И в печали, и в радости Макущенко Марина

– Мне нужен был кадр!

– Какой ценой?

– Это моя профессия. Это нормально – рисковать жизнью ради кадра.

– Чушь! Это полный бред! Они вооружены, а вы – нет. Тот, за шлемом, не чувствует боли, его натренировали не испытывать сочувствия, он видит перед собой не людей, а мишени, а вы бросаетесь к нему и щелкаете его крупным планом? Это идиотизм!

– Это моя работа.

– Мне плевать на твою работу, поняла? Это глупый, неоправданный риск!

Он еще долго кричал, и я ему уже не отвечала. Через некоторое время он замолчал.

Опустился на пол в коридоре. Я уже там сидела. Хорошо боялся подходить к нам, со страхом сверкал глазами из угла.

– Он меня предупреждал.

– Кто? О чем?

– Вадим. Он позвонил неделю назад, после нашего выступления, и предложил встретиться. Я думал, что речь пойдет о том, что я должен тебя отпустить. Он, конечно, сказал пару слов об этом, но он не за этим меня позвал. Он видел ситуацию в стране и знал, что у тебя полетят тормоза. Это и раньше у вас было, да? – Юра не ждал ответа. Перевел дыхание и продолжил: – Он очень любит тебя. Он попросил меня присмотреть за тобой. Он меня предупреждал. – Юра спрятал лицо в ладонях.

– Так вот почему ты со мной ходил на протесты?

– И да, и нет, – сказал он, выждав с полминуты. Выпрямился, вытянул ноги. – В какой-то момент я поверил в необходимость этого всего, но когда ты с загипнотизированным взглядом схватила микрофон и убежала от меня… Я звал тебя, но ты не слышала.

– Прости.

– Нет. Я не смогу тебе этого простить, я не смогу забыть этого ужаса. Они неслись на тебя с дубинками и если бы не подмяли под себя, себе под ноги – то разбили бы тебе голову! Я не люблю тебя так, как он. Я не могу тебе позволить эти игры и регулировать поводок, чтобы ты отбегала то дальше от меня, то шла рядом, на коротком. Он знал о твоем безрассудстве и поэтому подсовывал тебе каждый раз новую работу, да?

– Да.

Мы замолчали.

– Юра, я буду осмотрительнее.

– Не обманывай себя. Ты бросила меня. Ты ушла и уйдешь опять, как только увидишь что-то новое, невиданное раньше, не снятое, не прощупанное. А мне нужна ты осознанная! Я не смогу всегда быть рядом. Я рискую опять вернуться домой и получить сообщение: «Дорогой, я забыла о тебе и ребенке. У меня – общественная жизнь. Я уехала». Маричка, мне весь этот безответственный патриотизм не понятен! Я против насилия и бездумной жестокости, но я не готов платить за мир такой ценой!

– Мне уйти?

– Да.

Вот оно. Я услышала. Я уже давно опустилась на пол, а теперь я опустилась и сердцем ниже плинтуса, ниже земли. Куда-то в темноту. Меня опять выпихнули из двери, точнее, я сама из нее выскочила, но здесь, за пределами дома – не было даже призрачного света. Глушь.

– Мне очень больно, но… – продолжал он, – ты должна решить и выбрать себе путь: такая жизнь или жизнь со мной, он или я.

– Мне не нужен Вадим!

– Но он знает, как с тобой справляться! Ты у него в синяках не ходила! А я не могу быть тебе нянькой! Ты нужна мне в помощь, а не…

– …не в обузу, – выдохнула я.

– Нет. Не это. Просто я не смогу так. Я не хочу жить в страхе за тебя и думать, что ты мечешься и рискуешь жизнью из-за того, что неудовлетворена своим положением. Из-за того, что я ничего, кроме любви, не могу тебе предложить!

– Чего ты хочешь?

– Ты должна уехать. На одну, может, даже на две недели. Из Киева, подальше отсюда.

– В ссылку?

– Как хочешь…

– Куда?

– Не к родителям. И не к подругам. Они будут убеждать тебя остаться со мной или с Вадимом. А я хочу, чтобы ты успокоилась: взяла свою работу, дописала выводы, взяла вышивание, собаку, погуляла по лесу и сама себе честно призналась в том, с кем ты хочешь быть. Ты знаешь, что я не смогу тебя надолго отпускать, и скорее всего обременю тебя детьми, и ты знаешь, что Вадим ждет твоего ответа до февраля. Реши сейчас: куда, с кем и как.

– Куда же мне ехать?

– У Олега есть дача под Киевом. Там уютно и тихо. И туда не ходит общественный транспорт. Прости, но я буду честным – я не верю тебе. Я отвезу тебя туда утром. Не нужно прощаться с Мишей. Он не отпустит тебя, а я не хочу, чтобы ты уезжала под его плач.

Мы с Хорошо стояли посреди комнаты. Дверь за Юрой закрылась несколько минут назад. Я слабо помню и дорогу, и вид дома снаружи, и окрестности села, в которое он меня привез. Изможденная, не спавшая двое суток, я растерянно пыталась осознать, что произошло уже, и что делать дальше? Не получалось даже заставить себя новое жилище осмотреть. Меня что, на самом деле отправили в ссылку? Бред какой-то… Или сон. Я села на диван напротив камина. «Тут дрова для камина, здесь еда, вот так переключать обогрев дома на подогрев воды, ты запомнила?» Я едва слышала его инструкции. Я легла на диван и уснула.

Сон для меня, однозначно – все. Бессонница, тем более вынужденная – пытка, выключающая способность мыслить и чувствовать.

Когда я проснулась, было темно. Сначала я испугалась, не понимая, где я. На мое встревоженное состояние отреагировал Хорошо. Подскочил к дивану. Видимо, он давно ждал моего пробуждения. Я посмотрела на часы: четыре.

– Гулять хочешь, малыш?

Я оделась, обулась и вышла с ним во двор. Было очень тихо и холодно.

Тут люди есть вообще? В темноте были плохо видны очертания соседних домов. Пес обследовал территорию, а я осталась на веранде, пытаясь изучить вопрос: «Как могло произойти так, что я на это согласилась?»

Значит, я проснулась, увидела в интернете побоище на Майдане, уехала поддерживать протестующих к монастырю, где и примкнула к ним больше, чем на сутки. Это я четко теперь понимаю, что я поехала поддерживать их, а Юра – меня. Я помню, как говорила: «Нужно заехать за едой для них», «Я остаюсь здесь на ночь», «Давай побудем до обеда?», «Ну надо еще и до вечера походить, чтобы провокаций не было, понимаешь?», «Давай, сходим на Банковую?» Он не понимал ничего, он просто делал то, что мне взбрело в голову. Мы пробыли там ночь, позавтракали в булочной, проходили по центру утро и день, встречая большое количество моих друзей, и нескольких Юриных пациентов, пообедали с моими подругами в ресторане, опять походили… А после кофе с чизкейком я прочла сообщения о провокациях на Банковой. И понеслась. Без камеры на тот момент, без удостоверения о том, что я «Пресса», без тормозов… Это правильно было сказано. Но ведь он мог быть моим тормозом? Он, видимо, смотрел и ждал, на что еще я могу быть способна в своем азарте. Увидел.

На Банковой у меня сработали рефлексы. Я увидела события и отреагировала на них естественным для себя образом. У меня никогда никого не было вот так, за спиной. Это я за спиной оператора – прячусь и руковожу одновременно. Складываю пазлы в одно целое: вот завязка сюжета, вот кульминация, вот это я дам без комментария, а это, это я прокомментирую, мало не покажется!

Я забыла о нем, он правду сказал. Вспомнила потом, но после этого он на меня уже не смотрел. Он вытащил меня оттуда, потом приводил в чувства моего коллегу, помог хирургам справиться с другими пациентами, которые нахлынули в больницу после всей этой вакханалии, потом попросил уехать. Я собралась за пару часов, и вот я здесь. А там, в Киеве! Боже, у меня даже сейчас мысли, что там Майдан… Там же еще и Миша. И Юра.

Только я собралась представить, где он может находиться, как поняла, что очень слабо себе представляла, где нахожусь сама. В том числе и во временном измерении. Просто на улице стало светать! Я думала, сейчас четыре часа вечера, а оказывается – утра! Вот это я поспала… Бедняга Хорошо.

Я осмотрелась: деревянный домик, в котором теперь жила я, и похожие – по ту сторону улицы. Много елей между домами. Я вышла на дорогу и пошла вдоль улицы. Очень похоже, что здесь живут только дачники. Дома маленькие, аккуратные, во дворах не разбросана хозяйственная утварь. Люди прибрались, прежде чем уехать отсюда надолго, хотя скоро приедут. Должны приехать в такую красоту на новогодние и рождественские праздники! В конце улицы мне открылся вид: извилистая замерзшая река, а за ней лес. Лес начинался уже, если свернуть вправо.

Я пошла, побежала, помчалась по тропинке. Дух захватывало, как же здесь было здорово! Только начался декабрь, все пустое и бесцветное, а здесь хвоя, она зеленая, она пахучая, она приветливая, она многообещающая! Я еле заставила себя вернуться в дом, разложить вещи, осмотреть свое новое жилье. Зайти в фейсбук? Позвонить Юре? Маме? Кате? Я прислушалась к себе и поняла, что не хочу ни первого, ни четвертого. Я приготовила завтрак себе и собаке, приняла ванную. Выпила кофе на веранде, а в голове вертелось одно: «Хочу обратно. Хочу обратно в лес!» И я вернулась, по дороге встретив несколько местных дачников. Кто-то тут все-таки жил, но я с ними не знакомилась, я шла за воздухом, за мыслями, за… сказками! В лесу, между деревьями, на узкой тропинке, под хвойным небом меня накрыла хвойная волна идей.

Значит, лісовички не хотели вторжения троллей, но им нужна была девушка, а Повитруля была влюблена в дачника, который собирался жениться на… И вот там все это взросло. Засеяно это было намного раньше, когда обрывки мыслей, недоработанные идеи, неразвитые сюжеты нападали на меня внезапно, посреди города и посреди моей странной жизни: бизнесвумен, которая родила от любовника, но решила не уходить от мужа, поэтому откупилась квартирой; ребенок, рожденный от гениального, но сумасшедшего отца; смешанные лодочником краски озера, а вместе с ними – и жизни русалок; дуб-мудрец, который появлялся в загадочных местах, куда забрасывало заблудших путников; лісовички; фонарики; семья носочков. Они все что-то искали, они влюблялись, они пакостили, помогали и жили. Они жили у меня в голове и теперь пришли огромной толпой, и отказались уходить.

Сначала мне показалось, что я схожу с ума. Я открывала ноутбук, чтобы написать абзац в диссертации, а из-под пальцев выходило: «Вона змушувала людей сумніватися у своїй силі і користувалася своїм даром проти талановитих та чарівних, проти відважних та особливих. Герої зневірювалися в собі, щойно переїжджали жити у це село. І ніхто не розумів, що поруч, у старому млині, мешкає стара, зла на світ і на себе колишня Навка».

Я оторопело смотрела на текст, вставала, шла на кухню, собиралась с мыслями и думала: а какого черта она старая? Она же Навка! Она некрасивая и старая, потому что заблудилась дважды в жизни: первый раз, когда стала Навкой, а второй раз… Стоп! Пойду на улицу. И это было иллюзорное бегство, потому что снаружи меня обступали деревья и шептали, шептали. И я поняла, что больше не могу: не могу лежать до позднего часа в постели, плача слезами несчастной Повитрули, варить кофе и думать о том, что пьют лесные жители, выгуливать Хорошо и подозревать его в заговоре с кустом Малины. Она тоже существо одухотворенное, если что… Я не выдержала и создала новый документ.

Прощай, наука! Прощайте, новости! Прощайте, страна, друзья, родители! Прощай, мой странный, непонятый и сложный любимый! Я тебя люблю, но мне опять некогда! Я пишу.

Я писала взахлеб и до боли: в спине, в глазах и в желудке. Я силой заставляла себя встать, потянуться, взять яблоки и пойти с ними в лес. Оттуда в дом я уже бежала, снимая на ходу ботинки и, забывая о шарфе на шее, судорожно открывала ноут, и из меня вырывался новый поворот сюжета, придуманный в лесу. Я сочиняла до одурения, я забыла о сне и питании. Хорошо спасала моя страсть к лесу, а меня моя страсть губила и делала счастливой одновременно. Я наконец чувствовала себя на месте, делая то, в чем и признаться-то стыдно взрослой женщине, состоявшейся журналистке, которая решила стать ученым. Я писала сказки!

Одна за другой – они рождались, я уже давно ходила беременной, они были во мне все это время, но теперь вырвались. Я не могла не писать, я давно не переживала такой страсти, я чувствовала себя глубоко несчастной, когда силой запрещала себе это. Ну ведь надо написать еще и выводы? Надо заняться вышиванками, сделать зарядку. Подумать о нас с Юрой, в конце концов!

Он звонил по вечерам. Иногда. Не каждый день. Еще реже я видела Мишу в скайпе. Сложно сказать, скучала ли я по ним тогда. Вспоминая то одержимое состояние, я не помню холода, обиды, грусти, тоски, отвращения или еще каких-то чувств по отношению к мальчикам. Они были чем-то светлым и далеким. Мне казалось, что время в моей жизни остановилось, и я попала в другое измерение. Мне кто-то сверху подарил время, время для творчества, и я творила. Я жила этими историями, а не выдумывала их. Я смеялась вместе с героями и рыдала от неразрешенной любовной ситуации, в которую сама же завела несчастных Николая и Лизу, моих любовников с ребенком. Как же они несчастны… Ах, ничего не поделаешь… Зато у Повитрули жизнь наладилась! И носочки переехали на новую квартиру, в новый шкаф, и папу заштопали, хотя должны были бессердечно выбросить и оторвать от носочкового братства. Иногда я подозревала себя в сумасшествии, а потом отпускала эти сомнения и позволяла мозгу пребывать в состоянии эйфории. Потом меня начала тревожить одна мысль…

Юра сказал, что на выходных за мной приедет. А у меня еще сюжетные линии шести сказок параллельно развиваются в голове и на письме! Я не готова еще возвращаться! Я набралась смелости и позвонила:

– Можно еще недельку я тут побуду? Мне нужно закончить работу, и в городе я не смогу…

Он не сразу ответил.

– Ладно, – только и сказал он немного погодя.

Ладно! Я опять окунулась в сказочный мир.

Однажды утром я поставила точку. Кажется, все. Выплеснула. Я улыбалась сама себе. Своему компьютеру, снегу за окном, верхушкам деревьев вдалеке. Мысленно я посылала поцелуи всем иголочкам и лучик добра. Спасибо, мои волшебные! За три недели я написала шестнадцать сказок для взрослых. И я их любила, и я чувствовала, что могу еще, но я готова была сделать паузу. Я закончила этот этап, я отдала то, что нажила, наносила, надумала. Это уже не мое. Это – всем!

Я лежала в ванной и думала о том, понравятся ли они Юре. Я поймала себя на мысли, что думаю о нем. Впервые за последнее время я думаю о нем по своей собственной воле, а не потому, что он звонит или ждет моего звонка, о котором мне напоминает органайзер в мобильном. Я думаю о нем, и я чувствую любовь. Я его люблю – подумала я и улыбнулась. Я готова к нему вернуться, и я хочу поцеловать Мишку, и я хочу услышать голос мамы. Я позвонила домой – мы, как всегда, мало поговорили, но я почувствовала, что я не одна в этом мире, опять не одна. Я опять сама в себе, и во мне есть люди, которых я люблю, и которых готова встретить.

Юре я решила не звонить. Он должен был приехать за мной через два дня. Есть два дня, чтобы придумать ему ответ. Он же его ждет? А еще наука… Я скорчила гримасу. Да, я тот еще ученый… Два последних дня ушло на корректировку списка литературы. Ну хоть что-то сделала. Перед сном и по утрам, открыв глаза, я думала о нас с Юрой. О нас настоящих и о нас будущих. Не о нас, вымышленных. Все, время сказок прошло, хотя, надеюсь, еще вернется. Моему мозгу понравилось переживать трехнедельный оргазм. Странно, но полное погружение в мир фантазий помогло мне вынырнуть и протереть глаза.

Я вдруг поняла, что перестала бояться, и до меня дошло то, что много лет я опасалась отношений с мужчиной и боли, которую могут причинить любовь и разбитое сердце. Я так берегла себя и свое сердце, что никому его не открывала. Я искала себя в журналистике, науке, косметологии, танцах, сексе, и, не найдя, придумывала себе все новые и новые свои «Я». А мое «Я» уже давно было готово дарить и отдавать. Перестать бояться себя саму, трястись над своей независимостью и дарить наконец любовь и творчество. Отдать другим неподдельное и настоящее, чтобы самой стать еще настоящее и ближе к себе. Я все металась по жизни и бросалась из крайности в крайность, от мужчины к мужчине, от мужчины к женщине, от мужчины к одиночеству. Я готова остановиться?

Да, я готова посмотреть на себя саму и на того, кто помогает мне ею быть. Это не было внезапным решением. Это не было решением вообще. Я спокойно посмотрела в себя, без зеркала, без отражения меня в чем-то, а в самое свое сердце, и увидела там то, чего по-настоящему и искренне хочу. И я хотела увидеть его. И я проснулась рано утром, собрала вещи, приготовила обед, одела красное короткое платье и села ждать. И я увидела в окне, как подъехала его машина. Он вышел из нее, открыл калитку. Засунув руки в карманы, не подымая головы и не видя меня в окне мансарды, он прошел по снегу к дому.

Я побежала вниз по ступенькам. Я увидела его! Мне хотелось броситься на шею, расцеловать, сказать одно слово: «Люблю» – и так, чтобы ему все стало понятно и просто, как и для меня сейчас! Но его взгляд остановил меня. Он не ждал моего «Люблю» и моих объятий. Он мельком посмотрел на меня и спросил:

– Ты все собрала?

– Да.

Он отказался от предложения пообедать после дороги или выпить кофе. Он попросил сразу же ехать, потому что дорога плохая и мы можем застрять на трассе. Я молча согласилась. Мы сложили чемодан, сели в машину. Валил снег.

Снега на самом деле было много, но здесь он меня радовал. Он радовал, Мой Лес. Я улыбнулась ему, когда мы проезжали мимо, и еще раз мысленно поблагодарила за его подарок. «Я люблю тебя», – мысленно сказала я лесу. Он был готов это услышать. Всегда готов к моему открытому сердцу. «И я люблю тебя», – ответил он мне. Но для кого-то снег не был таким уж сказочным явлением. Мы только подъехали к выезду на трассу, как осознали нерадостную перспективу: несчетное количество машин стояло в пробке, и это за сотни километров от столицы!

– Юра, включи радио.

Мы дождались новостей, стоя на обочине: «Стихия парализовала не только улицы столицы. Снег заблокировал подъезды к Киеву со всех сторон. В километровых пробках стоят фуры, рейсовые автобусы, «скорые» помощи. Только что нам поступило сообщение, что в тянучке на трассе «Киев – Одесса» у роженицы начались схватки…»

– Юра, нам не стоит туда влезать, – сказал я, глядя на очередь. – Мы не вырвемся потом и будем ночевать на трассе. Придется греться и тратить бензин, а в таких условиях мы его ни на какой заправке, ни за какие деньги не найдем!

Он понимал это, но молчал.

– Давай вернемся в дом и переждем.

– Нет.

Он не хотел со мной возвращаться в это тихое, забытое людьми место. Там нет кафе и ресторанов с вайфаем. Там некуда от меня спрятаться.

– А что мы будем делать? – опять первой заговорила я.

Он не сразу ответил.

– Черт! – в сердцах сказал он и развернул машину.

Мы возвращались. Привет, Лес! Я почему-то была несказанно рада такому повороту. Хотя мне было больно от его холода и равнодушия. Я чувствовала, что он совсем не рад возвращению, и, кажется, даже не рад меня видеть. Юра был таким же каменным, каким я впервые увидела его прошлой зимой. Но только теперь он еще и хмурился. Мне кажется или… Нет, не кажется, он похудел, и еще он как будто погас. Он не хотел моего общества и тяготился им. Это было больно. Но меня поддерживал лес. Я чувствовала его за спиной, чувствовала его мудрость и силу, его выдержку и веру в жизнь.

Я еще раз предложила кофе. Юра нехотя согласился на чай. Я ушла на кухню, слышала, как он звонил Александру, предупреждал о том, что не вернется, ничего мне не передал от Миши и уткнулся в телефон.

Я принесла чай.

– У меня есть пирог.

– Нет, спасибо. Я не хочу есть.

– Ты в Интернете?

– Да. Ситуация еще хуже, чем нам показалось. Машин все больше, а снег никто не чистит.

– Он падает и падает, – сказала я, глядя в окно. Было уже темно.

Мы замолчали. Я пыталась почувствовать его.

Он не хочет моего присутствия, это ясно. Я могу уйти на кухню или в спальню, но этого я не хочу. Я хочу понять, что же произошло? Он меня больше не любит? Это может быть. Он пожил без меня три недели, пришел в себя, понял, что они с Мишей могут жить, как раньше, с помощью Александра, и остыл. Он просто вернулся в свой мир, в тот, в котором нет женщин, забот, ревности, ненужных проблем. «Я не чувствую потребности в отношениях, которые сложнее, чем они того реально стоят. Мне жаль тратить свое время и мысли на то, чтобы впускать в свою жизнь кого-то, кто ее испортит», – так он мне говорил, когда-то? Он успокоился и вернулся к себе. Имею ли я право его оттуда доставать? Я залезла на подоконник и оттуда посмотрела на моего любимого. Он сидел в профиль ко мне, смотрел в экран. Ни эмоций, ни взглядов искоса, ни малейших признаков волнения. И этот человек, месяц назад следил за каждым моим движением? Стонал, когда был со мной? Улыбался моему пробуждению? Как горько…

Я отвернулась к окну. Вдали чернели верхушки елей. Нет, я не откажусь от него. Я не откажусь от своего чувства! Это мое, и навсегда моим останется! Та ночь, то утро, те слова… Все, что было, я пронесу в себе и…

– Я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя, – сказала я ему.

Он успел поднять голову и опять опустить ее к своему гаджету. Я успела уловить насмешку в глазах. Меня это должно было бы уколоть, но уже не могло. Я продолжала:

– Я понимаю, что ты… Ты уже успокоился, и… Это хорошо…

– Хорошо? Нам не избежать разговора, да?

– Нет, не так. Не нужно обременять себя выяснением отношений. Я не хочу ничего с тобой выяснять, но я хочу, чтобы ты это знал.

– Ты говорила, что у тебя есть какая-то еда?

Я была готова услышать ужасное: «Я тоже люблю тебя, но мне без тебя легче», «Ты достойна лучшего, чем я», «А я – не люблю», но к этому вопросу я не была готова.

– А… Да. Принести?

– Да, и еще чай, пожалуйста.

Он протянул мне пустую чашку.

Я взяла. Ушла на кухню. Только не анализируй это. Не думай! Я запрещаю тебе! И плакать запрещаю! Предательские глаза! Не плачьте!

Слезы катились по щекам. Я села на стул в кухне. Я не боялась, что он увидит. Я могла тут всю ночь просидеть в одиночестве и рыдать себе, сколько влезет. Он просто выпроводил меня из комнаты, это я понимала. Ладно, хватит! Все хорошо. Надо взять себя в руки. Я подошла к зеркалу на двери, посмотрела на себя, вздохнула. «Красивое платье, прическа», нет, нельзя вспоминать о том, с какими мыслями я его ждала, с какими мыслями подбирала белье, укладывала волосы, красила губы. Нужно подправить макияж. Я взяла сумочку, которую бросила на кухне, когда мы вернулись. Доставала косметичку и нащупала мобильный. Машинально проверила его. Двенадцать пропущенных?! Все – от Олега. Я набрала его номер.

– Привет. Значит, я у тебя дома уже три недели, а ты только сегодня решил позвонить. С чего так настойчиво?

– Привет, – его голос звучал странно тревожно. – Ты что, на даче еще?

– Да. А почему у тебя такой голос? Что-то случилось?

Он замялся.

– А где Юра?

– В комнате сидит. Дать ему трубку?

– Не надо. Почему ты не брала телефон? Ни мобильный, ни обычный? И он тоже не отвечает!

Какой бестактный вопрос. Он что-же не думает, что мы могли… И тут я поняла, что не думает. Юра, наверное, делился с ним своими сомнениями насчет меня. Он знает, что Юре это уже неинтересно. Мне так захотелось расспросить обо всем Олега, он-то понимал меня, он всегда понимал меня, и ему можно выплакаться в жилетку, он не потребует быть сильной. Я чувствовала, что он волнуется обо мне…

– Олег, если ты из-за снега, то, мы, конечно, в снежной ловушке, но это не самое неприятное. Сейчас мы в тепле, дома. Не волнуйся.

– Не самое неприятное? Что-то произошло?

– А должно было?

– Ну… А соседи там сейчас есть или все уехали?

– Ты предлагаешь мне попроситься к ним переночевать?

– Я не вызвонил никого. Маричка, вы как?

Он-то не потребует, но я сама от себя этого жду. Я должна выйти из этого сильной. Должна навсегда признать за мужчиной право на меня и уйти от него. Должна признать, что где-то есть некто дорогой мне, самый дорогой и самый важный, но не стремиться иметь его. Уйти, желая. Я не могу позволить убить мое чувство.

– Олег, я боюсь, что начну говорить и не смогу… Давай уже в городе?

– Я должен предупредить тебя. Ты заметила, что Юра странный?

– В смысле?

– Он несколько не в себе последнее время.

Я молчала и ждала объяснений. Олег вздохнул.

– Вчера мы договорились, вернее, я предложил ему забрать тебя, и он не возразил. А сегодня он прислал сообщение, что сам поехал. Я хотел ему вслед отправиться, но не решился.

– Зачем, Олег? Почему ты так хотел сделать? Что значит «не в себе»?

– А ты ничего не заметила?

– Он молчит, он не говорит со мной. Но я бы это назвала скорее «не во мне», чем «не в себе». Он себе верен.

– Молчит? Вот и я об этом!

– Олег, он всегда такой.

– Таким он не был!

– Ага, скажи еще, что он всегда флиртует налево и направо…

– Уже не флиртует! – перебил он меня. – Марич, я боюсь сказать лишнее, но будь начеку, ладно? У малого был нервный срыв. И у Юры, мне кажется, тоже, только скрытый…

В дверях появился Юра.

– Я перезвоню тебе, – быстро перебила я Олега.

– Марич!

Я положила трубку. Первой мыслью было: «Где же пудра?» Потом я осадила себя. Очень хорошо, я опять на безлюдной даче вместе с одержимым. Дежавю. Хотя нет, это другая история. Я не буду от него убегать. Что он сделает? Изнасилует меня? Первый раз, что ли. Я сама готова с ним это сделать. В голову закралась безумная мысль спровоцировать его.

– Ты пришел за чаем? Я не поставила еще.

– Я уже передумал. Я не хочу.

– Звонил Олег. Сказал, чтобы я тебя опасалась.

Он приподнял левую бровь. Сложил на груди руки, оперся о стол.

– А ты?

– А я хочу спросить у тебя о нервном срыве? У кого он был, и почему?

– А Олег тебе не успел доложить?

– Нет.

Юра помолчал. Отвернулся от меня. Потом развернулся и прошел к окну. Постоял там молча.

– Он же все равно тебе расскажет.

– А тебе не кажется, что это ты должен!

– Нет, я ничего не должен тебе, – он развернулся ко мне.

Я поняла, что просьбой, угрозой, резким выпадом я не спровоцирую его инициативу. Он замкнется еще больше. Я молчала и ждала.

– У Мишки были проблемы. Вообще-то они еще в больнице с Александром.

– Какие проблемы?

– Припадок. И не один. Слезы сутками напролет, крики. Уже неделю он молчит и не реагирует на окружающих: ни на женщин, ни на мужчин. На меня с Александром хотя бы спокойно смотреть стал, и то хорошо.

Я молчала. Почему я этого не почувствовала? Почему мне было так хорошо в то время, как ему там было так плохо? А я вообще была? Я жила эти три недели? Я позволила себе уйти и забыть. Позволила себе верить в то, что все у всех хорошо. Я же не вижу их, значит, все в порядке. Я подошла к другому окну. Отсюда не было видно леса, но я видела ель во дворе. Ты одурманила меня! Стоп! Нет, я не должна ее винить. И себя тоже не должна. Я не могу винить себя в том, что я такая. Я всегда такая была, и теперь еще больше это поняла. И я больше не хочу предавать свою любовь: к себе, к Юре, к Лесу.

– Юра, ты просил уйти, и я ушла. Мне больно из-за того, что произошло с Мишей. Очень больно! Все, что я для него сделала – насмарку! Я забыла вас…

– Я в этом больше виноват, чем ты. Я знал, что ему будет трудно без тебя, но на что-то надеялся. Не обошлось.

– Господи, еще этот снег! Нужно ехать к нему! – я остановила себя. – Ты меня к нему больше не пустишь, да?

Он молча смотрел на меня. Потом заговорил:

– Это будет новая боль. Маричка, он… Нам сложно, но я думаю, что мы справимся и выйдем из этого состояния. Не без потерь, но… Я не знаю, как мы это сделаем, если он опять увидит тебя и должен будет попрощаться, – он посмотрел в окно. – Хотя я думал, что увижу тебя, и у меня сердце разорвется. А нет! Я жив, дышу, готов сесть за руль. Но он слабее пока что.

– Юра, я не хотела, чтобы так…

Он резко посмотрел на меня.

– Не жалей только! Мы ведь знали, что так будет, – повторил он.

– Неужели?

– Всегда знали. Ты должна была уехать весной. Ты согласилась побыть нашей некоторое время. Я не должен был потакать себе. Если бы я сдерживался, ты бы… Ты бы сама не проявила инициативу. Ты не виновата в том, что мы так залипли на тебе.

Он помолчал.

– Прохладно. Здесь все время так было? – его голос стал тихим, он прятал взгляд. Я видела, что он изменился, но еще не понимала, как. Он не в себе, это точно. Что в его глазах? Неуверенность, переживания? В них – боль. Я вдруг ее почувствовала. Как же поверхностно и быстро я дала ему оценку! Ему плохо.

– Юра, а ты? Что было с тобой все это время?

Он в замешательстве посмотрел на меня.

– Давай вернемся в комнату? Дрова еще есть?

Он растопил камин.

– Я должен тебе сказать, что… Ты ведь будешь потом думать об этом и вспоминать нас. Придумывать какие-то причины, – он сидел по-турецки перед камином и смотрел на огонь. Я пыталась почувствовать его, понять, где он сломался, и насколько это непоправимо? Он продолжал говорить. – Знаешь, мне сейчас не важно, что ты подумаешь обо мне и о моем чувстве собственного достоинства. Я не хочу, чтобы ты потом придумывала себе вину…

– За что вину? Ты что собираешься сделать?

Он посмотрел на меня.

– Нет. Я ничего такого не собираюсь. Не забудь, кстати, позвонить Олегу, минут через десять-пятнадцать. Он паникует. Скажи ему, что жива-здорова.

– Зря паникует?

– Я не собираюсь вредить тебе или себе, – горько улыбнулся Юра.

– А почему он так думает?

Он сглотнул и поднял глаза на меня. Я увидела Мишу. Не в том смысле, что я увидела ребенка, но я увидела взгляд, не свойственный Юре: искренний и открытый, а еще – безоружный. Вот каким он был сейчас! Исчезла броня, за которой он прятал свое дорогое, и он мне его не дарил, как тогда, когда мы любили друг друга. Он смотрел так, как будто отдал самое дорогое его сердцу врагу на растерзание.

– Мне было… плохо. Ты уехала, и я…

– Ты сам отвез меня!

– Я пожалел об этом очень скоро.

– Ты мог забрать меня!

– Нет. Я хотел, чтобы ты приняла решение без моего давления. И я переоценил себя. – он замолчал. – Я каждый вечер хотел сесть в машину и приехать за тобой. Наплевать на себя, на свои требования, разрешить тебе сходить с ума и рисковать жизнью. – Он говорил, выдавливая из себя фразы. – Мне было очень плохо! – опять пауза. – Но я держался. Сложно было быть дома и находиться с Мишей. Он вынуждал чувствовать, а еще говорил о тебе постоянно. Я избегал его и своих мыслей. Я перестал описывать исследования. Брал себе в график дополнительно простые какие-то операции. Мне нужно было занять себя чем-то механическим. Потом мне стало этого мало. Когда я уже перестал слышат твой запах на постели, я понял, что схожу с ума, перекладывая твою одежду, перелистывая книги, которые ты трогала. Не бойся только, пожалуйста! Я признаю, что моя любовь к тебе – она чересчур… Я знаю, что это зависимость, и это надо лечить. Я разучился чувствовать радость. Мы оба… – он помолчал несколько секунд. Перевел дыхание и начал заново: – Я хотел иметь отношение к чему-то, что тебе дорого. И пошел на Майдан. Там нужны были волонтеры в медслужбу. Даже не зря, было несколько инсультов…

– А что там, на Майдане, кстати?

Он округлил глаза.

– Ты не следишь за этим?

– Ну, захожу в сети на пять минут в день…

– Ты так горела этим!

– Да, Юра, я такая. Я загораюсь, отдаю себя в тот момент, что требуется, и остываю. Но я не остыла к вам с Мишей.

Он обхватил голову руками.

– Пожалуйста! – сказал он в пол. – Я сейчас с тобой предельно откровенен. Мне сложно говорить. Мне очень больно! – он начинал злиться. И я почувствовала надежду. Он способен выражать чувства, пусть плохие, но все же! – Если скажешь, я заткнусь!

– Не надо, пожалуйста!

– Тогда не ври мне! Не говори, что любишь. Не говори, что не остыла!

Но это правда! Я промолчала. Я схватила ниточку и распутывала клубок, в который он завернулся. Я промолчу, я потерплю, мне ничего не стоит. Я всю жизнь ругала себя, критиковала, стыдила, заставляла, а теперь, после Юры, Миши и Леса, я чувствовала в себе силы смотреть на себя трезво и не бояться боли. Я к ней привыкла, и я ее не столько чувствовала, сколько понимала, что болит, но я потерплю, потому что мне надо размотать, я крепко держу нитку и не упущу. Я теперь умею ждать.

Он заговорил:

– Короче, Мише стало плохо и я начал приходить в себя. Понемногу. Марич, до тебя мы как-то жили. Сложно, но, по-своему, нам было хорошо. А ты появилась, и мы узнали, как это, по-настоящему, хорошо. Мы оба! Мне стало понятно, какой бедной была моя жизнь, и как мне не хватало тебя. Я не знаю, как жить без тебя, но я должен. Ради него, должен! И я буду! – он смотрел на меня в отчаянии. – Олег переживает, что я молчу, я замкнулся. Больше, чем обычно.

– Ты спишь?

Он не ответил.

– Юра, ты спишь?

– Иногда.

Я громко вздохнула. Встала. Отошла от него. Не разворачиваясь, я сказала:

– Юра, я знаю, что ты не хочешь, чтобы я чувствовала вину, но ты же понимаешь…