Движение образует форму Макарова Елена
Марушка с Терезкой трут глаза, а матрац остался в машине. Ливень не унимается, Франта подбирает клеенку с полу, накидывает ее на себя и вылетает во двор. В свете фар искрится вода.
Завороженно глядя в дверной проем, Маня идет за Франтой, Терезка с Марушкой — за ней.
Кочка настигает их у порога.
— Папа рассердится, — говорит она, и девчонки останавливаются у дверного проема.
Пока Кочка с Мышкой устраивают лежбище, я ищу во втором зале рабочий халат. Моя взрослая Маня вся промокла.
— Ну что ты вечно выдумываешь! — сердится Маня.
— Слушайся маму, — говорит Франта.
Теперь она уж точно не переоденется в халат.
Переоделась. Повесила кофту и джинсы около рефлектора.
Продолжаем мыть стекла.
Франта работает быстро. При этом он рассматривает каждый рисунок, прежде чем положить его лицом на стекло. Ему нравится Кин.
— Эта его свобода в каждом движении… Композитор. Во всем. А фотографии! Мальчишка тринадцати лет снимает как мастер Баухауза. Эти перспективы сверху и вглубь… Помнишь то фото, где он с балкона снимал родителей?
«Помнишь»… Я помню все, с той секунды как мне в архиве принесли коробку с альбомом и разрозненными снимками… Чтобы понять, кто здесь кто, мы с Ирой Рабин, соавтором по проекту, объездили не только всех оставшихся родственников и знакомых, но и кладбища. Люди на фотографиях постепенно обретали имена, обрастали историями.
— Пара линий, пара красочных пятен, одно ударное, — Франта показывает мне обложку к «Обломову». — Неужели все это лежало в архиве? — поражается он в очередной раз.
А я всякий раз поражаюсь ему. Кроме как за графическую работу и печать, он ни за что денег не получает. Рамы, развеска — дело оформителя, который сидит на зарплате и плюет в потолок. Сейчас — в лондонской гостинице. Именно он-то и любит распинаться о чувстве вины, которое в глубине души испытывает каждый чех.
Франту, как и Георга, смущает пафос. Георг в таких случаях чешет лысину, а Франта утыкает пальцы в распатланную шевелюру. Видно, точка неприятия пафоса находится на темени.
— В архиве лежит чемодан рисунков из Терезина. Около пятисот.
— Как же ты их отбирала?
— Я их не отбирала. Они не для выставки. Они не принадлежат мемориалу.
— Не понял…
— Да. Это собственность Киновой любовницы. Когда-то ее тетушка, которая жила в Брно, передала их по просьбе бывшего директора мемориала на выставку. Сама она позже уехала в Ливию, а рисунки так здесь и остались. Потом произошла бархатная революция, и любовнице Кина уже можно было навестить Чехословакию. Она приехала из Америки в Терезин и потребовала чемодан с рисунками. Начался суд, который ни к чему не привел. Рисунки находятся в архиве, в здании Магдебургских казарм, где и жил Кин. В полном смысле этого слова — под домашним арестом.
— Ты их видела?
— Да. Это лучшее из всего, что он сделал в Терезине.
— Скажи об этом на открытии! Люди должны это знать! Художника убили, а его работы арестовали…
— За меня это сделает чешское телевидение. Там будет вся эта история про чемодан.
— А что скажет начальство?
— Узнаем из интервью. Думаю, будет выкручиваться. Это единственное, что оно умеет.
С Ирой мы полгода пытались получить разрешение на публикацию «чемоданных» работ. Ездили к Киновым родственникам, ходили в министерство культуры. Мы были на волосок от удачи. Начальству осталось сказать «да» на все предложения душеприказчика (любовница Кина давно умерла), а тому, получив положительный ответ, — дать согласие на демонстрацию и публикацию работ из чемодана. Но пока начальство советовалось с адвокатами, «умные люди» уговорили душеприказчика отсудить чемодан у мемориала. Интерес к Кину растет. Денежные музеи раскупят его работы. Разрознить коллекцию?!
Мы с Ирой переметнулись на сторону мемориала, заручились письмами поддержки от прямых родственниц Кина. В правовом отношении такие письма явились бы серьезным препятствием для душеприказчика.
— Пока мы не получим доступа к чемодану, мы не имеем никакого права писать о Кине книгу и устраивать выставку, — сказала Ира.
Я добилась доступа к чемодану. Мы были первыми людьми со стороны, которым разрешили посмотреть на эти рисунки. «Для изучения, но не для публикации». Три дня мы сидели в архиве под прицелом уже не двух, а трех пар глаз, одна из которых принадлежала начальнице, вышедшей из декрета. Я коротко описывала содержание рисунков, Ира вчитывалась в рукописные заметки и переводила мне то, что ей удавалось прочесть.
Меж тем время шло, а враждующие стороны не предпринимали никаких попыток урегулирования. К апрелю 2008 года стало ясно, что мы сорвали все сроки. В мае рукопись должна была быть передана издательству. Писать ее Ира согласилась: она видела рисунки из чемодана и со спокойной душой готова приступить к делу. История жизни Кина может быть рассказана и без них. Но не выставка!
— Никто ведь не опубликует каталог без выставки!
Это ее не касается.
За месяц мы написали книгу. Я думала, что по ходу дела Ира смирится и с выставкой. Нет. Обозвав меня советским конформистом, она оставила проект.
Обиделась ли я на Иру? Наверное, нет. Скорее, было жаль терять близкого человека. Кин, как казалось нам поначалу, свел нас навеки. Мы так сдружились, особенно в путешествиях по Чехии. Нас принимали за сестер, хотя внешне мы совсем не похожи. Наши письма друг другу чем-то напоминали переписку юной Фридл с подругой Анни Вотиц. Роль Фридл играла Ира, а я была той неуверенной в себе Анни, которую Фридл пыталась перевоспитать.
Искусство и самопознание
Третий курс. Урок четвертый:
абстрактная композиция
Посмотрите внимательно на работы Василия Кандинского.
Выберите одну по своему вкусу и превратите ее в черно-белый коллаж.
Превратите ее в рельеф.
Нарисуйте свою композицию. (Для Кандинского само слово «композиция» «звучало как молитва, наполняло душу благоговением, вызывало внутреннюю вибрацию».)
Можете использовать любые краски — цветную тушь, пастель, акварель, гуашь, акрил.
Лучше все это делать в отключке. Или под музыку (файлы приложены), или в тишине. Кого что вдохновляет.
Что выйдет, то выйдет.
Вот вам для размышлений. Из того же Кандинского.
«Постепенно мир искусства отделялся во мне от мира природы, пока наконец оба мира не приобрели полную независимость друг от друга».
«Должны были пройти многие годы, прежде чем путем чувства и мысли я пришел к той простой разгадке, что цели (а потому и средства) природы и искусства существенно, органически и мирозаконно различны — и одинаково велики, а значит, и одинаково сильны.
…Эта разгадка освободила меня и открыла мне новые миры. Все «мертвое» дрогнуло и затрепетало. Не только воспетые леса, звезды, луна, цветы, но и лежащий в пепельнице застывший окурок, выглядывающая из уличной лужи терпеливая, кроткая белая пуговица, покорный кусочек коры, влекомый через густую траву муравьем в могучих его челюстях для неизвестных, но важных целей, листок календаря, к которому протягивается уверенная рука, чтобы насильственно вырвать его из теплого соседства остающихся в календаре листков, — все явило мне свой лик, свою внутреннюю сущность, тайную душу, которая чаще молчит, чем говорит. Так ожила для меня и каждая точка в покое и в движении (линия) и явила мне свою душу. Этого было достаточно, чтобы понять всем существом, всеми чувствами возможность и наличность искусства, называемого нынче в отличие от предметного абстрактным».
Завидки берут, когда такое читаешь, — написано ведь всеми чувствами. Теперь поди отличи письменную речь от устной. Интернет-литература как жанр настроена на стремительный обмен информацией. Ладно, что-то и из этого произрастет.
Вот еще из Кандинского, про живопись.
«Живопись есть грохочущее столкновение разных миров, призванных методом борьбы и посреди данной борьбы миров меж собою сделать новый мир, который зовется произведением. Каждое произведение возникает и технически так, как появился космос, — оно проходит методом катастроф, подобных хаотическому реву оркестра, выливающемуся в конце концов в симфонию, имя которой — музыка сфер». («Точка и линия на плоскости»)
Как видите, путь предстоит нелегкий — от хаотического рева оркестра до музыки сфер.
«Сегодня, в продолжение темы игр с геометрическими фигурами, решила показать детям картины Пикассо и Кандинского. В итоге дети переключились на книгу о кузнечиках, а я застыла перед Кандинским. Щелкала пультом с картины на картину — глаза открывались все шире. Мне захотелось закричать: «Вижу! Я вижу!!! Вижу, как из цветового пятна выходит форма! Вижу точку и линию, которая держит всю композицию! Я не знаю, что такое композиция, но я ее вижу!» Грудь опять заполнило огромным облаком невыдыхаемого эфира, и захотелось или погрузиться в небытие от счастья, или творить с размахом руки и сердца…»
«Вот что-то типа наброска. Именно что-то… не знаю, как назвать. Мрачноватое нечто (внутренняя зажатость, как в каменном мешке).
Целый день обдумывала ваши слова, сначала растерялась, после вдохновилась, бросилась рисовать — и… с разгону налетела на бетонную стену, свою собственную».
«Но как тебе удалось передать это состояние! Формы, которые размываются взволнованным умом. Крик в трубу. Давай сменим палитру. Возьми ту же композицию, все темное преврати в светлое, разными оттенками цветом, светлое сделай темным. Что получится?»
«Крик в трубу» — красиво звучит!
Да-да, очень интересно, что получится, жаль только, придется ночи ждать, иначе детульки не дают. Сашуля еще ничего, сядет рядом, порисует, а вот Кимундер норовит на стол влезть, все отобрать, начекать и т. д.»
«Не спеши. Чтобы делать свое, надо не бояться повторять повторяющееся. Так думала Фридл. Намек: возвращайся почаще к простим упражнениям.
Понять линию, понять звук, понять точку, понять паузу — нас этому не учили. Зато учили бездумно срисовывать (зачем, если фото лучше?) и рисовать на расхожие темы. Таким образом в нас притупили и дар восприятия красоты. В лучшем случае утешили нас тем, что все субъективно. Один любит кофе, другой — чай, слить вместе — выйдет бурда.
Незнание нот не мешает наслаждаться музыкой. Но не чувствуя гармонии, ею невозможно наслаждаться.
Гармония — это совершенная композиция, это не сложенность, а слитность. В изобразительном искусстве — слитность линии, цвета и формы. Композиция!»
«Я уже в который раз ваш пост перечитываю. Почему-то о слитности не задумывалась, у меня все как-то рвано получается. Вы однажды сказали: «Хотела сказать все — не сказала ничего». Так пока. Что-то пытается вырваться изнутри, но пока безуспешно.
А вот муж посмотрел на эти метания и изрек: «Ты занимаешься всего пару недель!» Конечно, я занимаюсь всего ничего, но то, что уже открывается глазу, просто потрясающе. Действительно, открываются глубины внутри себя, о коих и думать прежде не смела.
А вот что мы вчера с Бетховеном натворили!
…Я часто думаю об ответственности за то, что делаю. Все-таки черная работа мне очень не нравится, я обозвала ее «мряка». Вдруг кто-то посмотрит на нее и в депрессию впадет, мало ли, люди разные бывают. Хотя если это важно для контраста, я, конечно же, отнесу ее на выставку.
А еще я вам хотела сказать огро-о-омное спасибо!
Не перестает удивлять ваше чувство такта. Даже в самой никчемной работе вы умеете найти граммулечку чего-то хорошего!
Когда я делала работу по Бетховену, то на каком-то этапе застряла… Не идет — и все. А разгадка оказалась проста — я мыслила штампами: небо должно быть тут, такого-то цвета, море — тут, ну где ты видела облака такой формы и цвета и т. д.
Могу объяснить так. Внутри есть какая-то мелодия, я ее не слышу — я ее чувствую. Когда пытаюсь эту мелодию материализовать, выходит что-то плоское.
Ваши комментарии меня поддерживают очень и участие девочек тоже, иначе я бы давно бросила все, успокоив себя тем, что Бог не дал мне крыльев, и пусть будет как есть. Просто никак пока не удается приблизиться к внутреннему звучанию, отсюда и метания-терзания.
Наконец-то купила себе две книги Ван Гога — письма к брату Тео и письма к друзьям. Мои переживания, конечно, рядом не стояли, но повествование успокаивает.
…Письма Ван Гога продолжают на меня положительно влиять:
«Что такое рисование? Как им овладевают? Это умение пробиться сквозь невидимую железную стену, которая стоит между тем, что ты чувствуешь, и тем, что ты умеешь. Как же все-таки проникнуть через такую стену? На мой взгляд, биться об нее головой бесполезно, ее нужно медленно и терпеливо подкапывать и продалбливать. Но можно ли неутомимо продолжать такую работу, не отвлекаясь и не отрываясь от нее, если ты не размышляешь над своей жизнью, не строишь ее в соответствии с определенными принципами? И так не только в искусстве, но и в любой другой области. Великое не приходит случайно, его нужно упорно добиваться. Что лежит в первооснове, что превращается во что: принципы человека в его действия или действия в принципы, — вот проблема, которая, на мой взгляд, неразрешима и которую так же не стоит решать, как вопрос о том, что появилось раньше — курица или яйцо. Однако я считаю делом очень положительным и имеющим большую ценность попытку развить в себе силу мышления и волю».
Я остановилась на том, что стала больше понимать, лучше чувствовать, но пока подкоп под стену (по словам Ван Гога) у меня куда-то не туда направился, в том смысле, что нужно копать под стену, а я копаю в сторону.
…Елена Григорьевна, спасибо за похвалу. Сижу пунцового цвета. Ранее я не только пастелью не рисовала, но и вообще с цветом не связывалась (знала, что не могу, и все тут); впрочем, с карандашом я тоже не особенно дружила».
С этой девушкой мы никогда не встречались. С мужем и двумя малышами они живут в квартире, в которой не то что на полу — на двери нет места для большого листа бумаги. Когда мы начали заниматься, она показала нам фотографии своих ювелирных работ. В них была выдумка, но еще не было вкуса. Прошло несколько лет, и она стала делать уникальные вещи. Это — побочный эффект семинара.
И таких «побочных эффектов» становится все больше. Мы отвели им отдельную страницу.
«Я сейчас не успеваю делать задания, потому что занята большим проектом в школе. Тут на нашем семинаре есть тема «Побочные эффекты», так у меня почти вся моя деятельность — сплошной побочный эффект. Эти занятия придали мне храбрости и наглости, что можно браться за разные дела, которые не делала раньше, и из этого может что-то получиться.
Короче, я первый раз в жизни снимаю с детьми фильм! Небольшой, минут на пятнадцать. Я его сценарист, режиссер, бутафор и оператор. Только с монтажом мне обещали помочь. Так что вместо заданий я пока что рисую заставки и клею реквизит. Получится ли что-то? Пока не знаю…»
«Весь лагерь — это прямой, а не побочный эффект нашего семинара.
Дети, родители, дух и взгляд… Таня слепила из марципана не символ кошки, а совершенно живую кошку! Салфеточные куклы, бумажная скульптура — все вдохновленные московским семинаром… Все это передается детям, а значит, они это передадут своим детям, так как все это происходит в возрасте запечатления матрицы детства!»
«За последний год у меня резкий скачок в игре на гитаре, а именно — плавность, непрерывность, чувство темпоритма, беглость пальцев, свободное движение кисти.
Это же все эффекты лепки!
Дети вышли в самостоятельную лепку и рисование.
По выходным, когда у нас ансамбль, мы оставляем малышей одних дома. Чем, вы думаете, они занимаются? Рисуют и лепят, радуют нас своими открытиями.
Один из побочных эффектов — может, не самый приятный, но мы терпимо к этому относимся, — пластилин у нас всюду. Вроде и место отведено, и немалое — большая часть комнаты, но все равно: Сема лепит то в туалете — потому что рядом вода, где можно погреть пластилин, то на подоконнике — потому что рядом батарея, и можно кусочки расплавить. В общем, достается папе при уборке квартиры».
«Дорогие мои, то, что вы описываете, на скучном языке называется междисциплинарным обучением.
В Терезине нельзя было учить еврейских детей, но можно было проводить с ними досуг. И вот тамошние взрослые придумали обучать детей математике через музыку, музыке — через рисунок и т. д. Они писали в лагере, что создают школу будущего. В результате те из детей, что выжили, сдавали экзамены экстерном по всем предметам с перескоком в несколько лет, и это при такой психологической травме! То есть, занимаясь творчеством, ты получаешь дивиденды в областях совершенно разных. Мир — цельный, и, постигая законы гармонии в любом виде искусства или в точных науках, ты совершенствуешься в разных областях.
Понимание приходит, потом понимаешь, что ничего не понимаешь, потом — что что-то понимаешь, потом бац — озарение — и на секунду понимаешь все. Потом опять не понимаешь… но уже на более высоком уровне непонимания. Потом опять прорыв. Так это и идет».
Тайм-аут
Последняя неделя до открытия. Все работы, кроме детских, оформлены и сгруппированы, картины принесены из архива. Стол и стулья — на месте. Тексты на рейки разрезаны на полосы и разложены по местам. Витринные ящички готовы для заполнения фотографиями, тексты в большие витрины отпечатаны. Витрины для кукол сделаны, три экрана для писем Кина установлены, чертеж для объекта в центре двора утвержден начальством, Франте осталось напечатать огромные фотографии на водонепроницаемой бумаге. Зеркало, на котором будет написано «Ты подумай о том, кто, в зеркало глядя, безотрывно рисует себя самого», вырезано по формату.
Пора «капитально оттянуться», как говорит Маня. Она едет в Прагу на чемпионат по снукеру, а я — в Брно, где мы встречаемся с моим давним приятелем и его друзьями и все вместе идем в поход — двадцать пять километров по горам и долинам. Лет десять тому назад с ним же и его студентами, которые, наверное, за это время стали докторами наук, мы из Брно ехали до Микулова и оттуда шли двадцать пять километров по направлению к австрийской границе. Первые десять километров — сплошные скалы. Рядом со мной оказался студент из Голландии. Он изучал цыганский вопрос в Чехии и вообще был озабочен ростом националистических тенденций в Европе. Сам он был метисом, усыновленным ребенком в добропорядочной голландской семье. Как и я, он не умел лазать по горам. Истекая потом, с высунутыми языками, мы брали очередной рубеж.
Под вечер мы выбрались на асфальтированную дорогу. Я летела по ней, едва касаясь ступнями тверди. Никогда прежде не испытывала я такого состояния легкости.
«Капитальный оттяг» начался с поездки в битком набитом автобусе. Он привез нас из Брно на центральную площадь какого-то города с булыжной мостовой, барочным костелом и скульптурой местного святого. Здесь мы позавтракали и отправились на смотровую площадку, буквально утопающую в лиловой и белой сирени. Завороженная буйным цветением, я не заметила гор вдалеке, однако обратила внимание на то, что многие явились с лыжными палками. Мой приятель тоже. И обувь на всех была основательная.
— Это специальные палки для ходьбы, — объяснил он мне. — Те, кто без них, будут идти медленней, вот и все.
— Но я могу потеряться.
— Держись вон той женщины, — указал он на толстую тетку в красной кофте. — Если что, позвони мне по мобильнику.
Если такая глыба решилась идти в поход без снаряжения, мне беспокоиться не о чем, подумала я заносчиво.
Поначалу дорога была приятной — перелески в цветочках, узкие тропинки в уже высокой траве, родник, где все по очереди наливали воду в пластмассовые бутылочки, десятиминутные передышки на полянах, под развесистыми деревьями, женская болтовня, в которую я не вникала, пиво, которое я не пью, — и снова в путь.
Потом начались овраги. Дороги разветвились, люди с палками скрылись из виду, женщина в красной кофте тоже куда-то пропала. Ни души. Один лес — густой, лиственный, темный, земля в старых листьях, буераки, поломанные ветки, стволы деревьев, лежащие поперек, через которые надо перелезать… Где-то через час у меня кончилась вода, а просвета все не было. Тропинка забирала вверх, по обе ее стороны возвышались молодые папоротники, их яркая зелень радовала глаз, но дышать среди них становилось все тяжелей. Я вспомнила, как в парке секвой потеряла сознание от переизбытка кислорода, и прибавила шагу — выбраться бы поскорей из этого оазиса зелени на проторенную дорогу.
Тропинка стала пошире, под ногами была уже не трава, а мягкая влажная земля. Тропический участок остался позади, и начался разреженный сосновый лес, земля устлана иголками, почти никакой зелени. Где же дорога? Куда идти? Вперед и вверх. Если это поросшая лесом гора, значит, у нее должен быть пик, откуда пойдет спуск. Сосны молчали, их кроны не продувал ветерок, как бывало в Прибалтике.
На «сиреневой площадке» я краем уха слышала про какие-то колышки с кружками… Скорее всего, речь шла о дорожных указателях. О том, где ставить машину тем, кто не ехал автобусом.
Никаких колышков с кружками я не видела. В любом случае, сначала надо выйти на какую-нибудь дорогу, а уж потом искать колышки.
Сосны отступали, лиственный лес распростер свои объятия, на этот раз не столь удушливые. Когда он расступился, я увидела дорогу. Настоящую. По ней недавно проходили люди — свежий окурок, зеленая пачка от сигарет с ментолом… Я так обрадовалась этим признакам цивилизации, что и про колышки забыла.
Дорога круто забирала вверх. Но куда бы ни забирала, с нее я уже не сверну.
Неба становилось больше. Или, может, деревья становились ниже и уже не застили свет.
Добравшись до вершины, я перевела дух: отсюда открывались и впрямь необозримые дали. Внизу был крутой обрыв. Вдоль хребта вела хорошо утоптанная тропинка. Невыносимо хотелось пить, но как назло — ни ручейка, ни лужи. Я бы и из лужи выпила. Вдруг впереди мелькнуло что-то красное.
— Ау!!!
Это была та самая тетка в красной кофте.
— Жизень… — проговорила я, что означало «жажда».
Она протянула мне бутылку, воды в ней было на донышке.
— Пей, пей!
Я выпила.
Оказалось, она потеряла меня из виду в самом начале пути. Собиралась звонить приятелю, узнать мой телефон. Шла она строго по колышкам. Километр за километром. Досюда вышло восемь. Скоро должен быть еще один.
— То есть мы идем правильно?!
— Да, вот он, смотри!
На моем пути это был первый колышек с красным кружком.
— Как же ты шла?
— Не знаю.
Мы шли по тропинке вдоль хребта. Откуда она знает, что это правильная дорога?
— Если бы впереди был поворот, на кружке был бы указующий перст.
— Это говорили на той площадке?
— Ну да.
Выходит, пропустив мимо ушей походную инструкцию, я продиралась сквозь овраги и всевозможные леса в правильном направлении!
Вскоре перед нашим взором открылась поляна, на которой возлежали путешественники. Нам выдали по рюмке сливовицы, а воды — сколько хочешь, пожалуйста.
Раздался телефонный звонок. Грустная, почти плачущая Маня сказала, что она все проиграла и что если парень, у которого болит живот, покинет турнир, она останется в списке на второй раунд, на последнем месте.
Пока я тут покоряю природу, моя дочь продувает турнир? Такого быть не может!
— Мань, иди в туалет, посмотри на себя в зеркало и скажи себе: я сейчас всех обыграю.
— В туалете нет зеркала.
— А где есть?
— В холле.
— Пойди в холл.
Вскоре она перезвонила и сказала, что парень покинул турнир. Есть шанс. Не выиграть, конечно, но хотя бы не уйти с позором.
— Позвони, когда всех обыграешь, — сказала я ей и нажала на отбой.
Наш поход продолжался по сосновому лесу, но не такому густому и гористому, как предыдущий, идти было куда приятней. Лес кончился, и мы оказались в деревне. Плетни, увитые хмелем, старушки, в три погибели согнувшиеся над грядками, — родные картины. В каком-то дворе мой приятель разжился бочонком домашнего пива, и, выйдя из деревни, все залегли у перелеска — выпить и закусить.
Я думала про Маню и про выставку.
Пошли поля — ярко-зеленые, отороченные клевером, кашкой и меленькими анютиными глазками. В поле была тропинка. Мы или гуськом. Люди с дорожными палками под мышкой походили на кузнечиков. Солнце палило, приятель нахлобучил мне на голову свою шляпу. Миновав еще несколько нескончаемых полей со злаковыми, мы вышли на какую-то улицу; с одной ее стороны стояли добротные виллы, с другой был пустырь с видом на поле. Внизу вилась речка, по ней плыли утка с селезнем. Торжественно, словно под венец, проплывали они под низкими корягами.
Оказывается, это и есть конечный пункт похода. Опять винный погреб, опять лучшее вино в Моравии. В прошлый раз наше путешествие тоже завершилось лучшим вином в Моравии. Памятуя это, я решила выпить чуть-чуть. В порядке дегустации.
Мы прошли семнадцать километров. Отсюда до ближайшей станции около семи. Все как обещано.
В погребе был туалет с зеркалом. Я смотрела в него, думая о Мане. Позвонить? Если играет, не ответит.
Позвонила. Она не ответила.
Мы выпили вина, действительно очень вкусного, что-то съели. За кем-то приехала из Праги машина. Но для меня в ней места не было.
Садилось солнце. Мы вышли на асфальтированную дорогу. Пройдя несколько километров быстрым шагом, я ощутила некоторую летучесть, но того чувства, что тебя несет дорога, так и не возникло.
Поезд опаздывал. Я позвонила Мане. Она не ответила и на сей раз.
Стемнело. Приехала какая-то таратайка, и мы каким-то образом все туда поместились. Во всяком случае, когда мы отъезжали, платформа была пуста.
Я по сей день не знаю, где была и кто были все эти люди.
Поезд прибыл в Брно. В город, где жил Кин с десяти до шестнадцати лет. Мы с Ирой обошли все места, связанные с Кином, даже балкон нашли, с которого он снимал родителей, идущих по улице. Дом был неподалеку от главного вокзала.
До поезда на Прагу оставалось сорок минут. Мой приятель оставался в Брно, и он вызвался проводить меня на улицу Сейл. Хотя тут я бы точно не потерялась.
Мы подошли к дому с балконом, и раздался звонок. Это была Маня. Она выиграла турнир и получила кубок чемпиона.
Фактура и формообразование
Дорогие мои! Я даю вам большущее задание. В первую неделю я буду только заглядывать, а во вторую присоединюсь полностью. Выставляйте работы, обсуждайте их в дневниках, ходите почаще друг к другу в гости.
Упражнения на фактуру
1. Разделите лист плотной бумаги или картона на шестнадцать частей.
Выберите шестнадцать самых разных предметов, включая ткани, песок, рифленую бумагу от конфетных коробок, что угодно, и попробуйте расположить их в ритме.
Нарисуйте получившееся, обращая внимание на фактуру предметов.
Возьмите глину или пластилин, положите на дощечку и разровняйте поверхность. Возьмите нож, палочки, зубочистки, что угодно — и сделайте копию предложенного вам рельефа.
2. Посмотрите внимательно на упражнения, выполненные Эдит Крамер в 1932 году.
1) Только спиралевидные движения, никаких теней, тонов и полутонов.
2) То же самое, но с тонами. От черного до белого — все тона ваши.
Фридл говорила: в черном и белом много цветов. Не дайте цвету сбить вас с толку.
Пожалуйста, на этом этапе все ваше внимание направьте на практическое изучение образования формы движением.
3. Отправляйтесь на кухню. Поставьте себе натюрморт из разных предметов, желательно простых форм — типа блюдца, тарелки, скалки, взбивалки, бутылки, чашки.
Нарисуйте натюрморт 1) углем, 2) пастелью (предпочтительно) или красками (какими хотите).
Старайтесь не срисовывать, сосредоточьтесь на форме, не думайте ни о бликах, ни о тенях. Если им нужно будет, они сами появятся.
4. Пока мы имеем дело с предметами неподвижными, нам ничего не страшно. Где они стояли, там и стоят. И могут позировать нам часами. Например, как на картине Моранди.
Возьмите уголь и черную пастель и проанализируйте форму этих бутылок тем же образом, что и натюрморт у вас на кухне. Вылепите их.
5. Следующая история посложней — с живыми существами, которые только и знают, что меняют позу.
Скопируйте спиральных человечков, нарисованных Эдит Крамер на занятиях у Фридл.
Скопировали?
Что-то вышло. На этом и остановимся.
6. Веселое задание для семьи.
Маленький театрик по рисункам Пауля Клее.
Выберите одну из двух предложенных вам работ.
Разберите рисунки на планы: задник — горы, солнце и месяц; средний план — домик; первый план — деревья, дорога.
Вырежьте все элементы из цветной бумаги, старайтесь следовать за оригиналом; если какого-то оттенка не окажется, покрасьте бумагу в нужный цвет и вырезайте из нее — естественно, когда она высохнет. Приклейте все скотчем к картону (найдите правильный фон). Придумайте сказку и запускайте в театрик героев.
Этот театрик сможет долго служить вам.
Сборка
«Сегодня луна холодна как лед, глаза замерзают, если долго на нее смотреть! Когда я был маленьким, я боялся стать лунатиком».
Первый текст на трех языках красуется на ящичных рейках. Франта прав: белые буквы на темном дереве выглядят красиво, черные смотрелись бы издалека как муравьиные тропы, создавали бы мельтешение.
У трех учениц из варнсдорфской школы на одно предложение ушел час. Так мы далеко не уедем. Нужна подмога.
Я позвонила Мартину. Он всегда готов. В хорошей компании и не бесплатно. Лишь бы ничего не перепутал.
Приехал из Вены Георг, привез настоящий кофе и кофеварку. В каптерке напротив выставочного зала (тоже бывшая тюремная камера) есть холодильник и газовая плита. Маня предусмотрительно купила к его приезду сыр и рогалики.
Мы пьем кофе и строим планы. Георг уже осмотрел наши угодья, одобрил конструкцию. Он отговаривал нас от ящиков — громоздкий материал, но теперь видит: смотрится весьма элегантно.
«Элегантно» — самый большой комплимент в устах Георга.
Но есть и критика. В мой адрес. Слишком много работ.
— Мы высчитывали размер рам и расстояния между ними!
— Сколько времени в среднем проводит посетитель на выставке? Час — максимум. А твоя мама думает, что он тут будет жить. Спать на надувном матраце, завтракать за столом Кина, читать с экрана его письма… С твоей мамой каждая выставка превращается в эпопею. До последней секунды мы бегаем по залам и клеим подписи. Сколько их? Двести, триста, сколько? Ни один человек не прочтет все тексты и не рассмотрит все объекты. Чтобы впечатлить публику, хватило бы половины. И того много.
— Когда все вещи займут свои места, впечатление будет цельным, и в этой цельности каждая ее часть будет цельной. Как в соборе. Сколько там напластований, сколько избыточности! Сколько бы ты ни ходил в Миланский собор, ты всегда увидишь что-то, чего не замечал прежде. А уж что тебя восхитит — витражи или свечной огарок, — это вопрос другой. Разные по значимости, все они неотъемлемая часть целого.
— Все, — Георг подымает руки, — я готов строить собор.
То, что я задаю девушкам, и то, чем занимаюсь сама, и есть одно целое. Они складывают вместе разнородные предметы — и я складываю. Они создают театр по картине — и я создаю театр по картине. У них Клее — у меня Кин. Как большинству из них, мне нравится то, что выходит. Как и они, я смотрю на все как на чудо.
«У меня ощущение, что мне открылась тайна. Некоторые предметы так явно на нее намекают: ракушки, горлышки стеклянных банок с нарезкой. Меня учили «строить» предметы — рисовать среднюю линию, измерять, учить теорию о том, где какие окружности и овалы получаются у округлых предметов. И мне это никогда не удавалось, предметы выходили кривобокие, я злилась и скучала. А тут так легко создается форма и объем. Я теперь хищно смотрю на окружающие предметы и даже в воображении рисую все спиральками».
«Сразу захотелось найти ритм в каких-то случайных вещах, не подбирать специально, что будет смотреться красиво, а вот прямо что под руку попадется, то и взять, даже если на первый взгляд эти вещи совсем не сочетаются и вызывают полный диссонанс (не говоря уж о том, что некоторые вещи и сами по себе вызывают у меня раздражение).
Просто в жизни так много вещей, на первый взгляд, таких несовместимых, что режет глаз, а если присмотреться, то можно найти очень ритмические сочетания несочетаемого…
Вот моя первая попытка.
Попались на глаза и под руку в течение пяти минут: кусочек ткани, бобы, кусок картона из-под коробки для яиц (из мусорки), несколько монет, несколько бусин, кожаная штучка из-под сломанного браслета, засохший кусок хлеба, два гвоздя, морковина, плетеная закладка для книг, бинт, засохший цветочек, несколько камушков, ватка».
Человек без свойств
Георг — еще один сквозной персонаж жизни и книг. Когда мы с ним встретились, ему было двадцать восемь, а мне тридцать семь. К тому времени он издал каталог к выставке дизайна, созданного в ателье Фридл Дикер и Франца Зингера, а я — каталог к выставке Фридл в Яд Вашем. На моей выставке были работы из коллекции Георга Шрома, но самого его я никогда не видела.
Читать бесплатно другие книги:
