Забытые письма Флеминг Лия
Сил сопротивляться Гай не имел. От теплого сеновала его разморило, а горячий суп с ломтем ржаного хлеба почти лишил способности мыслить.
– Вы немцы? – только и спросил он.
– Нет, мы есть американские менониты. Мы живем отдельно и говорим на старом языке, но мы понимаем английский. Каким именем мне называть тебя?
– Чарльз Вест, я из Англии. Был солдатом. А теперь вот никто.
– Перед Господом каждый человек – кто-то. Вы долго к нам добирались?
– У меня письмо для Ицхака Йодера. Важное письмо.
– Как я уже сказал, оно может подождать до завтра. А пока что да ниспошлет Господь тебе покой, – отвечал мужчина, закрывая за собой дверь.
Уютно свернувшись калачиком под теплым одеялом, Гай заснул.
Утром он проснулся, испытывая страшную жажду, но чувствуя себя неожиданно хорошо отдохнувшим. Где я? Мне сухо, тепло, я жив и даже как-то выбрался с проезжей дороги, с улыбкой припомнил он.
Вчерашний мальчик принес ему кувшин с горячей водой, полотенце и кусок мыла.
– Для тебя, – пояснил он.
Гай снова улыбнулся.
– Спасибо. И как же мне обращаться к тебе, молодой человек?
– Симеон Клеммер.
– Рад познакомиться, Симеон Клеммер!
Мальчик в ответ застенчиво улыбнулся:
– Ты приходить в дом и в кухне кушать.
Тронутый гостеприимством, но смущенный необходимостью предстать за столом, Гай кивнул. Вид у него совсем неподходящий для визитов.
– Прежде мне надо помыться, – ответил он и покраснел, заметив, как мальчик тайком косится на его лохмотья. Ему было стыдно своей грязной рубахи, небритого подбородка и расчесов под мышками от укусов вшей.
Симеон кивнул на принесенные им мыло с водой и отправился в дальний конец сарая проверить скотину. Гай тем временем мылся – впервые за несколько недель.
– У нас есть яйца. Ты голоден?
Гай кивнул. После мытья он почувствовал себя значительно свежее, хотя черный след, оставшийся на полотенце, по-прежнему заставлял его испытывать неловкость. Как же он так запустил себя? Насколько это было возможно, он постарался придать некоторую опрятность своим старым форменным бриджам, стряхнул с них солому и набил свежей соломы же в дырявые просветы в башмаках. Да как же мог британский офицер, выпускник Шарлэндской школы, сын полковника, пасть так чудовищно низко?
В ноздри ударил аромат готовящегося завтрака, он внезапно ощутил волчий голод. И словно вернулся в прежнюю деревенскую жизнь – когда они ездили навестить ферму Пинкертонов. Да, не всегда я был попрошайкой, клянчащим еду у заднего крыльца, подумал он.
Дверь открыла женщина в длинном сером платье и белом переднике, волосы убраны в тугой пучок на затылке, сверху – чепчик с завязками под подбородком.
– Мистер Вест, будьте добры войти, садитесь и поешьте с нами, – пригласила она.
Симеон уже сидел за столом в ряду маленьких детишек, которые с любопытством таращились на Гая. Кухня была очень аккуратной: на полках порядок, чисто и просторно, на стенах крючочки. Деревянные стулья, примитивная плита. Да, в самом деле, это простые люди.
Перед ним поставили тарелку с ветчиной и яйцами, Симеон сел рядом с ним, а родители – по другую сторону стола. Все замолчали, склонили головы в благодарственной молитве, а затем дружно и с аппетитом налетели на ветчину и яйца. Пили свежее молоко, закусывали хлебом. Много недель не доводилось Гаю так хорошо поесть.
– Ты спрашивал об Ицхаке Йодере. Что за дело у тебя к нему? – спросил его старший, Ганс Клеммер.
– У меня письмо от его сына. Я обещал доставить его, но адрес оказался записан неправильно. Вы знаете их? Я очень давно их разыскиваю, – ответил Гай.
– Может, и знаю. Среди нас много Йодеров.
– Повторите, повторите, пожалуйста… – От волнения Гай закашлялся, грудь теснило – неужели правда, неужели его путешествие не напрасно!
– Вы издалека добираетесь? – спросила жена Ганса.
– Из Бостона.
– Далеко. Вы нигде не работаете? – снова спросила она.
– Я был солдатом, потом моряком, а теперь и сам не знаю, кто я. – Что тут скажешь, они же видели, как он одет и как трясутся его руки.
– С его сыном все в порядке?
Гай не ответил. Не его дело сообщать посторонним столь нерадостные известия, и все же он решился спросить еще.
– Вы знали его? Знали Захариаса?
– Да, мы хорошо знали человека с таким именем, но он много лет назад покинул нашу общину. Он больше не с нами.
– Ясно, – вздохнул Гай. – Жаль. Я надеялся…
– Ганс, не терзай ты бедного мальчика тем, чего он все равно не поймет. Мистер Вест, если сын не подчиняется канонам нашей Церкви, он перестает быть членом нашей общины. А его семья должна выбрать: отрекается она от такого сына или же вместе с ним уходит от нас. Так велит нам наше Наставление. Любовью мы воспитываем друг друга. Как видите, мы иные, чем этот мир, и потому избрали для себя обособленное существование. Мы одеваемся просто и живем просто. Библия учит нас, что это правильно, и мы должны следовать ей.
Ощутив головокружение, Гай почувствовал, как запылали вдруг его щеки.
– Простите, мне дурно. Лучше я пойду… Не хочу отплатить вам за ваше добро, принеся болезнь к вашему очагу. – Комната поплыла у него перед глазами.
– Мистер Вест, вам надо лечь. В вашей миссии нет никакой спешки. Идемте, мы дадим вам покой, вы должны отдохнуть – не как животное в сарае, а как человек, которому необходимы чистая одежда и врачебный уход. Думаю, вы проделали долгий путь, прежде чем жизнь довела вас до такого состояния. Божественное Провидение привело вас к нашему порогу, мы должны следовать тому, что указано свыше.
Гай провалялся в кровати несколько дней, вздрагивал, беспокойно ворочался, звал Энгуса, обливался потом; стоило ему приподняться, как деревянные балки на потолке начинали кружиться и вертеться перед глазами. Кто-то протирал ему губкой лицо, руки, ноги, заставлял его пить маленькими глоточками теплый свежезаваренный чай – и все это без единого слова и неизменно деликатно, возвращая ему достоинство, о котором он успел позабыть.
Старая его одежда висела на крючке, но мало-помалу ее сменили чистая простая рубаха, штаны и халат. И наконец в один прекрасный день он вдруг сел и понял, что страшно голоден, в голове прояснилось, а грудь больше не сжимают стальные канаты.
В комнату вошли дети и принялись разглядывать его: близнецы Мелинда и Мэри, Симеон и маленький Менно. За ними показался высокий человек с острой бородкой, в шляпе и черном сюртуке.
– Пастор Фризен пришел навестить нас. Мы рассказали ему о твоем путешествии. У него для тебя хорошие новости.
– Вы отыскали моих Йодеров? – быстро спросил Гай.
– Да, они живут на ферме в нескольких милях в стороне от дороги. Я просто прежде хотел проверить, что сын Ицхака именно твой Захариас. Его дочь Роза Шэрон и его жена Мириам Циммерман подтвердили это. Ты мог бы бродить здесь годами и никогда не нашел бы их.
Откинувшись назад, Гай облегченно вздохнул: все-таки он выполнил взятое на себя обязательство.
– У меня письмо для них… Вы не могли бы его передать? – и он показал на конверт.
– Нет, Господь заставил тебя проделать такой долгий путь. Ты сам должен передать письмо ему в руки. Конечно же, ему захочется тебя расспросить.
– Вы сказали ему, что я шел к ним? – «Мое печальное известие уже долетело до него?» – пронеслось в голове.
– Нет, только передал, чтобы ждал гостя издалека. Новости по нашей общине разносятся быстро. Не так часто к нам заглядывают англичане из Англии, – отвечал пастор, подмигнув. – У Господа на тебя свои планы. Так что набирайся сил, не спеши. А Ицхак с добрым сердцем будет ждать, когда ты придешь.
Гай пожал ему руку, почему-то успокоенный этими словами. Может быть, они тут и простые люди, но у них великое сердце, они вернули его к жизни, воистину воскресили из мертвых. Нет ничего плохого в том, что он немного отдохнет здесь, а потом найдет способ отплатить им за доброе отношение. Впервые за многие годы он почувствовал, что сквозь толщу окаменелости пробивается он прежний – или, быть может, новый… Гай Кантрелл умер и погребен, зато Чарльз Вест только что появился на свет.
Сельма проснулась под мягкий перестук колес. Вот уже несколько дней они в поезде, один за другим пересекают штаты Среднего Запада, направляясь все дальше на запад. Уютно устроились в своем маленьком спальном купе, а обедают в вагоне-ресторане, любуясь проплывающим пейзажем на специальной смотровой площадке с большим окном.
Как же ей описать матери все чудеса этого удивительного путешествия? Она отправила открытки из Нью-Йорка и Чикаго, а теперь сочиняла письмо с рассказом о семье Грюнвальдов, которая встретит их в Лос-Анджелесе.
Лайза вела дневник, в специальном альбоме для зарисовок делала наброски горных вершин, ущелий и равнин за окном, возбужденно тарахтела, завидев водоем или устье реки. Сельму же просто распирало от гордости, что ей довелось пережить такое!
Чем больше она наблюдала за этой страной, тем больше удивлялась ее дикой свободе и простору, поражалась величию Скалистых гор. За каждым поворотом открывался новый вид, реки были шириной с море. Попутчики ничуть не меньше наслаждались поездкой, особенно один молодой шотландец, любезно развлекавший их вечерами.
Звали его Джеймс Барр, было ему двадцать шесть лет, и ехал он в Лос-Анджелес, надеясь найти работу в кинобизнесе. Прежде он играл в театре в Глазго, а потом воевал. Разговаривал он с очень забавным акцентом, у него были медно-рыжие волосы и каштановые глаза.
Лайза называла его их ангелом-хранителем. Он довольно посредственно играл в карты, зато пел грустные народные песни, наигрывая мелодию на маленькой смешной дудочке. Он явно искал их общества, а когда узнал, что Лайза приходится племянницей Корнелиусу Грюнвальду, стал смотреть на них с особым почтением.
Сельма чувствовала, он выделяет их среди прочих, и ее особенно, расспрашивал ее о жизни в Брэдфорде, о том, как вышло, что они оказались вдвоем в этом замечательном путешествии.
Он прожил какое-то время в Нью-Йорке, пытался устроиться в театр, но потом решил перебраться на запад. Каждый вечер Сельма ловила себя на том, что ей хочется увидеть его красивое лицо – и тщательно проверяла, что ее платье нигде не помялось, чулки не перекручены, а волосы уложены изящной волной.
– Гляди, он тобой увлечен! – дразнила ее Лайза. – Будешь с ним целоваться?
– Не болтай ерунды! Мы едва знакомы! – вспыхнула Сельма.
– Ты нравишься ему, он украдкой только на тебя и смотрит.
– Нет, тебе показалось.
– А мне кажется, он такой красивый… И играл в «Гамлете», и еще в той пьесе с шотландским названием.
– Что ж тут удивительного, он же шотландец.
– Плохо называть пьесу «Макбет», не к добру, – прошептала Лайза.
– Прости, я не знаю, о чем ты. Я ведь не ходила в театры, – ответила Сельма, пристыженная. Какое невежество! – Нам это не позволялось.
– Какая ты смешная. Как можно не желать увидеть настоящий спектакль в настоящем театре? Мы с папочкой ходили каждую неделю. – Она замолчала. Больше она никогда не увидит отца.
– Но это же все лишь выдумка, – мягко произнесла Сельма. – Не по-настоящему.
– Но рассказывает о настоящей жизни… Высвечивает ее так, что мы лучше понимаем что-то в нашей собственной жизни. «Подносит зеркало нам к лицу», как говорил мой учитель драмы.
– Какую же ерунду ты болтаешь!
– И вовсе нет! Спроси Джеймса. Я прежде никогда не встречала настоящего актера. Мы обязательно должны будем сходить на его спектакль. Ты поймешь тогда, что это такое.
Неужели в этом странном путешествии через континент ее сердце решилось раскрыться? Возможно ли такое? Когда она смотрела на Джеймса, видела эти темные глаза, сердце начинало биться чаще. Боже, у них же нет ничего общего! Он болтал о людях и местах, о которых она даже не слышала прежде, и она наслаждалась каждым мгновением, что они проводили вместе. Как же давно она не испытывала к себе такого внимания!
Лицо Гая уже не стояло непрерывно перед глазами. Та история в прошлом, все кончено. Ей надо теперь смотреть вперед, не проморгать этот неожиданный поворот.
Наверное, когда они прибудут на место, все станет понятно – действительно ли он от души дарил ей все эти комплименты или же это была просто привычная актерская игра? Время покажет, искренен ли он. А она не станет торопить события, не позволит больше ранить себя.
Леди Хестер, казалось, заняла собой всю парадную гостиную, опершись на свою палку, будто Британия на трезубец[24].
– Итак, что вы думаете о моем предложении?
Эсси настолько была ошарашена, что едва могла говорить.
– Вы предлагаете мне перебраться жить в Ватерлоо… и помогать вам по хозяйству? Простите, я пока не понимаю. Вы хотите продать мой дом?
– Вовсе нет. Мы не собираемся продавать нашу собственность. Просто механик, который открыл мастерскую по соседству с вами, хочет расширять дело, и ему нужно быть ближе к работе. Боюсь, автомобили приходят на смену лошадям. Я подумала, возможно, вы захотите жить немного подальше от деревни.
– Ах, мне нет дела до их пересудов… Пускай хоть горшком называют. Их оскорбления давно не задевают меня. И я не нуждаюсь в благотворительности. Если вы хотите вышвырнуть меня, я подберу себе что-то другое, справлюсь.
– Не будьте такой колючей. Да, быть может, мы по-разному смотрим на вещи, но я знаю, вы честный работник, а нынче так трудно найти надежный персонал. После войны никто не хочет возвращаться на прежнее место.
Комплимент оказался для Эсси неожиданным, но она все еще сомневалась.
– Что вы, конечно, я благодарна вам за такое предложение, но мне надо все обдумать, написать в Америку нашей Сельме, посоветоваться, – она помолчала, кивнув на стопку писем и открыток на каминной полке. – Дочка теперь на Западном побережье, работает компаньонкой у одной леди… умница, нашла такое хорошее место. Встречается с молодым человеком, он шотландец, – со вздохом добавила она. – Вот ведь, проделать такой путь, чтобы встретить волынщика в клетчатой юбчонке, когда у нас в Карлайле – всего-то пару часов на поезде! – их по паре за пенни. Молодежь, что с нее взять – все по-своему делают. А мастер Энгус все еще за границей?
Хестер кивнула.
– Да, спасибо, с ним все в порядке. Так все-таки давайте вернемся к моему предложению. Вы подумаете? Да, и вы уже много месяцев не ходите на собрания Женского института.
– Вы знаете почему. Мне неловко теперь там.
– Какая ерунда! Когда вы будете работать у меня, я обязательно приглашу вас ходить туда вместе со мной. И соседи перестанут вас сторониться… – Она поднялась из кресла, простеганного пуговицами, черные юбки зашуршали о мебель. – Перемены пойдут вам на пользу.
– Ну, как скажете, – вздохнула Эсси. Отчего эта женщина так поступает? Прежде будто и не замечала их, а теперь вот, подумать только, замолвила словечко за Фрэнка, так горячо настаивает, чтобы его имя тоже непременно выбили на памятнике. Вопрос пока отложили, а на День примирения, решили, пусть церковный колокол в одиннадцать утра пробьет ровно двадцать семь раз – по каждому из погибших, и в своем доме каждый сможет встать и почтить его память.
Странноватой старухой она стала, леди Хестер… Бродит там теперь по пустынному своему дворцу, у нее ведь и осталась-то всего пара постоянных слуг. Миссис Бек снова слегла с ревматизмом, не может каждый день приходить. Может, леди Хестер ждет, что я займу ее место?
Да нет, не то чтоб она боялась черной работы, но постоянно чувствовать, как эта дракониха дышит тебе в спину, раздает указания… Им придется как-то подлаживаться друг к другу. Впрочем, предложение и в самом деле здравое. Она едва сводит концы с концами. Сельма присылает доллары, когда у нее получается что-то отложить, но лишними деньги никак не будут.
В церковь она больше не ходит и теперь постепенно превращается в старую брюзгу. Ничьего позволения на переезд ей спрашивать не надо – как решит сама, так и поступит. Подумаешь, сменит одну кухонную раковину на другую… Вот только как совсем оставить эти стены, это место? Она оглянулась вокруг. А почему, собственно, нет? Память живет в сердце, ее куда угодно можно унести с собой.
Эсси продолжала машинально хлопотать по хозяйству. Да, ее в самом деле тронуло, что леди Хестер выбрала именно ее, пусть она и догадывалась почему.
Леди Хестер знала, что ее сын бросил в беде их сына и что Энгус своей жизнью обязан ее мальчикам. Да и этот роман потом, когда Хестер своим вмешательством разлучила два любящих сердца. А теперь никого из мальчишек с ними не осталось. Да, высокомерная. Да, властная. Но теперь она такая же одинокая старая женщина, как и сама Эсси. И только поэтому она напишет ей сейчас записочку, что согласна на ее предложение. А здесь уж для нее ничего не осталось – одни лишь воспоминания о былом счастье.
Гай стоял посреди просторной фермерской кухни, сжимая в руках темную шапку, и недоумевал, как же удалось дожить до этой минуты. На нем было простое черное пальто и брюки, от которых попахивало нафталином, туго накрахмаленная рубашка. Бородка аккуратно подстрижена, руки чуть подрагивают от волнения. Ах, как хочется выпить, но кроме воды здесь ничего не предложат. В кармане его лежало смятое письмо.
Ганс Клеммер проводил его и провел в дом.
– Ицхак, вот тот юноша, который приехал к тебе издалека. У него есть что-то сказать тебе.
Их встретил сурового вида мужчина с окладистой бородой. Высокий, словно гора, он возвышался над Гаем. Одет он был в клетчатую рубаху и рабочие брюки. Жена стояла рядом, глаза ее были полны волнения и тревоги. И вот сейчас Гай должен будет разбить им сердце.
Одно дело – писать в окопах соболезнующие письма, тут не приходится смотреть в лицо близким того, кто погиб. И совсем другое – принести в их дом дурные вести.
– Садись, англичанин.
Постепенно привыкая к их несколько формальной манере общения с чужаками, Гай стал понимать их ломаный английский с резкими переходами к наречию, будто списанному из учебника немецкого.
И он рассказал им все – как встретил Захарию на борту «Регины», о его ранении и болезни, как тот продиктовал ему письмо в последние свои минуты и как тихо отошел, едва он, Гай, отвернулся.
Женщина зажала рукой рот, когда он протянул ей конверт.
– Простите, мне очень жаль, – проговорил он, видя, как боль исказила их лица.
– Твой сын остается твоим сыном на всю жизнь… Как бы далеко он ни ушел, сбившись с пути, – вздохнул Ицхак. – Ты привыкаешь хоронить малюток, но не готов к тому, что придется хоронить выросших детей. Он поступил так, как подсказал ему его долг, он сделал свой выбор. И расплатился за это. Мы позже прочтем письмо, – добавил он, взяв конверт, и, не раскрыв, положил его на стол. – А вы, юноша, записывались в армию воевать за свою страну? Вас будут мучить воспоминания? Какое же это тяжкое бремя – сознавать, что ты хладнокровно убивал братьев своих. Библия учит нас «не убий… Не дай злу восторжествовать над тобой, да восторжествует добро над тобой». Так мы понимаем Писание и потому противимся призывам взять в руки оружие.
– Да, – ответил Гай, внезапно почувствовав себя безмерно уставшим.
– Итак, юноша, каковы твои планы теперь, когда ты достиг нашего порога?
– У меня нет планов, сэр.
Ицхак обернулся к жене, потом снова к Гаю.
– Нам нужна пара рабочих рук – вспахать поля и присмотреть за лошадьми. Мы будем рады твоей помощи. Ты можешь остаться с нами, пока Господь не подскажет тебе, куда идти дальше. Не правда ли, Мириам?
Женщина кивнула, глядя на Гая поверх очков в тонкой металлической оправе.
Ганс Клеммер улыбнулся.
– Думаю, мистеру Весту нужно время немного нарастить свежую кожу. Оставляю его вашим заботам. Бог дал, Бог взял, братья мои. Да будет благословенно имя Его.
– Аминь, – отозвались все хором.
Все происходило так, словно было уже предрешено, и у него не было сил сопротивляться этому пути. А потом в дверях показалась девушка.
– Пап, я закончила с дойкой, – звонко объявила она на своим забавном немецком. Увидев незнакомца, остановилась и склонила голову.
– Роза Шэрон, это мистер Вест. Он принес печальные вести о твоем брате. И теперь Господь посылает его нам, чтобы он занял его место.
Золотистые косы были венком уложены вокруг головы, чепец сполз набекрень, поверх серого платья поношенный передник, из-под платья виднеются босые ноги – а глаза сияют, будто сапфиры.
– Да пребудет с тобой Господь, брат Вест, – произнесла она на великолепном английском. И, заглянув в эти сияющие синие глаза, он понял, что на какое-то время задержится здесь.
Глава 18
От палящего солнца Сельму непривычно разморило, но удовольствие плескаться в бассейне с голубой водой было непередаваемым. Резиденция Грюнвальдов, Каса-Пинто, протянулась на три акра первоклассных земель, о чем неустанно напоминала им Перл, молодая жена Корнелиуса. Дядя Лайзы работал в огромных павильонах на окраине города – бурно растущий город прозвал это местечко Голливудом. Как объяснила Лайза, работал он в кинопромышленности и был кем-то вроде счетовода.
Сельма все более явственно ощущала, что она пересидела тут лишку – визит вежливости окончен, и Перл не терпится отправить Лайзу в местную школу-пансион, чтобы не докучала. Их появление нарушило привычный уклад жизни хозяев. Перл когда-то играла в водевиле, а теперь лихо заправляла чернокожими слугами – не хуже помещицы из южных штатов с Восточного побережья, так что пребывание в доме девочки-подростка и ее компаньонки совсем ее не вдохновляло. Впрочем, в присутствии мужа она держалась весьма любезно.
Корнелиус Грюнвальд оказался седовласым мужчиной лет пятидесяти с темными орлиными глазами, почти все время он проводил в разговорах по телефону или разъездах по городу на своей невероятно длинной машине – встречался с клиентами. Супруга же его тем временем загорала на террасе, читала модные журналы и перелистывала каталоги товаров «Сирс и Робак».
Лайза и слышать ничего не хотела об отъезде Сельмы.
– Прошу тебя, не уезжай, не оставляй меня одну с этой крокодилицей. Она улыбается, улыбается, а потом как откусит мне голову. Бедненький дядя Корни, не очень-то разумно он поступил, выбрав эту красотку после тети Минни…
– Почему?
– Да ее же только деньги интересуют. Бездельничает целыми днями. Ни разу не видела, чтобы она хоть пальцем сама пошевелила. Знаешь, говорят ведь: не все золото, что блестит… Словом, не нравится она мне.
– Но она теперь твоя тетя. – Нет, они должны рассуждать разумно. Лайза должна остаться здесь.
– Знаю, но все-таки не уезжай пока. Дядя Корни обязательно подберет для тебя какую-нибудь работу в своей конторе!
– Но я не умею ничего из того, что может ему пригодиться. Я же никогда не работала в конторе. Я могу подковать лошадь, могу чистить лошадей – если бы, конечно, у нас были лошади.
– Вот и придумали, вот и нашли тебе работу! Ты будешь учить меня ездить верхом. Меня и Джейми. Ему же потребуется скакать галопом в фильмах про ковбоев. Тебе понравится! – и Лайза подмигнула ей.
С тех пор как они приехали в Голливуд, Джеймс регулярно навещал их. Он временно устроился официантом и старался попасть на пробы. Перл даже вызвалась помочь ему найти приличного агента. Она вообще становилась просто сахарной, когда Джеймс приходил за Сельмой и уводил ее куда-нибудь.
На прошлой неделе он вдруг прибежал запыхавшийся и объявил, что в Беверли-Хиллз устраивают большую вечеринку и срочно ищут еще официантов. Лайзу и Сельму тут же снарядили на подмогу – в маленьких черных платьицах, белых фартучках и с беленькими наколками на волосах, они должны были стоять в дверях и предлагать фруктовый коктейль.
Сельма едва не выронила поднос, когда увидела Дугласа Фербэнкса, вплывающего под руку с Мэри Пикфорд. Лайза шепнула ей, что актриса – не первая его жена, да и он не первый ее муж.
– Они часто так делают – женятся, разводятся. Одна девочка в моей школе рассказывала, что у нее сменилось уже три отчима!
Силясь держаться непринужденно, Сельма усердно прятала свою ошарашенность, а вот Джеймс, напротив, сновал туда и сюда и всячески старался обратить на себя внимание – то подправляя свою огненную гриву, то подмигивая ей через весь зал. Ей отчего-то казалось, что именно она должна убедить Грюнвальдов подыскать ему место, подсадить на первую ступеньку их лестницы, но она совершенно не представляла себе, на чем держится этот загадочный мир кино. На ее неискушенный вкус, павильоны больше походили на неряшливые сараи, скученные под коричневой дымкой смога, которая щипала глаза и застила солнце.
– Дядя Корни согласился, чтобы ты учила нас ездить верхом! – крикнула ей Лайза. – Меня и Джейми тоже!
У Сельмы ныли ноги, челюсти сводило от вымученной улыбки. Помещение было полно табачного дыма, стоял густой дух спиртного, а Джеймс без устали опрокидывал в себя недопитые бокалы.
– Так, небольшие преимущества нашей работы… Приходи и потихоньку наедайся. Дамы тут почти не притрагиваются к угощению – боятся потолстеть, а джентльмены торопятся поскорей захмелеть. Отличное местечко, а?
Сельма не была так уж в этом уверена. Лица некоторых гостей выражали откровенный голод; вместо улыбки, когда светятся и глаза, все здесь только лишь растягивали губы, обнажая зубы. На официантов рявкали или же вовсе не замечали их. Как это не похоже на праздники в ее родном Вест-Шарлэнде!
Сдержав слово, дядя Корни взял в аренду нескольких лошадей, и Сельма получила возможность показать друзьям, как подходить к животному, седлать, чистить, садиться и двигаться. Удержаться от небольшого хвастовства, конечно же, было никак невозможно, и она красовалась перед ними и без седла, и галопом.
Лайза держалась опасливо и напряженно, зато Джейми хотел попробовать все сразу и то и дело падал с лошади. Обращался с животным он довольно грубо, слышал только себя и быстро раздражался.
– Бесполезно! Ничего у меня не получается!
– Просто нужно терпение. Тебе нужно подружиться с конем, он должен научиться доверять тебе. И они чувствуют твой страх. Не торопи его, не принуждай. Просто надо потренироваться. Колдун должен научиться уважать тебя.
Иногда она оставляла их и галопом уносилась в пустыню – ноги крепко сжимают бока лошади, волосы развеваются по ветру, она полностью сливается с животным, и такие прогулки словно возвращали ее в те летние дни, когда рядом был Гай, и накатывала тоска по дому, по родным зеленым холмам.
Быть может, ей все-таки пора возвращаться в Англию, но она гнала эту мысль. Лайзе нужен рядом друг, а Джейми постепенно становился больше, чем просто друг. Они старались держаться вместе, поддерживали один другого в чужой стране.
Бедный парень был на грани отчаяния, хватался за любую работу – то барменом мелькнет в эпизоде драки в салуне, то примешается к массовке. А когда кинопроб не было, подряжался таскать камеры и съемочное оборудование. Он был на ногах с семи утра и до глубокой ночи.
Свободное время он проводил на местном боксерском ринге и в спортивном зале – или же, когда удавалось, наматывая ночью круги по дорожкам в бассейне Грюнвальдов. Отрастил волосы, будто поэт. Его идеалами были Джон Бэрримор и Ричард Дикс. Но в черно-белом кино никого не интересовала ни его рыжая копна – да будь она хоть небесно-голубой, – ни забавный акцент.
Сельма так гордилась усилиями, которые он прикладывает, чтобы пробиться, и вот уже несколько недель наблюдала, как он, все-таки укротив свое нетерпение, научился ездить так хорошо, что ему даже удавалось обогнать ее, когда они скакали наперегонки вдоль берега моря.
Как-то вечером, накатавшись, они валялись рядом на песке.
– Ты когда-нибудь вспоминаешь дом, Джейми? – шепотом спросила она. – Шотландию, семью?
– Это еще зачем? – дернулся он.
– Ну как же… Ведь твои родители… – начала она, но он прикрыл пальцем ее губы.
– Да о чем там скучать? Папаша то и дело хватался за ремень, а его женушка принималась биться головой об стенку, чуть только Патрик Тисл промажет в своем футболе. Не сладко мне с ними пришлось, но я смог вырваться – в армию, на сцену… Когда начинаешь играть в спектаклях, другим человеком становишься. Я, например, могу и голос менять, и вообще превращаться в кого пожелаю. Когда я стану знаменитым, у меня будет дом не хуже, чем у вашей Перл, и никакого вам больше прислуживания за столом… Совсем другая жизнь будет – яхты, лошади… Вот увидишь.
– А я вот хотела бы знать, как мне быть дальше, – призналась она. – Моя жизнь здесь зависит не от меня. В один прекрасный день Лайза больше не захочет, чтобы я присматривала за ней, а Перл и так то и дело намекает, что я злоупотребляю их гостеприимством.
– Не беспокойся об этом слишком сильно. Все уладится. Иди ко мне и лучше поцелуй меня… Сельма, мы вместе, и нам всегда будет хорошо.
Они целовались, нежно прижавшись друг к другу, а с неба на них глядели звезды. Это была самая романтическая ночь в ее жизни. Она чувствовала себя так легко, так надежно – Джейми много где бывает и, уж конечно, не будет против, если она хвостиком увяжется за ним. Она лежала в его объятиях, и ее переполняло чувство блаженного покоя. Вместе они что угодно одолеют, вместе они смогут построить его будущее.
В юности любовь слепа и не видит расставленных страстью ловушек, заманивает тебя в темные аллеи, подкрадывается мягко, по-кошачьи, – а потом выпускает когти. Любовь слепа и видит только новую головокружительную встречу, поцелуй, объятие, новое обещание, что чувство будет длиться вечно.
Мы с Джейми вскоре стали любовниками. На этот раз никакая скромность меня не сдерживала. Некому было остановить меня, никому не было дела до того, где я пропадаю ночами, когда я тайком выскальзывала на свидания под яркими звездами.
Ах, эти сумасшедшие ночи, когда страстные поцелуи сменялись безоглядной любовью, мы улучали каждую минуту в перерывах между съемками и работой. Как же мало я знала тогда о мире кино – мире, полном неопределенности; мире, кишащем неустроенными актерами, живущими в постоянном страхе, что на их место выберут более свежее личико, в страхе, что о них забудут; мире скучающих жен, ищущих свежую плоть развлечения ради.
Мы были наивными чужестранцами, но Джейми быстро учился тому, что оставалось скрытым от меня, – учился правилам этой коварной игры. Мне надо было родиться сестрой ему, а не женой. Но когда я поняла это, было уже слишком поздно что-то менять – я ждала ребенка.
Эсси глядела на фотографию в расстройстве и недоумении. Нет, не могу поверить, Сельма взяла да и вышла замуж! Да как же так? Да о чем она вообще думала, выйти за шотландца, да актера притом! Только взгляните на них – ни пенни за душой, а разоделись-то в пух и прах! Нет, лучше присесть, что-то голова кружится.
Сегодня они чистили серебро и медь. Мэгги, судомойка, сидевшая напротив, вздохнула, глядя на фотографию:
– Он такой красивый!..
– Не тот хорош, кто лицом пригож. Ну-ка, натирай кастрюлю, не отвлекайся.
Перебравшись в Ватерлоо, она пришла в ужас, увидев, как запущен дом: всюду пыль, медные ручки на дверях и каминные решетки потемнели, шторы грязные. Каждую комнату надо перетряхнуть снизу доверху. А леди Хестер и не видит ничего. Новые очки ей пора заказать. Да тут не один месяц нужен, чтобы привести все в порядок. И почему богатые господа не ценят того, что у них есть?
– А он тоже «звезда»? Ну, муж Сельмы? – спросила Мэгги.
– Вряд ли. У него была какая-то маленькая роль в фильме про Дикий Запад. А теперь они собираются дальше на юг, съемки будут в пустыне, и Сельма отправляется с ним.
– Ах, какое платье! Настоящие кружева! А сад полон цветов… Представляете, если бы кто-то из наших решил справлять свадьбу в саду?
Эсси фыркнула. Нет уж, не собирается она рассказывать Мэгги, что Джеймс Барр еще и католик, и потому у них даже не было настоящего венчания. Ну почему они не могли подождать? Вернулись бы домой и сделали бы все по-человечески. Ах, ну да, чем же эти нищие заплатят за билеты до Англии?
А красивая они все-таки пара… Сельма просто светится за своим необъятным букетом роз. Лайза была подружкой невесты – в платье с цветочками, рукава крылышками.
Как же ей не хватает дочери… Как хочется быть там, рядом с ней, но остается радоваться тому, что есть: купить хорошенькую рамку и хвастаться фотографией. В глубине души ей очень хотелось вместе с ними погрузиться во все предсвадебные приготовления, волнующую суету, примерить на себя жениха. Но что толку теперь огорчаться. Дело сделано.
Может, когда-нибудь они все-таки приедут домой, и она сможет посмотреть на него, оценить его.
Жизнь в Ватерлоо-хаусе оказалась лучше, чем она думала. У нее была собственная спальня и гостиная на верхнем этаже, из окна видна деревня, и дальше поблескивает русло Риджа. Да уж, на любую погоду вид, улыбнулась она, выглянув в окно и наблюдая, как дым из труб, ползущий над домами, указывает, куда дует ветер.
Иногда, когда она готовила ужин, леди Хестер спускалась к ней на кухню, и они вместе пили чай. За чопорной оболочкой оказалась вполне живая женщина, охотно делившаяся с ней разными суждениями. С какой тоской говорила она о тех днях, когда мальчики были с ней рядом. Точно такую же тоску испытывала и Эсси.
Хестер, как и обещала, настояла на своем и вернула Эсси в Женский институт. Среди знакомых лиц тут мелькали и новые, чьи-то выступления были очень интересны. Настораживало, что некоторые поговаривали о новой войне – дескать, пора бы нам обратить внимание на нынешние события в Германии.
И тогда Эсси думала об Энгусе – тот совсем не писал домой, а Хестер жадно ловила новости. Что такое между ними произошло, Эсси не знала и никогда не решилась бы спросить эту гордую женщину. Сначала ходили слухи, что он спился, потом – что уехал в Австралию на поиски золота, что он угодил в тюрьму или еще похуже. Комнаты мальчиков она держала так, словно они в любую минуту могут вернуться домой: кровати проветрены, полы натерты, одежда выстирана.
Эти комнаты, будто наполненные привидениями, пугали Эсси. Жизнь покинула их, тепло больше не заглядывало сюда. На вешалках висели теплые твидовые костюмы, кардиганы, которые никогда не согреют спины вернувшихся с фронта солдат, которые, оставшись без работы, вынуждены были побираться у заднего крыльца. Какой чудовищный позор.
Леди Хестер все дни проводила среди цветников – подрезая, высаживая, прореживая, полностью замкнувшись в своем зеленом мире. Кто-то подметил однажды, что дамы ее возраста находят утешение либо у Господа, либо в саду. У Эсси же не оставалось времени ни на то, ни на другое.
Эйса ужаснулся бы, увидев, в какую язычницу она превратилась. По воскресеньям у нее был выходной, и она просто читала, гуляла, готовила обед к возвращению леди Хестер из церкви, а под вечер усаживалась в плетеное кресло в мансарде и сочиняла длиннющие письма Сельме.
В маленькую серебряную табакерку, возвратившуюся к ней вместе с вещами Ньютона, она складывала монетки – трехпенсовики и полупенсовики: копила на отпуск. Вот накопит и когда-нибудь пересечет океан, своими глазами поглядит на эту страну изобилия.
Времена года быстро сменяли друг друга – посевные работы, сенокос, сбор урожая, – и постепенно Гай почувствовал, что силы возвращаются к нему. На этих девяноста акрах земли – небольшое стадо, лошади, четыре зерновые культуры посадить и пожать – каждый помогал другому. Чтобы выжить, вся семья должна работать от рассвета и до заката. Их тихая и скромная жизнь стала для Гая откровением – такой тяжкий труд и так невелико вознаграждение. Когда у брата Ганса Клеммера загорелся амбар, все фермеры округи бросили свою работу и помогли ему построить новый: несли доски, гвозди, инструменты и еду. В этой сплоченной общине каждый был тебе братом, другом и защитником.
Они болтали ни о чем на своем немецком наречии – сами они называли его «пенсильванским голландским», и постепенно Гай начал перенимать основные слова – и крепкие выраженьица! Они вовлекали его в свою жизнь так естественно, что вскоре он как само собой разумеющееся начал посещать с ними службу – проводилась она в каменном строении: на скамьях по одну сторону усаживались женщины, по другую – мужчины, и Гай садился так, чтобы украдкой поглядывать на Розу Шэрон, такую серьезную в чепчике и шали.
Понимать содержание службы на чужом языке было не так-то просто, но это и не важно. Эти люди молились о своей простой жизни, они просто доверяли ему, делились с ним заботами и печалями о больных и престарелых. По американским стандартам многие из них были совсем бедны, но при этом они жили в мире с собой и твердо верили в правильность своего уклада.
Он ходил в церковь, пока учился в школе, потом в армии были богослужения под открытым небом, но нигде не научили его такой безыскусной набожности и добродетели. На каждое повседневное действие здесь находилась подсказка из Библии, а манера одеваться очень просто отделяла их от мира всех остальных людей. Здесь не было ни кинозалов, ни театров, ни танцплощадок, ни питейных заведений – ничто не отвлекало их; они собирались вместе, музицировали, устраивали домашние посиделки с выпечкой, когда каждый из гостей приносил что-то свое к общему столу.
Гай сознавал, что объективность его восприятия замутнена влечением к Розе. И понимал, что не сможет даже ухаживать за ней, пока не примет их веру. Потом он вспоминал всех тех женщин, к чьим услугам прибегал для удовольствия. Только Сельма была другой – того же типа, что и Роза. Но Сельма – девушка из прошлого, из другой его жизни, которую не вернуть.
Роза олицетворяла для него всю доброту его новой жизни. Здесь он сможет забыть о смертоубийстве, увечьях и той кровавой резне, которую несет война. Он умер для той жизни, но чтобы доказать, что он достоин этой награды, прежде он должен перенять их образ жизни, отказаться от своих старых привычек, выпивки, мирских удовольствий и искренне разделить жизнь этой серьезной, трудолюбивой общины.
Провидение и правда прислало его сюда на место Зака? Было ли так предопределено, что он разыщет их и найдет приют в семье Йодеров? А Роза, видит ли она в нем только замену брату? Здесь есть свои обычаи и ритуалы, которым он должен будет следовать, но прежде он должен показать, что готов принять их веру, а для этого – отбросить все сомнения и принять их устав так же, как принимает устав послушник, приходя в монастырь.
Сердцем он чувствовал, что должен поступить так, чтобы отплатить Йодерам за то, что спасли ему жизнь, дали одежду, кров, когда у него не оставалось сил ни на что. Но осмелятся ли они отдать ему в жены дочь? Только время покажет.
Поначалу он очень уставал от тяжелого физического труда – вести лошадей, тянущих плуг, учиться собирать урожай, строить. Он должен отплатить им за их веру в него, за доверие. Он приехал сюда из совершенно другого мира, в котором все приходило к нему в готовом виде: лошади ухожены, одежда почищена, еда приготовлена, колеса и упряжь исправны. На фронте ему, офицеру, полагался денщик, который также заботился о нем: питание, средства передвижения, форма – все для него было лучше, чем для простых солдат. Да здешние жители и помыслить не могли о той роскоши, в какой он вырос и какую воспринимал как данность.
И все это здесь не имеет значения. Здесь живут так, как видят необходимым, и он от души старался порадовать их. Женщины работают наравне с мужчинами, если не тяжелее, – шьют, прядут, ухаживают за птицей, растят детей и заботятся о престарелых, пекут хлеб, шьют одежду, – и в помощь им только швейная машинка, утюг да отжимной валик. Матрасы набивают птичьим пухом. Дома пустые, чисто выметены и выскоблены, пахнут садовыми травами, но никогда никто не голоден, одежда всегда починена и залатана, убирается на место до следующего раза, когда понадобится. Гай носил хлопчатобумажный комбинезон и рабочую одежду Зака, а по воскресеньям – черный костюм, который пришлось расставить и выпустить подлиннее штанины.
Борода его стала густой. Он хотел выглядеть точно так же, как молодые мужчины здесь, но ему трудно было не выделяться.
– Как мне стать членом вашей церкви? – спросил он Ицхака однажды вечером после ужина.
Мужчина улыбнулся и откинулся на спинку стула.
– Ты должен ходить на наши собрания, читать Библию, принять Закон Божий, принять на себя чужое бремя и жить в мире со всеми. Ты должен пройти причастие и выдержать экзамен, должен дать ответы на вопросы, которые будут задавать тебе твои братья во Христе. Мы не так уж редко принимаем иноверцев, поэтому не беспокойся: ты уже на половине пути. Я понял это в ту самую минуту, когда ты отдал мне письмо, – ты послан нам свыше. Но будь терпелив. В таких делах нет места спешке.
Читать бесплатно другие книги:
