Похищение Европы Гольман Иосиф

Например, известно довольно большое количество домашних тварей, которые приучены гадить в унитаз. Но найдите хоть одну, которая после этого спустит за собой воду!

Недоразумение между Береславским и Хусейном было довольно быстро улажено, и теперь песик частенько уделял внимание рекламисту, дозволяя усаживать себя, теплого и пушистого, ему на руки.

Вот и сейчас Хусейн шариком подкатил к Ефиму, выражая дружеское участие помахиванием своего мохнатенького обрубленного хвоста и фирменным похрюкиванием. Маленький черный нос выразительно подергивался, демонстрируя тонкую нервную организацию этого животного. А умные внимательные глазки лишь усиливали впечатление.

– Здравствуйте, Хусейн! – вежливо поздоровался Береславский, стараясь не давать тому повода усомниться в своем искреннем уважении. Но тот и не сомневался: стоило рекламисту подставить свои ладони, как песик ловко на них заскочил.

Ефим прижал теплый, сразу засопевший шарик к обширному животу и приготовился к неспешной – хотя, как правило, острой – беседе с его хозяйкой.

– Чего-то вы невеселая последние пару дней, – заметил он.

– Выпала из роли? – весело ухмыльнулась Людмила Петровна.

– Какой роли? – довольно фальшиво удивился рекламист.

– Старушки-веселушки. Термин не перепутала? – Наклонив розововласую головку, Евстигнеева хитро смотрела на слегка смутившегося Ефима. – Да ладно, Ефимчик, не смущайтесь, – отпустила она его грехи. – К тому же это гораздо благозвучней, чем мистер Ху.

Ефим благоразумно промолчал.

Закончив перечисление его грехов, бабулька приступила к делу:

– Мне нужно с тобой очень серьезно поговорить, Ефимчик.

– Я готов, – не выказывая удивления, хотя на самом деле удивился, ответил Береславский. Даже пса спустил с рук. Слегка обиженный Хусейн сразу подбежал к боку синего ящика и задрал маленькую мохнатую лапку.

– Хусейн! – негромко сказала бабка. Пес мгновенно прекратил приготовления и виновато посмотрел на хозяйку.

«Все же он – супер», – подумал Ефим. По его мнению, прыгнуть с гранатой под танк любой собаке легче, чем отказаться от диктуемого инстинктом желания традиционным способом пометить территорию.

– Так вот, Ефимчик, – продолжила Евстигнеева. – Грущу я от того, что все хорошее – кончается.

– Это вы про круиз? – успокоился Береславский. А то ему уже почудилось что-то неважное.

– И про круиз тоже, – мягко улыбнулась Людмила Петровна. Хорошая у нее была улыбка. Так улыбаются люди, действительно умеющие ценить радости.

– А что еще кончается? – снова насторожился рекламист.

– Сейчас скажу, – пообещала Евстигнеева, но вместо ответа достала папиросину и с помощью Береславского, который, несмотря на то что сам не курил, всегда носил зажигалку, ее раскурила. – Кстати, Ефимчик, – спросила она, затянувшись всей грудью и выпустив изрядную порцию вонючего дыма, – а зачем вам зажигалка?

– Если «Звезда» потонет и мы окажемся на острове, – неожиданно честно ответил Ефим, – пригодится.

– Я так и думала, – удовлетворенно сказала Евстигнеева. – Это из вас так и прет. – В общении с Береславским она почему-то частенько перебивалась с «ты» на «вы» и обратно.

– Что – прет? – теперь уже удивился собеседник. – Что из меня прет, Людмила Петровна?

– Ты основательно страхуешься от невероятных проблем и легко лезешь в вероятные.

– Ладно вам, – даже с некоторой обидой отреагировал рекламист. – Мне тут один психолог уже вкатил характеристику – «склонен к риску и самоуничтожению». Это я-то склонен? С моей-то мнительностью и осторожностью? На самолетах летать боюсь. В море сплю в обнимку со спасжилетом.

– Ну, не только со спасжилетом… – ехидно заметила Евстигнеева.

Пристыженный Береславский потупил взор.

– Так вот, – как бы не замечая его смущения, продолжила, враз посерьезнев, Людмила Петровна. И замолчала.

– Что – так вот? – не выдержал наконец Ефим.

– Вот это фо-о-кус! – чуть не присвистнула старушка. Ефим, проследив за ее взглядом, увидел Хусейна, сидевшего рядом с синим ящиком в странноватой позе: прямо на маленькой квадратной заднице, поджав хвостик и сложив передние ручки-лапки. Ни дать ни взять – суслик.

– Забавно, – сказал Береславский, не особо удивившись. По его мнению, многие маленькие собачки с примесью терьерных кровей были способны на подобную акробатику.

– Более чем, – согласилась бабуля. – Надо звать Агуреева.

– Вы думаете, его это развлечет? – лениво поинтересовался рекламист, уже испытывавший некоторое желание подремать.

– Думаю, да, – согласилась Евстигнеева. – В ящиках – взрывчатка.

– Что-о?! – подскочил как ужаленный Береславский. Может, он и был склонен к самоуничтожению, но только – «само». А в то, что розовокудрая Евстигнеева не шутит, Ефим Аркадьевич поверил как-то сразу.

Она и не шутила.

– Хусейн, мальчик мой, – сказала бабуля нежно. – Подойди к другому ящичку.

Хусейн стоял – точнее, сидел – неподвижно, в той же позе, посматривая на людей черненькими поблескивающими глазками. Он был, безусловно, доволен собой и ожидал полагающуюся в таких случаях награду. По крайней мере на Высших собачьих курсах его в аналогичных ситуациях никогда не обделяли.

– Ну, подойди, заинька, вон туда. – Людмила Петровна рукой показала направление.

Хусейн нехотя встал на четыре лапы и подошел к другому ящику. Понюхав стенку, он немедленно занял прежнее, сусличье, положение.

– Точно, взрывчатка, – злорадно сказала бабушка.

– Какая? – задал глуповатый вопрос Ефим. Но ответ получил адекватный:

– А хрен его знает! Хусейна натаскивали на тротил, тетрил, аммонит, гексоген, пластит и в меньшей степени – на метательные и инициирующие ВВ.

– Какие ВВ? – переспросил ошалевший рекламист.

– Метательные и инициирующие, – важно пояснила бабка.

Видно, и в самом деле неплохо готовили в собачьей школе, возглавляемой ее бывшим ученичком. Причем не только собак, но и их хозяев.

– Метательные – это пороха. А инициирующие – это те, которые легко взрываются и приводят в действие основную взрывчатку. – Она так легко выговаривала профессиональные термины, как будто сама была инструктором в школе подрывников. – Слышал что-нибудь про детонаторы и запалы?

– Нет, – упавшим голосом сказал Ефим. Стараясь не выглядеть слишком испуганным, он тем не менее пытался хоть на шажок, но отодвинуться от взрывоопасных ящиков.

– А надо бы знать, – укорила бывшая учительница. – Например, гремучую смесь и азид свинца очень легко взорвать, а уже они приводят в действие основное ВВ. Потому как тот же тротил без детонатора горит в костре как обычное полено, только копоти побольше.

– А гремучая ртуть в костре?.. – пытаясь преодолеть испуг, поинтересовался Береславский.

– Не советую, – строго сказала Людмила Петровна. – А также тенерес и тетразен. Они очень чувствительны к лучу пламени.

– Хорошо, – быстро согласился Ефим. Ему все больше хотелось уйти куда-нибудь в другое место. – Пошли за Агуреевым, – предложил он.

– Уже не надо, – обрубила Евстигнеева его надежды на нестыдную эвакуацию, заложила в рот сразу четыре пальца и залихватски свистнула.

Агуреев, которого востроокая бабка заметила на носовой галерее второй палубы, их тоже видел, но вовсе не собирался к ним спускаться. Однако, услышав призывный свист и разглядев беспокойную жестикуляцию, немедленно подошел к новоявленным саперам.

– Что за шум? – доброжелательно спросил он. Эти люди были Николаю крайне симпатичны, и он не прочь был с ними поболтать.

Евстигнеева быстро объяснила ситуацию. Ефима слегка удивила реакция рязанца: он как-то сразу подобрался, мгновенно утратив отпускной вид, и… явно обрадовался! Уже потом Береславский понял почему: видно, уж очень давила на агуреевскую душу неопределенность. А здесь – весьма конкретная информация, не оставляющая сомнений: подонки, убившие его друзей, в самом скором времени дадут о себе знать. Не в Петербург же они собираются везти взрывчатку?

Или все-таки в Петербург?

Агуреев достал «уоки-токи»:

– Алеху ко мне, быстро!

Через три минуты Алексей был на носу судна. А еще через пять – вернулся во второй раз. Отлучка была необходима для того, чтобы принести инструмент. Действующих лиц стало четверо, не считая обиженного Хусейна, так и не получившего пока заслуженную награду: Евстигнеева, категорически отказавшаяся уйти, Алеха, Агуреев и Ефим, который мгновенно бы смотался, не будь ему так неловко оставлять поле возможного боя.

Алеха поколдовал над узкой и невысокой дверцей, ведущей в первый ящик-контейнер.

– Сюрпризов вроде нет, – наконец доложил он.

– Открывай, – приказал Агуреев.

– Есть, командир! – отрапортовал тот и, сорвав пломбы, пощелкал в замке тонким жалом универсальной отмычки. Дверца, заскрипев отсыревшими петлями, неспешно отворилась. Агуреев заглянул первым.

– Да-а, – сказал он, вглядевшись в полумрак после яркого солнца. – Солидно.

– Сколько ж их тут? – спросил потрясенный картиной Береславский. Внутри контейнера стояли десятки коробок, ящичков и боксов, содержимое которых можно было установить, не раскрывая тару: на боках виднелись надписи на украинском, английском и арабском языках.

Под видом навигационных приборов «Океанская звезда» везла патроны 7,6239 для старого «калаша», 5,4539 – для нового, уменьшенного калибра, мощные патроны 7,6254 для снайперки-«драгуновки», две модификации ручных гранат, ящики со светло-желтыми двухсотграммовыми тротиловыми шашками – их скорее всего и унюхал Хусейн.

Леха по приказу Агуреева осторожно вскрыл один цинковый бокс с патронами. Агуреев высыпал три штуки на свою могучую ладонь. Лакированные стальные гильзы зажимали своим горлышком остроконечные, злого вида, пули.

– Пуля обыкновенная, семь эн шесть, – пробормотал Николай вполголоса. – Масса три и четыре десятых грамма, стальной сердечник в свинцовой рубашке. Внутри – полость в четыре миллиметра.

– Надо же, запомнил, – улыбнулся Ефим.

– Запомнишь тут, – улыбнулся в ответ Агуреев. – Меня из-за этого зачета не пустили в увольнение. Неделю был без боевой подруги. Так что во второй раз вызубрил назубок… Закрывай, – приказал он Лехе, и «группа досмотра» передвинулась ко второму ящику.

В нем тоже оказались патроны всех видов и тротил.

– В каждом ящике – двадцать пять кило, – объяснил Николай. – Шашки бывают большие, малые и буровые. Правильно, Людмила Петровна? – подколол он ничуть не испуганную бабушку.

– Верно, Коленька, – легко согласилась она. – Стандарт – пятьсот, двести и семьдесят пять грамм.

У Агуреева аж рот раскрылся от удивления.

– Вот так-то! – язвительно заметил Ефим. Типа – знай наших!

– А знаете, для чего на ящике крышечка? – спросил Людмилу Петровну задетый за живое офицер запаса.

– Не интересовалась, – фыркнула Евстигнеева.

– Каждый транспортный ящик не только тара, но и готовая бомба. Убери крышку, вставь детонатор – и привет. Ладно, пойдем к последнему.

Последний ящик-контейнер превзошел все самые смелые ожидания. Агуреев аж присвистнул, вновь оказавшись среди привычных в молодости штучек.

– ПТУР «малютка», – объявил он после вскрытия ящиков. – Сколько ж мы их в Афгане сожгли! Они уже тогда были устаревшими.

– Но у душманов же не было танков! – удивился Ефим.

– Зато они любили из щелей палить, – объяснил Николай. – Смотри, – показал он, достав из ящика довольно увесистую – полуметровую – серебристую тушку ракеты с большими стабилизаторами и тупо обрезанной головой.

– Ты полегче, – попытался отодвинуться Ефим.

– Не боись. Это только двигатель, – успокоил бывший зенитчик. – А голова – вот. – Он вытащил из очередного ящика боевую часть с выкрашенным в красное остроносым окончанием. – Кумулятивная. Перед выстрелом части соединяют. Управление – по проводам.

– По проводам? – поразился рекламист. – По каким проводам?

– По собственным, – улыбнулся Агуреев штатскому непониманию. – Она летит и за собой их раскатывает. На заднице – яркий трассер, даже днем видно. По нему наводишь. Азартно – ужас. Очень любили попалить. Под конец с километра загоняли в полуметровую щель.

– В полуметровую? – усомнился Береславский.

– Ну, может, побольше. Кто мерил? – обиделся Агуреев. – Потом новые системы пришли. «Фагот», «метис» – я еще застал. А «корнеты» опытные поступили прямо перед моим увольнением. Те уже лазером наводились. И по вертолетам можно было работать. А эти – как говорится, по зрачку.

– Ладно, хорош ностальгировать, – перебил его Ефим. – Что будем с ними делать?

– Надо подумать, – ответил Агуреев, доставая тем временем еще один агрегат, сильно похожий на пушку из каких-нибудь «Звездных войн». – А вот это уже совсем экзотика, – любовно поглаживая два чудовищно больших, расположенных друг над другом, ствола, сказал он. – Я такие только на картинке видел. «Непрядва-64».

– На слонов, что ли? – передернул плечами миролюбивый Береславский.

– На подводных, – объяснил офицер. – Калибр сорок пять миллиметров. Заряжаешь гранату, ставишь глубину и пуляешь в воду. Она разорвется где заказано, а в радиусе, если правильно помню, шестнадцати метров останутся только трупы.

– Мечта аквалангиста, – пробормотал Ефим.

– Ладно, закрывай лавочку, – принял решение Агуреев. – Все, расходимся по-тихому. Никто ничего не знает. Решение приму позже.

– Если можно – до захода в Ларнаку, – вежливо попросил Ефим. – А то присядешь лет на пятнадцать.

– Пожалуй, – согласился Николай. – По крайней мере в ящиках держать это добро не будем. И кому же эта посылочка, интересно? – качая головой, повернулся на выход Агуреев.

На палубе, у вновь закрытых контейнеров остались Ефим, Людмила Петровна и насмерть обиженный черной людской неблагодарностью Хусейн.

– Так что вы мне собирались сказать? – вдруг вспомнил Ефим начало разговора. – Что-то важное.

– Думаю, это… – Евстигнеева показала на синие ящики, – сйчас важнее.

– И все-таки, – настаивал Береславский.

– Я хотела сказать, Ефимчик… – стала вдруг абсолютно серьезной Людмила Петровна. – Даже не сказать, а попросить.

– Ну так просите, – обрадовался Ефим. Он с удовольствием сделает веселой старухе Евстигнеевой приятное.

– Возьми себе моего Хусейна, – с трудом выговорила она.

– Вы что, – испугался Береславский, – с ума сошли?

– Наоборот, – горько улыбнулась всегда веселая бабулька. – Очень даже трезво соображаю. У меня ведь не только круиз кончается, Ефимчик.

– А… что? – с замиранием сердца спросил рекламист.

– Я вообще-то помирать собралась, – улыбнулась та.

– Да вы что, – замахал руками суеверный Ефим. – Да на вас еще воду возить можно!

– Успокойся, милый, – тихо произнесла Евстигнеева, верно поняв, что юноша просто напуган, ненароком столкнувшись со смертью. – Я все просчитала. Жить мне полгода. Верочка Грибулина сказала, эта девочка у меня с первого класса никого не обманывала.

– Да кто она такая? – запротестовал Ефим. – Да вы знаете, какая сейчас медицина? Да в Москве…

– Помолчи ты, – снова улыбнулась Людмила Петровна. – Я уже в хоспис устроилась. Недавно организовали. Знаешь, где безнадежные умирают по-человечески. Нет, нет, не умирающей, – поправилась она, увидев протестующие жесты Ефима. – Санитаркой. А время придет – сама там лягу. Я до круиза уже неделю отработала. Всем хорошо. – И, не давая Ефиму себя перебить, объяснила: – И больным, они же знают мой диагноз, и мне. Я теперь знаю, что умру как люди. А не как кошка, в одиночку.

Ефим молчал, не в силах переварить услышанное. Как же так, самый веселый человек в круизе – и безнадежно больна? А притворялась счастливой!

– Успокойся, Ефим, – как будто прочитав его мысли, ласково сказала Людмила Петровна. – Я действительно счастлива. Умирают, рано или поздно, все. Но не каждый выживает в лагере. Не каждого любят столько детей. Не каждый, наконец, обогнул Европу на этом чертовом судне, – притопнула ногой Евстигнеева, аж розовые кудельки затряслись. – Так что у меня все хорошо. – И без передышки: – Так возьмешь Хусейна, Ефимчик?

– Возьму, – преодолевая спазм, выговорил Береславский.

– Спасибо тебе, милый, – как-то сразу успокоенно сказала старая дама. – Вот уж спасибо. Прямо камень с души.

Она подошла к Береславскому, привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Эх, лет бы тридцать назад! – сверкнула глазами Людмила Петровна, на мгновение став прежней веселушкой.

Она попрощалась с Ефимом и ушла в музыкальный салон: там начинался концерт самодеятельности судовой команды.

А ошеломленный Ефим остался на палубе, глядя на бесконечную воду и тщетно пытаясь обрести напрочь утраченное душевное равновесие. Сначала – тонны взрывчатки. Теперь вот – близкий уход человека, к которому только успел привыкнуть. Слишком много для его нежной психики.

Хотя можно подумать, от него что-то зависит.

«Господи, спаси меня и моих близких!» – вдруг попросил Бога мало во что верящий Ефим Аркадьевич Береславский…