Дети разума Кард Орсон Скотт

– Заткнись, – оборвала Вэл.

Такой тон был совсем для нее не характерен. Миро заткнулся.

– Не говори больше об этом, – попросила она. – От тебя мне нужны такие слова, которые помогут мне отказаться от этого тела.

Миро покачал головой.

– Последуй своему собственному совету, – настаивала она. – Не останавливайся. Говори. Повышай ставки или заткнись. Лови рыбку или оборви крючок.

Миро понял, чего она хочет. Она объясняла ему, что единственное, что поддерживает ее в этом теле и привязывает к этой жизни, – это он. Ее любовь к нему. Их дружба и партнерство. Сейчас и помимо Вэл было кому заняться дешифровкой, и Миро вдруг понял, что и это входило в план с самого начала – взять Элу и Квару, чтобы Вэл не могла счесть себя необходимой. Но оставался Миро, и Вэл не может так просто отказаться от него. Но она должна, должна уйти.

– Какая бы айю ни жила в тебе, – сказал Миро, – ты будешь помнить все, что я говорю.

– Тебе придется учесть и это, – отозвалась Вэл. – Говори правду.

– Как я могу! – возразил Миро. – Правда в том, что я тебя…

– Заткнись! – потребовала Вэл. – Не повторяй этого снова. Это ложь!

– Нет.

– Да! Это полный самообман с твоей стороны, тебе пора бы опомниться и посмотреть правде в глаза, Миро! Ты уже выбрал между мной и Джейн. А сейчас ты просто делаешь шаг назад, потому что тебе не нравится быть в шкуре человека, который совершил такой жестокий выбор. Но ты никогда не любил меня, Миро. Меня ты никогда не любил. Конечно, тебе нравилось работать с единственной женщиной, которая была поблизости. Обычный биологический императив сыграл шутку с отчаянно одиноким молодым человеком. А что я? Думаю, ты любил не меня, а свою память о дружбе с настоящей Валентиной, сохранившуюся с тех пор, когда вы вместе с ней вернулись из космоса. И потом, тебе нравилось ощущать свое благородство, говоря мне о любви, чтобы сохранить мне жизнь, когда Эндер лишил меня своего внимания. Но все это ты делал ради себя. А меня ты никогда не понимал и никогда не любил. Ты любил Джейн, Валентину и самого Эндера, настоящего Эндера, а не этот скульптурный контейнер, который он создал ради того, чтобы обособить все те добродетели, к которым сам больше всего стремился.

Ее просто трясло от исступления и обиды. На нее это было настолько не похоже, что удивлен был не только Миро, но и остальные. Но все же ему показалось, будто он понимает, что с ней происходит. Это было в ее духе – накрутить себя до ненависти, до бешенства и на этой волне убедить себя отказаться от жизни. Как всегда, ради других. Альтруизм, доведенный до совершенства. Ничья другая смерть не подарит остальным шанс вернуться домой, завершив работу. Только смерть Вэл позволит Джейн жить – она получит новую плоть и унаследует воспоминания. Вэл должна была уговорить себя, что ее жизнь сама по себе не имеет никакой ценности ни для нее, ни для окружающих, что ее единственная ценность – в смерти.

И она хотела, чтобы Миро помог ей. Она требовала от него жертвы. Помочь ей решиться уйти. Помочь ей захотеть уйти. Помочь ей возненавидеть эту жизнь.

– Хорошо, – сказал Миро. – Ты хочешь правды? В тебе ничего нет от Валентины, ты пуста, Вэл, и всегда была такой. Ты у нас сама доброта, сидишь тут, разглагольствуешь, только сердца в тебе никогда не было. Эндер чувствовал потребность создать тебя не потому, что в нем действительно были какие-то из тех добродетелей, которые ты предположительно воплощаешь, но потому, что у него их не было. Вот почему он так сильно восхищался ими. Поэтому, когда он создал тебя, он не знал, что в тебя вкладывать. Получилась пустышка. Совершенный альтруизм – ха! Так какую жертву приносит тот, кто никогда не жил, отдавая свою нежизнь?

Некоторое время Вэл удавалось себя сдерживать, а потом слезы потекли по ее щекам.

– Ты говорил, что любишь меня.

