И в печали, и в радости Макущенко Марина

– Меня ты тоже любила, – он сказал так, как будто я назвала самый нелепый из доводов.

Сказать ему правду? Сказать «нет»? Я посмотрела на Юру. Я не буду этого делать. Я не хочу этой грязи. Я хочу уйти.

– Пропустите ее. Мне кажется, она хочет выйти, – сказал Юра.

– Я не держу, – Вадим поднялся. Я схватила рюкзак и начала одевать Мишу.

– Я буду ждать ответ до февраля, – сказал Вадим.

– До свидания, Вадим. И это просто вежливая форма прощания. Я не думаю, что мы встретимся в ближайшем будущем. Разве что вот так, случайно.

Мы ушли.

Миша сегодня не хотел укладываться спать. Ему нужны были и все игрушки, и шалаш, и чаек, и опять игрушки, и конструктор, и книжечка. Мы уже третий час толклись в детской. Юра мне не помогал. Я не знала, в какой части квартиры он сейчас, и о чем думает. Может, он делает чай, может, пишет в своем кабинете, может, сидит в спальне, в темноте, и думает о сегодняшней встрече? Я и хотела быть с ним, чтобы зацеловать, пустить в себя, обнять ногами и не выпускать, пока он не поверит, что я его, и что моя любовь – это очень сильный аргумент. И в то же время я рада была отсрочке разговора. А вдруг я ошибаюсь, и Юра не хочет, чтобы я шла ради него на такие жертвы? Может, это для него слишком большой груз? Что, если он не хочет бороться за меня? А он должен? Мне это нужно? А чего я хочу? Нельзя задумываться! Я приняла такое решение, и оно только мое – я должна сказать ему об этом. Миша наконец уснул.

Он: Юра ждал ее в спальне. Как хорошо, что Мишка бесится. Ему нужно было время. Он должен был разобраться с собой. Он хотел ей верить, он не потеряет это чувство веры в нее, он его только приобрел, они были так счастливы и, он знал: она его любит. Но Вадима это не интересует. Ему нужна она, и не важно, в каком качестве. В том, что, получив ее как профессионала, он заполучит ее всю – Юра не сомневался. Он видел, как бывший муж влияет на нее. Он еще имеет над ней власть, пусть она с ней борется. Кто победит?

Что он, Юра может? Со дня на день он поймет, беременна ли она. Можно, конечно, заставить ее сделать тест, но он не хотел подымать этот болезненный вопрос. Она закрывает на это глаза, вбила себе в голову, что не сможет иметь ребенка, и пусть. Если точно нет, и они заострят на этом внимание – это может подтолкнуть ее сделать выбор в пользу карьеры. Или нет? Или ей хватит Миши? Или ей важнее Юра? Он любил ее, но он отдавал себе отчет: этого может оказаться мало. Этим он ее не удержит. Хотя отец и детьми маму не удержал.

Не думать, не сравнивать! Что для нее любовь? Да, она любит, но насколько это важно для нее? Она из тех, кто может любить и бросить, и потом черпать вдохновение в своем несчастье. Такие, как она – любят пострадать, чтобы был материал для творчества. «Жена-художник – горе в семье». Она сегодня ни разу не сказала бывшему мужу, что отказывается из-за Юры. Она смогла найти только один аргумент – свою научную работу. Слабый аргумент. А Юру она сильным тоже не посчитала.

Но нет, все должно быть честно, он не напомнит ей о ребенке, не будет давить на чувство долга, не будет ничего обещать. Он должен знать, что остаться или уехать – это ее выбор. Для этого придется заставить себя открыть ей пути. Показать, что может идти, если хочет. Она должна знать, что свободна, тогда ее сердце сможет сделать выбор.

– Ты уже был в душе? – он не заметил, как она вошла.

– Да.

– Подождешь меня?

– Куда же я от тебя денусь?

– Если ты захочешь, то всегда можешь куда-то деться. Как минимум, попробовать уснуть без меня, – она присела рядом с ним, на кровать.

– Я тебе должен сказать то же самое?

Это, оказалось, невыносимо сложно. Хотелось сейчас напомнить ей о ее словах, которые она шепчет ему ночью, о ее обещаниях быть его, о том, что она ему признавалась, как – наконец, впервые в жизни – счастлива. Пусть вспомнит, и он ее не отпустит. Юра стиснул зубы. Она молчала.

– Маричка, я не смогу. Не только уснуть, а вообще… Я очень хочу сказать тебе, что могу дать тебе свободу, что я не такой, как он, и я не буду на тебя давить. Но это все иллюзия.

– Как ты будешь на меня давить? – игриво спросила она и потянулась к его уху, чтобы поцеловать. Он остановил ее.

– Перестань. Пожалуйста!

Она вернулась на край кровати.

– Что ты хочешь мне сказать? – спросила она.

– Я хотел бы, чтобы ты получила это место. Чтобы ты занималась любимой работой и не чувствовала, как жизнь идет мимо, но… Я не смогу без тебя так долго! Я эгоист. Ты нужна мне. И я не могу оставить свою работу и поехать за тобой в тайгу. И отпустить тебя в надежде на короткие встречи раз в несколько месяцев – тоже не могу. Если бы не знать, что с тобой рядом каждый день, каждую ночь будет мужчина, который любит тебя!

– Не говори так! Он не любит меня! Он не любит меня так, как ты… И он не будет со мной ночью.

– Он будет добиваться этого. А этот человек умеет достигать цели. Он для этого все и придумал. Он предлагает тебе то, чего не могу предложить я!

– Юра, нельзя так недооценивать силу нашей любви.

– Маричка, если бы речь шла о любви, и наша с ним борьба за тебя проходила на этом поле, то я уверен, что выиграл бы.

– Ты знаешь, что я люблю тебя? Как никого и никогда?

– Знаю, – он знал.

– Спасибо тебе, – она опять потянулась к нему и обняла за шею. Он не нашел в себе сил оттолкнуть ее. Она – его, он хотел этого. – Я так боялась, что ты ему поверишь.

– Он знает тебя однобоко, но он знает тебя. Он стал бороться на поле, где я слабее. Мне нечего предложить тебе в карьерном росте. Я могу дать тебе время, могу профинансировать, но тебе нужно большее. Тебе нужен продюсер. А я не могу заниматься тобой так.

– Ничего мне не нужно!

– Не обманывай! Посмотри мне в глаза и ответь: ты не хочешь этого?

Он держал ее голову, смотрел ей в глаза, она была так близка, и он почувствовал, как она замялась. «Только не обманывай», – в мыслях повторял он.

– Я хочу поехать. Это моя мечта. И у меня, наверное, больше не будет такой возможности.

Он опустил глаза. И заметил, что неосознанно опять не может разжать объятья. Они же уже привыкли спать свободно, а теперь опять! Вот этого он всегда боялся. Он знал, что она сбежит. Будет клясться в любви, верить себе, извиняться перед ним и пробираться к выходу.

– Юра, но то, что он говорил о семье, это неправда. Я не просто играю в семью! Вы дороги мне, и я не оставлю тебя и Мишу. Я говорила это тебе.

– У меня нет права тебя держать, – он отодвинул ее.

– А отказываться от меня против своего и моего желания у тебя есть право? Ты знаешь, как правильно поступить в этой ситуации?

– Нет.

– Тогда не поступай никак. Пожалуйста, давай возьмем паузу и подумаем об этом потом! Давай любить друг друга. Давай танцевать завтра! Давай поживем, как животные, и будем делать только то, что нужно здесь и сейчас, не думая о будущем и перспективах?

Он посмотрел на нее. Его рука по-прежнему поддерживала ее затылок. Будь что будет, но она его любит. И сегодня не уйдет. Он устал, он хотел забыться, потянул ее на себя, прижался губами к губам. Перевернул ее на спину расстегнул молнию на джинсах. Он целовал ее самозабвенно и бесконтрольно. В душ она попала только утром.

Я: Мы хорошо выступили, судя по отзывам. «Прекрасная техника», «Красивая пара», «Эмоциональная подача», я запоминала обрывки комплиментов из толпы, сквозь которую мы пробирались в гримерку, а потом к выходу. Мы танцевали для других, не для себя. Я не прочувствовала того танго, которое возбуждало меня в танцклассе, особенно когда Ринат оставлял нас наедине. Но Ринат с Оксаной были довольны нами, так что с чувством выполненного долга мы сели в машину и поехали на свадьбу Саши.

– Я отвезу тебя и оставлю, мне нужно будет отлучиться ненадолго, – сказал он на полпути, после долгого молчания.

– Что? Ты же сам торопил меня.

– Непредвиденная встреча.

– С кем?

– Можно я не буду отчитываться?

Это прозвучало настолько грубо и неестественно, что расспрашивать его мне уже не хотелось.

– Привет!

Олег и Никита встретили нас возле ресторана. Другие гости толпились и выглядывали молодых. Люди мало общались друг с другом. Чувствовалось, что решение Саши и Тани стало для многих неожиданностью: большая разница в возрасте, разные социальные положения семей, всего два месяца знакомства, перед которыми он развелся с предыдущей женой, и не по своей инициативе… Но все смирились, сделали прически, купили букеты и ждут.

– Вы чуть было не пропустили их! Мы решили, что речь от нас будешь толкать ты, Мисценовский, как самый взрослый и успешный, – весело объявил Олег.

– Саша старше меня, – ответил Юра.

– Из тех, кто сегодня не женится. Будешь говорить тост?

– Я все ему скажу лично. Я не говорю на публику. Пусть Маричка скажет.

– Конечно, Маричка и тост, Маричка и за двоих встретит новобрачных, – ворчала я.

– Как это? – спросил Никита.

– Мне нужно уехать. Присмотрите за ней, я скоро буду.

Он не дал высказать друзьям свое возмущение. Сел за руль и уехал.

– Куда он?

– Он сказал, что не обязан передо мной отчитываться.

– Юра тебе так сказал? – удивился Никита. Они с Олегом переглянулись. – Вы что, поссорились?

– Вроде нет. Может, я теряю в его глазах очарование, и он скоро будет со мной разговаривать, как с Валей?

– Не думаю, – сказал Олег. – Наверное, у него что-то стряслось. Главное, не давать тамаде сегодня к нему приближаться, а то будет скандал.

Было бы сказано. Тамада был неугомонен в жажде веселить гостей и не давал никому уединиться. Юра вернулся, когда все уже сидели за столами и не ускользнул от ищущего жертву ведущего.

– Молодой человек, разве можно так опаздывать на свадьбу! Представьтесь, пожалуйста, вы со стороны Саши или Тани? – он вывел недовольного Юру в центр зала.

– Меня зовут Юрий. Я – со стороны жениха. Я уже вижу моих друзей.

Он с надеждой смотрел на наши места и с раздражением – на тамаду, который уже обещал держать его, пока тот не поучаствует во всех конкурсах от новобрачных.

– Он нарывается, – пророчил Олег.

– Ну, на каждой свадьбе должен быть недовольный гость и скандал. Тебе не казалось, что тут было слишком сладко? – сказала я. – Он что, пьет коньяк? Нет, ребят, отдайте Юре должное, он еще хорошо держится.

– Вообще-то он ведь не пьет, – завороженно сказал Олег, смотря на количество рюмок, которые Юра, по мнению тамады, пропустил и теперь проглатывал залпом и за здоровье, и за страстную ночь, и за сына, и за дочь. – Он за рулем?

– Был, – подтвердила я.

– Я думаю, что ему помогает мысль о том, что на вашей свадьбе у вас тамады не будет, – подключился к разговору Никита.

Я ему хотела что-то возразить по поводу вероятности «нашей с Юрой свадьбы», но мне стало очень жаль Юру, который рассказывал «самый смешной случай» из холостяцкой жизни Саши. Он врал и выдумывал на ходу. Никому не было смешно, кроме нашего столика, потому что в его истории сплелись эпизоды из жизни Олега, Никиты и самого Юры, но только не Саши. Неудивительно, он же почти и не знал его холостяком. Несчастный! Когда же его отпустят?

– Может, прийти ему на помощь? – спросила я.

– А теперь, – сказал ведущий, – последнее желание от пары новобрачных. Он подал Юре блюдо с записками. – Что вытяните, то и подарите.

Юра развернул записку, прочитал. Посмотрел на меня, потом сказал что-то на ухо тамаде.

– Внимание! Для исполнения третьего желания молодых, Сашин друг просит подкрепление. Разрешим ему вызвать помощь из зала?

– Да! – хором прокричали гости.

– Сама напросилась, – успел сказать Олег, прежде чем тамада вывел меня из-за столика.

Меня подвели к Юре. Он молча показал записку. «Танго» – было написано на помятом клочке бумаги. Мы улыбнулись друг другу.

– Они же имеют в виду что-то совсем клоунское, – прошептала я ему.

– Я больше не могу клоуничать. Музыканты могут сыграть «Zum».

Нашу музыку? Он готов танцевать перед друзьями, перед всеми этими людьми? Здесь добрая половина – его коллеги! Не было времени спорить.

– Можно я переоденусь?

– Давай, я повеселю пока публику, – он дал мне ключи от машины.

Это звучало угрожающе. Нужно торопиться, пока он окончательно не испортил праздник. На свадебный банкет я надела длинное красное платье, слишком узкое для танго. Сумка с черным бархатным платьем и танцевальными туфлями была на заденем сиденье.

Я уже бежала назад. Перед входом в банкетный зал выдохнула, открыла дверь. В зале приглушили свет, у Юры в руках был микрофон. Он говорил.

– …поэтому я не буду ничего тебе советовать или желать. Я думаю, ты сама прекрасно знаешь, как любить этого человека. Саша, я хочу сказать тебе, что теперь, когда ты будешь напрашиваться на выезд, помогать бригаде «скорой» усмирять буйных, без перчаток осматривать больного, стесняться спросить про результаты анализов на гепатит, оставаться еще на одну операцию только потому, что попросил друг, и делать остальные благородные, но безответственные поступки – ты должен помнить, что больше не можешь себе этого позволить. Потому что ты больше не один. И за твоей спиной кто-то очень дорогой и хрупкий. Ты можешь не просто оставить дорогое без поддержки, но, уставший и обессиленный, ты можешь вовремя не поймать и упустить. И разбить все, что дорого. Не позволяй себе этого.

Я прижалась к его спине и обняла его сзади. Он отдал микрофон. Зазвучала музыка. Я провела из-за спины своей рукой к его груди, он взял меня за ладошку и вывел перед собой. Мы начали двигаться. Он смотрел на меня так, как будто я ему изменила, предала, он прямо сейчас меня разденет, нет, прогонит, он больше не хочет меня видеть, он не отпустит меня. Он ненавидит, он любит. Он подбросил меня вверх, поймал. Нам аплодировали? Я их не видела. Я не видела ничего, кроме фонарика, за которым шла. Это постановочный танец? Казалось, что мы танцуем его впервые. Я поняла, что каждый жест и каждый шаг в этом танце были нашими. Утром мы репетировали, сейчас мы танцуем наши чувства. И с нами вместе танцуют наши страхи, страсть, подозрения, нежность, раздражение, сдержанность, ревность, о, как кружила ревность! Боль, падение, опять нежность, опять идем, опять он ведет меня и злится. Он меня любит! Это было больно и прекрасно. Он помог мне подняться.

– Браво! – кричал тамада.

Гости аплодировали. Удивленные лица. Мне хотелось остаться наедине с Юрой. Что это было, коньяк? Почему он пошел на это? Где он был? С кем встречался? Он отправил меня переодеваться. Когда я вернулась, гостей выпустили погулять. Ребята стояли группой.

– Когда я говорил, чтобы ты толкал речь, я не имел в виду такое. Все твой перфекционизм! – смеялся Олег.

Я подошла.

– Вы крутые! – сказал Никита.

– Ребята, спасибо, спасибо, спасибо! – подбежала невеста и повисла на шее Мисценовского, потом обняла меня и расцеловала. – Спасибо огромное! Это было так красиво! Саша, ты знал, что они готовят нам такой подарок?

– Нет, – он говорил правду. – Это было просто офигенно! Столько страсти! Вы давно танцуете?

– С тех пор, как познакомились, – сказал Юра.

– Да? – удивился Саша. – Кто-то что-то об этом знал?

– Ну, я подозревал, что они увлекаются телесными практиками, но, честно признаться, не надеялся это увидеть, – сказал Олег.

Юра натянуто улыбнулся. И попросил спрятать его от внимания других гостей.

– А нет уж, теперь терпи бремя славы! – издевался Олег.

– Не надо, я прикрою тебя, – отвела я его за столик, обнимая за талию. Больничные мегеры в жизни не подойдут к нему, пока он в моих объятиях. Подумать только, еще два месяца назад меня волновало, что скажут эти люди о наших отношениях! Сейчас меня волновало только его мнение о нас. Почему мы танцуем танго с момента знакомства? Где он был? А…

– Можно я ничего не буду тебе говорить сегодня? – предупредил он мои расспросы.

– Потому что скоро алкоголь ударит в голову и ты не сможешь связать двух слов?

– Да, неожиданно получилось. Придется вызывать такси и завтра ехать сюда за машиной. Сколько мы должны здесь быть?

– Ну… может, ты хотя бы съешь что-то?

– Не хочу.

– Юра, съешь. Ты выпил почти пол литра! – вернулся за столик Олег.

Юра проигнорировал.

– Мы должны ждать торт?

– Что с тобой? Это же свадьба твоего друга!

– Я ему не нужен. Я не планировал запомниться ему на этом событии и уже переплюнул все свои амбиции.

– Но тут будет фейерверк!

– Ты хочешь остаться?

– А ты опять оставишь меня одну?

– Нет. Я больше не оставлю тебя. Пока сама не попросишь.

– Ты забыл, это ведь мое условие?!

– Стараюсь не забыть.

Общими с Олегом усилиями мы запихнули в него пару бутербродов. Но это было лишним. Юра не охмелел. Что было так же странно, как и его поведение и недомолвки. Мы вызвали такси и уехали сразу после фейерверка. В постели у нас все было не менее громко и ярко. Я решила расспросить его на следующий день.

Но, проснувшись в воскресенье утром, и просмотрев ленту фейсбука, я поняла, что не могу сегодня выяснять личные отношения, заниматься наукой, идти в зоопарк. К черту планы! Сборы назначены были на двенадцать в парке Шевченко, оттуда демонстрация маршем двинется на Майдан. Я пошла готовить чай в термосе. Юра и Хорошо вернулись с пробежки.

– Привет, ты как? – спросила я.

– Ужасно. Одышка, пот, в желудке воротит. Как можно сознательно пить эту мерзость?

– А мне ты вчера понравился. Ты был, как мои любимые конфеты с коньяком. Вкусненько, – я поцеловала его.

– Не обещаю тебя угощать таким в будущем. Что это на тебе, термобелье?

– Да. Я иду на Майдан.

– Когда?

– Через час выезжаю. Успеем вместе позавтракать.

– Ты собиралась меня ставить в известность? Или митинги всегда должны сопровождаться внезапностью принятого решения?

– Юра, мне надо, – я приготовилась отбивать нападение.

– Приготовь мне, пожалуйста, кофе. Я приму душ, одену нас с Мишей, и поедем.

Он вышел из кухни. Он что, со мной собирается? Не могу поверить. Он же аполитичен и верит только своим рукам и знаниям? Он не верит в силу толпы! Мишка прибежал и повис на моей шее.

– Привіт, сонечко.

Юра зашел вслед за ним с комбинезоном в руках. На самом Юре были светлые брюки спортивного кроя и флисовая толстовка.

– Ты едешь на Майдан? Юра, ты?

Он посмотрел на меня и коротко ответил:

– Да.

– Но мне показалось, что ты против?

– Против чего? Против Евросоюза? Против адекватной, открытой власти?

– Нет. Против митингов. Ты из-за меня идешь?

– В некоторой степени. Но, как видишь, я беру и Мишу. То, что я видел, производит впечатление мирных демонстраций. И хотя ты думаешь, что мне плевать на эту страну, я хочу доказать тебе, что ты ошибаешься. Здесь живут мои родители, мои друзья, много хороших людей. И они будут здесь жить всегда. Я хочу, чтобы в Украине не было коррупции, ценились образованные люди и профессионалы. Хочу, чтобы уровень жизни здесь позволял людям следить за здоровьем, за афишами в театре, за скидками на авиабилеты в экзотические страны. Я хочу пойти и показать свою позицию.

Я была шокирована и молча слушала его:

– Юра, спасибо! – и бросилась ему на шею. – Для меня это так важно! Спасибо, что ты такой!

– Ты бы спрашивала иногда…

– Извини, но я была уверена, что ты будешь держать меня дома.

Он молча посмотрел на меня.

– Но по поводу Миши… Не исключено, что могут быть столкновения, – добавила я.

– Но мы же не планируем лезть на баррикады?

– Нет, мы просто будем стоять, честное слово!

Конечно, на месте никто не стоял. В парке мы присоединились к толпе моих коллег. Я была с семьей, но я была и со своими. И «своими» в тот день я больше чувствовала коллег. Такое впечатление, что я знакомила Юру с родителями. И родители без реверансов показали всю свою сущность.

Мы кричали, перебивали друг друга, возмущались, высказывали свое мнение по поводу событий недели и мимо проходящих демонстрантов, фотографировали себя, флаги и людей и, дойдя на конечной точки назначения, отказались признать ее конечной. Мы хотели посмотреть на событие с другого ракурса.

– Зачем мы идем на другую сторону площади, если отсюда хорошо видно и слышно все, что говорят со сцены? – спросил Юра.

– Но мы же там не были! – для меня это был неоспоримый аргумент.

Мы пробирались сквозь толпу, слушая лидеров оппозиции, достигали нужной точки, стояли на ней десять минут, решали, что нужно взобраться выше и посмотреть на площадь с холмов и карабкались, хватаясь за кусты. Останавливались на самом скользком месте склона, для того, чтобы, прижав правую руку к сердцу, спеть гимн Украины, потом поднимались наверх и смотрели на мир оттуда.

По пути мы постоянно встречали друзей и знакомых, и все вместе останавливались, чтобы обменяться парой слов и мыслей. Возмущались недальновидностью оппозиции и их старыми лозунгами. Эй, политики, мы пришли сюда не для того, чтобы свергнуть власть! Мы просим ее к нам прислушаться и подписать документ! Мы просим! Дураки, они думают, что народ пойдет под их флагами? Мы, беспокойные, беспартийные и романтически возвышенные, опять куда-то шли.

Юра смирился с нашим мигрирующим состоянием и шумностью. Он ни с кем не общался и не кричал речевок. Он просто нес ребенка на плечах и был рядом. Он не хныкал и не ворчал. Он дождался, пока мы все замерзнем и вывел заблудшую группу холодных и голодных журналистов к кофе-машине. С сумерками мы все пошли в ресторан, после которого многие вернулись на Майдан. Я хотела идти с ними, но понимала, что ребенка пора везти домой. Мы уехали. Я ничего у Юры не спрашивала о вчерашнем и была послушной девочкой весь остаток вечера. Он заслужил.

Больше мы не подымали запретных и болезненных тем, и в молчаливом напряжении прошло пять дней. Они были спокойными и однотипными, если не считать того, что мы с Мишей отравились несвежим кефиром. Переболели мы дома, нас не госпитализировали только потому, что я пообещала Юре не ходить несколько дней на протесты. Зато я не отходила от соцсетей и от А до Я просматривала новости на всех каналах. Он читал мне сообщения мировых агентств Франции, Германии, Великобритании, США. Весь мир говорил о Евромайдане.

Юра не комментировал, пересказывал и наблюдал. Ничего у меня не спрашивал. Мы не говорили о Вадиме, он не вспоминал о тренировках по танго, на которые нас все еще ждал Ринат. Он выгуливал мою собаку, смотрел со мной работы моих коллег о событиях в моей стране, ложился со мной в постель и каждую ночь обещал уснуть сразу же после меня. Помочь ему расслабиться у меня тогда не хватало сил.

В субботу утром я, открыв глаза, потянулась к планшету, зашла в сеть. И увидела то, что произошло ночью. Когда Юра зашел в спальню, по моим щекам текли слезы.

– Сволочи, как они могли…

Он сел рядом и вместе со мной стал просматривать видео, которое обновлялось в ленте каждые пять-десять минут. Ночью, уже почти под утро, группу мирных протестующих избили вооруженные силовики. Роботы в шлемах, бронежилетах, в непробиваемой экипировке – били спящих, догоняли убегающих, беззащитных женщин и студентов… Ломали ноги детям, нападали на иностранных журналистов, расчищали центр Киева. Это было неоправданное, ненужное, бессмысленное зверство. Было больно, и я была зла.

– Маленькая группка прячется в монастыре, – сказал Юра.

Он был шокирован. Никто не ожидал, что все так обернется. Протест изначально был мирным. Студенты стояли и пели гимн, они просили бойцов:

– Не бейте! Мы – мирные.

Их били за инакомыслие, за саму возможность мыслить, которой у этих машин с руками и ногами, казалось, не было. Нас били за то, что мы позволили себе думать и сказать о том, что думаем!

– Юра, я… – горло душил комок.

– Должна ехать, я знаю. Но Мишу мы оставим дома.

Игорь Борисович что-то лепетал про то, что он поддерживает протестующих и, хотя на Майдан он, конечно, не пойдет, но… но с Мишей посидит, конечно, да.

Мы заехали в супермаркет и в аптеку, купили продукты, воду и лекарства. Привезли пакеты со всем этим в монастырь. Михайловский Златоверхий был уже открыт, хотя утром ворота забаррикадировали, ведь милиция пыталась прорваться и на святую территорию. Не смогли, народ выстоял, и кучку уцелевших, испуганных, но не сломленных духом прятали монахи и священнослужители. Мы простояли ночь на площади перед монастырем.

Днем мы вернулись на Майдан. Всюду, куда только хватало зрения – стояли люди. Они стекались в центр со всего Киева, со всей страны. Происшедшее накануне ошарашило многих. Мы прошли мимо киевской городской администрации и увидели разбитые окна.

– Ее взяли штурмом, – сказал Юра.

– Я должна пойти посмотреть!

– Нет! Зачем?

– Я… Не знаю, – действительно, зачем мне туда? Я успокоилась, Юра отвел меня в кафе. Мы собирались уже было ехать домой, как в Интернете я нашла сообщение о столкновениях.

– Давай сходим на Банковую?

– Зачем?

– Мне надо посмотреть, пожалуйста!

– Там столкновения, дымовые шашки, драка!

– Они не имеют права нас бить! Нельзя стоять в стороне.

То ли ночь в компании возвышенных и оскорбленных, то ли усталость, то ли еще что-то на него повлияло, но он согласился.

Мы не сразу сориентировались, когда подошли. Стояла тесная толпа, впереди кто-то кричал, а потом все побежали. Юра оттащил меня в сторону, я видела, как мимо пробегали люди, а их догоняли милиционеры и сбивали с ног дубинками.

Вдруг рядом с нами оказался наш оператор:

– Антон! Ты с кем?

– С Женей. Я не могу его найти.

– Снимай же!

Юра склонился над лежащим человеком. Все лицо у него было в крови, он корчился на асфальте от боли. Я мельком глянула на любимого и, развернув Антона, показала ему новый кадр. Там двое бойцов остановили человека, который пытался им что-то сказать: он не нападал на них, он хотел достать документы, но они повалили его наземь и стали бить ногами.

Я схватила микрофон из куртки оператора и позвала его за собой. Он все видит в объектив, но я нужна ему, чтобы в него самого не полетела дубинка, чтобы быть его глазами на затылке, чтобы отсчитать 4 секунды минимум, а лучше 15, и остановить его, и повести за собой в толпу, на возвышенность, за угол… Чтобы в те 4 секунды, пока он снимает свой кадр – подумать, куда мы пойдем дальше, и отвести его туда. Быть его страховкой, запасными глазами и ногами, поддерживать его сзади и просчитывать наперед, когда он живет одним кадром. Он мог бы работать один, но я уже видела, как на моих глазах с ног сбивают тех, на ком горит ультрафиолетом надпись «Press», и носками берцов разбиваются дорогие объективы.

Все орут, все бегут, я чувствую запах дыма, но скоро эфир, а я слышу крики боли, я вижу и я показываю. На земле, втоптанный, разорванный и забрызганный кровью, лежал флаг Евросоюза. Я подняла лоскут, а потом увидела Женю. Мой коллега, молодой репортер, сидел на обочине и держался за голову.

– Снимай его! – скомандовала я Антону.

Я подскочила к Жене и, отсчитав секунды, оттащила его за дерево. Он стонал, ему, видимо, сильно разбили голову. Нужна помощь! Где Юра? Юра!? Я забыла о нем, и спокойствие теперь уступило панике. Я потеряла его! Я забыла о нем начисто! Где он? Спины, ноги, руки в перчатках, руки с дубинками, кого-то тащат, кого-то бьют по почкам, многие лежат. Я увидела, как он бежит к нам. Кричит что-то. Я обернулась и увидела что-то большое и черное. Оно наступало. Я шагнула назад и упала, через меня переступило несколько человек… Если это вообще были люди. Антон побежал, и они – за ним. Их удаляющиеся ноги – в моем кадре сменились крупным планом Юриных глаз.

– Все хорошо. Со мной все в порядке. Ты как?

– Уходим! – кричал он.

Мы пробирались дворами и вели за собой Женю. Я позвонила в редакцию и передала информацию журналистке, которая должна была выходить в прямой эфир через несколько минут. Она сообщит, что пострадал их журналист и неизвестно, что сейчас происходит с оператором и со многими другими. Остановилось такси.

– Ребята, куда везти? Эти нелюди… Я сегодня за деньги не работаю, – мужик опять выругался. А потом отвез нас в больницу.

Мы зашли в подъезд своего дома в четыре утра. Мне до сих пор было страшно, но теперь уже я боялась этого молчания. Он молча прошел мимо квартиры Игоря Борисовича, молча открыл мне дверь, впустил. Подождал, пока я разденусь. А потом его прорвало. Он кричал на меня, кричал и спрашивал:

– Ради чего?

– Нужно было снять!

– Нужно было бежать!