Раненый город Днестрянский Иван

— Наши мальчики! — бросаются они к нам. — Вы здесь?! Что делается-то, что будет?! Куда нам? Говорят, мосты взорвали!

— Не взорвали. Пушечная стрельба шла, она для мостов неопасна.

— Боже, ночь-то какая страшная была! И два часа назад такой грохот снова был, такой грохот! Потом тише, мы бежать собрались, а рядом снова бу-бух!

— Румыны в округе есть? — спрашивает подошедший сзади Гуменюк.

Женщины косятся на него. С трубой гранатомета он выглядит особенно воинственно. Старик топчется рядом. Он, видно, глуховат и при каждой фразе вытягивает шею. На руках у одной из женщин маленькая девочка с большими испуганными глазами на замурзанном личике. Наверное, плакала и забыли умыть. Другая девочка, постарше, застенчиво жмется к матери. Тятя с грустной улыбкой гладит ее по голове.

— Нет, не видели. Они ночью по улицам ездили, стреляли. У соседей наших из пушки стену пробило. А во дворах чужих людей не слышно было и утром не видно… Нет их здесь.

— Что делать-то нам? — спрашивает другая женщина. — Будут еще за город воевать? Мы детей увозить собрались… Или оставаться?

Я смотрю на женщин Что сказать им? У них дети… И тут звякают оконные стекла. Издалека, на этот раз с северо-западного направления, опять грохочет.

— Сами не знаем. Обнадежить не могу. Думаю, если окружены они в ГОПе и обстрел возобновился, полезут. Или город брать, или окруженных выручать!

— Такие, значит, дела! — надтрестнутым, слабым голосом произносит дед. — Жили мы себе, не тужили…

— Вы к мостам не идите, — мягко, по-отечески произносит Тятя. — Могут обстрелять, а место открытое, как раз под пули и осколки попадете. Идите на речной вокзал. Там у наших лодки есть. И ближе будет, и безопаснее!

— Война… — качает головой бабка. — Не думала, что снова до этого доживу. Когда малой была, нас в Лихой немец бомбил. Сильно бомбил. До сих пор помню, как страшно было! Нашлись теперь новые нелюди! Страну поделили, а несогласных, значит, можно теперь снарядами и бомбами… Нелюди…

— Ну, до бомб пока не дошло! — улыбается Федя.

Прошла его бравая шутка мимо. Как-то еще больше погрустнели, поникли женские лица и фигуры. Да, не порадовали мы их. Пусть идут себе, пока можно, а нам вперед, куда взводный приказал, надо.

— Ребята, пошли дальше! Не хватало еще от своих отстать! Идем!

— Куда спешите, служивые? — спрашивает бабка.

— Вперед, — отвечает ей Кацап. — Оборону занимать, чтобы народ мог втечь!

Оглядываясь, вижу, как она грустно качает головой. Беженцы подбирают свой скарб, детей и продолжают путь. Внезапно бабка, как забыла что, останавливается и, повернувшись нам вслед, истово нас крестит.

Ускорив шаг, доходим до Советской улицы, по которой надо поворачивать к общагам и кинотеатру. Ага, вот и Серж, подтянулся дворами. Миша постоянно с ним. Считает, с той стороны опаснее. Это еще как сказать… У меня не меньше забота — не столкнуться по-глупому со своими. Но батальон куда-то запропастился. Иду к ним договариваться, как дальше пойдем. Предлагаю, чтобы не лезть в полные людей дворы, перестроиться. Они пойдут вместо меня по улице, а я выйду на квартал правее, в частный сектор, где людей меньше, узнать там обстановку и, если получится, установить прямую связь с отрядом ТСО. Серж тянется за схемой, но Миша уже кивает, говорит, что здесь они дворами пройти вообще не смогут, впереди забор городского следственного изолятора.

— Хорошо. Только к горотделу полиции не лезьте! Квартал — и точка! — решительно повторяет приказ Мартынова Серж.

— Не полезем. Оттуда до ГОПа еще квартала три будет. Зато сразу узнаем, что за движение на Коммунистической.

Получив «добро» от Сержа, веду своих бойцов дальше. Как это он со мной согласился, новый шанс выпендриться упустил? Внимательно оглядываем новый перекресток. Командир со своим охранением остался далеко позади, и мы уже за пределами указанной им полосы движения батальона. Как бы сидящие где-то недалеко тэсэошники не перепутали нас с врагом, не саданули сзади! Говорю об этом Кравченко. Пока он сосредоточенно выглядывает из-за угла, мы не высовываемся.

— Эй, — кричит Крава, — свои, пехота, стой, свои!

Они с Гуменюком начинают махать руками, потом выходят из-за угла на тротуар. Так и есть, мартыновский маршрут не подвел! К нам приближается четверка дозорных из другого отряда нашего же батальона. Видно, они, как и мы, в движении стали забирать правее. Отсюда и задержка. Выясняем у них, что все в порядке. Связные, отправленные взводным, дошли. Если бы не его требование идти дальше с батальоном, который застрял из-за всеобщего братания возле горисполкома, они давно вернулись бы к нам. Перестраховка! Говорю дозорным, что мы пройдем еще квартал вперед и уберемся с их пути к себе, налево. Они отвечают, что доложат о нас и через пару минут двинут следом.

Настроение эйфорическое. Шагаем впереди всех. Шестерка Кравы слева и чуть позади, а я с остальными — справа по улице, чтобы лучше видеть, что делается в стороне осажденного горотдела полиции. Нет сомнений, враг попросту бежал. Улица достаточно широкая, и кажется, что все на ней под нашим контролем. В отличие от пройденых, эти кварталы города с частными домиками кажутся пустыми. Впрочем, это понятно, народа тут живет мало. Вблизи находятся заброшенный строительством стадион и парк. И люди, конечно, давно потопали отсюда в сторону тихого Ленинского, подальше от Днестра и центральных улиц, где ночью была буча. Вот уже и улица Кавриаго. Вокруг совершенно спокойно, и я, вопреки договоренности, решаю продолжать движение прямо. Квартал оказывается длинным, и свернуть уже некуда, слева — стадион. Впереди становится видно хорошо знакомое мне приземистое здание кинотеатра с одинокой фасадной колонной. Я уже во власти приятных воспоминаний, на губах играет улыбка. И тут нам в лицо строчит пулемет.

Эйфории как не бывало. Все девки из головы вылетели на раз. Грохаюсь на землю, прижавшись боком к бордюрным камням. Хоть какая-то защита. Впереди лежит кто-то из моих бойцов, остальные сзади. Проворонил, осел, не знаю даже, кто где находится! Вот теперь действительно страшно! Пули крошат асфальт, цвиркают над головой. Голову не поднимешь! Шея вдруг будто одеревенела. Пересиливая себя, поворачиваю лицо, чтобы посмотреть вперед. Из кинотеатра бьет! Глаз испуганно дрожит и щурится перед огненной бабочкой на фасаде. Кажется, сейчас попадет прямо в глаз… И тут же душа заходится от ударов в голову и спину. Неужели все?! Нет, это не пули, а камни, подброшенные пулями с тротуара. Чей и откуда крик? В кого попало? Надо что-то делать, пока не поздно! Подтягиваю удачно оказавшийся не подо мной, а на локте автомат. Пропихиваю его перед собой, приподнимаю ствол и нажимаю на спуск. Целиться так нечего и думать. Просто стреляю в сторону «Дружбы». Но пулемет не унимается, не отпускает! Как холодно внутри! Хочу крикнуть, чтобы те, кто сзади, ползли назад. Но горло сжало, голоса нет. Вместо команды — мычание придушенного теленка.

Бум! Тр-рах! У колонны кинотеатра взлетает облако пыли. Это Крава стрелял из гранатомета. Его группа не попала в такое мерзкое положение, как мы. И стучит из-за угла автомат. Не попадут они по пулеметчику оттуда… Драпать! Сейчас или никогда! Пауза хоть две секунды была бы… Когда у сволочей лента кончится?! Стреляют теперь и справа, со стороны горотдела полиции. Но это не по нам, высоко. Сверху сыпется дождь сбитых пулями листьев, веточек и коры. Да это же по Краве стреляют! Как же так?! Там же вокруг наши! Где они, почему ничего не делают?!

Клекот крупнокалиберного пулемета сзади. Фасад кинотеатра расцветает частыми облачками пыли. Пулемет в нем наконец затыкается. На ватных ногах, продолжая жаться вниз как побитые обезьяны, мы поднимаемся с асфальта и бежим под прикрытие стен. Помогаю встать замешкавшемуся впереди лежавшему. Пятнистая маскировочная куртка у него на спине порвана и в крови. За углом осматриваем его. На спине полосчатые следы от пуль, большие, с разорванной у лопатки кожей, и поменьше, будто ушибленные, от милицейской палки.

— Снимай все, как там тебя?

— Костя, Костя я…

Пока мы возимся с ним, спасший нас бэтээр, повернув башенку, ведет огонь вверх, по тому гаду, что хотел заметелить Краву во фланг. Между его очередями становится слышно, как «Дружбу» продолжают обстреливать уже откуда-то слева. Наверное, это Серж и Жорж. Успокоив Костика, что ранили его не сильно, через шею и грудь бинтуем ему спину. На это уходят все наши бинты. Обильно текшая поначалу кровь останавливается. На душе отлегает. Смеемся. Ржем до упаду, вспоминая, кого и как со страху крючило на дороге. Прибегают Мартынов, Серж с Мишей, и кто-то еще. На лице взводного ходят желваки. Оглядев нас, он понимает: каким-то чудом обошлось. Докладываю ему, что один боец легко ранен очередью по касательной.

— Какого дьявола ты выперся сюда с людьми?! Где ты должен быть?! — орет на меня взводный.

Заслуженный разнос. Неуверенно объясняю ему, что хотел установить связь с ТСО и батальоном.

— Ты мне зубы не заговаривай! Установил?! Так зачем полез впереди разведки в чужой полосе?! Дурак!!! Твое счастье, что установил, помогли вам, не то сам бы костьми лег и людей сложил! — Тут Мартынов резко поворачивается к Сержу: — А ты? Я же тебе сказал следить, чтобы менты не вылезли вперед?! Ты где был?!

— Мы вместе решили, думали, так будет лучше, — вмешиваюсь я.

Эффект получился обратный. Взводный вытаращился на Сержа и рычит:

— Думали?! Ты, мудак, с необстрелянным ментом вместе думал?! Я тебе за твой гонор рога переломаю!

Серж, к моему удивлению, не отгавкивается, только обиженно поводит плечами.

— По дворам двигаться невозможно, — оправдывается он. — Сплошная возня, драпают. Румын никто не видел, батальон на хвосте… Откуда я знал, что он квартал обходить с другой стороны попрет?

— Кто не видел? Беженцы не видели? Да как можно верить населению и беженцам? Слушай, брат, ты чем в Афгане занимался?!

Тут, вижу, Серж готовится зашипеть. Но взводный, тяжело дыша, переводит дух. Устал. Сначала бежал сюда. Потом матерился. Проработка, кажется, закончена.

— Ладно! — выговаривает, как остатки пара выдыхает. — Дуракам везет. Марш отсюда на наш участок!

— А мули в кинотеатре?!

— Дойдем — проверим! Думаю, их там уже нет. Они свое дело сделали. За мной!

Как настоящие герои, мы плетемся за своим обозленным вождем в обход. Вдруг с криками «Ура! Раненого ведут!» к нам бежит группа каких-то лоботрясов.

— Эй! Остыньте! Он пока еще в строю! — кричит Мартынов.

— Но-но! — Костик принимает бравый вид и крепче прижимает к себе оружие.

Лоботрясы переходят на трусцу и останавливаются. С их лиц медленно сползают идиотские ухмылки. Не выдержав, спрашиваю взводного:

— Командир! Они что, на голову больные? Чему они радовались?

— Горожане хотят создать ополчение, а оружия нет. Увидели его бинты и вообразили, что освободился автомат.

Вот оно что! Проглотив конфуз, безоружные добровольцы с надеждой плетутся за нами и готовятся терпеливо ждать во дворах.

48

Пятиэтажные общежития на Первомайской — как остатки расползающегося муравейника. Перестрелка у «Дружбы» и визит приднестровцев явились для жильцов сигналом к завершению начавшегося задолго до нашего прихода бегства. Как водится в этих местах, жило здесь довольно много молдаван из Каушанского, Чимишлийского и других близких к городу районов. Они, не чувствуя угрозы со стороны вошедших в город националистов, покинули его еще утром. Эта часть города всю ночь и сегодняшний день была под полным контролем кишиневских сил, и препятствий выходу населения они не чинили. Наоборот, предлагали временно эвакуироваться их транспортом и начали даже раздавать гуманитарную помощь. Южной стороной гораздо больше людей могло безопасно выйти, только город-то больше чем наполовину русский и большая часть населения националистам не верит ни на грош. Последние жильцы, едва завидев нас, спешат уйти. Нас даже никто ни о чем не спрашивает и не просит. Мы тоже не готовы к дискуссиям.

— А ну быстро все к Днестру! — Разгоняют остатки населения Мартынов и Серж.

У входа в угловой корпус встречает, путается под ногами еще один дед, чуть свежее того, первого. Он то ли комендант, то ли за коменданта. Вместе с ним заходим в помещение при входе в общежитие, типа маленького фойе.

— Дед, ключи от комнат верхних этажей, живо!

Испуганные, придурковатые глаза. Мы, мол, люди маленькие…

— Папаша, обалдел, что ли?! Хватит за майно держаться! Здесь война идет!

И тут замечаю над вахтой дешевый, из распространявшихся советскими пропагандистами, фотографический портрет Горбачева на древнем, засиженном мухами планшете. Не сняли деятеля пятнистого до сих пор. Под портретом — не очень умело выписанный потускневшей краской лозунг: «Перестройке — идеологию обновления!» Серж с садистской рожей поднимает автомат и посылает в Горби короткую очередь. Летит на пол штукатурка. Гладко отретушированное лицо последнего генсека рвется, бумага провисает, и становится похоже на побитый плесенью осклабившийся череп из анатомического кабинета.

— Кто стрелял?! — выскакивает взводный.

— Я! — отзывается Серж. — Вон, смотри на это б…ство!

— Все наверх, к окнам, а ты, дед гугнивый… все лишние, марш отсюда! Сдерните эту агитацию на хрен, к е… матери! Доперестраивались!

Дырявый планшет с обрывками портрета и лозунг летит на пол. Отобрав у бестолкового дедка связки ключей, мчимся наверх. Пробовать к каждой двери их некогда. В угловую комнату дверь вышибают ногой.

Из окон верхнего этажа коротко обстреливаем кинотеатр и дома вокруг него. Мои первые выстрелы в этой войне. Как первые, а перед «Дружбой»? Все из головы вышибло… Внизу, в частном секторе, сидит с людьми и пулеметом Жорж. Под нашим и его прикрытием Мартынов, Миша и Серж перебегают на другую сторону улицы. Под стеной зрительного зала заходят мулям в тыл и врываются внутрь. Ни одного выстрела в ответ. Кинотеатр брошен. Мулиный заслон удрал, предупредив своих о продвижении приднестровцев, и чуть не отправив нас на тот свет.

Меня тянет посмотреть, откуда в нас стреляли. Сбегаю вниз и иду к ним. Увидев выходящего из фойе командира, останавливаюсь под колонной у входа. Взводный садится на корточки и смотрит на открывшуюся перед ним Коммунистическую улицу.

— Обернись, — говорит он. — Видишь, ложбинка, где вы лежали? Она вам жизнь и спасла! Были бы у румын нервы крепче, подпустили бы еще метров на двадцать ближе — и крышка!

— А знаешь, они еще пытались отстреливаться! Лично этот, заместитель твой, и гранатометчик тоже. Без толку, конечно, но хоть не усрались!

Слово «заместитель» в устах Сержа сквозит пренебрежительной иронией. Он вылезает из проема дверей, и я вижу у него пулемет. Глядя на меня с превосходством, комод-два довольно склабится.

— Трофей!

Не только у меня, у националистов, оказывается, тоже нервы сдали. Бросили свою машинку, чтоб налегке смыться.

— Как же все-таки нас обстреляли еще и с высотки рядом с ГОПом? — спрашиваю. — Говорили же, окружили их там!

— Говорят, что кур доят! Надо не слушать, что говорят, а делать, как надо! На слухах долго не проживешь, — поучает Мартынов. — И вообще, замок, — продолжает он, — командир должен башкой думать, а не у подчиненных на поводу идти, особенно в городе, где все меняется через каждые двадцать метров и десять минут! Командир без мозгов — как задница без унитаза. Что ни делает — все в говне!

— А если в штабе такой полководец присядет, вообще ховайся! — ухмыляется с высоты своего роста облокотившийся на колонну Серж.

— Он пока еще не в штабе. И я не о личностях, а вообще предупреждаю, — начальственно-добродушно отзывается взводный.

— Так я за то же самое! Тираспольский штаб-клозет мы с тобой уже видели. Не хочу поиметь такой же в своем батальоне… Майора нашего давно знаешь? Он и вправду толковый?

Затем слушаю их пояснения, что уперлись наши вояки в ГОП, местами обошли его, но кольцо не замкнули. В дома, что на улицах Горького и Кавриаго да за полицией, не совались даже. А молва понесла: окружили!

От частного сектора подходит женщина и рассказывает, как всего полчаса назад здесь стояли румынский танк и два бронетранспортера. Ее переспрашивают, действительно ли это был танк. Женщина обижается. «Я, — говорит, — что, танков не видела?! Башню с большой пушкой от тазика, что на бронетранспортерах, как-нибудь отличу!» Вот и первое подтверждение распространившимся со вчерашнего дня слухам о появлении у врага танков… Правильно, мули что, рыжие? У приднестровцев ещё месяц назад появились десяток машин. Вот националы и подсуетились, одолжили танки у братской Румынии нашим машинам в противовес. У российской армии они их взять не могли, потому что на правом берегу Днестра русских танков нет.

Ну и гусь же я лапчатый! Чуть людей под вражеский танк не вывел! Проехал бы он по нам и не заметил, что под гусеницами кто-то был… Ничего, время сейчас работает против румын и мулей! Обстановка продолжает меняться в лучшую сторону. Мы сидим на ступеньках и смотрим, как в наступающих сумерках очередной приднестровский отряд, следуя проверенным нами путем, движется еще дальше — на Ленинский. Мы же, по переданному от комбата приказу, пока остаемся здесь, помогать блокировать ГОП и обеспечивать безопасность дорог в южные районы города. Оттого, что кончилась неизвестность, впереди тоже есть наши и горотдел полиции скоро будет надежно окружен, душа снова начинает петь.

— Техники у них мало, — обсуждая вооружение проходящих, бросает Серж.

— День-два — и техника будет, — обнадеживает Мартынов. — Ты откуда родом, Эдик? — Вдруг спрашивает он.

— С Кубани.

— Казак, что ли?

— Нет. Просто родился там, а большую часть жизни прожил здесь. Сейчас забыто уже, а раньше много связей было меж Кубанью и этими краями. При царях Черноморское казачье войско отсюда на Кубань переселяли. С ним много молдаван на Кавказ ушло. Под городком моим родным до сих пор село есть, так и называется — Молдаванское. И под Новороссийском есть поселок Гайдук, а возле Анапы — село Аккерманка. Потом войны и голод отсюда народ через Украину на Кавказ гнали. Там все ж больше хлеба и работы было на больших стройках тридцатых-сороковых годов… А уж потом, в шестидесятые, люди сюда возвращались. В том числе и моя семья…

— Чего ж ты в менты, а не в черноморцы записался? Приняли бы на раз! — удивляется комод-два. В его представлении быть казаком явно престижнее.

— Да я и не думал об этом…

Серж презрительно фыркает. Ни дать ни взять кавалерийский жеребец, на которого посадили неумеху городничего. Сейчас еще и понесет…

— А я из Крыма, — продолжает разговор взводный. — Дядьку моего сюда послали служить, тут он на пенсию вышел. Ну, и я приехал с ним, ведь был он мне как отец… Серж — он такой же мигрант, николаевский, из столицы советских наркоманов. Поэтому такой худой и булки с маком любит безумно! Южный мы народ, пограничный. Вот и нашему поколению рубежи снова приходится защищать… Кабул, Сумгаит, Гянджа, все муслики хитрые… Теперь Бендеры… Тоже старая крепость турецкая! Никуда меня турецкая кровь от себя далеко не отпускает!

— Что, был у предков грех? — каверзно щурится Серж. Ему не очень-то понравилось про булки с маком. Мартынов не чувствует подвоха, кивает.

— Дважды! Первый раз — когда Крым присоединили и турки там свои гаремы бросили, а второй — прапрадед с русско-турецкой войны семьдесят восьмого года снова привез жену-турчанку.

— Так ты у нас не Паша, а паша, — с ударением на последний слог отпускает каламбур Серж. Голос у этого гнуса от удовольствия становится глумливым.

— Али-Паша Бендерский, — ни с того ни с сего ляпаю я.

— Почему?! — сверкнув глазами, поворачивается ко мне Серж.

— Потому что Бендеры.

Наглое Сержево жало расплывается в ухмылке. Взводный, уловив, что лирическим отступлением сделал промах, поднимается и говорит:

— Хватит бездельничать! Расслабились! Я тут, внизу, делами займусь. А вы оба — в общагу. Проследите, чтобы постоянно в сторону ГОПа и Ленинского кто-нибудь наблюдал! Соблюдать светомаскировку. Внизу выставить пост! И еще: телефонная связь по городу работает. Найдите телефонную книгу или узнайте у кого-нибудь номера, и с телефона на вахте свяжитесь с исполкомом, рабочкомом и другими центрами обороны. Эдик! Приказы выполнять будешь буквально, а не творчески. Специально для тебя довожу!

Тут из-за угла дома напротив в нашу сторону выворачивают несколько казаковатого вида личностей, распространяющих вокруг себя шум и гам.

— Младшой, пошли! С этими бабаевцами звездежа не оберешься! — решительно подкрепляет распоряжение взводного Серж.

— А кто они такие?

— Своих спасителей видел?

— Нет…

— И не увидишь! А это — казаки, которые видели, как вас спасали. Сейчас забьют тебе, как салаге, баки. Ничего, Али-Паша их быстро отошьет…

— Мартынов! Где Мартынов?! К комбату! — долетает до нас окрик издалека.

49

Наше возвращение вновь повергает в ужас едва успевшего отпиться валерьянкой коменданта. Его страдания растут с каждой новой открытой дверью. Остаток позднего вечера двадцатого июня проходит в расположении на постой и наблюдении за продолжающимся исходом населения Бендер. Но уходят не все. Во многих домах, и частных, и многоквартирных, люди остаются. Перед лицом неведомого будущего каждый решает сам, караулить ли свое добро в надежде на лучшее, попытаться вывезти его или же, бросив все, бежать. Мы знаем не больше их. Отвечать на одни и те же вопросы надоело, и мы стараемся не высовываться, пока рядом идут беженцы и снуют хозяева, пряча и вынося из домов самое ценное имущество.

Серж и Жорж перебрали и вычистили трофейный пулемет. Они еще раз ходили в кинотеатр, чтобы собрать разбросанные там патроны. Свой старый пулемет они отдали подольстившемуся к Сержу Гуменяре, который начал копировать манеру его поведения и вообще не прочь перебежать под его командование. Ради такого дела Гуменяра отдал им свою «муху». Поиски пожрать они начинают первыми и вместе. Приходится присоединиться, ведь не ели с утра, а ни полевых кухонь, ни подвоза сухого пайка не наблюдается. Постоянно вспоминается забытый в тираспольском кабинете горох со свининой, и от этого я чувствую себя все большим идиотом. Тащу за собой деда, чтобы он присутствовал при изъятии продуктов и видел, что ничего другого мы в комнатах не берем. Кроме случайно увиденного мною старого бинокля, который реквизируется по военной необходимости. Серж и его подхалимы такие условности считают лишними. В отношении расположенного на первом этаже соседнего дома магазинчика не церемонится вообще никто. Государственное — это наше. Страна сдохла, но ее труп мы, в надежде реанимировать, защищаем.

Множество городских добровольцев помогают нам делом и советами, где и что еще можно достать. Дескать, дальше на Советской улице большой продмаг и холодильники в нем не работают, уличная проводка оборвана. Мясо и рыбу дают даром, они готовы для нас варить… Тут возвращается от комбата Али-Паша.

— Хлопцы! Оставьте в покое моих ребят, сколько вам говорить! Хотите помочь — помогайте, а не толпитесь. И оружия не просите. Самим не хватает… Ну, что там у вас? Говорите, людей можно накормить? Пошли, покажешь…

— Ребята! С Ленинского гонят трофейные бэтээры!

Как не пойти на такое посмотреть! У городского штаба ТСО стоят два новеньких бэтээра. Их осматривают бойцы ТСО, где-то внутри находят маркировку на латинице и разражаются заковыристым матом. Румынские! Вокруг толпа народа, здесь тоже полно безоружных ополченцев. Женщины и дети несут своим мужьям, отцам и защитникам поесть. Весь бивак гудит и шевелится, изредка затихая, чтобы прислушаться к редким выстрелам. Говорят, полчаса назад с одной из крыш в центре города сняли снайпера.

