Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия
– Так что, Алексеевна, ты на аборт бы ее, что ли, послала?
«Алексеевна» отрицательно покачала головой:
– Нет – сразу под медицинский контроль. С первого дня! Нам аборты делать нельзя. Наш первый ребенок – он же и последний. И то – если повезет…
Старушка даже перекрестилась:
– Бог с тобой, Алексеевна! Ты что это такое говоришь?
Кира покачала головой и встала:
– Знаю, что говорю. Спасибо, Елена Прокофьевна. И чай у вас хороший, и сами вы – чистое золото. Ладно, пойду Дашку мою злую покормлю: я котлеток на пару сделала, суп протертый… Все-таки домашнее. Чтобы меньше ей проблем было… Бедная моя Дашка…
…Сергей Стрельцов задумчиво пересмотрел целую галерею обоев, переместился к керамической плитке, понял, что одному ему не справиться, и набрал жену:
– Вера, у меня уже руки опускаются. Я без тебя не могу.
На лице у Веры Михайловны отразилось легкое удивление.
– Я тоже без тебя не могу, Сережа… Да и не хочу! – Вера усмехнулась. – Что это у тебя с настроением, такие перепады…
Сергей хмыкнул:
– Да какие там перепады! Вера! Я у себя на работе стратегические решения принимаю, а для собственной квартиры плинтус не могу самостоятельно выбрать. Все, я уезжаю. Я забыл тебе сказать: я в магазине сейчас, в стройматериалах, в Уручье. Приедем с тобой в субботу и все выберем. Вместе.
Вера вздохнула:
– Ну, так бы и сказал, что в магазине. Хорошо… Ладно… Только вот… время потеряем, Сережа. Жалко же времени! Пока вместе соберемся, приедем в магазин… Пока выберем, закажем, загрузим… Ой, мне даже думать об этом не хочется. Я после работы – никакая. А тебе я абсолютно доверяю! У тебя прекрасный вкус.
Муж не поддавался на комплименты:
– Ну да, ну да! Верик, хитрюга, еще Карнеги заметил: «Вас хвалят – внимание: вас хотят использовать». Я знаю, я читал… Один раз я проявил хороший вкус – когда на тебе женился! А в остальном – не факт.
Вера Михайловна расплылась в нежной улыбке:
– Сережка, а что, разве это для меня не факт? Это самый главный факт. И аргумент заодно. Целую тебя. Ладно, в субботу съездим, с утра.
Подумав про утро субботы, Сергей заметил, что его мысли плавно перетекли в другое русло… Подумав, он нащупал зыбкий компромисс:
– Знаешь что? Я смесители пока куплю. Вот в них я разбираюсь. Договорились? А обои, в конце концов, это последнее, что нам понадобится. Все, работаю.
Вера откликнулась:
– И я работаю…
Даша лежала все так же неподвижно на своей кровати, но уже не так безучастно: мамочки-девчонки все же втянули ее в общую беседу. Начала осторожно Маринка, подслушавшая ее первый, тяжелый разговор с мамой:
– Даша, у тебя мама такая молодая. Вы как сестры с ней.
Даша согласилась:
– Конечно, она же меня в восемнадцать родила… Ну, вот как я, если… все хорошо будет…
Наташа, третья их подружка по палате, заверила горячо:
– Будет! Будет все хорошо! Ты программируй – и все так и будет!
– Ой, нет… – скривилась Даша, – не люблю программировать. Это мамочка моя рациональная: все программирует, все просчитывает, стратег.
Даша усмехнулась, махнула рукой. Потом добавила:
– Я – другая. Я как бабушка, а она сказала: «Как Бог даст…»
Повисла пауза. Потом Маринка подумала-подумала, да и сказала.
– Даша… Ты так со своей мамой разговариваешь. Извини, конечно, но я просто из палаты хочу выйти, когда это слышу… Ты не обижайся, что я замечание делаю…
Ничего не ответила Даша, только головой помотала.
Добросердечная Наташа поддержала Маринку:
– Нет, правда, Даша. Я вот когда-то давно, девчонка еще была, подросток, с матерью полаялась: что-то она меня доставала… Сейчас-то думаю: ну что уж такое она мне говорила? «До полночи не гуляй? Сделай потише музыку? Ты уроки выучила?» Уже и не помню. Но вот так разозлилась я и как выдам ей: «Дура ты!» А мне мама сказала, спокойно так: «Ты все, что мне сейчас говоришь, запоминай. Чтобы потом было что написать… Ну, знаешь, на чем, да?» Ой, как я ревела… Вот сейчас вспоминаю и опять плакать хочу. Ты-то вроде и не грубишь, но… Как с чужой теткой.
Больше Даша молчать не стала:
– А может, она заслужила, а? Ты не думала? Не хочу говорить. Давайте о чем-нибудь хорошем.
Молчали. Видно, выбирали тему. Потом Марина спросила:
– У тебя срок маленький… Не знаешь еще, кто у тебя – мальчик или девочка?
Даша рассмеялась, но без особого веселья:
– Догадываюсь! Девочка!
Марина поинтересовалась:
– А почему ты так думаешь?
Даша подумала… Стоит ли рассказывать? И решила: а почему нет? Лежать тут, судя по всему, долго. С мамой разговаривать совсем не хотелось, а девчонки вроде неплохие, ну почему бы и не поболтать. Тема, конечно, такая, личная… Да тут никто, в общем, откровенничать не стесняется: место такое особенное… И Даша начала:
– Бабушка рассказывала: на нас какое-то заклятие. По женской линии. Пра-пра-пра… Еще пра-пра… В общем, где-то там кто-то из наших прабабок крепко провинилась по женской части. А та, перед кем она виновата была – у которой мужа увела или еще что, наложила заклятие: рождаться будут только девочки, – Даша сделала паузу. – И всех их – то есть нас – до седьмого колена будут бросать мужчины. Пока заклятие работает… И вот вам доказательство.
Девчонки заслушались. Но Маринка все же переспросила:
– Какое доказательство?
Даша весело подняла бровки – что ж тут непонятного:
– Я!
Саша Сосновский просунул в дверь кабинета Бобровского буйную голову, блестя шальными глазами:
– Владимир Николаевич, можно?
Откладывая медицинский журнал, завотделением коротко пригласил:
– Заходи.
Сашка зашел, сел на стул, положил одну руку на стол начальнику: получилась, вроде бы, раскованная поза:
– Владимир Николаевич, мне как донору отгул положен.
Бобровский и не думал возражать:
– Когда?
Ответ не заставил себя долго ждать:
– Завтра и частично послезавтра. Часов до 11 утра.
Вот тут Бобровский поднял бровь:
– Ишь ты. Хорошо, что не вечера. Это ты как высчитал? По литражу? Или по Гринвичу?
Сосновский хмыкнул. Бобровский посмотрел проницательно:
– Если я правильно понял, Наталья Сергеевна завтра тоже выходная.
Саша замялся:
– Ну, да…
Его шеф откинулся на стуле:
– Это что – минус две производственные единицы? Кем мне руководить?
Сосновский сделал большие глаза:
– Так у вас же прибавление в коллективе. Кира Алексеевна. Тихий ангел… Кругом порхала, всем помогала. Волонтер и доброволец на любую работу. А пирожки у нее, а котлеты! Рыбу в кляре приносила… Это – что-то. Повод задуматься о смысле холостой жизни. А если серьезно, операций на завтра нет, я сверялся. Если только «экстра»…
Как-то незаметно и утомительно (работа в отделении действительно была не курорт) прошло две недели…
И вот однажды, с кислой миной пережевывая котлету, Даша нехотя сделала матери комплимент:
– А ты, оказывается, хорошо готовишь.
Кира Алексеевна, отламывая по кусочку паровую котлету, вкладывала ее Даше в рот:
– Вообще-то, не лучший пример моей кулинарии. Ну, значит, съедобно?
Дашка, видно, решив, что «передала» маме приятного, тут же «потребовала сдачу»:
– Бабушка научила?
– Жизнь научила, – усмехнулась Кира. То, что и Дашу со временем чему-то жизнь научит, добавлять не стала.
Но Даша услышала все, что не было произнесено:
– Я тоже всему у жизни училась, мама. Бабушка, ты сама понимаешь, любила без меры… А вот воспитывала, как умела, по кодексу Молодого строителя коммунизма, который в общих чертах повторяет основные принципы христианства…
Кира выслушала дочь и, игнорируя ее иронию, напомнила:
– Если ты помнишь, меня тоже воспитывала наша бабушка. Это она мне – бабушка. А тебе – прабабушка.
Кира Алексеевна помолчала. А потом, разрезая помидор на четыре части, продолжила:
– Я рано маму потеряла. Бабушка для меня была всем. Любви и заботы в ней всегда было – на двоих. Ну да, правильно: меня любила и маму мою любила, вот она всю любовь собрала – и той, что осталась, отдала… Спасибо ей. А вот чего нам вечно не хватало – денег. У меня платье выпускное, знаешь, из чего было? Никогда не догадаешься: из парашютного шелка. Да, сосед отдал списанный парашют, бабушке сказал: ты из него торбочек нашей и продай на Комаровке – улетят, как пирожки! А бабушка присмотрелась: да это ж чисто муслин, как до войны… Говорит: я его вышью гладью – букетиками из фиалок: по подолу и по вырезу. Вот я и была на выпускном лучше всех… А туфли мамины, свадебные надела… Да… Только директор школы понял, из чего платье. Специально меня пригласил на танец, говорит: «Кто это у тебя в «войсках дяди Васи» служил?» Что-то я много говорю…
Даша пожала плечами:
– Ну, за мои восемнадцать мы так мало с тобой разговаривали, мама… Можно и поговорить, раз появилось время. Если хочешь, конечно…
Кира Алексеевна улыбнулась дочери нежно и виновато:
– Конечно… Только работать надо. Ординаторскую помыть, еще пару кабинетов… Пойду, Даша. Пока!
Кира Алексеевна выжимала нано-швабру, аккуратными, почти танцующими движениями мыла пол в кабинете Бобровского. У нее была такая прямая спина, что больше всего она похожа была на уволенную по выслуге лет приму-балерину, вынужденную зарабатывать на жизнь мытьем полов. Однако эта аристократическая манера не мешала ей работать споро и умело…
Бобровский, стоя у окна, внимательно смотрел за ее движениями. Наконец, не выдержал и сказал:
– Кира Алексеевна, а вы чем, кроме мытья полов в нашем отделении, по жизни занимаетесь? Если не секрет, конечно?
Кира была рада прерваться на секунду. Но красивый завотделением Владимир Николаевич Бобровский очень уж ее смущал. Во-первых, у него была нескромная манера смотреть прямо в глаза: не всем это нравится, Кира, например, терялась. Во-вторых, это был первый мужчина-гинеколог, которого она встречала в своей жизни. Ей казалось, он видит ее насквозь.
– Знаете, всем понемножку… – ответила она уклончиво. – Так получилось, что специальность, которую я получила, мне в жизни не пригодилась. А то, чем я сейчас занимаюсь, вообще не требует специального образования.
Бобровский не совсем понял, что она имеет в виду – мытье полов, что ли?…
– По-моему, только на рынке торговать можно без специального образования. Но все равно – при найме предпочтение отдают лицам с высшим… – грустно пошутил Бобровский.
Кира Алексеевна согласилась, но с некоторой заминкой:
– Ну да, и на рынке… Рынок – это, вообще, непростое дело. Как-нибудь объясню подробнее, если вас это интересует. А сейчас в ординаторскую пойду. Хочу все поскорее закончить – и к Даше.
– Да, да… К Даше… – вспомнил Бобровский бедную девочку, лежащую пластом. Сколько ей еще придется вылеживать своего ребенка? Весь срок? Половину? Или все окончится… ничем? – Вы – замечательная мать, Кира Алексеев на. Замечательная.
Кира не приняла комплимент, даже немного обиделась – по каким-то внутренним соображениям.
– Не такая, как мне хотелось бы. Не такая, как нужно, – сказала она просто и вышла от Бобровского. Тот все еще стоял у окна в раздумьях, когда Кира Алексеевна вдруг вернулась.
А к Бобровскому тут же вернулась покинувшая было его всегдашняя самоуверенность красивого мужчины. Он спросил у Киры Алексеевны:
– Решили, что ординаторская может подождать?
Кира приняла его версию за рабочую:
– Ну, можно и так сказать. Я почему-то не хочу перед вами лукавить. Впрочем, ясно – почему. Потому, что от вас сейчас зависит здоровье моей дочери и жизнь моей… внучки. Я очень волнуюсь. Скажите мне правду, Владимир Николаевич, какие у Даши шансы выносить ребенка? И вообще?…
Бобровский нахмурился:
– Даша молодая, по-моему, очень разумная девушка. Будет соблюдать режим и назначения – ситуацию мы выправим. Вы, я уверен, поможете. Я думаю, все будет хорошо у вашей девочки. Кстати, а почему вы думаете, что у вас будет внучка? На этом сроке вряд ли можно с полной уверенностью утверждать… Специальные анализы вы не делали, насколько мне известно.
Кира Алексеевна печально покивала:
– Да уж поверьте, внучка.
В ординаторской Вера Михайловна разговаривала с Наташей, которая одновременно готовила дела на выписку.
Наташа ворчала:
– Вера, ты знаешь, что меня злит в нашей профессии больше всего?
– Знаю, – спокойно сказала Вера, – писанина.
– Да-а, – мурлыкающим рыком пантеры Багиры из старого советского мультика сказала Наташа. – Я люблю дежурства, я могу сутками не спать, я готова смириться, что мамочки, бывает, накатывают телегу за некорректно заданный вопрос или неверно понятый взгляд… Все – терпимо, переживаемо, все, как говорит наш дворник дядя Костя, «сегодня не замечу, завтра уберу». Но вот эта вся отчетность… Вот девушки на выписку… Пятеро. Вот поступившие. Мамочка Мальцева: рубцы на матке, повторное кесарево… Мамочка Воропаева – патологическая прибавка веса.
Вера, конечно, пожалела подругу, но еще больше – вышеозначенных мамочек…
– А у меня – Даша Романова, забота номер один, – поделилась она Наташе. – Редкая наследственная патология: в обозримом прошлом три женщины рожают детей с риском для жизни! Причем мать Киры Алексеевны во время второй беременности умерла: сначала плод умер, инфицировал мать и…
Наташа удивилась:
– Это Даша тебе сама рассказала?
Вера Михайловна помялась:
– Это мне, если честно, Прокофьевна рассказала. Как сказку страшную. Ну, ты знаешь Прокофьевну: проклятье, наговор, седьмое колено, как водится… Кира Алексеевна просто сказала, что есть в семье такая тяжелая наследственность. По-моему, очень здравомыслящая женщина.
Наташа добавила задумчиво:
– И очень красивая.
Вера посмотрела в потолок, вспомнила старающуюся казаться незаметной Киру… Созналась:
– А я как-то внимания не обратила.
Наташа посоветовала:
– А ты обрати.
Владимир Николаевич Бобровский вышел на лестничную клетку, чтобы спуститься этажом ниже, и услышал, как по телефону разговаривала женщина. Она была строга и требовательна, но, судя по всему, справедлива. В певучем женском голосе настолько ощутимо звучали металлические ноты, что Бобровский как-то исподволь подумал, что не хотел бы попасть в число ее недругов: им явно приходилось в этой жизни туго…
– Давид Аронович, вы сами меня учили не рисковать без необходимости. Вот я и не хочу. Единственная причина, по которой я могу принять их предложение – из области чистых эмоций: давний партнер, сегодня мы его поддержим, завтра – он нас. А израильская медтехника в рекомендациях не нуждается. Если выбирать между оргтехникой и медицинским оборудованием – я за медицину. Тем более, гинекологические новинки. Я любой тендер выиграю. А цены адекватны качеству. Готова обсуждать.
Владимир Николаевич заслушался этим голосом, а, кроме того, содержание этого разговора представляло профессиональный интерес для Бобровского. Он очень захотел увидеть, кто это говорил, и для этого спустился на нижний этаж. Но увидел только поднимающуюся ему навстречу Киру Алексеевну со шваброй, которая сосредоточенно смотрела себе под ноги, машинально подтирая одной ей видимые грязные пятна…
– Кира Алексеевна… А кто здесь только что был? Женщина разговаривала по телефону.
Кира даже оглянулась, так ей хотелось помочь Бобровскому:
– Да? Кто-то еще был?… Я, честно говоря, не обратила внимания.
Бобровский, с одной стороны, был разочарован, с другой… Киру Алексеевну тоже можно было понять: мало ей своих проблем, чтобы на чужие разговоры внимание обращать.
– Очень жаль, хотелось бы поговорить с этой женщиной. М-да.
И каждый пошел своей дорогой.
Когда в десятую палату вошла Кира Алексеевна, девчонки-мамочки Маринка и Наташа дружно собрались и ушли.
– Куда они? – спросила Кира у дочери.
Даша пожала плечами:
– Не хотят мешать нам.
Кира Алексеевна была тронута деликатностью Дашиных соседок:
– Я тебя сейчас быстренько помою и скажу им: пусть возвращаются…
Даша кивнула:
– Конечно.
Помыв Дашу…
А хорошо получилось: мыла дочку и приговаривала, как в детстве: «С гуся вода, а с Дашеньки худоба…» Сегодня Кире показалось, что Даша рада маминым рукам, маминой заботе. То, что недодала бедная Дашина мама своей дочке в детстве, дочка получит теперь…
Помыв Дашу, Кира Алексеевна постучалась и зашла в ординаторскую. Вера Михайловна за своим столом с улыбкой рассматривала детские фотографии. Выбрав одну, прикрепила на свой «иконостас» за спиной, где красовалось уже больше трех десятков малышей…
Кира полюбовалась издалека на смешные мордашки и спросила:
– Вера Михайловна, вы мне не разрешите отлучиться на пару часов? Я отработаю позже. Я ведь по часам домой не ухожу.
Вера Михайловна покивала и сочувственно, и осуждающе:
– Да я заметила, что вы и на полную ставку перерабатываете. Экономьте силы, они вам еще понадобятся…
Кира не стала акцентировать внимание на переработках:
– Я у вас не устаю… Мне, правда, нужно, дело важное. Елена Прокофьевна мои палаты возьмет, я в долгу не останусь…
В приемном отделении Бобровский вместе с врачом приемного покоя принимал сложную пациентку. Она уже давно сидела на диване с котомками на коленях. Наконец, сосредоточенный серьезный Бобровский сказал:
– Нет, все-таки к нам. Если бы не осложненная миопия высокой степени, то родила бы сама. Но рисковать нельзя. К нам…
Вышел из приемного и направился в сторону отделения патологии. Но когда сворачивал к лифту, снова услышал уже знакомый, красивый, но твердый и властный женский голос…
– Машину к моему дому через час, эти переговоры я никому перепоручить не могу.
Бобровский сделал несколько быстрых шагов (если не сказать – прыжков…) назад: в вестибюле – никого… На лице у него появилось выражение легкого обалдения. Явно назревала необходимость ставить самому себе страшный диагноз – галлюцинации!..
– В отпуск. В отпуск, – сказал он тоже вслух, чтобы кто-то, услышавший его голос, мог удостовериться – это не глюки. – Или – в баню. Но что-то надо делать…
Прокофьевна зашла в палату, где лежала Даша. Начала аккуратно брызгать на все моющиеся поверхности из дезинфектора, протирать тряпкой…
Даша долго наблюдала за старушкой, а потом спросила:
– А что, мама моя… уже уволилась?
Прокофьевна повернулась к Даше, укоризненно покачала головой:
– Эх, девонька… По делам твоя мама уехала. Может, купить тебе чего надо… Или бабушку проведать. Она ведь старенькая у вас.
Даша сама от себя не ожидала, что так расстроится:
– Да звонила я бабушке сегодня, все нормально у нее. Наверное, по делам… Дел у нее всегда – выше крыши. Могла бы сказать…
Добровольный адвокат, Прокофьевна продолжала выдвигать версии срочной отлучки Киры Алексеевны:
– А некогда было!.. – а потом добавила ободряюще: – Мамы-то не увольняются, никогда. И на пенсию не выходят. Мама – она мама и есть… А я тебе сейчас сок принесу из столовой. Или кефиру, хочешь?…
Наташа целенаправленно, печатая модельный шаг, шла по коридору. С другой стороны, навстречу ей, неторопливо шел Владимир Николаевич Бобровский в свой кабинет. Он вставил ключ в замок и в это же время увидел приближающуюся Наташу. А вот когда он свой ключ уже поворачивал в замке, из-за угла к Наташе протянулась чья-то рука и втянула ее к себе. Вновь Бобровский посмотрел на то место, где только что была Наташа – ее и след простыл…
Бобровский задумчиво почесал нос:
– В баню. Срочно – в баню. Или нет – на шашлыки.
В окно заглядывало яркое солнце. Владимир Николаевич подошел к окну. И что он увидел!..
… К крыльцу больницы подъехала черная иномарка, кажется, БМВ, из нее вышла молодая, стройная женщина в деловом костюме и очень быстро вошла внутрь. Лица сверху не разобрать, но женский силуэт выглядел очень привлекательно. Машина уехала…
На лице Бобровского появился почти охотничий интерес! Кто же эта дама? В каком отделении она лежит? Почему ее свободно отпускают на улицу, почем зря, в нарушение режима?…
Но главное – главное! – он понял: это не галлюцинация, а самая настоящая женщина. Еще какая настоящая!..
– Ага! Нет, в отпуск, пожалуй, рано!
И вдруг решился: выбежал из кабинета… Свернул на боковую лестницу… Выбежал во двор…
Эх, некому было зафиксировать новый мировой рекорд по бегу по пересеченной местности: когда Бобровский вбежал в ту же дверь, куда вошла женщина, он увидел удаляющуюся по коридору фигуру. Эта женщина явно его заинтересовала, но прежде чем он решился ее догнать, она исчезла за поворотом…
Доктор в сердцах сплюнул:
– «Летучий голландец», ей богу, – а потом вспомнил про труд Киры и ботинком растер то, что себе позволил под влиянием минуты.
Даша лежала и ела персик. А Кира Алексеевна рассказывала спокойно, никуда не торопясь:
– Моя мама, Анна, тоже меня тяжело рожала. Долго выхаживала ребенка, еще дольше – себя. Вот муж и не выдержал, ушел. Я своего отца совсем не помню. Но вот что помню – мама все пыталась устроить свою личную жизнь… Отдала меня бабушке. Я с ней виделась очень редко. Сильно по ней скучала…
Даша опустила глаза: уж очень похожая история. С некоторыми вариациями.
– Наконец, мама… нет, не вышла замуж, сошлась с совсем молодым парнем и забеременела от него. Она думала, вот, жизнь только начинается! Но уже на позднем сроке, с температурой и кровотечением попала в роддом. Ни ее, ни ребенка уже спасти не успели. Оказалось, что у нее редкая патология: нарушение целостности плодного пузыря. Она не придавала этому значения – со мной ей было трудно, но выносила же как-то, родила! Думала, получится еще раз. Да и боялась надолго оставить молодого мужа…
У Киры Алексеевны перехватило горло при воспоминании о непутевой своей матери, которая так страстно хотела быть счастливой. Но слишком часто подруги и доброжелательницы говорили ей: «Не родись красивой, а родись счастливой». Анна была живой иллюстрацией к этой пословице: красивая была – очень, а счастье жило где-то по соседству, а в их дом заходило только как в гости – чаю попить…
– В общем, ребенок погиб в утробе, и началась интоксикация… – рассказывала Кира. – А когда я собиралась стать мамой, все повторилось. Только бабушка спохватилась вовремя, отправила в больницу. И я вот так же лежала… Другие детей вынашивали, а я – вылеживала… Но ничего, вот есть зато у меня ты – моя доченька, красавица какая! А муж от меня тоже ушел. Я ведь после этого долго-долго… недотрогой была. Надоело ему ждать да надеяться, что все у нас будет хорошо.
Даже лежа Даше трудно было сдерживать эмоции, и она стукнула кулачком по матрацу:
– Ну, что это за напасть такая!
– Да, мужчины в нашей семье не приживаются, – философски объявила Кира, – боятся…
Даша выслушала, а потом начала смеяться…
Кира Алексеевна посмотрела на дочь с недоумением:
– Смешно разве?
– Мама, я поняла, – Даша протянула к ней руку, – я все поняла. Самим нам не справиться! От родового проклятия нас может спасти мужчина.
– То есть? – уточнила ее мама.
– Мужчина, который не испугается! – удивлялась непонятливости мамы ее дочь.
Кира Алексеевна усмехнулась:
– Жениться?
Но Даша только покачала головой:
– Родиться!
Сосновский и Вера Михайловна коротенько совещались в ординаторской: как транспортировать Дашу Романову на УЗИ.
Вера прочно стояла на страже интересов мамочки: