Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия

Катиной соседке по палате Ксении было не больше двадцати пяти, но выглядела она еще моложе. Она не производила впечатления совсем уж девчонки, но что-то детское все еще проглядывало в ее лице, слышалось в ее голосе…

– Молодец ты, Катя. А я теперь уже и не знаю, когда в институт поступлю. Хотела после техникума на заочное в «пед» поступить… Я воспитательница в детском саду. Да вот… У меня старшая в этом году в полиграфический колледж поступает. Двух студенток в семье не потянем…

После этих слов в палате повисла минута молчания, и все внимание соседок переключилось на эту мамочку, Ксению.

Катя, уже укусившая свое яблоко, от такой неожиданной заявки даже начала кашлять – яблоко попало не в то горло:

– Что-что? Старшая? А ей сколько?

– Пятнадцать, – с гордостью сказала Ксения. – Да вы не удивляйтесь, я ведь многодетная мать. У нас уже трое, вот – ждем четвертого.

Оправившиеся от первого удивления женщины начали почти кричать на разные голоса:

– Да ты что, ударница? Это как – двойня, что ли? Почему дочке пятнадцать, ты во сколько же ее родила, в первом классе, что ли? А тебе самой сколько?

Рациональная Катя спокойно спросила:

– Наверное, у твоего мужа… от первого брака была вот эта девочка, дочь… Или даже двое детей, да?

Выслушав это вполне правдоподобное предположение, Ксения все-таки отрицательно покачала головой:

– Нет, по-другому все… Нашему Витальке пять, а девочкам, Соне и Юле, – десять и пятнадцать. Это вообще-то сестры моего мужа, Ванечки.

Катя, пожалуй, первая поняла, в чем дело. Поняла, что с родителями Вани что-то случилось. Но что? Умерли? Лишены родительских прав? И почему Ксения…

А Ксения рассказывала дальше:

– Ему, как и мне, 24. И не был он ни на ком женат раньше, только на мне. Мы и поженились-то в восемнадцать.

…Ксения часто вспоминала тот день. Когда она слышала, как кто-то говорит о счастье, она примеряла это слово, это ощущение к себе. И всегда вспоминала тот день. Сама удивлялась: почему не свою свадьбу, не день рождения первенца, а именно этот, в общем-то, ничем не примечательный вторник она вспоминала. Может, потому что такое полное ощущение счастья и покоя больше никогда не повторилось.

…Был тихий летний день. С утра переделав все хозяйственные дела, они со свекровью сидели во дворе их большого общего дома, готовились к обеду: муж и свекор всегда приходили обедать домой.

Свекровь, совсем еще не старая, круглолицая женщина, сидела за широким деревянным столом под большим деревом, чистила картошку. Где-то из глубины двора слышались девичьи голоса, смех… Ксения сидела рядом со свекровью в легком сарафанчике, босая, шлепанцы лежали рядом в траве, и немножко помогала ей – резала картошку напополам и бросала в большую, чтобы хватило на всю их семью, кастрюлю. В коляске, стоящей под раскидистой яблоней, лежал младенец Виталька, раскинувший ручки во сне… Ксения подошла к сыну, наклонилась, поцеловала маленькую ручку, повернутую ладошкой вверх. Сынок почувствовал, пошевелил длинными пальчиками, но не проснулся.

Пели птицы, стрекотали кузнечики. Солнце стояло в зените.

Свекровь сказала вполголоса:

– Доча, пойди глянь, сколько там натикало! – а потом увидела, с какой нежностью юная мать смотрит на своего сыночка, и сказала: – Сама схожу. Еще Соню за хлебом послать надо.

Ксения стояла возле коляски в кружевной тени от дерева и чувствовала, как молоко прибывает в груди. И все в ее маленьком мире было прекрасно – «сыночка-косыночка», добрые люди, ставшие ее семьей, теплый дом. Счастье, как молоко, переполняло ее грудь…

«Многодетная» Ксения сидела на своей кровати, перебирая поясок халата: воспоминания были такие яркие, как будто это было вчера:

– Ванина мама, конечно, сразу не хотела, чтобы мы женились: рано, мол, и ладно бы еще – один новый горшок в дом покупать, а тут сразу два… Ну, на беременность мою, с намеком… Конечно, рановато. Но я как узнала, что у меня маленький будет, сразу Ване сказала: хочешь – поженимся, не хочешь – сама воспитаю, я сильная, хоть троих одна воспитаю!

Женщины внимательно слушали.

Ксения улыбнулась:

– Нет, потом свекровь смирилась, конечно: ну, куда деваться? Люди-то они очень хорошие… были… Ваня у меня первый: он ей, видно, про это сказал, чтобы она не сомневалась. Она шутила потом еще: «Тогда на одном Виталике не останавливайтесь, раз тебя на троих хватит. Пока хватает – рожай, вырастим…» А потом это все вот и случилось… Как в воду глядела – трое у нас. А теперь и четвертый будет…

Молодая женщина вздохнула и, как на исповеди, прижала руки к груди:

– Знаете… Я в Бога верю. В церковь хожу не часто, но хожу иногда. А сейчас-то особо и некогда… Не в этом дело. Это он не мне такую судьбу… решил. И даже не Ванечке моему. Это он свекрови меня дал.

Ксения посмотрела на подруг по палате, но по их лицам увидела, что они не совсем ее поняли. Тогда она объяснила:

– Хорошо, что она поняла, какая я на самом деле, что мне можно доверять. Я думаю, если она видит нас… Она спокойна. Так вот и живу.

Катя спросила:

– Ты из верующей семьи?

Ксения пожала плечами, посмотрела какое-то время в сторону:

– Да как тебе сказать? После всего, что с нами случилось, я думаю, любой бы поверил…

…Ксения снова вернулась в тот солнечный летний день, в тот зеленый кружевной сад. Услышала, как жужжат мухи, а где-то, в конце деревни, заполошно лает собака. Младенец повернулся в коляске, по-другому раскинул ручки. Ксения покачала коляску локтем. Последняя разрезанная картошка упала в кастрюлю с водой. Свекровь вышла на крыльцо, вытирая руки чистым полотенцем. Посмотрела на Ксению, на малыша и улыбнулась – так улыбаются только очень родным людям. Невдалеке послышался шум колес и гудок проходящего поезда…

– Они поехали с отцом в райцентр, на машине. За деревней, прямо на выезде, железная дорога. Вот… Они на переезде застряли: мотор заглох. А товарняк как шел, так и пошел…

Ксения замолчала, и никто не произнес ни слова. Соня достала из пакетика бумажный носовой платок и, забыв прочитать состав на упаковке, вытерла слезы…

Катя тоже не сразу подключилась к разговору:

– И вам отдали детей? Под опеку?

Ксения отрицательно покачала головой:

– Сначала нам предложили оформить их в интернат. Типа, по выходным будете забирать домой… А мы с Ваней решили: нет, надо удочерять, имеем право. Прошли все инстанции, сколько характеристик всяких, справок оформили. Нам пошли навстречу.

Ксения помолчала.

– Девочки большие, они меня мамой, конечно, не зовут. Да и брата не звать же им папой. Но это ведь не важно… Мы вместе, у нас есть дом, мы семья. Вот и все.

Всем женщинам стало грустно, но ясное лицо Ксении возвратило им хорошее настроение. Что-то было в этой девочке-маме такое, что думать хотелось только о хорошем.

Катя подумала про себя: «Меня тут профессором назвали, такая я вся из себя умная, такая амбициозная… А Ксении продолжить учебу вряд ли удастся. Да только она сама, кого хочешь, может научить – жизни, терпению, любви…»

Ей так хотелось найти для Ксении какие-то особенные слова. Но все эти слова казались лишними, стоило взглянуть на ее ясный лоб и прямой пробор в волосах, на тонкие и сильные руки, привыкшие к работе. Да, все особые слова прозвучали бы фальшивой нотой рядом с этой девочкой.

В дверь заглянула медсестра Света:

– Девушки, про уколы не забываем!

– Ну что? На выход! – организовала свой маленький отряд Катя, и мамочки дружно направились в процедурный кабинет… Выходя из палаты, Катя дождалась Ксению и ласково, как младшую сестру, обняла ее за плечи, а Ксения подняла на нее свои смеющиеся глаза. И слова не понадобились.

Денек судя по всему весь должен был пройти под знаком сюрпризов, потому что ближе к обеду во двор больницы въехал белоснежный лимузин, пышно украшенный шариками и цветами. Стоящий у окна чей-то муж даже присвистнул от удивления:

– Во дают!

Из лимузина дружно вывалились нарядные и веселые, с подарочными пакетами, бутылками шампанского и цветами, но все же немного нервные, встревоженные гости… Вылез жених и бережно достал из машины невесту и быстро набросил ей на плечи легкую шубку.

Невеста была буквально на сносях, но одета в прелестное белоснежное платье с завышенной талией, которое и не думало скрывать очень приличный срок…

Гости, как птичий базар, шумели на весь больничный двор, всячески ободряя и утешая молодоженов. Жених с некоторым усилием поднял невесту на руки и потащил ее в приемный покой. Длинная фата празднично колыхалась на ветру… Кто-то из гостей открыл дверь приемного отделения, остальная «группа поддержки» проследовала за женихом и невестой…

Когда свадебная процессия завалилась в приемный покой, вызывая немалое оживление в рядах ожидающих приема мамок с родственниками, веселый папашка у окна приветственно прокричал:

– Горько!

Жених бросил на него быстрый взгляд и со смущенно-озабоченной улыбкой ответил:

– Спасибо! В смысле… Кажется, началось уже…

Веселый папашка с пониманием кивнул:

– Ну, ясно! Вноси! Невеста… или жена уже?

Невеста смущенно подала голос:

– Жена… – и оттопырила пальчики руки, которой обнимала мужа за шею. Новенькое колечко сияло на весь приемный покой.

Жених, которому было явно тяжело держать в руках свое семейное счастье, добавил:

– Успели с ЗАГСом! – и толкнул дверь в смотровую… откуда тут же донесся дружный неконтролируемый смех врачей…

Мужчина, по виду старший среди гостей, с виднеющейся в распахнутое кашемировое пальто традиционной перевязью «Сват» через плечо и явной повадкой кадрового военного, обращаясь к своей группе, зычно произнес:

– Ну что, товарищи гости, родственники и сочувствующие? Кого оставляем для координации действий? Добровольцы есть?

Свидетель в нарядной перевязи героически шагнул вперед, крепко держа за руку хорошенькую и тоже «перевязанную» свидетельницу.

Сват, сделав начальственный жест, отрицательно покачал головой:

– Нет, ребята. Вы нам там нужны. Как свидетели! Кто целоваться-то будет? Невеста по уважительной причине на свадьбе присутствовать не может. Жених пока тоже выведен из строя. Вот вы и будете… замещать.

Ребята озорно и смущенно переглянулись. Какая-то женщина средних лет по-школьному подняла руку:

– Вадим Диамарович, можно я останусь!

Сват поощрительно кивнул доброволице:

– Отлично! Тетя невесты остается для решения текущих оргвопросов. А мы, товарищи, в ресторан! Организованно продолжаем праздновать наше большое семейное событие!

Папашка-балагур у окна бросил еще одну реплику:

– Или два!..

Старший в группе гостей кивнул ему в ответ с неожиданно застенчивой улыбкой и развел руками:

– Не исключено! Дело-то житейское!..

И вся веселая процессия удалилась из приемного покоя. Лимузин, празднично погудев на прощание, уехал… В приемном покое постепенно воцарилась тишина. Но нет-нет, да кто-то из сидящих снова улыбался, глядя на забытый кем-то из гостей на подоконнике завернутый в целлофан букет…

…Прораб Андрей Петрович Капустин, по прозвищу «Ядерна Кочерыжка» и муж Веры Михайловны Сергей Анатольевич Стрельцов, задрав головы, смотрели на отстроенный дом, готовый к госприемке.

Сергей первым вынес оценку:

– Красиво.

Капустин покивал, а потом вдруг неожиданно и смачно плюнул на асфальт.

– Мне эта красота… вот! – резанул себя ладонью по горлу. – Все, Анатольевич! Вот отстреляемся, список претензий закроем – и все, детсад строить. Триста сорок первый, типовой. А то, блин… как в том анекдоте: работа-то хорошая, если бы еще не новоселы…

Сергей похлопал Капустина по плечу:

– Садик – это хорошо, Петрович. Это правильно.

Капустин покосился на Стрельцова: шутит или как? Вроде не шутит.

– Во-во! Садик! Или баню. По плану, по-моему, еще баня есть.

– По плану у нас – садик. Я тебе точно, Петрович, говорю, – улыбнулся Сергей. Хмыкнул и Петрович:

– Ну, Анатольич, ты – начальство, тебе видней, – не стал спорить прораб. Задрав голову, снова осмотрел каркасно-монолитную громадину, которую знал как свои пять пальцев, потому что не было практически места в этом доме, которого он не коснулся бы так или иначе. Петрович хотел в сердцах еще раз плюнуть, вспомнив все производственные приключения, с этим домом связанные. Но… Стены радовали глаз продуманностью линий, огромные окна сияли, соперничая в блеске с металлической фурнитурой, этажи уносились вверх, утверждая оптимистическую концепцию современной городской архитектуры. В общем, плевать прораб передумал и сказал:

– Да, хорошо сработали. Прямо… – Петрович поискал подходящее цензурное слово, чтобы передать свое впечатление. Нашел нецензурное, но споткнулся, прежде чем его употребить.

– Красиво, – подсказал Сергей, как-то прочувствовав внутренние искания прораба.

– Ну да, – потер под носом Ядерна Кочерыжка, – типа того.

День сюрпризов продолжился, когда в ординаторскую зашла Наталья Сергеевна, со странным выражением лица читающая на ходу какую-то бумажку. Молча подошла она к своему столу, все так же молча села… Долгое молчание для Наташи в принципе было не характерно, поэтому серьезная и сосредоточенная Вера Михайловна отвлеклась от своей вечной каллиграфии на страницах историй болезни, присмотрелась к подруге и спросила:

– Наталья, отомри. У тебя такой вид, как будто ты миллион долларов в лотерею выиграла… Или проиграла.

Наташа все с тем же выражением лица подняла на Веру глаза, медленно отрицательно покачала головой и сказала:

– Нет, это не лотерея… Ты вот послушай:

– И главное, – таинственным голосом произнесла Наташа, – вот, взгляни…

Настала очередь Вере Михайловне поднимать брови:

– Что-что?… Кто это идет, в тебя влюбленный? – Вера встала и подошла к Наташе. Над лирическими строками виднелось посвящение: «Н. Б.».

– Откуда это у тебя?

Та рассмеялась с радостной растерянностью:

– В истории болезни нашла, в Шапочкиной.

Вера Михайловна посмотрела на Наташу недоверчиво:

– А туда кто положил? Не Шапочкина же?

Наташа развеселилась еще больше:

– Ума не приложу!

Вера посмотрела в потолок, что-то прикидывая. Обернулась к Наташе:

– А ты приложи, ум-то. У нас тут не густо с таинственными незнакомцами. Тем более, с поэтами. А стихи душевные, даже если кто-то из интернета скачал.

Наташа почувствовала минутное разочарование:

– Думаешь, списал, да? В интернете?… Ну, может быть… Да кто списал-то, вот что мне интересно! Так. Владимир Николаевич Бобровский не в счет… Как ни печально мне это признавать…

Наталья Сергеевна вздохнула.

– Кто же еще у нас способен на большое светлое чувство… Чтобы вот так, знать тебя и любить тайно… Андрей Анатольевич? – подсказала Вера.

Наташа захохотала, как филин: настолько нелепым показалось ей это предположение:

– Не смеши ты меня! Он давно и безнадежно женат. И вообще… С чего бы?…

– Да уж, – согласилась Вера, вспомнив, что Быстров пару раз пытался всерьез приударить за ней самой: она была очень даже в его вкусе, – да и на поэта наш начмед совсем не тянет. У него одна рифма «служебная-докладная-нецелесообразная-дисциплинарная».

– Еще «объяснительная», – добавила Наташа. Аккуратно сложила листок и положила его в нагрудный карманчик. – Так, неважно, кто, важно – что! Мне первый раз посвящены стихи, и они мне очень нравятся. Спасибо, неизвестный друг и поклонник! Я поднимусь в родзал, там моя мамочка Семенова сейчас рожает.

И Наташа, полюбовавшись на свое отражение в зеркале, вышла из ординаторской, красивая, сияющая, как невеста. Вера улыбнулась ей вслед…

Очень нарядно для больницы одетая, увешанная золотыми побрякушками и ярко накрашенная хорошенькая мамочка ходила по коридору и разговаривала по телефону. Ее нежный, немножко в нос голос звучал в больничной тишине громко, почти вызывающе. Ей было явно все равно, услышит ее кто-то, кроме невидимого собеседника, или нет:

– Ну, пару дней я в этом колхозе полежу. Но не больше. Разговоры тупые, одно и то же, телевизор в палату взять не разрешили, читать невозможно – свет в девять вечера выключают… Постель – можешь себе представить, туалет, естественно, в палате, тоже на четверых, и это что – комфорт? Напрягу своего, пусть думает. Без вариантов.

Ее собеседника или собеседницы не было слышно, но Вероника, так звали мамочку, вдруг капризно вскинулась, заговорив еще громче:

– А при чем тут другие? Я же – не другие. Есть еще и платные палаты, повышенной комфортности! Есть, в конце концов, личный врач. Ну, если нет, так надо обеспечить, заинтересовать как-то. Кого-то. Почему это меня должно беспокоить! Я – рожаю. Все! Я тебе рожаю, а ты мне обеспечь условия! Ну что, я не права?

По коридору, как всегда, деловито шла санитарка Елена Прокофьевна, неся в одной руке пульверизатор с дезинфектором, в другой – пучок тряпок. Покосилась на манерную мамочку. Та на нее тоже взглянула мельком, но почему-то раздраженно… Прокофьевна улыбнулась хорошенькой, с длинными, как у леди Годивы, белокурыми волосами молодой женщине:

– Ты чего, дочка, такая сердитая? Чего кричишь? Тихий час… Девушки спят. Шла бы и ты поспала.

Мамочка, не отнимая трубку от уха, резко ответила старушке:

– Не делайте мне замечаний!.. Это я не тебе. Так, младший обслуживающий персонал…

Изумленная Прокофьевна приподняла брови и еле заметно кивнула: ну да, персонал я тут… обслуживающий. Только не младший, а самый старший: скоро уж семьдесят годков по темечку стукнет.

С Прокофьевной в отделении никто так не разговаривал. Ее здесь любили… Когда друг за другом пришли в отделение совсем молоденькие врачи (не врачи, а врачики, врачата – Верочка Стрельцова и Наташа Бондарева), Прокофьевна им за все про все была и мамой, и бабушкой, и нянькой. Что одна, что вторая – девчонки золотые. Работы не боялись, учиться не стеснялись, да и спрашивать совета у нее, медсестры, не гнушались. Еще бы: Прокофьевна такую жизненную и медицинскую школу прошла, что в ней год за три считаться может… Она ведь и на войне побывала, но не на той, совсем далекой: в военный год она сама родилась. На близкой, но чужой войне: судьба застала ее в самом эпицентре военных действий. Приехала к родственникам отдохнуть на теплом берегу, а тут и началось. Эвакуироваться сразу не удалось. Тут-то профессия не просто пригодилась – понадобилась. А когда, наконец, вернулась с чужбины, пошла работать сюда, где рожают, а не убивают…

Руки работу и сейчас помнили, а вот глаза стали подводить. Теперь уборкой заведовала Елена Прокофьевна. И тут свое дело знала…

Только ведь не будешь все это выкладывать молоденькой грубиянке в бриллиантовой мишуре, нарядной, как новогодняя елка…

Прокофьевна тщательно обтирала ручки дверей, а надменная мамочка продолжала вещать, ничуть не убавляя громкость:

– Токсикоз у меня… На все! И на мужа тоже… Да не могу дозвониться до него… Недоступен что-то. Может, на переговорах… Вот на тебя все это сбросила… Ну, ничего, я своего часа дождусь!.. Я ему устрою бег в мешках с подарками! Он у меня попрыгает под окном, олигарх хренов! Пусть только явится!..

Вероника остановилась у окна, гневно вперив взгляд в окно. А за окном искрился свежей радостью морозный ясный день, бодро шагали по своим делам люди, нахваливали друг другу прекрасную погоду сытые больничные голуби…

Это только на первый взгляд кажется, что мамочки в палатах ничего не делают. На самом деле они постоянно ужасно заняты. Кто-то проходит процедуры, важность которых даже сомнению не подлежит. Кто-то внимательно вчитывается в разнообразные и разножанровые печатные строки: информация – это сила! А кто-то стоит у окна, пробуя деревенские деликатесы и заочно развивая органолептические навыки у своих будущих детей…

Катя Павлова нарезала клинковый сыр и предложила его Ксении со словами:

– Угощайся, кальций в чистом виде, ребеночку полезно. Соня, возьми кусочек – тут ни одного «Е» нет, и соль исключительно поваренная… У моей тети Гали детей целых пятеро, так что о вкусной и здоровой пище она сама может книгу написать. Некогда только… А фамилия у них, знаете, какая? Бусел. Ой, девочки, если бы не эта банда Буслов, меня бы сейчас тут, с вами, наверное, не было…

И Катя неожиданно, вспомнив что-то, заразительно рассмеялась…

Катя и ее муж Кирилл пришли домой, неся на локте свою верхнюю одежду: весна была в разгаре, в плащах и куртках становилось жарко… Первой, кто встретил вошедших в элегантно обставленной городской прихожей, была крохотная кривоногая собачонка в розовом банте на хохолке, в ожерелье на шее, вся дрожавшая от счастья, издававшая радостный пронзительный визг.

Катя, поспешно повесив плащ на вешалку, бросилась к нервной собачонке:

– Жуженька, доченька! Твоя мама пришла и что тебе принесла… Посмотри-посмотри, что принесла… Какую игрушечку принесла…

Катя полезла в сумку за сушеным собачьим «бантиком» для точки зубов. Жужа сморщила нос, бантик взяла, но эмоции перехлестывали, бантик упал, и она продолжала верещать довольно противным голосом…

Откуда-то из глубины квартиры вышла Катина мама, ухоженная стройная женщина предпенсионного возраста, одетая по-домашнему, но нарядно. Прислонилась к косяку, с улыбкой посмотрела на дочь и зятя.

– Катя, уйми собаку. Жужуня, ну-ка, тихо! – прикрикнула женщина на собачку. Та, в общем, не реагировала, поэтому Катина мама продолжила, перекрывая звучным грудным голосом Жужин визг. – А у нас новости: Галя звонила, приглашают нас на серебряную свадьбу, в Озерки, в следующую субботу.

Катя, не спуская с рук Жужу, норовящую слизать макияж с ее глаз, спросила:

– Ух ты, это что, двадцать пять лет совместной жизни? – бросила озорной взгляд на мужа. – Кирилл, прикинь: четверть века кто-то рядом… день и ночь… Мелькает – туда-сюда, туда-сюда…

Кирилл пожал плечами:

– Ну, мы с тобой за семь лет не примелькались же еще, пока… Тут главное: траекторию мелькания правильную выбрать. Я думаю, вот так надо, – Кирилл красиво показал жестами двух рук одновременно, как он это видит, – то туда, то сюда… То туда, то сюда…

Катя шутливо хлопнула мужа по руке, отпустила Жужу на волю:

– Что-то меня эта перспектива не радует. В плане хаотического броуновского движения. Куда – туда? Куда – сюда?

Кирилл примирительно обнял ее:

– Да я шучу, солнце мое.

Катина мама снова привлекла внимание к себе:

– Ну, так что, едем к Буслам, ребята?

Катя освободилась из Кирилловых объятий и, взяв сумочку с тумбочки в прихожей, сказала:

– Конечно, едем. Я – за! Поздравим родственников. И Жужа по травке побегает, мух половит, воздухом подышит… Я хоть от диссертации своей отвлекусь ненадолго, – и с этими словами достала из сумки несколько плотно заполненных файлов с выведенными главами ее научного труда.

Кирилл заметил, что Катя достала листы своей диссертации, украдкой вздохнул и добавил:

– Жужа кур погоняет, а я пешком по земле похожу, даже, может, босиком. Конечно, съездим! Поучимся. В смысле, обменяемся опытом семейной жизни… Покушаем натурпродукта… Мы с Николаевичем «Хенесси» деревенского тяпнем… От души… – Кирилл мечтательно завел было глаза, но потом вернулся к действительности. – Давненько я в деревне не бывал… Хорошо там весной, должно быть…

Жужа, как будто поняв, что предстоит интересное путешествие, прибежала из недр квартиры, подняв смышленую мордашку, по очереди оглядела членов своей семьи и радостно залаяла, ожерелье затряслось на ее тщедушном тельце…

В коридоре, ведущем на боковую лестницу, у открытого окна, выходящего в больничный двор, стоял долговязый симпатичный молодой человек в белом халате и курил. Мимо деловито простучала каблучками Наталья Сергеевна, быстро перелистывающая какой-то исписанный от руки канцелярский журнал.

Интерн Саша Сосновский (а это был он) поздоровался:

– Здравствуйте!

Наташа, бросив на парня незаинтересованный взгляд, машинально ответила:

– Добрый день! – в тот же миг у нее зазвонил мобильник и она ответила в трубку: – Нет, Лариса Петровна, Бобровский и Вера Михайловна на операции, поэтому не отвечают. Я сейчас подойду. Поняла.

Наташа скрылась за дверями, ведущими в отделение. Саша потушил сигарету. Достал из кармана блокнот, ручку и стал писать, зачеркивая слова, меняя их местами, пока не получилось вот такое произведение:

Порывшись в кармане, он достал чистый бланк анализа мочи, написал на нем четверостишие, пририсовал сверху две буквы «Н. Б.» и, хитро улыбнувшись, направился к двери, в которую недавно ускользнула его Муза…

Столичные жители Ковалевы-Павловы с ветерком ехали в деревню Озерки.

На фоне мелодии, несущейся из автомагнитолы, проплывающие мимо окон пейзажи казались фрагментами музыкального клипа. И все так органично вписывалось в ритм музыки: обгоняющие их «туран» разно цветные машины, лесные массивы и широкие поля, церкви и костелы, жители деревень и маленьких городков, сменяющих друг друга по пути…

Сначала машина ехала по гладкому шоссе, затем свернула на деревенскую дорогу: в днище стали биться, как горох, маленькие камни. Потом Кирилл объявил:

– А вот сейчас мы еще раз повернем, и начнется дорога, которая в атласе гордо называется «улучшенная». Заранее приношу извинения пассажирам за… улучшенное качество поездки.

– Улучшенное, по сравнению с чем? – спросила Катя.

– По сравнению с гужевым транспортом.

Хорошая немецкая машина с успехом проехала и по «улучшенной» гравейке, свернула пару раз на развилках – и вот он, конечный пункт назначения, небольшой прямоугольный щит с надписью на белом фоне «Озерки».

Катина мама заволновалась:

– Ну почему мы сюда чаще не ездим! И всего-то полтора часа…

– Чаще не зовут, – заявил Кирилл.

Катина мама даже замахала руками:

– Ты, наверное, шутишь, Кира! Да все время зовут! А нам некогда все, все у нас дела… Как я давно в родной деревне не была, господи…

Машина плавно подъехала к дому, остановилась. Кирилл повернул голову, и широкая улыбка сама собой появилась на его лице: во дворе возле большого кирпичного дома кипела жизнь: раздавались звонкие детские и птичьи голоса да еще что-то из сарая мелодично бренчало, как молоток по наковальне!..

Сначала всем, кто вылез из машины, разминая ноги, показалось, что там, во дворе, довольно многолюдно:

– Что, уже гости пришли? – спросила Катя. – А не рановато?

– Какие гости, все свои, – всхлипнула ее мама, – это же племяннички мои, как выросли, какие взрослые…

Так и есть! Увидев, что к воротам подъехала машина, со двора, навстречу гостям с веселыми возгласами вышла вся семья: мать, отец и четверо детей разного возраста – два мальчика, две девочки. Полноватая, но статная, яркая брюнетка Галина, Катина тетя, с радостными слезами обняла сестру:

– Валя, вот вы молодцы, как вовремя! А то я уже зашиваюсь с этой свадьбой…

Валентина тоже радостно засуетилась, затормошила мужа:

– Коля, Кирилл, выгружайте сумки… Сначала с продуктами, вон те… И не разбейте!

Николай Николаевич усмехнулся:

– Вот не разобьем, так уж не разобьем.

С раскрытыми объятьями подошел к родственникам и муж Галины, невысокий, кряжистый, русоволосый Петр, до смешного похожий на американского киноактера Роберта Редфорда, но в несколько упрощенном варианте. О сходстве с кинозвездой ему не раз говорила племянница Катя. Петр Редфорда ни разу на экране не видел, но сходством втайне гордился: Катя объяснила, что американский красавец всю жизнь играл героев и любовников. Петр, тоже довольно героически, работал сельским строителем, и это не мешало ему пользоваться женским вниманием всю его трудовую, да и, что скрывать, семейную жизнь. Внимание – вниманием, но второго такого мужа и отца, каким был Петр Васильевич Бусел, еще надо было поискать! Хоть бы и в той же Америке!..

– Здорово, родня! С прибытием!

Пока горожане вытаскивали весь скарб из машины и по очереди обнимались с Буслами, мальчишки со знанием дела осматривали минивэн. А когда Кирилл открыл багажник, с детской непосредственностью заглянули и туда…

– Электроника кругом, – сипловатым голосом сказал старший мальчишка, Петр Петрович. Второй, Василий, солидно молча покивал…

Катя, держащая на руках Жужу, закурила тонкую длинную сигарету, любуясь деревенскими красотами: ухоженным огородом, аккуратным садом, курицами, бродящими по двору… Внезапно из курятника раздалось страшное хлопанье крыльев и какой-то зловещий, истерический куриный клекот! Но что там происходило, Кате не было видно. Она вздрогнула и спросила у проходящего мимо с сумками Кирилла:

– Кира, что это? Коршун напал, что ли?

Кирилл загадочно усмехнулся и произнес вполголоса, на секунду сбавив шаг:

– М-м… Я тебе потом объясню. Это – петух. Но фактически – горный орел… Гордая, сильная птица… Вожак своей стаи… Одно слово – мужик!..

До Кати запоздало дошел смысл происходящего. Она легонько толкнула мужа:

– Да ну тебя… Я поняла…

Петр, проходя с оставшимся багажом мимо, кивнул на собачонку:

– Это что, собака ваша?

Катя нежно погладила Жужу: