Раненый город Днестрянский Иван

— Сырбу! Ты где? Оглиндэ, и ты здесь! Я зову, а вы не слышите! А ну идите сюда, переведите письмо! Замок наш зря молдавские харчи жрал. Ни хрена не понимает, как монголо-татарский завоеватель! Варварская страна — и точка!

И этот — туда же! Не может не проехаться! Молдаване бросают взгляды на меня, затем в бумаги и понимают, что «варварская» — это не мое словечко, а в письме так написано. Ваня расправляет листы и начинает читать, изредка обращаясь к советам своего соплеменника-ополченца.

— Да, так и начинается. Сначала приветствие, а потом: «Как я устал в этой варварской стране! Когда становится совсем противно, вспоминаю Бухарест, культурный город, против которого здешняя столица — деревня. И народ здесь ленивый. Ничего не делают, но хотят получать много денег. Молдаване бескультурные, наглые, крестьяне и солдаты не уважают офицера, господина. Когда Россия с Украиной совсем развалятся, мы заберем обратно свои Бессарабию и Буковину, заставим их работать, как следует, и вылечим от лени и глупости палкой».

Оглиндэ сердито плюется и произносит несколько ругательств по-молдавски.

— «Мы победим, потому что русские трусливы и покорны. Везде совсем безопасно, а с транснистрянскими мятежниками мы скоро справимся. И это хорошо, потому что земля здесь богатая. Я присмотрел нам хорошую землю, которую можно купить дешево, даже даром, после того как развалятся их колхозы. И другое хорошо — платят большие деньги. Я уже могу купить большой дом с землей, но не хочу. Зачем платить больше, когда скоро возьму даром? И еще, есть люди, с которыми можно заработать еще больше денег. Все это весьма годится для нас, дорогая мама».

Дальше начинается бытовуха, заканчивающаяся почтовыми поцелуйчиками и объятиями. А второе письмо — вообще гнилые бабские сопли. Али-Паша слушает, развесив уши, и в конце резюмирует:

— Все? Вообще ничего интересного?! Можно тащить в батальон… Да, Эдик, а ну-ка скажи мне, сколько у твоих людей патронов осталось?

— Не знаю…

— Эх ты! А ну вели сосчитать и доложи!

Через десять минут возвращаюсь к нему с результатом.

— Как, всего по полрожка? Половину ленты к пулемету и последнюю «муху» зазря ухлопали? Чем же ты дальше воевать будешь?

Так ведь три бронемашины на нас шло и человек сто пехоты! Как можно было меньше стрелять? И как надо было стрелять, чтобы получалось и часто, и экономно? А Краву он сам вызвал вниз, и я не имел на гранатометчика никакого влияния! Несправедливо…

Вновь к нам стекаются взбудораженные перестрелкой добровольцы. Трофейное оружие! Слух о нем мчится быстрее ветра. Приходится заняться толпой. Али-Паша и Серж отбирают из толпы счастливцев, кому оно достанется. Радостно суетится среди них один из вчерашних лоботрясов — неунывающий и словоохотливый доброволец Кира. Командование только что созданным третьим отделением взводный возлагает лично на себя. Остальные добровольцы огорчаются и завидуют. Каждый пытается выпросить себе хоть что-нибудь. И добряк Тятя вопреки моему совету отдает кому-то Мишину эргэдэшку. Видно, он не один такой, потому что начинается скандал:

— Я же говорил, прекратить разбазаривание гранат! — ревет взводный. — Вашу мать! Кому вы, придурки, гранаты даете! Они их кидать не умеют… Пшли вон, не ходите хвостами, демаскируете моих бойцов! Из-за вас убьют — расстреляю!!!

На нескольких этот окрик производит впечатление, но в целом люди не реагируют на угрозы, просьбы и приказы уйти, они все прибывают и прибывают. И тут со стороны Первомайской — рев моторов.

— К бою!

52

Бросив попытки отшить назойливых добровольцев, мчимся по своим местам. Осторожно выглядываю в окно. О черт! У «Дружбы» целая колонна: три, четыре, пять, бронетранспортеров, которые в два ряда становятся на широком перекрестке, и сзади еще что-то натужно ревет и гремит. Кругом расползаются пешие опоновцы. От волонтеров и прочих национальных вояк их отличают черные перчатки без указательных пальцев и маски. Скоро год, как нет Союза, а они продолжают действовать по инструкциям горбчевского времени о проведении спецопераций против организованных преступных групп. Идиотские были инструкции. Зачем и от кого прятать лицо честному милиционеру? И вот теперь, когда полицию заставляют заниматься позорным делом, воевать против несогласного с молдавскими политиками народа, инструкции пришли в соответствие с реальностью.

Лето, теплынь, и взмокшие от движения полицейские тут же сдирают эти маски с себя. Ну, сейчас начнется такое, что и представить себе страшно! И толпа безоружных людей вокруг. Этих людей, раззявивших варежки и неуклюже прячущихся с улиц по дворам, опоновцы просто не могут не видеть…

Мимо бронетранспортеров выруливает и занимает место впереди бээмпэшка. Стала. За пределами видимости продолжается лязг еще каких-то «гусянок». Рота мотопехоты, а у нас по половине рожка патронов на автомат и две противотанковые гранаты… Из эргэдэшек хоть усрись, связки не сделаешь. На бээрдээмку надежды никакой, она израсходовала единственный, что был, залп НУРСов… Эх, поторопились, такая цель, плотно бэтээры стоят… И я сам два рожка расстрелял хрен куда, вдаль по кладбищу…

Нет, такого боя мы принять не можем. Из частного сектора отбегают бойцы Сержа и Али-Паши, заскакивают в соседнюю общагу, что стоит длинной стеной по улице Калинина. Последним появляется сам взводный. Бегу к нему.

— Не стрелять! Сохранять выдержку! Только если сунутся дальше…

— Поняли. Уже ученые.

Взлетаю обратно наверх, достаю бинокль и, стараясь держаться подальше от окна, наблюдаю. Опоновцы никуда и не стремятся. Картина такая, будто площадка перед кинотеатром была дана им как точка сбора или конца маршрута движения. Да они же не знают, что час назад здесь был бой! Вот что-то заметили, показывают друг другу на подбитый бэтээр, затем группкой идут рассмотреть ближе, чей он. И вдруг по улице Коммунистической навстречу остановившейся колонне выползает танковый тягач. Безоружная машина кишиневскому воинству без надобности. Значит, в ней наши. Словно в подтверждение, тягач тормозит, в нескольких метрах от головного бэтээра со скрежетом разворачивается и кидается наутек. Вдогонку начинается запоздалая стрельба. Крича, бегут назад опоновцы, только что глазевшие на подбитый бэтээр. Резко, как кнут, щелкает выстрел, и падает на землю офицер, к которому они бегут. Это Серж, только у него винтовка!

Даже отсюда слышен гвалт полицейских, он тут же перекрывается беспорядочной стрельбой, взревывают моторы. В наши окна вновь летят тяжелые пули. Но бранетранспортеры вместо атаки дают задний ход и скрываются по Первомайской в сторону горотдела полиции. Прикрывающая их отход бээмпэшка дважды стреляет по частному сектору и уползает.

Пронесло. Кажись, начал я понимать Али-Пашу. Что случилось бы, демаскируй мы себя окопчиками? За хилым бруствером против крупнокалиберных пулеметов сидеть — удовольствие, надо полагать, ниже среднего. По поводу гранат: не была ведь брошена в опоновцев ни одна из гранат, розданных горожанам нашими доброхотами. Бросили бы — черт его знает, что бы вышло… Не бросили — значит гранаты впустую ушли. Один вред от доброты… Но что же это творится за нашим правым флангом? Иллюзия окружения националистов в ГОПе рассыпалась в прах.

Опять зовут вниз. Оказывается, пришел батя. Выслушав доклад взводного, он кивает:

— Толково. Ну, старлей, счастлив твой бог! Первым в батальоне выдержал бой, и как! За дисциплину во взводе спасибо. Так держать!

— Товарищ майор, что с боеприпасами? Нужны до зарезу! Патроны и противотанковые средства…

— Боеприпасов нет, никак не довезут из Тирасполя. Послал команду на левый берег с приказом хоть расшибиться, но чтобы достали. Ты мне не прибедняйся, знаю, что полтыщи патронов у румын взял. А у меня на весь батальон в резерве один цинк. Не знаешь, что делать? Ополченцам и неумехам оставь по десять штук — и пусть стреляют одиночными, а все остальные патроны чтоб были у проверенных бойцов! И помни: что взял — держи, в авантюры не суйся. Без меня ты приказов ни из горисполкома, ни сверху не выполняешь. Не то Лосев[48] с Карановым и стратеги из Управления обороны накомандуют… Уяснил?!

— Так точно, товарищ майор!

— А может, поменяешься с Горбатовым? У него людей больше.

— Нет, товарищ майор. Я в своих бойцах уверен. Да и попробуй отсюда уйди — сразу ополченцев и трофеи отберете!

— А как же, отберу, у богатея… Небось, половину трофеев скрыл, хитрец. Если ты каждый день столько бойцов будешь набирать, через неделю ротным командиром станешь. А через две — меня подсидишь! — улыбается комбат. — Ну, смотри у меня! Чтоб как начал, так и продолжал!

Батя и сопровождающий его автоматчик собираются уходить, и Али-Паша приказывает мне провести.

— Начальство бережешь? — усмехается батя. — Без твоей помощи дойду, не сахарный! Вон какие у меня орлы! — кивает на автоматчика.

— Люди там собрались, вдруг националисты среди них — кто поручится… — упорствует взводный.

Киваю ближайшему бойцу и, невзирая на отказ, следую за батей. Краем уха успеваю услышать, как взводный шипит Сержу:

— В…бать бы тебе за твой выстрел!

— Победителей не судят! — буреет комод-два.

Да, надо признать, хорошо распорядился винтовкой Серж. Угадал неуверенность опоновцев и без ошибки выцелил их командира. Но какой риск! Не растеряйся полицаи, все могло случиться иначе. Под эти мысли пересекаем квартал и — тр-рах! Впереди, на Советской, звонко хлопает взрыв. Тр-рах!!! Сзади, со стороны Ленинского, частит стрельба, в которую вплетается гулкий бой крупнокалиберных пулеметов.

— Ага, мстят вам румыны! — не оборачиваясь, бросает батя.

Выходим из-за угла, а на улице крики и беготня, миной побило ожидавших оружия ополченцев.

— Эх, сколько крови еще зря прольют, — говорит комбат. — Оружия не взял солдат, а уже павший… Четыре «горячие» точки… И каждый раз вначале все то же самое… Пи…сы!!!

53

Проводив его, бежим назад, туда, где идет обстрел. Стреляют не из жилмассива, а от пивзавода и других заводских территорий рядом с ним. Пули беспорядочно клюют верхние этажи домов. Слышно, как бухают взрывы на Ленинском. Но ведь там наших уже нет! Зачем это националистам нужно? Вскоре по телефону получаем ответ: от села Хаджимус к Кинопрокату движется новая колонна бронетехники с орудиями. А бронетранспортеры, отступившие от «Дружбы», обнаружены возле городской типографии на улице Пушкина.

Это почти у нас в тылу, и наш правый фланг повис в воздухе. Батя посылает в этот разрыв взвод казаков наводить шухер и устанавливать связь с тираспольской казачьей сотней. Образовавшуюся после ухода казаков дыру кое-как затыкает частью своих людей Горбатов. А мы отступаем на несколько кварталов от «Дружбы». Отступаем не в бою, а под угрозой начала активных действий превосходящих сил противника… В этой вдохновляющей обстановке приходит приказ готовиться к шести вечера для атаки на полицию. После подхода к ГОПу на помощь такой сильной бронегруппы чем его брать? Тем цинком патронов, который припрятал батя? Да еще постоянные слухи о румынских танках… Увидев, сколько у врага техники, постоянно слыша звуки гусениц на его стороне, люди просто морально не готовы идти вперед! После приказа националисты успокаиваются и, по всем признакам, начинают деловито укрепляться.

Как затихло, продолжилось понемногу движение городского населения в направлении Ленинского и обратно. Мы стараемся не попадаться прохожим на глаза. Ведь кто они такие, кому симпатизируют — фиг их знает. Взводный предупредил: двое казаков, неосмотрительно завязавших разговор с группой беженцев, убиты вытащенным из-под полы оружием. У Горбатова один боец тяжело ранен выстрелом с восточной стороны. Разговоры все вертятся вокруг обещаний командующего 14-й армией генерала Неткачева дать технику для отражения агрессии. До сих пор позиция русской армии была откровенно б…ской, но после нападения на город и воинские части Бендерского гарнизона разве могут россияне ничего не дать? Со жратвой не лучше, чем с оружием. В животе кишка кишке дулю крутит, и время от времени раздается скорбный вой… Ближайший магазинчик уже полностью растащен, и гонцы направляются в продмаг покрупнее. Наконец батиными заботами подвозят варево с пункта питания, организованного у горисполкома.

С удовольствием после двухдневной сухомятки поев, набрался смелости и прошусь у Али-Паши сходить к горисполкому в надежде встретить знакомых. Зыркнув на меня, он вдруг милостиво соглашается на полчаса отпустить и велит взять с собой пару бойцов из тираспольчан, чтобы своими глазами посмотрели город. Но люди слишком устали для экскурсий, опасаются происшествий. Предложение оказывается не в цене. За мной увязывается один Семзенис. Ничего, в самом центре, у исполкома, обстрелять нас вряд ли решатся. По дороге знакомимся ближе. Он — в недавнем прошлом рижский студент. Но не латыш, а наполовину литовец, по отцу. И зовут его Витовт. Его семья жила в Шяуляе. Потом родители развелись и мать уехала на Украину. А он поступил в Рижский университет. После тамошнего национального «возрождения», недоучившись, поехал к матери. В украинском райцентре заработков негусто, и он, как многие другие, на работу устроился в Тирасполе. Не без тайного желания поквитаться с наци, как я полагаю. О латышских националистах Витовт говорит с нескрываемой ненавистью.

Город как большая мозаика, собранная из кусочков мира и войны. С интересом рассматриваем результаты боевых действий его защитников. По улицам, распространяя вокруг себя сладковатый, тошнотворный запах тлена, ездят трактора и грузовики, на которые собирают трупы убитых. Через открытые для погрузки борта видны лежащие в кузовах тела, над которыми роятся мухи. Большинство — в камуфляже с повязками на рукавах, отличительным знаком молдавской армии. Изредка виднеются непривычные серо-черные штаны и куртки. Это новая молдавская форма. В нее были одеты отборные подразделения национальной армии, дравшиеся у мостов.

Бендеры забиты горелой и брошенной румыно-молдавской техникой. На наших глазах рабочие, ругаясь, лезут внутрь уткнувшегося в закопченную стену бэтээра, стоящего на спутанных мотках корда, оставшихся от колес, и достают оттуда нечто черное, скрюченно-пузырящееся. Оно более не обременено великой национальной идеей. Тут же стоит завалившаяся в кювет расстрелянная пожарная машина. Подумать только, в этом ночном аду пожарные, рискуя жизнью, ездили тушить пожары!

На первый взгляд, улица Ленина имеет обычный вид, но вот Семзенис дергает меня за рукав и показывает наверх. Там, по центру обращенной на северо-запад стены девятиэтажки, снарядная пробоина. Вокруг центральной площади все дома в оспинах. Посреди небольшого сквера — густо обстрелянный, расколотый крупнокалиберными пулями памятник в честь освобождения Бендер от немецко-фашистских захватчиков. Ну конечно! Это же не с нашими гвардейцами в перестрелку вступать! Обычный национализм в своем «высококультурном» проявлении.

В исклеванном пулями здании горисполкома — огромная дыра под одним из окон второго этажа. Внутри — полный разгром, видны разбитые шкафы. Ветерок носит по площади множество листов бумаги. Местами они сплошь устилают асфальт. Сбоку, под глухой стеной здания, следы гусениц. Видно, националы подходили сюда под защитой бронетехники, чтобы штурмануть дом. Отсюда они кидали гранаты в сторону черного хода.

Под елью, на клумбе у входа, стоит захваченная у мостов «Рапира» — молдавская противотанковая пушка. На ее щит набросаны ветки для маскировки, а на стволе висит чей-то камуфляж. Переглядываясь, читаем друг у друга в глазах: Это глупость. Какая может быть маскировка под зданием, которое у националистов первое на виду? Надо бы пушку поставить подальше, а еще лучше — найти ей достойную для обороны позицию. И вообще снова прав грубиян взводный — на центральной площади у исполкома до сих пор слишком много людей…

Гудящие коридоры усиливают это впечатление. Пару взводов, а то и роту защитников отсюда можно выслать на периметр обороны запросто… Не найдя никого из знакомых депутатов, выходим, пытаясь высмотреть, из чего это в горисполком мули так «угадали». И на уже знакомой нам Советской улице находим кучку жителей и бойцов, собравшуюся над лежащими на земле огромными артиллерийскими патронами. Из праздного любопытства стоймя поднимаем один из них. Он Витовту до плеча. Самого орудия нет. Националы, драпая, успели прихватить столь ценное имущество. Прикидываю: это могла быть та самая пушка, расчет которой ночью перестреляли Миша Тенин с товарищами. Хорошо сработали! Не то худо бы пришлось горисполкому! Но почему снаряды до сих пор валяются здесь? Не подходят к трофейной «Рапире»?

Под зданием телеграфа, на перекрестке улиц Ленина и Суворова, новая гора битой техники. Остовы грузовиков, посиневшие малокалиберные пушки. Говорят, это сработал взвод казаков, вечером девятнадцатого июня успевший прорваться к горисполкому. Они сражались как герои.

Для полноты экскурсии делаем бросок к транспортному кругу у мостов. Еще раз смотрим на дырявые прямоугольники окон предмостной девятиэтажки. Оказывается, там сидели агенты националистов — обычные бендерские горожане, корректировавшие огонь молдавской артиллерии по танкам ПМР, штурмовавшим мосты. Они могли видеть и передать врагу сведения о движении нашей колонны… Когда их схватили, оказалось, что они вовсе не молдаване, а люди вполне русские и даже зажиточные. Ну и развалы… Из одного и того же дома одни жители звонили в Тирасполь, а их соседи — в полицию и в Кишинев…

За кругом, на валах старой Бендерской крепости, копошатся солдаты Российской армии, делают амбразуры. Сподобились, как жареный петух всю задницу исклевал! Хорошо им румыны давеча наподдали! На всякий случай решаем близко не подходить, рассматриваем работы в бинокль. Как ни странно, мы им вовсе не сочувствуем. Давайте, трясите задницами! Сколько надо было людей укокошить, чтобы «русиш официрен унд зольдатен чуть-чуть думать голофа, брать шмайссер, лопатка и копать ямка»!

Еще второго марта молдавские волонтеры захватили военные склады в Кочиерах, окружили в одной из казарм солдат и офицеров, успевших разобрать оружие, и взяли в заложники семьи военнослужащих. Но командование 14-й армии во главе с Неткачевым ничего не сделало для помощи окруженным и освобождения заложников. Тогда это было поручено батальону гвардейцев Приднестровья под командованием майора Воронкова. Гвардейцы под огнем эвакуировали женщин и детей, в то время как русская армия пунктуально исполняла приказ «ни во что не вмешиваться». Была стрельба по машинам и автобусам с людьми, и были раненые и убитые, в том числе среди российских военнослужащих и граждан. Смертью храбрых погиб и комбат Воронков. Но Неткачеву все сошло с рук. Была у него и его штаба в запасе хитрость: если убит или похищен кто-то из военнослужащих или членов его семьи, в Москву подают данные, что это происшествие не имеет отношения к Российской армии, потому что этот военнослужащий якобы раньше успел присягнуть на верность Приднестровью. Известно, что все принявшие присягу ПМР увольняются моментально, с потерей пенсии и всех социальных гарантий. И все же многие офицеры и прапорщики на это идут. А те из них, к кому домой уже пришла беда, — и подавно. Так и пишут в своих заявлениях: «В связи с тем, что я хочу защищать свой дом и свою семью, а четырнадцатая армия соблюдает нейтралитет, прошу принять меня в ряды гвардии ПМР».

В обратный путь пускаемся параллельной улицей и где-то посреди нее замечаем, как в магазин впархивает стая лампасно-галифастых попугаев. Подходим ближе и через разбитые витрины видим нежные объятия казаков с телевизорами. Начинают тащить. Самый здоровый, пузатый громила обхватил большой «Блэк Тринитрон» и направляется с ним к дверям. По залу с криком, пытаясь пресечь мародерство, мечется то ли хорунжий, то ли есаул. Подчиненные его не слушают. И тогда он выкрикивает последний аргумент: «Братцы, да что вы себя не жалеете! Ведь примета есть — кто до боя трофей потянет, непременно убьют!» Это вдруг действует. Пузатый останавливается. На его щекастом красном, как помидор, лице видна борьба жадности и суеверия. Затем он разражается площадной бранью и бросает на пол тяжеленный телевизор. Оглушительно лопается кинескоп, по полу летят осколки. Хорунжий и другие подпрыгивают, как девчонки над скакалкой. Раздосадованный пузатый кричит:

— Казаки! Бей румын! Айда за мной!!!

Вся банда выскакивает из магазина и бежит куда-то в сторону горисполкома и базарной площади.

— Молодцы, — иронизирует Семзенис. — В ту сторону им до румын километров пять махать…

Казачья вольница. Рядом сражались их братья-герои, а эти ведут себя как шалопаи… Возвращаемся полные впечатлений и как раз вовремя. Вездесущий Али-Паша занялся пресечением пьянства и постановкой под контроль наличного алкоголя. Участвуя в затеянном им обходе, диву даюсь, как много спиртного у меня под носом было стащено из окрестных магазинов. В результате разборок теряю часть завязавшихся было отношений. Я тоже был против пьянок, и меня подозревают в закладе. После обхода все сумрачно успокаиваются. С досады никто ни с кем не хочет говорить.

54

Атака на полицию в восемнадцать часов не состоялась. Нет боеприпасов и техники. И нас тоже не атакуют. Зато возобновился минометный обстрел. В горисполкоме руководители обороны, будь они неладны, вновь начали совещаться. Сдается, мины летят через наши головы и падают в центр города как раз по этому случаю… Лучше бы разогнали балаган на центральной площади да подкрепления и боеприпасы слали! Правильно нас подчинили не им, а командиру второго, Бендерского батальона. Подполковник Костенко и его бойцы вызывают у нас благоговение. Их упорство, умение использовать любые подручные средства и таранные удары по молдавским бэтээрам, наносимые безоружными артиллерийскими тягачами и минными разградителями, уже стали легендой… Мы знаем, Костенко требует, чтоб из Тирасполя вновь прислали наши танки. И это правильно. Это сильно поднимет моральный дух в ожидании атаки танков румынских.

Пока светло, слоняюсь по комнатам, разглядываю следы обстрела. Оказывается, не только из крупнокалиберного, но из обычного оружия в нас тоже густо стреляли. А я-то во время перестрелки, оглушенный волнением и грохотом пулеметов, не видел и не слышал этого! Взводный сказал: быть начеку, да мне и самому известно, что националисты любят наступать вечером, но редкий минометный обстрел пока ни во что серьезное не перерос. Стемнело. Затих центр, зато усилилась беспорядочная стрельба с окраин. Расхрабрившиеся волонтеры и румынва показывают свою удаль. Тоже можно было ждать… Ну, надо спать! И сразу же надежды на спокойную ночь развеиваются быстрее дневной пыли и дыма.

Начинается сильная, напористая стрельба у парка и в стороне улицы Дзержинского. Перестрелка быстро смещается ближе к нам и к центру, и все понимают — это дурной знак. Еще не закончилась она, как по нам открывают шквальный огонь со стороны Ленинского и высоток на улице Горького. Несмотря на повторение приказа не стрелять, лупит в темень из пулемета Гуменюк. В ответ дают прикурить так, что все здание трещит, во множестве мест пробивает стены, разлетаются внутренние перегородки.

Вопль: «Это Шилка»! Гуменюк выскакивает с перекошенным лицом. Кричит: «Помогите!» Тащит своего второго номера. Тут уже ничем не поможешь. Голова прострелена навылет. Но это не Волынец. Это наш болгарин напросился к Гуменяре на свою судьбу. В злобе ору:

— Дострелялся без приказа, сволочь?!

Огонь такой, что Серж и Жорж вынуждены бежать из торца дома, простреливаемого теперь с двух сторон. В разных местах загораются шмотки и мебель. Потушить не можем. Серж говорит, что он с Жоржем, пулеметом и двумя-тремя добровольцами останутся наверху, на пятом этаже, который был расчищен заранее. Какой мудрый был приказ! А я, невежда, смотрел на вышибание стекол и выкидывание барахла из окон, как на варварство! Как, причитая и охая, бегал внизу наш дед! Мне говорят, чтобы я шел с остальными вниз, располагал бойцов на случай неожиданной атаки врага через Первомайскую. Соглашаюсь. Под таким обстрелом чем больше наверху людей, тем больше потерь.

Как только спускаемся вниз, вокруг дома и в частном секторе начинают рваться мины. Честно говоря, только из-за них мы не драпанули. Гуменюк и Семзенис, посланные в дозор к частному сектору у балки, не выдержали и сбежали обратно к нам, под защиту перекрытий. Я подумал, что, пока бьют минометы, мули близко не сунутся, и разрешил. Четвертый этаж горит. Набегами пытаемся препятствовать огню на третьем. Кажется, что, если загорятся два этажа, ребята наверху просто задохнутся или изжарятся. Пытаясь выкинуть из окна горящие шмотки, получает пулю Штехман. Серьезное ранение, повреждены кости руки. С трудом удается остановить кровь. Так половину отделения запросто перестреляют! Положение кажется угрожающим. И нет ясности ни в себе, ни вокруг. Ощущение такое, будто все происходит под тройной порцией анальгина, в бреду, а не наяву. От взводного прибегает Кира с приказом оставить наверху несколько человек из бывалых и вести остальных вниз, в укрытие. Кричу, что уже выполнено, но дом горит, сгорят люди. Кира смотрит и говорит, что фигня. Ветра нет, выгорает местами. У них тоже пожары — и ничего. В промежутках между фразами он прыскает, а то и хохочет во все горло. Спросить, чего ржет? А вдруг он того, повредился в уме, или контуженный? Заметив мой недоуменный взгляд, снова смеется и объясняет:

— Курятник у нас разбомбило! Куры взбесились! Давай разбегаться как скаженные! Кому на голову, кому под ноги! Перья столбом, командир чихает, ему все это дерьмо в нос… У кореша автомат в курином говне, а по Драгану петух бежит, как по бульвару! Когтями его по спине как дернет… И тот орать!

Ну да. Видел я этот курятник в домишке, где расположился Али-Паша. Плакал наш запас свежего провианта. Пытаюсь удержать связного, чтобы переждал, не шел обратно под минами. Но Кира отрывает от себя мою руку и шагает в проем.

55

В сереющем свете утра двадцать второго июня стрельба стихает, и становятся слышны треск пожара, шорох и стук осыпающихся углей. Со двора кричим наверх. В окне появляется Жорж и показывает, что у них все хорошо. Приходят проведать нас горбатовцы. Прошу их помочь с эвакуацией Штехмана. Сразу соглашаются, потом спрашивают, что это за труп между домами лежит. О черт! Кого это еще убило? Иду смотреть. Дедуся готов. Добегался по двору со своими охами. А ведь по возрасту мог знать, что к чему. Но он, наверное, в Отечественную войну Ташкент брал или в оккупации самогонкой торговал, пока другие за него под Москвой и Сталинградом дрались. Вот и поймал мину под задницу. Так прилежно на стену портреты генсеков вешал, старался, при всех властях сохранялся, а тут оба-на! Не помогло! У меня не осталось к злосчастному деду ни капли сочувствия. Дурак — он и в Африке дурак. Оглядев труп, говорю, что не интересует. Пусть валяется, пока не кинут на грузовик. Забрав Штехмана, бережно баюкающего свою покалеченную руку, соседи уходят.

Является измотанный, сумрачный Али-Паша. Во втором отделении двое раненых. В третьем убит хохотун и весельчак Кира и тяжело ранен еще один ополченец… Все от минометного огня. Итого потеряно шесть человек за ночь. Казаки и ТСО отброшены назад, и тоже понесли потери. Националисты заняли железнодорожный вокзал на станции Бендеры-один и все сколько-нибудь значимые здания и пункты вокруг ГОПа. Весь прямоугольник между улицами Московской и Коммунистической оказался в руках противника. Оставлены здания горкома партии и комсомола, городская библиотека… Теперь позиции нашего взвода оказались на выступе, ограничивающем продавленный участок обороны.

Вот почему при таком сильном обстреле нас не атаковали! Блокировали огнем, а атака была справа! Вчерашний же бой, которому я так радовался, был не настоящей атакой, а разведкой. Получили от нас по всем правилам — и перенесли удар правее, в район за парком. А нам и ответить нечем. Вот оно, руководящее головотяпство! Досовещались…

Приказ комбата — держаться во что бы то ни стало до прибытия многократно обещанных техники и людей. От него приволакивают неприкосновенный запас: тот самый цинк патронов и несколько гранат. Кое-какую еду и ведро с частью патронов и гранатами отправляем по веревке наверх, к Сержу. По лестнице все еще не подняться. На ступеньки завалились доски одной из разбитых перегородок и продолжают гореть. Война моторов конца двадцатого века: кидай! лови! что ты сказал?! а?! тяни! Техника и связь на грани фантастики.

Из батальона приносят плащ-палатки для переноса наших погибших товарищей к машине, которая увезет их в последний путь, домой. Собрались все, кто мог. Стоим, сняв головные уборы, и молчим. Окрестные дворы заполнены дымом пожарищ. Али-Паша нахлобучивает на голову десантный берет, и руки вокруг тянутся к автоматам.

— Отставить салют! — Паша смотрит он на нас. — Салютовать будем по румынам. Будете их на мушку ловить, о ребятах, чтобы не промахнуться, помните…

Нестройно опускается поднятое было оружие, руки носильщиков берутся за края плащ-палаток…

Взводный с усталым и каким-то виноватым выражением на лице сидит под стеной.

— Малообстрелянные, половина совсем не обстрелянных людей… Что поделаешь… Не могу я сразу везде быть… Минута — сбились в кучу и — мина! — По его лицу проходит болезненная гримаса.

Он будто оправдывается перед собой. Не передо мной же. Я молчу. У самого на душе скребут кошки и мысли прыгают в поиске выводов, чтобы такое больше не повторилось. Погибшего пулеметчика себе в вину поставить не могу. Но если бы не метался по этажам, Штехмана в строю можно было бы сохранить…

Гуменюк тише воды, ниже травы. Старается никому не лезть на глаза. Без чьего-либо распоряжения пошел растаскивать обгорелые доски, а когда я пришел к лестнице, исчез. Через некоторое время нахожу его напряженно смотрящим в сторону врага. Неподалеку угрюмый Федя затаптывает продолжающие дымить угольки.

— Изжарились твои котята!

— А? Да не… Кошка их сразу вниз за шкирку повытаскивала. Я видел.

Куда она с ними дальше? Оставленная беженцами живность страдает наравне с людьми. Если я правильно понимаю, следующий удар должен прийтись прямо по нам. Развивая ночной успех, противник должен отбросить нас с Коммунистической и Первомайской, чтобы окончательно открыть себе дорогу в центр. Не сделают этого — будут дураками… Вот-вот должны начать… Ухо ловит отдаленные хлопки. Снова минометы!

— Ложись! В укрытия! — разлетается в стороны мой крик.

Тр-р-рах! Разрывы на стороне противника. Наши минометы бьют по националистам! Где же вы вчера и сегодня ночью были, родимые?! Обходит бойцов радостный Али-Паша. Помощь пришла! Пятьдесят человек, два миномета с расчетами и бронированный «КамАЗ» со скорострельной пушкой. Есть НУРСы для нашей БРДМ… Это счастье! Но это не тираспольская помощь. Это — все, что смогли наскрести посланные батей люди на другом берегу, добровольцы, которым оказалось достаточно нашей просьбы и не понадобилось приказа. «КамАЗ» вообще местный, бендерский. Его привел с одного из заводов тот самый ночной старший сержант. А республиканское руководство и их Управление обороны до сих пор не прислали ничего. Перенесенная на утро атака полиции вновь сорвалась…

Минометчики продолжают обстреливать противника. Мины рвутся на улицах за кинотеатром, в парке и частном секторе перед ГОПом. Просыпаются и националисты. Фить-фить-фить-фить… Тр-рах! Первые несколько мин падают вокруг нас на крыши домов, одна разрывается в пустом дворе слева. Но едва успеваем попрятаться, огонь уходит в глубину, наши и вражеские минометы начинают дуэль, нащупывая друг друга. Издалека, от ГОПа и Ленинского, очередями поверху бьют скорострельные зенитки. В ответ дает трель пушка «КамАЗа». На этот раз наци не успели, и с развитием ночного успеха им придется повременить.

Еще через час получаем команду сдать свои позиции вновь прибывшему подразделению и сосредоточиться в двух кварталах позади, на Комсомольской. Сидевшие наверху Серж, Жорж, Сырбу и Кравченко спокойно спускаются вниз — у лестницы уже прогорело. На вопрос, как провели время, выпачканный золой Сырбу беззаботно отвечает:

— Как кырнэцей[49] на сковородке!

Вновь прибывшие рассказывают, что за прошедшие сутки в Парканах собралось много техники и людей. Настрой боевой, ждали приказа выступать в Бендеры, но им сказали, что город уже освобожден. То, что поведали батины гонцы, стало для них откровением. Начались вопросы и разбирательства, но большинство не решилось нарушить поступивший сверху приказ…

Тем временем в кварталы к ГОПу и типографии пошла наша разведка. Все что можно собрать, стягивается командиром бендерского батальона в кулак для штурма горотдела полиции, в который раз переназначенного на шестнадцать часов. А на стороне врага уже нет растерянности, что была вечером двадцатого, и не тычутся бестолково в разные стороны его колонны, как это было вчера. Везде он нащупал соприкосновение с нами, и гудит от очередей малокалиберных пушек воздух, режут ухо свист и звонкие разрывы мин…

Сидим и ждем. Где обещанные танки и боеприпасы? Что это вообще за чертовщина и о чем в Тирасполе думают? Наконец, говорят, идут танки. Нам приказывают для обеспечения скрытности их передвижения прочесать кварталы от улицы Суворова до Днестра. Ночью там вновь были замечены снайперы. Растянувшись группами на три улицы, идем, слушая, не грянут ли поблизости выстрелы. Сзади начинается бой. А мы занимаемся черт знает чем! Дохлая затея… Надо было загодя разместить на крышах высоток собственных наблюдателей и снайперов. Пытаемся оглядеть район сверху, но и в одном, и в другом, и в третьем доме чердаки закрыты. Распоряжение из горисполкома… Никого не обнаружив, выходим к прибрежным переулкам и поворачиваем по улице Ткаченко назад. Второй раз иду по этой улице. Вернее первый раз шли, а сейчас бежим, потому что наверху, у ГОПа, гремит, во все стороны расползается бой, в который уже вступили так неуклюже прикрывавшиеся нами танки. И мы знаем, что нужны там, а не здесь.

56

Ни с того ни с сего начинают выть сирены гражданской обороны. Бросаю последний взгляд на обидно пустой мост. Никто не идет по нему, как два дня назад, на помощь Бендерам. Только перед створом железнодорожного моста стоит одинокая самоходная зенитка — «Шилка». Движется ее широкая башня с локатором наверху.

И в этот миг из-за знакомой девятиэтажки выскакивают самолеты и устремляются в сторону Паркан. В уши врывается реактивный гул и громкий, будто вибрирующий, то ли треск, то ли визг: «Р-р-р-а, ррр-р-а!». Самолеты задирают носы в зенит над мостами. От них отделяются и падают вниз темные капли. Ррр-р-а! Из воды у мостов стремительно поднимаются высокие, как огромные пирамидальные тополя, кипящие фонтаны. Черные тучи выбросило из берега Днестра в небо, и дороги с домиками за ней не видно больше. По саду в пойме, расходясь от взрывов кольцом резко вздрагивающих деревьев, мчится ударная волна. Да это же бомбежка! Вот тебе, бабушка, и Лихая!!!

Кажущиеся невнятными крики. С трудом фокусирую сознание на них.

— Ложись, лейтенант, ложись! — кричит прилегший на землю позади меня Кравченко. Рядом с ним распластался Гуменюк. Прежде чем в сознание успевает дойти смысл этих слов, я сам невольно пригибаюсь, и тут раздаются слившиеся в один громовой раскат удары. В грудь и лицо толчком бьет воздух. Грохот такой, что, кажется, после него ничего уже не будет слышно. Но затем кипящие фонтаны воды с шипением рушатся вниз, звенят по улице осыпающиеся оконные стекла. На парканском берегу продолжают оседать облака выброшенной в воздух земли. И над ними будто неподвижно застыл в попытке ракетой уйти вверх самолет. Ррр-р-ра! Он клюет носом и, уменьшаясь, начинает снижаться над горизонтом. Не падает, уходит. Но за ним потянулся дым!

— Горит, собака! — долетает едва различимый после обвального грохота в ушах крик.

— Боже ты мой, вот дерьмо так дерьмо! — ахает кто-то рядом со мной.

По-моему, это Витовт. То ли ему, то ли самому себе, как только что постигнутое откровение, выдаю:

— Это — война!

«Конфликт», «волнения», «беспорядки», «спор», «наведение «конституционного порядка» — все множество словоблудческих терминов, предназначенных для того, чтобы политики могли замаскировать очевидное, помогая гражданам как можно дольше прятать страусиные головы в песок, у нас на глазах перечеркнуто стремительным самолетным махом. До авиации дошло дело. Дальше — некуда! И для определения происходящего осталось только одно короткое верное слово — война. Во всей полноте его смысла.

Ну и придурок же я, что на все сто процентов это дошло до меня лишь теперь! Уже погибли первые товарищи, но все казалось, что этого не может случиться со мной. На войну пошел, как в чужой сад за черешней полез. Четверть страха, три четверти восторга от собственной смелости. А оно вот как может быть: не думал, не знал, за квартал от тебя бомба упала — и крышка, капут. Или ползай остаток жизни на костылях, дергая головой и помыкивая… Звенит в ушах. Подскакивает Крава:

— Лейтенант, какого черта ты стоял? Контузию или осколка захотелось?!

— А?! — Перевожу взгляд на него и честно отвечаю: — Не понял я тебя…

Кравченко сокрушенно качает головой: нельзя, мол, так.

— Да ладно тебе, Крава, — храбрясь говорю я, — от бомб осколки и волна разлетаются на восемьсот метров, а тут подальше будет. Что же, сразу с землей целоваться?

— Читал, небось, где? — раздается насмешливый голос взводного. — Вот что, младшой, чтиво — вещь хорошая, только на него сверху запас накидывать не забывай! Радуйся, что обычными «пятисотками» пожаловали. Были бы крупнее бомбы, ты бы про свои восемьсот метров все доподлинно унюхал! Порядок у вас? Так слава Богу! Закончили балдеть — и вперед!

Подбежавший вместе с взводным Серж молча меряет меня презрительным взглядом и сплевывает. Но я слишком ошарашен.

— Ладно вам, говорю же: не понял я… — повторно оправдываюсь с упавшим сердцем.

Ребята возобновляют движение. Моих распоряжений не понадобилось. Вместо того чтобы их отдавать, я оправдывался. Впереди — оживление. Гуменюк рассказывает, как в Афгане он один раз так же лежал, смотрел, как авиация утюжит «духов». Потом пошли в атаку, а там никого нет. Ни тебе обосранных шаровар, ни окровавленных тюрбанов… Все, мол, авиаторы — такие вот косоглазые стервятники, и поэтому бомбы действительно не так уж и страшны.

— Разговорчики! Бегом вперед, и за крышами смотрите лучше!

И вот наконец щелчки пуль по деревьям и стенам, бжикнули искры от края бетонной плиты. Откуда стреляет? За шумом боя не слышно… Кажись, за этим углом он нас уже не достает. А ну его к чертовой матери, этого снайпера, в нас на пустой улице не попал — значит много не навредит! Вперед, туда, где бой!!!

Не успели… На улицы вблизи горисполкома выходит из сражения техника. Ее участие в освобождении города закончено. У одного танка при первых же выстрелах заклинило пушку. У второго — пробиты пулями подвесные баки, горящую солярку спешно закидывают землей. Али-Паша разочарованно свистит: «Кто же ходит в атаку с подвесными баками? Ох, танкисты…» Остальные танки сломались, не доехав до передовой, и уже ушли обратно в Тирасполь на ремонт. Поодаль экипаж возится с «Шилкой». У нее тоже заклинены стволы. Снует туда сюда МТЛБ с воткнутым в башню вместо пулемета черенком от лопаты…

57

Нас уже ищут. Едва отдышавшись, бежим за делающим нетерпеливые знаки связным. До чего жарко… Я уже потерялся, где мы. На Комсомольской, Московской? Как же приходится тем, кто вообще не знает города? В одном из дворов вижу «КамАЗ» и возле него нашего батю, разговаривающего с Костенко. Шевелятся губы, но о чем говорят, за треском выстрелов не слышно. Командир Бендерского батальона, будто в сердцах, отмахивается рукой и быстро отходит к своей потрепанной и битой легковушке. Видно, попали где-то в переделку… Взмыленный, не успевший отдохнуть водила прыгает в кабину и тут же газует. Батя нетерпеливо зовет и тут же начинает вводить в обстановку. Гвардейцам Костенко удалось продвинуться по улице Дзержинского до Московской и вдоль железной дороги на консервный завод. Цепь опоновцев отступила и теперь держит завод под обстрелом. Противник без боя оставил железнодорожный вокзал. Тираспольское ополчение вновь заняло библиотеку, но дальше продвинуться не смогло, под сильным огнем залегло на Пушкинской. ТСО очистил от мулей район вокруг «Дружбы» и дошел до Кинопроката. Группы нашего батальона уже бьют националов за кладбищем, удачно продвинулись соседи на шелковом. В общем, кое-чего добились с той калечной техникой… То-то молдаване вызвали авиацию на мосты. Воображают небось, что по ним в город мчатся полчища сепаратистов… На самом деле людей мало и воздействие бомбежки на их моральное состояние удручающее. Пока не расклеились, врага надо добить.

Посреди разговора Батя резко поворачивается и кричит:

— Ну что там у тебя?

Кому это? А-а, вон за «КамАЗом» рация…

— Нет связи, хоть плачь! Ящик с болтами, только со склада! Пока всю схему пройдешь и прочистишь…

— Меня это е…т? Сейчас люди в атаку пойдут, ты их без связи оставить хочешь?! Ах ты, е… твою мать! Хоть бы один бэтээр с действующей рацией был!

Со стороны ближайшей парадной какие-то женщины со свертками и бидоном в руках зовут: «Мальчики, идите сюда! Попейте, съешьте что-нибудь, мальчики…» Ну какая сейчас может быть еда? Жадно пьем принесенную жителями соседних домов воду. Вслушиваемся в команды и обрывки разговора. Речь о том, что с достигнутых рубежей надо бы клещами обойти горотдел полиции, наступая на заводы: пектиновый, маслоэкстракционный… Но снова нет сил, и вместо прежнего плана хотят пытать счастья атакой прямо на ГОП. Приходит наш черед. Сверяем часы. Наш взвод двинет вверх по Комсомольской, поддерживаемый бронированным «КамАЗом» с зениткой. Вторая группа с бээмпэшкой, которую с трудом выпросили у российских военных и спешно формируют на нее экипаж, пойдет по улице Кавриаго. Первый рубеж — улица Дзержинского. При выходе к ней со стороны улицы Московской и железнодорожных путей к нам присоединятся штурмовые группы других батальонов. Установив контакт с ними, с трех сторон атаковать и взять ГОП — рубеж номер два. Затем, развивая успех, занять высотки и частный сектор за ним, установив прочную оборону по линии железная дорога — консервный завод — балка. По данным разведки, в кварталах перед ГОПом противника нет. Утром был, а сейчас отошел. Этим и планируется воспользоваться. Кроме того, нас поддержат два миномета, бээрдээмка с НУРСами и одна свежеукраденная где-то складов, а то и вовсе с постамента пушка ЗИС, которая стоит у железки, откуда она хоть как-то может по врагу стрелять. Поразительно, для старушки даже снаряды нашли. А где же трофейная «Рапира»?

Серж сердито косит на схему города глазом и кривится:

— Рубежи, мать их так… Раз кишлак, два кишлак! Десяток кварталов, несколько высоток и ГОП — на две роты пехоты не многовато будет?!

— Ты, кроме болтовни, что предлагаешь?! — недобрым голосом, останавливает его Али-Паша. — Ты мне баки бьешь, что столько улиц и объектов такими малыми силами не занимают? Кому политинформацию читаешь? Даже он, — взводный тычет пальцем в меня, — это знает, хотя и мент! Если не атаковать сейчас, то, когда румыны подведут резервы и окончательно укрепятся, мы их не выбьем оттуда никогда! Они нас легче выбьют! Во что бы то ни стало дойти туда, где линия обороны будет удобнее и короче! Тогда, считай, удержались! И свой треп мне здесь больше не разводи!

Взводный продолжает хмуриться, но голосом мягчает.

— Надо сейчас попробовать, пацаны, надо… Видите, что творится? Завтра это делать будет поздно. Двигайте на исходную и технику ждите.

Устроившись в подъезде дома в крайнем квартале, тихо переговариваемся. Серж по-прежнему чурается меня, белая кость. Но мне и так слышно, что он Жоржу в мозги вкручивает:

— Вот что бывает, когда замполиты командуют! Город сдали, город взяли! Приказчики, мать их так! Раз бумажка, два бумажка, а где люди — там какашка! Все в наших руках было, так нате, второй раз кровью харкайтесь! Нам бы позавчера эту технику…

Жорж сокрушенно мотает головой.

— Да, с этими силами мы бы город отбили! А теперь стремно… Как бы не случилось чего…

— Во-во! Ты про гранаты-то не забывай…

По приказанию Али-Паши почти все гранаты переданы опытным бойцам, которых он поведет впереди. Мы же с ополченцами, идя сзади, будем довольствоваться бутылками, волочь пулеметы и стрелять по окнам и чердакам. Урча мотором, дворами подъезжает «КамАЗ». Взводный и Серж отправляются к экипажу на переговоры. Остальные нервно курят и перебрасываются ободряющими словами.

Возвращаются. Уточняют мне задачу — держать «форточников». Часть отделения с ополченцами обязательно пустить дворами по обе стороны и чтоб обратно на улицу поменьше выкатывались. На мой дилетантский вопрос показывают сорванные квартирные двери, которыми обвешан с боков «КамАЗ», и поясняют, что эти «экраны» — самопальная защита от кумулятивных гранат. Передние называются калитками, а задние — форточками. Стало быть, гранатометчики противника, которые, прячась от пехоты, бьют по бронетехнике с задней полусферы «форточники» и есть. Бормочу, что уяснил, просто в милиции другая терминология. Спрашиваю, надевать ли людям те несколько, что есть, бронежилетов? Отвечают, что нет, оставить здесь. Пока бойцы добегут в них до ГОПа, будут в мыле и ни на что непригодны.

Мы в полной готовности на исходной. В последний момент приносят неизвестно где добытый, наверное, трофейный противотанковый гранатомет. Волокущий его ополченец не умеет стрелять, и оружие с уверенным видом взваливает себе на плечо охладевший к пулеметам Гуменяра. Минометы открывают огонь, швыряя в мулей последние мины. С шипением летят вдоль улицы НУРСы. Грохот их разрывов на секунду-другую глушит все.

— В атаку, вперед!!!

— Пошли, ребятки, пошли!

58

Сколько раз видел и слышал подобное с экрана, в кино… И вот теперь, надо же… Союз нерушимый!.. Пригнувшись, бегут через перекресток Серж с Али-Пашой, за ними спешат такие же настороженные фигурки. Рыча, выруливает из подворотни «КамАЗ». Выкрикиваю что-то и выбегаю за ним.

Перед лицом тяжело колышется задний борт машины. Понимаю: надо отпустить ее чуть вперед. Оборачиваюсь посмотреть, где мои. Они дружно, слишком дружно набегают следом. Бестолковыми криками гоню их по сторонам. Меня слушаются, наверное, не потому, что понимают, а потому, что видят жесты. Я сам сейчас, как тетерев, толком ничего не слышу и не понимаю, в голове осталось лишь то, что было вложено в нее перед тем, как мы пошли. Придерживаю шаг, чтобы оторваться от манящего прикрытием автомобильного зада. По нам еще не стреляют, и к концу первого квартала почти удается остыть от возбуждения и соблюсти требуемые дистанции.

Как на параде! «КамАЗ», набирая скорость, проскакивает очередной перекресток и догоняет передовую группу, чтобы поддержать огнем в тот момент, когда наши выйдут к пересечению улиц Дзержинского и Комсомольской. Оттуда можно будет обстрелять ГОП, подырявить гопникам стены, чтобы служба во славу великой Румынии медом не казалась… Быстро идут! Вот-вот начнется! Но мы от товарищей не отстаем. Только дворами получается не очень. Там все перегорожено. Кое-где заборы не перелезешь, и фланговые группы выскакивают обратно на улицу. Снова гоню их во дворы. Пусть потеют, всем в одну кучу сбиваться нельзя! Выполняют. Тут же лай, ругань, треск короткой очереди и предсмертный визг брошенной хозяевами собаки. Слева и справа гремят взрывы. Потом мощный взрыв впереди. Что это? Артиллерия? Не слишком ли рано мы пошли? Сваливается со стены и с шипением перебегает улицу, чуть не по ногам, перепуганный рыжий котяра. Не черный! Это к удаче…

Еще полквартала… Сейчас двигаться станет легче — справа будет школа, широкий двор. Мне туда. Наверху может быть пулеметная точка опоновцев. Расчистим перекресток, подтянутся справа соседи, сзади наша БРДМ — и мы им покажем Кузькину мать! Начинаю верить, что все удастся, как вчера… «КамАЗ» на перекрестке! Сходит с проезжей части влево, к деревьям, которыми обсажена улица. За ними в полусотне метров — ГОП! Прикрываясь машиной, туда же, к деревьям, начинают перебегать наши. Ускоряю шаг, хочу снова крикнуть «Вперед!», но не успеваю.

Сплошной треск выстрелов, свист пуль вокруг. Господи, что это со стороны школы делается?! Воздух словно заколыхался от работы множества стволов, выплевывающих металл и ветер. Вот это осиное гнездо! И эту лавину огня мы думали заткнуть десятком автоматчиков? Под грохот стрельбы приземистая серая туша неслышно выскакивает со стороны ГОПа. За ней вздрагивает растревоженный выхлопами мощного дизеля воздух. Поворачивается блинообразная башня с длинной пушкой. Удар! Нет, выстрел, слившийся с оглушительным, ревущим взрывом. На дыбы становится наш «КамАЗ». Борт машины проломлен, откинулась кабина, подброшена и свернута набок зенитка. Гахнуло так, что уши заложило. Рык мотора и лязг гусениц. Минуя горящий автомобиль, танк наползает на нас. Хлопок с взлетевшей по улице пылью. Мимо танка в «молоко» уходит граната. Железный стук пулемета, новый резкий удар по ушам — второй выстрел танковой пушки. Снаряд рвется где-то далеко позади.

— Атас! — Жуткие какие-то, без смысла крики. В отчаянии мечусь перед забором, за столбом нахожу низкое место и перемахиваю через него. Приземляюсь на четвереньки — сверху на спину летят переломанные рейки и щепа, сорванная очередью. Угол, Боже, где угол?! Где кончается эта стена?! Наконец забегаю за дом. Грохот. Кругом грохот боя, в котором я не успел еще сделать ни единого выстрела. Автомат в пыли и земле, забившей ствол. Оттуда даже трава торчит. Вскопал им палисадник за забором, когда драпал. Стрелять из такого оружия невозможно. Есть гранаты, эргэдэшки, но не по танку же их кидать! Бутылки с бензином, и той при себе нет!

— Лейтенант, сюда! — Из двери укрывшей меня хибары выглядывает и машет рукой Семзенис. Заскакиваю к нему, бежим в комнату к окнам. Как раз вовремя, чтобы увидеть: не долетев до наезжающего танка, в воздухе коробится белый маленький парашют. Отшатываемся назад, и взрыв! Стекло вылетает. Порхают на пол с подоконника горшки и кастрюльки с цветами, сыплются иконки и вазочки с полок и круглого стола под окном. Поднимаясь с пола, чувствую металлический привкус во рту, по щеке что-то течет. Хватаюсь рукой — кровь. Запястье тоже порезано. У Семзениса в плече торчит осколок стекла. И тут вижу, как в развернувшийся башней от нас танк одна за другой попадают две бутылки с горючей смесью. Обрадовано крича, Витовт достает и кидает третью. Недолет. Она падает низко, на гусеницу у катка, и растекается вспыхнувшей лужей на землю.

Рыча, танк дает задний ход. Крутится на гусеничной ленте чадящее пламя. Снова гремит его пушка. С поразительной быстротой сдав назад к улице Дзержинского, он останавливается на перекрестке и начинает лупить во все стороны как угорелый. Пламя и дым на броне, танкистам, похоже ничуть не мешают. В довершение всего начинается минометный обстрел. Что танк не раздолбает в фасад, то разнесут со двора мины. Это разгром.

Переглядываемся: надо уходить. Подбираю с пола обломанный лист алоэ для наших царапин. Из разбитой дешевенькой рамки хмуро смотрит на созданный его батюшкой свет Иисус Христос. Он не понимает, кто мы, кто скинул его из красного угла и что здесь вообще делается. Божьего заступничества ждать не приходится. Галопом мчимся по дворам. Какая сволочь придумала проволочные сетки? Не защищают и не перелезешь эту дрянь! Натыкаемся на страшно обрадовавшихся Тятю и Федю, которые рассудительно не спешили и в момент поражения находились на улице позади всех. Это не мешает Тяте с подкупающей искренностью сообщить, что они чуть не обосрались.

Через двадцать минут взвод собирается за домами, недалеко от места начала атаки. Али-Паша мрачен.

— Потери, потери есть?!

— Не знаю, — говорю, — не видел. Мои по дворам скакнули все. На улице никого. Ни стоя, ни лежа, никого из моих там не осталось.

Жорж и Ваня Сырбу под руки тащат кого-то из своего отделения. Раненый прыгает на одной ноге. Перетянутая грязной веревкой, как жгутом, штанина внизу вся в крови. Им неуклюже помогают. Последним приходит комод-два.

— Ну?!

— Так и есть, — устало отвечает взводному Серж. — Двое убито. Сразу, очередью на стене. И двое ранено. Осколками, уже при отходе. И в «КамАЗе» легли все.

— Как же это ты, с гранатой, а?! — тоскливо спрашивает Али-Паша.

Я понимаю — это о той, не долетевшей противотанковой гранате, от взрыва которой порезало стеклом меня и Витовта.

— Показалось, доброшу, — устало отвечает Серж. — Второй раз вижу такое, — качает он головой. — В Афгане после такой же атаки еле-еле своих убитых и пленных отбили, когда их «духи» уже на ослов вьючили… Там хоть было кому отбивать!!! — неожиданно выкрикивает комод-два.

Меня тоже охватывает злость. На то, что дела обстоят так худо, на муть, повисшую в голове, на страх, задним числом ползущий по спине и давящий грудь. Румынские военные, в значительном присутствии которых уже не приходится сомневаться, — это куда опаснее, чем полиция и куча пьяных волонтеров.

Бросаю взгляд на Гуменюка. Тот снова чувствует вину больше всех. Это он, навскидку и без прицела, ударил из гранатомета мимо. Теперь судьба его — быть простым рядовым. Я тоже в позоре. Поприсутствовал в бою без единого выстрела, толку от меня, как от козла молока вышло. А потери: один третьего дня, шестеро вчера, четверо сегодня… Треть взвода как корова языком слизала! И если бы успел выпереться со своими людьми под окна школы, было бы еще хуже…

Скоро становятся известны общие масштабы катастрофы. Атака второй группы по Кавриаго тоже кончилась плохо. БМП сгорела. Глупо сгорела, вместе с экипажем и десантом. Все одиннадцать человек. Им надо было высадить людей у пятиэтажки на Кавриаго, но они почему-то проследовали на скорости мимо, к улице Дзержинского, и там водитель ошибся, сделал неправильный поворот. К ГОПу надо было направо, а развернулись налево. И полицаи влепили им прямо в зад из пушки или чего-то вроде того. Остальную пехоту отрезали от бээмпэшки огнем из той самой пропущенной пятиэтажки, положили, а затем закидали сверху минами. Местность с той стороны более открытая, и потери от минометного огня оказались большие: двое убитых и пятеро раненых. Продвижение третьей штурмовой группы, которая должна была поддержать нас при выходе на промежуточный рубеж, застопорилось на перекрестке Дзержинского и Московской. Там тоже потери.

Проклятый румынский танк сделал свое дело и исчез. Будто испарился. Сидит где-то в засаде, сволочь. Можно догадаться, что враг усилил им свою оборону, после того как наши танки появились у ГОПа. Но обе приднестровские машины уже вышли из боя, и достойных целей не оказалось. Вот только мы попали под раздачу… Убитых больше, чем раненых! Не атака, а самоубийство! И наша единственная пушка оказалась не там где нужно, а в полной заднице, в стороне от боя! Наступать мы больше не можем. То, что сделали двое суток задержки и приказ об отводе назад части прорвавшихся в город тираспольских подразделений, уже не исправишь ничем.

— Взводный! Что дальше нам делать? О чем комбаты перед атакой говорили? Ты же слышал, о чем? — тормошит Мартынова Жорж.

Тот поднимает на него сумрачный взгляд.

— Костенко сказал, обещанных брони и людей не будет. Вместо техники обещали артналет. Сопровождать пехоту нечем, идем в психическую…

— Е… их мать!!! — рявкает Серж.

Вот, оказывается, что за взрывы слышались. Но с восточного берега дали единственный залп, который упал с недолетом, среди тираспольских же ополченцев…

Взводный куда-то отходит. Затем сквозь стрельбу вновь слышится его раздраженный голос, кричат с кем-то из офицеров:

— Что-о-о? Ради чего я людей положил?! Какого х… пошли в лобовую за б…скими обещаниями?! И теперь говорят отступать?!! Кто отдал приказ? Покажите мне эту сволочь!!!

На Али-Пашу страшно смотреть, и мрачно стоит перед ним и его собеседником появившийся словно из-под земли комбат.

— Криком не поможешь. Воевать нечем, и с других направлений уже начали отход… Горисполком — жопа, они там как шестеренки для передачи этих приказов… Из Бендерского батальона и рабочего комитета просят делегатов на собрание. Собирайте офицеров, будем решать, как быть. Так воевать больше нельзя!

— Предатели! Расстрелять их к е… матери!!!

Тут подходят командир казаков с группкой своих людей.

— Расстрелять — и айда в Парканы за народом! Не пойдут — и нам здесь нечего делать! Не нас первых сдали, еще кубанцы под Кошницей с х… в руках под огнем насиделись!

— Молчи, Бабай! Людей спровоцировать хочешь?! Я сказал, офицеров ко мне, а бойцов оставьте в покое!

Это ужасно. Возвращаемся в общежития текстильной фабрики. А они пусты. Отряд, которому мы их передали при подготовке к атаке, куда-то ушел. В угловом корпусе лежит труп волонтера, свободно пробравшегося наверх и открывшего по кому-то огонь. Вот валяются его гильзы. Мы выкинули труп в окно.

59

Как-то пусто и тихо стало вокруг. Тут бы националам самое время контратаковать, но они будто знают о нашем отходе, как вчера знали о готовящейся атаке… Знакомая психология, прямо как в том письме: «Зачем дороже платить, когда возьмут даром?» Бендерские ополченцы и «афганцы» Сержа пользуются моментом и лазят за кинотеатром, куда им посоветовали наведаться бойцы ТСО. Возвращаются пьяные. Говорят, там стоит расстрелянный автобус с награбленным. Большая часть груза пропала, но остались неразбитые бутылки с «Тигиной» и разбросанные конфеты. В «Дружбе» полно брошенных опоновцами бронежилетов. Откуда все это взялось? Война слепых… Танцы с завязанными глазами.

Вернее, это мы слепые, а националы — нет. Они быстро узнали про наш отход от «Дружбы», и тут же вернулись туда. А потом, избегая потерь, снова ушли… Враг умен и хитер. Может быть, у его офицеров и солдат не достает мотивации, но они совсем не трусливы, как о том трубят наши кликуши. Что же надумали комбаты в рабочем комитете и сколько еще продлится непонятное затишье?

Уже затемно потрясенный Гуменюк нажрался в дупелину и начал испускать надрывные вопли. Законченной истерики не вышло, потому как он тут же получил в морду от Сержа — объекта своего недавнего подражания. Да так, что аж перевернулся. На Серже лица нет. Желваки по лицу ходят, кулаки сжаты. Молчу и стараюсь ему под ноги не попадаться. Можно наплевать на все и уйти в другую общагу позади передних домов. Оно не горело, и свободных кроватей с матрасами там хватает. Но какой сейчас может быть отдых?

Во втором часу вернулся взводный. Собрание офицеров, на которое командиром Бендерского батальона были приглашены руководители города, ничего не дало. Председатель горисполкома не пришел, помощи не обещают, ссылаются на на Кицака, который сказал справляться своими силами.

Какими силами? Большая часть бронетехники подбита или вышла из строя, патронов мало, к противотанковым гранатометам едва наберется десяток зарядов на все Бендеры… А враг своих главных сил в бой еще не ввел и перебрасывает с дубоссарского и кошницкого направлений имеющие боевой опыт части. В северной половине города признаки паники, часть тираспольских подразделений ушла с периметра обороны и укрылась в крепости, а некоторые и вовсе уходят в Парканы. Прочного тыла у нас нет. Этим создаются условия для окружения бендерского батальона и других наших формирований, ведущих борьбу в южной части города. И этому бардаку ни находящийся в Бендерах командир приднестровской гвардии полковник Лосев, ни другие чины из Тирасполя не противодействуют… Раз так, постановили уходить, чтобы спасти людей и город от бессмысленного разрушения. Первыми, еще до решения собрания, ушли казаки. За ними побежали руководители из горисполкома. Костенко отдал батальону приказ готовиться к отступлению, но по просьбе председателя городского рабочего комитета Доброва и бендерских ополченцев будет ждать еще час. В надежде, что в Тирасполе одумаются, устыдятся предательства… Но чуда, видать, не будет. И теперь сержантов и офицеров батальона созывает батя. Что решим, остаться или уходить? В нашем самосколоченном и самозваном батальоне осталось от силы сто человек, половина из которых — бендерские добровольцы. Как мы с такими ничтожными силами можем остаться? Но разве ополченцы уйдут, бросив свои семьи? Что перевесит — страх бессилия или сила отчаяния?

Собрались в одном из дворов по Советской улице при открытых воротах в какой-то цех или в котельную. Большое грязное помещение. Если что, его крыша и кучи камней при входе защитят от мин. Все молчат, ждут, что скажет батя. Очень настороженны ополченцы. Их жены тоже недалеко. Слышен женский плач. И где-то по дальним углам и подвалам прячутся дети и старики, которых мы не смогли защитить. Настроение — похабней некуда. Как бы у людей истерики не случилось…

Майор, стоящий как памятник, закладывает руки за спину и говорит:

— Сложившуюся обстановку знаете. Воевать так больше нельзя. Это бессмысленная гибель людей. Знаю, ополченцы не хотят уходить. Но, если ничего не изменится, сдаться или погибнуть придется очень скоро. Это факт.

В задних рядах судорожное рыдание.

— Тихо! Держите себя в руках! — выкрикивает капитан Горбатов.

Не дрогнув лицом, комбат обводит собравшихся твердым взглядом и продолжает:

— При этом, взвесив «за» и «против», прошу сохранять выдержку и убедить бойцов не бежать прямо сейчас…

— Да никто и не бежит!

— Мы можем уйти с Бендерским батальоном. Но, я считаю, лучше уходить врозь. И они будут за спину спокойнее, и нам риска меньше. Кто бы это ни делал, те падлы, что город сдают, и румыны, которые хотят его взять, сейчас глядят на мосты. В чем состоят их сучьи планы, мы не знаем. Но в том, что нас в отличие от Бендерского батальона не знают и ни во что не ставят, есть другая возможность. Бээрдээм с шестью снарядами к установке всегда успеем взорвать — невелика потеря. Людей лодками и моторками можно отправить в Парканы за час. Румыны за это время к речному вокзалу не дойдут, особенно если выставить прикрытие… Ополченцы успеют вывезти семьи. Мое мнение такое: у кого здесь семьи, пусть сейчас же идут, занимаются женщинами и детьми. Остальные держат оборону и уходят при соприкосновении с противником не к мостам, а на речной вокзал… Других предложений у меня нет.

Капитан Горбатов, как соавтор идеи, кивает. Остальные молчат. Согласны мы или не согласны, какая разница? Ничего тут больше не придумаешь…

У пяти перекрестков остаются смотреть в ночь пять десятков человек. Одни на Шестакова, другие на Суворова. Али-Паша и Серж напротив ГОПа на Косомольской и Московской. А я, как и прежде, в общаге, нависшей над улицей Первомайской и «Дружбой»… Еще дальше к центру группа полупьяных гвардейцев, тоже отказавшихся уйти. Жиденькое колечко… Чего мы хорохорились? В любой момент мули могут заставить нас бежать…

Вдруг ночь без всякого перехода, от тишины сразу ко всем калибрам, рвется грохотом боя у Бендерской крепости. Туда, под защиту ее гарнизона ушли многие ополченцы, под ее валами должен был пройти второй, бендерский батальон. Они ведут бой! Молдавская армия снова пошла к мостам! Вот он, последний час… Значит, и нам до отхода остались минуты.

Как загрохотал, так же резко и кончился бой. Звонит телефон на вахте соседнего, уцелевшего от пожара и обстрелов корпуса, и бежит от него с ошеломительной новостью Крава: тираспольчане и российские военные из крепости расстреляли Бендерский батальон, приняв его за колонну наступающей национальной армии… Господи, Боже ты мой! Как это могло случиться? Как в воду глядел наш батя… Не будь его, не будь с нами двух-трех бывалых, как Горбатов и Али-Паша, офицеров, сложили бы мы уже свои головы, отбросили копыта в «безопасных» местах… А значит, надо подтереть испарину от страха на заднице и без самодеятельности ждать, ждать их приказа.

Опять затихла ночь. Но черный город не спит, понеслась по нему недобрая весть, и еще одна волна беженцев, самых терпеливых, но все же потерявших последнюю веру в защиту, выплеснулась на улицы. Бендерчане разбиты, тираспольские руководители морально сломлены, и четырнадцатая армия окончательно всех предала! Новый людской поток хлынул к Днестру. Уходят, все уходят… Это поражение. Но для нас это выигрыш во времени. Теперь молдавские армия и полиция вряд ли пойдут в центр до утра. Националам, которые все еще пытаются лепить себе рожу защитников мирного населения, ночной кавардак ни к чему.

Тут вновь является взводный и окидывает нас мрачным взглядом.

Страницы: «« ... 678910111213 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Приключения жильцов старого петербургского особняка в физически существующих мирах собственной мечты...
Менеджерам по долгу службы полагается быть едиными в двух лицах. Одна ипостась призвана мотивировать...
Книга «СОНАТЫ БЕЗ НОТ» посвящена последней прижизненной книге Марины Цветаевой «После России» (1928)...
Эта книга – ключ к профессиональной торговле и стабильным заработкам на рынке Forex. Авторы – трейде...
Эта книга посвящена тому, как принимать по-настоящему правильные, взвешенные решения. В ней я обобщи...
Работа над сценарием, как и всякое творчество, по большей части происходит по наитию, и многие профе...