Десять вещей, которые я теперь знаю о любви Батлер Сара
Сестра замолкает на пару минут. За окном воет сирена, сначала совсем близко, потом все дальше и дальше.
— Наверно, ты кочевница, — наконец говорит Тилли. — Как те люди в Китае, про которых ты рассказывала.
— В Монголии.
— Те, что живут в шатрах.
— Все правильно.
— Могу представить, как ты живешь в шатре.
Я улыбаюсь.
— Ловлю сурков, варю баранину, делаю водку из молока?
— Приобщаешься к природе. Просыпаешься по ночам и выходишь посмотреть на звезды.
Земля под босыми ногами. Самое огромное небо, которое только можно увидеть. И никого на мили вокруг.
— Я просто скучаю по тебе, когда ты уезжаешь, — говорит Тилли.
Смотрю на потолок, на одинокую люстру посреди белой равнины из штукатурки.
— И Си тоже.
Я хмыкаю:
— Спорим, Си приятнее знать, что я на другом конце света.
— Тебе стоит больше ей доверять, Алиса. Она любит тебя, хотя ты этого и не замечаешь.
Шон с помощником приходят ровно в восемь тридцать. Я выглядываю в окно гостиной, чтобы убедиться, что это они, и только потом открываю дверь.
— Это Джефф, — представляет напарника Шон. — Пишется с двумя «ф» на конце.
Джефф — высокий худощавый парень лет двадцати пяти, бледнокожий, жгучий брюнет с растрепанной бородой и бегающими глазами. Пожимаю руку и чувствую, что его ладонь взмокла. Прежде чем закрыть дверь, я бросаю взгляд на крыльцо, но там пусто.
— Ну что, начнем все крушить? — говорит Шон. У него во рту поблескивает золотой зуб.
Я отвожу рабочих на кухню. Они стоят на пороге, окидывают ее взглядом. Завариваю чай, указываю на пачку печенья на столе. Объясняю, где ванная. Потом выдаю им комплект ключей и предупреждаю, что входная дверь заедает.
— Я буду наверху. Будет что-нибудь нужно — зовите.
И я убегаю.
Даже в кресле-качалке на чердаке, даже заткнув уши, я все равно слышу, как кухню разносят на части.
Ближе к середине дня я крадучись сползаю по лестнице. Кухню уже не узнать. Шкафчики содрали и сложили штабелем у стола. На стенах красуются свежие шрамы — глубокие выемки в штукатурке. Следы старой краски — цвета зеленого горошка — проступают под отслоившейся белой. Плита одиноко возвышается посреди кухни.
Улыбаюсь рабочим. Джефф весь в поту; большие капли стекают у него по вискам, по верхней губе. Рабочие покрыты пылью, в волосах у них застряли щепки и кусочки штукатурки. С трудом пробравшись среди разрухи, я выхожу в сад.
Мои растения выглядят сиротливо. Они уже подросли, но листочки теперь кажутся тоньше, слабее, чем в родном поддоне. Опускаюсь на колени и нежно поглаживаю каждое из них. Они уже начали отличаться друг от друга: у одних листья длинные и прямые, у других — широкие, с зубчатыми краями. «Давайте», — шепчу я им, а потом оглядываюсь, не видят ли меня рабочие. Газетный цветок завалился набок и пропитался водой. Поднимаю его с земли и кладу в урну.
Когда звонит Си, я думаю, стоит ли брать трубку.
— Ужин в шесть тридцать, — сообщает она.
— У меня все хорошо. Спасибо, что спросила.
— Просто хотела убедиться, что ты точно придешь.
— Тилли дала мне строгие указания.
— Хорошо. Стив может встретить тебя на станции. На каком поезде ты приезжаешь?
— Ты скучаешь по мне? — спрашиваю.
— О чем ты?
— Когда я уезжаю. Мне просто стало интересно, вспоминаешь ли ты обо мне хоть иногда.
— Конечно вспоминаю. С тобой все в порядке, Алиса?
— Строители ломают кухню.
— Они хорошо работают?
— Трудно сказать. Сейчас там одни развалины, как после бомбежки. Но, наверно, так и было задумано.
— Алиса, мне пора вести мальчиков на тренировку по футболу. Пришлешь Стиву эсэмэску с расписанием твоего поезда?
— Скажи Максу, пусть забьет гол в мою честь.
— Все-таки не стоит выбирать себе любимчиков, Алиса. Ты же знаешь, дети это сразу замечают.
Поезд на Беркампстед забит людьми с покупками: подростки хвастаются новыми кроссовками, женщины сжимают в руках большие бумажные пакеты с длинными ручками; сиденья заняты пуховыми одеялами, кухонными комбайнами, принтерами. Мы с Тилли сидим друг напротив друга. Она задумчиво смотрит в окно, сцепив пальцы, пробегая глазами по мелькающим пейзажам.
Стив встречает нас на станции. Я сижу в машине спереди, хотя предпочла бы сесть сзади, и смотрю на маленькую фиолетовую сумочку, висящую на зеркале.
Я стараюсь изо всех сил. Восхищаюсь обновленным зимним садом: плетеными диванами с подушками в цветочек; плетеным журнальным столиком, накрытым сверху стеклом; кактусами, похожими на колючие фаллосы, выстроившимися на подоконнике в похожих коричневых горшках. Выражаю сочувствие по поводу того, что Мартина в школе не внесли в список лучших учеников по математике. Выслушиваю рассказ о том, как на прошлых выходных Мэтью забил решающий гол. Восхищаюсь рисунком Макса — ракетой — на холодильнике. Мы с Тилли сидим на высоких стульях за барной стойкой для завтрака и смотрим, как Си режет куриные грудки на тонкие ломтики. Стараюсь не показывать, как меня раздражает, что тут все сочетается по цвету — и чайник, и сахарница, и кофейник, и урна, стоящая в специально отведенном для нее месте между холодильником и шкафчиком для вина.
— Вы знаете человека по имени Даниэль? — спрашиваю я.
Обе сестры внимательно смотрят на меня.
— Он был знаком с мамой. И, кажется, приходил на похороны отца.
Я краснею, чувствую, как жар разливается по щекам и шее.
— Пожилой мужчина, немного похожий на бродягу.
Си поливает томатным соусом тонкие розовые кусочки курицы, разложенные на стеклянном блюде.
— Бродяга? — переспрашивает она.
— Ну, или как еще их называют. Бездомные?
— Как мама могла быть знакома с бездомным?
Си размазывает соус по мясу.
— Забудьте. Я просто столкнулась с ним однажды на улице. И вспомнила, что видела его на похоронах. А потом он пришел в дом на поминки. И еще та женщина, Марина… Если не ошибаюсь, она спрашивала, виделась ли я с человеком по имени Даниэль.
Вижу, как Си и Тилли переглядываются.
— Что?
Си отворачивается, открывает холодильник и вынимает пачку сыра.
— Что? — спрашиваю я у Тилли.
— Ничего.
Я вскидываю брови.
— Нет, ничего.
Она крутит блюдце.
— Ты поговорила с ним? — спрашивает Си, натирая сыр.
— Немного.
— И что он сказал?
Я облокачиваюсь на барную стойку и обхватываю подбородок ладонями:
— Ничего особенного. Попила с ним чаю. Знаете, в Даниэле чувствовалось что-то знакомое. Я подумала: может, я видела его в детстве? Может, это старинный друг семьи?
— Ты пила чай с бродягой?
— Алиса! — Голос Тилли звучит неожиданно резко. — Алиса, мы беспокоимся за тебя.
— Мне уже не пять лет, — отрезаю я. — Я могу сама о себе позаботиться.
— Мы знаем, — отвечает Тилли.
Подношу чашку к губам. Хочется швырнуть ее об стену, но вместо этого я делаю глоток, а потом с грохотом опускаю ее на блюдце:
— Си, можно я воспользуюсь твоим компьютером?
— Конечно, — отвечает она с облегчением. — Он в кабинете.
Кабинет — маленькая квадратная комнатка в передней части дома. Полки забиты книгами издательства Reader’s Digest и старыми номерами журнала Autocar, который читает Стив. Оставляю дверь открытой. Из кухни доносится бормотание, а потом одна из сестер захлопывает дверь. Ну и черт с ними.
Просматриваю туристические сайты. Четыреста фунтов — рейс в Дели. Пятьсот фунтов — до Гоа. Восемьсот фунтов — до Ла-Пас. Пытаюсь представить, как я стою с новым рюкзаком в очереди на регистрацию, ем обед из пластикового лотка, как в голову ударяет адреналин на подлете к земле. Я не стала подавать заявку на возмещение той части страховки, которую я не использовала, так как вернулась раньше — чтобы повидаться с папой. Мне почему-то стало неловко требовать ее. Но у меня остались кое-какие сбережения, и те деньги, подаренные отцом. А еще я скоро получу свою долю за дом. Просматриваю рейсы в Марракеш, Бангкок, Токио, Найроби. Потом откидываюсь на спину. Стул на колесиках, с узкими подлокотниками и обивкой из искусственной кожи. Смотрю на почетные грамоты мальчиков, висящие на стене за столом. «Мой отец умер», — говорю я себе. «Он был не лучше тех двоих, на кухне», — говорю я себе. В конце концов, может, я и смогла бы от них отказаться. Вспоминаю про Даниэля. Он и правда бездомный? Интересно, каково это — не иметь крыши над головой? Наверно, надо было дать ему денег, снять для него номер в гостинице.
Выбрав три рейса в Дели, я отправляю ссылки на свой электронный ящик.
После ужина, когда мальчиков отправили спать, а Стив ушел возиться в гараже, мы идем в зимний сад, рассаживаемся по новым диванам, поскрипывающим от каждого движения. Си открывает вторую бутылку вина. Я еще едва ощущаю действие алкоголя, а щеки сестры уже пылают. Тилли пьет апельсиновый сок. Никто из нас больше не упоминал о Даниэле.
Чувствую, что Тилли распирает от желания чем-то поделиться. Ей это весь вечер не дает покоя.
— Что случилось? — спрашиваю я, и она краснеет.
— Я просто думала о том, как ты похожа на маму, вот и все.
Замечаю, как Си кидает на нее быстрый взгляд. Сглатываю.
— Думаешь, поэтому папа…
— Поэтому папа что?
— Ничего.
Я наполняю бокал. Почему он не хотел меня видеть после ее смерти? Я была маленькой, но запомнила это.
— Не надо думать, что он не любил тебя, Алиса, — говорит Тилли.
— С чего бы мне так думать?
Тилли пожимает плечами, покусывая нижнюю губу.
— Вообще-то, я хотела кое-что сказать.
Нам всегда было нелегко вместе. Помню, как однажды пришла в гости к однокласснице на каникулах: трое детей, двое родителей, и все было так непринужденно.
Смотрю, как Тилли складывает руки на животе.
— Я беременна, — говорит она.
Си чуть не пролила вино на пол. Мы все молчим. Тилли смотрит то на меня, то на Си, то снова на меня.
— Что ж, хорошо, что отец этого не застал, — говорит Си наконец.
Вижу, как на глазах Тилли выступают слезы.
— Прекрати, — шикаю я на Си.
Она скрещивает руки на груди:
— А как Тоби это воспринял? Он собирается уйти от жены?
Судя по ее тону, это что-то из области фантастики. Наверно, она даже права, но нельзя же так.
— Ты счастлива, Тилли?
Я сижу на соседнем диване. Тянусь к ней, беру ее за руку: теплая ладонь вся повлажнела от пота. Сестра смотрит на меня с благодарностью. Я ловлю ее взгляд и улыбаюсь. Она кивает, и по ее щеке катится слеза.
— Тебе уже почти сорок, Тилли, — говорит Си.
Тилли сжимает губы и снова кивает.
— Я не думала, что получится, — говорит она.
Си хмурится:
— Так вы это планировали? О чем он только думал?
Тилли чуть поворачивается, и диван стонет, жалобно, будто раненое животное.
— Он не знает.
Сестра произнесла это так тихо, что я едва разобрала.
— Ты ему скажешь? — спрашиваю.
Пожимает плечами.
— Он сбежит на край света, — говорит Си.
— Откуда тебе знать, как он поступит? — возражаю я.
— Она права, — подает голос Тилли. — Дети в его планы не входят.
— Так что, аборт? — спрашивает Си.
Тилли вздрагивает и сжимает мою руку. Я прислушиваюсь к глухому бормотанию телевизора наверху, к металлическому тиканью часов в гостиной.
— Я хочу этого ребенка, — говорит Тилли. — Я его рожу.
— И потеряешь Тоби? — спрашиваю я.
Она пожимает плечами:
— Я знала, что это произойдет.
— Я снова стану тетей, — улыбаюсь я. — И ты тоже, Си.
— Что ж, если он будет платить алименты… — говорит Си.
Тилли качает головой.
— Это нелегко, Тилли.
— Я знаю.
Смотрю на Тилли. На ней голубые хлопковые брюки и рубашка-разлетайка. Представляю, как внутри нее свернулся малыш размером с мой палец или, может, с кулак.
— Когда… — начинаю я.
— Срок — два с половиной месяца, — говорит Тилли.
Си допивает вино залпом.
— Не знаю, — произносит она.
— Тебе и нечего тут знать, Си. Это личное дело Тилли. Мы тут, только чтобы поддержать ее, правда?
Я сверлю взглядом Си, пока она не пожимает плечами:
— Меня просто тревожит, что…
— Думаю, это надо отметить. — Я наполняю бокал Си и поднимаю свой. — За малыша Тилли! Счастья ему и любви. И пусть знает, что весь мир открыт перед ним.
Десять моментов, когда я хотел умереть1. В первый день в школе, когда одна девочка стащила мой портфель, вынула оттуда все и рассмеялась.
2. После той встречи в кафе, когда я услышал «нет».
3. После того, как я узнал об аварии.
4. Перед тем, как я узнал об аварии.
5. Когда мама позвонила мне и рассказала, что натворил отец.
6. Вся та зима в Пристоне.
7. Когда мама умерла. Я приставил нож к запястью, но надавил недостаточно сильно.
8. Когда галерея разорилась и я потерял единственную любимую работу.
9. В тот раз, на пляже, — не потому, что я там не был счастлив, просто мне это казалось логичным.
10. Благодаря тебе я никогда не хотел этого по-настоящему. Но порой кажется, что так было бы легче, чем терпеть это все.
Я — трус, вот так вот просто: чертов трус. Возвращаюсь сюда, потому что не знаю, куда еще податься. Ты не поняла, что я хотел сказать. И это в общем-то справедливо. Выкапываю полупустую бутылку виски, свинчиваю крышку и пью прямо из горлышка. Огненный поток льется по горлу. Я уже слишком стар, чтобы сидеть на земле. Листья задержали большую часть влаги, но вода просочилась в почву — такое чувство, будто сидишь на мокром полотенце. Не важно. Поднимаю глаза и разглядываю цвета. Алиса. Доченька. Люблю. Прости. Отец.
Брайтон-Бич. Мы стояли у кромки воды — твоя мама и я, — держась за руки, босыми ногами касаясь твердых белых камней.
Было раннее утро, весь мир был пропитан запахом соли и водорослей.
— Можно набить карманы камнями — и вперед, — произнесла она.
Я растерянно посмотрел на нее, и тогда она рассказала мне о Вирджинии Вульф:
— Она зашла в реку в Суссексе. В рыбацких сапогах и меховом пальто, с большим камнем в кармане.
Я делаю еще пару глотков. Я давно уже не позволял себе этого, но ощущение медленного погружения мне знакомо.
Я набил все карманы — и штанов, и куртки, и рубашки; камни растягивали ткань, и она уже трещала по швам. Твоя мама смотрела на меня и смеялась. Я стал танцевать вокруг нее, потрясая своей ношей, а потом взял ее за руку и повел в море. Поначалу она шла охотно, чуть ли не вприпрыжку. На секунду замешкавшись, я пошел дальше, чувствуя, как одежда намокает, прилипая к телу, а камни тянут меня на дно. Твоя мама засомневалась, попыталась остановиться, выхватить руку, но я не пускал ее.
«Это была просто шутка, — говорил я ей потом. — Я не хотел причинить тебе вреда. Разумеется, не хотел. И вообще, это была твоя идея. Зачем вечно все портить? Это же была просто шутка».
Но я до сих пор помню панику в ее голосе, раздававшемся все громче над водой, и то глубокое умиротворение, что охватило меня, когда я заходил в море, держа ее за руку и не собираясь возвращаться.
Срываю листок с ветки над головой. Куст дрожит, осыпая мое укрытие каплями дождя, будто крошечными холодными пульками. Вдавливаю ноготь в зеленую пластинку, пока указательный палец не касается большого. Потом бросаю маленький полукруг на землю и отрываю еще кусочек, и еще, пока наконец не остается только черешок.
К тому времени я уже хорошо успел изучить Жюлианну и потому знал, как все будет дальше. Сначала — злые, ярко-красные слова, будто рокот вулкана, а потом — синяя колючая тишина. Я испортил выходные. Мы собирались остаться на берегу до заката, но она скрестила руки на груди и заявила, что немедленно возвращается домой.
Обратно к отелю мы шли в полном молчании. В номере она сняла с себя мокрую одежду и швырнула ею в меня. Я обхватил ее за талию, зарылся носом в волосы и сказал, что люблю ее. Она вцепилась в меня, замолотила кулачками по груди, но ее пальцы уже нащупывали пуговицы на моей рубашке.
После она перекатилась на бок и соскользнула с края кровати, а я остался лежать, раскинувшись на волнах простыней, и слушать, как в тесной душевой кабинке вода стекает по ее коже.
Твоя мама все-таки настояла, чтобы мы выехали раньше, и всю дорогу до дома в салоне машины витал синеватый холодок молчания.
Думаю, мы зачали тебя именно в то утро. В ярости, с мыслью о смерти, все еще витающей в воздухе. Так не должно было случиться, мне очень жаль.
Перекатываю виски от одной щеки к другой, словно полощу рот. Надавливаю пальцем на влажную почву и чувствую, как под ноготь забивается грязь.
Бутылка опустела; закрываю ее и швыряю на землю. Не разбилась. Мне нужно что-нибудь разбить.
Ломать — не строить. Я начинаю медленно, почти неохотно. Тяну цвета вниз, наклоняя ветки и натягивая веревки. Напрягаю тело, разрывая нитки, — листва распрямляется, стряхивая остатки воды, и в моих руках остаются куски пластика, бумаги, металла — просто мусор. Серый. Розовый. Голубой. Зеленый. Серебристый. Бордовый. Оранжевый. Золотой. Глупо было думать… да я и не думал. На самом деле. Бросаю все вперемешку на землю: бессмысленный коллаж хрустит под ногами.
Можно снова пойти к дому. Скорее всего, ты сейчас там. Но зачем? Какой тебе в этом будет прок?
Все закончилось слишком быстро. Я брожу по полянке, раздвигая цвета носком ботинка, ищу еще что-нибудь. Но ничего больше нет. Обрывки веревок с обтрепанными концами свисают, будто рваные петли. Этого мало.
Когда я понимаю, что собираюсь сделать, то падаю на колени. Резкий животный стон срывается с губ.
Портрет твоей мамы был со мной всегда, с того самого дня в кафе, когда она провела пальцем по моей щеке, словно сделав тонкий надрез, который заболит не сразу. Я обращался с рисунком очень аккуратно: бумага цела, и чернила все еще обрамляют контур ее лица. Сую руку в карман.
Не надо.
Сердце колотится в груди. Мне больше нечего терять. Все потеряло смысл.
Вынимаю рисунок из кармана, достаю его из целлофанового пакета.
Не надо.
Она смотрит на меня. Улыбается, будто знает что-то, чего я не знаю. Мне больше нечего терять. Все потеряло смысл.
Бумага старая, мягкая. Она почти не сопротивляется, когда я берусь пальцами за верхний край и разрываю ее пополам, прямо по центру рисунка. Если бы она не поддалась сразу, я, наверно, смог бы остановиться. Но как только в моих руках оказываются два листка вместо одного, в голове что-то щелкает, и я принимаюсь рвать их снова и снова. И вот уже рисунок не разобрать; вокруг меня на земле — россыпь крошечных клочков бумаги, будто конфетти.
Я рыдаю: жалкие всхлипы, детское хныканье, которое никому не стоит слышать.
Для моего сердца это чересчур. И дело не только в рисунке, не только в цветах, а вообще — во всем. Лезу в карман за спреем, но его там уже нет.
Десять вещей, которые я предпочла бы забыть1. Цвет кожи моего отца перед смертью.
2. В детстве Си прятала ужин под свитером и относила в свою комнату, а потом посреди ночи тайком спускалась по лестнице и выкидывала еду. Однажды я застукала ее и выдала папе. Не думаю, что это помогло.
3. Между нами с Кэлом все кончено.
4. Был период, когда я воровала по мелочи в магазинах — косметику, шоколадные батончики, колготки.
5. Я взяла деньги, которые предложил мне отец. Просто так, по привычке.
6. Я изменяла Кэлу. Всего один раз, и то не совсем. Поцеловала мужчину в ночном клубе. Просто водка и стресс. Никаких оправданий.
7. Я сирота.
8. Раньше мне хотелось, чтобы Си умерла в той аварии вместо мамы. Возможно, я до сих пор этого хочу.
9. Все те случаи, когда я была груба с отцом.
10. То, что я никогда не смогу снова поговорить с ним.
Тилли в комнате для гостей; она беременна. Я на чердаке, лежу на диване под толстым синтетическим одеялом с широкими белыми рюшами. На его поверхности вышиты синие цветы, и подушка выполнена в том же стиле: чувствую, как выпуклые голубые лепестки прижимаются к щеке. На окне нет занавесок, и я не сплю с самого рассвета — думаю про Кэла.
Откидываю одеяло в сторону, натягиваю футболку и джинсы, а потом прислоняюсь спиной к подушкам, скрестив ноги. Моя черная спортивная сумка, спасенная с чердака отца, лежит у меня на коленях. Из бокового кармана я достаю подарки и выкладываю их в ряд, один за другим.
Он сумасшедший, это единственное объяснение. Только вот это не совсем так. Старый, нуждающийся в мытье, вероятно, бездомный — да, но не безумнее меня. Поднимаю маленький розовый цветок — он сморщился, стал хрупким шариком.
Дверь распахивается без стука. Я стараюсь прикрыть руками подарки, словно защищая их, и собираюсь уже дать отповедь Си. Но это Макс. Не успеваю открыть рот — а он уже в комнате, сидит на диване.
— Тетя Алиса, можно я побуду тут, с тобой, и не пойду в церковь?
Его светлые волосы еще растрепаны после сна, а закись хрустальными слезинками скопилась в уголках глаз. Голубая пижама усеяна самолетиками; три верхние пуговички расстегнуты и открывают взору гладкую бледную кожу на груди. Я вдруг ощущаю прилив любви. «Конечно, Тилли хочет ребенка, — думаю я. — Еще бы ей не хотеть». Макс ерзает под одеялом, подползает ко мне на четвереньках. Подарки рассыпаются, и я сгребаю их, чтобы они не упали с дивана.
— Что это такое? — спрашивает племянник.
Я опускаю взгляд. Мусор. Все это просто куски мусора.
— Думаю, тебе все-таки придется пойти в церковь, — говорю я. — А то мы с твоей мамой поссоримся.
Макс корчит рожу: задирает верхнюю губу, морщит нос, вращает глазами. А потом берет в руку кусок оранжевого картона. Я пытаюсь остановить его:
— Не трогай, Макс. Это просто…
Читать бесплатно другие книги:
