Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия

Одна из ожидающих в очереди женщин подсказала:

– Отдайте документы и ждите, а вас пригласят. Если вы не рожаете еще, конечно.

Ни на кого особенно не глядя, важная мамочка приняла информацию к сведению:

– Ясно. Не рожаю еще… Вроде бы.

И, порывшись в сумочке, извлекла оттуда файл с бумагами – направлением и паспортом, а потом уже обратилась к догнавшему ее мужу:

– Артем, занеси.

Тот мигом исчез в приемном покое.

В это время дверь открылась и вошла еще одна колоритная пара: импозантному мужчине явно уже было пятьдесят, женщине не было и тридцати. Он бережно вел ее от двери, что-то шепча на ухо.

Женщина из «лексуса», заметив пару, неожиданно по дала голос, который звучал очень требовательно:

– Па-па!

Мужчина повернулся на голос, на его лице отразилась радость:

– Котик… Катя… Здесь уже… Как хорошо. И мы приехали…

Катя не слишком тепло кивнула, а голос звучал по-прежнему почти сердито. Она повторила инструктаж, полученный ею самой минутой раньше:

– Вижу. Сдавайте документы, потом вызовут.

Вновь прибывшая молодая дама, освобождая свою руку из-под руки мужа, негромко сказала:

– Думаю, в одну палату нам не стоит проситься.

Катя, услышав эту реплику, усмехнулась:

– Ну конечно, не стоит! Нам сейчас показан покой и только положительные эмоции.

Тот, кого Катя называла «папой», скорее всего, ее папой и был. Он посмотрел на дочь нежно и устало:

– Катюша, а может, не надо начинать хоть в больнице, а? Мы же договаривались, правда?

Вернулся из комнаты приема муж Кати, кивнул новеньким. Отец Кати обратился к нему:

– Артем, будь другом, занеси и наши бумажки.

Артем взял бумажки, но от комментария удержаться не смог:

– Ага, сейчас они решат, что я целый гарем на сохранение привез…

Папа добродушно обратился к Кате:

– Потому что в свое время надо было взять фамилию мужа, как все девушки это обычно делают, правда, Катя?

Катя язвительно улыбнулась:

– Ну, во-первых, фамилия Заяц мне никогда не нравилась. Артем в курсе. Хватит того, что мой ребенок будет Зайцем… И потом… Кто бы мог предположить, что на сохранение нам придется лечь одновременно с твоей женой? Я вообще думала, что я – единственная продолжательница славного рода Елистратовых…

Спутница отца Нина сделала выразительные глаза и обратилась к мужу:

– Леша, скажи ей, чтобы она замолчала, а? А то ведь доведет меня до выкидыша, и тогда действительно будет единственной продолжательницей…

Папа-Леша, кажется, начал медленно закипать…

– Так. Знаете что? Обе вы хороши, – заявил он. – Вот мы сейчас с Артемом уйдем, а вы оставайтесь. И сами разбирайтесь со своим генеалогическим древом. Кто – зачинатель, кто – продолжатель.

Во второй раз вернувшийся Артем быстро сориентировался в ситуации, его обида по поводу фамилии, которую в свое время не приняла его жена, была по-прежнему свежа, и он вступил в разговор, что называется – «с места в карьер»:

– И Заяц, чтобы ты знала, Катя, это фамилия польско-литовских магнатов, владевших обширными северо-западными землями Польши со времен правления Жигимонта Августа!

Папа-Леша горделиво глянул на дочь:

– А ты говоришь!

Катя улыбнулась, как аристократка при дворе Жигимонта Августа:

– Чудно! Так может, предъявим права владения? Или немножко опоздали, века на четыре?… А, ясновельможный Заяц!?

Из дверей показалась врач приемного покоя.

– Елистратова.

Катя и Нина спросили в один голос:

– Которая? Нас двое.

Усталая врач махнула рукой:

– Обе идите.

– Вот и чудесно. Идите, девочки, – благословил папа-Леша. – Как устроитесь, звоните. Номер палаты, имя лечащего врача, что нужно, что хотите и так далее. На связи! Дай, поцелую, – поцеловал сначала дочь, потом наклонился к жене: – Ниночка…

В смотровом кабинете приемного покоя все-таки оказалось, что две Елистратовых – это многовато для одного, отдельно взятого помещения. Девушки никак не могли молчать, постоянно вступали друг с другом в им одним понятные пререкания.

– Так… Елистратова Екатерина Алексеевна. Елистратова Нина Антоновна. Родственницы? – прозвучал простой вопрос, на который можно просто ответить. Можно, но ведь не хочется – просто! Куда забавнее состроить сиротское личико и произнести кротко и трогательно:

– Да, я – падчерица…

Та, кому адресовался этот «театр одного актера», посмотрела в другую сторону и сказала вполголоса:

– И зовут меня – Золушка…

Врач, к счастью, не прислушивалась, а Катя – вполне. Она тут же обернулась к Нине с ехидной улыбочкой…

– Вещи в гардероб сдавать будете? – не вникая больше в тонкости родства двух женщин, спросила врач. Нина ответила без выкрутасов:

– Мы уже своим все отдали.

Врач показала рукой на диванчик у стены:

– Тогда ожидайте. Сейчас за вами придут…

Вера Михайловна изучала новые истории болезни и нашла две с фамилией Елистратова. Обратилась к Наташе:

– Наташа! У меня двое Елистратовых. Возьми себе одну, чтобы я не запуталась.

Наташа подошла ближе:

– Однофамилицы?

Вера посмотрела верхние строчки титульного листа:

– Судя по адресу – родственницы.

Подруга протянула ей руку помощи:

– Ну, давай.

А Вера решила украсить трудовые будни нехитрой игрой:

– В какой руке?

Наташа тоже рада была переключиться хоть на минутку:

– Давай в левой – все же ближе к сердцу…

Палата, в которую положили Нину, располагалась прямо у поста сестры. Это было удобно: сопалатницы Нины всегда были первыми в очереди померить давление, сдать кровь на анализ… Нина, стоя как раз в очереди к манометру, негромко разговаривала с мужем по телефону:

– Леша, ну как мне не принимать близко к сердцу? Помнишь басню «Волк и Ягненок»? «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!» Меня не бережет, тебя не бережет, так хоть себя бы поберегла, эгоистка…

…Катя в это время общалась с близкой подругой, и тоже посредством телефонной связи:

– Она мне на все отвечает гордым молчанием! Подумаешь, какая царица полей и огородов! Окрутила бедного папу, а теперь изображает невинность. И ну сразу – укреплять семью! Скорей рожать! А папе и так есть о ком заботиться: я, будет внук. Ну, что еще нужно человеку для счастья в пятьдесят два года? Нет! Ей же нужно его еще сильнее к себе привязать, чтобы наверняка. Господи, какая противная девица!..

…Нина старалась конструктивно донести до мужа свои заботы:

– Поговори ты с ней! Если надо – то и в сто первый раз! Ты же отец! Объясни, что к чему! Пусть поймет, наконец, что у тебя еще есть и своя жизнь. Тебе до пенсии, как до Парижа! И ты – человек, имеющий право на счастье, а не машинка для печатания денег и не волшебная палочка, чтобы все ее прихоти обслуживать.

Своя правда была и у Кати. Она и выкрикивала ее в раскаленный от эмоций телефон:

– Вот только не говори мне про безумную любовь! Да, папа красивый. Да. И это правда. Я не о нем – о ней! Она – и безумство!.. Знаешь, она кто по профессии? Полиграфист-технолог! Там безумцев не держат…

А в операционной не было места суетным переживаниям. Сегодня впервые вместе оперировали В. Н. Бобровский и А. П. Сосновский. При этом историческом для Саши Сосновского событии присутствовали анестезиолог и операционная сестра, а еще, конечно, мамочка и…

Анестезиолог, сверившись со своими «маркерами» состояния пациентки, произнес:

– Разрез…

Работали молча. Операционная сестра с автоматической точностью подавала инструменты… Если бы на месте Сашки была Наташа или Вера, Бобровский, вероятно, был бы более разговорчив. Но сегодня он молча выполнял все манипуляции, пристально при этом следя за действиями Сосновского. И был он при этом, как всегда, необыкновенно красив, несмотря на то, что оперировал, почти полностью закрытый маской, шапочкой, в перчатках. Потому что видны были только его ясные глаза и властные брови, и в глазах этих было столько умной доброты и нежности, и заботы.

… Мамочка на столе была под глубоким наркозом и для нее прошло незамеченным, как извлекли ребенка. У Бобровского всегда в такие минуты немного теснило грудь: ведь этот миг – когда дитя делает первый вдох – был венцом девяти календарных, десяти лунных месяцев, наполненных тревогой, ожиданием, душевным трудом женщины, вынашивающей дитя. Она заслуживала этой радости, этого откровения, этой улыбки Бога, обращенной к ней… Ребенок в священное мгновение появления на свет совсем не похож на прелестных карапузов с плакатов, да: роды – это кровь, слизь и слезы. Но добрые руки Бобровского всегда принимали ребенка так, как будто это был сверкающий белоснежным оперением ангел. И еще: он всегда здоровался с ним – одними губами, скрытыми под хирургической маской.

Анестезиолог негромко произнес:

– В десять ноль три извлекли ребенка…

Дитя закричало, и Бобровский, наконец, тоже подал голос:

– Все, слава богу… Богатырь-девица…

Повернулся к Сосновскому:

– Ну что, коллега, как ушивать будем? По Ревердену или Шмидену?

Сашка почтительно склонил голову:

– А вы какой шов предпочитаете, Владимир Николаевич?

Бобровский настаивал:

– На ваш выбор.

Сашка выбрал:

– Тогда «крестиком». В смысле, по Ревердену…

Нина в своей одиннадцатой палате достала из сумки ноутбук, подключила его в розетку. Обратилась к соседкам по палате:

– Девочки, не знаете, разрешают тут?

Одна из мамочек ответила:

– Да при мне никто не подключался, не знаю. А ты что, скайп хочешь установить?

– Ну да… Как-то без него непривычно, – ответила Нина.

Мамочка глянула на нее с интересом:

– А я и пользоваться им не умею.

Нина объяснила:

– У меня мама далеко, редко видимся. А по скайпу – хоть каждый день. И недорого.

Вторая мамочка вступила в разговор:

– Да, хорошая штука. Мужа контролировать удобно, наверное.

Нина улыбнулась:

– Моего не надо контролировать.

Первая, более взрослая мамочка, сказала веско:

– Всех их не вредно контролировать. Я бы своему даже чип куда-нибудь вживила, честно. Чтобы всегда знать: где, куда движется… С какой целью – уж я сама догадаюсь.

Вторая весело добавила:

– Это только собакам вживляют. У моей знакомой собака дорогая – какая-то, типа, китайская хохлатая, голенькая такая, серая и с челочкой. Кобелек. Вот ему вживили чип за ухо. А то раз – и убежали полторы штуки баксов…

Та, что постарше, засмеялась:

– Ну-ну. Вот я и говорю: имеет смысл. Особенно – если кобелек.

Усталый Владимир Николаевич сидел в своем кресле, закинув руки за голову: отдыхал. Медсестра Таня забежала в его кабинет без стука:

– Владимир Николаевич, к нам опять Иванову по «скорой» привезли. Ее Вера Михайловна уже осмотрела, мы ее в девятую палату поднимаем.

Бобровский нахмурился:

– Как Иванова? Почему Иванова? Да мы же ее только что выписали!

Таня кивнула, сделав гримаску:

– Ну, не только что. Месяц назад, мы проверили.

Владимир Николаевич потер виски руками:

– Месяц – это только что. И что на этот раз?

– Вера Михайловна поставила «хронический стресс». Уже, говорит, опять все достали.

– Нет слов. Что за семейство такое? Кто-то из родственников ее сопровождал?

– Муж привез, но он уже уехал. Потому что Вера Михайловна еще сказала: «Ага, сбежал».

– Как мне нравятся некоторые мужья, это что-то… Ладно, всяко бывает. Зайду чуть позже к Ивановой.

Катя, загрузив по телефону свою подругу по полной программе, уже нашла новые «свободные уши». Соседка по палате, страшно любившая сериалы, в которых «богатые тоже плачут», с большим интересом слушала о печальной Катиной доле…

– У меня узкий таз. Ну, говорят, могут быть проблемы. Кто бы мог подумать: я всегда считала свою фигуру идеальной – с одеждой никогда проблем не было. А здесь сказали – будут… И для родов моя фигура совсем не идеальная.

Соседка вдруг пригорюнилась:

– А я так не хочу, чтобы кесарево делали: хочу участие принимать! Посмотреть хочу, как все это будет…

Катя с удивлением глянула на нее:

– Много ты там увидишь! Мне подруги порассказали, как оно все происходит… Брр… Так я даже рада, что кесарево. Уснула, потом – раз! Ой, кто это?… Ах, это мой сыночек, здравствуйте!

Другая мамочка улыбнулась Кате:

– Мальчик у тебя?

Та засмеялась:

– Да, продолжатель полиграфической династии.

Ближайшая соседка с уважением покачала головой:

– Смотри, как у вас все серьезно…

Катя махнула рукой:

– Да шучу я. Какая там династия… Вон там, через стенку, мачеха моя лежит, Нинка. Вот у нее будет продолжатель. А мой продолжит род Зайцев. Я-то себе девичью фамилию оставила, а муж у меня – Заяц… Вот, еще одного Зайца рожу.

Разговор становился все интереснее. Та мамочка, что лежала подальше от Кати, спросила:

– Мачеха, говоришь? А ей сколько?

И вызвала этим вопросом почти раздражение у Кати:

– Двадцать восемь.

– Ага… – смекнула соседка, – а тебе?

Катя пожала плечами:

– Мне – двадцать один!

Соседка осторожно высказала предположение:

– Хм… Здорово. Как подружки…

И ошиблась!

– Ну, я как-то другого мнения о дружбе, – отрезала Катя, – я с калькуляторами не дружу обычно. До сих пор не могу понять, чем она моего папу взяла?…

Ничто, казалось, не предвещало женитьбы Алексея Елистратова, владельца небольшого издательства, убежденного холостяка.

Он был вдовцом уже много лет, один воспитывал дочь Катю. Помочь ему в этом важном деле, что скрывать, рвались многие достойные женщины. Но, по всем статьям подходящие Елистратову в качестве жены, эти умницы и красавицы на роль мачехи не годились вовсе. Да, Катька росла капризная, импульсивная, но Елистратов любил ее безумно. Катя была очень похожа на свою маму, но только с некоторым смещением акцентов. Ее мать Ольга была доброй, веселой и остроумной, в доме всегда много смеялись. А Катя была злой на язык, насмешливой, а порой и просто ехидной. Оля была жизнерадостной от природы, а Катьке нужно было все время чем-то себя развлекать: кино, люди, аттракционы, тусовка – годилось все. Но жизнь била ключом и в ней! Отец любовался ее потрясающим жизнелюбием: всего-то Катьке хотелось, везде она спешила побывать, все увидеть, все попробовать! Много читала, хорошо училась, влюблялась, правда, тоже – очертя голову… Иногда папа думал: Катька живет за себя и за Олю, поэтому у нее во всем перебор…

Хорошенькая, упрямая, эгоистичная – Катька все равно была неотразима. А когда выбрала себе в мужья Артема, скромного и доброго, совсем не тусовщика, из простой работящей семьи, папа и вовсе растаял. Она ведь и в этом повторила свою маму, которая в свое время выбрала его. И привела в солидный дом, где ему поначалу было неловко от дорогой обстановки, картин и обилия книг. Ничего!.. Вошел в семью, а потом стал правой рукой тестя, который во времена всеобщего предпринимательства нашел достойную нишу для приложения своих недюжинных способностей. Да, вполне можно было говорить о династии полиграфистов: Катя ведь тоже училась по семейной специальности. Вот работать только не хотела. Она хотела быть женой и мамой. Алексей был уверен: не бездельницей и иждивенкой, а именно – женой и мамой. Ведь это была их с Олей дочь…

…Часть продукции Елистратов печатал в крупном полиграфкомбинате, много лет контактировал с опытными технологами. Увидев на месте, которое до недавних пор занимала Кристина Юрьевна, совсем молодую женщину, он удивился. Но решил познакомиться поближе, чтобы сделать какие-то выводы.

Несколько заказов провела для него Нина Антоновна: всегда корректная, сдержанная и немногословная. Работала она при этом почти артистично: у нее был очень креативный, дизайнерский подход.

И однажды пришел этот день…

Серьезная, как обычно, Нина посмотрела бумаги, которые ей принес заказчик Елистратов. На заказчика она совсем не смотрела, внимательно изучая макет. Так же, не глядя на клиента, спросила:

– Тираж уточните, пожалуйста. Бумага будет ваша или наша?

Елистратов ответил, рассматривая ее сосредоточенное красивое лицо:

– Ваша.

Нина продолжала вносить предложения:

– Обложку можно сделать с припрессовкой, будет очень элегантно смотреться.

Алексей согласился:

– Можно. Это дороже или дешевле?

Технолог объяснила:

– Это красиво. И недорого.

И впервые за весь разговор коротко посмотрела на Елистратова:

– У вас презентативный проект, но если вы хотите его удешевить, это реально. Надо сделать трехсгибкой, комбинированная фальцовка. Это экономично с данного формата бумаги… Рассчитать вам, чтобы вы убедились?

Елистратов смотрел на Нину с возрастающим интересом. И сначала даже не понял, почему ему так хочется рассмотреть ее поближе… То, что он произнес в ответ, вырвалось как-то помимо его воли. Он, прагматик и реалист до мозга костей, даже вообразил – позже, по прошествии нескольких дней, – что это… Ольга подсказала ему сказанные экспромтом слова:

– Нина Антоновна, извините, а вам нравится ваше место работы?

Вот тут Нина улыбнулась и оторвала взгляд от бумаг:

– Вы имеете в виду должность или этот кабинет?

– Все вместе.

Нина усмехнулась:

– Меня недавно назначили на эту должность. И все это меня вполне устраивает.

Но Елистратов уже увлекся неожиданной идеей:

– А если я предложу вам что-нибудь более интересное? Я за два месяца и эти последние двадцать минут уже несколько раз убедился, что вы даете очень дельные рекомендации. Мой технолог опытный, но что-то не принимает во внимание, очень часто ошибается и вообще, страшно не любит нововведений. Однажды такая накладка обидная проскочила… Этикетку печатали на напиток «Тархун особый», так в первом слове опечатка закралась неприличная… ну, буквы перескочили… А она на стадии макета не заметила. Ошибка пошла дальше. Весь тираж под нож…

Нина тихонько засмеялась, не прекращая при этом работы… И, конечно, не заметила, что Елистратов просто любуется ею – деловитой, невозмутимой, с тонкими сильными пальчиками, умными бирюзовыми глазами…

– А от вас ничего не скроется. Мне очень нравится, как вы работаете. И сами вы производите очень приятное впечатление…

Нина вежливо ответила, по-прежнему глядя в бумаги:

– Спасибо, я подумаю.

Но разве остановишь делового человека, принявшего решение!

– А давайте вместе подумаем. Вот сегодня встретимся в неформальной обстановке и подумаем. Давайте?

Нина посмотрела на высокого мужчину с внимательными глазами и серебристыми висками… И согласилась.

Таня зашла в кабинет Бобровского с расстроенным лицом, встала у его стола, шумно вздохнула и сделала бровки домиком…

Не глядя на Таню, Бобровский спросил, одновременно что-то торопливо записывая в толстенный кондуит:

– Что тебе, голубь мой?

– Владимир Николаевич, там Иванова проснулась, никого к себе не подпускает, требует только вас.

Владимир Николаевич иронически кивнул:

– Ты смотри, требует? Ну, пошли.

Бобровский вошел в палату. Посмотрел орлом – контингент подобрался достойный, одна другой краше, личики свежие, довольные… Кроме, разумеется, одной.

– Здравствуйте, красавицы! Как настроение?

Катя с интересом посмотрела на высокого красавца в белой докторской пижаме и даже с удовольствием прокричала хором с другими мамочками:

– Здравствуйте, Владимир Николаевич! Спасибо! Хорошо!

Доктор Бобровский прямой наводкой подошел к постели несмеяны Ивановой, отзывающейся на крещеное имя Галина, взял ее за руку, стал мерить пульс…

– Галина Евгеньевна, голубушка, что-то вы к нам зачастили. Как вы себя чувствуете?

Названная Галина вся подалась к врачу, взяла его за руку («А тремор есть», – сразу отметил Бобровский):

– Владимир Николаевич, что со мной? Я потеряю ребенка?

– Что за ерунду ты говоришь, да еще и плачешь, Галя, – сказал он ей укоризненно. – Мы же договаривались с тобой, что ты будешь контролировать свои эмоции.

Галя, вместо того, чтобы успокоиться, вдруг тоненько заскулила таким голосом, как если бы запел ребенок:

– Я старалась… А они опять достают меня… Оба…

Бобровский и заговорил с ней, как с маленьким ребенком: