, я себя ощупывать, и вот тебе на, лишний кирпич висел на шее! Держи, держи, если я из-за нее не потонул, она счастливая!

Вот и у Тяти есть граната. Это хорошо. Сегодня ночью сугубо мирный Тятя впервые пожалел, что не разжился чем-нибудь стреляющим или взрывоопасным. Зная, что у меня две гранаты, попросил себе одну. Само собой, я не мог отказать ему, хотя с оружием стало вдруг почти невмоготу расставаться. Свою гранату мне теперь не надо ему отдавать.

В коридоре снова движение. Слышатся шаги, хлопанье дверями, возгласы: «К начальнику, сбор!» Тятя кивает Мише — он пойдет с нами. Бросаю взгляд на часы. Уже без четверти десять. Подтягиваются отстающие. Зубин обводит собравшихся хмурым взглядом, останавливает глаза на Мише, но ни о чем его не спрашивает.

— В десять часов добровольцы, если такие есть, собираются во внутреннем дворе. Там формируется сводный отряд для отправки в Парканы. Для остальных — работа по распорядку. В общем, решайте каждый сам за себя. Все! По рабочим местам!

Работы по распорядку, понятно, сейчас никакой быть не может. Все сбиваются в кучки, кому с кем интересно. Я без долгих раздумий решил: мое место среди добровольцев. Поэтому держусь поближе к Мише, который не скрывает, что пойдет со сводным отрядом. То же надумал и Тятя, который не хочет отпускать его одного. Вдвоем они шепчутся, как устроить, чтобы Мише выдали в нашей оружейке автомат. Кроме Тятиного содействия, у Миши есть еще один козырь — знание обстановки в Бендерах и Парканах. Они уходят вниз.

43

Я не спешу спускаться. Успею. Внутренний двор виден из всех окон по этой стороне отдела. Лучше поболтаюсь еще рядом с коллегами, послушаю, что говорят. Может, кто еще с нами идти решит. Проходя по коридору, вижу две компании, собравшиеся одна у заместителя начальника отдела Мосиной, а вторая — у Вербинского. У Мосиной замечаю внушительную фигуру Приходько и направляюсь туда. Войдя, молча жду очереди обратиться, как полагается младшему по званию. Володя Приходько с какими-то материалами в руках, часть из них на столе перед Мосиной. Она, не глядя, что-то подписывает. По ее правильному и, несмотря на возраст, приятному лицу пролегли новые, некрасивые морщины. Глаза какие-то испуганные, широко открытые, но смотрит она не на кого-то конкретно, а на всех и мимо, переводя из стороны в сторону взгляд. У стоящего над ней Приходько на губах легкая улыбка, и в ней мне чудится презрение. Что же здесь происходит? Ну, с Владимиром понятно. Воспользовался ситуацией, чтобы без лишних вопросов отписать какие-то каверзные дела и материалы. Этот, при своей методичности и постоянном присутствии духа, нигде не растеряется. А нюансы мимики к чему?

Фраза за фразой, жест за жестом становится ясным, что присутствую при завязке интриги. Главная тут вовсе не Мосина, просто испуганная женщина, с которой взятки гладки. Есть тут актеры похлеще! Например, Тищенко, который, вытянув шею, с жалким видом выглядывает в пустой все еще двор. Он смотрит и до одури боится, что добровольцев не видать. Значит, могут приказать, кому идти! А он в отделе на плохом счету из-за того, что несколько раз едва не ловили за руку! Зубин его не любит, и он это знает. И я тоже терпеть его не могу, особенно после того, как вчера узнал о подставе с материалами по Восканяну. В страшном ожидании он полусвязно начинает ругать всех будто бы за неразбериху и бардак. Достается и Зубину, которого он сейчас особенно ненавидит за то, что тот сразу же не назначил воевать кого-то другого, который уже пошел бы защищать такого хорошего и любящего самого себя Тищенко. Вместо этого угрожающая неопределенность, томительное ожидание, в котором он вынужден показать всем свое нутро, потому что, как всякий трус, не может совладать с собой.

Тищенко отворачивается от ядовитой улыбки Приходько и смотрит на меня. Я показываю ему взглядом в окно, потом мотаю из стороны в сторону головой — «Ая-яй!» — и презрительно сплевываю. В его глазах мелькает ненависть, но он молчит и отворачивается. Молчи, молчи, сука, а то ведь спрошу при всех о протоколе допроса и поддельных водительских правах, куда они делись?!

— У кого детей нет, те и пойдут! — басит из угла Горобец.

Вот какая у них спасительная идея созрела! То-то Тищенко на меня взгляд кидал. У вас сразу идея, а у Тяти, к примеру, дочки нет или он умственно убогий, что у него не возникло сразу же такой хорошей идеи? Решаю, несмотря на молодость, открыть рот.

— Успокойтесь, — говорю, — многодетные и незаменимые, добровольцы без вас найдутся!

Выхожу из кабинета. Со мной выходит подписавший свои бумаги Приходько.

— Ишь ты, орел! — зло басит вслед Горобец.

— Что, решил добровольцем пойти? — улыбаясь, спрашивает Владимир.

— Да, решил!

— Романтики захотелось?

— Причем здесь романтика? По-другому не могу. А ты?

— Я — нет. Не вижу, кого и что защищать. Союз уже не вернешь, так за Тищенко воевать, что ли? Что политики, что граждане — одно «гэ»! От войны и разрухи всем только хуже будет. Я так думаю.

— А ты националистов вблизи видел?! Кто-кто, а они, если победят, разруху обеспечат!

Приходько поворачивает свою большую голову и смотрит мне в глаза.

— Не один ли черт? Сегодня одна муть, завтра — другая.

— Нет, не один!

— Эх, романтик ты, говорю тебе!