Мои попытки найти здесь кого-нибудь из бендерского батальона заканчиваются неудачей. В надежде хоть что-нибудь узнать вновь подхожу к бэтээрам. По словам ребят, побывавших на Ленинском, националисты драпанули на высоты за городом. Только на окраине ездят машины, какие-то люди продолжают раздавать уходящим беженцам гуманитарную помощь. Чтобы не сталкиваться с ними, в дальнюю часть микрорайона их командир решил не лезть. Серж, услышав об этом, фыркает, что «глупое миролюбие — родная сестра слюнявой благотворительности и мама пышных похорон». Не дошли до окраины, значит, оставили противнику место закрепиться…

Вернувшись, я наконец знакомлюсь со всеми подробно, запоминаю своих бойцов. Ваня Сырбу — молдаванин. Петя Волынец — тот наполовину молаванин, наполовину русский, родом из Дубоссар. Гриша Дорошенко и Володя Кравченко — украинцы. Андрюха Сергеев и Костик Аверичев — чистокровные русаки. Плюс наши кацапы, прибалт Семзенис, еврей Штехман и хитроватый, но добродушный болгарин Живков. По-настоящему его зовут Иван, но он уже отзывается на данное ему остряками имя Тодор. Полный местный интернационал, только гагаузов и цыган не хватает.

Двыа часа ночи, и, чтобы быть завтра в форме, пора отдыхать. Слегка выпивший на дармовщину Федя весело тормошит и тискает оставшийся безхозным выводок котят. Тревожно мяучит кошка-мама, и Кацап задабривает ее, вскрывая свежеворованную банку с кильками в томате, а потом снова дерет своей лапищей куцые кошачьи хвосты и уши. Котята прыгают ему на руку и пытаются кусать.

— Оставь котов, живодер! — смеется Тятя.

— Шчас… Страсть люблю эту мелочь! Как себя помню, в нашем дворе хвостатые водились… А раз я мурзаного котенка-доходяжку принес, так здоровенный из него котяра вырос, прожил у нас лет двенадцать. Тюбиком звали.

— Это что же за кличка такая? Почто своего тигра спозорил?

— Да после голодухи жрал он в три горла, без остановки. Раздулся, на колобок стал похож. А на пузо надавишь — и из него, как из тюбика, крендель — цвирк! Так и назвали Тюбиком.

— Ну и котяра! — Серж, шумно орудовавший в соседней комнате, выходит в коридор. — Настоящий, можно сказать, интеллигент!

— Это почему?

— По кочану! Красивый, пушистый, а только прижмешь — из него говно лезет… Кто такой? Вот я и говорю, прямо настоящий интеллигент!

— Ха-ха-ха!!! — ржут зеваки.

— Да ну вас, — обижается Кацап, — я же говорю: отличный кот из него вышел…

Страшно хочется спать, но мешает возобновившаяся где-то в районе набережной и мостов неистовая стрельба. Что это? Говорят, чтобы не обращал внимания. Это-де наши с городских крыш оставшихся снайперов выкуривают. Будто бы среди этих застрявших на чердаках румын даже пулеметчики есть. Укладываясь на пахнущую чужим бытом кровать, вдруг понял, что не заметил, когда ушел Миша. Меня проститься не позвали…

50

Кажется, едва уснул, как неистово тормошат: «Взвод, подъем! Подъем, мать-перемать, строиться в коридоре!» Первое, что удается понять спросонья, — стрельбы нет. Что же случилось? За что Али-Паша Бендерский обрушился на нас, спящих, с руганью? Приведя в порядок кое-как собравшийся, качающийся строй, он произносит:

— Так, хлопцы… Отдых закончен, потому как дела неважные… Румыны с техникой вновь идут к городу, а у нас бредлам. Городские начальники и заречные полковники совещаются, как взять полицию, куча народу толпится вокруг них, а периметр до сих пор не защищен. Когда надо было развивать успех, они не давали подкреплений и раздавали приказы стоять на месте, а теперь вдруг желают развить успех… Чем они его будут развивать, я не знаю. Трофейная бронетехника отправлена в Тирасполь. Взамен ополчение приходит с одними автоматами, а то и вовсе без них… Боеприпасов вместо истраченных при обороне города и прорыве не прислано… Шпионов и доносчиков хватает, сами знаете, трубку телефона достаточно поднять. С другим берегом связаться проблема, но как звонить в Каушаны, ее почему-то нет! И румыны о происходящем, я полагаю, знают. Значит, могут собрать силы и ударить по открытым окраинам первыми, учтя свои вчерашние ошибки! Исходя из этого, командир Бендерского батальона отдал приказ: сон отменяется, готовимся к обороне. И наш комбат этот приказ полностью поддерживает. Ясно?!!

— Так точно, ясно… — нестройно отзывается взвод.

— Тогда слушай мой приказ: первое отделение готовит к обороне коробку. Открыть все двери на этажах, окна в сторону противника повыбивать все до единого, главный вход забаррикадировать! Второе отделение работает внизу со мной. Да, забыл! Кто хочет жрать, внизу есть мясо и теплый бульон. Царский вкус не обещаю, но не сдохнете, не отравлено…

Громить чужое жилье… Ну и работенка привалила. После варварского вышибания дверей и разбивания стекол спускаюсь вниз, проверить, что сделано у входа. Благодаря добровольцам работы там близятся к концу, но отдохнуть не удается. В продолжающемся припадке активности взводный распорядился освободить от «шмоток и требухи» верхний этаж. Притом так, чтобы не захламлять нижние. Отряженный к нам для контроля Серж сам трудится как вол, вышвыривая из окон мебель. По-моему, у него патологическая страсть разрушать. Чтобы не влезать с ним в перепалку и не выслушивать комплименты типа «слабак», приходится шевелиться самому. Стараюсь сохранить от порчи все, что можно, и взамен получаю в спину эпитет «слюнтяй». Приходится помалкивать. От апелляции к взводному толку не будет. Он с частью людей оборудует позиции в частном секторе и возводит баррикады в проездах между домами.

Самый широкий из них, оказавшийся частью улицы Калинина, перекрыть нечего и думать. Посовещавшись, Али-Паша и Серж решают сделать на перекрестке с улицей Первомайской ложную минную постановку — бросить провод, кое-где подкопать и обозначить вешками. С другими переулками проще — в них можно завалить деревья и столбы освещения. Провода на них порваны, но все равно это похоже на варварство. Теперь нашими усилиями в этом районе света не будет еще дня три. Между делом взводный побывал у комбата. Вернувшись, застал нас курящими во дворе и осчастливил матюгами, толкнув короткую, но цветистую речь о пользе труда, который сделал из обезьяны человека. Люди же по своей сущности склонны к деградации, поэтому наиболее ленивые, то есть мы, сделали шаг назад — стали ментами. Но, если ударно поработать, труд даже ментов может превратить в солдат. А солдат, возвестил Али-Паша, почти ангел небесный, находится от ворот рая только на шаг дальше архангела Гавриила. Словом, нашелся на нашу голову Чарлз-Иоанн Златоуст ибн Дарвин. И ведь такие, как он, сами пошли к нам, в МВД, а теперь кичатся среди товарищей своей белой военной костью… Попытки возмутиться и посмеяться тут же были пресечены не столь юмористическим заявлением о том, что румыны, если не встретить их, как положено, могут помочь этот шаг пройти. Памятуя недавнее фиаско на Коммунистической, ворча и скрипя костями, милиция вновь берется за дело. С удовольствием наблюдаю, как мучаются Кацап и Гуменяра. Тяжело с недосыпа и похмелья ворочать бревна, когда в облюбованной ими комнате теплые постели, под которыми припрятаны авоськи с бухлом и шоколадом из продмага.

Что меня этой ночью еще поразило — это жесткое обращение взводного с оставшимися в домах жителями. Ведь это они по первому нашему слову дали пилы, топоры и другой инструмент, а потом испуганно смотрели за начавшимся разгромом и пытались не пускать нас в свои дворы, где он решил разместить бойцов. Надеются, что если мы у них на постое не будем, то и националисты их не тронут. Но Мартынов зло потребовал от хозяев захлопнуть рты и не доводить его до греха. По сути, мирным жителям оружием пригрозил. Помучившись осознанием несправедливости, ведь для защиты этих жителей мы и пришли сюда, задал ему об этом вопрос. А он зло зыркнул и как отрубил:

— На голом асфальте полежать успел? Понравилось? Ради ихнего барахла и твоей ментовской морали я людьми рисковать не намерен!

— Но можно же по-другому!?

— Заткнись, замок! Как по-другому? Ты про те окопчики, что в центре и вокруг ГОПа копают?! Не ровен час, увидишь, что будет…

Разошлись каждый при своем мнении.

…Под утро снова наполз туман. От частных домиков, где мы продолжаем свою возню, не видно ни пятиэтажек сзади, ни кинотеатра через улицу. Оттуда доносится какой-то звук, затем шум движения людей. Расхватываем автоматы, залегаем, скрываемся за заборами. Но передовой дозор возле «Дружбы» стрельбы не поднял, наоборот, кричат: «Не стреляйте, свои!». Появляется пешая колонна. Вслед за звуками моторов из тумана выползают машины. Тот отряд, который поздно вечером ушел на Ленинский. И еще кто-то с ними. Почему возвращаются? Подходим с Али-Пашой к их командиру.

— Выполняем приказ на отход. Пришел по линии ТСО…

— Чертовщина какая-то… Ничего об этом приказе не знаем!

— Мы тоже не понимаем… Звонили в горисполком, просили подкинуть боеприпасов, разобраться. Те пообещали, а потом говорят: «Раз вы на Ленинском, во избежание провокаций лучше отойти…» Мы подождали часа два, но новый приказ не пришел. Вот, отходим…

— Кто это с вами?

— Бендерский батальон. Вышли человек двадцать с Гыски и Протягайловки, тоже без боеприпасов, и четверо легко раненых…

— Мулей за вами нет?

— Нет. Даже вчерашние гуманитарщики укатили. Пустой район… У фабрики «Флоаре» и дальше, у «Молдавкабеля», были рабочие… Но им вчерашнего хватило, разошлись. Эх, обидуха… Три бэтээра брошенных захватили, один из них с ПТУРСами… Подбросили бы военспецов и боеприпасы, запросто могли удерживать эту часть города!

Ну и дела! Левая рука не знает, что делает правая! Может, готовится новое перемирие?

— Что люди на районе говорят?

— Возле «Молдавкабеля», фабрики «Флоаре» и Кинопроката вчера и вечером девятнадцатого были большие колонны войск. Божатся, что видели танки, пятьдесятпятки. И как растворились, без следа… Может, убрали их, как поняли, что город с налету не возьмут, хорошими перед миром хотят выглядеть. Вроде с их конституционным порядком почти все согласные, а они на танках. По радио треп такой, что смех…

Командир, с которым мы говорили, уводит свой отряд к горисполкому. Костенковцы со своим грузовиком остаются. Ими командует пасмурный и усталый старший сержант.

— Ну, а ты что скажешь? — обращается к нему Паша.

— Сами слышали… Вот только насчет удержать Ленинский — сомневаюсь. Под городом полно румынской техники, батальонами окапываются в посадках, все высоты заняты, частный сектор от жилмассива до ГОПа тоже… Будь нас шестьсот, а не шестьдесят — тогда возможно. Танки? Не сомневайтесь, у них есть. Сам видел. И не только пятьдесят пятые, но и пятьдесят восьмые. Серьезные машины, не хуже наших шестьдесят вторых. И БТР-80 у них тоже. Те уже не румынские, а чешские. Мало этим Швейкам рожи начистили в шестьдесят восьмом… Думаю, как население уйдет, тогда нахлебаемся… Европа нам поможет. Наш комбат? Да мы третьи сутки без связи, у вас хотели узнать…

— Идите на рабочком, а лучше — прямо в казармы вашего батальона. Обстреливали, но не взяли их румыны. Там все узнаете.

— Обязательно пойдем. Только с заводов кое-что вытащить надо…

Костенковцы разделяются. Раненые в сопровождении нескольких своих товарищей идут к рабочкому, а сержант с грузовиком и группой бойцов вновь растворяется в предрассветной мгле.

Вскоре по-настоящему светает. Я еле держусь на ногах. И взводный понимает: надо кончать работу, иначе у людей не будет сил на день. У раненого Кости, поначалу пытавшегося быть со всеми наравне, поднялась температура, раны и порывы кожи распухли, и его отправляют в тыл. Он обещает вернуться через пару дней. Первая потеря взвода — и первый освободившийся автомат получает смуглый бендерский ополченец, молдаванин Оглиндэ. Поначалу к его внешности и акценту мы отнеслись с подозрением. Но нашлись бендерчане, давшие рекомендацию, и только ему одному достало силы воли ишачить с нами до утра.

Наконец, пришло обещанное взводным со слов бати подкрепление: агээс с расчетом и бээрдээмка. Машина специфическая, явно из тех, что были разоружены по приказу Неткачева. Башни и пулеметного вооружения нет. На кузов вместо снятой россиянами установки ПТУРС какие-то умельцы поставили коробчатую пусковую крупнокалиберных НУРСов. Говорят, они лучше, чем «Алазань». Та при свойственном ей разбросе ракет в городе бесполезна. Боеприпасов почему-то вообще нет. Вместо них — ящик бутылок с зажигательной смесью. Конец двадцатого века, а в руках — бутылки! Впрочем, утверждают, что по легкой технике в условиях города они эффективны. Но с румынскими танками-то что делать?

Али-Паша приказывает мне выставить на верхнем этаже наблюдателей и отдыхать. В здании он оставляет мое отделение и Сержа с Жоржем, потому что мне одному как командиру не доверяет. А сам с гранатометчиками и большей частью второго отделения засел в частном секторе. Там же располагают агээс и на одной из улиц позади — бээрдээмку. Батя тревожится, чтобы противник не прорвался на бронетехнике сквозь наш огонь по улицам Первомайской и Коммунистической, в кратчайших направлениях к реке и центру города.

51

Серж садится наблюдать, прикладывая к глазам уступленный ему взводным бинокль. Значит, и мне не спать. По его примеру смотрю в свое старье до слез, но ничего не вижу. Начинаю задремывать, спохватываюсь и через несколько минут задремываю снова. Уже шесть часов утра, начало седьмого… И тут ожидание кончается. Серж резко дергается назад:

— Дорошенко! Сырбу! Подъем! Быстро передать вниз: на Ленинском бэтээры! Б…дь, куда?!! Все марш от окон! Не демаскировать себя! В рост не стоять! Эдик, черт, ты командуешь или спишь?! А ну, е… вашу мать, все слушай меня!!!

И вот по этажам уже раскатываются матюги Али-Паши. Он проверяет правильность приготовлений в той части дома, что обращена в сторону противника, а меня посылает на менее опасный левый фланг. О черт! Теперь и я вижу, как от крайних высоток ползут две маленькие коробочки. Вот они уже у городского кладбища. Да вон же по сторонам пехота! Позади нее от домов отделяется еще одна коробочка поменьше. Серж кричит: «Бээрдээм!» Тут же передают вниз. От взводного приходит категорический приказ: Не высовываться! Огня ни в коем случае, даже ответного, не открывать!

Метров за четыреста от нас пехота противника скроется из глаз, войдя с пустырей у кладбища в частный сектор по Херсонской улице, которая идет вдоль спускающейся к Днестру балки. Но стрелять по ней на таком расстоянии бессмысленно. Все равно не удержим. Бэтээрам тем более не причиним вреда. Их же крупнокалиберные пулеметы с превосходством поспорят с нашими. Это я понимаю. Значит, ждать, пока они не залезут к Али-Паше прямо в глотку. Не повезло хозяевам домишек внизу!

Враги приближаются. Перешли улицу Некрасова. Уже хорошо различимы их фигурки. Два бэтээра идут один за другим по дороге, на небольшой дистанции, не отрываясь от нестройной цепи пехоты слишком далеко вперед. На броне — десант. Башенка головного вроде крутится. Вдруг оживает его пулемет. Короткие очереди разрывают воздух, бьют по ближайшим городским домам. Одна из них прилетает к нам. Удары, треск камня, шорох разлетающихся кусков штукатурки, скрежет и визг раздираемых щепок. Пригнувшись, выскакиваю в коридор. Дверь одной из комнат зияет рваными дырами, клубится пыль. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!!!

— Не стрелять!

Бегу туда. Но там не было никого, никто не убит и не ранен. По угловым окнам, где сидят Серж и Жорж, попадает другая очередь. Они тоже невредимы. У Сержа морда кирпичом. Жорж, наоборот, улыбается.

— Младшой, шел бы ты к себе! За каждой пулей не набегаешься!

Гуменюк без обычного ухарства судорожно вцепился в пулемет. Рядом побледневший Волынец. Нас провоцируют на открытие огня на расстоянии. Спохватившись, неуклюже напяливаю на голову каску. Ремешок никак не хочет застегиваться. Еще одна очередь попадает куда-то вниз. Затем наш дом оставляют в покое и мы только слушаем железный пулеметный стук.

Все! Бэтээры скрылись за домами. Сейчас полезут наверх, к «Дружбе». Мы вне их обстрела. И никого больше не видим перед собой, кроме остановившейся поодаль бээрдээмки. Где-то в частном секторе плутает, продолжая приближаться к нам, молдавская пехота. Так и подмывает бежать вниз, навстречу к ней, или к Сержу в торец, с которого вновь станут видны бэтээры, как только выедут из-за кинотеатра на перекресток. Нельзя! Как резина тянется время. Поглядываю на часы. Секундная стрелка будто застыла на циферблате.

Суматошные очереди где-то в стороне. И тут же — виу! Шр-р-рах! И грохот. Ду-ду-ду! Ду-ду-ду-ду! Наши!

— О-го-нь! — Что было сил воплю и, не выдержав, снова кидаюсь к балконному проему в торце. У «Дружбы» вся улица в поднятой взрывами пыли. Обратно за кинотеатр под уклон сползает подбитый бэтээр. Порядок! Убегаю обратно. Пытаюсь высмотреть, куда стрелять. Ни черта не видно. Стрельба и грохот отовсюду. В соседней комнате Гуменюк и Волынец лупят из пулемета по крышам и дворам, туда, где должен находиться невидимый противник. От частных домов в сторону кладбища начинают отбегать фигурки. Наконец-то! Приложив автомат к подоконнику, ловлю одну в прицел и стараюсь бить короткими очередями. Фигурка пляшет то слева, то справа от мушки. Никуда не годится! Вдруг замечаю свои, словно серые и полупрозрачные при свете дня, трассеры. Они идут заметно ниже. Дьявол! Прицел-то постоянный! Поспешно перевожу валик прицела и продолжаю стрелять. Остатков магазина нет. Кажется, всего несколько секунд — нет и второго. Опять очередь из крупнокалиберного по нашим окнам. Падаю на пол. Надо перезарядить магазин! Пока ищу патроны по карманам и снаряжаю, стрельба стихает. Заскакивает вопящий от возбуждения Гуменяра.

— Лейтенант! Ты видел, как их бэтээр с бээрдээмкой драпали!!! Вот это да! Умыли мы царан нечесанных!

Поднимаюсь и окликаю своих. Все на месте, потерь нет! Со стороны «Дружбы» слышен громкий треск. Это в горящем бэтээре рвутся патроны. Самого бэтээра не видно, но оттуда разлетаются во все стороны ленты дыма. Посмотрев, радостно скатываюсь вниз, узнать, как дела у Али-Паши. После недолгих поисков застаю его наблюдающим за тем, как посланные за кинотеатр бойцы шмонают посреди улицы отбегавшихся националистов и собирают оружие.

Одно тело волоком тащат к нам.

— Эй, воины, зачем нам эта дохлятина? — окликает их взводный.

— Командир! Да это же румын, румын сраный!

— С чего это вы решили?

— Да вы документы посмотрите и его письма! Письма в Бухарест!

Принимаем документы и, сверяя с лицом, наклоняемся над трупом. Удостоверение Министерства обороны Республики Молдова. Али-Паша, с трудом разбирая латиницу, спрашивает:

— Эдик, что это за бред — локотинент-колонел?

— Старший лейтенант по-румынски. Не доказывает это ничего. Мули свои военные чины уже давно на румынские перевели.

— Тоже старлей, значит. Гм! Ну, еще кусок приднестровского хлеба я сегодня отработал! А это что написано?

— О! Советник министерства обороны. Любопытная должность!

— Больше документов нет? Письма давай! Гм! Тоже на латинице. Я тут вообще ни хрена не понимаю. На, читай. Ты же молдавский язык учил.

Разглядываю письма. Учил, да плохо. Еле на тройку выползал. И не потому, что учить не хотел, просто больших способностей у меня к языкам нету. А те скромные, что были, начисто отбили в школе. Спецшкола в национальной республике Союза — это было что-то с чем-то. Три языка и до усрачки геометрии с математикой… Профилирующие предметы, а особенно те из них, которые вели завучи, мы ненавидели. Так ни один язык я толком и не выучил. На хорошую оценку всегда зубрил. Потом, уже в университете, один раз выучил наизусть по-молдавски стихотворение Матеевича «Наш язык». Ничего, понравилось. Рифма хорошая, смысл полезный. О любви к своему языку и земле. До сих пор слова и перевод местами помню: «Плес Днестра, в котором ясно догорают звезд лампады…». Но теперь вся любовь куда-то ушла, в речных плесах отражаются вспышки выстрелов и чтению важного письма зубрежка не поможет. Рассматриваю обращения в начале текста и почтовые печати.

— Это вот, — показываю, — из Бухареста. Видишь, на штемпеле: Букурешти. А этот листок — ответ он, похоже, писал. Вот, вначале: «дорогая мама». И вот как хочется ему в эти свои Букурешти из этой варварской, так и написал, страны! Стало быть, румын!

— Во дела! А поконкретнее доказательств нет?

Пожимаю плечами. Взводный вновь осматривает труп. Ногой с усилием переворачивает его и, наклонившись, расстегивает кобуру.

— Ну, дебилы! По карманам пошастали, а пистолет-то вот он, здесь! Ого-го! «Беретта»!!! Классная пушка! Будет мой! Теперь верю: точно румын!

Али-Паша доволен, как таракан, нашедший завалившийся в щель бутерброд с маслом. Так цветет, что просто скрыть этого не может. Распоряжается всем убираться по местам, собранные автоматы — под замок, а документы румына — в штаб батальона. Тут же, на колене, мурлыкая, строчит записку-донесение. Представляю себе, что он напишет: «Атака отбита. Уничтожены бронетранспортер, офицер и до пятнадцати солдат противника». Меня тоже всего распирает от гордости. Так легко далась первая победа!

— И дорога-ая не узна-ает, каков румына был конец… А ты иди! Чего стоишь? Бди и организуй! Если опять не полезут, то обстреляют, как пить дать! — отсылает меня командир.

Возвратившись к своим, говорю, что мулей наложили внизу, как дров на лесопилке, вместе с их румынским командованием. Особенно гранатометчики с агээсом отличились.

— Этот тощий поваренок, Гершпрунг, что ли?! — удивляется Серж.

Странный юмор. Что за Гершпрунг? Почему поваренок? На вопросы о себе отвечаю, — да, стрелял, только, куда попал, не видел. Серж и Жорж снисходительно улыбаются.

— Одно интересно, — замечает Жорж. — Как это они сегодня полезли без матюгальника? Раньше, бывало, сначала каркают: «Приднестровские сепаратисты! Сопротивляясь законным силам правопорядка, вы совершаете тяжкие преступления! Одумайтесь! Прекратите сопротивление конституционным силам, и ваша участь будет облегчена!» Короче, весь такой ментовский бред.

Я зачарованно слежу за его дымящей трубкой, которая, подобно костру диких индейцев, семафорит в такт словам. Ловко он с ней обращается. У Сержа такая же, но ему до Жоржа — как до Парижа.

— Полицейский, а не ментовский!

— Да какая разница? — фыркает Серж.

Я не выдерживаю.

— Значит, между мной и полицаями нет никакой разницы? Это хотел сказать?!

— Это еще поглядеть надо.

— Смотрите не проглядите! — И ухожу от них. А они этого как бы не замечают.

— Не верят уже, что их брехня подействует, — долетает до меня последняя реплика Жоржа.

Нашлись герои! Видал я таких! Внизу снова натыкаюсь на взводного. Чего лазит? Командир он, может, и бывалый, да скоро достукается со своими панибратством и поощрением погромных настроений…

Страницы: «« ... 56789101112 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Приключения жильцов старого петербургского особняка в физически существующих мирах собственной мечты...
Менеджерам по долгу службы полагается быть едиными в двух лицах. Одна ипостась призвана мотивировать...
Книга «СОНАТЫ БЕЗ НОТ» посвящена последней прижизненной книге Марины Цветаевой «После России» (1928)...
Эта книга – ключ к профессиональной торговле и стабильным заработкам на рынке Forex. Авторы – трейде...
Эта книга посвящена тому, как принимать по-настоящему правильные, взвешенные решения. В ней я обобщи...
Работа над сценарием, как и всякое творчество, по большей части происходит по наитию, и многие профе...