И в печали, и в радости Макущенко Марина

– Тебе это интересно?

– Как тебе сказать… Это работа в офисе… Ты видишь замешательство на моем лице, да? Я так не пробовала…

– Они и сами не ведают, что в их руках – главный козырь в борьбе за тебя.

– Нет-нет. Хотя да, мне интересно, потому что я такого еще не делала. И у них много проектов, предполагаются интересные поездки, встречи. Многие из идей нужно будет воплощать в жизнь, и мои организаторские способности – а они у меня есть – могут найти себе применение. Но меня сейчас больше забавляет сам факт этого предложения! Я вообще не ожидала такого поворота. Что я выйду из игры, а меня найдет такая престижная компания, благодаря вот этой работе, которую я сейчас пишу. Мне лестно, конечно!

– А я ожидал.

– Правда?

– Да. Нас, медиков, по этим журналам и знают. У вас, видишь, тоже, оказывается, есть структуры, которые работают на перспективу и ищут ценные кадры.

– Там очень хорошая зарплата. И соцпакет. И корпоративная политика. И вообще все то, что я особо не ценила раньше. Наверное, потому что это не было на высоком уровне на моих предыдущих работах, и я просто решила закрыть на это глаза. Творчество, творчество и только творчество. Ну разве что в последнем случае были хорошие деньги.

– По-моему, даже раньше зарплата у тебя была выше, чем у обычного хирурга в Украине.

– Ну это да…

– Так что ты им ответила?

– Я сказала, что сейчас не могу, что у меня последние месяцы перед защитой, и я должна уделить этому внимание. И, по-моему, этой позицией я только еще больше заинтересовала их в себе.

– Ты знаешь себе цену и умеешь качественно работать. Они не выпустят тебя из поля зрения. Но ты, действительно, не хочешь это сделать до защиты? Ты успела бы.

– Юра, я могу успеть все на свете. Я не из-за этого с работы ушла. Вопрос в том, что я при этом буду чувствовать и успею ли прочувствовать вообще? Я только начала нащупывать сердце и слышать, чего на самом деле хочу. И не только свое сердце. И что, опять в марафон? Нет…

Юра напрягся. Я, кажется, что-то не то сказала. Надо объяснять. Срочно. Я надула губы и, не отводя от Юры взгляда, начала:

– Міішааа…

– Що?

– Я не знаю, що мені робити… – наигранно обреченно сказала я.

– А що?

– Я хочу чогось солоденького чи не хочу?

Мишка заерзал на стуле. Он любил эту игру. Меню на столе не было. Он убежал и вернулся с книжечкой в кожаном переплете.

– Може, це? – показал на мороженое.

Я отрицательно помотала головой.

– Це? Це? Це?

– Все, я вирішив! Ти будеш це! – и он показал мой любимый вишневый десерт.

– Тато не дозволить! – захныкала я.

– Чуть-чуть, па! – затребовал он Юре.

– И кто тут еще манипулятор? – проворчал Юра.

Я проигнорировала его выпад.

– Ти замовиш, Міш?

К нам подошла официантка, и Миша, поглядев на Юру – которого он, как ему казалось, победил – а потом на девушку, назвал ей три десерта. Она ушла. Юра провел ее взглядом, потом посмотрел на Мишу, опять ей вслед. Я взяла бокал с вином, выпила и сквозь зубы процедила:

– Не реагируй так. Не заостряй.

Он посмотрел на меня.

– Еще так было с моей Катей, и с Ирой. Это я к тому, что да, манипулятор. И я знаю, что я делаю. И я не могу бросить это все сейчас, в этот период, когда пошел сдвиг. Если я исчезну, буду приходить только вечером, я не уверена, что не пойдет откат в обратную сторону.

Я чувствовала себя на коне. Я сама управляю своей жизнью, сама выбираю маршрут! Я знаю, кто я, и что я делаю, и знаю, что могу делать. И я сама принимаю сейчас решение, что будет. Я сильная! Мне нравилось это ощущение силы. Оно было моим. Оно было во мне, в моей внешности, в моем сердце, в моей голове, в моих ногах, в моих мыслях. Когда мы возвращались домой, мы держались с Юрой за руки, и я все время прислушивалась к ощущениям в ладонях. Я с ним так общалась.

Выходя из ресторана, он ослабил хватку и почти выпустил мою ладошку, чтобы пропустить вперед, в дверь. Но не выпустил, дошел до пальцев, а потом вернулся. Сжал крепко. Я пошевелила пальцами, он немного расслабил руку. Я сама сжала свои пальцы, переплетя с его. Потом вынула и взяла его снизу за ладонь. Так было естественно и удобно. Мы редко ходили, держась за руки. Но таким образом держаться, однозначно, было удобнее. И не потому, что он выше. Катя выше меня, но когда мы с ней держимся за руки, то мое запястье всегда сверху ее и впереди. Обычно мы держимся за руки в толпе: на дискотеках, в торговых центрах, на ярмарках, на концертах. Она теряется, когда людей много. Я же, наоборот, хорошо чувствую толпу. Я знаю, где нужно нажать, а где переждать. Я чувствую, где очаги событий в толпе, и куда надо пройти. Я веду ее. Юра вел меня, и мне было удобно. Я сжимала его руку.

Я вдруг поняла, что очень люблю ее. Ее силу и нежность, ее чувственность и помощь. Я люблю его руку, и вторую тоже. И его глаза. И губы. И…

Мы пришли домой. Юра взял собаку и вернулся на улицу. Я отвела Мишку в ванную, а потом в детскую. Сегодня мы читали украинские народные сказки. Мы их вообще-то уже третью неделю читали. Одни и те же. Я не жалуюсь, я очень хорошо помню с детства счастье от повторения любимых сказок. Эту потрепанную книгу с обрисованными картинками я привезла из родительского дома, и теперь Мишка с ней в обнимку чуть ли не спит. В этот раз заснул на конфликте Івасика-Телесика со Зміючкой Оленкой.

Юра сидел на полу в комнате.

– Взять! Молодец, молодец, хороший пес!

– Он начал слушать твои команды? – Юра не слышал, как я вошла.

Я села на подлокотник кресла.

– Да. Во дворе кошку увидели, а он даже не дернулся, когда я ему приказал.

– Не обольщайся только, Юра. Это очень хорошо, но Хорошо все равно не признает в тебе хозяина.

– По-моему, он мои команды выполняет быстрее твоих.

– А я не о себе. Я ему никогда не была хозяйкой. Другом, товарищем – да. Он уважает тебя, теперь я это вижу. А я и Миша для него – почти такие же, как он, только ростом больше. Мы – одни из стаи. В ней есть вожак – это ты.

– Это он так воспринимает нас?

– Только так.

– Но если он признал во мне вожака…

– Он признал его в этом доме, в этих условиях. Но если Вадим приедет, и если они встретятся, он выберет его. Всегда – его. Будь готов к этому. Сколько бы не прошло времени. Хотя я не даю им встречаться. Прошлой осенью Вадим приезжал, а потом Хорошо две недели от еды отказывался. С меня довольно!

– На Хорошо я и не претендую. Хотя жалко его.

– Тяжело быть собакой.

Он ничего не сказал, повозился еще с Хорошо, встал, подошел к окну. Не разворачиваясь ко мне, спросил:

– Ты же не думаешь, что и я откажусь от еды?

– Ты же не собака? – улыбнулась я.

– А ты хоть и не вожак, но хозяйка. Лучше признать это, – он обернулся ко мне. Его лицо было спокойным, глаза смотрели без страха. Он говорил такие странные вещи и при этом был уверен в себе. Я улыбнулась.

– Я не хочу держать тебя.

– Хочешь, – не согласилась я.

Он собирался что-то возразить, но вместо этого улыбнулся.

– Да. Но я чувствую, что смогу пересилить себя и дать тебе свободу.

– А не ты меня и держишь.

– Он – мой сын.

– Но он – не ты.

– Он – я.

– Это мое желание. И мое решение.

– Ты его приняла?

– Да.

Я встала и подошла к нему. Взяла за руку, поднесла к своему лицу, легла щекой в его ладонь. Он подержал ее с секунду, а потом отобрал.

– Я трогал собаку.

Он ушел. Да, я не собака. Но я и не хозяйка. Мне в этой стае хорошо, но мне нравится возможность самой выбирать себе угол и игры. Я здесь столько, сколько сама хочу. И нет смысла придумывать себе породу. И сетовать на то, что я бесхозная. Я сама по себе. И я всегда была кошкой. Но что-то теперь не сходится.

Когда Юра любит меня, я чувствую его беспрекословную власть над собой. И мне это тоже нравится. Мне это безумно нравится, я хочу еще испытать это острое и сладкое чувство подчинения сильному. Правда, ровно до тех пор, пока мы выходим из спальни. Кто я после этого? Что я за животное? Хамелеон какой-то.

Он просто обхватил мою голову ладонями. Этого было достаточно, чтобы почувствовать слабость под коленками. Я – его. В его больших руках моя голова была маленькой, и она была… просто еще одной головой, которую он держал вот так, очередная за сегодняшний день. Интересно, чтобы с ним было, если бы он проник в мое сознание и увидел все фантазии? Его мозг бы сломался.

Он как будто передумал, убрал руки и повел меня за собой. Мне бы переодеться, я все еще была в брючном костюме и рубашке. В спальне он снял с меня пиджак и посадил на кровать. Сам сел сзади. Опять взял мою голову в руки, так же, как и держал. Стянул резинку с хвоста, волосы рассыпались с болью. Я давно не делала таких высоких причесок, и кожа теперь болела. Он развел пальцы и запустил их в волосы. Он массировал голову, опускался к основанию черепа, к бугорочкам над шеей, опять к вискам. Я уплыла и растеклась.

Я не помню, как он оказался передо мной. Только почувствовала его губы на своих. Я впустила его. Он начал расстегивать пуговицы на моей рубашке, я – на его. Я выдернула его рубашку из брюк, сняла с плеч, расстегнула запонки, расстегнула ремень, молнию на его брюках. Тут я остановилась, поняв, что делаю это впервые. Я посмотрела на него. Он быстро дышал и ждал. Потом сглотнул, перевел дыхание. Мои пальцы сжались. Он застонал, запрокинул голову. Его пальцы судорожно сжимали мои волосы. Он не выдержал и, оттолкнув меня, положил на лопатки. На нем уже ничего не было, а у меня только несколько пуговиц были расстегнуты и приоткрывали белье на груди. Он начал целовать шею, ключицы, руки, постепенно снимая одежду. Ему пришлось отодвинуться, когда он стягивал с меня брюки, и я воспользовалась моментом. Стала с ним рядом на коленки и поцеловала в губы. Руками толкала на кровать. Ложись, давай же! Он послушался. Только его голова поравнялась с моей грудью, как я буквально впихнула ему ее в рот. И пока он целовал ее, я добралась руками туда, где была уже. Все. Я как будто повернула выключатель. Его цепкие руки, которые препятствовали мне, упирались в переднюю сторону моих бедер, пытаясь остановить, теперь изменили направление – он стал тянуть их на себя. Я получила все, и я отдала все.

Я не знала, что я такая. Я не подозревала, какая я на самом деле. Все мои предыдущие мужчины не могли этого открыть, потому что удовлетворялись лишь третью меня, какой-то частью меня, до которой добирались, а открыть полностью, достать то, что глубже – не были способны, не могли, не умели, не хотели. Мне нужен был он! Именно этот мужчина заставил меня отказаться от жалости к себе, лени, самолюбования, которое тормозило. Он открыл шлюзы, и я разлилась. Я так много лет стояла в одном месте, переполняя себя, я застаивалась. Я никогда и никому ничего не отдавала. От меня ничего и не ждали, кроме того, что было на поверхности. Я училась, узнавала, пробовала и складывала, складывала. Теперь все понадобилось, возродилось, и я любила.

Я впервые в жизни занималась любовью с мужчиной! Не сексом, а любовью! Я находила его, я ломала его, я создавала его, я награждала его и падала, потом он подымал меня, и я отдавалась ему, не мешая, не запрещая, не ожидая. Вся полностью его, я принимала его в себя, и он почувствовал мой ритм. Он ждал, он наслаждался невесомостью и обездвиженностью вместе со мной, а потом отпускал меня и отдавал последнее, все, что прятал, все, что берег – все было моим. Мокрая, без сил, с дрожью в ногах я упала ему на грудь:

– Я люблю тебя.

Потом я пальцами сомкнула его губы и не позволила говорить. Не хочу ничего слышать. Это мое чувство. Это мое сердце сейчас вылетело, и оно летит, независимо от того, что ты скажешь.

Как жаль, что я не первая призналась ему в любви. Я бы хотела этого. Я бы хотела, чтобы он знал, что я люблю безоговорочно, люблю безотчетно, люблю независимо. Когда-то мне было важно, что мужчина обо мне подумает, я запоминала какие-то глупые советы: «Никогда не проси у него прощения», «Не показывай ему, что умеешь что-то сама», «Пусть знает, что он не один такой, ибо мужчина – охотник». Плевать! Даже если это правда – мне все равно. Мне нравится унижаться, мне нравится ползать у его ног, мне нравится заставлять его просить, и мне нравится чувствовать, как я ему нужна, как я ему жизненно необходима. Я его люблю здесь и сейчас, и мне все равно, если утром он проснется с чувством выполненного долга и будет смотреть на меня, как на завоеванный трофей, который уже можно забросить на полку. Как же мне все это безразлично! Я люблю! Господи, Боже мой, спасибо! Спасибо, что дал узнать, что это такое! Мне не нужно продолжения и вторых серий. Временами Юрка пропадал, я чувствовала, как он улетает из комнаты. Лети, я держу тебя.

– Я здесь, – шептала я.

Меня саму уносило, но, возвращаясь, я старалась запомнить его глаза, его руки на груди, движения его бедер, боль, когда он тянул меня за волосы, его вкус, запах его пота, грудь надо мной. Все, что я могла увидеть, я запоминала. Это то, что я буду хранить. Это мое! Спасибо.

Я опять проснулась одна. Опять голая на голом матрасе. Подушки на полу, одеяло в голове. Простыни скомканы. В его спальне не было моих вещей, а халат я вчера не успела занести. Что же, возьму его вчерашнюю рубашку. Вот, я ее сама сюда забросила. Она пахла им. Люблю этот запах. Нюхая манжеты, я зашла на кухню. Он стоял ко мне спиной, нарезал фрукты.

– Я тебя слышу, – сказал он, не оборачиваясь.

Мне захотелось обнять его сзади, прижаться к нему, но ночной смелости и уверенности уже не было. Я не хотела опошлить и приземлить все, что он мне разрешил. Мне не нужна уверенность в его чувствах на всю оставшуюся жизнь. Я хочу слышать каждую секунду с ним, хочу чувствовать каждое дыхание, хочу вдыхать его мысли здесь и сейчас. Это мое, эту ночь я сложу в свое хранилище, независимо от того, как дальше будут разворачиваться события. Он обернулся. Я стояла посреди кухни.

– Ааа… – я пыталась найти себя. Обычно я что делаю? – Кофе? – спросила я.

Он рассмеялся.

– Ты обворожительна!

Я улыбнулась, опустила голову. Еще одно воспоминание – в хранилище. Я смаковала.

– Ты такая потерянная, потому что потерялась в моей рубашке? Ты, как будто, первый раз на этой кухне.

Счастливо улыбаясь, он подошел ко мне. Ловил мой взгляд. Я задержалась на нем, потом попробовала переключиться.

– В какой-то мере… Мне просто нечего было надеть. Можно мандаринку?

– Конечно, я тебе и готовлю.

– Я украла одну, – сказала я, очищая мандарин и усаживаясь на стул. – Ты меня мог и укрыть.

– Мог, но не захотел. Ты так красиво лежала.

– Сфотографировал?

– Памятью.

Я посмотрела на него. Он тоже запоминает?

– Мне пора идти, – сказал он.

– Только семь.

– Нужно подготовиться. У меня встреча…

– …в девять часов, с собственником клиники в Австрии, – закончила я за него.

– Да.

– Когда ты туда поедешь?

– Он еще не позвал.

– Позовет. Он же поэтому и встречается с тобой. Хочет, чтобы ты к ним приехал, провел с десяток показательных выступлений.

Он сел передо мной на корточки.

– Вечером расскажу. Я хочу почитать об этой клинике и об их базе перед встречей.

Он обнял меня за колени. Поцеловал их.

– Пока, – резко встал, вышел из кухни.

Я не провожаю его обычно. Нужно пересилить себя. Нужно вести себя естественно, как всегда. Нельзя нарушать обычный наш уклад жизни. А, к черту! Босиком, с дольками мандаринки в руках, я выскочила в коридор.

– Я просто…

Он стоял уже обутый, застегивал пальто. Ждал.

– Хорошего дня! – договорила я.

Он опустил взгляд, застегнул последнюю пуговицу. Сделал шаг навстречу. Поднял глаза, когда уже стоял впритык со мной.

– Обычно ты болтливая утром, а теперь так мало слов? Ты все выговорила ночью?

– Я много говорила?

– Не помнишь?

– Я не помню, чтобы я тебе что-то рассказывала… – его губы были рядом. Мне хотелось поцеловать их, и все. И пусть идет. Хотя бы беглый, быстрый поцелуй. Незаметный и привычный? Ну, люди же все время так делают! Ну, можно ведь?

– Рассказом это нельзя назвать. Так, обрывки фраз, слова…

– Ты меня как журналиста сейчас позоришь.

– Я надеюсь, что с такими словами ты не выходила в прямой эфир! – он рассмеялся. На секунду и я улыбнулась.

– Поцелуй меня, пожалуйста. И уходи, – сказала я. Губы перестали смеяться.

– А ты сейчас можешь мне сказать то, что говорила ночью?

– Войди в меня?

– Нет, – губы опять растянулись в улыбке.

– Кусай?

– Нет.

– Тихо-тихо, не спеши… – я не отрывала взгляда от его губ.

– Не это!

Я заставила себя посмотреть ему в глаза. Ими он тоже улыбался.

– Я люблю тебя.

Глаза изменили выражение. Он пристально посмотрел на меня.

– Ничего, что я заставил тебя сказать это и днем?

– Я люблю тебя, Юра, – повторила я.

Он вглядывался в меня.

– Люблю, – я опять улыбнулась.

– Если я сейчас начну тебя целовать, я не уйду.

– То есть ты дал мне надежду, заставил говорить пошлости и… все? Жди, дорогая, вечера?

Он наклонился к виску, вдохнул щеку, отодвинул ворот рубашки и поцеловал в шею. И на ушко тихое:

– Жди.

И я ждала целыми днями.

Мы стали просить Александра забирать Мишу – из детского центра, от друзей, без повода из дому – и уводить куда-то. Я не знаю, как Юра ему это объяснил, мне было не важно. Номинально я проводила дни с ребенком и за компьютером, а вечером открывалась дверь, и мы не всегда даже вспоминали об ужине. Мы занимались любовью, мы признавались друг другу в этом, мы кормили друг друга собою, мы забыли о существовании одежды для сна и о правиле желать спокойной ночи. Мы не засыпали, мы падали в сон откуда-то сверху. Утром я завтракала у него на коленях и не всегда едой, и часто ему приходилось переодеваться после таких моих завтраков. Утром он уходил, и я опять ждала.

Мишка выдержал неделю таких отношений, а потом забастовал и заболел бронхитом. Я почувствовала вину, Юра только фыркнул на озвученное мною подозрение. Это был случай, когда мне пришлось быть выше него, а впредь и всегда придется. Он и Миша – одинаково эгоисты, им обоим бескомпромиссно нужна я. И моя вина, если каждый из них меня недополучит. Нужно было возвращать в семью правила, вечера вместе с ребенком, табу на секс перед тяжелыми операционными днями, нужно навести порядок. Юре пришлось подчиниться, хотя он и был недоволен, но я чувствовала: он мой и сделает, как я скажу. Важно было, как я скажу, и что при этом сделаю. Скоро все успокоились: Юра не обижался на Мишу, Миша не обижался на нас, я не сердилась на себя. И, переступая порог спальни, я возвращалась в свое новоприобретенное первобытное состояние.

Нужно было отвести Мишу на рентген и к терапевту. Болезнь отпустила, но нужен был контрольный снимок. Юра был занят, пришлось идти в больницу мне. Я не была там с тех пор, как выписалась из пульмонологии, и не видела его друзей после вечеринки в честь всех Олегов.

С ребенком, как и ожидалось, все было хорошо, бронхи очистились, дыхание нормализовалось. Я не хотела заходить в нейрохирургию, уже одевалась в гардеробе, как встретила Олега. Он затянул нас в кафе. Там, ожидаемо, пришлось поздороваться с энным количеством недоброжелателей. Я чувствовала, как подарила новую тему для курилок. В кафе к нам подсела Валя.

– Валентина, тебя выпустили из рабства? – смеялся над ней Олег.

– Я уже не в рабстве. Юрий Игоревич мне сам сказал, чтобы я пошла на обед, прогулялась.

– Ты шутишь, Валь? Что это на него нашло?

– А он вообще теперь другой стал, – не нашла более точных слов Валя.

– Да, что с ним происходит? Может, это климатические изменения влияют? Ты не в курсе? – спросил он у меня.

– О чем ты?

– Да я на неделе его застукал, как он с нашей заведующей флиртовал! Ты представляешь себе это?

– Не очень.

К нам подсели Никита с Сашей.

– Привет. Как дела? Что обсуждаете?

– Я ей стучу на Юрку, – сказал Олег. – А она не может себе представит, как он флиртует.

– Если честно, то и я не могу, – сказал Саша. – То, что его как будто подменили – это точно. У него новый грант какой-то? Че это он такой довольный ходит все время?

– Маричка, не слушай их! – перебила Валя. – Он не флиртовал, он просто сделал ей комплимент, а ты, Олег, раздуваешь все!

Они начали спорить и вспоминать, кто еще что видел. А они насмотрелись! Судя по их рассказам, я выпустила наружу зверя. Значит, теперь все поняли, что он умеет улыбаться, он клеит то ли кого-то из травматологии, то ли медсестру из терапии – тут Олег с Никитой расходятся во мнении. У него вышли новые статьи и ему предложили новый грант – так думал Саша. Он теперь говорит «доброе утро» и не орет по пустякам – в этом уверена Валя.

– Ты не знаешь, у него появился кто-то? – спросил Никита.

Я пожала плечами. И сказала, что нам с Мишей пора. Олег предложил провести меня до гардероба.

– Я тебе говорил? Смотри!

Мы перегнулись через перила второго этажа. Внизу стоял Юра с Лесей.

– Это же его медсестра! Очень красивая девушка, кстати. И он еще говорил, что она очень умная, – сказала я.

– Это уже третья!

Если честно, то я ничего не видела. Он разговаривал с ней, улыбнулся.

– Олег, ты вот это называл флиртом?

– Для нас с тобой – нет. Но он же вообще ни с кем не разговаривал раньше! Если он улыбнулся девушке, вот так, глянь же, прямо ей в глаза, то это все: он ее, считай, замуж позвал!

– Ты преувеличиваешь!

– Я не преувеличиваю! Я его уже четыре года знаю. Я бы мог поклясться, что он запал на Нонну, мою заведующую. Но я его вижу уже с третьей, и я не понимаю ничего. У него мартовский период?

Я улыбнулась. Возможно, он прав. Я еще раз присмотрелась. Они что-то обсуждали, он ее слушал, показывал выписки. Она улыбнулась. Возможно, даже кокетливо. Он ответил. Нет, в его улыбке не было ничего, кроме дружелюбия. Он просто улыбнулся. Но для Юры это и правда уже много.

Я поняла: он перестал шарахаться от женщин. Он уже их не боится. Его ведь раздражали раньше девушки – с их ужимками, претензиями на него, с их вертлявостью. Особенно – активные, а эта была именно такой. Я помню, как она в июне пришла в отделение. Очень хорошенькая и амбициозная девочка. И она прорывалась, чтобы попасть к нему в ассистентки. Пыталась ли подобраться к нему ближе? Конечно. Тогда Олег мне на протяжении двух недель, каждый раз при встрече, о ней рассказывал: и что она на него не реагирует, и что она Юру кадрит. Юра отмахивался, но то, что мне рассказывал Олег, было явными попытками разбудить в шефе мужчину. Тогда было мимо. А сейчас? Кто знает, может, я расшевелила его, и ему станет интересно попробовать себя с другими?

Вот награда за то, что лишаешь мужчину девственности… Главное, вовремя это увидеть и ретироваться с поля боя. Бороться за него я не буду. Я его слишком люблю, чтобы омрачать свое чувство ревностью. Он поднял голову и увидел меня. Я видела, как его глаза теплеют и наливаются счастьем. Пока рано ретироваться. Он мой! Он просто стал спокойнее и счастливее. Он что-то сказал собеседнице и стал подниматься к нам. В это время нас догнали и Никита с Сашей.

– Слушай, может, вас телами поменяли? – вдруг спросил Олег.

Я с непониманием уставилась на него.

– Точно! – поддакнул Сашка.

– Вы чего?

– Ты изменилась, стала тихая, задумчивая, лишний раз слова не скажешь. А ему теперь рот не закроешь! – сказал Олег. – Раньше все наоборот было. Это ты флиртовала со всеми напропалую, а в последний момент виляла хвостом и убегала, а он даже не замечал, какого кто пола. Теперь он барышням говорит комплименты, а ты? Ты даже не обратила внимания на мою новую прическу!

– Олег, прости! Прости, родной! – я искренне сожалела.

– За что ты уже перед ним извиняешься? – подошел Юра.

– За невнимание, – я хотела еще рассказать о том, что я тут делаю и как себя чувствует Миша, но не смогла сориентироваться.

Юра секунду постоял рядом, потом обошел меня и, подняв волосы, притянул к себе и понюхал в шею.

– Ты сегодня была в парфюмерном отделе, что ли?

Все оторопело уставились на нас.

– Да. Хочу новый запах, – машинально ответила я.

Стоя сзади, он взял мою руку, понюхал запястье, потом наклонился и также поступил со сгибом локтя. Поднялся к шее и поцеловал.

– Вот этот.

– Ааа… Я еще выбираю. Мне еще этот понравился.

Я показала на сгиб локтя.

– Мне тоже, но он более летний. Сейчас тебе больше подойдет этот. А этот, – он поднял запястье и поцеловал его тоже, – вообще не твой. В нем слишком много крепких нот. Он больше мне подойдет.

– Это уже для меня слишком, – выдавил из себя Саша. – Я это правда вижу, или зря вчера пил тот виски? – спросил он у Никиты.

– Мишка, ты здоров? – не дал развиться их разговору Юра.

– Как бык! – ответил он папе.

– Я же тебе говорил! – Юра забрал у Олега мою куртку, не отрывая от меня взгляда. – Тебя провести?

«Очень прозрачно намекнул», – отметила я про себя. Ладно, ухожу. Я попрощалась. Юра, к счастью, не целовал меня при всех в губы, а то на это вся больница прибежала бы смотреть.

Вечером я у него спросила:

– Зачем ты так сегодня?

– Что?

– Ну, показал им… нас.

Он завел Мишкину машинку и пустил ее в другой конец коридора. Мишка с Хорошо со смехом и гавканьем побежали вслед.