Не вдаваясь в выяснение того, что Приходько хотел сказать словом «романтик», иду к Вербинскому. У меня нет антипатии к Приходько. Он неплохой товарищ и совсем не трус. Просто он по своему цинично-рассудительному характеру так решил. Выяснять у него мотивы с его-то нелюбовью к разговорам просто невозможно. Не скажет. Он из тех следователей со стажем, которые считают: никому ничего не надо объяснять. Люди все равно друг друга понять не способны. Они либо интуитивно, по чувствам близки, верят друг другу, либо нет. За пределами этой не так уж часто встречающейся близости, а тем более в публичных отношениях между людьми только эгоизм, алчность, лень, страх и ложь. Поэтому никого не надо уговаривать, никому не надо себя открывать. К другим надо просто пунктуально и единообразно применять закон, который большинство наших сограждан понимают вовсе не как право, не как некий справедливый общественный договор (вот галимая выдумка ученых фантазеров), а просто как палку. Поработав полгода следователем, я, ей-богу, начал его понимать. Как начинаешь говорить с нашими гражданами, они чаще всего вместо одной маленькой правды отмалчиваются, отвираются до последнего. Как напомнишь такому фуфлу про его совесть или о гражданских обязанностях, оно еще и прыгает, чтобы его не учили, не совестили. «А моя хата все равно с краю!» Никакого уважения к чужому горю, по поводу которого как раз следствие идет! Вымотаешься до последнего, выведешь на чистую воду и диву даешься! Ну зачем же ты, скотина, врал? Ведь не было к тебе претензий! Сколько времени и нервов испохабил! А все почему? Потому что такой мудак бессовестный оказался, которому бесполезно не только закон, но и простую мораль объяснять, которой папа с мамой должны были научить с пеленок! Только напугать и изобличить можно!

Едва появляюсь на пороге кабинета Вербинского, на меня шикают. Смотрят телевизор. Сообразили, чтобы получить еще хоть какую-то информацию, наладить антенну и включить центральный кишиневский канал. По нему идет репортаж о ходе операции по «наведению конституционного порядка» в Бендерах. Приглядываюсь и прислушиваюсь к экрану. Одна и та же слегка движущаяся то влево, то вправо картинка. Съемка снизу, от надира. Оператор, видать, земле кланяется. Половину горизонта загораживает зад какого-то «автопирожка». По его бокам на асфальте лежит парочка храбрых молдавских воинов. Они не стреляют, потому что некуда. Судя по домам, мелькающим на заднем плане, это происходит почти у самого въезда в город, далеко от реки и мостов. В промежутках между комментариями по-молдавски, которых я не понимаю, слышна стрельба. Наверное, со стороны горисполкома, который все еще продолжают защищать наши.

Переход кадра, и новый сюжет. Обезумевшая толпа штурмует товарные вагоны. Женщины и мужчины лезут в них, давя друг друга, подсаживают наверх детей. За рычаги открытой двери отчаянно цепляется, чтобы не упасть, прижатый толпой к вагону то ли железнодорожник, то ли полицай. Где это происходит, не поймешь, видно, оператор тоже прижат толпой к эшелону, ему больше некуда направить кадр. Это, по мысли молдавского телевидения, организованная эвакуация населения Бендер и власти Молдовы ей всячески помогают. Помощь действительно радикальная. Настоящая этническая зачистка. Узнать из новостей о ситуации на том берегу ничего не удается, и в помещении возобновляется гвалт.

В этой компании обстановка более непринужденная. Тут собралась гордость отдела — те, кто перевыполнял нормы и показатели по направлению дел в суд.

— Что, — спрашиваю, — правда ли указание было, если не будет добровольцев, принудительно людей набрать?! А то там, — киваю, — некоторые уже испугались!

— Ну да, может и такое быть, — Вербинский отвечает, — только Зубин прямо об этом не сказал. Но мы же следователи, а не постовые, — от нас в любом случае людей брать не должны. Обойдется!

— А скажут идти?

— Тогда пойду. К начальнику горотдела. А туда — не пойду! У каждого свое дело! Там солдаты нужны, а здесь — юристы!

Ему шумно поддакивают. Ясно. Эта хата тоже с краю, только не открыто, а под благовидными намерениями. Оптимистические трудоголики такие. По идее, я могу присоединиться к их компании, поскольку последние два месяца тоже давал требуемый план. Точат лясы о том, что еще ночью в Парканы наши якобы перебросили от Дубоссар танки, ранее захваченные гвардейцами в парках техники четырнадцатой армии. В мае это была громкая история, вызвавшая истерику у генерала Неткачева. Он немедленно уволил из российской армии тех офицеров, которые оказали содействие приднестровцам. Офицеры, недолго думая, вступили в ряды вооруженных сил ПМР.

Весть обнадеживающая, но доверять ей не стоит. Ночью никто из моих коллег с фонарями к Парканам не бегал. Появляются и, увидев меня, заходят к Вербинскому Тятя и Миша. С удовольствием гляжу на автомат у Миши за плечом. Уболтали дежурную часть, черти! Следом входит небритый брюнет в камуфляже с множеством подсумков на поясе, по виду кавказец.

— Здрастэ!

Становится тесно. Выхожу бочком в коридор и вытягиваю туда же из дверного проема Мишу.

— Это что еще за черт? — наклоняясь к его уху, спрашиваю я.

— Приехал вместе с ребятами, которые сводный отряд набирают. Тоже доброволец. Из-под Дубоссар. Там где-то его горцы стоят рядом с батальоном украинских националистов. И еще, по-моему, он вербовщик. Вербует отсюда народ воевать за деньги на Кавказ. Мне не предлагал, я же мент все-таки, а вот оуновцев нескольких и кого-то из казаков завербовал, как я слышал.

Ух ты! Националисты защищают нас от националистов! Вот это набрали защитников!

— Что в Бендерах? Кто в Парканах? — забрасывают вопросами кавказца наши ударники.

— Войска есть! Оружые есть! Но балшой бардак! Чтоб не был бардак, надо сюда генерал Дудаев!

Эту песню я и раньше слышал от нацменов, купивших места в ростовском университете. И о тех порядках, которые наводят дудаевцы в отданной им на откуп Чечне, только уже не от восторгающихся чеченцев, а от русских беженцев слышал. «Не хочешь воровать — терпи!» Вот какие афоризмы у чеченского генерала.

— Да кто он такой, Дудаев?! — возмущаюсь я. — Такой же националист, как и те, что в Кишиневе!

На меня шикают:

— Тише, не видишь, он чечен и с автоматом…

Вот же дураки! Пойду-ка я вниз, на место сбора, пока не стошнило. Глядя прямо на чеченца, спрашиваю:

— Спускаться можно уже?

— Да, туда ходи, командыры уже там!

Уже на лестнице снова слышу:

— Чтоб не был бардак, люби-не люби, надо Дудаев!

Были бы они здесь в силе, он бы на мое высказывание о Дудаеве не смолчал!

— Я-то и не знал, что у нас, кроме казаков, еще оуновцы и чеченцы есть! — бросаю идущему следом за мной Мише.

— Кого здесь только нет, — отзывается он. — Я поначалу о многом тоже не догадывался!

— Молоды вы все знать, — смеется Тятя. — Я вот никуда не лез, а знаю, что не только приезжие, а наши нацмены среди этих вербовщиков есть, особенно те, кому давно сидеть пора. Помнишь скандал с миллионной взяткой, Эдик?! Немножко отдохнули на нарах и вывернулись, гады!

Выходим во двор и сразу же натыкаемся на старшего лейтенанта с двумя бойцами. Посреди двора на сошках стоит пулемет с заправленной в приемник лентой.

— Это наше или только в учебных целях? — тыча пальцем, браво спрашиваю я.

Старлей смотрит насмешливо. Кто я, доброволец или еще один любопытствующий?

— Наше! Что, учиться будем?

— Конечно!

— Воевать спешишь? Это ведь, братан, всерьез, а не понарошку! — сохраняет старлей насмешливый тон.

Смотрю ему прямо в глаза.

— Догадываюсь. Но кто-то же должен?!

И тут мой запал кончается. Стеснительно улыбаюсь и словно прошу:

— Хочется сделать в жизни хоть одно дело…

Вот это старлею понравилось! Выражение его лица теплеет.

— Ну что же, коли прыткий, давай знакомиться! Я — Мартынов. Можно Павел. Командир вашего отряда. Или взвода, лучше так будем говорить!

Так он и сказал. Не «нашего», а «вашего» — как дистанцию между собой и остальными провел. Называю себя. На вопрос о службе в армии честно отвечаю ему, что да, служил, но с боевой подготовкой была лажа. Кроме «калашникова» в руках ничего не держал, да и тот эпизодически. Снова гляжу на пулемет. И он еще раз меряет меня взглядом. Кажется, понравился ему и этот мой интерес.

— Дело поправимое!

Старлей кивает своим ребятам. Я присаживаюсь к ним.

Так я познакомился с Али-Пашой. А два кренделя с пулеметом оказались Сержем и Жоржем. Вот почему Паше я понравился, а Сержу, который объяснял мне, как обращаться с ПК, показался сопливым и туповатым. Подумать только, от каких мелочей зависит начало отношений! Не разозлился бы из-за наших деятелей и чеченца, все могло пойти по иному…

44

Отрепетировав заправку ленты и подготовку пулемета к стрельбе, отхожу в сторону. Мысленно прокручивая действия, которые только что делал руками, оглядываю двор. Добровольцы собираются. Несколько человек окружили старлея. Вспоминаю, что хотел спросить у него. Колеблюсь, но вижу: если искать удобного случая, буду долго ждать. Придется влезть в чужой разговор. Подхожу к этой группе.

— Командир! Чечен-то каким образом с вами?

— Что? Чех?! А-а, тот! Он не с нами, а с казаками. Сопровождал кого-то.

— Ну и казачество пошло, едрена вошь! — удивляется кто-то из обступивших его ребят.

Время продолжает тянуться томительно медленно. Слоняясь по двору, подбираю с земли еще одну пулю. Верно, из той же очереди, что и ее подруга, доколотившая мне уголок окна. Показываю находку Тяте и Мише, убивающим время за разговором с Федей, одним из наших помдежей. Они односельчане из русского переселенческого села Великоплоское и без тени смущения кличут друг друга кацапами. Село это, издавна основанное и заселенное старообрядцами, в двадцатые годы было включено в молдавскую автономию, а в сороковые, после войны и очередного советского передела, оказалось на Украине. Но ближайшим к нему городом был и остался Тирасполь. Поэтому большинство жителей села работают здесь. Многие, как Тятя, давно перебрались сюда насовсем. У Феди какая-то дивная старообрядческая фамилия, которой он почему-то стесняется. Поэтому для всего горотдела он просто Федька Кацап.

Миша берет пулю с моей ладони, размахивается и бросает через стену.

— Говно! Летят, куда ни попадя! Паршивый автомат! Ничего не пробивает, сплошные рикошеты! Хорошо, нам нормальные «калаши» выдали! Семь шестьдесят два — это не пять сорок пять!

Минует полдень. Наконец начинается построение. В строю двадцать пять человек. Со старлеем и его оруженосцами получается двадцать восемь. С Мишей — двадцать девять. Перекличкой «на первый-второй рассчитайсь!» определяется состав двух отделений. Почему двух? Оказываюсь первым номером и тут же неожиданно для себя — командиром первого отделения и замкомвзводом. Я такой чести не добивался! В армии, хоть и был сержантом, командовать почти не пришлось. Да и не по душе это было. Перестраиваемся поотделенно. Кое-кто меняется местами, и рядом со мной оказывается больше старых работников горотдела, а недавно принятые на работу «афганцы» кучкуются в другом конце строя. Кошу глазом на стоящих рядом. Кроме Тяти, знаю только Федю. Да человек трех видел на службе. Имен не помню. Вот оно, зарытое в бумаги следствие! Хорош командир!

Пока все это происходит, со стороны Бендер снова пошли раскаты. Несколько часов не было слышно — и вот опять. Что делается там? Под эту тревожную «музыку» нам выдают каски, вещмешки с мелкой солдатской амуницией. Гранаты обещают дать в Парканах. Бронежилеты тоже там. Во двор въезжают два грязно-зеленых крытых брезентом грузовика.

Выходит заместитель начальника ГОВД Павлов, произносит короткую напутственную речь: «Удачи, хлопцы! Не лезьте на рожон!» И ещё что-то полусбивчиво. Слова тут же улетучиваются из памяти, которая ждет новых впечатлений. Команда «по машинам!».

— Первое отделение за мной!

Подбегая к борту, думаю: хорошо, что не автобус! Несколько автобусов уже расстреляли на приднестровских дорогах. Излюбленная мишень для мелких групп националистов. Миша, тот вообще, назвал автобус «дуршлагом смерти». В покрытых брезентом кузовах люди не просматриваются, и выскакивать из грузовиков проще. В черте города нас будет сопровождать дежурный «УАЗ».

Чутьем останавливаюсь возле откинутого заднего борта, не лезу в кузов первым. Командиру как-то несолидно, и выскакивать обратно, в случае чего, ближе… Подаю Тяте его и свой вещмешки. Наконец сажусь. Рядом с водителем в кабину заскакивает взводный.

— Поехали!

Маленькая колонна трогается с места. Выезжаем на Карла Либкнехта и по ней следуем на Тирасполь-Западный. Там почти сразу сворачиваем с главной улицы и останавливаемся где-то в проулке. Я плохо знаю этот район, догадываюсь только, что стоим недалеко от армейских казарм, мимо которых должны были проехать на выезд из города, если бы не повернули. Замолкает мотор, и снова становятся слышны пушки. Вслед за взводным выпрыгиваю из машины. Остальным команда быть на местах. Вижу еще несколько крытых брезентом армейских грузовиков. На один из них люди в камуфляже грузят ящики. Сборный пункт, вероятно. От Тирасполя до Паркан — поля, голое место. Там не остановишься. Весь народ сразу в Парканы забивать и до подвоза снаряжения торчать там, где запросто обстрелять могут, было бы неправильно. Это понятно даже без военного образования.

Посреди стоящих на дороге и в проулках машин видна кучка людей в форме. К ним взводный и направляется. Нас догоняет комод-два, Серж. Посреди группы выделяется невысокий коренастый человек с решительным голосом, на его плечах замечаю майорские звезды. Значит, это и есть командир, которому все подчинены. Остальные, интересно, как? Тоже с бору по сосенке или мы приданы какому-то одному, более крупному подразделению? Оглядываясь по сторонам, с опозданием понимаю: не это сейчас важное, надо слушать командира, а его слова в сознание вплывают с трудом. Видишь вроде бы все, и в то же время ни во что не можешь «воткнуться» конкретно. Это надо прекращать! Не в игрушки играть согласился!

— На данный момент наши части ведут бой с противником, удерживающим западные подступы к мостам. Наша задача — следуя за танковой группой после ее прорыва через мост, совместно с другими подразделениями произвести зачистку города от румынско-молдавских сил. Наш сектор — южный. При соприкосновении в ходе продвижения к окраинам города со значительными силами, частями противника, занять оборону, не пустить его во фланг ударной группе, держаться до подхода техники и войск. Все в пятиминутной готовности к выступлению. Дополнительно к имеющемуся оружию получите на каждый взвод по двадцать ручных гранат и гранатометы. Также на всех будет выдан ящик гранат РКГ. Строго предупреждаю: тем, кто не знает, ни разу не пользовался, «мухи» и РКГ в руки не давать! Повзрывают себя и других к чертовой матери! Получите все здесь же (кивает головой на стоящий поодаль грузовик и лежащие под его бортом зеленые ящики). Командиры взводов ко мне, доложить о личном составе и вооружении! Остальные по местам.

Начинаются рапорты. Мартынов, быстро повернувшись к нам, посылает получить и раздать гранаты. Направляюсь с Сержем за подарками. Говорю ему:

— РКГ, пожалуйста, получайте вы, я их только в «Наставлениях» и видел…

— Это я уже понял, — насмешливо отвечает Серж. — Слушай, ты чего такой слащавый? «Вы», «пожалуйста» — я тебе не барышня!

В душе поднимается возмущение. Вот наглец! Понятно, он ни во что меня не ставит и, будь взводным, распорядился бы по-другому, сделал бы заместителем своего кореша Жоржа. Но я молчу. Не с руки в самом начале ссориться. Получив гранаты, комод-два передает мне десяток эргэдэшек. Иду и раздаю их своим бойцам. Федя тянет лапу.

— Тебе нет!

— Почему?

— Потому что у тебя, как и у меня, свои есть!

Федя обижен, но не спорит. Я знаю, что прав. Только почему Феде отказал решительно, а против Сержа промолчал, как сопляк? Чем он лучше Феди? Тем, что где-то под Дубоссарами в буераках лазил? Остается невостребованной одна граната.

— Тятя? — вопросительно обращаюсь я.

— У меня есть, племяша граната есть, — отзывается Тятя. — Зачем мне две? Одну бы с толком кинуть…

— Давай сюда! — из глубины кузова тянется пятерня.

Это как его… Вспомнил! Гуменюк его фамилия, из тех «афганцев», которых в последние месяцы дополнительно приняли в патрульно-постовую службу. Я с ним раза два на происшествия выезжал: один раз на кражу в магазине, где я писал протокол, а он втихаря жрал конфеты с прилавка, а второй — на какую-то свалку. Там под страшным ливнем я пытался найти следы разбоя и сам чуть не утек в ближайший овраг. А он над моим усердием смеялся. Покончив с раздачей, объявляю перекур, от машины ни шагу. Снова ждем, ничего не надо делать, и я успокаиваюсь. Состояние оглушенности потихоньку отступает. Бронежилеты, похоже, зажилили! Вряд ли они есть в Парканах…

Возвращается взводный, вместе с Сержем раздает «мухи» и противотанковые гранаты, сопровождая действо вопросами к кандидатам и своими пояснениями. Два одноразовых гранатомета и две эркэгэшки на взвод — не очень-то много! Тем более надо, чтобы оружие было в умелых руках. «Мухи» достаются Кравченко, спокойному парню, которого я припоминаю по разговору на одном из суточных дежурств, и тому же Гуменюку. Таким образом, справедливость восстанавливается. Мое отделение теперь вооружено не хуже, чем второе, где у Жоржа пулемет.

Получив оружие, отъезжаем немного в сторону и ждем, ждем… Сколько можно ждать? Дело к вечеру идет, и без обеда остались… Как мы могли забыть в горотделе ящик с консервами? Надо было мне его принести и раздать, да что-то сбило, инициативу проявить постеснялся… Мартынов на свой страх и риск посылает гонцов, и скоро все жуют сомнительного достоинства пирожки, запивая их газировкой. Солдатский телеграф сообщает: доведенные до отчаяния женщины опять штурмовали военные склады. У 14-й армии отобрали ещё несколько танков и самоходных орудий. Но их расконсервация — дело долгое. Неужели наши сегодня не прорвутся?

— По машинам!

45

От этой команды перехватывает дух. Из проулков, мимо последних домов Западного микрорайона выезжаем на кишиневскую трассу и набираем скорость по ней. Во дворах суета, сбор чемоданов и баулов. Бежит народишко! Судя по тому, что мы слышали и видели из центра, испугаться было чего. Во время ночного представления жители Западного оказались в первых рядах. Говорят, снаряды сюда на излете долетали. Ход машин все убыстряется. Уплывают назад высотные дома Тирасполя. Он, как и другие большие города Молдавии, резко обрывается этажами к ухоженным полям. Только был жилой микрорайон, мало отличающийся от центра города, и почти сразу поле. Небо над ним открывается, как отдернутый в стороны занавес. Я как в гипнозе. Нервное напряжение ни с того ни с сего достигает предела. В ушах вата и звон, в желудке сосет и по спине холод. Слава богу, это не страх, это что-то другое…

Проезжаем придорожный ресторан «Фоишор», находящийся на полпути к Парканам. Свистит ветер, пружинит на ходу плотно натянутый на каркас кузова брезент. И вот уже первые дома села. Последний раз я проезжал через это большое село недели три назад. Оно выглядит как прежде, не видно следов боя или обстрела. Одна бросается в глаза разница — непривычно безлюдные улицы.

Шершавой лентой летит назад асфальт. Приближается к обочине шоссе железная дорога. Сейчас она пойдет карабкаться вверх, а наша колонна на скорости едет вниз, к новому автодорожному мосту через Днестр. Несколько дыр зияет в обращенных к реке стенах и крышах домов. Первая весточка событий последних часов! На поперечных улочках вдоль Днестра какое-то движение. Слева и справа гулкие, сотрясающие воздух удары. Замечаю в переулке серо-зеленую тушу с поднятым вверх хоботом длинного ствола. Вот оно что! Бьют самоходки! И снова ничего не видно. Выросла сбоку высокая насыпь железнодорожного пути, и взгляд прыгает на воронки в ней. Затем на пробитый, чудом оставшийся стоять, бетонный столб. Последние дома, перекресток, автобусная остановка у бетонной «трубы» для проезда автомашин под насыпью. Начинаются речная пойма и сады. По старой дороге, рядом с железнодорожным мостом пешком идут в Бендеры наши бойцы. Значит, опасности на мостах уже нет. Мы почти на самом горбу, посреди реки.

И тут же — сгоревший танк. Машина виляет, на скорости объезжая его. Сброшенная на землю, лежит башня, из вскрывшегося корпуса продолжает идти дым. Наш, из первой, захлебнувшейся волны прорыва! Его низкий, обезглавленный силуэт быстро исчезает из глаз, вызвав у захваченных движением людей не страх, а гнев и новый приступ нервного напряжения. Трещит брезент. Над нашими головами появляется дыра. Боец, сидящий напротив меня, ругаясь матом, тычет в нее рукой. Миша что-то выкрикивает. Не понимая слов, догадываюсь: это издалека вдоль реки стреляют националисты. Скатываемся с горба мимо какого-то нашего бэтээра. Что он стоит? В охранении? Или тоже подбит? Не поняв и не успев испугаться, въезжаем на западный берег, закрытый от обстрела валами Бендерской крепости. Не соблюдая правил движения, водитель сразу поворачивает по кругу транспортной развязки влево.

Первое, что бросается в глаза на этом берегу, — бронетранспортер с бычачье-куриным опознавательным знаком национальной армии. Неуклюже провалившись рылом вниз по склону, он стоит, упираясь в одиноко торчащую на косогоре коробку полуразрушенного домика. Из всех щелей бронетранспортера продолжает сочиться дым.

— Так тебе и надо, гад!

Но с другой стороны, за покореженной будкой поста ГАИ, виден второй наш подбитый танк. Обращенный на запад ствол его пушки бессильно склонился вниз. Он горит, и уже рванул боекомплект, все вокруг покрыто гарью и усеяно обломками. В оставшемся позади танке еще что-то взрывается, выбросив наружу сноп пламени и искр. Идущая следом за нами машина резко бросается в сторону, чуть не отрываясь колесами от земли.

Следы боя здесь всюду. Они мелькают с обеих сторон дороги, и мы всматриваемся в них, как можем. К общему удовлетворению, сгоревший вражеский бэтээр здесь не один. Вот за теми же развалинами мелькнула разбитая артиллерийская позиция. Пятнистая мулиная пушка пашет землю своим длинным жалом. Ее щит сплющен, разорван и искорежен. Нелепо, как ноги изнасилованного трупа, торчат станины. Вокруг, в выгоревшей и закопченной траве, кусками лежит какая-то рвань. Словно танк проехал. Но как он прошел туда, по неровному и крутому склону?

— Прямое попадание! Красота! — хлопая себя по колену, кричит Гуменяра.

Соображаю, что никакого танка здесь не было. Мулям подфартило поймать варежкой снаряд. Это вам, гады, за наши сгоревшие танки! Не успевали окопаться, внаглую устроили себе позицию прямо на террасе склона, под защитой его откосов! Но не спасла их днестровская земля!

На другой стороне транспортного круга виден еще один искореженный бэтээр и дымит бээрдээмка. Носом к реке — значит тоже их. За ней — остовы стоящих на дисках обгоревших грузовиков с прицепленными к ним малокалиберными пушками. Теперь они долго, до последней поездки на свалку, будут поворачивать к центру города, куда им так и не удалось пройти. А еще дальше с огромной пробоиной МТЛБ… Где же дохляки?! Столько разбитой молдавской техники — и нет тел?! Нет, вот они, лежат! Вон там, и там, и еще несколько… Много! Но меньше, чем хотелось бы!

Под девятиэтажкой, торцом выходящей на круг, тормозим. Может быть, это из нее нам по телефону рассказывали о событиях вчерашнего вечера… Выпрыгнув из кабины, взводный орет: «В ружье, становись!». Повинуемся немедленно. Никому не хочется долго стоять на открытом месте при таких натюрмортах. На цоколе панельного здания — разбитая плитка, множество следов от пуль. Повернешь голову — виден султан дыма над Бендерской крепостью, догорают военные склады… И слышна перестрелка с разрывами где-то выше. Надо быстрее кончать с построением. Какая обстановка — черт его знает, а наши остановившиеся машины и строй на фоне стены — мишени прекрасные. Оглядываю верхние этажи. Дом, несмотря на следы кипевшего недалеко от него боя, на вид не поврежден. Хотя чего я ждал увидеть? Что здесь все за двадцать часов превратится в Сталинград? Хорошо, что не так! Страшно представить, сколько стариков, женщин и детей в каждом таком доме! Вот натерпелись-то!

Показывается майор, которого уже окрестили батей, хотя кто мы — рота, батальон, сводный отряд — по-прежнему неясно. Командиры бегут к нему, уточнять задачи на дальнейшее движение. Мы, оказавшись в голове колонны, получаем улицу Ткаченко вдоль Днестра, до речного вокзала и дальше. Ух, не знал, что идем через мост в голове! Водитель нашей машины — не робкого десятка парень, коли первым, давя на газ, порулил на такое дело!

46

Не дожидаясь получения указаний «хвостом», взводный дает сигнал к движению. Меня с первым отделением он посылает прочесывать берег. Половина отделения впереди, а остальные — на дистанции сзади. Если напоремся на засаду, то не все сразу. Серж такими же двумя группами пойдет сверху. Прибрежная сторона улицы открытая, с небольшими домиками. Неприятно видеть сбоку этажи больших домов. Понятно, мулей там уже нет, но все равно неприятно. Как я буду командовать, когда в собственных действиях никакой уверенности? Хорошо, Миша Тенин рядом! Следом за ним пересекаю улицу в направлении ближайшего укрытия.

Прямоугольная туша впереди оказывается сгоревшей артиллерийской установкой наподобие «Шилки». Я раньше не видел такой. Низкий длинный корпус на гусеничном шасси. В задней части наподобие башни коробка броневых листов, из которой торчат стволы зенитки. Впереди — пулеметная башенка. Синеватый, но уже холодный металл. Суток не прошло, а на пережженную сталь уже успели лечь точки ржавчины от росы и «химического» утреннего тумана. Вблизи неприятно бьет в нос горелый запах. Миша останавливается.

— Вот он, наш крестник!

— Что это? — спрашивает белобрысый и светлоглазый парень из моего отделения. — Откуда это старье?

Приглядываюсь к корпусу. Судя по шасси и сдвинутой вбок пулеметной башенке, это МТЛБ. А зенитная установка сзади выглядит кустарщиной. Такие «тюльпаны» были на немецких зенитных самоходках начала сороковых годов.

— Да-а… Теперь вижу… Ну и урод! — сконфуженно отзывается Миша. — А ночью, как их увидели, я на сто процентов поверил, что танки…

— Дура здоровая… Ночью легко перепутать… Для бойца с автоматом невелика разница, все одно смерть!

— Жарко горел! — с одобрением произносит Федя.

— Оттуда вон, из-за угла, — Миша кивает назад, — туда, где еще стоят наши машины, парень из рабочкома стрелял. Себя погубил… А тут грамотно его звезданул кто-то из наших!

