Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия

Рита Королькова, очень ранним утром возникшая в проеме двери палаты номер пять, сразу понравилась Лизе. Наверное, тем, что очень уж эта женщина была не похожа на саму Лизу: высокая, с длинной стройной шеей, с короткой, цвета пшеницы, мальчишеской стрижкой. Если бы Лиза даже всю жизнь тренировалась, так ровно держать спину у нее бы не получилось. А еще у Риты была такая горделивая головка, такая красивая улыбка… Она вела себя так, как будто на нее нацелилась фотоаппаратами целая толпа репортеров, и никак нельзя допустить, чтобы хоть один кадр получился испорченным. Не позировала, а просто так у нее получалось.

Такая же беременная, такая же ненакрашенная, и тапочки такие же, без каблуков, и куча пакетов в руках: с сумками в отделение нельзя… А вот, однако, даже в этих интерьерах, даже с этими клунками, – стильная, элегантная, изысканная даже. Обернулась, прежде чем закрыть за собой дверь, и негромко сказала «спасибо», видимо, медсестре, проводившей ее…

Невысокая, аккуратненькая, очень женственная Лиза, миловидное лицо которой украшали большие и, на первый взгляд, наивные голубые глаза, тоже понравилась Рите.

Так кудрявым от природы женщинам нравятся чьи-то прямые волосы…

– Доброе утро… – шепотом поздоровалась Рита, увидев, что двое из троих мамочек в палате еще спят, – я к вам…

Лиза, закрывая книгу, которую читала до этого момента, тоже тихо ответила:

– Добро пожаловать… Да не надо шептать. Девчонки после уколов спят, но все равно скоро уже Прокофьевна разбудит, завтракать пойдем. Сейчас таблетки принесут…

Рита осторожно села на краешек постели, глубоко вздохнула:

– Мне тоже навыписывали всего в приемном покое… Но если честно, то вполне достаточно, что «скорая» вколола. Я по «скорой» сюда… А сейчас уже лучше, уже все нормально. Я бы лучше дома полежала.

Лиза согласно покачала головой:

– Перестраховываются… Но знаешь, если на нашем сроке есть проблемы, лучше здесь, все же – под присмотром специалистов. А дома – только близких пугать, да «скорую» вызывать.

Рита приподняла одну бровь:

– Ну да, если дома есть кого пугать… Ой, забыла совсем: меня Рита зовут.

Лиза улыбнулась:

– Я Лиза. Очень приятно.

Как и следовало ожидать, известие о предстоящей зарубежной стажировке Бобровского могло порадовать только самого Бобровского.

Наташа выслушала новость с нахмуренным лицом:

– Нет, ну что это такое? Только забрезжит какая-то слабая надежда, и вот, на тебе – стажировка.

Вера, тут же почувствовавшая себя «черным вестником», сказала примирительно:

– Ненадолго же. Ничего, его за эти две недели ностальгия замучит. Вернется с новыми силами и, возможно, все будет по-новому… Большое видится на расстоянии.

Наташино лицо даже разгладилось от подступившего возмущения:

– Вера, что ты со мной так разговариваешь, будто я больная? Или беременная? Мне вполне можно правду говорить – у меня психика устойчивая, выдержу. Я с тобой, как с подругой, а ты со мной, как психотерапевт с невротиком.

Вера Михайловна предпочла ничего не отвечать на эти слова, только кротко посмотрела в потолок… Но долго любоваться побелкой не удалось: в ординаторскую вошел герой дня.

– И с победным отрывом в пять минут, в зеленой пижаме лидера доктор Бобровский сегодня первым приступил к работе. Или вторым?

Подчиненные с олимпийским спокойствием пропустили мимо ушей дисциплинарный заход начальства. Вера Михайловна, выкладывая мобильник из сумочки на стол, сказала:

– Прямо завидую тебе. Настроение бодрое, чемоданное… Сразу в отпуск хочется, на тебя глядя.

– А, не завидуйте! Во-первых, я не в отпуск. Но настроение, конечно, чемоданное, сам я тоже бодрый, вот только… Есть у меня кое-какая проблема.

Наташа быстро изменила кислое выражение лица на сочувствующее и, с тайной надеждой, что это по-настоящему серьезная проблема, спросила:

– Серьезное что-то?

– Для меня – да. У тебя вот, Наташа, как с языком?

Наташа, оглянувшись на зеркало, кокетливо высунула язычок:

– Нормально. Налета нет.

Бобровский, иронически подняв бровь, уточнил:

– Шпрехен зи дойч, я спрашиваю?

Наташа, слегка откашлявшись, ответила специальным голосом, похожим на голос из звукового приложения к учебнику:

– Йес, ай ду, в смысле – спик инглиш. Со словарем.

Бобровский печально покачал красивой головой:

– Вот и я – со словарем. Или – словарь со мной? Короче, давно это было, когда я по-немецки хоть что-то связное мог сказать. Хотя бы: «извините, я учил». Да…

Владимир Николаевич сделал задумчивый круг по ординаторской: подошел к окну, пощупал зачем-то лист герани, отчего в воздухе разлился ее тревожный резкий запах, потом продвинулся к стеллажу с историями болезни, последним пунктом стало зеркало. Бобровский пятерней поправил прическу, и только затем его внимание вновь было обращено к сотрудницам:

– У меня, собственно, и в личном деле указано – «со словарем». Я так думаю, что когда мою кандидатуру утверждали, никто особо и не заморачивался на этом. За что, конечно, большое всем спасибо. Но нужно срочно что-то делать с языком. А то толку от моей стажировки будет с гулькин нос.

Вера Михайловна, как ни крепилась, больше молчать не могла и начала подтрунивать:

– Подумать только! У Владимира Николаевича Бобровского возникла проблема с его острым язычком!.. Латынью – владеет! Русский разговорный – в совершенстве, хоть преподавать иди! А вот язык Гете и Шиллера – только со словарем. Ну и что, как будете наверстывать упущенное, герр Бобровский?

Гордо расправив плечи, чем вызвал у молчаливой, как никогда, Наташи острый приступ влюбленности, Бобровский парировал:

– Натюрлих, наверстаем, – общими силами. Цузамен, так сказать. Я, Верочка, верю в коллективный разум!

Спустя двадцать минут и две консультации Бобровский двигался по направлению к своему кабинету. Навстречу шла Прокофьевна со своей обычной машинерией – ведро, швабра, объемная тряпка…

Приветливо кивнув Бобровскому, старушка выразительно произнесла:

– Хенде хох, Владимир Николаевич!

Бобровский живо сгруппировался и ответил в тон:

– Рот фронт, Елена Прокофьевна! Гитлер капут!

Отойдя два шага, он поравнялся с сестринским постом и произнес вполголоса, усмехнувшись:

– Вот за что люблю свой коллектив: все про всех все всегда знают!

Повертев головой в поисках оставившей свой пост Тани, он застыл с выражением крайнего изумления на лице. Потому что к своему рабочему месту в темпе приближалась Таня. Но в каком виде: волосы всклокочены, рукав халата оторван, в глазах полная отрешенность. Она увидела, что завотделением явился явно по ее душу, и даже попыталась привести в порядок прическу. Но было заметно, что она находится под каким-то сильным впечатлением и мысли ее далеко. Она подошла к столу, достала из верхнего ящика стола расческу, двумя движениями расчесалась, одновременно скороговоркой произнеся:

– Владимир Николаевич, я вас слушаю.

– Танечка, а позвольте узнать, вы откуда, голубушка, такая… фантастиш фройляйн? – спросил Бобровский, пытаясь приладить ее оторванный рукав на место.

– Из родильного, – ответила Таня и, почтя за лучшее снять порванный халат совсем, расстегнула пуговицы, – разрешите, я переоденусь.

Бобровский кивнул:

– Разумеется. А что у них сегодня, блицкриг?

Таня посмотрела на Бобровского, недоумевая, что это он такое спросил.

– Там сегодня аврал, – пояснила она. – Сестер не хватает, меня попросили помочь довезти на каталке роженицу до родзала.

Бобровский глубокомысленно покачал головой:

– Ну, тогда это все объясняет. Татьяна, ты себя в зеркале видела? Вы что, в аварию с роженицей попали? С другой каталкой столкнулись?

Таня улыбнулась:

– Да у нее схватки усилились. Я ей говорю: держитесь за мою руку – вам легче будет. Она как вцепится, как давай меня трепать. Я везу, а она зубы стиснула и рукав рвет. Так и бежали в родзал, пока она мне рукав не оторвала… Приехали, врачи попробовали пальцы разжать – без толку. А она уже в родах, бедная девочка…

– Господи, как интересно люди живут! С огоньком! А у нас в патологии такая скукотища… Ну, ладно, иди, приведи себя в порядок. Тебя ждет девятая палата: консультацию я закончил, теперь время процедур.

Но тут в Тане сказалось пережитое нервное перенапряжение. Голос задрожал, но она спросила:

– Владимир Николаевич, я вот думаю: ну что, ничего нельзя сделать, чтобы женщинам так не мучиться?

Бобровский глянул на нее с интересом:

– Ну почему же, можно – предохраняться. Ты только нашим-то ничего не рассказывай, как ты сегодня пострадала и почему. А то рожать передумают и разойдутся по домам, останемся мы здесь совсем одни.

Таня отмахнулась:

– Скажете тоже, Владимир Николаевич.

Возникшая из своего «кабинета» Прокофьевна едва не выронила тряпку при виде Тани:

– Татьяна, ты откуда такая… модная?

«Модница» сняла халатик и протянула старушке:

– Из родильного. Прокофьевна, принесите мне, пожалуйста, новый халат, а то меня мамочки уже ждут в процедурном.

Прокофьевна приняла халатик и засеменила по коридору, ворча:

– Всежки, рожать как-то вежливее надо, что ли… А то – хрясь! Будьте любезны! Так если все рожать повадятся, так в родильном халатов не напасешься.

Пока Рита натощак досдавала нужные анализы, прошло время, а пакеты с вещичками остались не разобранными. Теперь Рита стояла возле тумбочки между кроватями и спрашивала у Лизы, уютно, как кошка, расположившейся на своей кровати:

– Так, вот эта тумбочка – моя, да?

– Нет, твоя с той стороны, – показала Лиза рукой вправо от Ритиной кровати.

– Ясно, – не стала перечить Рита и направилась к указанной тумбочке. Открыла пустой шкафчик, стала нехотя доставать и раскладывать вещи. А потом села на кровать, огорченно сложив на коленях руки:

– Даже пакеты разбирать не хочется. Не знаю, может, все же отпустят через пару дней, если попроситься?… Не хотелось бы мне тут надолго…

Лиза улыбнулась понимающе:

– Знаешь, пусть медики решают. Я сама тут недавно, но вижу: зря никого не кладут и не держат. Если зачем-то оставляют – значит, причина есть. У меня, например, точно есть причина… никуда не отпрашиваться. Мы ведь ровесницы, кажется? Тебе сколько? – она почему-то сразу поняла, что Рита не станет жеманничать – «а сколько дашь?…».

Так и случилось – Рита просто ответила:

– Тридцать один.

Лиза кивнула:

– Ошиблась, значит, немножко. Мне двадцать восемь. Ну, в общем, девчонки еще… – и засмеялась.

И Рита засмеялась, с пониманием:

– Нам, блондинкам, много глупостей приписывают – это минус, а возраст нам всегда снижают – это плюс.

Смех у Лизы оказался совсем тихий, мелодичный:

– Ты не обижайся, я совсем не это имела в виду. Выглядишь ты отлично, и совсем ты не «блондинка». То есть, блондинка, конечно… Ну, в смысле… Совсем я запуталась. А работаешь ты кем?

Рита и тут не стала уходить от ответа:

– Я юрист. Специалист по авторскому праву.

Ее собеседница, похоже, удивилась:

– Да!.. Серьезная профессия… А ты говоришь – «блондинка».

Рита под эту неторопливую беседу успокоилась и стала, наконец, раскладывать свои пожитки. Взглянула с симпатией на Лизу:

– А ты чем занимаешься?

Лиза ответила, как Рите показалось, не очень охотно:

– Для меня, если честно, главное – дом.

Внимательно посмотрев на Лизу, Рита сказала:

– А знаешь, я почему-то так и подумала… – она сделала паузу и добавила: – А вообще – для меня тоже…

…Кажется, это было только вчера. Рита с утра хлопотала на кухне, доставала из холодильника все новые деликатесы: не знала, чем бы еще угодить Максиму… Она накрывала стол к завтраку, а чувствовала себя так, будто им предстоит свадебный обед! Чайник закипел, и вместе с его победным «выстрелом»-отключением в кухню зашел Макс. Уже одетый, уже в костюме…

Сел за стол, потянул к себе Риту за краешек пестрого халата. Она просто повернулась и приникла к нему: его голова была на уровне объемного животика. Максим тут же прижался ухом к этому цветному «глобусу»:

– Как ты себя чувствуешь, как там мой малыш?

Рита погладила его по голове, ответила тоненьким детским голосом:

– У меня все хорошо!

Максим заулыбался, отпустил Риту:

– Ну, что за парень у нас, мамочка! Умный, веселый, боевой!

Рита уже наливала ему чай:

– А почему ты называешь его парнем? Мне даже врач пока ничего не сказал определенно. А если там девочка?

Макс придал лицу выражение важности и компетентности. Умело намазывая бутерброды себе и Рите, красиво, профессионально оформляя слой из мягкого сыра кусочками маслин и семги, он объяснил:

– Девочка у мамы красоту забирает, а сын маме красоты добавляет. Посмотри в зеркало – от тебя же глаз не отвести! Сын у нас будет, точно – сын!

Что-то в его преувеличенно оптимистичной интонации насторожило Риту:

– Максик, а чего это ты… Чего это ты так подлизываешься?

Максим возмутился – и тоже чуть-чуть с перебором:

– Подлизываешься?! Я – подлизываюсь? Я тебя люблю! Ты редкая красавица, ты умница, ты… ммм… как бы это сказать? Волшебница! Ты – лучше всех. Я тебе это говорил, говорю и буду говорить – всегда!

Лицо у Риты стало вдруг такое, что с лица Максима постепенно исчезла восторженность. А она уже и руки на груди скрестила, уже и смотрела в упор:

– Говорил-говорил. А теперь – правду и только правду.

Какое-то последнее усилие Макс сделал над собой, чтобы продолжать в прежнем духе, но внезапно потерял весь кураж и сказал очень буднично:

– Рита, мне нужно уехать дня на два… ну, на три. Максимум – на пять. Да, в общем, на неделю. В область, недалеко… Приступаем к реализации самого моего амбициозного проекта. – Макс постепенно воодушевился, снова его голос наполнился оптимизмом. – Если все получится – я в обойме топ дизайнеров нашей с тобой современности. Ты в меня веришь?

И Рита смягчилась:

– Ты же знаешь, я в тебе не сомневаюсь. Вот бы наш сын был на тебя похож…

Макс понял: он прощен, он любим, он нужен… И продолжил излагать своим выразительным голосом:

– Чтобы быть счастливым, мальчик должен быть похож на маму. Я хочу, чтобы мой сын был умным и красивым, как его мать.

Он украдкой бросил взгляд на часы, встроенные в кухонный шкаф, и начал поспешно поглощать бутерброд, быстро запивать его кофе:

– Все. Опаздываю…

Рита, так и не притронувшись к своему завтраку, встала, чтобы проводить его до прихожей. Там взяла с полки ключи от машины, протянула ему:

– Мы будем тебя ждать.

Макс после этих слов как-то сник, обнял ее крепко и прошептал, чтобы она не слышала, как прерывается его голос:

– Звони мне, если что, я все брошу и примчусь. Все брошу…

Рита погладила его по голове, нежно поцеловала:

– Не волнуйся. Все будет хорошо. Любишь?…

Макс смолчал, только крепко зажмурил глаза, как будто ему стало внезапно очень больно. Поцеловал ее в висок:

– Люблю – мое второе имя…

Лукавое лицо санитарки Прокофьевны чаще всего излучало доброту и сочувствие, но когда оно просунулось в дверь пятой палаты, то выглядело почти праздничным:

– Мамочки, в столовую! Кушать подано!

Рита, повернув лицо в сторону Прокофьевны, которая только что подала самую популярную театральную реплику, спросила у санитарки:

– А что у нас там сегодня подано?… Яйца пашот? Лазанья? Ризотто?

Веселая Прокофьевна назидательно продекламировала:

– Гречневая каша – матушка наша, а хлебец ржаной – отец наш родной, – и исчезла.

Лиза перевязала поясок халата, обернулась к остальным мамочкам:

– Ну что, пошли? – и погромче, повеселее добавила: – Рота, подъем!

Мамочка Лиля, попавшая в отделение с отеками, сказала, осторожно садясь в постели:

– Господи, Лиза! Ты бы еще скомандовала: в ружье!

Лиза переспросила:

– А почему – в ружье?

Лиля, протерев припухшие со сна глаза, объяснила:

– Это значит – «тревога».

Другая мамочка, Василиса, нащупывая ногами тапочки под кроватью, протянула лениво:

– Ну какая у нас тут тревога… Тишь, гладь и божья благодать… Сплю целыми днями, как медведь.

Лиля тоже потянулась:

– Так ведь зима… Вся природа спит… За окном все время сумерки… Не хочешь – уснешь. Привет новеньким.

Рита в ответ на приветствие помахала ладошкой, по примеру политических лидеров. Мамочки вышли гуськом в дверь и двинулись по коридору, влившись в разномастную толпу мамочек.

Лиза и Рита держались вместе, так же как Лиля и Василиса, попавшие в отделение чуть раньше. Лиза сказала, кивнув на Лилю:

– Вот ты – юрист, но с первого взгляда так на тебя и не подумаешь. А по Лиле сразу видно: девушка – из семьи военнослужащих, потомственная офицерская жена.

Рита усмехнулась:

– А ты и мужа на глаз определяешь?

Лиза таинственно покачала головой:

– Я много чего «на глаз» определяю, но про мужа Лиля сама рассказывала… Он у нее майор, по-моему. Но каких войск – что-то я не зафиксировала.

Рита решила спросить:

– Твой тоже военный?

Лизино лицо на мгновение как будто осветилось – вспомнила мужа:

– Что ты! Ни боже мой, совсем не от мира сего: дизайнер. В армии ни дня не служил, у них в театрально-художественном институте только военная кафедра была, но все равно, так по утрам мне и командует: «Рота, подъем!» Это я у него научилась.

Лиза не заметила, как Рита слегка напряглась, потому что идущая навстречу медсестра Таня тормознула мамочек:

– Тарасова, подойдите потом на пост. У вас анализ один не понравился Вере Михайловне, она сказала повторно все пересдать. Я вам направление выпишу на завтра. На сладкое не налегайте. И после шести постарайтесь ничего не есть.

Лиза, услышав об этом, нахмурилась:

– Хорошо, подойду, – и добавила, обращаясь уже к Рите: – что это еще там может быть не так?… Каждый раз пугаюсь…

Рита посмотрела на нее внимательно и спросила:

– Лиза, что-то я не расслышала: как твоя фамилия?

Лиза ответила:

– Тарасова. А что?

Рита и сама не знала, «что» – так, какое-то смутное ощущение… Но фамилия-то – Тарасова, а не…

– Так, показалось… Что мы где-то встречались раньше.

Лиза, неожиданно для Риты, согласилась:

– Знаешь, мне тоже показалось, что я тебя где-то видела. Может, мы учились в одной школе? Я 137-ю заканчивала, а ты?

Рита покачала головой:

– Нет, я 65-ю, с английским уклоном. Думала, буду переводчицей или дипломатом.

Лиза беззаботно засмеялась:

– Все мы немножко дипломаты, все мы немножко переводчицы… С мужского – на женский, и наоборот! – вспомнила про распоряжение врача и снова нахмурилась. – Что там у меня не так?… Не дай бог, опять ацетон…

Таня сидела за столом и читала конспект. Время от времени доставала яблоко из ящика стола, откусывала и, не глядя, клала обратно. Она была так увлечена чтением, что не заметила, как к ней тихо подошел Бобровский:

– Гебен зи мир айнен копекен, фройляйн Таня.

Таня вздрогнула:

– Что? Ой, Владимир Николаевич, извините, я не поняла…

Бобровский проницательно посмотрел Тане прямо в глаза:

– Татьяна, ты же у нас абитуриентка, немецкий, кажется, будешь сдавать в институт?

Таня не стала отпираться, гордо подтвердила:

– Да. Я на курсы хожу, в мед.

– Вот и отлично, – обрадовался Бобровский, – конспекты какие-нибудь есть?

Таня пожала плечами:

– Есть, конечно. Мы же все время зачеты сдаем.

Сложив руки на груди, завотделением сурово спросил:

– Ну, и какие у нас успехи по немецкому?

Таня, никак не понимая, к чему клонит Бобровский («Неужели хочет с собой на стажировку взять?»), ответила бойко:

– Ну, с языками я со школы дружу, так что без проблем. Я даже переводить могу, если надо, с голоса. Вот, однажды…

Но Владимир Николаевич жестом прервал Таню:

– Вундер шен. Это очень хорошо, что ты такая умница, – и добавил шепотом: – А у меня в институте по немецкому тройка была. Да. Несмываемый позор.

Таня посмотрела на огорченное, но от этого не менее красивое лицо милого, как никогда, Владимира Николаевича, с нежностью:

– Никому не рассказывайте… – Таня засмеялась, – я тоже не расскажу.

Бобровский несколько смущенно потер нос:

– Ты мне конспектик свой принеси завтра, ладно? Там же медицинская терминология есть, насколько я помню?