Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия

– Да ведь в каждом из нас сидит чудак, – с улыбкой проговорил автор, – только я своего в угол загнал, чтобы он мне жизнь строить не мешал. А она, наверное, чудака-то как раз и любила…

Алиса смотрела на него и не знала, чем утешить:

– Хорошо, я вас поняла. Хотя, я бы вам посоветовала не увлекаться… вот этим разделением себя на «я-зануда» и «он-чудак». Долго объяснять, почему…

Посетитель отмахнулся:

– Я знаю. В медике проходили, в программе по психиатрии…

– Ну и отлично, – согласилась Алиса. – Мы опубликуем ваши стихи. Мне они понравились, правда. Почему вы не написали, кому они посвящены? Она поймет?

Посетитель, уже вставая, подтвердил:

– Да, когда увидит подпись.

Алиса ознакомилась с текстом. Вот: подпись – «С. Маринин».

– Что ж… Достаточно популярный псевдоним. Раскрученный… – прокомментировала Алиса.

Уже от двери посетитель сказал:

– Ее зовут Марина. Вот и весь псевдоним. До свидания. И спасибо вам.

Он вышел. А Алиса прочитала негромко:

Пока Алиса рассказывала про талантливого зануду, брошенного женой, по коридору катила свою тележку Прокофьевна. На ее лице застыло странно-стоическое выражение. Она направлялась в палату, где лежали Настя и Алиса.

Настя выслушала историю Алисы и сказала:

– Да, я все поняла. Мой – именно чудак. Ты ведь на это намекала, да? Но я бы поменялась на зануду, хоть сейчас. Зануды женщинам не нравятся… А мой бывший – ну очень нравится. Они его просто рвут на части. Еще бы: красавец, байкер, спортсмен, еще и паркурщик!

– В смысле – паркуром занимается? – уточнила Алиса.

– Да, паркуется время от времени. Где – не знаю. И на здоровье!.. Только все это – уже без меня.

Алиса не успела откомментировать ее слова, как в диалог вступила подкатившая свой возок Прокофьевна:

– Это все тебе, Суворова. Помогай, давай, меня ведь еще столько же ждет, да еще и по разным адресам.

И начала сгружать какие-то пакеты, коробки с соком, упаковки. Настя посмотрела на все это богатство со скепсисом, сложила руки на груди и сказала:

– Ну и как мне все это принимать? Ведь моя фамилия – не Суворова. Больше – не Суворова, – и, обращаясь к Алисе, уточнила, – после развода я вернула девичью фамилию. Я – Арбузова. А чем, кстати, кончилась твоя история со стихами?

– Не знаю, – честно ответила Алиса, – не знаю.

…Наташа пришла из операционной, успела сказать Вере «… на одну минуточку», прилегла на диване в ординаторской и все, заснула!

Ее рука безвольно свесилась с дивана. Вера Михайловна взяла пачечку историй болезни и почти на цыпочках вышла. А Саша Сосновский, сидящий в кресле, тоже расслабился: они вместе с Наташей пришли с операции.

Когда Вера Михайловна вышла, Саша поднялся со своего места и тихо подошел к дивану. Встал рядом со спящей Наташей на одно колено и очень осторожно коснулся губами ее руки. На столике рядом тихо запиликал Наташин телефон. Выпавшая из реальности Наташа не замечала всего этого.

Саша так же осторожно встал и сел на прежнее место.

…И вовремя! Потому что в ординаторскую вошел Бобровский. А Наташа, не то услышав, не то почувствовав его приближение, ровненько села на диване и осторожно протерла подкрашенные глаза:

– Какой мне снился чудесный сон… Дельфины, представляете? Один подплыл ко мне и стал тыкаться рыльцем в руку. Такой милый. И верещит еще!.. Так ласково…

– Наташенька, думаю, это я тыкался рыльцем в телефон, который ты никак не хотела брать.

Наташа рассмеялась:

– Владимир Николаевич, ну зачем вы так – рыльце… Кого хотите спросите, у вас – не рыльце.

Сосновский подал голос, правда тихо:

– Рыльце – это когда в пуху.

Бобровский бросил зоркий взгляд на Сосновского:

– Саша, а ты чего тут – в виде дружинника присутствуешь? Полиция нравов? Сходи с Таней в главный корпус, посмотри, что нам из аппаратуры по заявке привезли. Заодно документы из приемной захватите.

Сосновский нехотя ушел. А Бобровский повернулся к Наташе, которая уже спустила ноги с дивана и на ощупь искала ногой вторую туфельку, не отводя взгляда от магнетических глаз Бобровского…

Вера Михайловна зашла в седьмую палату. Настя, как всегда, пребывала в ровном настроении, Алиса, как всегда, была несколько оживлена.

Пока Вера Михайловна меряла пульс у Насти, Алиса стояла у окна. Она первая и заметила какое-то шевеление внизу. Начала присматриваться… А присмотревшись, повела себя странно. Встала к окну спиной, широко развела руки, как бы охватывая подоконник. На самом деле она прятала от присутствующих нечто, происходящее за окном…

– Я бы посоветовала вам какие-то природные энергетики: киви, манго, авокадо… – рекомендовала Вера Михайловна Насте, – аллергии у вас, я так понимаю, нет.

Настя отрицательно покачала головой и уточнила:

– А мой ребенок мог унаследовать аллергию от отца? У него аллергия на цитрусовые.

– Нет, плацента защитит ребенка, аллергия – дело индивидуальное, – успокоила ее Вера Михайловна. – Надо как-то бодрее держаться, больше гулять… Хотя бы по коридору…

– А на улицу нам нельзя? – оживилась Алиса. – Хотя бы на полчасика…

Вера Михайловна отрицательно покачала головой:

– Исключено. А вдруг поскользнетесь? У нас между корпусами – безопасные подземные переходы. Чтобы передвигаться без приключений.

Сделала паузу, ободряюще посмотрела на Настю.

– Мы ведь с вами на следующей неделе уже будем рожать. Планируем во вторник. Хороший день…

– Да, не хотелось бы 8 Марта рожать, – Настя пыталась не показывать, как она волнуется. Вера Михайловна, впрочем, и без того видела, что у женщины нестабильное, тревожное настроение.

– Не будем!.. – успокоила она Настю. – Хотя мальчику 8 Марта родиться – хорошая примета: девушки будут любить!

Настя рассмеялась:

– Скорее всего, так и будет, и даже без 8 Марта. Он, видите ли, потомственный бабник.

Вера Михайловна округлила глаза, а потом рассмеялась. Только очень хорошо знающий Веру человек мог заметить, что «в каждой шутке – лишь доля шутки»:

– Да знаете, девочки… Все они – потомственные бабники. Фамилии только разные.

И встала, чтобы уйти.

Алиса удивленно протянула ей вслед:

– А как же я?

Вера Михайловна сокрушенно хлопнула себя по бедрам и вернулась от двери:

– Простите, что-то я отвлеклась…

По коридору отделения патологии разболтанной молодежной походкой шла, глядя в пол, высокая, кривоногая медсестра в пижаме, в шапочке, с серьезным лицом, закрытым полумаской. Руки, приподняв локти, она держала в карманах…

Прокофьевна неторопливо шла ей навстречу: тащила к лифту мешок с использованными пеленками. Мельком окинув медсестру взглядом, немного удивилась: лицо под маской показалось ей незнакомым. Или где-то она ее видела?…

Прокофьевна даже обернулась, прошептав ей вслед:

– Эк, не повезло девке, ноги-то… Практикантка, что ли? Или из гинекологии кто?…

Прокофьевна свернула к лифту, а «практикантка» – заглянула в палату, где лежала Настя. Но там еще Вера Михайловна осматривала Алису. Медсестра, набрав скорость, удалилась за ближайший угол…

В то время как Вера Михайловна вышла из Настиной палаты и зашла в следующую…

…«медсестра», выглянув из-за угла, стремительно пошла обратно. Мгновение – и вот она уже в палате Насти. Момент был выбран удачно: на высокую фигуру в белом они привычно не прореагировали. «Медсестра» деловито положила на тумбочку Алисы шоколадку, на тумбочку Насти – какую-то коробочку. И так же, не сбавляя темпа, ушла, растворилась, исчезла…

В ординаторской царила идиллия. Наташа и Бобровский мирно пили кофе. После недавнего мордобоя, учиненного Сосновским, как ни странно, их отношения стали почти дружескими.

Наташа, конечно, выдала себя с головой, но ей стало легче. Ну, чего ей, в конце концов, скрывать? Да, Владимир Николаевич Бобровский – мужчина ее мечты. Он свободен, ничью семью она не разрушает, а то, что не совладала с эмоциями, – так что ж? Слабая женщина!.. Наташа знала, с какой жалостью, с какой нежностью и заботой относится к своим пациенткам Бобровский. Кто будет спорить, что любовь – тоже болезнь? Хорошо, если не болезнь, то особое состояние. Почти как беременность.

Бобровский и в самом деле смотрел на Наташу несколько иначе. Она бы страшно удивилась, узнав, что ее прорвавшаяся страсть подействовала на Бобровского… седативно. И если он раньше заигрывал с красивой Наташей исключительно на инстинкте, просто потому, что он – мужчина, а она – красивая, то теперь принял решение: это больше не повторится. Оказалось, что к хорошенькой, жутко сексапильной, разумной и очень одаренной в профессиональном плане Наташе он равнодушен. Или, вернее, очень хорошо относится. И все!

Другое дело – тщательно скрываемое, но прорывающееся в самый неподходящий момент устойчивое влечение к Вере, с которым он безуспешно боролся все время, пока они работали вместе. Но это были «невидимые миру слезы» Бобровского. Наташа о них не догадывалась. А Вера? Если и да, то ничем себя не выдавала…

– Ну вот, теперь можно жить. Хорошо вы кофе варите, Владимир Николаевич. Даже я так не умею…

– Да я все хорошо делаю. Стараюсь, по крайней мере. Перфекционист. Это меня жена так обзывала. Ну, я же и от других требую стремления к совершенству. А это не всем нравится…

Наташа как-то неосознанно подобралась, села ровней:

– В какой области совершенства?

Бобровский усмехнулся:

– Лучше всего этот вопрос наш коллега Чехов Антон Палыч трактовал. Вот и я придерживаюсь примерно таких же принципов… Во всех, то есть, областях. Во всех! Похвалить тебя? Похвалю. Приближаешься. На работу ты опаздываешь хронически: это, конечно, определенная патология. Но на операции всегда собранная, суровая, эмоций – ноль. В операционной я бы даже не поручился, какого ты пола. И это хорошо. Это – правильно.

– А как насчет – за пределами операционной? – и ее голос мгновенно и непроизвольно стал хрипловато-мурлыкающим. Бобровский в ответ молчал и спокойно на нее смотрел. Ничего не говорил.

Впрочем, на свой вопрос Наташа уже получила исчерпывающий ответ: оба еще помнили инцидент с Сосновским. Она грустно рассмеялась…

…А вот и Сосновский пришел: очень быстро вбежал в дверь, тяжело дыша – явно спешил.

Отдал Бобровскому документы, как ординарец важное донесение. Тот взял пачку бумаг:

– Спасибо, Саша, за оперативность… – и, отставив допитую чашку, вышел из ординаторской.

Саша подозрительно и ревниво («Что тут было?») посмотрел на Наташу, но она почему-то была грустна.

Когда Вера Михайловна ушла из седьмой палаты, Алиса эффектным движением пригласила Настю выглянуть в окно. Нехотя Настя покинула свое место: надо же, Алису еще можно чем-то удивить… Конечно, повод был. Там, за окном, на дереве красовалась огромная растяжка: «Прости, родная!», украшенная длинными струями серебряного дождя, как слезами…

– А это что? – Настя, насмотревшись на уличную инсталляцию, растерянно вертела в руках коробочку, обнаруженную на тумбочке. Открыла… Так и есть, новое обручальное кольцо.

Алиса, разворачивая шоколадку, оставленную ей «медсестрой», сказала:

– Настя, как женщина, пережившая развод, утверждаю: он все же не безнадежен… Дай ему шанс! Он вот-вот станет взрослым! Возьмет ребенка на руки – и повзрослеет.

– Клоун!.. – отмахнулась Настя. – Отгадай с двух раз – где одежду взял? Да на личном обаянии, выпросил у медперсонала! Вот на это у него хватает и таланта, и настойчивости! С работы на работу порхает, все себя ищет, а вот какой-нибудь трюк отколоть – энтузиазма, хоть ложкой ешь.

Алиса кивнула на коробочку:

– Ну, хоть примерь…

Настя с тяжелым вздохом открыла коробку и достала кольцо.

– Старое твое принес? – спросила Алиса.

– Нет. У меня другое было… – ответила Настя, отрицательно покачав головой, и со стуком поставила коробочку на тумбочку. – Нет, ну сколько выдумки, сколько фантазии!.. Очень творческая натура.

Настя бросила на Алису быстрый взгляд и немного смущенно добавила:

– Во всех отношениях… Я любила его, очень. Прощала: за безделье, за тусовки, за отлучки… Только знаешь: однажды от его постоянных, бесконечных оправданий в виде выдумок и фантазий – меня начало мутить. И, как назло, оказалось, что это совпало с ранним токсикозом! Я-то думала – все, просто кончилось терпение, а оно – вон как! Решила разводиться и забеременела – одновременно.

Алиса с сожалением оглянулась на бьющийся на ветру, переливающийся плакатик и спросила:

– А сколько вы вместе прожили?

Настя подняла глаза к потолку:

– Без малого семь лет.

Алиса даже в ладоши хлопнула:

– Вот! Вот в чем дело-то! «Без малого» потому что. Был бы малый – глядишь, все хорошо было бы. А теперь-то он будет!

– Да перестань ты, честное слово, – прохладно заявила Настя. – Неужели вся эта бутафория может перевесить все его предыдущие подвиги? Между прочим, он не только сам инфантильный, он и меня тянул назад. Сколько раз у матери-пенсионерки я деньги занимала! И сколько раз не отдавала – он же без работы все время…

Алиса глянула в упор:

– Изменял?

– Измены? – Настя недолго думала над ответом. – Да ни в одной из них, честно скажу, я не уверена. Так, кому-нибудь голову закрутить, это он может. Нет, знаешь, что меня выводило из себя больше всего? То, что он – мальчишка! Нашалит и, как мальчишка, прибегает потом к мамочке – это ко мне. А мне детского сада и на работе хватает.

– Да что ты все – мальчишка да мальчишка. Чувствую себя как Остап Бендер, честное слово: кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень… В чем мальчишество?

– Самая страшная разновидность мальчишества, это когда взрослый мужик продолжает увлеченно играть в любимые игры, а семье предоставляет почетное право самой заботиться о себе. Это понятно?

– Это – понятно.

Настя посмотрела в окно: универсальный призыв «Прости, родная!» по-прежнему держался на дереве…

Сестра-хозяйка принимала передачи для мамочек, время от времени уточняя фамилии, номера палат… Денис тоже стоял в очереди. Ему было тяжело держать в руках вазон с цветком, который в народе называют «Женское счастье» – он был весь в цвету.

Прокофьевна, которая стояла рядом наготове со своей тележкой, увидев увесистый горшок, сильно разозлилась:

– Это еще что? Ты ж думай, молодой человек! Как я его довезу, положим, тебя не касается, а как его твоя жена примет, а? В голову не пришло, что беременным нельзя поднимать ничего, тяжелее веса своего ребенка? Зачем ты этот папоротник древовидный притаранил?

Денису не хотелось с бабкой ругаться, он и ответил миролюбиво:

– Это не папоротник, бабушка, это спатифиллум, «Женское счастье».

И это неожиданно смягчило старушкино сердце, она сказала ласково:

– Эх, ты… Зеленое насаждение принес, чтобы, значит, счастье было… А женское счастье – это муж хороший. Попроси разрешения у завотделением, сам сходи.

Денис отмахнулся от Прокофьевны:

– От цветка у нее настроение поднимется, а меня если увидит – прогонит… Отнесите, пожалуйста. Пусть потом в отделении останется, когда мы родим.

Прокофьевна кивнула сестре-хозяйке:

– Хоть и не положено – грузи!.. – повернулась к Денику: – От женского счастья никто еще не отказывался…

Вера Михайловна заполняла текущие бумаги после обхода. На одной из историй болезни она как-то надолго затормозила: то вперед пролистает, то назад заглянет.

– Ничего не понимаю. Вот здесь написано: партнерские роды. А подписи родильницы – нет. То есть, муж хочет, а она – против? Нет, надо как-то определяться.

– А кто это партизанит? – заглянула через плечо Веры Наташа.

– Муж Анастасии Суворовой, – и еще выше поднялись у Веры Михайловны брови, – бывший!..

Алиса сидела на Настиной кровати и читала ей стихи…

Настя выслушала, опустив глаза:

– Мы уже развелись.

Алиса искоса глянула на Настю:

– А Элизабет Тейлор дважды выходила замуж за одного и того же Ричарда Бартона.

– И оба раза – неудачно! – не сдавалась Настя. – В одну реку не входят дважды.

Алиса рассмеялась:

– Это в одну воронку не бьют снаряды! Да, что касается воронок… Есть поговорка смешная: «Замужем и воронка – жонка, а без мужа и княгиня загинет»!

– Народная мудрость очень подходит, когда нужно решить чужую проблему, – сказала Настя.

Алиса посмотрела внимательно на Настю, глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и наконец выговорила.

– Настя. А я ведь не зря тебя с мужем мирю… И если бы не вот этот человечек, – она обняла свой смешной животик, – то не знаю, какие еще чудеса случились бы в стране Алисы…

И женщины начали смеяться…

Сергей подошел к своей машине, когда его окликнула Женя:

– Сергей Анатольевич!

Сергей обернулся. Необходимость битый день любезно улыбаться иностранцам, когда на душе скребли кошки и пронзительно не хватало Веры, вымотала его ужасно. И хорошенькая, но чрезвычайно настойчивая Женя тоже начинала напрягать: у Сергея было вполне старомодное отношение к распределению гендерных ролей. А Женя, вооруженная до зубов молодостью, красотой, смелостью… Это была даже не осада, а какой-то абордаж!..

Подойдя ближе, Женя наклонила головку к плечу и совершенно невинным тоном произнесла:

– Если вам не нравится сказка про Красную Шапочку, я могу рассказать другую. Я много их знаю…

Сергей, легонько положив ей руку на плечо, тоже ласково проговорил:

– Так, Женя. Во-первых, я думал, что ты уехала с господами инвесторами. Во-вторых… Да, я не люблю сказки. Особенно те, в которых кто-то зачем-то переоделся в бабушку, а потом еще кого-то съел. Не люблю хищников, даже сказочных. Садись, до метро подвезу.

…Алиса решилась на признание не сразу. И все-таки – решилась!

– Я-то замужем – в третий раз! Я дважды разводилась! Два развода – как нашивки за ранение! Так что, мы это проходили, плавали, знаем. От раза к разу все умнее становлюсь. Других вот учу!

И женщины начали смеяться. Внезапно их внимание привлек очень неприятный звук – царапающий, просто скрежет. Он – извне, с улицы…

Алиса смелее Насти, но и она струсила:

– Что это? Там же второй этаж!

Внезапно лицо Насти осветила какая-то догадка. Она осторожно встала с кровати и подошла к окну…

– Дурак какой! Дурак! Денис!.. А если разобьешься? – закричала она было, но тут же снизила голос, догадываясь, что через стеклопакет он не все услышит, а медсестра сейчас прибежит. – Ну, не дурак? Человек-Паук недобитый! Мне что, сироту рожать?

За окном, на узеньком бордюрчике стоял Денис, одной рукой он держался за подоконник, другой – за водосточную трубу.

Денис, и в самом деле ничего не слыша, широко улыбался и кричал:

– Настя! Настя! Будь моей женой!

По коридору катила свою тележку Прокофьевна. На ней было нагружено много мешков и мешочков, упаковок и пакетиков, а в середине красовался цветущий спатифиллум – «Женское счастье». Проезжая по длинному коридору мимо поста Тани, она кивнула на вазон:

– Вот, у нас в отделении потом будет стоять. Папашка сказал: пусть потом останется. И всем нам будет «Женское счастье»! – и пошла дальше, по-стариковски мечтая вслух: – Танюшка замуж выйдет. Верочка родит… Наталья глаза поширше откроет, свое счастье как-нибудь разглядит… Может, и я, старуха, еще порадуюсь… Женское-то счастье – оно разное.

Открыла нараспашку две створки дверей, ведущих в Настину палату, и торжественно ввезла цветок. Настя и Алиса отвлеклись от паркурщика Дениса, а через мгновение он уже стоял внизу, на асфальте и махал двумя руками своей Насте…

Вера Михайловна вышла из ординаторской и увидела на полу коридора гвоздичку шабо, задумчиво подняла ее… И тут же увидела следующую – чуть дальше. Подняла и ее, и пошла к следующей… Это было похоже на детскую игру в «казаки-разбойники»: она шла по «стрелкам» из гвоздик… Шла и пришла к закутку для посетителей. На лице ее отразились неловкость и досада: на диванчике сидел Саша Сосновский!

– Саша, извини! Думала, это мой муж сюрприз устроил. Его стиль… Очень любит сюрпризы.

Сосновский тоже был не на шутку удивлен, и не знал, как бы это смягчить. Вера Михайловна протягивала ему собранный букет гвоздик, а он отводил руку и частил скороговоркой:

– Вера Михайловна, возьмите, пожалуйста. Это я ерунду какую-то придумал. На миллион алых роз денег не хватило, а она со мной уже неделю не разговаривает. Я хотел ей 8 Марта досрочное устроить… И вот – опять Акела промахнулся…

Вера Михайловна погладила Сашу по голове – такой он был несчастный и влюбленный:

– Акела, милый! Держись! И… держи.

Она отдала цветы. И повернулась, чтобы уйти.

…В освещенном проеме коридора было видно, как идут с работы, оживленно что-то обсуждая, Бобровский и Наташа. Саша видел это и Вера Михайловна – тоже…

– А ведь мог и Бобровский пройтись, цветочки собрать, чтоб мусору не было, – мрачновато пошутил Саша, – хорош бы я тут был…

– Пошли, Саша? – позвала Вера, уверенная, что домой поедет одна, на общественном транспорте. – Тебе в какую сторону?

– Я в приемном покое сегодня дежурю, – ответил Саша, снова садясь на диванчик. – До завтра, Вера Михайловна.

– Пока!..

…Вера Михайловна вышла на крыльцо. И первое, что она увидела, была растяжка с «дождиком-слезами»: «Прости, родная!»

Прямо под ней стояла машина ее мужа Сергея и, соответственно, сам Сергей, который сразу начал движение к Вере.

Когда они встретились, им уже не надо было ничего говорить. Все уже было сказано шуршащим над их головами серебряным дождем из покаянных слов. И какая разница, кто был их автором?…