— Так и надо! — со злобой выкрикивает Гуменюк. — Ничего от гадов, кроме вони, не осталось!

— С бедой пришли, беду и нашли, — тихо произносит стоящий за нашими спинами Тятя. — Беда-то кругом какая… Жили себе люди, жили…

— Чего столпились! — долетает до нас окрик взводного. — Марш вперед, держите дистанцию!

Домики на прибрежной стороне улицы быстро кончились и начался парк с набережной внизу. Справа и чуть впереди, двумя прикрывающими друг друга группами, идут взводный и Серж со своими людьми. Со стороны их быстрые броски и работа на углах выглядят впечатляюще. Стараемся делать то же самое. Шестерка парами впереди, шестерка сзади. Но по сравнению с четким, уверенным продвижением «кадрового» отделения Сержа получается у нас бестолково. Еще и берег довольно крутой, бойцов, наступающих внизу, по набережной, я почти не вижу. На счастье, пошедший с первой шестеркой Миша временно избавил меня от бремени командования. Сзади доносится шум моторов. Оглядываюсь. Уходят обратно наши машины. И остальных взводов на дороге уже нет, ушли по другим улицам. Провожаю грузовики взглядом. Продолжающееся на мостах движение из Паркан на Бендеры, наоборот, прибавляет уверенности. Прибывают наши!

— Эй! Ты там командуешь или как? Чего отстали?

Теперь мы идем быстро. Справа оказывается гостиница «Днестр». Еще метров двести — и переходим широкую аллею с клумбами, идущую к реке посередине прибрежного парка. Здесь начинается улица Ленина и совсем рядом городской ЗАГс. Ещё вчера на этой аллее, на фоне голубого, красивого Днестра, и зеленых полей за ним фотографировались на память молодожены. Вокруг по-прежнему никого. Стрельба слышится много выше, и это успокаивает. Впереди на берегу возникает здание речного вокзала. У него какое-то движение. Настороженно поднимаются автоматы.

— Не стрелять, свои! — доносится окрик Мартынова.

Он с Сержем и группой автоматчиков идет к выходящим навстречу людям.

Речной вокзал, кусок берега за ним с промышленными и портовыми сооружениями и Дом культуры чуть выше, оказывается, уже заняты подразделением, которое имеет задачу обеспечить и охранять намечаемую тут запасную переправу. Кроме пары лодок, они пока ничего не обеспечили, но должны подойти катера, которые раньше возили отдыхающих с набережной на пляж. Пока взводный, Миша и Серж расспрашивают наших новых товарищей об обстановке, молча стою и слушаю. Вместе отходим к стене, чтобы не маячить посреди улицы.

По данным ребят с речного вокзала, в этой части города противника было мало, а сейчас уже вообще нет. Там где мы передвигались с трепетом, в ожидании сюрпризов, они спокойно прошли час назад. Ночью и утром националы даже не пытались занять позиции вдоль Днестра и оборону держали только у мостов. Как только она была прорвана, началось беспорядочное бегство из города их потрепанного и деморализованного войска. Те враги, что окружали и обстреливали здания рабочкома, узла связи и горисполкома на центральной площади, большей частью бежали в сторону южного микрорайона Ленинский и выезда из города на Каушаны. Меньшая их часть отступила и засела в каре зданий городского отдела полиции на улице Дзержинского. Там они оказались окружены те же час-полтора назад. Какова обстановка на Ленинском и в районе шелкового комбината, пока неизвестно. Всего несколько минут как вернулись дозоры, прошедшие до конца улицы Ткаченко и по улице Шестакова к Первомайской и Коммунистической. Никого, кроме перепуганных жителей, они не обнаружили. Послать туда людей, чтобы исключить угрозу со стороны Ленинского и занять разрыв между берегом и нашими частями, окружившими ГОП, они не могут, поскольку имеют всего четыре десятка бойцов, и этого большого разрыва очень опасаются. Кроме них, вблизи опасного направления есть только небольшая группа милиционеров в здании Бендерского городского штаба милиции и отряд ТСО в районе перекрестка Коммунистической и Комсомольской.

— Сколько у них бойцов?

— Милиционеров, может, наберется человек десять, а в ТСО — пятнадцать.

Взводный и Серж утешают соседей, что с минуты на минуту в этот разрыв должна выйти основная часть нашего подразделения силами около роты. Мартынов расстегивает планшет и достает карту. Чуть не сталкиваемся лбами над ней. Не карта это, а выкопировка плана города. Но благо, что по его запасливости хоть такая есть. Вот улицы, между ними квадратиками прорисованы дома.

В принципе, как я понимаю, на участке от берега до городского штаба милиции на улице Шестакова мы оказались не нужны. Как только наш батальон выйдет на Первомайскую и закроет сквозные проезды из центра на южные окраины по улицам Котовского и Суворова, те пятьдесят человек, что уже находятся здесь, смогут обеспечить прибрежный фланг. Для этого им надо будет выдвинуться вперед, к глубокой балке, которая его естественным образом прикрывает. Но вот справа, от Суворова до Коммунистической, зияет дыра. Эту последнюю улицу, ведущую мимо кинотеатра «Дружба» в микрорайон Ленинский, обязательно надо перекрыть. Так они и решают. Для безопасности Мартынов хочет двигаться от берега не прямо к Первомайской и «Дружбе», а в обход пустых кварталов.

Палец командира, оставляя в тылу улицу Ленина и горисполком, скользит вверх по Комсомольской и затем между Суворова и Коммунистической влево, к группе серых прямоугольников недалеко от изогнутого перекрестка перед кинотеатром.

— Здесь, — говорит он, — несколько пятиэтажных общежитий и высотки кончаются. Дальше — частный сектор, «Дружба», а правее — стадион, парк. То есть из этих общаг должен быть приличный обзор в сторону кладбища и на Ленинский. А также, — его палец скользит в другую сторону, — на перекресток, высотки за парком и до ГОПа или почти до него. Эту вот позицию, как господствующую над местностью, и будем занимать! Лазить по дворам некогда, поэтому чешем быстро вверх по Комсомольской! От этого перекрестка, — он отчеркивает на бумаге ногтем, — налево, и с осторожностью! По берегу, я думаю, мы быстро прошли и окажемся впереди наших. Это для батальона нормально и есть. Переходить Коммунистическую, приближаться к ГОПу категорически запрещаю! Нам в тех кварталах с горсткой людей делать нечего! Повторяю: после поворота к Первомайской идти скрытно, дворами! Могут заслоны быть и снайперы на верхних этажах. Если они до сих пор на Ленинском и в ГОПе, какая-то фишка в этом районе у них есть или ударят сюда в ближайшее время! Серж! Двух бойцов — к бате, доложить о принятом решении, живо! Стой! Скажешь им, что обратно — только с батальоном! В одиночку по городу — ни шагу!

Как Серж отходит, решаюсь на замечание.

— Выкопировка, — говорю, — может быть неточной, и даже очень. Я как следователь знаю, сталкивался.

— Не умничай! Главное — общее представление о планировке, та группа домов и перекресток перед кинотеатром, которые показываю! С нашими силами домом или сараем по дороге больше-меньше — роли не играет! Мало нас пока. В сплошную линию встать не можем, и за спиной тут же противник может пройти гуляючи! Потому осторожность и еще раз осторожность! На открытом пространстве в перестрелку не вступать! Сразу в укрытия, и огнем отвечать экономно, но постоянно! За укрытиями чаще перемещайтесь! Пусть не попадете, не это главное, показывайте решимость и создавайте преувеличенное представление о своей численности! Ясно?!

— Ясно!

Тут наверху, в том направлении, куда мы собрались идти, бухают взрывы. Вопросительно смотрю на командира.

— Что смотришь? Мины это! Все нормально, хорошо даже. Бьют туда — значит не их земля, можно двигать!

Махнув рукой подчиненным, пересекаю улицу к Дому культуры, за которым уже скопилось второе отделение. Обернувшись, убеждаюсь, что арьергард во главе с Кравченко и Гуменюком тоже понял, куда идти. Подойдя к Сержу, говорю ему, что командир сказал собрать здесь перед выдвижением взвод.

— Ну и где он сам? Сколько нам в куче торчать? — раздраженно спрашивает этот злыдень.

Но долго ждать не приходится. Почти сразу Мартынов и Тенин отделяются от группы соседей и бегом направляются к нам.

— Серж! Бери своих «афганцев» и двигайся за домами слева. Во дворы не углубляйся, только чтобы вы не на открытом месте и видели, что там делается. Идешь первым. Эдик со своим отделением пойдет под теми же домами со стороны улицы, справа. Держи карту и следи, чтобы он с ментами не вылез вперед, а то нарвутся, ничего не умеючи! И тебе, мент, приказываю вперед не лезть! Не дай бог, будет бой, подчиняться будешь Сержу. Миша, ты город знаешь, помоги им пока что…

— А ты куда?

— А я подстрахую вас сзади и подожду наших на углу Котовского. Не нравится мне эта пустота…

Договаривая, взводный быстро оглядывает нашу доблестную милицию. Вперед высовывается светлоглазый и белобрысый.

— Семзенис, ко мне!

Быстрый он… Всех уже знает! Только зачем, интересно, я — его заместитель, если подчиняюсь комоду-два?

— Пошли, — тут же командует Серж. — Первая группа, через улицу марш! Жорж, ты — за нами!

Когда Жорж со второй группой исчезает между пятиэтажками, начинаем движение мы. Через пару кварталов Мартынов и Семзенис остаются смотреть за нашими спинами и ждать батальон.

47

С маленькими домами как-то проще. Но каждая пятиэтажка отнимает несколько лишних минут. Перед каждым новым проездом, у каждого угла — короткая остановка, оглядывание дворов и крыш. И надо успевать за Сержем, который задает бешеный темп. Вокруг жилые дома, дворы, лавочки… Чистый, без следов боя, район. Начинают шевелиться жители, во дворах все больше людей. Тащат сумки, чемоданы, скарб, со страхом вслушиваются в щелканье выстрелов и стрекот очередей у ГОПа и еще дальше, где-то на окраинах. На глазах у них шнырять и выглядывать из-за углов с автоматами кажется как-то неприлично. Чувствую, опять начал выпадать из обстановки. Внутри какое-то раздвоение: не то воюем, не то играем в войну… Кого-то мы пугаем, кто-то наоборот стремиться что-то у нас спросить. От этого, несмотря на мои отчаянные попытки командовать, движение замедляется. Вскоре оно утрачивает большую часть признаков военной осторожности. Чувствуется, что еще немного — и отсюда на Тирасполь хлынет лавина перепуганных насмерть беженцев. Надо быстрее, как и сказал взводный, идти к назначенному месту и занимать отдельные дома! Другое просто бессмысленно! Через полчаса даже простое передвижение может стать почти невозможным, а с наступлением темноты жидкие цепочки наступающих окончательно потеряются в этих улицах и дворах…

Из очередного двора навстречу нам выходят несколько женщин с детьми, старик тянет тяжело нагруженную тачку-котомку на колесиках. Такие тачки, ставшие обычными в обиходе мелких торговцев-челноков в Украине называют «кравчучками», у нас в Молдавии — «снегурочками»,[47] а в России — там я не знаю как. Женщины шарахаются в сторону, но тут же узнают, что мы свои.