Движение образует форму Макарова Елена

Когда умрешь, начнутся сны в обратную сторону?

Мальчик рисует машину и рассказывает:

— Это джип, он маленький снаружи, но внутри большой.

— Такого не бывает! — кричат хором дети.

— Ну и что, — отвечает мальчик, — зато так можно нарисовать.

Вечером заглянула на форум. Давным-давно (на самом деле несколько месяцев тому назад) я по просьбе родителей дала маленьким детям задание. С той поры поток «перлов» не прекращается. Дети ждут похвал.

Задание выглядело так:

«Давайте внимательно посмотрим на маму.

Что она сейчас делает?

Нарисуй, пожалуйста, что она сейчас делает.

Может, просто смотрит на тебя?

Ест мороженое?

Читает книгу?

Моет посуду?

Рисует?

Подлови ее за разными делами и нарисуй. Может быть, у тебя получится целая книжка про маму, а может быть, только один рисунок. Но что-то получится.

Пусть мама это сфотографирует и покажет.

Так мы познакомимся со всеми мамами, узнаем, что они любят, а чего не любят.

У мам есть свои повадки. Ведь они все разные, и выглядят по-разному, и одеваются в разные одежды.

Иногда им некогда сходить в магазин и купить себе новую одежду.

Нарисуй маме новую одежду. Пусть примерит.

Отведи маму, куда хочешь: в музей, в лес, в магазин.

Дай ей задание.

В музее — выбрать самую красивую картину и остановиться около нее. Нарисуй, у какой картины она остановилась.

В лесу нарисуй, у какого дерева она остановилась.

В магазине нарисуй, у какой вещи она остановилась.

Там мы еще кое-что узнаем о маме.

Когда же тебе надоест рисовать маму, слепи из пластилина стул и посади на него кого хочешь!»

Казалось бы, зачем давать детям такое задание? Они и так рисуют мам. Однако то, что я велела им следить за мамой, отправлять ее в магазин за одеждой и так далее, превратило задание в увлекательную игру. Отвести маму в лес, магазин или на выставку — это задание явно повысило статус самостоятельности и обратило внимание на многие детали, которых они не замечали раньше.

«мама-пиратка со всей семьей

потому и злая, что пиратка!

справа папа с перьями в шляпе

в середине Макс

он вооружен больше всех

у него даже в сапоге кинжал!

Соня безоружная

маленькая еще!»

Отвечаю Максу:

«Макс, у тебя дома, похоже, происходят военные баталии. Одна сестренка в стороне, поскольку маленькая. Стол и стул вполне миролюбивые, как мне кажется. А человек готов драться. Или он просто так себе меч держит, для защиты? Если ты позовешь меня в гости, я тоже прихвачу меч, на всякий пожарный».

А какой у нее меч? А из чего? А как она его повезет? А в трамвай ее пустят? — донимает Макс маму.

Надо выручать!

«Дорогой Макс, не беспокойся. Оружие я каждому встречному не показываю. А если и покажу, никто не увидит. Потому что оно у меня волшебное».

— Выключай компьютер и пошли, — велит Маня.

Напротив «Палладио» растут какие-то диковинные деревья, они цветут в начале июля, пышная зеленая крона обсыпана мелкими беленькими звездочками, на асфальте — звездный ковер из опавших цветочков. Мы идем к каналу по прямой, никуда не сворачивая. Вчера петляли, и нас занесло к зданию морга. Нет уж!

— Когда умрешь, начнутся сны в обратную сторону? — спросил один мальчик у мамы.

— Новости форума? — Маня подтрунивает над моей приверженностью к одной и той же информационной программе: дети, родители, искусство. — Кстати, я много думала о снах в первом классе. Воображала себя гуляющей в чужих снах. Наверное, поэтому я вместо школы ходила в соседнюю высотку, поднималась на шестнадцатый этаж, смотрела из окна в открытое небо — что-то вообще нереальное, почти что космос, — усаживалась на взлетной площадке (подоконник с батареей) и читала сказки братьев Гримм.

— Пока тебя не накрыла моя знакомая, которая жила в этом доме. Хорошо, что она по ошибке нажала на шестнадцатый этаж.

— А зато ты в детстве была паинькой и любила книжки про людей, которые стремятся к недостижимой цели и добиваются ее на последней странице.

— Откуда ты знаешь?

— Ты сама мне рассказывала.

— У меня приземленные мечты.

— Как у Эдит. Ее вдохновляет лишь одна реальность. Она не может представить машину времени, не может представить, как, не покидая своего места, быть одновременно где-то еще, как посещать чужие сны и наводить там порядок. Люди реальности боятся смерти. Вот ты и боишься!

Мне кажется, что Маня старше меня. У нее какой-то иной опыт, недоступный моему сознанию. И это моя дочь. Что тогда говорить о тех, кого я пытаюсь не только понять, но и направить?

— После твоей вечерней лекции девушки не будут спать всю ночь, — говорит Маня. — Они так впечатлились… Та, с фоном, ушла заплаканная. Что с ней происходит?

Я объяснила.

— Тогда точно стоило затевать терезинскую тему.

Алло, алло, жизнь продолжается!

В ночи арка Гарибальди выглядит как ворота к звездам, днем на фоне светлого неба она кажется тяжеловесной. Мы проходим под ней, но не взлетаем к звездам, а спускаемся к каналу, минуем неподвижный корабль-ресторан, стоящий в мутно-зеленой воде, ищем, где бы приземлиться, выпить воды или сока.

Прошли почти до конца туристического маршрута. Забрались в катер-кафе. Заказали газированную воду. Катер чуть покачивается, ни души вокруг, даже официантка, поставив перед нами бутылку и стаканы, сошла на берег поболтать с молодыми людьми.

— Если бы в твои годы кто-нибудь мне сказал, что я буду сидеть в Милане, на канале, спроектированном по плану Леонардо, и напротив будет сидеть моя взрослая дочь…

— По-моему, тебе надо завести файл под названием «Хроника чудес» и все туда записывать. И тогда ты увидишь, что твоя жизнь — одно сплошное чудо.

— А ты завела?

— Нет. Я не хроникер. Мне все равно, было что-то на самом деле или это все выдумка. А тебе важны факты.

Людская жизнь

Мы разошлись по комнатам. Разговор с Маней не выходил из головы. Открыла файл с ее детскими сказками. Нашла вот такое:

«Маня Макарова, 7 лет и 5 месяцев. 29 января 1988 года.

Людская жизнь. Серия 1-я

Рассказ

Хозяин был очень злой и обжора, его жена была точно такая же. И однажды в ясный день он поругал свои руки: «Ну вы, руки, руки, руки, вы почему сделали ошибку, я ведь важный граф, пишу письмо королю, а вы сделали ошибку, я вам сейчас дам!» Руки сказали: «Ах ты, противный, хозяин!», и руки от него стали бежать, а хозяин по привычке выставил вперед пустые места, которые остались от рук, и кричит: «Держи, держи, хватай!» Но руки бежали все сильней и сильней. Ноги его ужасно устали, и им ужасно надоело бегать вместе со своим хозяином по разным улицам и переулкам. И ноги тоже вырвались из-под хозяина, но это еще не конец. Хозяин выхватил в начале своего путешествия маленький сучок и стал скакать на нем. По привычке, хотя он был без рук и без ног, он прикрепил этот самый сучок себе на пузо еще в начале пути. Хозяин ужасно раскрыл рот, и он мешал носу дышать. Тогда нос и говорит ему: «Держись, я у тебя выскочу в подходящий момент». И когда этот хозяин остановился, уже не надеясь ни на сучок, ни на что, у него соскочил нос и побежал на ножках по дорожке, а рот кричал: «Ноги, подхватите руки, а то они не привыкли быстро бегать!» И руки подпрыгнули прямо на ноги и, крепко держась за ноги, стали скакать вместе с ними. А оставшееся туловище говорит: «Что-то мне надоело, все бегут-бегут, а я не могу», — и вырвалось из-под хозяина. На хозяине осталась шея, глаза, голова кроме носа, губы и зубы, и веснушки тоже отдельно. И веснушки изо всех сил пустились в пляс: «Тра-та-та, тра-та-та, не догонит он нас никогда, ни за что, никогда не воротимся сюда!» А голова сказала: «Вот противный рот, не пускает меня», а губы сказали то же про этот рот, подтвердили, потому что он обжора. И они закричали веснушкам: «Ну, веснушечки, помогите нам, вы же еще пока близко к нам!» И две веснушки подбежали к голове и ко рту и стали отдирать губы и голову ото рта. И отдернули! И губы с головой пустились на такой бег, что даже догнали остальных, даже догнали носа, который был гораздо раньше их, и прибежали на улицу Московскую, и там увидели девочку и спрятались к ней в карман фартука. Девочка испугалась, что там кто-то спрятался, и бегом, даже быстрее, чем ноги богача. А богач тем временем на своем сучке так и скакает, так и скакает, и жена вместе с ним на своем муже. Я вам забыла сказать, что с женой случилось то же самое, что с богачом, у нее отвалились всевозможные части туловища. Вот до чего доводит жадность, злость и обжорство!»

Детские рисунки из Терезина

Я взяла с собой в Милан пачку цветных фотографий. Им уже больше двадцати лет. Фотографическая бумага ломкая, где-то уже нет угла, где-то образовался шрам от сгиба, но работать с ними можно. Рисунки снимались на черном фоне, и на фотографиях получились черные рамки. Я забыла об этом предупредить, и некоторые студенты восприняли эту рамку как часть рисунка.

Рисунки, разложенные по темам (транспорт, цветы, сказки, внутренний вид комнаты, рай, копии Вермеера, дороги, пейзажи и т. д.) и по отдельным детям, терпеливо ждали, пока мы «проснемся».

День начался с дыхательных упражнений. Маня уложила нас на пол и давала нам инструкции, Клаудия переводила. Глаза открывать не хотелось, вставать не хотелось. Однако скоро она нас пробудила. Включила восточную музыку, и мы, как джинны, по-выползли из своих бутылок.

У нас появился мужчина. Лука, студент академии художеств. Он извинился за то, что не смог присутствовать в первый день и не слышал лекции.

Лука выбрал рисунок Иво Каца с танками и самолетами. Он его не перерисовывал, а видоизменял. И так поступили многие.

Детские рисунки из концлагеря обладают особой силой воздействия: пробуждают экзистенциальные мысли — о справедливости, Боге, добре и зле…

Вникая в конкретную работу, ты пытаешься понять замысел автора, о чем он думал, как он видел мир. А на оборотной стороне фотографии читаешь его имя и даты — рождения, прибытия в Терезин и депортации в Освенцим.

«Когда просто пытаешься повторить рисунок ребенка, начинаешь многое понимать: почему он разместил фигуры так, а не эдак, почему они такого, казалось бы несоразмерного вида, понимаешь, где реальность, а где начинается вымысел или то, что сидит внутри ребенка и показывается нам вот так, не словами, а образами, красками… Начинаешь лучше понимать своего ребенка, но многое о нем ты, конечно, знаешь не только из рисунков.

А вот наше задание… Копия детского рисунка.

Ребенка из Терезина.

Погибшего…

Постороннего, абсолютно незнакомого тебе человечка, и в его рисунке вдруг открывается целый мир — или бездна.

Лена, вы очень правильно сделали, дав нам такое задание. Не скрою, это было очень тяжело. Напишу, как лично я подошла к этой работе. Мне понравился коллаж — ваза, вернее кофейник с цветами на фоне кусочков цветной бумаги.

Рассматривала работу, и постепенно приходили мысли, как можно ее сделать.

Коллаж, но не из цветной бумаги — из обрывков газет, словно списки ушедших, а на их фоне — объемная ваза, в память о тех детях, о Фридл, о том времени.

И два цветка — живой, как продолжение жизни и выживших в это тяжкое время, и засохший, оставшийся за решеткой.

Одно дело — видеть километры кинохроники и кадры военных лет, фотографии из концлагеря, сопереживать этому и просто благодарить Бога, что тебе посчастливилось родиться в другое время. И совсем иное — погрузиться в мир ребенка оттуда, из концлагеря, и смотреть на мир его глазами.

И оказалось, что дети видят мир далеко не в черно-белых тонах, на их рисунках летают бабочки, растут цветы и деревья, сценки из обычной домашней жизни — воспоминания и мечты…

Допустим, в ребенке, в каждом человеке от рождения заложен оптимизм и вера в Чудо, и нет еще осознания той чудовищности положения, в котором он оказался, и все-таки… сталкиваясь с такой реальностью, жить в ней — и не сломиться…

Преклоняюсь перед Фридл, этой мужественной женщиной (она-то уж, в отличие от детей, прекрасно понимала и видела, что происходит вокруг), подарившей детям их радости, продлившей им детство.

И глядя на все это отсюда, из нашего благополучного времени, становится стыдно за свой временами накатывающий пессимизм, за то, что откладываешь многое на завтра, прикрываясь усталостью или важными (?) делами… На все теперь смотришь под другим углом зрения.

Почему рисунки семинаристов вышли намного ярче оригиналов? На мой взгляд (делая также скидку на время, краски и сохранность рисунков), это происходит оттого, что мы сейчас живем в совершенно ином мире. Наши рисунки не только ярче, но и больше по размеру, у некоторых часть работы выходит за рамку картины (вулкан, например, или добавочное яркое солнце).

Есть такие работы, где детский рисунок в центре большого листа, а дальше, расширяясь, создается новый мир, яркими цветными красками, или порхают объемные бабочки над рисунком.

Мне кажется, с нами происходило то, чего и хотела добиться Фридл, работая с детьми, — не замыкаться в своем унылом существовании, строить новые миры — воображаемые, как у детей, или реальные, как у нас.

Слава Богу, у нас есть такая возможность!»

«День второй и невероятно сложный для меня. Он оказался настолько откровенно обнаженным, я «обрушилась», ухнула под корку, душу вытащила и выжала, плакала-плакала, не могла выйти из состояния «льются слезы», и это была не истерика (совершенно точно), это было очищение.

Лена закончила первый день тренинга вводной лекцией «От Баухауза до Терезина».

Опять же мне никто не растолковывал — не разжевывал — не начитывал теорию про Баухауз, мне показали несколько слайдов (действительно несколько) и произнесли несколько слов о том, кто такая Фридл Дикер-Брандейс, и следующее — Терезин, в контексте Освенцима; я поняла, что это что-то жутко страшное.

По отношению ко всем именам собственным прозвучал вопрос Елены: вы знаете? Было неловко ответить — нет. Я промолчала. Кто-то сказал: конечно! А я ничего не знала…

Ничего.

И что темой второго дня будет Фридл, Терезин — тоже не знала…

Может, и не надо было готовиться. Это сейчас я читаю статьи, книги, это сейчас мне открываются папки, картинки, фотографии. А в тот день просто начинался семинар.

Начинался с очередной задачи: почувствовать рисунок, выбрать «свой» и слушать дальше…

Из книги «Университет над бездной»:

«Историей концлагеря Терезин мы занимались с 1988 года. Тогда еще были живы многие свидетели, в архивах вместо компьютеров стояли каталожные ящики с карточками, написанными вручную. Архивы были живыми, можно было держать в руках оригиналы, это вызывало особое чувство. В те годы история Терезина мало кого занимала, посему архивные и музейные работники с радостью делились информацией. Многих свидетелей мы отыскали по телефонным книгам. Те, с кем мы встречались, снабжали нас новыми адресами. Так собирался наш домашний терезинский архив. Пятнадцать лет ушло на поиски работ Фридл Дикер-Брандейс, четыре года — на историю кабаретиста Карела Швенка, десять лет — на терезинские лекции, двенадцать лет — на сбор информации о детях, которые рисовали и писали дневники и журналы. Поскольку поиски шли по всем направлениям сразу, то мы уложились в какие-нибудь девятнадцать лет».

Девятнадцать лет!

«Фридл Дикер-Брандейс была художницей. В концлагере Терезин стала учителем рисования. В каталоге «Рисунки детей концлагеря Терезин» сказано, что Фридл «создала педагогическую систему душевной реабилитации детей посредством рисования». С уцелевшими в Терезине детьми в сорок четвертом году Фридл была депортирована в Освенцим. То, что она вложила в детей, погибло вместе с ними в душегубке».

«Фридл сопровождала меня во всех путешествиях. Водила «кривыми путями по прямым улицам» гарнизонного города, представляла мне своих учеников, друзей и знакомых. Я все за ней записывала. Возвращаясь в настоящее пространство и реальное время, я разыскивала чудом уцелевших и, оснащенная полученными от них сведениями, снова отправлялась в терезинскую крепость.

Подобно эмбриону, претерпевающему до появления на свет множество метаморфоз, моя душа, внезапно оказавшись во чреве страшной трагедии, прошла через множество превращений, пока не выбралась, преображенная опытом странствий, в «мир всемогущей свободы», по определению Фридл».

(Из книги Елены Макаровой «Фридл Дикер-Брандейс»)

Рисунки, которые лежали перед нами, и были рисунками детей из концлагеря Терезин. Я о-о-о-очень долго ходила вокруг, курила во дворике, тянула время. Лена еще произнесла фразу: «Вы нырнете в рисунок ребенка, продолжите его, измените, создадите свое…»

Мне понадобилось разложить их аккуратно на полу.

Посмотреть на них. На все оставшиеся — невыбранные.

И рука потянулась к листочку.

Выбрала.

И опять курить, ходить вокруг да около, смотреть на него и… смотреть.

Девочка, чей рисунок лежал передо мной, носила имя Эва. Эва Хеска.

Дома, после моих рассказов и просмотра фотографий, дочь сделала картину в память Эвы».

В прошлом году на онлайновом семинаре я дала такое задание:

«Возьмите рисунок ребенка. Можете взять рисунок своего или чужого ребенка, можете работать с тем, что я выбрала.

Попробуйте перерисовать один или два рисунка.

Мы еще такого не делали, но это стоящий метод понять мышление ребенка-художника.

Я перерисовала сотню рисунков терезинских детей, чтобы понять их. С чего они начинают, как движется рука и мысль — синхронно, скачкообразно, как создается композиция.

Попробуйте создать картину с элементами детского рисунка. Для этого я бы предложила акварель. Посматривайте на работы Клее».

Мы собрали галерею детских рисунков знаменитых художников, обсуждали вместе линии и композиции в работах наших детей. Особенно сложным оказалось копировать беспредметность, то есть малышовые каляки-маляки. Оказывается, «топография местности» у каждого малыша своя, те же загогулины, точки, линии и пропуски расположены иначе.

«Я с упоением перерисовывала детские рисунки своих детей, а потом рисовала свои. Это тема оказалась мне так близка, мой внутренний ребенок ликовал! Мне было очень жаль, когда появился второй урок. Я долго не могла к нему подступиться…»

Предметы воображаемые и реальные

Терезинские рисунки мы сгруппировали на стене в фиолетовой комнате. Лекций больше не будет, можно ее занять. Второе «панно» готово.

В перерыве мы разостлали на полу рулонную бумагу в четыре полосы. Беговые дорожки. Марафон.

Под веселую музыку мы носились друг за другом между белых дорог. Встряхнулись. Принялись за «контрасты». Это простенькое упражнение будоражит ум и руку. Большой — маленький, толстый — тонкий, светлый — темный — эти контрасты должны прочитываться с ходу, как на плакате. Десять минут — и на белой бумаге не осталось свободного места.

Перевернули листы — диктант. Любимое упражнение Эдит Крамер. Она рассказывала мне, как ей нравились диктанты Фридл. Невозможно было предугадать, какой предмет последует дальше, приходилось соединять на одном листе вещи совершенно неожиданные.

Итак: спичечный коробок, клубок ниток, прозрачная банка, лисий хвост.

Стремительные, точные рисунки. Итальянцы не могут рисовать плохо, они с детства поют.

Собрать нарисованные предметы в композицию.

Не спрашивают, как это сделать. Все спрашивают — они нет. Сочиняют картину, содержащую в себе все эти элементы. Потрясающие композиции! Надо будет их вырезать и сгруппировать в простенке между колоннами. Но не сейчас. Все так уютно сидят, так сосредоточенно работают. И место на бумаге еще есть.

Девушка, у которой умирает мама, забыла о страхе чистого листа. При упоминании имени Фридл она включается в дело с полуоборота.

— Мама, я заметила за тобой одну странность, — говорит мне Маня.

— Какую?

— Спичечный коробок вылетает из тебя первым. Я еще по Музею Израиля помню задание — спичечный коробок и тишина. Может, ты скрытый пироман?

В детстве я собирала этикетки, труднее всего отдирались этикетки со спичечных коробков. Они считались самой большой ценностью. Мне нравился запах серы, звук от чирканья спички о коричневую полоску на боку, нравилось задувать огонь. Мама прикуривала от зажженной спички и давала мне ее задуть. Меня завораживал дым, струящийся от папиросы.

Следующее задание. Мы с Маней расставляем на полу разные предметы — все, что попадается под руку. Сначала по одному.

— Попробуйте создать форму движением руки, ничего не закрашивать, никаких теней, одной линией. Если дыхание и движение руки будут синхронными, сама линия даст объем предмету.

Работа идет, мы с Маней приставляем к каждому имеющемуся предмету новый, к стеклу — камень, к картонной трубке — чью-то туфлю… Затем третий предмет.

«Натюрморты» готовы. Мы выносим прототипы за дверь и возвращаемся с глиной, стеками и досками.

— Лепить рельеф или круглую скульптуру?

— По желанию.

Маня тоже уселась лепить. Плоскость бильярдного стола с шаром, двое игроков по пояс.

— Четыре предмета, а заказано три, — говорю я Мане.

— Шар не считается, — говорит Маня, — его сейчас забьют.

Кафе на углу

После перерыва мы идем в кафе. В то самое кафе, где по утрам мы пьем кофе. Клаудия читает газету, Маня рисует, а я собираюсь с мыслями. Намоленное место.

Один ящик с художественными принадлежностями несет Маня, другой — Лука. При виде такого нашествия хозяин выносит столы и стулья. Тесно, но место есть для всех.

— Что рисовать?

— Все. Сначала то, что происходит внутри кафе, потом то, что вокруг.

Перед нами площадь, улица в перспективе, с трамваями, фронтальный вид — дома всяческих стилей и эпох.

Но в кафе так не посидишь, надо что-то заказывать. Столы обрастают бокалами, в них холодные коктейли разных цветов, мороженое с финтифлюшками, газировка с кубиками льда.

Лука макает кисточку в блюдце с кофе, рисует ею на четвертушке листа фасад дома напротив, трамвайную линию… Поразительно. От рисунка веет жарой.

Девушка, сидящая рядом с Лукой, пожаловалась мне на то, что не умеет передавать перспективу.

— А ты ее видишь? — спросила я.

— Конечно, улица вдалеке сужается.

— Ну и нарисуй.

— Хорошо, — сказала она кротко.

Через какое-то время я подошла к ней. Улица сужалась.

Я показала пальцем — мол, здорово. Она что-то хотела меня спросить, и я позвала Клаудию.

— Ей кажется, что проблема у нее чисто психологическая. Она паникерша: например, если у друга не отвечает телефон, перед глазами тотчас встает кадр крупным планом — он разбивается на мотоцикле. Может, ее пугает перспектива?

— Это можно проверить. При первой же панической атаке рисуй предметы в перспективе. Если отпустит — значит, между этими явлениями есть связь, нет — значит нет.

Мы вызываем к себе некоммерческий интерес. Прохожие останавливаются, смотрят на рисунки, хвалят и уходят. Подбегает девочка лет шести, она тоже хочет рисовать. Я уступаю ей место, а сама хожу (скорее протискиваюсь) между столиками, чтобы взглянуть, кто что делает.

Девочка готова, показывает всем рисунок: это мороженое, это сок, а это наша такса. Я и не заметила, что ее мама стоит поодаль с собакой на поводке. Она берет второй лист, но мама говорит «нет», и они уходят.

Появляется странная дама, явно не совсем в себе, смотрит изумленными глазами на происходящее. Я жестом предлагаю ей сесть. Она что-то говорит, размахивая руками.

— Она никогда не рисовала, стесняется. Но, по-моему, стоит попробовать, по-моему, ей очень хочется, — говорит Клаудия.

— Ты ей скажи, что никто из нас не умеет, мы просто так рисуем.

Уговорили. Она села напротив меня, взяла голубой фломастер, нарисовала вытянутое лицо в очках. Обрадовалась. Красным нарисовала гору. Обрадовалась. От очков — две полосы, соединяющиеся с линией горы. Огорчилась.