Неон, она и не он Солин Александр

45

Она предупредила Феноменко, что в апреле уйдет от него, и он отнесся к ее сообщению на удивление спокойно. Запамятовав скандальное прошлое, их отношения ровно катились по рельсам параллельных интересов. Он избавился от надоевшей ему Лидии и взял свежую наложницу, а потому пожелал, чтобы Наташа подготовила ее перед уходом насколько возможно.

Зима в этом году была хороша – слабоморозная, со снегом, и в выходные они выезжали за город, где по вечерам ворковали у камелька, понемногу обретавшего все признаки семейного очага. Тонко чувствуя ее настроение, он умел вовремя замолчать с тем, чтобы в нужный момент оживиться. Ее статус окольцованной, но все еще свободной жар-птицы заставлял охотника быть предельно осторожным. И совершенно напрасно, потому что про себя она уже решила, что непременно выйдет за него замуж, даже если дорогу ей вздумает перебежать майский жук Володиной породы. Оба относились к своему сожительству, как к короткому, мощному трамплину, призванному крутым ускорением катапультировать их на седьмое небо семейного счастья. В таком убеждении они прожили январь и февраль, и всё различие между ними, как и прежде, заключалось лишь в том, что тот высший восторг, какой возникает при акте любви, у него длился до следующего акта, у нее же растворялся в деловитой суете.

Вечером первого марта ей вдруг неистово, невыносимо, нестерпимо захотелось замуж. Он готовил ужин, и она, бесцельно слоняясь по кухне и рассеянно касаясь всего, что попадало под руку, собиралась с духом, чтобы дать, если можно так выразиться, решительный бой его нерешительности.

– Долго еще? – спросила она, заглядывая зачем-то в чайник.

– Уже скоро, потерпи. Хочешь, я сделаю тебе бутерброд? – откликнулся он, взглянув на настенные часы.

– Нет, я хочу знать – долго еще ты собираешься шантажировать меня миной замедленного действия?

– О чем ты, Наташенька? – удивленно развернулся он к ней, оторвавшись от доски, на которой резал лук.

– Когда мы, наконец, пойдем подавать заявление?

– Но мы же договорились – сразу после праздника! – укоризненно напомнил он.

– Не хочу после праздника! Хочу завтра! Хватит заботиться о моем благе! Мое благо – это ты! – стояла она перед ним с упрямым лицом. Он смутился и неожиданно легко сдался:

– Хорошо, завтра, так завтра! В конце концов, я и сам этого хочу…

– Вот и замечательно! – кинулась она к нему на шею, и он едва успел развести испачканные луковыми слезами руки.

– Димочка, я так устала ждать, ты не представляешь! – пожаловалась она, прижимаясь горячей бархатной щекой к его сухой покалывающей щетине. И затем жарко прошептала ему на ухо: – Не нужен мне никто, кроме тебя!

Их приподнятому настроению не хватило вечера, и пришлось занять у ночи два часа. В перерывах между тремя триумфами, из которых последний был особенно бурным и упоительным, они горячо и прочувствованно шептались.

– Ах, как тебе не повезло с невестой: ты не увидишь меня в белом свадебном платье! – огорчалась она.

– Наташенька, ты же знаешь – фата не гарантирует семейное счастье…

– Знаю, Димочка, ох, как знаю! И уже знаю, какую сделаю себе прическу!

– У тебя есть пожелания насчет свадебного подарка невесте от жениха? Только не стесняйся!

– Если уж без этого никак нельзя…

– Никак…

– Тогда что-нибудь скромное…

– Я знаю, что подарить. На всю жизнь тебе и нашей дочери…

– Так я и знала – опять бриллианты…

– Да, они, вечные ценности…

И поцелуи, поцелуи, поцелуи… Это ли не любовь? Ему казалось, что то, в чем она не решается признаться вслух, молчаливо и неутомимо твердит ее драгоценное податливое тело…

– Что ты думаешь о венчании? – осторожно спросил он.

– Знаешь, Димочка, если бы ты спросил меня об этом десять лет назад, я бы, может, и клюнула. Но не теперь, нет, не теперь. И потом, я считаю, что венчание у нас здесь, в сердце. Ты меня любишь, и это для меня важнее всех обрядов…

Ну, как тут не поцеловать ее дивную, разумную головку!

И последнее, самое важное:

– В заявлении надо указать, кто какую фамилию хочет носить… – просветила она его.

– И?..

– Я понимаю, что должна взять твою, но мне так жалко расставаться с моей…

– смиренно склонила она голову ему на грудь.

– Тогда будешь Ростовцева-Максимова!

– А что! Звучит! – обрадовалась она.

Вот тут и последовал тот самый третий триумф – бурный и упоительный…

Чтобы избежать очереди и приблизить долгожданное событие, решили регистрироваться в ЗАГСе – здесь же, на Васильевском. Правда, на следующий день там после воскресных торжеств наводили порядок, отчего они попали туда только во вторник, зато он заранее смог оплатить госпошлину.

Была оттепель, и снег на улицах тихо таял, как их сердца. Они добрались до места и, прижавшись друг к другу калачами рук теснее обычного, направились к заветному зданию. Их записали на четвертое апреля, и начался отсчет суматошных дней. Был составлен список пронумерованных забот, которые, как косточки торжественного события должны были постепенно обрасти плотью пометок, исправлений и дополнений. Новость мгновенно облетела подруг, и вечерами она с особым удовольствием перемывала с ними эти самые косточки, извлекая из коллективного опыта все новые и новые заботы и пополняя ими список, отчего торжественная конструкция будущего праздника тяжелела на глазах.

В первую очередь обсуждались ее платье, белье, чулки, туфли – то есть то, что будущий муж с особым волнением будет снимать с нее в брачную ночь. Затем прическа, макияж, маникюр, их кольца, ее украшения, галстук жениха, музыкальная окантовка регистрации, цвет и полоска женихова пиджака, меню и все то, что собранное воедино и оживленное коллективным сердечным волнением покончит с ее затянувшимся состоянием блуждающей звезды и выведет вместе с ее спутником на семейную орбиту.

– Только тринити! – важно наставляла Юлька. – Сейчас все приличные люди носят тринити!

– Есть чудный фасон! – восклицала Ирка по поводу платья. – Очень миленькое платьице! Я тебе сброшу ссылку!

– Нет, нет, не вздумай! – решительно возражала Светка. – Ни до каких колен! Ты что, с ума сошла? Только до пола! И скромный лиловый цвет. Ну, или бежевый. И голые руки и плечи. Ну, и что, что похоже на свадебное? Ты же, в конце концов, замуж выходишь, а не на вечеринку идешь!

– Наташенька, послушай меня – не забирай в кичку, а подними от висков, забери на затылке и спусти крупными прядями на плечи! Ну, и там, несколько жемчужных заколочек в форме цветочков разбросай… – проникновенно советовала Дина.

– Ой, Наташенька, ты что ни наденешь, все тебе будет к лицу! – привычно восхищалась Мария.

Розовые, голубые, парчовые, шелковые, платиновые, бриллиантовые подробности сладкой музыкой волновали ее душу. Вечерами она спешила поделиться ими с женихом.

– Вот, послушай, что мне сегодня сказала Светка (Ирка, Юлька, Дина, Мария, Ирина Львовна)!

Он внимательно слушал, улыбался, вставлял где надо слово, что нужно принимал к сведению. Его обращенное к ней лицо, которое в другое время от привычного для него избытка нежности казалось ей простоватым и даже, прости господи, глуповатым, в минуты умственных трудов преображалось. Глаза его слегка прищуривались, как у первоклассного шахматиста, который, пожевывая губы, ждет, когда глубины мозга выбросят на поверхность единственно правильный ход, чтобы встретить его чуть заметной иронией тех же губ. Это и было его истинное лицо – умное, зрелое, проницательное, убедительное и благонадежное. В такой момент взор ее, как сказал бы поэт, туманился нежностью и умилением: подумать только – это и есть ее суженый! Тот самый возникший неизвестно откуда мужчина, с которым она намерена провести не такой уж и маленький остаток жизни! А если бы она его не встретила?

Десятого марта ему неожиданно позвонила Галка. Она хотела лишь узнать, как он поживает. Он ответил, что у него все хорошо, извинился и с запозданием поздравил ее с прошедшим праздником. Он, видите ли, помнил и хотел ей позвонить, но не смог. Она отмахнулась и спросила, будет ли он в городе в день своего рождения – она хотела бы его поздравить. Да, конечно – он никуда не собирается уезжать и будет рад ее звонку, сообщил он, чувствуя легкое раздражение от ее частого и неуместного после двадцати лет разлуки внимания. В следующий раз он обязательно объявит ей, что собирается жениться. Хорошо еще, что в этот момент рядом с ним не оказалось невесты.

Через три дня поехали за платьем. В свадебном салоне Наташа недолго примеривалась и почти сразу вышла к нему в длинном, серебристо-голубовато-лиловом атласном одеянии. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы согласиться с ее вкусом. Платье тонким образом соединяло в себе целомудрие и соблазн. Исполненное не без тайного влияния эллинов, оно ровными гладкими складками струилось от пояса в пол, волнистым занавесом укрывая сцену, на которой им в первую брачную ночь надлежит разыграть мистерию, посвященную Гименею. Бюст живописно, туго и современно морщинился, и голубая брошь розочкой уселась на то место, где под испещренными мелкими складками бюстгальтером сходились теснящиеся полушария груди. Лямочки, вырастая от подмышек, истончались на матовых гладких голых плечах, которые в союзе с такими же гладкими тонкими руками и овалом груди приглашали возбужденных мужчин вообразить все остальное. Ожившая скульптура богини, да и только! Она прошлась, добавив к перечисленному отливающиеся благородным блеском слепки ее бедер.

«Боже мой, настоящее сокровище! Она сама не знает себе цены! И что же – я награжден ею или наказан? Если награжден, то за что? А если наказан, то за что?» – думал он, улыбаясь восхищенно и растерянно.

Он сразу же заметил, чего не хватает в наряде: следовало купить браслет, серьги и колье сверкающей бриллиантовой породы и заменить эту безвкусную голубую брошь.

Вечером она снова надела платье и разглядывала себя, то распуская волосы, то забирая вверх, меняя сережки и прикладывая колье. Он добился разрешения сфотографировать ее на свой мобильный телефон, и она в нетерпеливом полуобороте прислонилась к стене, заведя согнутую руку за спину и расслабив другую. Одно ее колено разгладило голубоватую складку, и скрученные волосы закрыли дальнее плечо. «Я сейчас не готова, я всего лишь заготовка!» – говорило ее недовольное принуждением лицо.

Фотографией этой он украсил свой телефон и компьютер.

Через два дня они купили кольца и тем самым миновали веху особого значения на том осыпанном сахарной пудрой пути, что венчался хрустальным храмом их брачных уз. По его настоянию кольца были выбраны самые дорогие – гладкие, золотые, трехцветные.

В течение следующей недели он приобрел серьги, браслет и колье, в которых бриллиантов было больше, чем белого золота. Кроме этого была куплена выпуклая брошь, сияющая, с какой стороны ни взгляни, алмазами и голубыми топазами. Он с легким сердцем заплатил за украшения сто пятьдесят тысяч долларов и собирался украсить ими невесту в день свадьбы.

Надо сказать, март вышел на редкость приподнятым и взволнованным. Каждый день приближал заветную дату и усиливал нетерпение, отчего невеста становилась все ближе и ласковее, так что, казалось, вот-вот грянет ее признание, и сбудутся его легкие и сладкие, как воздушная кукуруза мечты!

Призрак дежавю не витал над ней: она воспринимала предсвадебные хлопоты, как первородные, а вовсе не как повторные. Все обновки примерялись, и эти примерки отдавались в ней приятным замирающим волнением. Уже было куплено и ждало своего часа все то, что слетит с нее, когда они останутся вдвоем. И пусть в этом не будет тайны, но будет скрытое значение: брачная ночь станет ее последней стерильной ночью – на следующий день она перестанет принимать таблетки и будет возрождаться для новой, третьей жизни. Уже были куплены трехнедельные путевки в Эйлат, и по ее расчетам выходило, что зачатие произойдет именно там. И в том, что это случится в пределах Святой земли, она видела особый знак судьбы.

За неделю до его дня рождения она придумала, как избавить его от остатков страха. Возможно, методы ее напоминали аврал на строительстве важного объекта, который непременно нужно сдать в срок, но других в ее распоряжении пока не было. Вернувшись вечером с работы и стараясь выглядеть как можно естественней, она чуть ли не с порога оживленно объявила:

– Ты представляешь, я сегодня встретила похожего на Володю человека и даже не встрепенулась – ну, вот нисколечко! Ты представляешь?

Он внимательно посмотрел на нее, и она поспешила его обнять, чтобы спрятать лицо за его плечом. Он не стал ее спрашивать, как и где это случилось, и прочие подробности, а просто сказал:

– Вот и хорошо, вот и прекрасно! – и гладил ее по спине.

Конечно, чтобы по-настоящему вылечить его, ей следовало признаться ему в любви, и она признается, обязательно признается! Пусть даже не вполне искренне и авансом, но она скажет, что любит его. Скажет в их счастливую брачную ночь, в томной изможденной тишине, после того, как истерзает себя исступленными стонами их первого супружеского акта. И если покривит душой, то совсем чуть-чуть, потому что знает – она на верном пути!

С виноватым недоумением взирала она из марта на свое сентябрьское помрачение, не зная еще, что любое событие, являясь плодом предыдущих деяний, само порождает новые события, и таким образом не кончается никогда, заставляя нас влачить за собой бесконечные причинно-следственные цепи…

46

Перед тем как стремительно и ожесточенно ввергнуть свои матримониальные планы в кому, они успели отметить его очередной день рождения.

Тридцатого марта, за пять дней до свадьбы они пригласили к себе на Московский Юрку и Татьяну и, наскоро поздравив хозяина, чье сорокадвухлетие палеонтологического интереса не представляло, устроили смотр предсвадебной готовности. Само событие виделось им таким ясным и неотвратимым, и было так близко, что, казалось, продень руку сквозь тонкую кисею сегодняшнего дня, и можно потрогать кружевную пену его одежд.

Обсудив общую, бесполую, так сказать, часть грядущей церемонии, будущая хозяйка увела жену будущего свидетеля на кухню, где и задала корм ее ахающему любопытству, меньше всего желая возбудить зависть. Но жена будущего свидетеля цепко и настойчиво выуживала из нее детали, позволяя себе самой решать, насколько они пикантны и уместны. Она, например, очень хотела знать, что молодые собираются предпринять, чтобы сделать брачную ночь незабываемой.

– А что тут особенного можно предпринять? – простодушно удивилась Наташа. – У нас с Димой и без того все хорошо…

– Ну, не скажи! – щурилась гостья. – Ведь есть вещи, которые уместны только в браке!

– Например?

– Ну, много чего… Ну, например, поцеловать его… Ну, ты понимаешь, куда! Свадебный подарок, так сказать… – отвечала Татьяна, раздувая ноздри.

Приятным здесь было то, что гостья не допускала мысли (или делала вид), что Наташа и ее жених могли заниматься этим раньше.

– Ну, не знаю… – расчетливо помялась Наташа. – Надо подумать… Но мне все-таки кажется, что в брачную ночь это не слишком романтично…

Странное представление Татьяны о браке, как о лицензии на порок покоробило Наташу. Татьяна же, ни с того, ни с сего заговорила о своей сексуальной эволюции, больше похожей на медленное разложение выброшенной на берег медузы, чем на благовонное тление драгоценного женского целомудрия. Гостью развезло на подробности, и хозяйка неожиданно услышала такое, отчего ей порой хотелось заткнуть уши. Жена будущего свидетеля, не краснея, делилась опытом, которого у Светки не было и в помине! Среди скользких и потных предметов экспозиции попадались крайне унизительные. Например, эпизод, когда пронырливый весельчак будущего свидетеля, побывав в содомской пещере своей жены… Ох, нет, увольте от подробностей, иначе ее стошнит! Борясь с отвращением, Наташа не выдержала и воскликнула:

– Фу, какая гадость! Не понимаю, как ты можешь этим заниматься!

– Молча! – отвечала Татьяна. – Ты что думаешь, я сразу до этого дошла? Ничего подобного, любимый муж приучил! Все они такие – сначала тихие и почтительные, а потом как с цепи срываются!

И переждав хозяйкину гримасу, добавила:

– Кстати, Дима у нас в этом деле большой знаток!

– Откуда ты знаешь? – болезненно воскликнула Наташа.

– Муж говорил. Ведь это Дима его всему научил… А разве он тебе еще не показывал? – сверкнули невинным коварством желто-зеленые кошачьи глаза.

Сдерживая брезгливое негодование, Наташа кое-как дотянула до конца приема, а когда они остались одни, улеглась на диван и отвернулась. Ему пришлось приложить усилия, чтобы разговорить ее.

– Наташенька, радость моя, что случилось? – присев с краю и не решаясь ее трогать, спрашивал он.

Она долго не отзывалась, а когда повернулась к нему, то сказала:

– Твоя Татьяна сегодня рассказала о себе такие ужасные вещи, что я не знаю даже, что и думать…

– Что за вещи? – заволновался он.

– Это касается их дел в постели… Ужасные, развратные вещи! Даже вспоминать не хочу! Но самое ужасное, что она сказала, будто это ты занимался образованием ее мужа, учил его всей этой гадости… Значит, вся эта гадость ждет и меня?

– Наташенька! – задохнулся он, вытаращив глаза, в которых испуга было больше, чем негодования. – Она что, сдурела?! Никого и никогда я не учил никаким гадостям, вот тебе крест святой! О, господи, этого еще не хватало!

Он передохнул и продолжил:

– Юрка, конечно, хороший парень, но большой любитель порнухи – он сам кого хочешь научит! Ну и дура, эта Танька!

– Тогда не понимаю, зачем ей это было нужно, – нахмурилась она. – Если бы я не знала, то снова подумала бы, что ты с ней спал…

– Наташенька, Христом богом клянусь – не спал я с ней! – возопил жених, рухнув перед диваном на колени.

– Значит со зла. Значит, ревнует тебя жена твоего лучшего друга и не хочет, чтобы ты мне достался! Если так, то она сильно просчиталась: никто теперь тебя у меня не отнимет!

И подтянувшись к его возбужденному растерянному лицу, поцеловала:

– Все хорошо, успокойся…

47

Наутро он проводил ее на работу, договорившись заехать туда вечером, чтобы отправиться к ней на Васильевский, а через час ему позвонила Галка, и третий акт неоновой оперы, такой же нелепый, как и надрывный начался.

– Здравствуй, Димочка, с днем рождения тебя! – услышал он и откликнулся с натужной бодростью:

– А-а, Галчонок! Спасибо! Как ты там?

– Ничего… – замялась Галка и вдруг сообщила: – А я сейчас в Питере, на Московском вокзале… Не хочешь встретиться?

– Как – в Питере? А что ты тут делаешь? – не удержался он от пугливого недоумения.

– Проездом… Вечером домой.

– И Санька с тобой?

– Нет, я одна…

– Как – одна? Почему одна?

– Так получилось…

– Ну, ты подумай, какая смелая! – соображал он, как ему быть. – Да, Галчонок, конечно, я приеду! Жди меня в большом зале возле памятника Петру Первому. Найдешь?

– Найду…

Он добрался до вокзала за полчаса. Сквозь сырой серый день, через привокзальную суету и маяту залов ожидания, через историю и модерн, через четыре революции и их окаянные последствия он проник в большой зал, похожий на гулкую прихожую дебаркадеров. Здесь, у подножия и на виду бронзовой строгости главного зачинщика бывшего и будущего российского абсурда зашарил он глазами по сторонам и, услышав за спиной: «Дима!», обернулся. Метрах в пяти от него, слившись с толпой ожидающих, стояла смущенная Галка. Дорожная сумка черной собакой прилегла у ее ног, а обтянувшая живот мягкая коричневая куртка приглашала к разговору об аистах и капусте. Он подошел и поцеловал ее в щеку.

– Вот это да! – бодро заговорил он. – Вы с Санькой, никак, рожать собрались!

Видно было, что она готовилась к встрече: подведенные глаза, тронутые помадой губы, пудра, бессильная против разгоревшихся щек и веснушек. Черты лица ее, нежные и беззащитные, как это бывает у некоторых женщин в положении, слегка оплавились под жаром беременности, взгляд был напряжен и улыбчив.

– Так получилось! – смутилась она, и глаза ее беспомощно забегали: – Пойдем где-нибудь присядем!

– Я хотел показать тебе город, потом мы где-нибудь пообедаем – там ты мне все и расскажешь!

– Нет, пойдем сначала присядем! – отмахнулась она.

Он подхватил ее сумку, они поднялись по ступенькам и попали в неуютный, обжитой сквозняками зал. Сели.

– Поздравляю! – покровительственно начал он. – Санька, небось, рад? Кого ждете – мальчика, девочку?

Она помялась и, отведя глаза в сторону, тихо сказала:

– Димочка, Санька здесь ни при чем… Это твой ребенок…

Улыбка медленно сошла с его лица, словно потерявший голос оратор с трибуны.

– Как… мой? – выдохнул он.

– Ну, ты помнишь прошлый год, осенью…

– Но ты же сказала, что ничего не будет… – пробормотал он.

– Я и сама так думала – ведь с Санькой у меня уже ничего не было…

– А почему ты не сделала… – растерянно начал он, но она вдруг выпрямила спину, расправила плечи, лицо ее приняло независимое выражение, и она спокойно и снисходительно перебила его:

– Успокойся. Мне от тебя ничего не нужно. Я просто приехала повидать тебя перед родами.

– Но Галка, это же глупость! Господи, какая глупость! – пришел он, наконец, в себя.

– Нет, Димочка, ребенок – это не глупость! Тем более, твой ребенок… – смотрела она на его скомканное, испуганное лицо.

– Ах, Галка, Галка! Что ты наделала! – не имея сил сердиться, проговорил он с тихим отчаянием.

– Димочка, успокойся! Я сейчас уйду, и ты про меня никогда больше не услышишь! – взяла она его руку. – Просто мне так захотелось увидеть тебя еще раз!

– Ты не понимаешь, – глухо сказал он, отнимая руку, – я как раз собрался жениться…

– Вот и хорошо, вот и хорошо! – оживилась она. – Конечно, женись! Обязательно женись! Тебе давно пора жениться! Ведь я всегда знала, что мы с тобой никогда не сможем быть вместе!

Он посмотрел на нее, ничего не сказал и отвел глаза.

– Ну, все, я пойду… – встала она.

– Куда ты? Сядь, – тускло осадил он ее.

Она послушно села.

– Санька знает?

– Он думает, что это его ребенок.

– Как так?

– Ах, Димочка! Ты что, не знаешь, как это делается? – усмехнулась она.

– Нет! Как-то не приходилось быть в положении рогоносца! – скривился он.

– Значит, тебе повезло… – убрала она неуместную улыбку.

Он посмотрел на нее и спросил:

– Уже известно, кто будет?

– Девочка! – улыбнулась она, виноватая и благостная, как золотая осень.

– Девочка… – эхом отозвался он. – Тетя Катя знает?

– Естественно…

– И что?

– А ничего! Она у меня понятливая!

– Вы, я вижу, там все понятливые… Почему мне раньше не сказала?

– Это мой ребенок! Тебе не обязательно было знать!

– А почему меня не предупредила, что собираешься приехать?

– Боялась, что ты не захочешь меня видеть…

– Да уж… – произнес он и примолк.

Маленькая круглая новость, со всей очевидностью проступавшая сквозь Галкину куртку, была на самом деле размерами с Гулливера и никак не желала укладываться у него голове, несмотря на все старания его вопросов-лилипутов. Доведя молчание до тягостного, он не нашел ничего лучше, чем задать вопрос, уместный полгода назад, а теперь выглядевший под стать его беспомощной растерянности:

– Слушай, а ты не боишься рожать в таком возрасте?

– Какие наши годы, Димочка! – с беспечной улыбкой тряхнула она головой.

Он взглянул на нее и вдруг испытал уважительное удивление перед ее спокойным мужеством, рядом с которым его растерянность выглядела безнадежно лилового женского рода. Поняв, что пора определиться, он спросил:

– Ты когда обратно?

– Сегодня в двадцать три пятьдесят пять.

– Тогда поехали, – решительно поднялся он.

– Куда?

– Ко мне домой. Посмотришь, как я живу. С матерью познакомлю. Побудешь у меня, а вечером я тебя провожу.

– Димочка, может, не стоит? Я и тут, на вокзале отсижусь…

– Галка, я хоть парень и городской, но не скотина! Ты что, всерьез думаешь, что я могу бросить ВАС на вокзале одних? Поехали!

И подчиняясь не до конца еще дошедшей до него правде своего интересного положения, он повел ее, неожиданную и опасную обузу, к машине. Она легко и ровно семенила рядом, поскольку срок был еще недостаточным, чтобы превратить ее походку в утиную. Когда уселись, она сказала:

– Какая у тебя красивая машина!

Сказала это, скорее, для того, чтобы нарушить его сосредоточенное молчание.

– Ерунда! – почти угрюмо откликнулся он, не глядя на нее.

– Димочка, прости меня, пожалуйста! – взмолилась она. – Ведь я же не знала, что ты собрался жениться! Конечно, мне не надо было приезжать, но мне так хотелось тебя увидеть – кто их знает, эти роды! Давай вернемся, и я подожду на вокзале от греха подальше!

– Сиди! – повернулся он к ней. – Сиди, Галка, не дергайся…

Женщины отличаются одеждой, но не взглядом. И сейчас, глядя в ее глаза, он видел Ирину, которая также отчаянно смотрела на него, ожидая его решения.

– Ты ни в чем не виновата… – смягчился его голос, и он, взяв ее руку, для убедительности поцеловал. Подумать только – у нее под курткой его дочь!

– Как она, не беспокоит? – спросил он, коснувшись ее живота.

– Не-ет, она у меня девушка смирная! – облегченно улыбнулась Галка.

– Хочешь, я покажу тебе город? Или сразу ко мне?