Движение образует форму Макарова Елена
Сегодня я притащила много мусора, но процессы, в результате которых он возник, меня некоторое время занимали, и мусор непосредственно связан с нашей темой. Так что извините.
Я хотела нарисовать несколько натюрмортов с отражениями. Поскольку блестящего дома немного, я сняла со стены зеркало, которое крутила и вертела на полу и нагружала разными предметами, годными для натюрморта, с целью найти более или менее интересную композицию и поразглядывать отражения и изменения, происходящие с предметами в разных ракурсах. Как правило, с помощью фотоаппарата я вижу лучше, поэтому фотографировала.
Нельзя сказать, что я что-то поняла в композиции, но процесс меня увлек.
Например, забавно было наставлять предметы на потолок, как на стол, и сочетать разные уровни (реальность — отражение)».
«Жили в античности два художника: Зевксис и Паррасий, и решили они поспорить, кто из них лучше владеет кистью. Зевксис нарисовал виноград, да так реалистично, что к нему слетелись птицы. Уверенный в своей победе, он стал поторапливать Паррасия: «Сколько можно томить, открой уже занавеску и покажи свое творение!» Занавеска и оказалась творением Паррасия. Он сумел ее передать так искусно, что сам Зевксис не заметил подвоха.
К чему это я? А к тому, что мне до Паррасия как до Парижа. Я хотела сделать два плана: отражение (нерезкое) и то, что не отражается в стекле (очень резкое и реалистичное). Вышло совсем не то, что хотела.
А вчера я сделала копию с картины, которую приписывают ученику Риверы. Предполагают, что человек с зеркалом — Сократ. Диоген Лаэртский писал, что Сократ советовал молодежи почаще смотреться в зеркало. Человеку красивому оно поможет не забывать о своей красоте и совершать поступки, достойные его прекрасной наружности. А человек непривлекательный, увидев в зеркале свои изъяны, постарается прикрыть их умом и образованностью. Как известно, Сократ принадлежал ко второй группе, из-за уродливой внешности, большого курносого носа его сравнивали с силеном. То есть тема картинки — «Познай себя!». Наверное, это тоже про самопознание. Но мне кажется, не только о нем. В живописи весьма популярна тема пяти чувств, очень многие художники рисовали циклы на эту тему. Зеркало — это непременный атрибут аллегории зрения. Только зрячий может видеть свое отражение.
У меня уже давно стало портиться зрение, особенно заметно это становится после рисования, когда глаза долго напрягаются и устают. Вчера, рисуя вторую картинку, я уже была не в состоянии нормально фокусировать взгляд, так и рисовала, глядя на нерезкую картинку. Мне это не очень нравилось, может быть, отсюда и разбитое зеркало. Начинала я рисовать себя, но быстро поняла, что это просто девочка.
А еще в связи с этим я подумала вот о чем. В эпоху Возрождения в Италии очень много спорили о том, какое из изобразительных искусств благороднее, важнее. В основном спор шел между живописцами и скульпторами. И те и другие приводили свои аргументы. Леонардо написал на эту тему целый трактат, Бенедетто Варки проводил опрос и т. д. Спор не затихал и в более позднее время и распространился за пределы Италии. Я много занималась этой темой, она очень интересная. Аргументов было множество, но меня сейчас интересует один. Скульпторы говорили: «Наше искусство доступно даже слепцам! Слепой может на ощупь понять, что изображено, тогда как с живописью это невозможно». Начиная с эпохи Возрождения в аллегории пяти чувств осязание часто выступало в образе слепого старика, ощупывающего мраморную античную голову или целую скульптуру. То есть старик, глядящий в зеркало (Сократ), может быть не только аллегорией зрения, но и аллегорией живописи, так как зеркало — это еще и метафора картины (изображение в раме). А старик, ощупывающий скульптуру, может выступать и как аллегория осязания, и как аллегория скульптуры».
«Как нарисовать поверхность воды, чтобы ощущалась глубина? И чтобы поверхность была поверхностью?.. Не успела я построить натюрморт на бумаге — начал капать дождь. Капать, размывая уголь. И название «После дождя» превратилось в «Под дождем»…
Вижу непрокрашенные стены, гуляющие ножки бокалов. Завтра поставлю бокалы ближе друг к другу — правый далековато стоит.
Отражения захватили меня в плен. И мое время тоже. Мало того, что мир просто отражается, — он дробится, складывается заново причудливыми кусками.
У нас три комнаты и кухня выходят на юг. Солнце весь день. Я люблю просторные светлые квартиры.
На окне стояли бутылки. И блики солнца играли на занавеске. Первый курс рисует, лепит бутылки Моранди. Переставляю бутылки ближе и рисую отражение, цветные тени на занавеске с бликами солнца.
Вчера вся семья вздрогнула, завидев в ночи мой силуэт на балконе. А я просто наблюдала отражения. А потом я замерзла и пошла греться. Горячий чай с лимоном… и тут отражения! Свет расплывается золотистым обручем в чашке.
Неосторожное движение — и капля чая на паркете… В ней тоже отражение».
«Постоянно рассматриваю отражения в воде. Они очень разные в зависимости от ветра и времени суток. Днем, кажется, только солнце отражается в воде, а по вечерам — как зеркало…
После того как я столько всего увидела в бутылке, я ходила по кухне и искала куда посмотреть. Нашла ложку.
— Вот это да! Как это происходит?! — громко задумалась я.
— Да, я тоже раньше об этом думала, — говорит мне дочь.
Или я недосмотрела что-то в детстве, или все окончательно забыла».
«Сколько дивных минут ты мне доставила сегодня своими ложками! Я взяла самую блестящую и долго вглядывалась, меняя угол зрения. Так вот, в твоих ложках мое отражение вылезло из плоскости в объем и стало голограммой. Пришлось снова щупать, чтобы понять, как это может быть».
«У нас совсем нет луж, но воды вокруг очень много — каналы, пруд, океан, наконец.
Я все время смотрю, пытаясь запомнить, но памяти у меня никакой.
Отражения в пруду как уж запомнились. А это придуманные лужи.
Да, наверное, основная проблема, что моменты у меня никогда не совпадают, ни разу ничего не вышло, в лучшем случае (очень редко) выходит что-то другое…
Но как же художники? Как им удавалось изо дня в день возвращаться в одно и то же пространство в одном и том же состоянии? Я часто думаю об этом и ничего не понимаю.
(Немножко подумала и решила дописать.)
Я вообще не уверена, что сегодня я — это я; когда меня что-то или кто-то сильно впечатляет, я превращаюсь в «это», вернее, в то, как я себе это представляю…
(Еще подумала.)
Но ведь и рисую я в основном в таких состояниях.
Тогда где же я?..
Когда-то давно я уже думала об этом. Я представлялась себе рамкой, сквозь которую все время что-то проходит, что-то проходит быстро, а что-то задерживается, и в какие-то моменты можно даже увидеть картины».
Когда-нибудь мы устроим невиртуальную выставку работ и издадим к ней каталог с текстами. Это обязательно случится.
Вермеер с линейкой
С. М. из группы «профессоров», на четвертом курсе онлайнового семинара. Еще на первом она поразила нас разбором картины Вермеера «Бокал вина».
Эту картину Фридл в Терезине перерисовала акварелью, чтобы дети сделали по ней коллаж. На этом материале и был построен урок, который назывался «Войти в пространство картины».
С. М. ответила на него статьей с пошаговыми иллюстрациями и назвала свой труд «Вермеер с линейкой».
«Сегодня я решила наконец расстаться с Вермеером, в обществе которого провела не один вечер. Всегда найдется какая-нибудь мелочь, которую захочется доработать, но я не буду. Лучше расскажу, что же я с этим самым Вермеером вытворяла по вечерам. Не из эксгибиционизма: а вдруг кому пригодится…
Начну с геометрии. Простите, если длинно.
Лена предполагала, что кафельный рисунок на полу, ведущий вглубь комнаты, поможет нам в нее войти. Немало трудов написано о картинах-интерьерах, приглашающих внутрь и как бы являющихся продолжением той комнаты, в которой стоит зритель. Но одно дело — забежать взглядом (хотя нас там, похоже, не ждут), а другое дело — выстроить такое же или похожее пространство. Конечно же, я сразу споткнулась об эту плитку, потому что она была выложена по правилам линейной перспективы (хоть и с небольшими огрехами, но все же), а я никогда не блистала глубокими знаниями в этой области даже в теории, не говоря уже о практике.
Так что пришлось взять линейку и ручку и отправиться на поиски точки зрения. Если есть окно, то ее проще всего вычислить по нему. Шерлоки Холмсы от искусствоведения в первую очередь направляют стопы к этой точке в поисках разгадки тайны, заложенной в картине. Действительно, здесь нередко располагаются «улики», проливающие свет на скрытый дополнительный смысл произведения: картина, зеркало, эмблема, надпись… В нашем случае — пейзаж.
Найдя эту точку (в левом углу картины, почти там, где начинается рама), прочертила линию горизонта, а на ней нашла еще несколько важных точек схода: от кафеля, стула и т. д.
Так как я сначала взяла тупой карандаш (подобный эпитет в контексте начертательной геометрии годится и для меня), а копия была маленькая, точка обнаружилась не сразу — отсюда множество неверных линий на картинке, которые я перечерчивать не стала.
Потом я взяла лист бумаги, положила его на другой, длинный лист, закрепила скотчем и прочертила на маленьком (черном) листе линию горизонта — приблизительно на той же высоте, как у Вермеера. И не щадя стола своего, воткнула кнопку-гвоздик там, где предполагалась точка зрения. Что такое икеевский стол по сравнению с полотнами великого голландца, который поступал с ними так же бесцеремонно?! (Рентген обнаружил на всех картинах Вермеера, за исключением первых трех или четырех, дырочки для гвоздя.)
На гвоздик я привязала нитку, провела по ней мелом и получила отпечатки первых линий — линий оконной рамы, а потом от другой точки провела линии для открытого окна.
Уж не знаю, какой ниткой и мелом пользовался знаменитый живописец, но мои никуда не годились, отпечатки получались бледные, так что в конце концов я стала натягивать нитку, приставлять к ней линейку и проводить линию карандашом. Это потребовало дополнительного времени и отразилось на точности.
После окон провела лучи, которые будут делить наши кафельные плитки по диагонали.
Потом от двух других точек на горизонте провела лучи, пересечения которых образовали рисунок плитки.
Обратите внимание, что комната по глубине напоминает скорее тронный зал, чем небольшую комнатку в бюргерском доме.
Дорисовала фигуры — чудовищное несоответствие больших фигур на переднем плане, близкой, судя по величине картины, стены на заднем плане и убегающей вдаль плитки. Где находится стол, каких он размеров, что с лавкой?
Эти вопросы я задавала себе, пытаясь как можно точнее копировать. Но, несмотря на отсутствие грубых ошибок в построении (как мне кажется), результат получался очень странным. Я на практике убедилась в том, о чем многократно читала: в сложности определения размеров предметов на картинах Вермеера и расстояния до них. Еще один пятачок в копилку загадок Вермеера.
Нарисовала стул на переднем плане (еще две дырки в столе на линии горизонта) — стало не так страшно.
Стерла вспомогательные линии, и стало совсем хорошо (на платье линии стирать не стала — все равно сверху будет цветная бумага).
Ну все. Занимательная геометрия (привет Перельману) закончена. Уж простите меня, если я выставляю банальности (это они и есть), но я подумала, может, не только я одна такая темная в математике, и вдруг кому-нибудь это поможет.
А теперь собственно коллаж.
Использовала только цветную бумагу, в основном от рекламных буклетов (только на «пошив» платья ушел симпатичный диванчик и часть кресла). Стол — черная и цветная бумага, полоски красной и желтой плюс «роспись».
С самого начала сделала глупость: стала вырезать черную кафельную плитку и наклеивать — потеряла массу времени, а могла бы просто нарисовать; в конце сдалась и самые маленькие плиточки нарисовала — отличаются только на ощупь. Зачем этот мартышкин труд — непонятно. Так вышло».
«В три часа ночи, прочитав и посмотрев поэтапно все построения, я пришла к выводу: ты прирожденный учитель. Вот никогда бы мне и в голову не пришло содеять такое. Нужно быть тобой или Иттеном, на худой конец (именно так он и разбирал картины в своей «Утопии»), чтобы ясно и четко продемонстрировать то, как не на глаз, а с умом войти в картину, не бегать на носочках по кафелю, а войти — и сесть за стол.
Эту историю надо опубликовать».
На это предложение я получила отповедь от автора. В весьма пространной и корректной форме.
«Интернет предоставляет прекрасные шансы найти человека, сгущая пространства, сводя их на нет. Мне очень нравится пренебрегать пространством. Когда-то, оказавшись в эмиграции, на пустыре, я очень тосковала от недостатка того самого качественного общения. Думаю, если бы не придумали интернет, я была бы давно в другом месте. Но сейчас я нахожу интересных собеседников, не отрывая задницы от кресла.
Это совсем другой вид общения, многие видят в нем суррогат живого общения, но это не суррогат, это просто другой жанр. И у него есть свои прелести. Если бы мы с вами встретились, то наш разговор, скорее всего, потерял бы глубину, стал другим. Не хуже и не лучше — просто другим. Офлайн-общение более сжато во времени, позволяет быстро узнать друг друга, узнать подробности биографии и составить картинку. Когда мы узнаём кого-то онлайн, мы получаем информацию порционно, часто не представляем, как выглядит собеседник, почти не знаем подробностей его личной жизни. Это добавляет таинственности, которая нужна многим людям, уставшим от ежедневной предсказуемой реальности. К тому же, когда выносятся за скобки физический образ собеседника, его возраст, голос, весь его внешний вид, остается лишь самая суть: его мысли. Мне нравится узнавать человека, начиная изнутри.
Письменное общение изначально предполагает большую глубину: рассказывать бытовые детали письменно обычно скучно, к тому же у человека пишущего значительно больше времени, что склоняет к неспешным размышлениям, обдумыванию, которое длится некоторое время и лишь потом может вылиться в текст, и он в результате скорее всего будет глубже разговорного уровня «Привет! Как дела?» (хотя есть люди, способные общаться смайлами, — искусство для меня совершенно непостижимое).
А еще в интернетном общении я люблю момент, который вслед за Искандером называю «Праздником ожидания праздника». Хорошую беседу, как вино, приятно смаковать и растягивать, время ожидания ответа томительно и сладостно, и в конце этого ожидания случается праздник. Это так приятно! Вчера таким праздником мне явился ваш комментарий.
Эпистолярное общение требует больших затрат времени, но, когда это стоит того, времени не жалко, для меня это шанс подумать о чем-то, что почти не получается в водовороте ежедневных бытовых перемещений. Спасибо, что вы меня на это вдохновляете.
Мне важно, что иногда я могу о чем-то подумать и рассказать, Рассказать кому-то, кому мне хотелось бы рассказать. И мне приятно, когда кому-то это интересно, и мои мысли образуют первые звенья возникающей цепочки интересного живого общения. Так что если вам нравится — это для меня награда и радость. В том, что вы прочитаете и вам станет интересно. Все остальное — отдельные публикации и прочее — гораздо менее интересно.
Ну вот. Опять настрочила. Забыла, кто-то из великих писал: «У меня не было времени написать коротко, поэтому пишу длинно».
Праздник ожидания праздника
Купили люстру! Оказывается, за высокими полуприкрытыми воротами скрывается огромный двор, а в нем — «Базар», и вещей тут видимо-невидимо. Заправляет «Базаром» странная пара — тихая неприметная женщина и ее муж-алкоголик. Цены грошовые. Старинные карусели, жемчуга, сервизы из фарфора, картины, одежда, игрушки — страна необычных вещей. Тут мы и присмотрели люстру. Изящные крепления, классическая форма плафонов. Берем!
Алкоголик подцепил ее палкой с крючком, снял с потолка.
Мы проверили плафоны — на одном была небольшая трещинка. Чепуха.
— С упаковкой проблема — нет тары, — объяснил алкоголик и куда-то пошел.
Вскоре вернулся с картонным ящиком и, чтобы не оборачивать каждый плафон, снял с вешалки полушубок из лисьего меха и положил его на дно коробки.
— Не жалко? — спросила Маня.
— Да ну, — махнул он рукой, — добра на всех хватит.
Мы с Маней стали захаживать в «Базар», купили мне розовый пиджак на открытие выставки за десять крон, игрушки для всех знакомых детей.
Как-то в автобусе, следующем из Праги в Терезин, Маня познакомилась с большой израильской семьей.
— Мама, ставь чайник, я веду интересных людей!
Не успела я воды налить, как раздался топот. Интересные люди уже поднимались по деревянной лестнице на второй этаж. Пожилая пара и двое сыновей с женами, одна из них была японкой. Шалом, шалом! Отец семейства попал в Терезин в конце войны в составе так называемых возвратных транспортов. Он был в Освенциме, Бухенвальде и напоследок — здесь.
Вскоре выяснилось, что семейный круиз по болевым точкам истории имеет и побочную цель. У японки в Токио свой магазин типа нашего «Базара», и по дороге они скупают вещи, которые могут понравиться японцам. Кое-что приобрели в Польше и Германии…
Маня тотчас отвела семейство в нашу Мекку. Вернулись они оттуда через два часа с полными чемоданами. Чемоданы купили там же.
— Потрясающе, просто потрясающе! — повторяли они.
Нигде на свете не видели они такой богатой коллекции — и все за бесценок!
Через пару дней мы отправились в «Базар» за стульями, которые Маня присмотрела для комнаты Кина. «Базара» не было. В пристройке, где стояла плита, на которой хозяйка варила кофе, торчал пыльный диван бывшего синего цвета. Мы пошли в «Вечирку», к знакомой продавщице. Она сказала, что «Базар» переехал за мост, ближе к Малой крепости. Мы пошли туда. Жалкий магазинчик, другие хозяева.
— Надо было сразу брать эти стулья, — огорчилась Маня, — но семейство на меня так насело — и то им переведи, и цену сбей…
— Надо было сразу брать проценты, — пошутила я, но Маня не поняла шутки.
— С семьи выжившего?!
Дело, конечно, не в стульях, а в пропаже чуда. Мы привыкли к тому, что в любой момент можно оказаться в сказочном пространстве, бродить по его лабиринтам, крутить пальцем диск старого телефонного аппарата, примерять кольца… За все время мы не видели здесь ни одного покупателя. Хозяйка сидела во дворе в шезлонге, курила, пила кофе, что-то вязала. В случае надобности (упаковать люстру, например) она звонила своему алкоголику, и он тотчас являлся. «Базар» был для нас с Маней «оазисом покоя». Так определила Хана Андерова атмосферу в квартире Кина.
Мы «выбрили» все ящики. Работяга привез на тачке здоровенный пылесос и отправился восвояси.
— Это уж слишком, — сказала Маня. — Иду жаловаться начальству. А ты сиди.
Вскоре появился другой работяга, включил пылесос и стал возить им по полу.
— Сначала ящики, — попросила я его.
Он молча передвинул пылесос, взялся за ящики.
— Видишь, как я хорошо говорю по-чешски, — сказала Маня, вернувшись. — Во всяком случае, ругаюсь лучше тебя. Ты не умеешь себя поставить. Ты — куратор, автор проекта… Конечно, это было смешно, когда я получала за тебя израильскую премию за лучшую книгу года, а ты в это время мыла стекла в Дании. Тебя спрашивают по радио, что вы сейчас делаете, то есть что вы сейчас пишете, а ты отвечаешь: в данный момент мою стекла. Я тебя так за это люблю… Получай подарок!
Маня достает из сумки большую белую книгу. «Франтишек Петер Кин». Чешское издание. Прозрачная суперобложка, набросок автопортрета, в углу — золотом мои любимые слова: «Я люблю жизнь, глупую, безобразную, грубую, мучительную, великолепную, нет никакого «почему», просто люблю — и все…»
— А где немецкое и английское?
— У директора. У зама только чешское. Видишь, какие они… Нормальные люди первым делом бы показали книгу автору. Тем более он тут, за углом.
— Книга жизни. За это надо выпить!
— Мам, отправляйся со своей книгой жизни домой и жди меня там. С едой и бутылкой.
По дороге я вспоминала все перипетии с книгой. Кажется, я писала о них. Но где? Дома я положила книгу на стол, налила бокал вина, включила компьютер, вошла в форум… Есть! «Приключения в Терезине, 28 мая 2008 года».
«Мои дорогие! Если бы видели, как меня тут давят и как я превращаюсь в лепешку с начинкой по имени «Кин», вы бы меня разлюбили!
Сегодня было заседание «старейшин»: директор музея — колобок в подтяжках, безликая пара — издатель с издательшей, финансовый директор, страдающий от тучности и головной боли, главный историк — блин-башка и секретарша в платье-скафандре — нагибаться в таком нельзя, только стоять и сидеть, да и то с трудом. Она вела протокол.
Решали судьбу проекта. Имя Кина не произносилось. Приговор: книга будет одна на трех языках (то есть все будет в ней повторяться трижды), стихи перевести не успеем — вышкртнуть (вычеркнуть), деньги за выставку платить не будем — пусть платит ваша организация (то есть я). Не хочешь — мы все сами сделаем и деньги сэкономим. И все в таком духе. Я еле выдержала.
Ушла, решила собрать вещи и уехать. Но как же Кин?
Взяла себя в руки, пошла в архив. Села смотреть рисунки дальше. Стало полегче. Рисунки изумительные. И никто их в глаза не видел. Нет, я должна это выдержать. На меня уставлены четыре глаза здешних служительниц. Чтобы ничего не украла. Вспомнила совет Ассоли — постараться увидеть в них что-то хорошее, пусть даже пуговицу на платье. Долго смотрела на пуговицу — не помогло. Пошла курить в казарменный двор. Где-то здесь, на втором этаже, жил Кин, здесь он писал пьесы, стихи, рисовал, тосковал, отсюда его отправили в Освенцим.
Теперь здесь заседает выморочный народ. Без единой собственной мысли. Зато они хозяева мыслей тех, кто здесь прежде жил — и погиб. Вон ту подайте, а вот эту вышкртните!
Не думайте, что я все могу вынести, меня тоже можно сломать».
Группа поддержки:
«Весь этот ужас уйдет, а то, что выделаете, — останется.
Если в человеке нет ничего прекрасного, можно представить его ребенком или пациентом… Все проходит, Леночка!»
«Лена, мы с вами! Подумайте, в конце концов, о Фридл! Ей приходилось хуже, но она все вынесла до конца. Те, кого она учила, погибли. А те, для кого вы пишете книгу, живы и будут с восторгом ее читать, вспоминать Кина, поражаться его творениям…»
«Я, честно говоря, мало поняла: почему от мнения так называемого совета старейшин столько зависит. Почему они решают, быть ли книге, какой книге быть и кто за это платит…
Но главное одно: Елена, нет на свете таких людей (или группы людей), которые смогли бы вас сломить! У вас есть надежная защита: наша огромная любовь!»
И это правда. Начались чудеса.
На выходные я уехала к знакомым, на другой край Чехии, подальше от Терезина, в лесные края. В ближайшем от их дома лесу проживал пень по прозванию Лесной царь. Надо пойти к нему на поклон и загадать желание! Я не только загадала желание, но и прихватила с собой в Терезин кусок коры, видимо, кем-то срезанный и забытый у подножья его величества. Поставила его в застекленный шкафчик, жду, когда сработает. Тишина. Звоню директору. Он говорит: или соглашайся на уступки, или до свидания. Вот тебе и Лесной царь…
«1 июня 2008 года
Огромное спасибо всем-всем! Мы с Кином выиграли!
Представьте, иду я по мосту через реку говорить директору «до свидания», а навстречу — главный историк.
— Читал всю ночь до утра. Ты права. Мы издадим три книги — на английском, немецком и чешском.
Я ушам своим не верю. И тут звонит директор.
— Мы были неправы, прости.
Теперь мне и пуговицы их нравятся, и сами они. Издатели пригласили меня на обед. Честное слово, наш форум творит чудеса, и это не первое чудо».
Интересно, почему я ни словом не обмолвилась о Лесном царе? Он, единственный свидетель этой истории, теперь живет у нас в Хайфе на книжной полке. Записи на форуме — еще одно подтверждение подлинности фактов.
На самом деле мое прошлое кажется мне сплошной выдумкой. Наверное, потому, что у меня нет к нему эмоционального отношения. Оно меня не касается. Это чьи-то истории. То, что я в свое время не записала — в повестях, дневниках или письмах, — исчезает бесследно.
Недавно к нам в гости приехала женщина из Америки. До этого мы переписывались в интернете, у нее были проблемы с младшей дочкой. Сидим, беседуем. То, что она писала мне про младшую дочку, помню дословно. А вот то, что она была у нас в Иерусалиме, и, по ее словам, мы всю ночь проговорили, и ей было так неловко за то, что она отняла у меня столько времени, — не помню вообще. Ни ее, ни наших бесед.
Когда мы переселились в Хайфу, нас разыскала «старая знакомая». Ни имя, ни фамилия мне ничего не говорили. Я пригласила ее в гости. Она пришла с мужем. Оба не вызвали во мне даже смутных воспоминаний. Оказывается, они друзья Жанны и жили у нас в Иерусалиме десять дней.
— Может, я была в отъезде?
— Нет, ты была дома. Ты тогда еще работала в Музее Израиля и протаскивала нас туда без билетов.
Не записано — считай, пропало.
А на форуме и про собачку написано!
«Напротив меня — старый дом, облезлое окно, в нем старая игрушка типа собачки, на ночь хозяева убирают ее в комнату и затворяют окно, утром выставляют на воздух. Эта собачка такая трогательная, ей, наверное, лет сорок, не меньше. Будь здесь Манька, она бы ее точно нарисовала».
Собачку Маня нарисовала, как только мы сюда приехали.
Фонтаны Бернини
Где я, где Бернини? С чего мне пришло в голову дать второму курсу это задание? Наверное, захотелось чего-то, связанного с пластикой и архитектоникой пространства. По контрасту с предыдущей темой — «Предмет и состояние».
Всякое задание — это приглашение к размышлению. Как гадалкам, на самом деле, не нужны карты, так и мне, по большому счету, не столь уж важно, что именно задать.
Урок четвертый
На повестке дня — скульптура. Фонтаны Джованни Лоренцо Бернини.
Вот что он сказал сам о себе: «Я победил мрамор и сделал его гибким, как воск, и этим самым смог до известной степени объединить скульптуру с живописью».
А вот что я сочинила о нем в романе «Смех на руинах»:
«Боязнь пустоты одолевает Бернини.
Он заполняет Рим статуями и фонтанами, воздвигает колоннаду на площади перед собором Святого Петра, возводит церкви-двойняшки на Пьяцца-дель-Пополо. Он не отвоевывает Рим у предшественников, но одолевает пустоту, никем, кроме него, не видимую. Постройка собора Святого Петра была завершена задолго до Бернини. Собор устраивал всех, Бернини счел его пустышкой. Он взялся за пуповину. Выстроил под самым куполом бронзовый балдахин и с этой точки в течение многих лет, без всякого плана, одним эллиптическим движением выписывал иные пространства. Криволинейные волны носили его по храму, и там, где останавливался его взгляд, вырастали скульптуры. В финале этого грандиозного спектакля он ослепительным нимбом прорвался в небо, поток золотого света влился в апсиду, и весь собор наполнился светом и объемными светотенями.
Мрамор в руках Бернини — это мрамор, не шелк. Намеренно создавая впечатление реальности, он тем самым убивает к ней всякий интерес. Превосходно имитируя натуру, он не боготворит ее. Он возвращает ее на позицию, которую она занимала во времена эллинизма, когда вещи изображались не такими, как есть, но такими, как их воспринимал художник. Не объект, а образ. Бернини занимает ценность образа как подобия, утратившего прототип. Мифологический образ обретает реальность. После Бернини антитеза «реальность — воображение» теряет всякий смысл. Изображение реальности как таковой больше не является задачей искусства.
Пропасти сновидений наутро заполняются мраморными иллюзиями, изощренная техника помогает Бернини балансировать между реальностью и воображением. Сновидения принимают позу скульптур, превращаются в соборы и фонтаны, реальность, напротив, приобретает характер сновидений.
Бернини трансформирует центростремительное микеланджеловское движение в спиралевидное. Витые бронзовые опоры «балдахина» рождают вибрацию в центре собора, откуда она эллиптическим движением распространяется по всему приделу. Балдахин становится сценической площадкой театра, действие спектакля выходит за рамки сцены».
Биографию и произведения Джованни Лоренцо Бернини найдите в интернете.
Пожалуйста, посмотрите на фонтаны, выберите тот, что вам больше по душе, и вылепите его из глины.
Создайте вокруг фонтана особое пространство. Где он? На городской площади, в парке, перед зданием? Не обязательно, чтобы вокруг были стены Рима. В порядке абсурда, фонтан можно поместить и в деревню, но это так, для экстремалов.
Кто там гуляет вокруг? Если это площадь, можно сделать кафе, прогуливающихся людей — все, что захотите.
Желательно, чтобы можно было смотреть на фонтан и на все, что происходит вокруг, со всех сторон.
«Вечерком решила приступить к неприступному фонтану. Пыталась хотя бы определить, откуда ноги растут, а также руки и голова у главной фигуры. Это что-то типа заготовки, детали не прорабатывала, даже не представляю, как это делать, особенно голову. Нептун из скульптурного пластилина, я из него леплю второй раз.
Сегодня докупила пластилин, правда, цвет немного другой, думала продолжить — слепить осьминога, хотя хочется еще какое-нибудь тело человеческое слепить. Может, без осьминога и груды камней оставить?
По секрету всему свету: приятно, однако ж, лепить мужское тело!
…Я, наверное, сошла с ума, но я с ним разговариваю и люблю его очень, хоть и ростом он (измерила) всего 20 см. Девочки, Бернини создал настоящего мужчину, пусть он и Нептун, дотроньтесь до него! Пойду его будить, пора ему глаза открывать…»
«Ну и скорости у тебя, однако… Я себя чувствую «горячим эстонским парнем», убила вечер только на набор объема и приблизительное выстраивание позы, а у тебя уже готово, причем скорость не сказалась негативно на качестве (как это очень часто бывает). Очень здорово! Кстати, насчет потери формы, я вчера своему правую ногу мучила, вроде по пропорциям все сходилось, решила пригладить — и получилось, вроде он у меня в женских колготках, гладенький такой… На будущее сделала вывод: не заглаживать раньше времени».
Глядя на ваши натюрморты и скульптуры, подумала вот о чем: когда вы рисуете с натуры натюрморт, вы видите вещи с одной стороны. Если вы будете рисовать его с разных точек, те же вещи в их соотношении друг с другом и пространством будут выглядеть совсем иначе; я уже не говорю о том, что если вы будете рисовать сверху, то они будут выглядеть ну вовсе по-другому.
Но откуда бы вы ни лепили круглую скульптуру, хоть с потолка, результат будет один. Искажение формы произойдет в рельефе, поскольку там вы имеете дело с плоскостью и выступающей над ней формой (или формами).
Рисунок — это отражение объема на плоскости. Оно, отражение, меняется в зависимости от ракурса.
Круглая скульптура дает возможность увидеть воспроизведенный предмет со всех сторон, поэтому, скажем, отлепленные от листа бутылки Моранди дают вам возможность увидеть и пощупать их со всех сторон, не только глазами, но и руками. Однако с какой стороны вы начали их лепить (если это круглая скульптура), не имеет никакого значения.
Для рисунка все имеет значение — что дальше, что ближе, что светлей, что темней и т. д.
Всего этого детям до десяти лет и знать не надо. Но вам желательно. Дети эти вопросы решают по-своему. Больше у них то, что важней. В центре (композиции) — самое главное. Неважно, что это — человек, цветовое пятно, цветок, кружок.
Обратите внимание еще на одну вещь: как только вы начали лепить фигуры, вас стала занимать анатомия. Но ведь до этого вы видели много разных скульптур… Однако стоило вашим рукам всмотреться в форму, вы тотчас ощутили нехватку элементарных знаний по анатомии. Занятно, правда?
Точно так же и дети — они в творческом процессе делания задумываются над разными жизненными процессами. При пассивном наблюдении этого не происходит. Ну ладно. Пока все.
В грозу
У Бернини ключи от Рима, а у нас с Маней — от терезинской крепости. Не знаю, открывал ли художник ворота в Рим, но мы наши открываем и закрываем беспрестанно. В основном Франте. Он приезжает по вечерам — то с фотоувеличениями, то с текстами, то с красками… А сегодня привез всех своих дочерей, да еще и подругу старшей.
Мы начинаем оформлять работы. Рамы со стеклами 50x70, 100x70 сантиметров, для плакатов 180x120 расставлены вдоль стен. Оригиналы — в папке на столе. Маня, Франта, его старшие дочери Мышка и Кочка (кошка по-чешски) плюс Кочкина подруга расположились за столом чертежного зала. Младшие дочери, Марушка и Терезка, тоже хотят участвовать. Но Франта против.
— Шуп креслить (быстро рисовать)! — велит им Франта, и они тотчас достают из портфеля альбомы и фломастеры.
Марушка-певунья, когда была помладше, сочиняла на ходу тягучие баллады про принца и его несчастную любовь, которая завершалась смертью, но это не беда, ему обеспечен рай. Марушка — в мать, мелкая и набожная, а Терезка — в отца, крупная и без царя в голове. Она верховодит, и все принимают ее за старшую, хотя старшая — Марушка. Марушка учится играть на аккордеоне, ее за ним не видно, одни пальцы тоненькие на клавиатуре и большой лоб, а Терезка ходит на балет, где всю ее видно.
Сегодня мы здесь с самого утра. Сначала приходил Мартин-работяга, и они с «сестричкой Маней» приделали большие фотографии к днищам ящичных витрин. После обеда пришли электрики устанавливать флюоресцентные лампы в поддонах витрин, так, чтобы они не были видны, когда витрины застеклят. Заодно и люстру подключили. В комнате Кина зажегся свет.
— Сначала закончим «Прагу», — говорит Франта. — Тогда в одном зале уже можно будет начать развеску. Но первым делом надо вычистить стекла с внутренней стороны. — Мы стоим около Франты, следим за его действиями. — Лицевую сторону стекла пока не трогаем. Смотрим: чисто? Чисто. Затем кладем оригинал лицом к стеклу и выравниваем по центру. Те папки, где рисунков несколько, оставьте нам с Маней. Аккуратно кладем сверху белое паспарту, на него, с четырех сторон, прокладки. И только после этого — фанеру. Прижимаем этот сэндвич к раме железячками, они тут уже есть, — и смотрим: ровно? Ровно. Не попала ли случайно на стекло соринка или волосинка? Не попала. Но если попадет — все по новой. Марушка нам будет петь.
— А я — танцевать, — говорит Терезка.
Кочка похожа на Франту — глаза горящие, зеленые с черными ресницами. Мышка — на маму: тоненькая, бледнолицая и такая же аккуратная.
Подруга Кочкина с цыганской примесью, темпераментная. Во Франте тоже что-то есть от цыгана из фильмов Кустурицы.
Мы чистим стекла под Марушкино пение и Терезкины танцы. На улице темно — у нас светло. Гремит гром. Его раскаты все ближе и ближе.
Мы оставляем стекла и выбегаем во двор. Небо сумасшедших цветов, как на картинах всемирного потопа, — лиловый, желтый, черный; всполохи пронзают облака. Девчонки прижались к Франтиной ноге, трясутся от страха.
— Папа, папа, идем, тебя убьет!
— Никого не убьет, а папу убьет, он самый высокий… — рыдает Терезка.
— Шуп, голки, за работу!
Мы входим в чертежный зал и закрываем за собой дверь. По крыше барабанит дождь.
— Как мы отсюда уедем, папа?
— Утром все высохнет — и уедем, — говорит Франта. — Спать будете здесь, на матраце. Встанете — а у нас все готово.
— А мама разрешила?
— Конечно, она вам и пижамы с собой дала, и зубные щетки. Дождь утихнет, и я вам все принесу.
— Марушка, мы тут заночуем! — у Терезки сверкают глаза.
— Я к маме хочу, — говорит Марушка. — Здесь уборной нет.
— А вот и есть, — говорит Терезка, — я ходила.
— Там темно, я боюсь, Терезка, это же концентрак… Тут людей убивали.
— Это давно было.
— А тут их духи.
— Духи в уборную не ходят.
— Девчонки, ну-ка рисовать!
— Грозу? — спрашивает Марушка деловым тоном.
— Да!
Обе умолкают, склоняются над альбомами. Терезка рисует высунув язык, Марушка — поджав губы.
— Может, хватит стекол? — спрашивает Кочка Франту. — Давай оформлять что есть, а то как-то монотонно.
— Мы с Маней можем продолжить со стеклами за другим столом.
Франта работает на глаз, девчонки измеряют, чтобы было по центру.
Конвейер в действии.
— Хорошо, что мы не курицам головы отрезаем, как бедная Мария из Воднян. Та после Освенцима пять лет на таком конвейере проработала.
— Мам, не рассказывай жуткие истории, — просит Маня.
Читать бесплатно другие книги:
