Суд и ошибка Беркли Энтони

 — Дайте себе волю, постарайтесь повеселиться на славу и забудьте раз и навсегда о Гитлере и остальных.

На лице мистера Тодхантера на миг отразилось разочарование, он втянул голову в плечи, но тут же снова вытянул шею.

 — Да, понимаю. Это ваш совет. А теперь скажите, как бы вы поступили на моем месте.

 — Ну, это совсем другое дело, — ответил Ферз. — Но об этом я, с вашего позволения, умолчу. В конце концов, сегодня мы с вами встретились впервые. Я верю всему, что рассказал о вас Читтервик, но ни в коем случае не желаю становиться пособником преступления.

Мистер Тодхантер вздохнул.

 — Понимаю вас. Конечно, идея звучит слишком неожиданно. С вашей стороны было очень любезно выслушать меня.

 — Не стоит благодарности, мне было интересно. Не хотите ли сыру? Зеленый чеддер здесь обычно бывает вполне съедобным.

 — Нет, благодарю. Увы, мне противопоказаны все сыры.

 — Неужели? Какая жалость! Кстати, вы не увлекаетесь крикетом? В прошлую среду я побывал на стадионе «Лордз», и...

 — Какое совпадение! И я в среду был там. Блистательный финал, не правда ли? Если не ошибаюсь, мы с вами когда-то играли друг против друга.

 — Вот как?

 — Да-да — тогда я состоял в команде инвалидов, которая приезжала в Винчестерский колледж. Это было во время войны, вы тогда еще защищали калитку.

 — В команде «Калеки»? Вы и вправду играли в ней? Прекрасно помню тот матч. Значит, вы знакомы с Диком Уорбуртоном?

 — Притом очень близко. В том же году мы вместе ездили в Шерборн.

 — А, так вы и в Шерборне были? В то время у меня там учился младший кузен.

 — Неужели? В каком пансионе?

Только несведущие и невежественные люди утверждают, будто от учебы в привилегированных частных школах нет никакого толку. О том, что это мнение в корне ошибочно, свидетельствует процитированный разговор мистера Тодхантера. Ибо после десяти минут подобных воспоминаний он вернулся к главной теме и снова задал мучающий его вопрос.

 — А теперь скажите честно, Ферз, как бы вы поступили на моем месте?

На этот раз ему ответили. Смягченный духом частной школы, Ферз снова потер массивную голову и высказался так:

 — Не принимайте мои слова как руководство к действию, но будь я на вашем месте, я бы постарался найти человека, который отравляет жизнь доброй полудюжине ближних — по злобе или просто по недомыслию. Например, шантажиста или какого-нибудь богатого старого тирана, который и не умирает, и не дает ни гроша мрущим от голода потомкам, и... как я уже сказал, об этом не стоит говорить.

 — Боже мой, какое удивительное совпадение! — воскликнул потрясенный мистер Тодхантер.

 — Ну что же, — усмехнулся Ферз, — несомненно, verb. sat. sap. {Для понимающего достаточно (лат.)}.

Тут он вспомнил, что его собеседник — человек, которому вынесен смертный приговор, и перестал усмехаться. А что касается всей этой болтовни об альтруистическом убийстве, то Ферз ни слова не принял всерьез. И совершил досадную ошибку.

Потому что мистер Тодхантер был настроен чрезвычайно серьезно. Ферз произвел на него впечатление, мистер Тодхантер был готов придать его совету больший вес, нежели совету друзей, как обычно бывает с незнакомыми людьми. Во всяком случае, мистер Тодхантер окончательно отверг политическое убийство, и если бы Гитлер и Муссолини знали об этом, они, несомненно, вздохнули бы с облегчением.

И все-таки мистер Тодхантер не отказался от роли исполнителя миссии. Проблему представлял лишь поиск подходящего объекта. О способе воздействия на объект мистер Тодхантер пока предпочитал не задумываться. От таких жутких подробностей он терял способность мыслить. Возможно, инстинкт самосохранения не давал ему во всей полноте осознать неприятные аспекты убийства. До сих пор мистер Тодхантер рассматривал эту задачу исключительно теоретически, само слово «убийство» оставалось для него лишь словом. С другой стороны, он зашел так далеко, что мог не без удивления поздравить себя с обладанием такими качествами, как отвага и решимость, благодаря которым он и пришел к известному заключению и которыми прежде даже не мечтал обладать. Открыв их в себе, мистер Тодхантер испытал удовлетворение. Несмотря на то что рассуждения мистера Тодхантера оставались теоретическими, одно он знал точно: он должен выбрать жертву. Переборов внутреннее сопротивление, мистер Тодхантер заставил себя отправиться на поиски таковой, постоянно помня об аневризме и потому шагая медленно.

Каким бы смелым ни было решение совершить полезное убийство, найти жертву оказалось не так-то просто. Нельзя же просто подойти к кому-нибудь из друзей и сказать: «Слушай, старина, тебе, случайно, никого не надо убить? Если надо, говори — я готов взяться за это дело». И даже если такое возможно, есть вероятность, что друг откажется от великодушного, но неожиданного предложения. В конце концов, количество людей, которых мечтает увидеть мертвыми среднестатистическая персона, невелико, а если выбрать из потенциальных жертв лишь тех, кто действительно заслуживает смерти, результат на удивление часто оказывается нулевым.

Итак, заводить расспросы следовало крайне осторожно. Сам мистер Тодхантер предпочел бы видеть в роли жертвы славного, аппетитного шантажиста, но и здесь не обошлось без затруднений, ведь шантажисты — народ неуловимый. В отличие от почти всех современников, они отнюдь не жаждут рекламы. И если напрямик спросить кого-нибудь из друзей, не шантажируют ли его, он наверняка станет все отрицать. Одно время мистеру Тодхантеру уже казалось, что он напал на след многообещающего автора анонимных писем, но злоба дамы, которую жертва этих писем считала их автором, была направлена только на одного человека, и поскольку последнее доказательство тому нашлось в кабинете чиновника, ведающего делами о разводах, который с готовностью встал на ее защиту, мистер Тодхантер решил отвергнуть эту кандидатуру.

К концу месяца беспокойство настолько овладело мистером Тодхантером, что несколько раз он чуть не забыл принять после еды таблетки для пищеварения. Он пребывал в состоянии полной готовности совершить убийство, но ответа на свою безмолвную мольбу пока не получил. А время шло. Скоро он будет так занят приближением смерти, что просто не сможет уделить время убийствам. И это не на шутку тревожило его. Мучимый своей дилеммой, мистер Тодхантер после многочасовых раздумий наконец решил пригласить мистера Читтервика на вечернюю беседу и основательно прозондировать его.

 — Даже в июле порой бывает приятно смотреть на огонь, — благодушно заметил мистер Тодхантер.

 — О, разумеется! — согласился мистер Читтервик, протягивая к пылающему пламени короткие толстенькие ножки. — Вечера иной раз выдаются прохладными.

Мистер Тодхантер приготовился прибегнуть к хитрости.

 — Меня не покидают мысли о любопытной беседе, которая завязалась у нас за ужином месяц назад, — словно невзначай обронил он.

 — Да, это было чрезвычайно любопытно! Вы ведь имеете в виду опыление плодовых деревьев?

Мистер Тодхантер нахмурился.

 — Нет, то, о чем мы говорили потом. Убийства.

 — А, помню. Да-да, конечно.

 — Если не ошибаюсь, вы состоите в Клубе детективов?

 — Верно. Среди нас есть немало выдающихся людей, — с гордостью сообщил мистер Читтервик. — В первую очередь — наш президент Роджер Шерингэм.

 — О да!... Полагаю, — еще более небрежно продолжал мистер Тодхантер, — вы часто слышите о людях, которых следовало бы убить?

 — Следовало бы убить?

 — Да, помните, месяц назад мы говорили о тех, кто заслуживает смерти. Видимо, вам часто приходится сталкиваться с такими?

 — Отнюдь, — озадаченно отозвался мистер Читтервик. — Ничего подобного.

 — Но вам, несомненно, известны имена нескольких шантажистов?

 — К сожалению, нет.

 — Или торговцев наркотиками? Хотя бы сутенеров? — допытывался мистер Тодхантер, забыв об осторожности.

 — Нет, ни единого. Видите ли, мы обсуждаем только убийства.

 — Вы имеете в виду уже совершенные убийства?

 — Конечно, — удивился мистер Читтервик.

 — Понятно... — пробормотал разочарованный мистер Тодхантер и мрачно уставился на огонь. Мистер Читтервик заерзал в кресле. Он обманул ожидания хозяина, хотя и не понимал, чем именно, и теперь его терзали угрызения совести.

Мистер Тодхантер вновь задумался о Гитлере — единственном известном ему человеке, явно заслуживающем смерти. Кроме, конечно, Муссолини. Эти абиссинцы... евреи... да, это был бы настоящий подвиг. Возможно, потом ему даже поставили бы памятник. Это было бы замечательно. Но в таком случае умереть ему придется скорее всего под коваными сапогами разъяренных нацистов, как тому убийце в Марселе... А это уже не так заманчиво. Он повернулся к гостю.

 — Неужели вы не знаете ни единого человека, который заслуживает смерти? — укоризненно осведомился он.

 — Я?... Нет, — мистеру Читтервику пришлось извиниться, — боюсь, никого, — он задумался о том, почему его собеседник так настойчиво расспрашивает о потенциальных убитых, но задать такой вопрос не отважился.

Мистер Тодхантер нахмурился, глядя на него. Похоже, мистер Читтервик принял его приглашение по каким-то своим ошибочным соображениям. Может быть, стоит отказаться от подобных замыслов, пока не поздно? Мистер Тодхантер не собирался рекламировать свои услуги благородного убийцы в ежедневных газетах, тем более теперь, выяснив, что спрос на них не слишком велик. Неожиданно для себя он вздохнул с облегчением и в то же время испытал курьезное разочарование.

Бывает, человек отправляется на поиски, но не находит того, что ищет, а потом возвращается домой и узнает, что некий добрый друг принес искомое на блюдечке. Во вторник вечером после неудавшейся беседы с мистером Читтервиком мистер Тодхантер решил отказаться от своего великого замысла. А на следующее утро Феррерз, литературный редактор «Лондон ревью», невзначай исполнил его желание. Пока мистер Тодхантер искал подходящую жертву на больших дорогах и окольных путях, она услужливо вертелась у него под ногами.

Это обстоятельство всплыло благодаря совершенно случайному вопросу мистера Тодхантера. Прежде чем побывать у Феррерза и выбрать книгу для очередной рецензии, мистер Тодхантер завернул в другой коридор, к давнему другу и одному из ведущих авторов журнала, благодаря которому, в сущности, и началась работа мистера Тодхантера в «Лондон ревью». Но в привычном кабинете друга он не застал, на двери висела табличка с другой фамилией.

 — Кстати, — произнес мистер Тодхантер, кладя свою древнюю коричневую фетровую шляпу на кипу газет в кабинете Феррерза с окнами, выходящими на Флит-стрит, — кстати, а Огилви болен? В кабинете его нет.

Феррерз оторвался от статьи, которую он правил синим карандашом.

 — Болен? Только не он. Если кто и должен был остаться, так это он.

 — Остаться? — переспросил слегка озадаченный мистер Тодхантер.

 — Он уволен! Беднягу Огилви вышвырнули вон, попросту говоря. Вчера вручили ему чек в размере полугодового оклада и велели убираться.

 — Огилви уволили? — мистер Тодхантер был потрясен. Большеголовый мудрый Огилви с невозмутимым и проницательным пером всегда казался ему неотъемлемой принадлежностью «Лондон ревью». — Боже мой, а я думал, он здесь навсегда...

 — Стыд и срам! — Феррерз, воплощенное благоразумие, заговорил с неожиданным пылом. — От него просто отделались!

Один из рецензентов беллетристики оторвался от стопки новых романов, лежащей на столе у окна.

 — Но зачем? — изумленно спросил он.

 — Да из-за этих треклятых закулисных игр и интриг. Вам, старина, в них не разобраться.

Рецензент, который был тремя месяцами старше литературного редактора, добродушно усмехнулся.

 — Прошу прощения, шеф, — почему-то ему казалось, что обращение «шеф» Феррерзу неприятно.

 — Послушайте, давайте вернемся к Огилви, — предложил мистер Тодхантер. — Почему, говорите, ему пришлось уйти?

 — По причине внутренней реорганизации, дружище, — с горечью объяснил Феррерз. — Вам известно, что это означает?

 — Нет, — ответил мистер Тодхантер.

 — Насколько я понял, это значит увольнение всех, кто не боится высказывать свое мнение, и оставить одних подхалимов. В самый раз для такого издания, верно? — Феррерз неподдельно гордился «Лондон ревью» и его репутацией солидного, старомодного, уважаемого и честного журнала со всем полагающимся декорумом, репутацией, которую он продолжал беречь даже после того, как журнал перешел в собственность не заслуживающих уважения хозяев, компании с ограниченной ответственностью «Объединенная периодика».

 — Как же теперь быть Огилви?

 — Бог знает! На его иждивении жена и дети.

 — Полагаю, — заметил обеспокоенный мистер Тодхантер, — он без особого труда сможет найти работу в другом месте?

 — Вы думаете? Вряд ли. Он уже не молод, наш Огилви. И потом, увольнение из «Объединенной периодики» — скверная реклама. Запомните это на всякий случай, дружище, — добавил Феррерз, обращаясь к рецензенту беллетристики.

 — Платите мне побольше, и вам не придется увольнять меня, — возразил рецензент.

 — Что толку повышать вам гонорар? Вы ни разу не состряпали стоящей рецензии.

 — Если вам нужна рубрика елейных восхвалений ваших крупнейших рекламодателей, перенасыщенная самыми восторженными и достойными цитирования цветистыми оборотами — нет, такой вы от меня не дождетесь, — пылко заявил рецензент. — Я уже объяснял вам: кропать такие рецензии я не согласен.

 — А я объяснял, что вы плохо кончите, дружище. Надо принимать этот мир таким, каков он есть.

Рецензент грубо фыркнул и повернулся к своим романам. Мистер Тодхантер распахнул дверцы вместительного книжного шкафа, где хранилась историческая литература, но на этот раз его глаза остались тусклыми. Он принадлежал к тем несчастным, которые, вопреки всем доводам рассудка, чувствуют себя виноватыми перед теми, кто попал в беду или оказался в затруднительном положении; неожиданное увольнение и туманное будущее Огилви встревожили его. Мистер Тодхантер считал, что он обязан хоть что-то предпринять.

 — Огилви уволил Армстронг? — спросил он у Феррерза. Армстронг был новым главным редактором «Объединенной периодики».

Феррерз, который уже успел снова взяться за статью, терпеливо отложил синий карандаш.

 — Армстронг? О нет. Такие решения ему пока не доверяют.

 — Значит, лорд Феликсбурн?

Лорду Феликсбурну принадлежала компания.

 — Нет. Это дело рук... Знаете, об этом лучше умолчать. Скверное это дело.

 — Есть ли шансы, что вас уволят следующим, Феррерз? — полюбопытствовал рецензент беллетристики. — Знаете, я был бы рад видеть на вашем месте литературного редактора, который позволил бы мне хотя бы раз в месяц откровенно называть плохой роман плохим.

 — Вы пишете то, что считаете нужным, разве не так? Я вам не мешаю.

 — Конечно не мешаете — вы просто вырезаете мои лучшие пассажи, — рецензент прошелся по кабинету и встал за спиной редактора. С воплем отчаяния он ткнул пальцем в рукопись, лежащую на столе. — Господи, неужели вы вычеркнули и этот абзац? Его-то за что? В нем нет даже намека на оскорбление. Речь идет всего лишь о...

 — Послушайте, Тодхантер. Вот что пишет Байл: «Будь этот роман первым литературным опытом мистера Феркина, это обстоятельство могло бы хоть как-то оправдать словесное недержание, эти помпезные потоки слов, перенасыщенные клише, как крем комками, поскольку они означали бы только одно: что автор еще не научился пользоваться орудиями своего ремесла. Однако к шестому роману мистеру Феркину следовало бы, по крайней мере поверхностно, ознакомиться с английской грамматикой. Что касается содержания, если этот многословный поток и имел некий скрытый смысл, то отыскать его мне не удалось. Возможно, кто-нибудь из моих коллег, на которых произвела впечатление способность мистера Феркина распускать розовые слюни, разглагольствовать до бесконечности, но так ничего и не сказать, снискавшая столь щедрые похвалы его ранним книгам, соблаговолит разъяснить, с какой целью они написаны. Или эта тайна известна только издателям мистера Феркина?» А он утверждает, что здесь нет ничего оскорбительного! Как вы поступили бы на моем месте?

Мистер Тодхантер улыбнулся смущенно и чуть виновато.

 — Пожалуй, чересчур откровенно...

 — Вот именно! — подхватил Феррерз и перечеркнул злополучный абзац двумя жирными синими крестами.

Рецензент, человек вспыльчивый и несдержанный, в ярости топнул ногой.

 — Ничего не понимаю! Проклятье, Тодхантер, вы должны были поддержать меня! Конечно это звучит чересчур откровенно. А почему бы и нет, черт побери? Кто-то давно должен был сказать о Феркине всю правду. Его репутация чудовищно, нелепо раздута. Никакой он не талант — наоборот, бездарность! А хвалебные, приторно-сладкие рецензии критики строчат лишь потому, что одной половине не хватает терпения одолеть его словоизвержения, вот они и предпочитают хвалить, а не критиковать, а вторая половина убеждена: чем длиннее роман, тем гениальнее его автор, поэтому они не обращают внимание на тех, кто способен в четыре раза короче выразить те же мысли. Или же рецензентам известно, что читателям нравятся увесистые тома, вот они и именуют словоблудие талантом. Черт возьми, когда же наконец лопнет этот мыльный пузырь?

 — Все это прекрасно, дружище, — перебил Феррерз, которого не впечатлила эта вспышка, — но зачем прибегать к таким радикальным мерам? В конце концов, чтобы уничтожить мыльный пузырь, вовсе не нужен топор мясника. А если я опубликую вашу рецензию без купюр, на следующее утро в редакцию придет дюжина укоризненных писем от чувствительных пожилых дам — о том, как некрасиво нападать на бедного мистера Феркина, который так усердно трудится над своими книгами и не сделал нам ничего плохого, и с просьбами призвать к ответу своекорыстного, жестокосердного рецензента.

 — Но я не преследую никаких корыстных целей! — вскипел рецензент.

 — Я-то знаю об этом, — отозвался Феррерз, — а они — нет.

Мистер Тодхантер наугад выхватил из шкафа книгу и на цыпочках выбрался из кабинета. Уже закрывая дверь, он услышал за спиной взволнованный голос мистера Байла:

 — Прекрасно, я увольняюсь! К черту ваших пожилых дам! Я не намерен потакать им. Если от меня требуют откровенной лжи, я увольняюсь!

Эти слова ничуть не встревожили мистера Тодхантера. Мистер Байл увольнялся с завидной регулярностью — каждую среду, если случайно заставал редактора в процессе правки его рецензий. Если же этого не происходило, он забывал, что именно писал и не возмущался. А если возникали затруднения, то убедительные и проникновенные объяснения Феррерза, как трудно найти рецензента, достойного «Лондон ревью», да еще за такой короткий срок, неизменно смягчали сердце мистера Байла, и он соглашался поработать еще одну неделю, после чего все начиналось заново. Литературному редактору в первую очередь необходим такт. Во вторую и третью — тоже.

Мистер Тодхантер проявлял неожиданную ловкость и хитрость. Ему хотелось подробнее разузнать об увольнении Огилви, и хотя Феррерз отказался говорить о нем, мистер Тодхантер уже знал, кто посвятит его в эту тайну. Поэтому он направился прямиком в кабинет помощника редактора. Лесли Уилсон был общительным молодым человеком с твердым намерением оставить след в литературе. Кабинет он делил с музыкальным редактором, но того часто не было на месте. Приглашение мистера Тодхантера выпить чаю в ресторане на верхнем этаже того же здания Уилсон принял с отрадной готовностью. Юный Уилсон мало к кому питал уважение, если не считать Феррерза и главного редактора, но мистер Тодхантер с его манерами старой девы и неизменной педантичностью производил на Уилсона глубокое впечатление. Впрочем, мистер Тодхантер, которого несколько тревожили компетентность и молодость Уилсона, был бы изумлен, узнав об этом.

Они вышли из лифта, мистер Тодхантер разместил на жестком стуле свои слегка прикрытые плотью кости. Официантке он уверенно заказал китайский чай, указав точное количество ложек заварки на чайник — и ни ложкой больше. Уилсон охотно согласился заказать те же блюда и напитки, что и мистер Тодхантер. Затем они в течение восьми минут изучали меню и обсуждали его. Наконец мистер Тодхантер мимоходом упомянул фамилию Огилви и был вознагражден мгновенной ответной реакцией собеседника.

 — Это позор! — с жаром выпалил юный Уилсон.

 — Вы правы, но почему его уволили так неожиданно? — Мистер Тодхантер осторожно разлил чай и передал сахарницу гостю. Было еще рано, весь зал оказался в их распоряжении. — Я думал, его компетентность бесспорна.,.

 — Да, это так. Огилви — один из лучших авторов, каких когда-либо видел наш журнал. Но его уволили не по профессиональным причинам.

 — Господи, тогда за что же?

 — О, все это продолжение одной и той же игры. Огилви вышвырнули, потому что он не стал заискивать перед Фишером.

 — Перед Фишером? Не припоминаю... Кто он такой?

 — Мерзкий тип, — без обиняков заявил помощник литературного редактора. — Таких мерзавцев еще поискать! Его настоящая фамилия — Фишманн. Сейчас он заваривает у нас нешуточную кашу.

В ответ на расспросы мистера Тодхантера Уилсон выложил всю историю. Она оказалась весьма неприглядной. Недавно «Лондон ревью» перешел от добродушного и терпимого сэра Джона Верни к лорду Феликсбурну, главе «Объединенной периодики». Лорд Феликсбурн верил в энергию и напор, но ему хватило ума понять, что одно из самых ценных достоинств «Лондон ревью» отсутствие вульгарности, превалирующей в английской прессе, поэтому он одобрял прежнюю политику, стремление найти золотую середину между помпезным занудством «Спектейтора» и развязностью, свойственной популярным версиям американских таблоидов. Лорд Феликсбурн действительно понимал, что именно политика обеспечивает «Лондон ревью» на редкость высокие тиражи, привлекая читателей, еще не утративших порядочности, но утомленных чересчур напыщенным тоном субботних утренних газет.

Однако этого для лорда Феликсбурна было слишком мало. Политика требовала продолжения, однако те, кто проводили ее, должны были либо уйти, либо измениться. На Флит-стрит говорили, что работа в «Лондон ревью» работа на всю жизнь. Здесь никого никогда не увольняли, административные взыскания были считанными, служащим доверяли. Именно это положение вещей хотелось изменить новому владельцу. Лорд Феликсбурн знал, что угроза немедленного увольнения при первой же, самой незначительной ошибке, заставляет любого журналиста становиться на цыпочки. Он не был злым человеком, но искренне верил, что журналисту положено балансировать именно на цыпочках, а не вольготно опираться на более удобную часть тела. Придя к власти в компании, он посвятил этому вопросу свою тронную речь перед сотрудниками «Лондон ревью». По-видимому, ему и в голову не приходило, что ежедневная газета и серьезный еженедельник — далеко не одно и то же.

Сотрудники «Лондон ревью» не испугались. Они знали свое дело и понимали, что работают так же добросовестно, как сотрудники любого другого еженедельного журнала — и, по общему мнению, даже лучше. Владельцам свойственно иногда припугнуть тех, кто от них зависит; но тираж неуклонно рос, журнал пользовался безупречной репутацией в Европе, землетрясения случались в Патагонии, но не в тихой редакции «Лондон ревью». Сотрудники журнала ошиблись. Добряк лорд Феликсбурн не рискнул собственноручно руководить изгнанием, поэтому за кругленькую сумму выписал из США мистера Изадора Фишманна и наделил его всей полнотой власти. В подчинении у Фишманна оказалась вся компания «Объединенная периодика». Не пробыв на новом месте и недели, мистер Фишманн проявил рвение, уволив самого редактора «Лондон ревью».

Юный Уилсон был совершенно беспристрастен. Он великодушно признал, что старине Винсенту давно было пора на покой. Редактор журнала был пережитком журналистики викторианской эпохи, он безнадежно устарел, стал объектом шуток. Но по всей справедливости лорду Феликсбурну полагалось бы убедить старика подать в отставку, а потом назначить ему солидную пенсию, а не вышвыривать его из редакции, как сделал Фишманн, с чеком на сумму, равную годичному жалованью. На вопрос о том, почему он отказал Винсенту в пенсии, Фишманн ответил, что старику чудовищно переплачивали в течение долгих лет, поэтому он наверняка накопил столько денег, что ему с лихвой хватит до конца его дней. В сущности, так и обстояло дело, но это никого не касалось. Солидная пенсия редакторам, покинувшим пост по причине старости (а по другим причинам из «Лондон ревью» еще не уходил ни один редактор), была одной из журналистских традиций. Сотрудники заволновались. Однако их недовольство не шло ни в какое сравнение со смятением, воцарившимся в редакции в последующие три месяца: временами оно переходило в панику, ибо увольнения стали таким же частым явлением, как примулы в Девоне. На Флит-стрит обрушилась буря, и сотрудники «Объединенной периодики» бросились врассыпную, как разлетается табачный пепел под лопастями электровентилятора.

По мнению юного Уилсона, вся беда, которая с каждой минутой становилась все очевиднее, заключалась в том, что Фишманн ни в коей мере не подходил для должности, на которую он был назначен. Юный Уилсон признавал, что слегка взбодрить сотрудников «Лондон ревью» — превосходная мысль, а переход к более конкретной политике был необходим, чтобы предотвратить разрастание редакционного болота. Но Фишманн разошелся вовсю. Власть вскружила ему голову, он принялся увольнять людей налево и направо, и не только по причине никчемности или непродуктивной работы, но и малейшего проявления независимости. Ситуация достигла такой критической точки, что любая бездарность могла стать редактором одного из периодических изданий компании, если была готова примкнуть к лизоблюдам Фишманна, а признанным талантам приходилось покидать свои места, если они хотели по-прежнему оставаться независимыми. Не требовалось даже враждебности: тот, кто нехотя прикасался к шляпе, здороваясь с Фишманном в коридоре, уже рисковал быть уволенным в двенадцать часов, будь он хоть самым известным журналистом Флит-стрит.

 — Не могу поверить, что такое происходит здесь, — заявил мистер Тодхантер. — Конечно, я слышал о том, что творится в редакциях популярных газет, но здесь, в «Лондон ревью»!...

 — Спросите Феррерза, спросите Огилви, да кого угодно, — предложил Уилсон.

 — Феррерза я уже спрашивал, — признался мистер Тодхантер, — но он отказался отвечать.

 — Само собой! — Уилсон обворожительно улыбнулся. — Феррерз считает, что лучше держать свое мнение при себе. К тому же он просто не мог говорить начистоту в присутствии Байла. Байл слишком уж болезненно воспринимает все, что он называет «абстрактной справедливостью», — проявил терпимость Уилсон, уже успевший поделиться своим мнением по вопросам исключительно практической несправедливости.

Подобная мысль посетила мистера Тодхантера, пока он рассеянно размышлял о справедливости, которая, конечно, может быть не только абстрактной, но и практической, как и несправедливость.

Мистер Тодхантер был расположен к Уилсону. Одним из его излюбленных удовольствий по средам было стоять в углу и виновато посмеиваться, наблюдая, как на Уилсона, которому пока недоставало авторитета Феррерза, наседает разъяренный Байл, желая узнать, почему его отборнейшие обличения опять были вычеркнуты, или обвиняя сотрудников редакции в растаскивании романов, на которые он давным-давно собирался настрочить рецензию. Беспомощные увиливания Уилсона «полно вам, не преувеличивайте!» доставляли ему злорадное удовольствие, поскольку юноша еще не овладел жизненно необходимым искусством убедительного уклонения от прямых ответов. Именно поэтому мистер Тодхантер был склонен верить оценке ситуации, услышанной от Уилсона, и эта оценка встревожила его. Происходящее было чуждо самой атмосфере «Лондон ревью», ибо мистер Тодхантер, как и все прочие сотрудники, особенно гордился репутацией и традициями журнала и тем, что он служит в нем.

 — Боже мой, боже мой... — бормотал он, и на его костлявом личике отражалось беспокойство. — Неужели лорд Феликсбурн не знает, что творится в редакции?

 — И знает, и нет. Он дал этому мерзавцу полную свободу действий, и тот вряд ли пожелает расставаться с ней.

 — Но если на время забыть о несправедливости, если все так плохо, как вы говорите, последствия должны быть ужасны, верно? Не представляю, где все эти люди будут искать работу. А ведь у многих есть жены и дети, как у Огилви!

 — Это-то и есть самое худшее из последствий! — почти вскричал Уилсон. — Половине уволенных вообще не светит найти новую работу — они слишком стары. Возможно, Огилви еще повезет, ведь он пользуется известностью, но сомневаюсь, что он отважится начать поиски. Повторяю, потрясение было слишком сильным.

Мистер Тодхантер кивнул. Внезапная мысль посетила его и была такой отчетливой, что у него перехватило дыхание, и он вспомнил про аневризму, о которой совсем забыл за последние десять минут сильных эмоций.

 — Имейте в виду, — продолжал Уилсон, — я не говорил, что были уволены только те, кто никак не заслуживал подобного обращения. Отсутствия одного-двух из них редакция даже не заметит. Но остальные десять...

 — Неужели так много? — рассеянно переспросил мистер Тодхантер. Он размышлял, как воспринял бы юный Уилсон известие о том, что через три-четыре месяца его собеседника уже не будет в живых. Мистер Тодхантер испытал нелепое желание исповедаться и насладиться бесхитростным сочувствием Уилсона.

 — Даже больше. И еще дюжина со страхом ждет увольнения. Армстронгу все равно. Фишманн назначил его редактором, и он дочиста вылизывает ему ботинки каждое утро, являясь в кабинет. Для нас это неслыханно. Боже милостивый, мы вдруг превратились в редакцию какой-нибудь «Дейли уайр»!

Мистер Тодхантер вытянул шею вперед и впился взглядом в лицо юноши.

 — А если избавиться от самого Фишманна?

Уилсон хрипло рассмеялся.

 — Это невозможно. Уволить его может только он сам, а он этого ни за что не сделает.

 — Предположим, серьезная болезнь вынудит его оставить службу. Кого тогда назначит лорд Феликсбурн на его место — может, кого-нибудь еще похуже? — спросил мистер Тодхантер, вспомнив о Гитлере и политических движениях, время которых еще не прошло.

 — Хуже уж некуда, — отозвался Уилсон. — Но если серьезно, Феликсбурн не стал бы жалеть о нем. Так или иначе, я твердо убежден, что никого другого на эту должность он не назначит. Мы опять будем предоставлены сами себе. Без Фишманна Армстронг долго не продержится. Когда же «Лондон ревью» возглавит порядочный человек вроде Феррерза, мы опять станем такими, как прежде.

 — Вроде Феррерза?

 — О да, следующим редактором будет он. Он давно значится первым в списке кандидатов на эту должность, а Феликсбурну хватает ума ценить опытных сотрудников. В сущности, Феррерз может стать и главным редактором всей компании. Вот почему его не уволили, как остальных, хотя он наотрез отказался пресмыкаться перед этим мерзавцем. И это, — чистосердечно признался Уилсон, — единственная причина, по которой я до сих пор не уволен: в первую же неделю я высказал Фишманну все, что о нем думаю, а Феррерз спас меня. Только Богу известно как!

 — Если Феррерза назначат главным редактором компании, — осторожно спросил мистер Тодхантер. — он позаботится о тех, кто был несправедливо уволен?

 — Разумеется! — возмутился юноша. — Феррерз — порядочный человек. Первым же делом он снова возьмет их на работу. Мало того, Феликсбурн разрешит ему сделать это.

 — Ясно... — задумчиво кивнул мистер Тодхантер. — А эти приказы об увольнении... их рассылают в любое время или в определенный день?

 — По утрам в субботу, а что?

 — Да так, ничего, — пожал плечами мистер Тодхантер.