– Жалел. В тот день, на кухне Валентины, помнишь? Но правда в том, что я просто хотел произвести на Валентину хорошее впечатление. На другую Валентину. Показать ей, какой я хороший парень. Вот в ней действительно присутствуют некоторые из этих самых добродетелей, и для меня очень важно, что она обо мне подумает. Поэтому… я влюбился в такое существо, которое достойно уважения Валентины. Именно тогда я любил тебя больше, чем когда-либо. А потом мы поняли, в чем на самом деле состояла наша миссия, и ты внезапно перестала умирать, а я, связанный своим «Я люблю тебя», должен был идти все дальше и дальше, чтобы держать слово, хотя становилось все яснее, что я скучаю по Джейн, скучаю по ней так безутешно, что мне даже больно, а единственная причина, по которой я не могу вернуть ее, в том, что ты не хочешь уйти…

– Пожалуйста, – проговорила Вэл. – Это слишком больно. Я не думала, что ты… Я…

– Миро, – вмешалась Квара, – я много дерьма видела в своей жизни, но то, что ты делаешь сейчас…

– Заткнись, Квара, – оборвала ее Эла.

– Вот еще, ты кем себя возомнила, королевой корабля? – огрызнулась Квара.

– Дело не в тебе, – объяснила Эла.

– Знаю, дело в Миро, который ведет себя как последняя сволочь…

Огнетушитель аккуратно оттолкнулся от своего кресла, и в следующее мгновение его сильная рука уже зажимала рот Квары.

– Сейчас не время, – тихо произнес он. – Ты ничего не понимаешь.

Она высвободила лицо:

– Я понимаю достаточно, чтобы видеть, что это…

Огнетушитель повернулся к работнице Королевы Улья.

– Помоги нам, – сказал он.

Она поднялась и с удивительной быстротой вынесла Квару из главного отсека шаттла. Где Королева Улья изолировала Квару и каким образом обуздала, совершенно не интересовало Миро. Квара была слишком зациклена на себе, чтобы разобраться в маленьком спектакле, который разыгрывали Миро и Вэл. Но другие поняли.

Главное, чтобы Вэл не поняла. Она должна была верить, что он действительно думает то, что говорит сейчас. И это почти работало до того, как вмешалась Квара. Но теперь они потеряли нить разговора.

– Знаешь, Вэл, – сказал Миро устало, – не важно, что я говорю. Потому что ты все равно не уйдешь. И знаешь почему? Потому что ты – не Вэл. Ты – Эндер. И, несмотря на то что Эндер может взорвать целую планету ради спасения человеческой расы, его собственная жизнь священна. Он никогда не откажется от нее. Ни от одного клочка. Включая тебя – он никогда тебя не отпустит. Поскольку ты последняя и величайшая из его иллюзий. Если он откажется от тебя, то утратит последнюю надежду на то, что он действительно хороший человек.

– Чепуха, – возразила Вэл. – У него только один способ подтвердить, что он хороший человек, – отказаться от меня.

– Согласен, – кивнул Миро. – Только в действительности ему далеко до хорошего человека. И потому-то он и не сможет от тебя отказаться. Даже ради того, чтобы подтвердить свою добродетель. Потому что нельзя обмануть айю. Он может обдурить кого угодно, но не твое тело. Он просто недостаточно хорош, чтобы отпустить тебя.

– Так, значит, ты ненавидишь Эндера, а не меня?

– Нет, Вэл. Я не испытываю ненависти к Эндеру. Просто он не совершенство, а обыкновенный человек, вот и все. Как и я, как любой другой. Как настоящая Валентина, если уж на то пошло. Только в тебе живет иллюзия совершенства – ну да ладно, ты ведь не настоящая. Ты просто Эндер, который переоделся Валентиной. Ты сойдешь со сцены, и ничего не останется, ты что-то вроде стертого грима или снятой маски. И ты действительно веришь, что я мог любить все это?

Вэл развернула кресло.

– Я почти верю, что ты говоришь искренне, – проговорила она.

– А мне трудно поверить, что я могу говорить такое вслух, – подхватил Миро. – Но ведь ты именно этого хотела, так ведь? Чтобы я был честным с тобой, чтобы и ты, может быть, смогла быть честной с собой и понять, что твоя жизнь – и не жизнь вовсе, а просто постоянное признание Эндера в своей неадекватности как человеческого существа. Ты – детская чистота, которую, как он думал, он потерял, но правда в том, что еще до того, как его забрали от родителей, еще до того, как он попал в Боевую Школу, до того, как из него сделали совершенную машину для убийства, он уже был жестоким убийцей, которым всегда боялся быть. Именно этот факт Эндер всегда пытался представить в другом свете. Но как бы то ни было, он убил человека еще до того, как стал солдатом. Разбил голову мальчишке. Бил и бил его, и ребенок больше не очнулся. Родители больше никогда не видели его живым. Ребенок был препротивный, но не заслуживал смерти. Эндер с самого начала был убийцей. Вот что отравляет его жизнь. Вот зачем ты ему понадобилась. И Питер тоже. Чтобы одну свою часть – мерзкого, жестокого убийцу – впихнуть в Питера. А потом смотреть на совершенную тебя и твердить: «Смотрите, какая прекрасная штука была во мне!» И чтобы мы все ему подыгрывали. Но ты не прекрасна, Вэл. Ты – жалкое покаяние человека, вся жизнь которого была ложью.

Вэл разрыдалась.

Миро обожгло такой острой жалостью к ней, что он с трудом сдержался, чтобы не крикнуть: «Нет, Вэл, это тебя я люблю, это ты нужна мне! О тебе я мечтал всю свою жизнь, и Эндер – хороший человек, и все мои слова о том, что ты лишь его притворство, – полнейшая чушь! Эндер создавал тебя не сознательно, не так, как ханжа создает себе фасад. Ты выросла из него. Добродетель была внутри его, и ты – живой храм его добродетелей. Я и раньше любил Эндера и восхищался им, но, пока не встретил тебя, разве мог я понять, как прекрасна его душа!»

Но она сидела к нему спиной и не могла видеть, как он терзается.

– Что же ты, Вэл? Полагаешь, что я снова должен пожалеть тебя? Разве ты не понимаешь, что твоя единственная ценность для всех нас в том, что ты можешь позволить Джейн занять твое тело? Ты, Вэл, нам не нужна. Айю Эндера принадлежит телу Питера, потому что только у него есть реальный шанс действовать в соответствии с истинным характером Эндера. И последнее, Вэл. Когда ты уйдешь, у нас будет шанс жить. Пока ты здесь, мы все мертвы. Ты хоть на секунду можешь усомниться в том, что мы не будем скучать по тебе? Подума.

«Я никогда не прощу себе, что говорил такое, – понял Миро. – Хоть я и сознаю, что нужно помочь Эндеру уйти из этого тела и сделать его пребывание в нем непереносимым, но факт остается фактом: я буду помнить то, что говорил, буду помнить ее безутешные рыдания и боль. Как мне жить с этим? Я думал, что был калекой раньше. Но у меня всего-то и было что повреждение мозга. А теперь? Не мог же я сказать что-то такое, чего не думал? Вот в чем соль. Я все эти страшные вещи говорил искренне. Вот, значит, какой я человек».

Эндер снова открыл глаза, поднял руку, коснулся синяка на лице Новиньи и застонал, увидев Валентину и Пликт.

– Что я сделал с вами?

– Это был не ты, – попыталась успокоить его Новинья. – Это была она.

– Нет, я, – ответил он. – Я собирался позволить ей воспользоваться… чем-то. Но когда до этого действительно дошло, испугался. И не смог. – Он отвернулся от них, закрыв глаза. – Она пыталась убить меня. Она пыталась вытеснить меня.

– Вы оба действовали подсознательно, – сказала Валентина. – Две айю с сильной волей не способны отказаться от жизни. Все не так страшно.

– Ты что, тоже стояла слишком близко?

– Именно так, – ответила Валентина.

– Я ранил вас, – сказал Эндер. – Всех троих.

– Людей, виновных в конвульсиях, у нас не вешают, – попыталась отшутиться Новинья.

Эндер покачал головой:

– Я говорю о… Раньше… Я лежал и слушал. Не мог пошевелиться и сказать ничего не мог, но слышал. Я знаю, что сделал тебе. Всем вам. Простите.

– Нам не за что прощать тебя, – отозвалась Валентина. – Мы сами выбрали свои жизни. Я еще в самом начале могла бы остаться на Земле, ты же знаешь. Я не обязана была следовать за тобой. И я доказала это, когда осталась с Джактом. Я ничем не пожертвовала ради тебя – я сделала великолепную карьеру и прожила прекрасную жизнь, и многое в моей жизни произошло благодаря тому, что я была с тобой. А что касается Пликт, ну, мы в конечном итоге узнали – к большому моему облегчению, могу добавить, – что она не всегда полностью владеет собой. И все же ты никогда не просил ее приезжать сюда вслед за тобой. Она сама выбрала то, что выбрала. И если ее жизнь потрачена зря, что ж, она провела ее так, как хотела, это не твоя забота. А Новинья…

– Новинья моя жена, – оборвал ее Эндер. – Я обещал не покидать ее. Я старался не покидать ее.

– Ты и не покидал меня, – возразила Новинья.

– Тогда что я делаю в этой кровати?

– Ты умираешь, – ответила Новинья.

– И я так думаю, – вздохнул Эндер.

– Но ты умирал еще до того, как приехал сюда, – поспешила добавить Новинья. – Ты умирал с того самого момента, как я от злости ушла от тебя. Тогда, когда ты понял… когда мы оба поняли, что больше ничего не можем построить вместе. Наши дети уже взрослые. Один из них умер. Других уже не будет. В нашей работе мы больше нигде не пересекаемся.

– Это не означает, что было бы правильно прекратить…

– «Пока смерть не разлучит нас», – процитировала Новинья. – Знаю, Эндрю. Ты сохраняешь брак для своих детей, а когда они становятся взрослыми, для всех других детей, потому что они растут в мире, где браки постоянны. Все это я знаю, Эндрю. Постоянство, пока один из двоих не умрет. Именно поэтому ты умираешь, Эндрю. Потому что есть другие жизни, которые ты хочешь сохранить, и потому что благодаря чудесной случайности ты действительно обладаешь телами, где можешь жить. Конечно, ты покинешь меня. Конечно.

– Я сдержу свое обещание, – пообещал Эндер.

– До смерти, – согласилась Новинья. – Не более того. Неужели ты думаешь, что я не буду скучать по тебе, когда ты уйдешь? Конечно буду. Я буду тосковать по тебе, как любая вдова тоскует по своему любимому мужу. Каждый раз, когда я буду рассказывать о тебе твоим внукам, я буду заново переживать свою утрату. Это хорошо, когда вдова тоскует по своему мужу. Ее жизнь обретает новые очертания. Но очертания твоей жизни – они, твои двойники. Не я. Теперь уже нет. И я не жалею об этом, Эндрю.

– Мне страшно, – признался Эндер. – Такого страха, как когда Джейн вытесняла меня, я никогда не испытывал. Я не хочу умирать.

– Тогда не задерживайся здесь. Пока ты остаешься в старом теле и сохраняешь верность своему старому браку, Эндрю, тебя может настичь настоящая смерть. Да и для меня будет смертельно тяжело смотреть на тебя, понимая, что на самом деле ты не хочешь оставаться.

– Новинья, я действительно очень люблю тебя, я не притворяюсь, все годы счастья, которые мы прожили вместе, были настоящими, как у Джакта и Валентины. Скажи ей, Валентина.

– Эндрю, – сказала Валентина, – вспомни, пожалуйста. Это она оставила тебя.

Эндер внимательно вгляделся в Валентину. Потом долго и тяжело смотрел на Новинью.

– Действительно. Ты ушла. А я заставил тебя принять меня назад.

Новинья кивнула.

– Но я думал… я думал, что нужен тебе. Все еще.

Новинья пожала плечами:

– Эндрю, в том-то и дело. Ты всегда был нужен мне; но не твое чувство долга. Ты был мне нужен не потому, что дал мне слово. День за днем видеть тебя и понимать, что тебя удерживает только долг, – как это мне поможет, Эндрю?

– Ты хочешь, чтобы я умер?

– Я хочу, чтобы ты жил, – ответила Новинья. – Жил. В Питере. Он хороший молодой мальчик, у него вся жизнь впереди. Я желаю ему добра. Будь теперь им, Эндрю. Не цепляйся за старую вдову. Ты выполнил свой долг по отношению ко мне. И я знаю, что ты действительно любишь меня, как и я продолжаю любить тебя. Смерть этого не изменит.

Эндер посмотрел на нее, он верил ей и пытался понять, прав ли он, когда верит. «Она так думает; но как она может так думать? Она говорит то, что, как ей кажется, я хочу от нее услышать. Но то, что она сказала, – правда». Снова и снова он прокручивал в уме эти вопросы.

В какой-то момент он потерял к ним интерес и заснул.

Ему показалось, что он заснул.

Три женщины, собравшиеся вокруг кровати, увидели, как глаза его закрылись. Новинья вздохнула, думая, что она потерпела неудачу, и уже начала отворачиваться, но тут Пликт порывисто вздохнула, и Новинья снова повернулась к Эндеру. У Эндера выпали волосы. Новинья потянулась за ними туда, куда они соскользнули с его головы, хотела было приладить их обратно, но поняла, что лучше не трогать его, не будить. Отпустить его.

– Не смотри, – прошептала Валентина.

Но никто из них не отвернулся. Не прикасаясь к нему, не говоря ни слова, они смотрели, как его плоть отвалилась от скелета, высохла и раскрошилась, как сделалась пылью на простынях, на подушке, а затем и пыль стала рассыпаться, пока не измельчала настолько, что стала невидимой. Ничего не осталось. Вообще ничего, кроме прядок мертвых волос.

Валентина наклонилась и стала собирать эти волосы. Сперва Новинья почувствовала отвращение. Но потом поняла – у них будет хоть что-то, что можно похоронить. Они должны устроить похороны и положить то, что осталось от Эндрю Виггина, в землю. Новинья стала помогать Валентине. И когда Пликт тоже подняла несколько затерявшихся волосков, Новинья не прогнала ее, а взяла у нее волоски, как взяла перед тем у Валентины. Эндер был свободен. Новинья отпустила его. Она сказала то, что должна была сказать, чтобы он смог уйти.

Права ли Валентина? Будет ли уход Эндера отличаться для Новиньи от ухода других, которых она любила и теряла? Она узнает потом. Но сейчас, сегодня, в этот момент, она чувствовала только боль утраты. Нет, ей не хотелось плакать. «Нет, Эндер, мои слова не были правдой – ты все еще нужен мне, твой долг или клятва, что бы там ни было, я все еще хочу, чтобы ты был со мной, – никто другой не любил меня так, как ты, и мне нужна твоя любовь, нужен ты. Где ты теперь? Где ты, когда я люблю тебя так сильно?»

– Он свободен, – объявила Королева Улья.

– А он найдет путь к другому телу? – спросил Человек. – Не дай ему потеряться!

– Это ему под силу, – ответила Королева Улья. – Ему и Джейн.

– Она уже знает?

– Не важно. Где бы она ни была, она все равно настроена на него. Да, она знает. Она ищет его даже теперь. Да, она направилась к нему.

Джейн выпрыгнула из сети, которая была такой доброй, так нежно ее опекала. Ее не хотели отпускать. «Я вернусь, – подумала Джейн, – вернусь к тебе, но больше не останусь надолго; мое долгое присутствие вредит тебе».

Она прыгнула и снова оказалась вместе с айю, с которой была сплетена три тысячи лет назад. Ее владелец выглядел потерянным, смущенным. Из-за того, что одно из тел было утрачено. Старое. Старая привычная оболочка. Ему едва удалось уцепиться за два оставшихся. У него не было ни корней, ни якоря. Ни в одном из новых тел он не чувствовал себя дома – оказался посторонним в своей собственной плоти.

Джейн приблизилась к нему. Теперь она лучше, чем раньше, понимала, что делать, как контролировать себя. На этот раз она сдержалась, не притронулась ни к чему, что принадлежало ему, не предъявила претензий на его владения. Просто подошла ближе.

Сейчас, в момент неуверенности, она показалась ему знакомой. Лишенный корней самого старого своего дома, сейчас он видел, что да, он знает ее, знает давно. Он подошел ближе, не испытывая страха. Все ближе, ближе.

«Иди за мной».

Она прыгнула в тело Валентины. Он – за ней. Она вошла внутрь без единого касания, не пробуя жизни; это он должен прикоснуться и попробовать. Найти конечности, губы и язык. Он открыл глаза и посмотрел; вслушался в мысли; полистал воспоминания.

Слезы застят глаза, текут по щекам. Сердце разрывается от горя. «У меня нет сил жить здесь, – подумал он. – Это не мой дом. Я никому здесь не нужен. Все они хотят выгнать меня отсюда, хотят, чтобы я ушел».

Горе душило его, выталкивало прочь. Это место было для него невыносимым.

Айю, которая когда-то была Джейн, попробовала дотянуться куда-нибудь, коснуться одной-единственной клетки.

Он встревожился, но через мгновение тревога ушла. «Это не мое, – подумал он. – Не мой дом. Ты можешь взять его себе. Теперь он твой».

Она провела его по всем уголкам, касаясь всего, принимая управление; только на этот раз, вместо того чтобы бороться, он постепенно передавал ей контроль. «Я больше не хочу здесь быть. Бери. Найди здесь радость. Тело твое. Оно никогда не было моим».

Джейн чувствовала, как обретает плоть, как ее становится все больше и больше; клетки сотнями, тысячами переходили из вассальной зависимости от старого хозяина, который больше не хотел жить здесь, к новой правительнице, которая их обожала. Она больше не твердила им: «Вы мои», как тогда, когда приходила сюда впервые. Сейчас она кричала: «Я ваша»; а потом наконец: «Вы – это я».

Целостность этого тела поразила ее. Теперь она поняла, что до настоящего момента никогда не была личностью. Те свойства, которые наличествуют у личностей, все прожитые века ей заменяли разнообразные устройства. Она была резервуаром, поддерживающим существование в ожидании жизни. Но теперь, примерив руки, похожие на трубки, она решила, что да, ее руки должны быть такой длины, а язык и губы шевелятся как раз там, где им и следует. И затем, просочившись в сознание, требуя внимания, которое когда-то было разделено между десятью тысячами мыслей одновременно, пришли воспоминания, которых она никогда раньше не знала. Воспоминания о речи, произносимой губами, о зрении, фокусирующем окружающий мир на сетчатку, и о слухе, фильтрующем звуковые волны через барабанные перепонки. Воспоминания о ходьбе и беге.

Воспоминания о людях. Как она стоит в том первом корабле, совершившем межзвездный перелет, ее первый взгляд на Эндрю Виггина, как она смотрит ему в лицо и пытается понять, видит ли он ее, если постоянно переводит взгляд на…

Питера.

Эндер.

Питер.

Она забыла! Она так увлеклась своей новой оболочкой, которую ей посчастливилось найти, что забыла одинокую айю, которая отдала ей тело. Где же он?

Потерян, потерян! Его не оказалось и в другом теле, она нигде не находила его. Как она могла потерять его? Сколько секунд, минут, часов назад он ушел? Где же он?

Помчавшись прочь из тела, от самой себя, которая называлась Вэл, она разыскивала, проверяла, но не находила.

«Он умер, и я потеряла его. Он отдал мне жизнь, и у него не было больше возможности держаться, а я забыла его, и он пропал».

Но потом она вспомнила, куда он уходил раньше, когда она гнала его через все три его тела, а он вдруг выпрыгнул на некоторое время, а когда она повторила его прыжок, то попала в кружево древесной сети. Конечно, он снова мог это проделать. Оставалось единственное место, куда он мог прыгнуть, туда, куда он уже однажды уходил.

Она кинулась туда и действительно нашла его, но не там, где задержалась сама, не среди материнских деревьев и даже не среди отцов. Вообще не среди деревьев. Нет, он отправился туда, куда ей не захотелось идти, в толстые волокнистые нити, которые вели к ним, даже не к ним, а к ней. К Королеве Улья. Той, которую он носил в сухом коконе три тысячи лет из мира в мир до тех пор, пока наконец не нашел для нее дом. Теперь она отблагодарила его за подарок. Когда айю Джейн проследила нити, ведущие к Королеве Улья, он оказался там, неуверенный, потерянный.

Он узнал ее. Было удивительно, как он, отрезанный от всего, вообще что-то смог узнать, но он все же узнал ее. И снова пошел за ней. И на этот раз она повела его в тело, другое, не то, которое он отдал ей, которое теперь принадлежало ей, или, скорее, было ею. Нет, она привела его в другое тело, в другое место.

Но он вел себя так, как и в прошлый раз; он, казалось, был здесь чужим. Несмотря на то что миллионы айю тела тянулись к нему, стремились укрепить его, он держался в стороне. Неужели то, что он чувствовал здесь, было для него так ужасно? Или дело в том, что это тело принадлежало Питеру, который был для него воплощением всего, чего он боялся в себе? Он не мог занять его. Тело принадлежало ему, но он не мог, был не в состоянии…

Но он должен. Она повела его за собой, передавая каждую часть ему. «Теперь это твое. Что бы оно когда-то ни означало для тебя, сейчас все по-другому – ты сможешь быть здесь полным, быть самим собой».

Он не понимал ее; не связанный ни с одним телом, он не был способен думать. Он только знал, что это тело он не любит. От того, которое он любил, он отказался.

Все же она продолжала толкать его вперед; он подчинился. Клетка за клеткой, ткань, орган, конечность – они твои, смотри, как они рады тебе, как они подчиняются тебе. И они действительно подчинялись ему, несмотря на его оторванность. Они подчинялись ему до тех пор, пока наконец он не начал понимать мысли этого мозга и чувства этого тела. Джейн ждала, наблюдая, поддерживая его, заставляя его оставаться здесь, пока он не примет управление телом, потому что видела, что без нее он может сбежать, улететь. «Это не мой дом, – без слов говорила его айю. – Это не мой дом, не мой».

Причитая и всхлипывая, Ванму положила голову Питера себе на колени. Вокруг нее собирались самоанцы – свидетели ее горя. Питер совершенно неожиданно ослабел и обмяк, и у него начали выпадать волосы. Ванму понимала, что это означает. Значит, Эндер умер где-то далеко и не может найти пути сюда.

– Он погиб, – причитала она. – Он погиб.

Смутно она слышала поток самоанских слов, лившихся из уст Малу. А затем перевод Грейс:

– Он не погиб. Она привела его сюда. Богиня привела его сюда, но он боится остаться.

«Как он может бояться? – поразилась Ванму. – Чтобы Питер боялся? Или Эндер? Нелепо в любом случае. Он никогда даже на секунду не был трусом. Чего же он может бояться?»

Но тут она вспомнила: Эндер боялся Питера, а страх Питера всегда был связан с Эндером.

– Нет! – воскликнула она, но на этот раз в ее голосе не было горя. В нем слышались недоумение, настойчивость и решительность.

– Нет, слушай меня, это твой дом! Это ты, настоящий ты! Мне плевать, чего ты боишься сейчас! Мне плевать, каким потерянным ты себя чувствуешь. Я хочу, чтобы ты был здесь. Это твой дом, и он всегда был твоим. Со мной! Нам хорошо вместе. Мы созданы друг для друга. Питер, Эндер – кем бы ты себя ни мыслил, – ты можешь понять, что для меня нет никакой разницы? Ты всегда будешь самим собой, тем же, кто ты сейчас, а это тело всегда будет твоим. Иди домой! Возвращайся!

Она повторяла свои слова снова и снова.

Наконец его глаза открылись, а губы разошлись в улыбке.

– Вот теперь помогает, – произнес он.

В ярости она оттолкнула его:

– Как ты можешь так шутить надо мной!

– Значит, ты привирала, – улыбнулся он. – А на самом деле я теперь тебе не нравлюсь.

– Я никогда не говорила, что ты мне нравишься, – ответила она.

– Я знаю, что ты говорила.

– Ладно, – сказала она. – Ладно.

– И это было правдой, – закончил он. – Было и есть.

– Ты имеешь в виду, что я сказала правду? Я угадала?

– Ты сказала, что здесь мой дом, – ответил Питер. – Так и есть.

Он протянул руку и коснулся ее щеки, а потом обнял ее за шею и притянул к себе. Вокруг весело смеялись два десятка самоанцев.

«Теперь это ты, – сказала ему Джейн. – Все это – ты. Ты снова целый. Ты слился воедино».

Того, что он прочувствовал тогда, когда неохотно управлял телом, оказалось достаточно. Больше не было робости или неуверенности. Айю, которую Джейн водила по этому телу, теперь радостно приняла на себя управление, полная энтузиазма, как будто это было первое ее тело. Вероятно, так и было. После того как она была отрезанной, пусть и ненадолго, сомнительно, что она сможет когда-нибудь вспомнить свою жизнь в обличье Эндрю Виггина. Но действительно ли старая жизнь ушла? Айю была та же, сверкающая, мощная айю; но сохранит ли она какие-то прежние воспоминания под воспоминаниями, заполнившими мозг Питера Виггина?

«Меня это не должно беспокоить, – подумала Джейн. – Теперь у него есть тело. Теперь он не умрет. И у меня тоже есть мое тело, у меня есть кружевная сеть материнских деревьев, и когда-нибудь я снова обрету мои ансибли. Я и не подозревала, насколько ограничена я была до сих пор, как мала; но теперь я так же, как и мои друзья, удивляюсь, насколько я полна жизни».

Вернувшись в свое новое тело, в свою новую личность, она снова позволила мыслям и воспоминаниям заполнить ее, но на этот раз ничего не сдерживала. Ее айю-сознание скоро наполнилось тем, что она понимала и чувствовала, думала и вспоминала. Она обнаружила это так же, как Королева Улья замечает свою собственную айю и ее филотические связи; эта способность вернулась к ней как вспышка, как детский навык, который она когда-то приобрела, а потом забыла. Кроме того, краем сознания она фиксировала, что несколько раз в секунду продолжает облетать сеть деревьев, но все это происходило так быстро, что она не пропускала ни одной, даже мимолетной мысли Валентины.

Вэл.

Той Вэл, которая сидела, всхлипывая, слушая ужасные слова, которые говорил ей Миро.

«Он никогда не любил меня. Ему нужна была Джейн. Всем им нужна Джейн, а не я.

Но я и есть Джейн. И я – это я. Я – Вэл!»

Она перестала плакать. Шевельнулась.

Шевельнулась!

Мускулы натянулись и расслабились, сократились, растянулись, мириады клеток дружно работали, чтобы двигать огромные тяжелые кости, кожу и органы, запускали и блокировали их, осуществляя тонкую регулировку. Их работа доставила Джейн такую радость, что она не смогла сдержать ее в себе. Что означал этот судорожный спазм ее диафрагмы? Чем был тот порыв звука, который выплеснулся из ее гортани?

Это смех. Как долго она фабриковала его с помощью компьютерных чипов, симулировала и никогда, никогда, в сущности, не знала, что он означает, какие рождает чувства. Она смеялась и не хотела останавливаться.

– Вэл! – позвал Миро.

«О, какая радость слышать его голос своими ушами!»

– Вэл, что с тобой?

– Ничего, – ответила она, пошевелив языком и губами, набрала воздух в легкие и вытолкнула его назад – то, что Вэл делала по привычке, было таким новым, свежим и прекрасным для Джейн.

– И – да, ты должен продолжать называть меня Вэл. Джейн была чем-то другим. Кем-то другим. До того, как я стала собой, я была Джейн. Но теперь я – Вэл.

Она посмотрела на него и увидела (глазами!), как слезы текут по его щекам.

Внезапно она догадалась.

– Пожалуй, нет, – сказала она. – Ты вовсе не должен называть меня Вэл. Я не та Вэл, которую ты знал, но я не возражаю, что ты горюешь о ней. Я знаю, что ты сказал ей. Я знаю, как больно тебе было говорить такое; я помню, как ей было больно слушать. Но, пожалуйста, не жалей об этом. Ты сделал мне такой огромный подарок, ты и она, вы оба. Но ты одарил и ее. Я видела ее айю, она перешла в Питера. Она не погибла. И самое важное, я уверена: когда ты говорил ей то, что говорил, ты освободил ее, и она сделала то, что лучше всего отражало ее истинную сущность. Ты помог ей умереть ради тебя. И теперь она воссоединилась с самой собой. Плачь о ней, но не жалей о том, что сделал. Да, и зови меня Джейн.

Она знала, что нужно делать, знала та ее часть, которая осталась от Вэл, той личности, которой была Вэл. Она оттолкнулась от кресла, продрейфовала туда, где сидел Миро, обняла его («Я коснулась его своими руками!»), прижала его голову к своему плечу и почувствовала, как его слезы просочились сквозь ее блузку, сперва обжигая, а потом холодя кожу. Кожа горела. Горела.