И в печали, и в радости Макущенко Марина

– Ты справишься, – глухо ответил он.

– Да, я достаточно поверхностный человек и во мне хватает здорового эгоизма.

– Нет, ты просто сильнее нас. И у тебя здоровая психика. Не совсем, но относительно нас.

– Скажи мне, ты любишь меня или ты думаешь что я только твоя болезнь? Что это?

Он молчал.

– Юра, ты мне можешь ответить?

– Зачем ты спрашиваешь? Я… – он встал. – Я тебя не понимаю! Я не понимаю откуда такая черствость? Ты хочешь потешить свое эго? Рассказывать австралийским аборигенам о влюбленном в тебя гение, который не был способен охватить всю широту твоей богатой натуры? Тогда тешься, я люблю тебя! И когда ты была, я был сильнее, я был лучше, чем все 35 лет до тебя. А теперь назад? Научиться жить без тебя? Найти другую? Не нужен мне этот опыт, не жди, что я скажу «Спасибо» за то, что я узнал счастье. Лучше не знать, чтобы не хотеть. Я не могу светло грустить об ушедшем и упиваться ностальгией! – он подходил ближе, всматриваясь в меня. – Ты же понимаешь, что после этого признания любое твое слово жалости вызовет во мне агрессию. Пожалуйста, не надо оправдывать ожидания Олега! По крайней мере, эти его ожидания, – он повышал голос и был зол. – Не жалей меня! Не смей! Хотя бы ради… – он запнулся. – Ведь что-то было?

– И есть! – закричала я.

Его глаза стали влажными, и он отвернулся:

– Господи, за что мне это? Почему я обречен на эту боль? Я не понимаю!

– Юра, я люблю тебя! И это не жалость! Это единственное, в чем я уверена в жизни! Ты привез меня сюда, чтобы я решила, чего хочу, чем буду заниматься дальше. А я не знаю, что ответить тебе! Я не придумала! Я одно знаю – я люблю тебя! – эти слова заставили его посмотреть на меня.

– Ты же без наркоза режешь! Ты понимаешь, что…? – он ушел и опять сел перед камином. Дышал.

– Я не понимаю. Почему ты не веришь? Ты сердишься из-за того, что случилось с Мишей? На меня? Если бы ты сказал, я бы нашла способ приехать, – сказала я.

– Ты бросила меня. И ты. Ты тоже меня бросила, – сказал он, уставшим голосом.

– Юра, это уже паранойя!

– А я знаю! И что теперь?

– Надо с этим как-то бороться…

– Зачем?

– Чтобы жить. То есть это все от того что… Да, я забыла о вас с Мишей, и это правда…

– Правда? И о ком же ты думала? – так же устало и без надежды спросил он.

– О Николае, Малине и гномах…

Он нахмурился и поднял на меня непонимающий взгляд.

– Юра, на меня опять нашло. У меня так бывает. Я не умею тормозить. Я не умею себя контролировать в полете. И на меня нашло!

– Что нашло? Что ты делала здесь? С кем? Почему молчала? Я же чувствовал, что ты не думаешь обо мне. Ты рада была избавиться от меня! От моей ревности, от моей паранойи, от Мишки, который требовал тебя постоянно. Я ждал твоего звонка каждую минуту. Я ненавижу свой телефон! Я разбил ноутбук, потому что ты не выходила на связь! А потом ты еще и позвонила и попросила отсрочку! Я думал, что больнее уже не может быть. Приехал, а ты говоришь: «Люблю тебя». Да как же ты любишь!? Неужели ты думаешь, что я могу принять твою любовь, согласиться с неизбежностью и отпустить тебя с бывшим мужем? Может, еще предложишь мне быть твоим другом? Хочешь, чтобы я, как Вадим, звонил тебе и рассказывал о том, как прошел мой день? Ты ведь так придумала? Ты – хорошая, ни с кем не ссоришься. Все твои бывшие прекрасно себя чувствуют. Скажи, что же ты не осмеливаешься?

– Нет.

– Как, нет? Ты замолчала! – он опять подчеркнул это слово.

– Да, но я боюсь тебе признаться в том, что делала здесь…

Он вздохнул.

– Так, я уже не знаю что и думать. Не Вадим? Не к нему? Кто здесь был?

– Никого! Я одна! И Хорошо. И мои… сказки.

Я думала, что он меня сейчас убьет. Он замер и приглядывался ко мне, пытался понять. У него не получилось.

– Объясни мне, почему ты молчала? Ты позвонила мне за три недели два раза! На мои звонки отвечала коротко и безжизненно. Почему?

– Я писала.

– Я это тебя и просил делать.

– Не диссертацию…

– Ты не написала диссертацию? За все это время?

– Я доделала список литературы!

– Что? – он не верил своим ушам.

– Список… Юра, я писала сказки! Мне было так хорошо, я… я… – я закрыла лицо руками и заплакала. – Я эгоистка, я знаю, вам было плохо, но я… – я старалась собраться с силами. Он сидел напротив и просто смотрел. Не пытался успокоить меня, ничего не говорил, а просто ждал, когда я закончу. Я вытерла нос. Шмыгнула. – Я не могу отказаться от того, что пережила здесь удивительные, прекрасные, счастливые три недели. Так было.

– Ты придумывала сказки?

– Да. На всякий случай я тебе напоминаю, что ты не можешь от меня сейчас уехать. Я понимаю, что тебе хочется, но не надо лезть в пробку, пожалуйста! Это все был недостойный повод игнорировать тебя и Мишу, но это правда.

Он обвел глазами комнату, дотронулся до лба, до своего лица, посмотрел на меня:

– И ты их написала?

– Да… Шестнадцать сказок.

– О чем?

– О любви, о приключениях, о семейным ценностях… – на этом слове я опять расплакалась. – Наверное… – я собралась с духом: – Наверное, не правильно писать о том, в чем я сама не разбираюсь, но вышло, по-моему, очень правдиво!

– Да?

– Д-да…

– Ну, в приключениях ты знаешь толк…

– В приключениях знаю…

Мы замолчали.

– Я все себе представлял, но не это… – он встал. – И ты из-за этого забыла все? Майдан, меня, родителей? Они мне звонили!

– Да.

Он сел на корточки.

– Ты…

– Я так буду еще делать!

– Ты уже знаешь?

– И ты знаешь.

– То есть ты не уезжаешь с Вадимом? Ты не собираешься возвращаться на телевидение? Ты остаешься со мной?

– Да, я это и пытаюсь тебе сказать. Если ты хочешь, конечно. Если не хочешь меня, то я… Я не знаю, что я буду делать. Плана «Б» я не приготовила…

Он удивленно молчал.

– Тебя занесло из-за сказок?! Тебя все время заносило, я это видел. Но чтобы так!

– Именно так! Мне так очень понравилось. В одиночестве, на отшибе…

– Ты никогда не говорила, что что-то пишешь!

– А я и не писала, хотя хотела…

– А Вадим? А программа путешествий? А репортерство?

– Не нужны мне.

– Надолго это? Можешь не отвечать. Это вопрос риторический. У тебя завтра же опять поменяются жизненные ориентиры!

– Нет.

– Да! – он сел на диван. – Уму непостижимо! Мне так нужна была верная женщина, а более изменчивого существа, чем ты, мне не приходилось еще встречать.

– Тебе никакая не была нужна…

– Но у меня же был какой-то идеал… Ну это логично. Мне, с моими проблемами, нужны верные, преданные, стабильные отношения. А ты кем только не была за этот год: журналистка, сектантка, революционерка, массажистка, аспирантка. Теперь ты писатель!

– Нет, мне не нужны эти названия и статусы.

– Я знаю, это я понимаю. Ты просто дегустатор. Тебе нужно попробовать, и, не наедаясь, ты пробуешь новое.

– Но я же довожу до конца!

– Смотря что считать концом.

– По сравнению с тобой у меня нет ни одного оконченного проекта, но мне хватает…

Мы замолчали. Он назвал меня дегустатором. Это заставило меня задуматься, я обняла колени руками и уставилась на огонь в камине. Юре тоже нужна была пауза. Через некоторое время я сказала:

– Ты прав. Я – дегустирую. Мне мало одной жизни для всех желаний, и все хочется попробовать. Мне нравится так жить, Юра. Мне нравится узнавать что-то, пробовать, отдавать часть себя, получать взамен новый опыт и оставлять это. И идти дальше. Я так живу. Меня, на самом деле, страшит мысль проработать всю жизнь на одном месте, в одной компании, в одной области. Я – все понемногу и никто. И знаешь, мне не обидно. Ты – нейрохирург. А я… Меня не все помнят, как журналиста. Не все знакомые вспоминают, чем я занимаюсь, когда встречают на вечеринке или в спортклубе. А я и не хочу этот ярлык. Я – это я. Меня всегда носило и будет носить, Юра. Пока смогу, я буду двигаться таким образом. Но разве ты можешь меня обвинить в том, что меня так же носит от мужчины к мужчине? – я посмотрела на него.

Он молчал.

– Я скажу тебе: я и их меняла. Но при этом я стабильно держала свои чувства при себе. Если не считать слов. Слова любви я говорила. Другим. И ты вправе не верить мне. Откуда тебе знать, что я теперь и тебе говорю правду? Но если бы ты поверил. Я очень хочу, чтобы ты поверил. Может, поверишь потом, когда вспомнишь мои слова: те, что я сейчас скажу тебе. Я наконец нашла ориентир. Один. На один я согласна. Я многое могу поменять, практически все, кроме своих родителей, своего прошлого и того, кого люблю. Я нашла ось, вокруг которой я согласна вертеть свой мир. И ты – моя ось. И это, Юра, нелогично. Мне ведь подходит Вадим, правда? Ты видел его, ты общался с ним, и ты сам знаешь, что он мне подходит по темпераменту, по отношению к жизни, по статусу, по психотипу, по всему. А я его не люблю! Я тебя люблю! Очень сильно люблю, Юра. Из всех мужчин я согласна быть только твоей. Но не проси выбирать между тобой и моими идеями. Я не говорю между тобой и карьерой. Карьера меня не интересует. Но если опять я загорюсь каким-то фильмом, книгой, общественной работой, то я этому отдамся. А в том, что загорюсь – нет сомнений, потому что ты меня вдохновляешь. Я верю в себя, и в свои силы с тобой. И поэтому я к тебе вернусь. После всего – вернусь. Если ты этого захочешь.

– Не понял, ты поедешь в Прагу, подписывать контракт?

– Нет. Хотя я бы это сделала, и ты бы меня дождался, или поехал со мной… Но ты прав, Вадим играет роль. Я не хочу, чтобы он был рядом. Он гасит мою любовь к жизни. С ним я могу быть позером, я расту в глазах других, но не в своих. Я ничего не чувствую с ним. Он дает мне сырье, дает идеи, дает работу, дает возможности, но он не дает мне веру в себя. С ним я гасну. Поэтому я отказываюсь. Он задавит меня и всю эту идею на корню… – я сделала паузу… – Юра, я, конечно, могу тебе обещать, что: «Нет, не буду! Никогда не уйду! Никогда не буду рисковать!», – и я сейчас искренне верю в свои обещания. Но уже были прецеденты. Я их нарушу.

– Ты знаешь, скольких журналистов избили тогда? И девушек тоже! И этот беспредел продолжается!

– Я… Да, я видела этот список. Тогда я еще внимательно следила за событиями…

– Я не смогу с этим мириться!

– Если бы ты меня опять пустил в вашу жизнь, то, по крайней мере сейчас, я не буду выходить на протесты и пытаться вернуться в репортерство. Может, потом… Но не сейчас.

– Позволить тебе изменять мне и сыну с твоими идеями? Так ты это называешь? – он сам себя остановил, задумался о чем-то. Горько улыбнулся чем-то в себе. Тон его голоса изменился. – Удивительно. Я ничего о себе не знаю, оказывается. Вчера я за одно твое приветливое «Здравствуй» отдал бы руку. А сейчас ты говоришь «Люблю», а я с тобой веду переговоры. Не заключаю в объятия, не благодарю Бога. Надеюсь, и не прогневаю тем, что не ценю то, что идет мне само в руки. Почему, когда ты рядом, я становлюсь нормальным и верю в лучшее, верю, что ты меня любишь? А сейчас ты выйдешь за дверь, а я останусь один на один с черными мыслями.

Он замолчал. Потом продолжил:

– Маричка, мы стали еще хуже, чем были. Миша стал совсем нелюдимым. Я не уверен, что он примет тебя назад. Возможно, это все с ним плохо закончится. Сейчас сложно говорить о последствиях. А я, ты же меня знаешь: я не смогу поверить тебе вот так просто. Я буду изводить тебя подозрениями, буду ревновать. Я не хочу, но мне нужны какие-то гарантии. Что эти твои «измены» с творчеством не обернуться однажды изменой с кем-то творческим. Я не могу больше рисковать Мишей!

Я смотрела на него. Что с ним было? Что так испугало Олега? Ведь что-то заставило его позвонить мне. Он бы не стал из-за пустяка, за спиной Юры, делать такие предупреждения. Мне важно? А что, я не знала, что он не нормальный? Он всегда был… странным. А я? А в чем норма? И кто ее определяет? Я ему простила изнасилование и грубость, я ему подарила нездоровую страсть к себе, я ему подарила себя. И с этим собственником, болезненно ревнивым, проблемным, измученным душевными терзаниями, я готова прожить все, что мне даст еще прожить Бог. Он делает меня счастливой и полной в передышках между моими проектами. Я люблю его.

– Юра, ты любишь меня?

Он смотрел на меня. И не отводя глаз, ответил:

– Я понимаю, что ты сомневаешься, но не спрашивай, что было бы, если бы не моя мать, и если бы не мой сын. Я не смогу честно ответить тебе на этот вопрос. Я только твердо знаю, что ты – моя любовница, ты – моя мать, и мой ребенок, и друг, ты – мой мир. Я люблю тебя? Наверное, так, но мне мало говорить эти слова и слышать их. Ты говорила, что для тебя эти слова – все? Но не для меня. Я, правда, не совсем им верю. Не подумай, они важны для меня! Я знаю, как сложно тебе было озвучить мне это, но мне понадобится от тебя большее. Я хочу, чтобы ты себя сломала еще в одном. Для меня. Ты должна сама признать свой мир частью моего мира.

– Я очень хочу быть твоей частью!

– И пойдешь туда, куда я поведу. И будешь пускать меня в себя, когда я захочу, и я не буду защищаться. Ты будешь рожать мне детей и возьмешь мою фамилию. Официально, в паспорте, ты, наконец, откажешься от своей девичьей фамилии и возьмешь мою?

– Хочешь, чтобы я изменила фамилию? И мы уедем куда-то? Вместе?

– И не раз будем уезжать. И это я буду решать – куда и когда.

Он говорил это спокойно и твердо. Сначала я хотела перевести все в шутку, но теперь я видела: Юра начал возвращаться в себя. Я подползла к нему на коленках и села у его ног. Он смотрел на меня сверху выжидательно и спокойно.

– Я сделаю, как ты хочешь.

Он опустился на пол и сел рядом со мной.

– Маричка, последнюю неделю я не оперировал. Я не мог себя заставить жить нормальной жизнью. Я не отвечал на приветствия друзей, я не мог найти контакт с сыном. Мне самому нужна была помощь, потому что внутри у меня все горело. Это не жизнь, это ад. Но я не позвонил тебе, не приехал сюда умолять вернуться ко мне, хотя… Такое желание было очень сильным! Я потерял способность нормально спать и сосредотачиваться. Но я не потерял еще себя. Если тебя все это не пугает, то возьми меня такого всего. Потому что мне нужна ты вся, пусть с твоими тараканами в приданное. И у меня есть еще силы за это потерпеть и побороться.

– Зачем терпеть? Я – твоя.

– Нет, ты это говорила, и я знаю, что для тебя замужество не ценно. И я понимаю, что сейчас это больше нужно мне, чем…

– Замужество? – до меня ни сразу дошло.

– Хорошо, давай так… – он взял меня за руки. – Ты ведь уже упираешься! – упрекнул он меня.

– Я просто отвыкла от твоих прикосновений, – медленно ответила я и попыталась расслабить руки. Брак не входил в мои планы. Хотя у меня и планов не было. Но я там уже была и это никакая не гарантия!

– Юра, ты веришь, что именно это меня удержит? Ты серьезно?

– Я очень серьезен. Мне это нужно. И я хочу, чтобы мы венчались. И не сейчас, но со временем, ты поймешь, что такое семья, и почему это все важно. Не сравнивай с тем, что у тебя было. Я не знаю, зачем вам это нужно было, потому что вы прекрасно могли бы и так жить.

– Нам хотелось вечеринку. Приехало столько телекамер, фотографов.

– Не сомневался.

– Было весело, – я не могла собраться с мыслями.

– Хватит! Я не играться в семью тебе предлагаю, я хочу стать по-настоящему твоей осью, тем, вокруг которого будет твоя жизнь, кому ты не изменишь, тем на кого ты будешь ориентироваться и за кем пойдешь. Я хочу, чтобы ты согласилась быть мне женой и мамой Мише. Не исподтишка, не случайно, не от того, что уже невозможно держать в себе страсть и эмоции. Я устал от танго. Я хочу других танцев и хочу, чтобы ты сознательно на это пошла.

Я смотрела в его глаза. Он не просил стать его женой, он требовал. Лед в глазах не плавился, в глазах был айсберг: огромный, сверкающий, твердый, я на него вот-вот налечу. Я отвернулась и посмотрела на огонь в камине. Страшно? Да. Хотела я этого? Нет. А чего хочу?

– Может, так же как ты уверен в том, что сможешь убедить меня в ценности оформленного по закону брака, я уверена, что смогу успокоить тебя и ты не будешь против моих тараканов, и не будешь так сильно ревновать.

– Вряд ли я смогу достойно оценить чужой сальный комплимент в адрес твоих бедер или похвастаться мужикам тем, какова ты в постели. Это к Вадиму. И еще, несмотря на то, что я стал больше его уважать – я вряд ли буду поддерживать вашу тесную связь.

– Будешь, он мне нужен как друг. Но не об этом. Мне гарантии этого не нужны от тебя, Юра. Ты мне все сам подаришь, и я этот подарок заслужу. Просто я должна признаться: я не хочу замуж. Нет у меня такого желания! Я хочу всего того, что ты сказал: я хочу служить тебе, вдохновлять тебя, идти за тобой, потому что верю тебе, пускать тебя в себя. – Я запнулась. И на меня налетел айсберг. Я вспоминала его речь и то, что он еще говорил. Про детей и защиту. Я не видела огня, но мне стало очень жарко, я смотрела на Юру.

– Что такое? Ты побледнела! Тебе плохо?

– Я… Нет. Не знаю. Я не помню, когда… Я же не могла забыть такое?

– Я не понимаю тебя!

– Я не помню, когда у меня были месячные.

Он выдохнул.

– А… Как будто ты когда-то помнила эту дату. Что бы ты без меня делала? 25 ноября. Но ты не это хотела сказать, что-то другое, важное.

– Это важное! Почему ты так решил? Я не помню такого!

– Потому что я, в отличии от некоторых, слежу за твоим циклом! И уже полгода почти! Это мое хобби!

– Но я не помню…

– Маричка, ты нас с Мишей напрочь забыла, когда я тебя здесь одну оставил, а такую мелочь ты вообще вспоминаешь только в первый день цикла, иногда, когда нужно обезболивающее! Ты говорила только что, о том, чего хочешь.

Я хотела и пыталась вспомнить. Я, правда, не очень внимательно относилась к этому вопросу. Цикл у меня всегда был стабильным и шел аккурат день в день. Зачем его помнить? Гинеколога я не меняла много лет подряд. Она говорила, чтобы я пришла к ней на шестой день цикла, на УЗИ груди. Так, для профилактики. Она это говорила в октябре, потом я заболела, вернулась домой и не пошла к ней на УЗИ из-за того, что в тот раз меня Юра не выпускал из дому. Потом у нас был первый секс, а потом…

– Это, наверное, очень глупо звучит, но я не помню. И не понимаю, почему. Хотя. Столько событий… А почему ты решил, что двадцать пятого ноября?

Он тяжело вздохнул. Ему было невтерпеж и раздражали эти вопросы:

– Потому что так! У тебя все четко: каждый двадцать восьмой день, ну плюс-минус. Начало должно было быть двадцать пятого! Я это очень хорошо помню, потому что ждал этого дня, и я не удивлен нисколько, что ты не ждала и забыла об этом. Это очень похоже на тебя. Но ты мне тогда сказала, что они, месячные, начались.

– Так и сказала?

– Нет… – он начал сомневаться, – не так. Тогда начались протесты, и ты мало со мной разговаривала. Или это из-за Вадима. Короче, мы не говорили много тогда. В этот день ты, традиционно, лежала бледная под телевизором, традиционно бледная, а не традиционно под телевизором, – уточнил он, – с грелкой, и я помню, что спросил: «Как ты?», а ты ответила: «А ты как думаешь?» а я: «Болит живот?», ты: «Да». И все. Обычно мне этой информации хватает.

– И сексом мы не занимались тогда…

– Соответственно.

– Ничего не соответственно, Юра. О, Господи! – я закрыла лицо руками. – Ты все перепутал.

– Что значит…?

– Живот болел не от этого, мы с Мишей тогда… Кефир был просроченным… Ты услышал то, что хотел, а лишнего разговора со мной избегал в те дни ты, а не я. Не было ничего!

– Кефир? Диарея? Вздутие? Не менструация?

– Нет.

Он выдержал небольшую паузу:

– Ты беременна?

– Я не знаю. А когда должны быть, по твоим подсчетам, следующие?

– Завтра. Или сегодня.

– Мм… О, боже! Я – чудовище. Мне – нельзя! Никого и никогда. Я тебя, Мишу, даже своего ребенка забыла! Я ни разу за все это время не подумала об этом! Ни разу!

Я вскочила.

– Как же так! Я же должна что-то чувствовать!

– Не обязательно.

– Это не может быть правдой! Со мной такого не было! Я бы поняла, я бы не забыла! – я смотрела на Юру в отчаянии. Он встал и заставил меня сесть на диван.

– Успокойся, не дрожи так. Все хорошо!

– Нет! Юра, я должна была беречься, не ходить под дождем, на протесты, хорошо питаться, не заниматься сексом…

– Не паникуй! – он повысил голос.

– Юра, кем нужно быть, чтобы пропустить начало такого долгожданного события? Может, у меня внематочная?

Он крепко обнял меня и начал гладить по голове:

– Ты скорее всего заметила бы, если бы была внематочная… Хотя не факт!

– Ты смеешься?

– Да. Прости, маленькая, но это, правда, смешно. Кем нужно быть? Нужно быть тобой! Вот такой – погруженной в свои идеи о спасении меня от бессонницы, о спасении страны, о судьбе этих своих… ты сказала, Малине? Надо почитать, – он улыбался.

– Юра, ты не возьмешь меня замуж такую рассеянную.

– Я тебе Мишу доверил, и не пожалел ни разу об этом. Просто иногда тебя нужно страховать. Ты сказала – долгожданное?

– Да. Но давай не говорить об этом, пока тест не купим, а лучше, пока к доктору я не схожу. Еще не известно ничего. Может, это ничего и не значит. Может, я заболела?

– Как ты себя чувствуешь?

– Отвратительной, забывчивой растяпой!

– Я люблю тебя.

– И я тебя. Ты же не хотел ребенка. Еще одного…

Он сел на пол у моих ног. Ладонями он сжимал мои ладошки.

– Я хотел, иначе бы не говорили об этом, но я сомневался и, наверное, буду сомневаться. Пока не родишь. Маричка, я боюсь твоего поведения во время беременности, и это лучше сразу оговорить. Мне это снилось в кошмарах. Я боюсь, что ты изменишься.

– Я изменюсь, и лучше это сразу оговорить: я поправлюсь, стану капризничать и, учитывая мои наклонности, я забуду вообще все на свете.

– Главное, чтобы не забыла кто твой…

– Муж? – договорила я за него. – Теперь хоть есть смысл выходить за тебя замуж. Ты же только так успокоишься. Ненамного, но я всегда смогу тебе ответить на твои приступы ревности: «Мисценовский, я мало того, что беременна, я еще и замуж за тебя вышла!»

Его губы опять растянулись в улыбке:

– Ты согласна?

Я улыбнулась и кивнула в ответ.

– А в церкви ты скажешь это вслух?

– Кто меня в церковь, беременную, пустит?

– Бог простит, а священнику знать не обязательно.

– Ты хочешь скоро?

– А ты хочешь большую свадьбу, с длительной подготовкой?

– Нет! Юра, прости, но это для меня и вправду совсем не важно. Всего, чего я сейчас хочу, это три желания: я хочу сделать тест, я хочу увидеть Мишу, и я хочу, чтобы ты наконец-то, с опозданием в семь часов, но все же меня поцеловал.

Тогда он смог исполнить только третье.

Он смотрел на меня с огромной больничной кровати своими огромными глазами. Маленький и худенький в большой белой комнате. Он молчал. Глаза становилось больше с каждым моим шагом, а бровки подымались в домик.

Я хотела упасть на колени и выпросить прощение за все, что сделала. Какие же мы оба с Юрой эгоисты! Оба! Мы думали о себе, о наших чувствах, о наших целях. А он был один в мире. Чем я лучше ее? Чем лучше Юриной мамы? Я такая же. Меня удерживали на ногах остатки здравого смысла. Я не потеряла рассудок, говоря с Юрой, и именно это, а не мои признания в любви и обиды на холодную реакцию – помогли мне вернуть его веру в нас. Если я, как мне хочется, упаду перед Мишей и буду просить прощения – он только испугается. Сейчас тоже нужно сохранить рассудок. Я подходила ближе и ближе.

– Привіт, – села я рядом. Он молчал и не шелохнулся. Только следил за мной. – Я повернулася.

Его лицо скривила гримаса плача. Он отвернулся, скатился с кровати, забился в угол и оттуда разрыдался. Я видела такое много раз, когда он убегал от других женщин. Правда, он редко плакал, больше сердился, а теперь… Теперь и я ему чужая? Я заслужила, но я не приму это! Нет! Он называл меня мамой! Так было, и так будет. Я бросилась к нему:

– Синочок мій, солодкий мій, я тебе дуже люблю! Ти – моє Сонечко, пам’ятаєш?

– Мааааааааа!

– Я більше ніколи нікуди від тебе не піду! Я обіцяю! Ми завжди будемо разом! – эти слова я всегда держала за зубами, когда говорила с Мишей. Это его отцу я ночью опрометчиво обещала, а на утро думала: «А всегда – это сколько?» Мише – никогда. Мише – впервые.

– Мамочка! – он бросился мне на шею и накрыл меня потоками слез.

Это было долго и больно. Мы сидели в углу и причитали, пока нас не успокоил Юра. Он забрал нас из больницы, и это было только началом. Миша не хотел больше видеть Игоря Борисовича, Олега, своего терапевта и прочих людей – не членов семьи. Юра впервые в жизни взял отпуск, и наша семья несколько недель пробыла вместе, не выходя из квартиры. Весь этот посттравматический период удачно пришелся на новогодние праздники.

Как только мы вернулись в город из села, мы сразу же поехали к Мише, и в последующие дни он выпускал меня из объятий или хотя бы из поля зрения только на ночь. Я не успела купить тест, но задержка уже была – очевиднее некуда. А Юра уже не раз возвращался из аптеки без теста. Утром двадцать девятого декабря я решила позвонить гинекологу и спросила у Юры, как лучше поступить, чтобы выйти из дому незаметно для Миши. Юра сказал, что оставлять его еще рано.

– В чем дело? Ты не хочешь знать, беременна я или нет?

– Прости. Это глупо, я знаю, но… А вдруг нет? И ты передумаешь выходить за меня!

Я могла только вздохнуть и развести руками. За эти дни я запаслась таким терпением для этих двоих, что меня, казалось, уже никакая глупость не выведет из равновесия.

Первого января я в кои-то веки проснулась раньше него. Я побежала заглядывать не под елку, а в туалет, меня вырвало. А когда я вышла из ванной, Юры уже не было. Он вернулся с пробежки с Хорошо и с тестом. На результаты мы пошли смотреть вдвоем, под елку. Я не сомневалась, что там будет подарок, и хотя это чудо было не новогодним, а две полосочки означали, как мы выяснили потом, на УЗИ – два месяца, это все же было именно тем, чего я давно ждала – это было Чудом.

Подавать заявление мы пошли через два дня, Юра «уговорил» сотрудников загса поставить дату на четырнадцатое января, видимо, это был первый рабочий свадебный день после праздников.

– Спасибо, что оставил нам с девочками Маланки! – возмутилась я, когда мы вышли на улицу. Дату мы не обсуждали, и я думала, что это будет хотя бы в феврале.

– Что?

– Мой девичник! Традиционный, ежегодный, с гаданиями, с киданием сапог.

– Дорогая, ты вообще-то замуж выходишь?

– Одно другому не мешает!

– Какому другому я не помешаю, хотел бы я знать?!