Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия
Все, она положила трубку. И Владимир Николаевич отбросил на стол свою…
Вера Михайловна и ее муж Сергей с недавних пор стали замечать, что ходят теперь не под руку, а за руку: так, как выходят на танцпол. А сейчас, в кабинете Мищенко, они и сидели так же, сами не замечая того, что держатся за руки. Светило стоял перед ними, уперев руки в стол, вид у него был торжественный, а взгляд – «свадебный», как у работника ЗАГСа.
Голос звучал тоже – почти торжественно…
– Ну, что ж! Вера Михайловна, Сергей Анатольевич! Объявляю вас будущими родителями! Не вижу оснований для отчаяния! Поверьте моему опыту! Прогноз самый позитивный.
Вера прижала свободную руку к груди, да и Сергей заметно заволновался.
Сан Саныч сделал было эффектную паузу, хотел сказать еще что-то, подходящее случаю, но передумал. Стал менее торжественным, сел на свой стульчик с прямой спинкой и продолжил без всякого пафоса:
– Вам, друзья, предстоит еще несколько месяцев комплексного лечения. Обоим. Но я в вас уверен. Более чем! Во-первых, вы выдержали испытание сальсой… Да-да, Вера Михайловна, все не так просто! Космонавтов, прежде чем в космос запустить в одном экипаже, еще и не так проверяют… А вы – молодцы: отлично работаете в паре!
Светило сделал паузу, посмотрел на супругов серьезно, без тени юмора. Он уважал их – без всяких шуток. Сочувствовал и от всей души желал счастья. Но сейчас было не до сантиментов и не до прочувствованных речей.
– А во-вторых… Вы молоды, здоровы… Красивы! Особенно, конечно, вы, Вера Михайловна! И настроены очень серьезно. Думаю, к процедуре ЭКО прибегать не придется. Все состоится естественным путем. Вот вам мой вердикт. А я за свои слова отвечаю: вот уже тридцать шесть лет!
Вера смотрела на врача почти влюбленными глазами:
– Сан Саныч… Скажите, а у вас дети есть?
На лице у Светила расцвела не довольная, а даже горделивая улыбка. Что ж, он имел право так улыбаться:
– Четверо. Уже внуку год, а младшему сыну, между прочим, три с половиной!
Восхищенная Вера Михайловна засмеялась и начала аплодировать – эта привычка появилась у нее тоже в танцевальном клубе. Светило, давно отметивший, что женщины с открытыми эмоциями, как правило, легче беременеют, улыбнулся Вере, встал и откланялся, как удачно выступивший артист:
– Да! Так-то!
А потом, сев на свое место, произнес уже совсем тепло и сердечно:
– Все у вас хорошо. А будет еще лучше. Обязательно. Будет.
…Спустя полгода Лена и Вася Петровские, сидя в маленькой комнате, которую выделили молодой семье Васины родители, смотрели на экране монитора любительский фильм. Смотрели не в первый и даже не в двадцать первый раз. И им не надоедало! Слава Богу, Котя, как они называли своего сына Константина, спал, наевшись Ленкиного молока, как сурок, и при нем можно было хоть в барабаны бить, не то, что кино смотреть.
Изображение поначалу скакало, как если бы этой камерой орудовал ниспровергатель стереотипов Ларс фон Триер. «Картинка» черно-белая, сбоку – буковки «REK» и цифры – год, число, время… За кадром царило какое-то веселое оживление, слышны были отдельные реплики… Но громче всех звучал голос «оператора» – им на проекте работал муж Лены:
– Блин, где тут запись? Ты не знаешь?
Дальше вступал второй молодой мужской голос. Он принадлежал, судя по изображению, обладателю огромных кроссовок, крупный план которых время от времени украшал прыгающий кадр:
– Да ты включил уже, вот лампочка светится… Хэндикам, старье…
Супруги Петровские покатывались со смеху…
Вася, тот, который говорил в кино, отвечал:
– Ну, что есть… Не до «3D», сам понимаешь…
Пока парни, ворча, разбирались с камерой, она работала: в перевернутой картинке видны были люди – мамы Васи и Лены, их однокурсники. Камера еще несколько раз переворачивалась в «умелых» руках оператора и его ассистента… В одном из таких перевернутых ракурсов стала видна Людмила Викторовна, стоявшая чуть поодаль, о чем-то оживленно беседовавшая с Васиной мамой. В руках у очень красивой Людмилы Викторовны красовался букет белых фрезий.
Откуда-то со стороны к ней вдруг подошел доктор Бобровский. Лена Петровская, как всегда в этот момент, вся обратилась в зрение, но…
Васька фон Триер снова качнул камерой, и картинка изменилась!..
Раздались ликующие возгласы, изображение еще раз перевернулось, как зеркало, повисшее на одном гвозде… И в этом опрокинутом кадре стало видно, как вся небольшая толпа срывается и устремляется куда-то в едином порыве.
Голос ассистента на этом фоне проговорил:
– Ладно, давай, папашка, иди сына встречай… Сам разберусь…
И вот только с этого момента картинка приобрела нормальный вид и цвет, и зрители, вместе с объективом видеокамеры, получили возможность наблюдать, как…
…из дверей вышла медсестричка со сверточком в голубом одеяльце, за ней – уже не очень кругленькая улыбающаяся Ленка, к которой тут же с поздравлениями и букетами бросились все. А Вася, кажется, готовый расплакаться, осторожно принял на руки сына…
Немного ворчливый голос ассистента по-прежнему перекрывал все остальные звуки:
– Может, обернетесь все-таки, а? Съемка же идет, историческая, между прочим! Семейная хроника!..
…В маленькой комнате в Бресте Лена и Вася целовались, забыв выключить свое кино. Сын Котька мирно спал…
Эпизод, не вошедший в семейную хронику Петровских, в жизни выглядел так.
Доктор Бобровский, волновавшийся в утро выписки Лены Петровской не меньше, чем свежеиспеченный отец семейства Васька, долго наблюдал из-за дверей за группой встречающих молодую мать. Среди них была и Мила, державшаяся в самом центре: с ней то разговаривала чья-то мама – то ли теща, то ли свекровь, то она смеялась со студентами, на тот момент – уже бывшими… Как к ней подступиться, не сильно привлекая к себе внимание, Владимир Николаевич не знал.
Но время шло, ребенка уже готовили к торжественной встрече с родственниками, и дальше стоять в засаде было нельзя.
Бобровский вышел из укрытия и с деловым видом направился к служебной лестнице. И, как будто он только что заметил Людмилу, остановился, сделав лицо приятно удивленным, а уж потом направился прямо к ней. Она тоже улыбалась, но не ему…
– Здравствуй, Мила.
Услышав имя, которым ее давным-давно никто не называл, Людмила Викторовна нахмурилась – чуть-чуть, лишь вертикальная морщинка между бровей появилась-исчезла:
– Ты?…
Он взъерошил волосы, стараясь держаться как обычно – «козырем», гордо расправил плечи. У Милы сжалось сердце: она поняла, что он по-настоящему взволнован. Поняла, что встреча не случайна. Что ему очень трудно сейчас. Все, все сразу поняла.
Володя спросил:
– Что, сильно изменился?
Мила внимательно, прищурив глаза, всматривалась в когда-то любимое лицо:
– Конечно, изменился. Наверное, изменился…
Это был их первый разговор спустя много-много лет. И не последний. Но это уже совсем другая история…
Глава четвертая
«Буслы прилетели!»
– Все. Я – к моим мамочкам. Как у тебя настроение? – спросила Вера и открыла дверцу машины. Вгляделась пристально в сосредоточенное лицо мужа и, не дождавшись ответа, заявила: – У меня – супер!
Заявка прозвучала уж очень категорично: как последнее предупреждение или рекомендация врача.
Стрельцов с улыбкой посмотрел на жизнерадостную Веру. С ней рядом подолгу грустить не удавалось. У Веры с первых их дней была одна хорошая привычка: стоило ему приуныть – жена тут как тут: растормошит, рассмешит, зацелует. А если и это не работало – принималась щекотать. Он всю жизнь очень боялся щекотки и начинал по-дурацки хихикать, если Вера донимала его этим простым своим методом, чтобы вывести из эмоционального ступора. Да еще и приговаривала: «А-а, боишься! Щекотки боятся только ревнивые… Отеллы всякие боятся, африканские вожди и каннибалы Берега Слоновой кости…» И от этой смешной ерунды, от этих ее хулиганских манипуляций он начинал смеяться…
– У меня тоже хорошее. Дай поцелую… Никуда бы тебя не отпускал…
Сергей поцеловал жену – душистую щеку, брови, хотел бы и глаза, и эти смеющиеся губы… Но губы и глаза нельзя: Верочка с утра уже накрашена. А как же: перед мамочками нужно «выглядеть»!
И Вера нежно погладила его по щеке:
– Все, побегу, Сережка… Бобровский с утра Наташу отпустил, а я ему не говорила, что мне самой надо анализы в клинике сдать. В общем, надо подстраховать подругу, а уже… – она бросила взгляд на часы, – ой, мамочки! Все, все, все, пока!..
И, еще раз оглянувшись, побежала в сторону крыльца.
Спустя буквально двадцать пять минут после приезда Веры раскрасневшаяся Наташа, уже в белом халате, быстрым модельным шагом шла по коридору в сторону ординаторской, по дороге здороваясь со всеми, кого видела. Бравая Прокофьевна домывала пол в сестринской, Света сидела на посту, сосредоточенно углубившись в журнал выдачи лекарств, прячущий детектив в мягкой обложке.
Прокофьевна проявила бдительность:
– Опаздываешь, Наташка Сергеевна.
– С разрешения начальства, – отмахнулась Наташа.
Прокофьевна покивала из вежливости, но ехидно улыбнулась:
– Вчера разрешал, сегодня забыл.
Наташа, уже поравнявшись со Светой, уточнила:
– В чем дело-то? Случилось что?
Света махнула рукой:
– Пришел ни свет ни заря. Ни тебя, ни Веры. Один в ординаторской сидел, как тигр в засаде. Вера Михайловна тоже опоздала на две минуты, так он ей выговор сделал на пустом месте. Что с ним такое сегодня…
Но отважную Наташу трудно было напугать выговором на пустом месте:
– Ух ты, выговор… Как страшно, – с этими словами она решительно поменяла направление и двинулась в кабинет Бобровского.
Уверенно постучав в дверь, Наташа вошла в кабинет завотделением, где Владимир Николаевич Бобровский сидел, задумчиво перелистывая какой-то иллюстрированный каталог-справочник импортных медпрепаратов, пестревших фотографиями людей, по виду которых можно было уверенно сказать: им медпрепараты ни к чему. Они здоровы и счастливы. И, скорее всего, богаты.
– Доброе утро, Владимир Николаевич, – максимально уважительно произнесла Наташа, отвлекая его от анализа каталога-справочника.
Но начальник, даже и ознакомившись с новинками зарубежной фармацевтики, кажется, упорно не хотел менять гнев на милость:
– Утро. Просто – утро, Наталья Сергеевна. Рабочее утро трудового дня.
Наташа заметила, что заведующий по-прежнему чем-то раздражен, но все еще не могла понять, почему. Не зная другого способа нормализовать его настроение, «включила» свое бронебойное кокетство:
– А что, позволю себе спросить, господин заведующий с самого рабочего утра делал в ординаторской?…
Красивое лицо Бобровского озарилось деланной улыбкой:
– А потому что кто-то из людей в белых халатах все-таки должен работать в отделении! Но, видимо, сегодня все решили устроить забастовку.
Наташа мельком глянула на часы:
– Извините за опоздание: я и так на такси ехала. Таксист даже решил, что я рожаю – так я его торопила: гони в Большой Роддом, гони, милый, не подведи!.. А он мне: я и так нарушаю… Еду, говорит, как дальтоник, не разбирая цветов… Типа, только не роди у меня здесь! А я говорю: ладно, не рожу, я, вообще-то, на работу еду, у меня начальник такой строгий, гони!.. У начальника характер сложный, а внешность прекрасная, глаза, улыбка… Да… Все при нем! Но вот память ни к черту, совсем плохая память: он меня вчера отпустил, а сегодня уже наверняка забыл…
Наташа «пересказывала» свои утренние приключения, прижимая руку к высокой груди, закатывая глаза – актерствовала вовсю. Бобровский покосился на народную артистку, уже начиная улыбаться краешком губ:
– Ну, разрешил задержаться… Так ты же еще и опоздала на пятнадцать минут…
Наталья Сергеевна мигом прекратила играть:
– На шесть.
Бобровский проигнорировал уточнение:
– А ты знаешь, что каждую минуту на Земле рождается 240 человек?
Тут уж Наташа засмеялась:
– Значит, я пропустила… что-то около полутора тысяч… Это я виновата, конечно.
– И ты виновата, и Веры не было. А вдруг проверка из Минздрава? Даже если из Горздрава, а?…
– А Вера Михайловна мне вчера говорила, что если и задержится, то буквально на пять минут. Она с утра была у врача. У вашего профессора, кстати. Так и ей, по слухам, досталось на орехи. И как нам теперь работать целый день? Ведь руки дрожат! Вот!
И Наташа женственно и драматично вытянула вперед красивые ручки. Они, разумеется, не дрожали, но тут Бобровский, наконец, что-то вспомнил и несколько даже стушевался:
– Вера… Да, Вера… Но Наталья, ведь ты каждый божий день опаздываешь! И что, тоже к врачу ходишь? Руки у нее дрожат…
Кокетливо глядя исподлобья, Наташа произнесла с придыханием:
– Ах, если бы к врачу… Есть у меня один врач знакомый… Но – увы!.. Не принимает! Ни-как!
Бобровский даже крякнул от смущения: понял, откуда ветер дует, и решил прекратить начальственный разнос:
– Так. Все. Разбор полетов окончен. Иди. За работу.
Но Наташку разве остановишь, когда она «на коне»:
– Я готова… Как всегда… – и вышла горделивой поступью победительницы.
– И, может, хватит уже опаздывать?… – плачущим голосом сказал ей вслед Бобровский. – И что я за начальник после этого? Тряпка!
Но его уже никто не слушал.
Соня, лежащая в Катиной палате возле окна, была просто «завернута» на составе всех продуктов, которые ей попадались. Она всегда читала все, что написано на упаковках мелкими буквами, считала (и небезосновательно), что там порой содержится очень важная информация. И покупала принципиальная Соня только то, что считала абсолютно безопасным для здоровья.
Вот и сейчас она сидела на кровати и внимательно изучала состав овсяного печенья, читая вслух:
– Ну, мука пшеничная, высший сорт, ладно… Маргарин, сахар-песок, меланж, молоко цельное сухое, соль поваренная пищевая, углеаммонийная соль, эмульгатор. Это что? Это зачем? Зачем здесь эмульгатор? Да и углеаммонийная соль – как-то несъедобно звучит. Химикат? Как удобрение…
Ответить ей на поставленные вопросы никто из двоих ее подруг по палате не успел, потому что в этот момент из коридора послышался голос Елены Прокофьевны, развозившей по палатам продуктовые передачи от заботливых родных и близких.
…День, не задавшийся с утра, продолжился, однако, просто отлично: не было еще и десяти часов утра, когда дверь ординаторской широко распахнулась и в нее, с лукавой улыбкой на милом старушечьем лице, широкой, праздничной поступью вошла санитарка Елена Прокофьевна. В руках у нее приятно тяжелела большая корзина, полная всякой домашней снеди. Яркие поздние яблоки, банка клубничного варенья и банка с огурцами, бодро торчащая деревенская колбаска, обольстительно желтеющий край домашнего сыра – и это только то, что было видно, а что еще скрывалось за плотным плетением из золотистой лозы… Довершала это гастрономическое буйство бутылка с прозрачной жидкостью с длинной травинкой внутри, известной в народе как «зубровка», что не оставляло никаких сомнений по поводу природы и назначения напитка.
– Вот! – без лишних слов водрузила Прокофьевна свою вкусную ношу на стол, за которым обычно все пили чай.
Вера Михайловна и Наташа, по-сестрински делившие истории болезни вновь поступивших, в один голос спросили:
– Что это?
Прокофьевна вместо ответа сначала принюхалась, закатила глаза:
– На можжевельнике коптили… И чесночком пахнет… Это вам передали. Я тоже говорю: почему в корзине? Не положено! А он говорит: у пакета ручки оторвались. И еще говорит, про травку-то: «А это букет такой! Типа икебана!»
Врачи переглянулись с улыбкой. Вера Михайловна задумчиво понюхала источающую невероятный дух колбаску:
– А кто это такой оригинал? Не японец, случайно?
Прокофьевна с чувством исполненного долга уже повернулась к двери, готовясь пуститься в долгий путь по палатам:
– Да нормальный мужик вроде, наш. Веселый такой. Да там и записка есть.
Наташа осторожно вытащила сорокаградусную «икебану», а под ней, действительно, лежала открытка.
Вера Михайловна с улыбкой склонилась к яркой открытке, которую держала в руках Наташа, и прочитала вслух:
– «Спасибо за нашу Катю. Бусел». Что-то неразборчиво: то ли за Катю Бусел спасибо, то ли за Катю, точка, Бусел…
Наташа задумчиво повторила:
– Бусел… Может, он в гинекологию нес?
Вера Михайловна спросила у санитарки:
– Елена Прокофьевна, а это точно нам?
Прокофьевна, похоже, немного обиделась:
– Когда это я кому-то не тому, кому надо, передачу вручила? Ну, да. Мужчина этот говорит: «Вот, передайте в патологию, врачу». Я говорю: «Кому? Вере Михайловне или Наталье Сергеевне?» Он говорит: «Вот-вот, Вере… Сергеевне, Наталье тоже… Михайловне… им и передайте…» Ладно, пойду, я еще не все по палатам развезла…
Наташа задумчиво повертела открытку в руках:
– Спасибо, конечно, но вот Бусел – какая-то фамилия незнакомая. Нет такой в отделении.
Потом ее мысли потекли в другое русло:
– А мне папа в детстве принесет конфетку с работы и скажет: «От Зайца!» Я верила… А тут Бусел прилетел с подарками.
Вера Михайловна выбрала себе яблочко и пошла мыть его к умывальнику в углу ординаторской:
– Ну, что ж, ладно, спасибо неизвестному Буслу. Только я и правда что-то не припомню, чтобы у нас в отделении лежала мамочка Катя по фамилии Бусел… Если «спасибо», значит, ее выписали уже?
Наташа, вслед за подругой выбрав себе маленькое крепкое яблочко, с веселой улыбкой подтвердила:
– Да, не было. А вот Павлова есть Катя, есть Катя Спиридович. Да ладно! Даритель пожелал остаться неизвестным. А бусел, кстати, это же – аист. У нас тут аисты днем и ночью кружат!.. На бреющем полете… Давай холостяку нашему половину отгрузим. Как подумаю, чем он питается, разведенец несчастный… Деклассированный, в сущности, элемент… Потому и злой. Набери его, деспота. Пусть зайдет.
– Ладно, – кивнула добрая Вера, – отгрузим разведенному деспоту.
А по больничному коридору с тихим скрипом ехала дальше тележка с передачами для женщин, лежащих на сохранении. Прокофьевна заглядывала в каждую палату и выкрикивала имена. Подойдя к четвертой палате, громко позвала:
– Павлова Катерина! Принимай!
Мамочка Павлова подошла к старушке и приняла пакет, плотно набитый какими-то баночками и свертками: на самом верху лежал завернутый в чистое полотенце деревенский сдобный каравай, рядом – дивно сохранившиеся, будто только снятые, налитые яблочки; клинковый сыр домашнего изготовления уютно располагался по соседству с колечком деревенской колбаски…
– Ну, дядя Петя дает… Вот, в другое время, знаете, как я бы это назвала? Вернее, как он сам это называет? Закуска! – выкладывая продукты на стол, рассказывала она соседкам по палате. – Деревенская родня, это, девочки, просто клад! Сейчас мы эти дары природы помоем, порежем… Ой, как пахнет… Девочки, а у меня, кажется, ножа нет, дайте кто-нибудь…
Одна из ее соседок по палате, молодая женщина Ксения, полезла в тумбочку за ножиком, но в это время зазвонил Катин телефон. Катя глянула на высветившийся номер, отвлеклась от даров родни и природы и сказала в трубку серьезным, официальным голосом:
– Да, Вадим Леонидович, здравствуйте. Нет, меня на две недели госпитализировали. Думаю, что мы все нормально успеваем: восьмая и девятая главы у вас особых нареканий, как я поняла, не вызвали. А над десятой я еще поработаю. Да, название предлагаю конкретизировать. Вот так, наверное, будет лучше: «Инициирование детонации при горении газовых смесей в трубах с пористым наполнением и при дифракции волн горения». Ну, что еще… Список ваших замечаний у меня с собой, я уже просмотрела. Есть мысли. Да… Спасибо большое, постараюсь. До свидания.
…Катя Павлова с первого взгляда казалась почти анекдотической «блондинкой». Да она и была очень светлой шатенкой, – рафинированная городская жительница, хрупкая, животик аккуратный, французский маникюр. Закончив разговор, она машинально поправила загнувшееся одеяло и только тут заметила, что Ксения протягивает ей ножик и смотрит на нее с почти священным ужасом.
– Вот это да… Кать, а про что это ты… Вот детонация… рефракция… Это про что?
Катя беззаботно махнула рукой:
– Это термодинамика… Перевести на простой язык не очень получится: там терминология такая специальная… Но дело, в общем, житейское: исследование оптимальных условий процесса зажигания для более эффективного сгорания топлива в системах…
Ксения помотала головой:
– Ну, ты профессор! А я только отдельные слова поняла: топливо, сгорание, зажигание…
Катя кивнула с улыбкой:
– Ну, так ты самые главные слова поняла. Я же говорю, дело житейское, – разговаривая с Ксенией, Катя успела разобраться с дядькиной передачей. Помыла под краном румяные яблочки, разнесла их мамочкам:
– Угощайтесь, девочки. Вот что значит, на деревенском чердаке хранились: как вчера с дерева… А я не профессор, я кандидат наук. Буду доктор, если все нормально будет.
А в это время доктор Бобровский шел по коридору в сопровождении своих интернов – Саши Сосновского и Леры Кошелевой. Недалеко от ординаторской Владимир Николаевич остановился и обратился к интернам:
– Так, коллеги, ждите меня в процедурном кабинете. Ознакомьтесь с документацией, внимательно изучите истории болезни. Через десять минут начнем.
Он не успел дойти до ординаторской, как из дверей вышла, направляясь к нему походкой молодой тигрицы на охоте, Наташа. Улыбнулась, как всегда, без тени робости – одна лишь радость на лице да чертики в голубых глазах:
– Ой, Владимир Николаевич, а я за вами. Вы как почувствовали, что я вас пошла искать… На ловца и зверь…
Только Наташа, не ведавшая смущения, да и про субординацию вспоминавшая только в случае острейшей необходимости, могла вот так запросто кокетничать со своим непосредственным руководителем на виду у интернов. Но вот этот самый руководитель не имел ни малейшего желания поощрять ее мелкое хулиганство на… хм… сексуальной почве. Поэтому сдвинул брови («Господи ты, Боже мой…» – подумала Наташа, с нежностью глядя в любимое лицо) и сказал сурово:
– Вера Михайловна звонила: что там у вас такое неотложное?
Эта напускная суровость Наташу не испугала: напротив, она моментально поняла – а ведь Бобровский, пожалуй, еще не забыл про их несостоявшийся ужин с волшебными Таниными пирожками. Возможно, жалеет…
– На словах не расскажешь, – проворковала Наташа, максимально приблизившись к уху завотделением, так, что на Бобровского повеяло ее теплыми духами «Жадор», – но, в общем, неотложное. Цито! В смысле, скоропортящееся.
– Вы меня пугаете, Наталья Сергеевна.
Все, оттаял! И Наташку «понесло»…
– А вас можно напугать, Владимир Николаевич? Вот не знала!
Тот, шаг за шагом продвигаясь к ординаторской, поддерживал куртуазный разговор почти нехотя, на автомате:
– Меня можно напугать, Наташа. Еще как…
Наташа шла рядом, намеренно тормозя: в ординаторской Верочка, может, и Таня заскочила, при них с Бобровским даже кокетничать неинтересно: он отвлекается, рассеивает внимание по сторонам…
– Ну чем, Владимир Николаевич? Откройте секрет. Я хоть попытаюсь…
Пришла пора Бобровскому развлекаться на всю катушку:
– Ну, например… Весь наш медперсонал – ты, Вера, Таня, Света – ляжет на сохранение… сюда же… И родит в один день! А? Не страшно, скажешь? То-то. Чего у вас там, внеплановые роды?
Все, уже некуда отступать – вот дверь. Наташа толкнула ее, открывая дорогу Бобровскому:
– Внеплановый сюрприз…
Они привычно пикировались, перекидываясь намеками и подколками, и, конечно, не заметили, какими глазами посмотрел на Наташу высокий симпатичный интерн Саша Сосновский, прежде чем уйти в процедурный кабинет…
Наташа картинно вытянула правую руку прямо перед Бобровским:
– Прошу!..
А Вера Михайловна наносила последний штрих на «икебану»… Вся корзинка от Бусла по-братски была поделена на части, а яблоки стояли в вазе на столе. Бобровский даже глаза притворно прикрыл от ослепительной картины:
– Добрые самаритяне про День медицинского работника неожиданно вспомнили, чуть ли не полгода спустя? Как бы поздновато уже. Или с ваших дачных угодий урожай?
Наташа полюбовалась маникюром:
– У меня на даче только цветы растут. Сами по себе.
Бобровский вспомнил:
– Моя мама тоже насадила целую альпийскую горку.
Вера Михайловна протянула аккуратно упакованную корзинку:
– В общем, это вам, Владимир Николаевич. За то, что мы вас любим и уважаем…
Завотделением не стал отнекиваться:
– Принимаю с благодарностью… Вот, с утра погонял, глядишь – сделали правильные выводы. О-о, кабачок знатный! Кабак! Беру! Яблоки-то какие, селекционные прямо! А помните, девушки, в древней Греции республиканский конкурс красоты проводили. Мисс… Пардон, миссис Троя, кажется? С призовым фондом в виде яблока!
Вера Михайловна усмехнулась, сложив руки на груди:
– Все-таки заметно, Владимир Николаевич, что ваши познания в греческой мифологии базируются на кроссвордах в пятничных газетах. Прекрасная Елена была не «миссис Троя», а «миссис Спарта». А конкурс устроили три богини – Афина, Афродита и Артемида. Судил девушек Парис. Приз достался Афродите, за это она и внушила Прекрасной Елене любовь к Парису…
– Ну, а тут две богини!.. – нимало не смутился Бобровский. – Прекрасная Вера и прекрасная Наташа! В общем, яблок мне не надо, это вам! Ладно, я пошел. У меня интерны простаивают. Спасибо!.. Корзинку спрячьте в шкаф, вечером домой завезу. Черт, помимо водки есть грешно…
– А там кое-что есть, в тему! – Наташа лихо подмигнула Бобровскому.
Тот погрозил ей пальцем:
– Не время, товарищ!.. Пойду. Уже ушел.
Наташа вздохнула вслед:
– Ну, ты слышала? Товарищ я…
Вера приобняла ее за плечи:
– Ну, чего ты, хватит уже…
Наташа приосанилась, несколько принужденно-бодро проговорила:
– Сердцу ведь не прикажешь: а ну, молчать! И не стучать!.. Конечно, он мне нравится. Очень…
Вера заглянула ей в глаза:
– Нравится?…
Подруга первой отвела глаза:
– Да люблю я его.
…Кто-то раздражается от разнообразных звуков, которые бывают при отделке квартир нового дома. Но только не Сергей Стрельцов. В высотном доме, который строил трест Сергея, была и их с Верой квартира. И уже сейчас на разных этажах «раздавался топор дровосека».
«Скоро-скоро и я постучу, и я посверлю», – с удовольствием подумал Стрельцов, открывая дверь.
С высоты двенадцатого этажа – прекрасный вид. Полюбовавшись на далекие новостройки, Сергей глянул вниз. Дом еще не был сдан – не все жильцы подписали «протокол разногласий», а внизу уже смонтировали детскую площадку – яркие новенькие горки, грибки, песочницы, лестницы… Правда, фиолетовый цвет грибков неприятно удивил Стрельцова: ну что еще за сатанинский гриб? «Пере крашу, – решил он, – переедем и лично перекрашу».
Сергей стоял, смотрел по сторонам и невольно улыбался своим мыслям…
Читать бесплатно другие книги:
