Десять вещей, которые я теперь знаю о любви Батлер Сара
— Как всегда. Она хоть знает, кто ты?
— Я просто хочу выглядеть прилично. Не хочу все испортить, даже не начав.
— Ясно.
— Я собирался попросить Антона, — смеюсь я. — Собирался попросить его подстричь меня. Узнать, нет ли у него бритвы.
Охотник тоже смеется.
— Просто меня это как-то не слишком заботило раньше, — говорю я, наблюдая за тем, как Охотник доедает ужин. На его правом запястье три ряда светлых деревянных бусин. Он наверняка считает меня дураком.
— А ты мне нравишься, Даниэль, — говорит наконец Охотник, аккуратно кладя ложку поверх миски. — У меня хорошее чувство насчет тебя. Так, что нам нужно? Ножницы. Бритва. Пиджак и немного воска для ботинок. Доедай. Я скоро.
Я ковыряю бобы и смотрю, как Охотник обрабатывает комнату. К тому времени, как я закончил ужинать, он уже успел обзавестись поржавевшей бритвой, расческой, кухонными ножницами, мятой газетой и рулоном бумажных полотенец.
— Босс велит не сорить, — подмигивает он мне, улыбаясь. — Ну что. Ты мне веришь?
— Мы едва знакомы.
— Да разве в этом дело? — Охотник берет ножницы. — Я думаю, укоротим сзади и по бокам. Ты как?
Я вздыхаю.
— Ну что, погнали.
Он отодвигает мой стул от стола, расстилает на полу газеты, накидывает мне на плечи бумажное полотенце. Кто-то приносит из кухни стакан воды. Леди Грейс улыбается мне, покачивая свою коляску. Двое ребят отпускают шуточки про Охотника-педика, а он грозит им ножницами, смеясь.
Плеснув воды мне на волосы, он начинает яростно драть их расческой. Я стараюсь держать голову прямо. Постепенно делать это становится все легче.
— Раньше меня стригла мама, — говорю я.
— Только не надейся, что я уложу тебя в кроватку и почитаю сказку на ночь.
Охотник берется за прядь волос, и я слышу, как ножницы чикают по ней.
— Ты уже делал это раньше? — спрашиваю я.
— Это всего лишь волосы.
— Просто…
— Я знаю.
Теперь он работает быстро. Чувствую, как его пальцы трогают мою голову, шею, чуть заворачивают ухо. Это напоминает мне о маме. Она всегда кашляла, когда нервничала, а я старался не издать ни звука. У нее были тонкие серебристые ножницы. Помню прикосновения холодных лезвий к голове.
Охотник прекращает стрижку и обходит меня кругом:
— Можно было бы пройтись машинкой, но и так сойдет.
Я ощупываю голову рукой. Когда пальцы скользят по стриженым волосам, я понимаю, что давно уже не притрагивался к голове.
— Заглянешь в ванную? Или дождешься, пока я тебя побрею?
— Я могу сам побриться, — отвечаю я.
— Конечно можешь. Но я сейчас в ударе, Даниэль. Так что наслаждайся. Представь, что ты в каком-нибудь роскошном салоне…
Он похлопывает себя по щекам.
— Бритье, увлажнение. Эй, ты только посмотри на эту леди, — ухмыляется он.
Оборачиваюсь и вижу девушку со стойки регистрации. Она держит в руках пену для бритья и одноразовую бритву.
— Мне сказали, у вас завтра важная встреча, — произносит она с улыбкой.
— Это правда.
Охотник подходит к ней, пританцовывая, забирает пену с бритвой.
Он уже нарочно паясничает. Это его звездный час.
— Миска! — кричит он, взмахивая рукой. — Подайте мне миску с теплой водой!
Моя кожа так загрубела и пересохла, что даже пена и новенькая бритва не спасают: процедура все равно не из приятных.
Закончив работу, Охотник ведет меня в ванную. Мы стоим рядом, и я вдруг понимаю, что он младше меня, причем прилично. Седина обманчива.
— Пойдет? — спрашивает он.
Я провожу рукой по щеке, по подбородку:
— Ты отлично потрудился. Спасибо.
— Мы скинули тебе лет десять.
Смотрю на себя, и на ум приходят овцы после стрижки — бледные и беспомощные.
Ловлю в зеркале взгляд Охотника.
— У тебя есть дети? — спрашиваю.
Отводит глаза.
— Надо добыть для тебя чистый пиджак, — говорит он. — А еще тебе пора помыться. Могу покараулить у двери, если хочешь.
— А почему ты мне помогаешь? — спрашиваю я. — В смысле, спасибо, конечно, я очень благодарен.
Охотник склоняет голову набок:
— Благодарность. Разве этого мало?
Он делает упор на каждом слоге этого слова, темно-фиолетового, как синяк.
Я медленно раздеваюсь. Не привык быть голым, ощущения какие-то странные. Вода льется очень долго, никак не становится горячей. Наконец набираю полную раковину и натираю руки мылом. Оно пахнет яблоками. Стараюсь вымыться как можно быстрее, избегая своего отражения в зеркале. Потом извожу целую пачку зеленых бумажных полотенец, чтобы вытереться насухо, и еще одну — на то, чтобы отскрести грязь с рубашки и брюк. Когда я наконец одеваюсь, от влажной ткани холодок пробегает по телу.
Едва я появляюсь на пороге ванной, Охотник хватает меня за плечи и одобрительно поводит носом.
— Она будет любить тебя, — произносит он. — Мне тут надо повидать одного человечка, насчет пиджака. Я мигом.
И он правда скоро возвращается. С коричневым вельветовым пиджаком.
— В тон к твоим брюкам, — подмигивает мне Охотник.
Пиджак немного тесноват в подмышках. Подкладка порвана, но если застегнуться — этого не видно.
— Очень славно, — говорит леди Грейс, краснея.
— Чертовски здорово! — Охотник крутит меня во все стороны. — Чертовски здорово.
— Но у меня нет… — Я запускаю руку в карман. На самом деле у меня есть пара фунтов мелочью, но я не хочу их отдавать — вдруг мне нужно будет купить тебе что-нибудь?
— Даниэль, — Охотник хлопает меня по спине, — это подарок, приятель. На счастье.
Утром, когда я проснулся, Охотника уже не было.
— Он оставил вот это, — говорит девушка на стойке регистрации, протягивая мне почти пустой баллончик дезодоранта. Женского. Розовый мускат.
Я иду в ванную, задираю рубашку и спрыскиваю подмышки. На прощание я отдаю девушке свою старую куртку и прошу передать тому, кому она пригодится, или просто выкинуть.
— Удачи, — говорит мне девушка. — Ни пуха.
Я снова проделываю путь к тебе. Я устал до мозга костей, и желудок снова завязывается узлом. Рисунок как раз уместился в левом кармане пиджака. Баллончик — теперь почти пустой — оттягивает правый. Я весь вспотел и пахну, как женщина.
Подхожу к дому и замечаю, что он изменился. Через несколько секунд до меня доходит, что не так: дерево. Кто-то подстриг его очень коротко, и оно теперь едва достает до подоконника. Перед крыльцом, на небольшом пятачке, усыпанном гравием, стоит большой мешок для мусора, из которого торчат ветки и листья. Дом кажется оголенным. Подойдя к двери, я вижу, что мебель вытащили на середину комнаты и накрыли пленкой. Стены побелели, но из-под новой краски проглядывает прежняя. Ты собираешься уезжать. Или уже уехала. Прислоняюсь к стене, чтобы не упасть.
Вспоминаю Охотника, грозно потрясающего кухонными ножницами. Пытаюсь запомнить прикосновение его рук, когда он натягивал кожу, чтобы побрить меня чище. Это все не должно пропасть даром.
Но я не могу позвонить. Паника сдавливает горло. Я подготовил фундамент. Вымылся, побрился. И времени почти не осталось.
Но мне нечего тебе предложить.
Вспоминаю, как твоя мама жила в моей крошечной квартирке в Хорсни. Зеленый ковер с рисунком из белых и розовых треугольников. Оконные рамы прогнили, вся кухня в подпалинах. Я пригласил Жюлианну к себе где-то за месяц до того разговора в кафе. Одолжил у друга машину и подвез ее от парка Хэмпстед-Хит.
Она не хотела приходить. «Ты — моя отдушина, Даниэль, — твердила она. — Не хочу, чтобы это стало рутиной». Но я настаивал. Надеялся, что она переедет ко мне и мы заживем вместе, будем просыпаться рядом каждое утро до конца своих дней.
Мы пили чай на кухне, занимались любовью на диване, обитом искусственной кожей. Сейчас я понимаю, как твоя мама была добра: она не высмеивала это убранство. После свиданий я подвозил ее до дома. Раньше я его никогда не видел. Наверно, так было задумано: я должен был сам догадаться, как обстоят дела. Но тогда для меня это все не имело значения. Ведь она выбрала меня, отдала мне все лучшее в себе. И только позже я понял, что она хотела сказать. К чему жертвовать этим всем в обмен на жалкую каморку в Хорсни? А мне нечего было ей предложить, помимо того, что у нас уже было.
Но ведь я уже зашел так далеко. Кладу палец на кнопку звонка и заглядываю в окно. Свет меняется, моя тень проникает в комнату — и вдруг я понимаю, что не могу этого сделать. Смотрю на свой палец: кожа все еще грязная, несмотря на все мои усилия. «Я просто старый бродяга, — говорю я себе. — Мне нечего тебе предложить. У меня и доказательств-то нет. Возможно, ты взглянешь на меня с жалостью. Или — не дай бог — полезешь в кошелек за мелочью. На что я только рассчитывал?»
Все было напрасно. Прости меня. Алиса. Доченька. Люблю. Прости. Отец. Прости меня.
Десять фраз, которые тебе скажут после смерти отца1. Тебе повезло, что он у тебя был, — не забывай об этом.
2. Малкольм был умный малый. Вроде тихоня, а в голове столько всего вертелось.
3. Смерть второго родителя — дело хлопотное. Сразу столько забот появляется, столько вопросов надо решить.
4. Если тебе что-нибудь понадобится — просто позвони мне, ладно?
5. Помню, когда мой отец умер, я лежала пластом неделю. Похудела на целый стоун[4], представляешь?
6. Тебе надо решить, что теперь делать с домом.
7. Я никогда не видела мужчину счастливее, чем твой отец в день свадьбы.
8. А ты знала, что в молодости он неплохо играл в регби?
9. Ему пришлось нелегко — твоей мамы не стало, у него три дочери на руках. Но такого человека, как твой отец, этим было не сломить. Он гордился вами, девочки, я знаю.
10. Ты — та дочка, что вечно на другом конце земли?
Полечу прямо в Дели, а может, в Токио — куда-нибудь, где много людей, где я смогу затеряться. На этой неделе я купила себе новый рюкзак — красный, с черными лямками, — новые ботинки и дождевик. Потратила деньги, которые мне дал отец, до этого я к ним не притрагивалась.
Дом, по крайней мере, точно будет рад моему отъезду. Я обнажаю его до пустой оболочки — стен, пола и окон. Я перекрашиваю его в цвет якобы лепестков магнолии, со сливочным оттенком, а на самом деле — скорее обезжиренного молока. На следующей неделе красная ковровая дорожка, которая поднимается по лестнице, пересекает пролет и кровавой рекой впадает в кабинет отца, станет бежевой. Чердак из зеленого превратится в кремовый, с кофейным оттенком.
Завтра человек по имени Шон и его помощник займутся кухней. Они вытащат старую мебель, выбросят печку, заполнят освободившееся пространство белыми шкафчиками из ИКЕА, с длинными хромированными ручками, установят варочную панель, встроенную в серую поверхность, и плиту на уровне пояса, чтобы было удобнее.
Си не нравится, что тут всем заправляет не она. Когда она приходит сюда, от нее постоянно разит недовольством. Она буравит все глазами в поисках недоработок, сжимает зубы и складывает руки на груди, когда я рассказываю ей о том, что собираюсь делать дальше. Но дом становится лучше, и она не может с этим не согласиться. Становится светлее.
Вчера я впервые поняла, что и звучит дом теперь иначе. Я шла по коридору, и шаги отражались эхом — глухим, будто звук шел откуда-то издалека.
Майкл теперь наш официальный агент, чем «ужасно взволнован». Фотографии гостиной с новыми, белыми стенами скоро должны появиться на сайте их конторы. Порой в разгар работы мне приходится остановиться, приложить руку к груди и закрыть глаза, настолько я вымотана.
Похоже, отец выбросил не все, что было связано с мамой. Я нашла целый клад: бирюзовое вечернее платье и туфли в тон; открытку с видом на пирс Брайтона, подписанную: «Я собиралась приехать на денек, но без тебя тут все не так. Ж», и еще обрывок конверта с надписью «Обещаю. Ж» тем же уверенным почерком; три сборника стихов — Китс, Шелли, Шекспир; цепочка с бриллиантовой капелькой — мама была в ней на том фото, которое я потеряла; потом еще свитер, подушки и портрет. Все, кроме рисунка, я сложила в коробку и вручила Тилли и Си. Они обе побледнели. Тилли заплакала, Си только закусила губу.
— Не могу поверить, что он нам ничего не сказал, — произнесла Тилли.
Си погладила пальцами цепочку в выцветшей коробочке из коричневого бархата.
— Думаю, мы просто поделим это между собой, — сказала сестра.
— А помнишь, Си, как мама пыталась испечь для тебя именинный пирог? Купила эту жуткую глазурь и соорудила из нее волшебный замок. — Тилли улыбалась, а вот Си явно была не в восторге. — А потом башенки рухнули прямо в разгар вечеринки. — Тилли рассмеялась. — Боже, как же она тогда растерялась.
Могу представить: мама вся красная от смущения, Си обиженно поджимает губы.
— Зато одевалась она со вкусом, — наконец произносит Си, поглаживая бирюзовый шелк, торчащий из коробки. — Выглядела всегда безупречно.
Тилли кивнула. Извинившись, я ушла в ванную и подождала там, пока они закончат предаваться воспоминаниям.
Платье в итоге досталось мне: единственной, кому оно подошло по росту. Когда Тилли и Си ушли, я примерила его в комнате отца, перед зеркалом на шкафу. Волосы я заколола, открыв шею. Платье было чудесное: шелковое, приталенное, с длинными рукавами и глубоким вырезом. Оно сидело на мне как влитое, и даже туфли пришлись точно впору. Я почувствовала себя призраком.
— Я знаю, что еще не все готово, — сказал мне Майкл по телефону, — но давайте поставим табличку, немного подогреем интерес, а через пару недель можно уже приглашать людей на осмотр. Нет ничего плохого в том, чтобы разжечь у покупателей аппетит.
Я спросила его, что мне надо будет делать во время осмотра.
— Просто будьте там, отвечайте на вопросы, — ответил он. — Но можете и не приходить, если не хотите. Некоторым владельцам это дается нелегко, они чувствуют себя чужими в собственном доме. А зачастую и клиенты предпочитают, чтобы хозяева не присутствовали при осмотре.
— Это не мой дом, — сказала я.
На улице снова дождь. Кладу локти на спинку дивана и смотрю в окно.
Подарки прекратились. Последний — нитка жемчуга — был неделю назад. С тех пор ничего. «Это все дети, точно дети, — твержу я себе. — Просто игра, безо всякого умысла». Но я все же открываю дверь и проверяю, на всякий случай.
К дому подъезжает белый фургончик. Привезли табличку. Смотрю на рабочих: молодой парень и женщина чуть постарше. Парень держит пластиковый прямоугольник над головой, а женщина вбивает деревянный шест в землю. Они не звонят в дверь. Не смотрят на меня.
Скоро здесь будет жить кто-то другой. Кто-то повесит свой брелок на связку ключей, которая лежит сейчас в моей куртке, или в сумочке Тилли, или в шкафчике Си с пастушком на дверце. Этот кто-то вставит ключ в замок, войдет, крикнет «Дорогая, я дома!», а кто-то в доме рассмеется, поставит на стол чашку чая или положит газету и выбежит в прихожую. Они посмотрят на стены и спросят друг друга, не добавить ли немного цвета. И накупят красок на пробу — красных, синих, зеленых. Нарисуют на стенах квадраты и станут спорить, какой оттенок лучше, спрашивать совета друзей и знакомых.
В два часа в дверь звонят. Я никого не жду, копаюсь в комнате Си. Из ее вещей там осталась только пара ракушек на верхней полке да свернутый плакат с мужчиной, держащим ребенка на руках. Наверно, она еще много лет назад все собрала, сложила в коробки и отнесла к себе на чердак или выбросила. И книги о балете, и Барби в полосатой футболке и красном плаще, и деревянный кукольный домик с деревянной мебелью и крошечной корзинкой с фруктами — она мне нравилась так, что однажды я ее даже украла, а потом подралась с Тилли, когда та велела вернуть ее на место. В дверь звонят далеко внизу, но звук очень громкий, он разносится настойчивым эхом по всему дому. Я на минутку присаживаюсь на корточки. Кэл. Его имя всплывает в голове невольно, и вот я уже быстро спускаюсь по лестнице, почти бегу. Еще по теням за стеклом я понимаю, что это не он, но сердце все равно разочарованно сжимается, когда я открываю дверь и вижу мужчину и женщину лет пятидесяти.
— Прошу простить нас за беспокойство.
Мужчина делает шаг навстречу. Его лысый череп поблескивает от дождя. Женщина стоит позади, ее глаза возбужденно горят. В руках она держит зонтик, полузакрытый, похожий на сломанные птичьи крылья.
— Мы просто увидели вывеску, — продолжает мужчина. — Мы пытаемся купить дом в этих краях вот уже…
Он бросает взгляд на женщину, и они оба смеются.
Потом он снова поворачивается ко мне:
— Уже и не вспомнишь сколько. Я знаю, что надо было сначала позвонить в агентство, но мы проходили мимо и подумали: раз уж мы здесь, может, вы разрешите нам посмотреть дом?
— Всего одним глазком, — добавляет женщина, расплываясь в улыбке. — Мы будем вам ужасно признательны.
— Вы хозяйка? — спрашивает мужчина.
Я опускаю глаза. На мне пыльные джинсы и дешевая зеленая майка, купленная на прошлой неделе.
— Он принадлежит… принадлежал моему отцу.
Мужчина изображает на лице сочувствие. Оба ждут, что я еще скажу. Я смотрю на дождь у них за спиной, слушаю, как он гремит по водостоку. Конечно, надо бы позвонить Майклу. Он скажет, чтобы я направила их к нему, вытащит меня из ловушки. Но мысль о его приторном голосе невыносима.
— Проходите, пожалуйста, — говорю я.
Радостно улыбаясь, они спешно переступают порог, пока я не передумала. Женщина держит зонтик перед собой. С него капает на пол.
— Ничего страшного, — говорю я. — Просто поставьте его где-нибудь в уголке.
Мужчина вертит головой, смотрит на потолок, на лестницу. Наверно, думает, что прихожая всегда была цвета магнолии. Очень хочется рассказать ему о том, что раньше вот здесь, над столом, висел портрет моих сестер. Я подолгу стояла перед картиной, щурилась, пока краски не расплывались, тогда можно было представить, что я там тоже есть.
— Мы еще не совсем готовы к осмотру, — говорю я. — Надо еще постелить новые ковры, переделать кухню. Все будет готово где-то на следующей неделе.
— Пустяки, — говорит мужчина. — Спасибо, что разрешили взглянуть хотя бы так, чтобы иметь представление.
Подергивая пальцами аккуратную козлиную бородку, он начинает задавать вопросы. Сколько здесь комнат? А ванных? Каминами можно пользоваться? Мы уже определились с ценой? А что насчет сада? Район здесь тихий? Под какой муниципальный налог он подпадает?
Мужчина останавливается посреди каждой комнаты, медленно поворачивается, кивает, что-то подсчитывает в уме. Женщина трогает стены, двери, подходит к окнам и выглядывает на улицу.
Мне удается держать себя в руках, пока мы не заходим в папину комнату. Смотрю, как они бродят по ней. Женщина чуть ли не мурлычет. Конечно, это будет хозяйская спальня. Они поставят сюда широкую кровать с металлической спинкой.
У женщины будет туалетный столик с тремя зеркалами, которые можно развернуть так, чтобы увидеть свой профиль. Представляю, как она сидит на низеньком пуфике, мажется ночным кремом. А мужчина лежит в кровати и читает при свете лампы с шелковым абажуром.
— Собираетесь поселиться тут с семейством?
Женщина оттягивает ворот пальто:
— Нет, только мы вдвоем.
Вымученная улыбка.
Я киваю.
— Просто я не уверена, что этот дом подойдет для детей.
Гости обмениваются взглядами.
— Мне тут никогда не было уютно.
— Но это прекрасный дом, — возражает женщина, поглаживая угол шкафа.
— Можно мы заглянем на второй этаж? — спрашивает мужчина. — Буквально на пару минут, для полноты картины.
— Вы так любезны, — добавляет женщина. Кремовое пальто, перехваченное поясом на талии. Коричневые кожаные ботинки. Она в хорошей форме.
Я поднимаюсь наверх, они идут следом. Открываю дверь своей комнаты. Не хочу их пускать сюда.
— Вы правы, это действительно важно.
— Простите?
— Найти дом, в котором вам будет уютно. Настоящий дом. Не представляю, почему вам здесь не нравилось. — Она указывает на стол, мамин портрет, сад в окне, сосновые полки, разбросанные вещи, которые я не успела выбросить: книжки, камешки, старый плюшевый мишка.
— Это же просто чудо, — говорит она.
Помню, как папа впервые оставил меня дома одну на весь вечер. Мне было лет четырнадцать-пятнадцать, так что возможность остаться дома в одиночестве казалась тогда роскошью. Можно было делать что угодно, есть что угодно, смотреть по телевизору что угодно. Вот наконец отец ушел, оставив после себя лишь легкий аромат мыла и пены для бритья. Я налила себе горячий шоколад с тремя ложками сахара, уселась в папино любимое потертое кожаное кресло в гостиной, и тут на меня вдруг навалилась оглушительная тишина. Стало не по себе. Я включила телевизор и сделала звук громче, но тишина все сгущалась. В горле пересохло, сердце забилось чаще. Я сказала себе, что это все глупости. Не помогло. Тогда я попыталась понять, чего я так испугалась. Воров, насильников, привидений, пожаров, темноты, наводнения… или чего-то другого, чего-то из кирпичей и штукатурки, с дверями и окнами, с камином, выложенным кремовыми изразцами в зеленый листочек, с огромным красным диваном и темными, грузными книжными шкафами.
Я стала щелкать пультом, но никак не могла выбрать передачу. Мне захотелось в туалет, но я даже подумать боялась о том, чтобы выйти из комнаты. К тому времени как папа вернулся, мой мочевой пузырь был словно набит острыми камнями. Отец потрогал мне лоб и спросил, как я себя чувствую. Отмахнувшись от его вопросов, я медленно-медленно потопала в ванную.
Ванная. Комната Си. Комната Тилли. Чердак. Веду пальцами по стене всю дорогу до прихожей. Гости благодарят меня целую вечность. Наконец женщина берет в руки зонтик, я улыбаюсь, киваю им, захлопываю дверь и прижимаюсь лбом к шершавому стеклу. Мне нужно проветриться. Пройтись. «Лучший способ вымести паутину из углов», — как сказал бы отец.
На улице тихо. Воздух пахнет мокрым асфальтом. Машины шуршат колесами, проезжая мимо. В парке несколько человек с решительным видом выгуливают собак. Под широкими ветвями дерева хихикает парочка. Ветер вырывает у меня зонтик. Закрываю его и чувствую, как дождь лижет мне лицо.
Будь отец сейчас рядом, он покачал бы головой и велел не валять дурака. «Не трясись так над домом. Это всего лишь дом, — сказал бы он. — И открой зонтик, а то простудишься. Знаю я тебя. Полминуты тебе хорошо, а потом жалуешься весь день, что промокла и продрогла насквозь». Стараюсь не думать о папе, но ничего не могу с собой сделать.
Кладу зонтик на скамейку возле пруда — кто-то будет за это мне благодарен. Поднимаюсь на Парламент-хилл и смотрю на туманный Лондон, здания-призраки.
Если бы Кэл был сейчас здесь, он взглянул бы на меня и рассмеялся. «Ты похожа на мокрую мышь», — сказал бы он, а потом обнял за плечи и прижал к себе. Спускаюсь по склону, теряя город из виду. Земля под деревьями скользкая, грязно-коричневая. Дождь стучит по листьям, будто сердце, что бьется неровно.
Вынимаю из сумочки телефон. «Не надо». Нахожу номер Кэла и нажимаю на вызов. Он отвечает после первого же гудка.
— Алиса? — Голос настороженный.
— Ты занят?
— Нет, нет. Подожди минутку.
Я слышу шорох. Бумаги? Одежды? Представляю, как он выбирается из комнаты.
— Алиса, как ты? Я не ожидал, что…
— Мне хотелось, чтобы они были от тебя.
— Что?
— Подарки. На пороге дома.
— Алиса, с тобой все хорошо?
— Я знала, что они не от тебя. Но мне так хотелось. Хотелось, чтобы это был ты.
Голос обрывается, я делаю резкий вдох и тяжело сглатываю.
— Алиса, да что с тобой?
Смотрю на зеленый склон, прижимая трубку к уху:
— Я на холме.
— Сейчас не та погода, чтобы гулять.
— Сегодня к нам приходили смотреть дом.
— Сочувствую.
— Я хотела… — Я наступаю в лужу. Грязь облепляет подошвы кроссовок.
— Да?
— Нет, ничего. У тебя кто-то есть, так ведь?
— Алиса, я…
— А что твои родители, не против?
— Ты несправедлива.
Ненавижу его. Ненавижу ее. Ненавижу то, как сжимается сейчас мое сердце.
— Слушай, я собираюсь… — И не могу положить трубку.
— Хочешь, встретимся? Поговорим?
Будем сидеть за столиком в кафе или пабе. Он не прикоснется ко мне.
— Алиса?
Я хочу сказать ему, что он мерзавец, но едва ли это справедливо. Хочу сказать, что тогда мне казалось: это единственный выход. Все оборвать. Уйти.
— Мы переделываем кухню. Папину кухню. Это как-то неправильно.
— Может, зайдем в ту закусочную?
Итальянская закусочная, куда мы ходили, когда нам было лень готовить. Клетчатые скатерти. Стены из искусственного камня. Воздух пропитан запахом чеснока.
— Я могу выбраться завтра. В семь? — предлагает Кэл.
Он закажет пиццу «Фиорентина». Я закажу спагетти вонголе. Мы возьмем один салат на двоих и порцию чесночного хлеба. На стол поставят чуть подтаявшую красную свечу в бутылке из-под вина. Будут звучать слезливые итальянские мотивы.
— По-моему, между нами еще не все кончено, Алиса.
— Мы уже это проходили.
— Да, я знаю, но ты же мне позвонила, Алиса.
— Перестань твердить «Алиса, Алиса»! Ты что, какой-нибудь чертов риэлтор?
Я слышу, как он медленно вдыхает.
— Ладно, мне пора. Удачи тебе в путешествиях… или что ты там придумаешь на этот раз.
— Давай в семь.
Я запрокидываю голову и подставляю лицо дождю.
Кэл молчит, но не отключается.
— Увидимся там? — спрашиваю.
— Хорошо.
Читать бесплатно другие книги:
