Рассказы о Розе. Side A Каллен Никки
…Позавтракал Дэмьен в магазине – за прилавком опять была Мюриэль, в белой футболке с Битлз, винтажной, Дэмьен восхитился вслух; она покраснела; «кофе? круассан?» – оказалось, что Дэмьен вчера не заметил стойки у огромного окна, которые выходило на улицу; он купил какао и свежей выпечки; и еще местные газеты; какао был отличный; посетителей в магазине было навалом, Дэмьену пришлось поджать локти; извините, пробормотал человек в кепи, сером пальто, забрызганных уже ботинках; будто Шерлок, гонялся все утро по полям за уликами; с другой стороны примостилась целая толпа школьников, девочки в сползших гольфах, в безумной бижутерии, все с ярко накрашенными глазами, мальчики в светлых рубашках и жилетках, они обсуждали какое-то аниме; гвалт со всех сторон; но Дэмьена это ничуть не раздражало – радовало; Дэмьен вдруг понял, насколько замкнутый образ жизни вел несколько лет – Братство, университет, Тео; часто кроме Тео никого ближе, только Артур Соломонов – по переписке – и еще тысячи людей, – ему шли тонны писем – с тех пор как редактором «Искусство кино» стал Артур Соломонов, журнал, оставаясь сносбским и черно-белым, стал настолько популярным, что забил уже по всем параметрам весь мужской глянец – все читают «Искусство кино» – а, значит, Дэмьена Оуэна; и вот это и была жизнь Дэмьена – журналы, книги, письма, размышления; я, наверное, и не вешу ничего, такой я духовный, посмеялся он про себя; сказал Мюриэль «спасибо», она кивнула из-за кассы; заметила даже в наплыв, приятно; может, и не совсем духовный; и вдруг она вышла из-за кассы и нежно прикоснулась – он был уже в дверях; он был потрясен.
– А Вы на свидания ходите?
Что за чертовщина творится сегодня в этом городе, подумал Дэмьен, накануне Хэллоуина и Дня всех святых – будто все женщины выпили какое-то зелье, из меда и трав, с растворенным моим волосом, и сходят с ума.
– Ну… я… в общем, иногда.
– О, простите, у Вас есть девушка?
– Нет, но я… это сложный вопрос для меня. Я, видите ли, студент Католического университета и собираюсь в будущем взять на себя обязательства перед Церковью.
– Ох… мне так стыдно, – он понял, что она сейчас убежит, и в жизни ему не купить здесь круассана. Никто ему в кофе плевать не будет, но атмосфера неловкости и смущения всё разрушит.
– Ну, одно свидание в неделю я себе позволяю. Прошлое было как раз на прошлой неделе, а на этой я еще пока никого не звал, и меня не звали. Прямо, боюсь, пропадает неделя.
Она улыбнулась – славная девушка, только они все какие-то одинаковые, девушки-шоколадные кексы – темноволосые, с красивой бело-розовой кожей, карими глазами, с большими, с яркими крупными, как вишни, зрачками, французский маникюр, вишневые свитера и воротник сверху, джинсы или клетчатая юбка, – ну что делать, он же не умрет от одного свидания не с пожилой леди… главное, чтобы Ричи не прознал. Будет орать – что ты можешь ей дать, зачем голову морочишь… будто бы все свидания заканчиваются женитьбой. Такой большой, а такой наивный. Они договорились на кино – что-то не сильно романтичное, но и не фильм ужасов: винтаж – «Мышьяк и старые кружева» – Дэмьен видел его один раз, в детстве, с бабушкой, они очень смеялись, и он с радостью бы пересмотрел – в местном кинотеатре под праздник шла ретроспектива таких милых олд-страшилок. Не девушка в годах, так хотя бы фильм – уже придумал шутку для Тео Дэмьен.
Декамп стоял в парке, дул на пальцы – он забыл перчатки, – такие классные, кожаные на ладонях, а сверху – из шерсти в клетку – смотрел на окна своей квартиры – опять приехала Флавия, и всё стало «её» – собаки, Клавелл, книги – ее запах, такой сладкий, мучительный, заполнил весь дом – и опять ночью она пришла – «ну, пожалуйста, Дэмьен, я так скучаю» «десять лет прошло» «и я все десять жду; я новая девственница, знаешь такой термин?» «даже не сомневаюсь, что это в моде; зачем? я не вернусь…» – она начала гладить его, а потом бить, пришлось встать и, как Дэмьен, уйти, в чем был – ночь он провел в Соборе, сидел на скамье, курил, пил – немного – налил в снифтер – и смотрел на распятие – красивое, ледяное – только что вода не капает с носа – как можно быть таким холодным, так не откликаться на такую страсть – я же зову тебя, Господи, почему ты не отвечаешь? Раньше Иисус разговаривал с ним – всегда – будто шел рядом, лучший друг, в белой рубашке, джинсах разношенных, куртке на плечо, такие шестидесятые, и они говорили обо всем; «привет, сегодня не дела, а масса унылостей» «это же супер, в конце можно купить в уличном кафе мороженого – полить шоколадом» «знаешь ты толк в удовольствиях» «да, я такой» – в десять лет он прочитал книгу Джованни Гуарески «Малый мир Дона Камилло» – она лежала в машине, зачитанная, библиотечная, одно из первых изданий – ее читал шофер, он умер три года назад, и вместо него взяли Кристиана; так Декамп записался в библиотеку, к мадемуазель Кристен; она разрешала ему брать книги из всех залов – и детского, и взрослого; книги не могут изменить человека – но книги могут помочь, рассказав хорошую историю – его потрясло, что кто-то также разговаривает с Иисусом, как он – пусть и книжный герой – будто он всё видит, не вот это «Бог всё видит» – а всё видит – помогает, говорит, поддерживает, уговаривает, объясняет – «Да ладно, мы всё склеим; найдем мастерскую в интернете, или умелые ручки чьи-нибудь; не сердись на отца, он же редко такой бывает – пришел обняться, а вышло так; нельзя ставить вещи выше людей» «нет, он козел, ненавижу его» – когда подвыпивший отец уронил со стола глобус Луны, и тот разбился; Дэмьен собрал все куски, сложил на стол; а вечером пришел – и увидел, что глобус цел – только пара неровностей, швов – «вот видишь, а ты его ненавидел весь день» – Дэмьен побежал к отцу через анфилады комнат – отец сидел и читал что-то свое, в очках старинных – он пользовался дедушкиными очками, они ему подходили, – в золоченой оправе, с круглыми стеклами, коричневым шнуром – вылитый Чехов – и вдруг замедлил шаг – а вдруг это не папа починил, вдруг мама, или вообще кто из слуг; он встал на пороге, а отец читал и читал, а потом буднично так спросил, не оборачиваясь, просто зная, что мальчик стоит где-то в темноте уже полчаса: «работает?» – как можно было так поставить вещь выше живого человека, не поверить в чудо, – Иисус прав – он всегда прав – и от его правды в сердце сладость, которую хочется испытать еще раз и еще раз… В тот день Дэмьен понял, что хочет – говорить с Иисусом – всегда; учиться у него и объяснять людям, что Иисус – не абстракция, не сказка рождественская-пасхальная, а настоящий человек – вообще, так трудно до людей донести, что кто-то другой – живой – с сердцем, кровью, нервами, мыслями о чудесном и плохом – и вот к чему это привело; «У тебя какое-то гейское пристрастие к Иисусу, – сказала однажды Флавия. – Все эти крылья, сладость, свет. Может, ты правда гей, как твой отец? Вообще, вы католики проецируете свои сексуальные извращения на Деву и на Иисуса – они у вас с накрашенными глазами, глазами подведенными, сердцами с лучиками, все в розочках – какое-то аниме про девственников, спасающих мир – какая мерзость…» – он не мог вспомнить момент, когда перестал слышать Бога – уже здесь, в Соборе – что он сделал, что Бог ушел, что сказал такое… когда отказываешься от Бога, то трудно остановиться – всё вокруг становится черно-белым, как в «Плезантвиле», думаешь только об одном – ну и ладно, проживу один… Поэтому он так скучал по глобусу Луны – он был живым напоминанием об Иисусе, о настоящем чуде.
– Не войдете? – это был Клавелл, гулял с Королевами; Декамп подскочил. – Я такой вкусный ужин приготовил: креветки, торт бананово-шоколадный… Она там одна сидит, в красивом кружевном красном платье, с открытой спиной, в ожерелье новом – мадам Декамп ей подарила – рубиновое… Зажгла глобус Луны вместо свечей. Сказала, Вы всегда приходите на свет Луны…
Декамп покачал головой.
– Не могу, Клавелл. Я так давно ушел от нее, а она приковала себя ко мне, и никак не хочет начать жить. Я уже не знаю, какие еще слова найти в словаре.
– Никаких не найти. Ей нужно влюбиться в кого-то другого.
– Я каждый день молюсь об этом. Но почему-то этого не происходит – Нью-Йорк, ночной клуб, рок-концерты – столько мужчин вокруг, а она думает о каком-то провинциальном стареющем священнике…
– Вы исключительный мужчина, Вы себя недооцениваете. Она стащила все Ваши сигареты, завернула в бумагу, уже сложила в сумку.
– Пойду я…
– Это же ее день рождения.
– Я сделаю ей больно, и, может быть, она меня не простит, наконец.
– Это ужасно, месье. У Вас нет сердца, хоть Вы и священник, и говорите всякие добрые слова. Говно Вы, а не человек.
Декамп ничего не ответил, наклонился, поцеловал собак и повернул обратно, в Собор; сегодня дежурил отец Амеди, он так испугался, когда увидел отца Декампа – «что-то случилось?» «нет, всё в порядке… просто подежурю сегодня вместо тебя; тебе что, заняться больше нечем, кроме как работать – иди, погуляй, сходи в кафе, поспи» – отец Амеди сделал вид, что отец Декамп не орет на него: «там еда есть, если что – для бутербродов – хлеб, сыр, оливки» – сказал отец Амеди, мешкая на пороге – может быть, отец Декамп захочет поговорить – отец Амеди отдал бы полжизни, чтобы помочь ему, – он же может утешать, почему отец Декамп, зная, не воспользуется даром отца Амеди… но тот уже сел за стол и стал читать – просто читать – целая ночь для чтения – такая роскошь; будто капюшон накинул, плеер включил – меня здесь нет.
– Что читаете?
– «Гарри Поттер и философский камень».
– О. Это же детская, про магию.
– Она про дружбу и про школу. Первые четыре мои любимые. Потом уже что-то такое подростковое начинается, а я не помню, какого это – быть подростком, я помню только детство.
– Я думал, она не одобрена Церковью.
– Тогда надо вообще всю детскую запретить. Там полно волшебства… какая у Вас любимая детская, отец Амеди? там наверняка был волшебный предмет, книга или палочка, или цветок – отрываешь лепестки и исполняются желания – дурацкие, детские, горы мороженого с шоколадом и вареньем, игрушек заводных-плюшевых; или вот сюжет – кукла из викторианских времен разговаривает с современным мальчиком; или – мальчик попадает в викторианское время, бегая по ночам в закрытый днем сад – сад – это такая машина времени; это всё классика…
Отец Амеди задумался.
– Моя любимая – «Будь честным всегда», венгерская книжка, там про мальчика, который учится в большом городе в школе-интернате, совсем один, и взрослеет… Там нет волшебства. Но все остальное то же – школа, друзья, что можно купить за деньги, учителя, хорошие и плохие, и взрослые, которые лгут… И есть момент, когда мальчика заперли, наказали, а он пишет стихи про свободу.
– О, как здорово… она у Вас есть с собой?
– Да, я ее увел из школьной библиотеки, – отец Амеди сделал паузу – осудит-нет, Декамп улыбнулся. – В столе, в нижнем ящике… Ну, я, правда, был единственным, кто читал ее – я продлевал и продлевал, а потом мы переехали – и я ее не успел вернуть – получается, украл? Но она всегда со мной. «Будь честным всегда» и рассказы о Шерлоке Холмсе. Рассказы я честно купил – когда в больнице работал, в больничном книжном магазине, мне другой медбрат посоветовал, это вторая моя любимая книга. Если «Будь честным всегда» не пойдет, возьмите про Шерлока – там, правда, про собаку Баскервилей нет, просто короткие рассказы; «Пестрая лента», всё такое, хиты…
– Две любимые книги и всегда с собой – да Вы дико счастливый, не то, что наш Дэмьен, ему всего мира мало. Не переживайте, книги и море – вне юрисдикции Бога. Я возьму тогда про мальчика почитать, если не дочитаю, возьму домой, но я не уведу, обещаю, могу бумажку подписать…
– Да я Вам верю.
И вот он опять один – и хорошо; придет кто-нибудь на исповедь или за помощью – хорошо, не придет – тоже хорошо – такая погода на улице – людям не до церкви, когда первый снег, мокрый, в лицо, и гнутся от ветра деревья – горячий шоколад и телевизор; он вышел из сакристии в неф – несколько свечей возле Девы Марии и всего одна возле Иисуса в боковых алтарях, прожекторы на распятие – вот и весь свет; как в театре – на детали – на ружье на стене, на цветы в вазе, на руки героини; Декамп включил полный – ему нравилось, как разгораются большие люстры – потом выключил – как они гаснут; и еще раз – включил-выключил – азбука Морзе – «ты видел, видел? в Соборе свет то загорается, то гаснет, что это значит? кому-то нужна помощь?» – кто-то с биноклем; нашел книгу про мальчика в школе, почитал; мальчика звали Миши Нилаш – отцу Декампу сразу захотелось читать дальше; сделал себе кофе, выпил; еще кофе; еще почитал – какая потрясающая, тонкая, сильная книга – как повезло в детстве отцу Амеди; как много хороших и никому неизвестных книг в мире; она размягчала и ожесточала одновременно – он стал беззащитен; прочитал за час; расплакался в конце; вернулся в темный неф, лег на первую скамью – и посмотрел вверх – распятие было прямо над ним – измученное лицо Иисуса, золотой венец, капли крови из рубинов; «рубиновое ожерелье…»; смотрел так долго, что стал частью этого сияющего хрусталя, и этой золотой, рубиновой боли… «я сделаю ей больно, чтобы она не простила меня…» – всем в этом мире больно сейчас – оттого, что Иисусу больно – а если его снять с Креста, боль пройдет? Люди опять станут плохими и хорошими, никакого выбора, искупления и прощения; хватит, наигрались – никто не оценил; он вскочил, нашел в сакристии биту, вытащил стремянку, поставил её – высоченная, новаторская, раскладная – дотянулась до Креста – дрожит под ногами.
– Привет, – сказал он; какой же Он холодный под его руками – и огромный – не обнять – не унести в кровать, не согреть, не заснуть вместе, как с медведем маленьким, коричневым, с карими стеклянными глазами, с клетчатым бантом и нашитым клетчатым заплаточным сердцем. – Я сейчас совершу ужасное, Ты понимаешь? Меня выгонят из Церкви, я буду священником, который разбил Хрустальное Распятие… Я, правда, разобью Тебя – ведь Ты – это не Ты, а дело рук человека – всего лишь произведение искусства – люди так любят играть в эту игру – вынес бы ты картину да Винчи из горящего здания или преступника связанного из подвала, который убил ребенка… Я собирался сделать это сразу, в ночь, как Тебя привезли. Я пообещал это себе, что я расколочу Хрустальный Крест – чего придумали – золотой крест, хрустальный, рубиновый. Он был деревянный и залитый кровью. И Я ненавижу Тебя на Кресте. Ты мой Король, ты Победитель Смерти, Ты не должен был умереть.
Он поцеловал Христа прямо в хрустальные губы, как целуют рыцаря, который шел первый в бой и первым погиб, поймал равновесие, размахнулся и ударил.
Дэмьен вошел в подъезд, улыбаясь – фильм был чудесный, Мюриэль тоже; они хохотали до икоты, потом зашли в кафе-мороженое, детское, стены разрисованы деревьями с котиками и совушками, но из-за погоды в нем никого не было – только они и продавец, одетый как в детских фильмах повара – огромный белый колпак, фартук полосатый; они набрали разного-невообразимого – сладкий инжир, французский тост, ретро-пекан, зеленый чай – и продавец щедро полил им всё соусами – клубничным, шоколадным – посыпал конфетами; потом Дэмьен проводил ее – «а теперь Вы бегите домой, ураган» – и клюнула его холодными губами в щеку; и он побежал – к ногам липли пакеты и листья; светофоры истерично мигали желтым, срабатывали одна за другой сигнализации у машин; как страшно, подумал Дэмьен, правда, страшно, Господи, что происходит – провалился в лужу у подъезда, еле открыл под напором ветра – и тут его ударили в лицо – Кори стоял за дверью; сука, сказал он и ударил его. Дэмьен потерял на секунду сознание, схватился за стену, не упал, нашарил платок в кармане пальто, Клавелл положил – белый, батистовый, с монограммой Декампов, обычно Дэмьен пользовался бумажными, – приложил к звенящему онемевшему носу – платок сразу окрасился кровью.
– Какого хрена… Ты что?!
– Это ты мне скажи, какого хрена ты гуляешь с Мюриэль Линд – ты же монах.
– Я не монах…
– Значит, тебе можно?! Вчера мне про Церковь заливал…
– Что можно-то? Я в кино с ней сходил, она сама позвала… Я ничего… Боже мой! да я ни одной девушки в жизни не целовал, только в щеку!
– Так зачем пошел на свидание?
– Я не умею людям отказывать. Я сказал ей, что я из Церкви. Она ответила – я поняла – и сказала, что просто зовет меня в кино – она любит старое кино, а ее ровесники такое не любят, а я тоже люблю. Это как с другом-геем на балет ходить, что ты за псих? Ты влюблен в нее что ли?
– Нет, но она… хорошая девушка. Зачем ей разбивать сердце?
– Да какое сердце, я сказал ей, что я из Церкви, уши промой.
– Значит, она в курсе?
– Да твою мать, я полицию вызову и напишу на тебя заявление, что за… мы с тобой один день знакомы, а ты мне уже нос сломал…
– Да не сломал, дай посмотрю.
– Иди в жопу, – Дэмьен оттолкнул его руки, голова закружилась – и вот теперь он упал, Кори подхватил его; теплый, в толстом колючем свитере, вельветовом пиджаке.
– Я тебе кровью пиджак испачкаю, – и тут Дэмьена вырвало, на пол, всем мороженым.
– Ничего, о, Боже, у тебя сотрясение, надо вызвать «скорую».
– Мне надо валить из этого города, – сказал Дэмьен. – Я устал от всего этого… – и закричал. – Я устал, черт возьми! Я устал! Я просто хотел написать книгу о Соборе, да что, черт возьми, вам всем нужно от меня?!
Кори обхватил его крепко, как ребенка, у которого истерика перешла в эпилептический припадок; и Дэмьен успокоился; закрыл глаза; его лихорадило, но не сильно – умыться, поспать и всё пройдет; и они так стояли долго-долго, Дэмьен почти заснул, как вдруг Кори заговорил – негромко так, будто зная, что тот почти спит – будто на ночь сказку дополнительно рассказывая – страшную сказку – с грустным концом – к черту такие сказки – под грохот ветра, бьющего в стены, в двери…
– Прости меня, Дэмьен. Я говорил, что у меня разбито сердце. Я жил в маленьком городке, католический приход был в соседнем городе, и мы ездили туда каждое воскресенье на машине с мамой – отец не верил в Бога; после мессы – чай и воскресная школа – дети со всех окрестных поселков и городков – и это был большой праздник для нас всех – посещение церкви – мамы и папы, у кого были и не пили, надевали лучшие наряды, и на нас натягивали лучшее – матроски, белые рубашки, бабочки… В церкви была одна славная девушка – Боже, да что там славная, она была самая красивая во всем приходе – Марианна – я называл ее кис-кис, такая она была сладкая… Я думал – вот вырасту и женюсь, поведу ее в белом-белом под венец; она была из очень богатой семьи – очень богатой, как-то по-киношному – ее семья жила в замке на вершине горы, у нее был брат Макс и очень строгая мама – настоящая королева.
– Ты был влюблен в принцессу.
– Да, я был влюблен в принцессу.
– А потом?
– А потом мы стали большие, и я думал, как бы наши дружеские, с воскресной школы отношения перевести в более…
– Плотские…
– Нет. В любовные. Я приносил на каждую мессу ей цветы – белые розы, мелкие такие, их продавала одна цветочница у меня в городке, они были как жемчужины; Марианна улыбалась и брала букеты; мы много болтали, гуляли, обменивались пластинками и книгами; они с братом были близнецы, и он тоже часто гулял с нами, но он был отличный парень; потом мы все трое поехали воспитателями в детский приходской лагерь; а потом… потом нам назначили нового настоятеля.
– Появляется Дракон.
– Да, появляется дракон. Красивый манерный хлыщ с синими глазами, черноволосый – просто соблазнитель из оперы. И пошли слухи… И я пришел к Марианне и спросил… А она… она заплакала, сказала, что любит его больше жизни. И что беременна, – Кори замолчал.
– А потом?
– А потом я уехал.
– Ты не помог ей?
– Чем?
Дэмьен поднял с вельветового плеча голову; лицо его было залито кровью, переломанный нос хрипел, волосы слиплись от дождя, и пахло от него ребенком – молочной рвотой, ореховым потом, молодой горячей кожей – травой и солнцем; и Кори подумал – это самое очаровательное существо, после Марианны и щенка, которое я держал на руках…
– Ты должен был остаться с ней, поддержать ее, жениться, может быть. Ты просто струсил. Иосиф не струсил.
– Иосифу явился ангел.
– Я твой ангел. И я тебе говорю – ты должен был остаться с ней. Ты написал ей, хотя бы, хоть раз, ее брату, вашим общим знакомым?
– Нет.
– Ты вообще не знаешь, что дальше было с беременной от Дракона Принцессой?
– Нет.
– И с Драконом ты не сразился?
– Нет.
– То есть меня сегодня ты ударил, а Дракона тогда, много лет назад, нет? Ты решил, что я такой же… О, Кори… отпусти… – Кори опустил Дэмьена мягко на пол и вдруг расплакался – такой огромный парень, дерево, корабль, а не человек. Теперь Дэмьен обнял его.
– Кори… ну что ты? Так бывает, к сожалению, есть священники, которые спят со своими прихожанами – ты знаешь, это в газетах постоянно; я не могу принести тебе извинений от лица Церкви, потому что пока не являюсь ее частью, но я хочу сказать, что Церковь – это не только такие священники и те, кто их покрывает, Церковь – это мы – обычные хорошие люди, и мы должны помнить, что такие люди – не Бог, не Его наказание – это происки Дьявола… люди часто забывают о Дьяволе, а он гораздо ближе к нашим сердцам, чем нам кажется – я вижу, все эти годы ты жил под его красной черной властью – и как мне жаль тебя, Кори…
Кори плакал.
– Я… сегодня утром на стройке подобрал щенка, – разобрал Дэмьен сквозь рыданья. – Такой хорошенький, толстенький…мы чуть не подрались за него… мне его отдали, потому что я живу один… Я весь день с ним играл, купил ему всего, а когда узнал, что ты ушел с Мюриэль, так психанул, что захотел сделать кому-то больно… я выгнал его, Дэмьен… выставил на улицу, во двор, полный мальчишек и машин, маленького щенка… и сразу начался ураган, и я понял, что Дракон настиг меня… я проклят… я погубил невинную душу…
– Пошли, – сказал он твердо – вдруг внезапно прошло – голова, нос – запекшаяся кровь всё еще мешала дышать, и пахло от него ужасно – но голова перестала кружиться, и стало всё ясным, как день – будто он плеснул себе водой из родника, полного звезд. – Пошли за мной… в бурю-ураган – пошли, я знаю место, где помогут.
– Искать щенка?
– И щенка поищем, и найдем, вот увидишь… ты ему имя придумал, чтобы искать?
– Нет еще.
– Ничего, найдем. Джелли, Мюриэль, Маттиас – все люди мира нам помогут.
– Куда мы?
– Мы же католики – куда мы можем еще пойти? В Собор…
На улице стихло – будто кто-то остановил небо на пару минут, прислушиваясь к разговору внизу – их или чьему-то – неважно – они шли и шли; «такси?» – но не было ни одного такси; пустые улицы, желтые фонари – и тишина – в предчувствии – Дэмьен вдруг начал рассказывать в этой тишине ночного после-бури Асвиля комикс Тео – и Кори слушал – «а твоему другу можно рисовать комиксы за деньги?» «нам пока всё можно; я вот книги пишу, думаешь, на что я тут живу, ем и одеваюсь – я сочинительством зарабатываю с четырнадцати лет» «а я сделал первый свой заказ – я еще плотничаю – могу сделать тебе книжные полки в Собор, в библиотеку, если хочешь, потом, грамотные, – в девять – я починил ступеньку на лестнице у соседей в доме – папа там был безрукий – соседка потом меня называла, пока я не уехал, «муж на час»» – и вот он, Собор – на ступени намело листьев и пакетов, – но буря Собору нипочем – все окна и витражи сияли – будто в Соборе шел какой-то праздник – День всех святых, Рождество, Пасха, Вознесение Марии; двери были приоткрыты, будто кто-то уже до них вошел, не закрыл, потому что знал, что там, сзади, еще люди, много, потоком, как в метро; Дэмьен толкнул одну – и захрустело под ногами – он вскрикнул – все люстры горели, и все свечи, и все лампады – и храм весь сверкал, как будто выпал первый снег, как будто каждая снежинка – бриллиант – «церковь вся в бриллиантах» – как у Талбота – а Распятия не было – покачивались от сквозняка тонкие тросы, на которых оно держалось – и эти осколки под ногами – весь неф ими засыпан, все лавки, весь алтарь, – вот что сверкало, вот что за бриллианты.
– О, Боже… – Дэмьен задохнулся от ужаса. Кори схватил его за руку – из сакристии слышались голоса и смех. Кори прижал палец к губам.
– Вас ограбили? – шепотом.
– Не знаю… Нет, просто кто-то напал на Распятие… его разбили.
– Что делать?
– Вызвать Маттиаса, – они спрятались за скамью, Дэмьен набрал номер Маттиаса и смс: «В Соборе что-то ужасное случилось. Разбито Распятие. В сакристии кто-то есть. Везде свет. Приезжай. Я тут прячусь с Кори» – и они сели на пол, прямо на осколки – Кори взял один и рассматривал на свет – он брызнул радугой, всеми гранями – «горный хрусталь?» – «да… а ты не видел репортажи про Распятие?» «Я ж ненавижу Церковь… но я в газете в кафе видел фото – мне жаль – это был шедевр – как у кого-то рука поднялась?» «о, я знаю, у кого поднялась… интересно, сколько бы при нем продержалось деревянное… его бы он сжег, это легко, а чугунное… что можно сделать с чугунным распятием» «переплавить? в пушки, когда война, например, церковные колокола переплавляли…» «но сейчас не война; о, я знаю – он бы его подпиливал – день за днем – методично – как каторжанин кандалы – мечта Тома Сойера – и потом на одной из месс Распятие бы развалилось – упала бы одна крестовина, потом вторая, потом венец – и всё с грохотом, проламывая лавки, люди визжат…»
– Дэмьен, Кори? – Маттиас будто всё время пьет кофе где-то рядом; он зашел быстро, пригнувшись, держа наготове пистолет – красивый – черный – очень страшный – вчера, при Адольфи, Дэмьен не видел его пистолета – очень красивый – с Девой Марией на рукоятке – с черно-белой старой гравюры – со звездами на руках, как Королева Ночи – и Святым Мартином Турским на другой стороне – со средневековой фрески – одетый лишь в половинку плаща – роскошная эмаль на слоновой кости; Баз Лурман и компенсация – белая одежда, яркий пистолет – за отсутствие цвета в одежде; с Маттиасом был комиссар Локи – и тоже – в ослепительно белой, с воротником-стойкой, рубашке – черной кожаной куртке-косухе – черные волосы зализаны, бритые виски, тоже пистолет – обычный черный – у лица – из-за воротника он тоже кажется священником.
– Ого, – сказал комиссар Локи. – Вы тут год убираться будете.
– Что случилось?
– Не знаю. Мы только зашли, и я сразу написал…
– Нам звонили в полицию, сказали, что в Соборе включают и выключают свет – мальчишки сидели и смотрели на бурю в бинокль, и увидели – решили, кто-то зовет на помощь, а Маттиас как раз зашел в участок, навестить кое-кого из своих подопечных, которые очередной раз попались, мы уже шли, и тут Ваше смс, – комиссар Локи будто фокус объяснил – и магия пропала, если б это был не Маттиас в белом, и не комиссар Локи с тиком и огромными синими тонированными глазами; они были ангелы. Они встали и пошли по проходу по хрусталю – и на звук дверь сакристии открылась, и выглянул отец Декамп.
– Дэмьен, Маттиас, Артюр… а Вас я не знаю… – у него был легкий усталый счастливый абсолютно голос, Дэмьен даже подумал, что отец Декамп пьян, но понял, что нет – он будто бы… будто бы другой – будто бы он и не он – он молодой – совсем мальчишка – будто бы весь день бегал по пляжу, и теперь глаза слипаются от полноты жизни. Дэмьен понял, что сто лет не видел таких людей – счастливых, будто они только что вернулись из рая, и он всё еще у них перед глазами; Тео был таким, когда открыл свой сад в Братстве – и все смотрели, пораженные, пока искали слова; Женя, когда выигрывал поединок – всем остальным нужно было что-то сложное для такого искреннего, будто опьянение, счастья.
– Ты разбил Распятие?
– Я… нет… Я ударил по нему, но оно не разбилось… Оно… вот так… – он раскрыл двери сакристии полностью – и они увидели молодого парня, ровесника Кори, отца Декампа, комиссара Локи – рыжего, небритого, худого, перебинтованного – ладони, ступни, голова, туловище – будто в него стреляли много раз, а он бежал – он был в толстовке рабочей отца Амеди, оранжевой, застиранной, и в его же рабочих штанах, босиком из-за раненых ног; бродяга-бродягой, если бы не глаза – красивые, карие, с невероятными ресницами – словно веера из черных перьев – и не линия благородная носа и пухлых губ – прерафаэлитовый рыцарь. Маттиас опустил пистолет, преклонил колени, Дэмьен же закрыл рот ладонью, как дети, увидевшие елку рождественскую во всей гофманской, моцартовской красоте – чтобы не завизжать от восторга.
– Нам можно перестать беспокоиться? – спросил комиссар Локи.
– Да. Просто проходите и попейте с нами чая.
Маттиас не вставал – и пришлось отцу Декампу его пнуть, легко, по-дружески; это тоже потрясло Дэмьена – он был уверен, что Маттиас не верит в Бога, что он просто работает на Церковь.
– Вставай, Маттиас. Дэмьен, мой Бог, а с тобой что? У тебя все лицо в крови…
– Это я его ударил, – Кори услышал свой голос, хриплый, жалкий.
– За что? Дэмьен же душка.
– Я…я подумал, что он пошел на свидание…
– Да и пошел бы, почему за это ломают носы сейчас, мне непонятно, – отец Декамп был как всегда – легкий, язвительный, суетливый – но в нем будто зажгли весь свет – как тогда, после свечей, в театре – как сейчас во всем Соборе – вот-вот они вместе с Собором поднимутся в воздух и полетят – в другой город – и будут летать по всем городам, где нужна помощь – всем обиженным и потерянным – Воздушный Собор и его настоятель, волшебный красивый молодой отец Декамп. – Повторяю: мы тут чай пьем, крепкий, черный, с лимоном, кто хочет? И кофе у нас есть, и какао с маршмеллоу, коньяк – давайте, садитесь, заказывайте – кто что – сегодня ночь исполнения желаний.
И они вдруг расслабились все, заулыбались, зашумели, Маттиас встал с колен, пришел в себя, тоже помог с кофе, чаем; задвигали кресла, расселись.
– Кто ваш друг? – спросил парень в толстовке, голос у него был чудесный – мягкий, негромкий, – невозможно красивый – каждое слово – будто бы роза раскрывается.
– Кори… Кори Финн – он мой сосед.
– Ему нужна помощь.
– Да, мы пришли в Собор за утешением. Давай, Кори, говори, чего ты хочешь, – Дэмьен умылся в раковине и стал похож на человека, высморкался с кряхтеньем в бумажное полотенце.
– Загадай желание, – сказал странный парень в толстовке.
Очередная жертва улицы – Маттиас таких таскал в мансарду каждый день; ему почему-то не сказали, как его зовут – а они все его знали, и он должны знать, будто этот парень какая-то знаменитость – Кори пожал плечами – все это его смущало – он сто лет не был в церкви; и все эти ребята – священник какой-то обдолбанный, пьяный будто, монах в белом с пистолетом расписанным, полицейский с нервным тиком – и комната – портрет Папы, тяжелая черная мебель резная, запах ладана и чая – зачем он пошел с Дэмьеном, зачем рассказал ему всё; Кори захотелось завернуться, спрятаться в свое горе, как в плед.
– Как в день рождения?
– Как в день рождения.
– Просто закрыть глаза и загадать?
– Нет, просто скажи. Только учти – оно сбудется. Поэтому это должно быть настоящее желание, а не там, телескоп или новый альбом Travis… Желание не купишь за деньги.
Кори молчал. Они все смотрели на него. Он решил не врать хотя бы.
– Я сегодня потерял щенка… вернее, я выгнал его… вспомнил старое горе, взбесился и выгнал… на улицу, в холод, дождь… Я бы отдал полжизни, всю жизнь, только бы с ним всё было в порядке. Чтобы у него прямо всё было хорошо-хорошо.
– Жизнь за щенка?
– Да, а что, – Кори покраснел. – Моя жизнь всё равно никчемушная. Я бросил любимую девушку беременной от священника, я работаю на каких-то дурацких работах… Строю храм, хотя ни капельки – ни капельки, понимаете – не верю в Бога. Я просыпаюсь каждый день и думаю – зачем я вообще – зачем мне вставать, есть, спать – я мог бы вообще не родиться – и ничего бы в этом мире не изменилось.
– Ты очень дорог Богу, – сказал парень в толстовке. – Еще раз подумай – это, правда, твое желание?
– Да. Где кровью подписать?
– Ничего не нужно. Просто пей чай. А ты, Дэмьен, а ты, Артюр, ты, Маттиас, хотите чего-то в эту ночь?
Маттиас и Дэмьен покачали головами.
– Ладно, Дэмьен, у тебя пусть заживет нос… а для тебя, Маттиас, специальный приз – сатирическое – все наркотики в эту ночь в Асвиле станут сахаром…
Комиссар Локи засмеялся; он, похоже, тоже не понимал, что происходит в эту ночь в Соборе, но атмосфера всеобщего счастья, эйфории на него подействовала – он перестал нервно моргать, морщины на лбу разгладились.
– Отлично, а можно мне бутерброд с расплавленным сыром?
– Пожалуйста, – сказал отец Декамп, достал хлеб, оливки, сыр и бутербродницу, и поставил все перед комиссаром. – Чудо Господне – всё есть. Если повезет, на тосте будет лик нашего гостя.
– Значит, это так работает?
– А ты думал – тебе бутерброд в луче света с неба под музыку Вагнера спустится? Включай в розетку и фантазируй, и про нас не забудь. Туда четыре тоста влазит, – Дэмьен в свою очередь захихикал и сказал, что комиссар Локи напоминает ему рассказ Рэя Брэдбери про Синюю бутылку – кто-то искал в ней смысл жизни – и находил смерть, а один герой – только виски, и в ней всегда для него было виски.
– Отличная идея для воскресной проповеди – как ты любишь, Декамп – продолжение темы – чудеса для Господа своими руками…
– О, точно, сегодня же воскресенье, мне проповедь читать, – отец Декамп был как ребенок в морском путешествии – всё его радовало; он обхватил себя руками и улыбался не переставая.
– И о чем же ты будешь говорить? – комиссар Локи сделал первую партию и выдал первый бутерброд бродяге; тот надкусил аккуратно – горячий, похвалил; сыр потек из хлеба на пальцы, и он его слизал – обычный парень, ест бутерброд с расплавленным сыром, а они все смотрят на это с таким восторгом, будто родители умиляются всему в новорожденном – Кори очень смущал этот парень, теперь ему казалось, что он тоже его знает – знал, но очень давно, может, мельком, в телевизоре видел.
– Не знаю. Я видел чудо. И теперь никого не оставлю в покое – я буду везде ходить и говорить – Господь есть – пока не изменю этот мир к лучшему.
– Как ван Хельсинг, – тихо произнес Дэмьен. – Он тоже посвящает этому жизнь – он видел чудо – святого Каролюса – как из его следов на поле боя росли розы – и потом увидел, как тот в смерти ушел на небо – оно раскрылось для Каролюса – и ангелы, и Дева, и ты, Господи, приняли его – и ван Хельсинг увидел это небо – и сказал, что не может жить дальше, как раньше – ведь Бог есть, об этом должен знать каждый.
– Я пойду, – Кори встал; ему стало совсем тяжело от всех этих разговоров о Боге – никто ему не помог в этом Соборе – к черту церковь. Дэмьен жалобно посмотрел – ему хотелось остаться с друзьями, разговаривать дальше, есть горячие бутерброды – прикольно, если подумать – ночью сидеть в Соборе и есть бутерброды, с полицейским и бродягой – совсем не похоже на ту Церковь, что Кори знал – но ему было плохо; теперь всё совсем плохо для Кори. – Ты оставайся, Дэмьен, мне завтра на работу просто…
– Воскресенье же.
– Я забыл… так устал, что запутался…я просто хочу пораньше встать.
– Ну, как хочешь… Я зайду к тебе утром. Поищем…
– Не надо, я сам.
– До встречи, Кори, – бродяга не вставал – из-за ног – но протянул руку – очень красивая рука – тонкая, сильная, пальцы, запястье, кисть – совершенство – как на картинках в музеях, когда герои из древних историй протягивают руки друг другу в минуту события – прощания, смерти, или к небу взывают; посмотрел ему в лицо – не бродяга он вовсе – такой открытый и смелый у него взгляд, ресницы как у девчонки накрашенной – наверное, просто парень в беде, раненый, пришел в Собор, ему они помогли; ну что ж, не всем же сразу, в одну ночь…
Но спал он хорошо – он думал, ни секунды не заснет – вся квартира была в собачьих игрушках – пищалках, косточках сахарных, мячиках – он чуть не убился в прихожей – и корзинка с пледом пустая – но дошел до кровати и сразу упал, заснул; ему снилась Марианна – с ней всё было хорошо, она бегала с ребенком беловолосым по розовому саду, такая красивая, в длинном платье с кружевными воротником – она была не замужем, и это хорошо, Кори обрадовался – значит, есть шанс – если он приедет, может, она его простит, и они поженятся – и ребенку он будет безмерно рад – Кори не из тех, что «не мой ребенок, да еще и от священника» – да всё равно, он ее, и значит, в нем целое солнце… Прозвенел будильник, и он встал, будто бы спал все десять часов, и не бегал всю ночь по Асвилю – разбитые носы и распятья, пирушка в Соборе – ему это тоже приснилось, наверно; он принял душ, оделся – времени было весь день – можно позавтракать у Линдов – круассан, латте, салат; они не закрываются в воскресенье – спросить у Мюриэль, неужто она действительно любит старое кино – может, сводить её на что-нибудь – в лифте была новая надпись – он обожал их читать: «Лишь на одно мгновенье Он Ей положил на плечо женское свою вот уже вечную руку» – он не знал, откуда это, и про что – потом спрошу у Дэмьена; блевотину и кровь кто-то вытер – добрый человек; было неожиданно тепло – будто весна вернулась в Асвиль, на день, на час, но солнце, птицы щебечут, пахнет землей вкусно – он распрямил плечи, вдохнул, – и увидел девочку лет десяти, в красном пальто, красном берете, красных ботиночках – всё хорошее, из-под пальто край кружевного платья, молочного цвета теплые колготики – она вышла из часовой мастерской на углу дома – мастерская принадлежала еврейской семье, они отдыхали в субботу, а в воскресенье работали несколько часов с утра – девочка собиралась переходить улицу, тоже в сторону магазина Линдов, ждала зеленый – и на руках она держала щенка. Это был его щенок – Кори сразу понял – тот самый – толстопузик – Кори вчера с ним столько провозился, что узнал бы из тысячи, из миллиона – неужели, так сразу?
– Девочка, эй, стой…
Девочка обернулась. На щенке был – да, это его щенок – красный ошейничек, он его сам вчера купил в зоомагазине, выбрал самый дорогой – а на нем бляха с именем – вот ее девочка, видимо, и сделала только что в мастерской – «Мое сердце».
– Это мой щенок.
– С чего Вы взяли? – девочка поджала губы и крепче прижала к себе щенка; не больно, а бережно – отметил Кори – это хорошо, умеет держать живое.
– Это мой щенок, я тебе говорю, я вчера его потерял, и я вижу, что это мой щенок.
– А как его зовут?
– Его никак еще не зовут, я еще не придумал ему имени.
– А у моего щенка уже есть имя – его зовут Мое сердце – и он откликается. Сердце, Сердце, – щенок залаял, и она поцеловала его в нос, щенок ее сразу всю облизал. – Вот видите.
– Зато на нем ошейник, который я ему вчера купил, могу подняться наверх, в квартиру, и показать тебе чек. А ты чем докажешь, что это твой щенок? Он давно у тебя, он уже привит, с паспортом, чипированный?
Девочка сердито посмотрела на него снизу, тоже мне, маленькая Красная королева.
– Он совсем новый, мой щенок, Мое сердце, и ничего у него пока нет, но мы завтра поедем с родителями в большой собачий центр, и там всё сделают, и мы накупим ему разного. Подумаешь, ошейник.
– Девочка… послушай. Ты еще маленькая. Ты не умеешь обращаться с животными. Ты не ответственная. Ты любишь куклы и подружек. Тебе Твое сердце быстро надоест. Он сейчас щенок, а потом станет большой собакой, изгрызет много твоих любимых вещей, и ты попросишь родителей отвезти его на ферму… А если не попросишь, то сотворишь еще что-нибудь ужасное – я видел, как дети обращаются с животными – они болтают с друзьями и не смотрят за собакой, и собака теряется, они едут на своих дурацких роликах, а собака, разрывая сердце, бежит рядом, подставляя беззащитные лапы, вы их роняете на асфальт, вы их бьете, когда никто не видит…
– Я умею обращаться с животными! – закричала девочка, щенок аж лайнул от ее крика. – У нас уже есть собака, ей много лет, и мы ее очень любим. Ей нравится жевать папины рубашки, но нам всё равно, потому что рубашки – это вещь, а она живая. У меня рыбки, мне мама ни разу, ни капельки, не помогает с ним – я сама чищу аквариум. Уходите, это Вы его выгнали, Вы его потеряли – я была дома одна, мама и папа попали ночью в пробку из-за упавшего дерева на трассе – они ехали от бабушки и дедушки – и я услышала, как кто-то лает под окном – было так страшно – ночь, ветер – но я вышла – а он был совсем один, маленький – и я принесла его, и Диана его умыла, и мы все спали вместе, и нам было хорошо. И мама с папой разрешили его оставить – они сказали, что это чудо – все найденные дети… Это Вы, Вы его потеряли, а не я. Вы плохой хозяин, а я буду его беречь. Только попробуйте подойти к нему еще раз, и ко мне – я вызову полицию, у меня есть телефон.
И она отвернулась – еще раз загорелся зеленый – пока она кричала на него, несколько раз сменился свет – Кори почувствовал, как его сердце – Его сердце – уходит от него – и он впервые отпускал его с такой радостью – сладостью, блаженством – вот подходящее слово – он не знал, что может быть счастлив; она была уже у магазина, когда он побежал за ней, подумал – надо ей всё отдать, все его игрушки, корзинку…
– Девочка… Подожди.
И упал. Его сбила машина, одна, вторая – он побежал на красный, на пальто девочки, и водители даже не предполагали, что кто-то бросится им под колеса. Завизжали тормоза, машина выехала на обочину, он услышал: «Скорую, скорую». Но ему даже не было больно, ерунда, просто очень тяжелая машина какая-то, «майбах», черная, хромированная….
– Привет, – он увидел этого парня, из Собора, в оранжевой застиранной толстовке, с перебинтованными руками и ногами; и еще одного – в черной шоферской форме, лаковых сапогах, шоферской фуражке – со странным белым лицом, черными глазами – они оба помогли Кори встать.
– Я в порядке, – сказал Кори.
– Спасибо, Кристиан. Иди.
Парень коснулся пальцами в лаковых перчатках козырька и ушел – сел в свой «майбах»; завел его, но звука Кори уже не слышал – видел людей, улицу, свое тело, но не слышал уже, только голос чудесный этого парня, бродяги.
– Это он меня сбил? У него будут неприятности.
– Совсем небольшие. Ты же побежал на красный.
– Он… Смерть?
– Да, Жнец, Риппер, он помогает тем, кому нужно помочь… переправиться… по моей просьбе иногда, как-то так. В жизни же он пропавший без вести богатый наследник, режиссер, работает шофером, развозит красивых женщин… Жизнь за щенка, прости, но ты так захотел.
– Да я не жалею… Спасибо.
Только и он совсем другой сейчас, этот парень – не в обносках, не в бинтах – а в чем-то сияющем, белом. И на голове…
– О, я тебя знаю… я вспомнил… О, Боже, ты тоже не тот, кто в жизни, – парень всё еще держал Кори за руку и улыбался, и Кори понял, что не хочет, чтобы парень отпускал его – никогда, никуда; и Кори сам сжал его руку; и парень не отнял руки; Кори понял, что всё хорошо.
– Я рад.
– Ты… прости… я такой дурак…я думал, ты бродяга… а ты… Ты Король.
– Да, это я.