Злой волк Нойхаус Неле

Зазвонил телефон советника по уголовным делам, и она отошла на пару метров, чтобы ответить на звонок. Пия ломала себе голову, как бы ей отделаться от Энгель, чтобы та не слушала беседу с Ротемундом через динамик, находясь за алюминированным стеклом в соседнем помещении. Для обстоятельного объяснения не было времени, и она рассчитывала только на то, что Боденштайн не будет задавать ей уточняющих вопросов.

– Я предлагаю провести допрос Ротемунда в твоем кабинете, – сказала она.

– Хорошая идея, – ответил Боденштайн, и она с облегчением вздохнула. – У меня от света неоновых ламп через полчаса начинает болеть голова. Пусть его приведут наверх, а я быстренько еще забегу в туалет.

– Знаешь, Оливер, – Пия видела, что Энгель закончила разговаривать по телефону, – мне бы хотелось поговорить с Ротемундом только втроем, без шефа. Ты понимаешь меня?

Она увидела в его глазах немой вопрос, но он все же утвердительно кивнул.

– Приехал главный прокурор Фрей, – заявила доктор Николя Энгель. – Как мы теперь поступим?

– Мы с фрау Кирххоф сначала одни побеседуем с Ротемундом и Грассером, – ответил Боденштайн, – а позднее к нам может присоединиться Фрей.

Пия бросила на него острый взгляд и пошла в комнату для допросов № 3 распорядиться, чтобы Килиана Ротемунда привели на второй этаж.

– Я бы тоже хотела присутствовать на допросе, – услышала Пия голос Энгель. Ответ Боденштайна она не разобрала, но надеялась, что он настоял на своем. Когда она вернулась, Энгель уже не было, зато по коридору шел главный прокурор Фрей. На нем был светло-серый костюм, белая рубашка и галстук. Слегка влажные волосы были зачесаны назад. Внешне он казался спокойным и сдержанным, как всегда, но его ясный взгляд был все же мрачен и печален.

– Приветствую вас, господин доктор Фрей, – сказала Пия. – Как вы?

– Добрый день, фрау Кирххоф, – он протянул ей руку, и на его губах появилось подобие улыбки. – Ничего хорошего. Мне кажется, я еще не вполне осознал, что произошло и как это вообще могло случиться.

Если бы Пия собственными глазами не видела, в каком состоянии он находился без малого еще пару часов назад, она бы ни за что не подумала, что он пережил нечто ужасное. Его профессионализм внушал ей уважение.

– Я еще раз хочу поблагодарить вас, – сказал он. – Это было действительно впечатляюще. Я имею в виду то, как вы себя вели.

– Не стоит благодарности. – Пия спросила себя, почему раньше считала его самоуверенным бюрократом и не испытывала к нему симпатий.

Боденштайн вышел из мужского туалета. В тот же момент чуть дальше по коридору открылась дверь комнаты для допросов, и полицейский повел Килиана Ротемунда, на котором были наручники, к задней лестнице, которая вела на второй этаж. Фрей посмотрел ему вслед. Пия заметила, как на долю секунды изменилось его лицо. Его тело распрямилось, и он поднял подбородок.

– Но это не Гельмут Грассер, – констатировал он.

– Нет, – ответил Боденштайн. – Это Килиан Ротемунд. Он явился сегодня добровольно. Моя коллега и я поговорим сейчас сначала с ним, а потом с Грассером.

Маркус Мария Фрей проводил взглядом мужчину, с которым они когда-то были близкими друзьями и которого он, тем не менее, на долгие годы отправил в тюрьму, и кивнул.

– Я хотел бы присутствовать на допросе, – сказал он.

– Нет, мы с фрау Кирххоф хотели бы сначала с глазу на глаз поговорить с этими господами, – твердо возразил Боденштайн. – Вы можете пока подождать в служебном помещении.

Главный прокурор Фрей не привык, чтобы ему отказывали в просьбе. Ему не удалось скрыть свое недовольство ответом Боденштайна. Он наморщил лоб и уже открыл рот, чтобы возразить, но потом передумал и только пожал плечами.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Тогда я пойду выпью кофе. Увидимся позже.

Эмма и Флориан сидели в пустом зале ожидания перед хирургическим отделением больницы в Бад-Зодене, держались за руки и ждали. Луиза заснула на коленях Флориана. Уже больше часа Михаэла была в операционной. Пуля проникла в ее тело наискось под грудью, пробила кишечник, печень и застряла в костях таза. Йозефа увезли в университетскую клинику во Франкфурт, и Эмма была этому рада: одна только мысль о том, что они будут находиться под одной крышей с этой мерзкой свиньей, которая насиловала их невинную маленькую дочку, была для нее невыносимой. Она сбоку посмотрела на Флориана. Насколько тяжелее все это было для него!

У него всегда были сложные отношения с отцом, он постоянно чувствовал себя обойденным и нелюбимым. Не в последнюю очередь именно поэтому он выбрал себе профессию, благодаря которой часто находился далеко от дома. Каким кошмарным должно быть осознание того, что твой отец – растлитель детей, педофил, который надругался над собственной дочерью. Запинаясь, Флориан рассказал Эмме о Михаэле, о том, как он завидовал той любви, которую к ней проявлял отец, и той тесной дружбе с Ники, которого он, будучи ребенком, любил и ненавидел. Ники появился в семье Финкбайнера, когда ему исполнилось восемь лет, после того как несколько усыновивших его семей от него отказались и вернули его в детский дом. Он еще в детстве был прирожденным манипулятором, очень смышленым, жадным и самовлюбленным. Флориан был рад, что у него появился ровесник для совместных игр, но Ники предпочел Михаэлу и получил полную власть над ней.

Михаэла всегда была немного фантазеркой, отличалась лживостью и агрессией, но Флориан безумно любил свою сестру-близнеца, которая родилась лишь на десять минут раньше, чем он. И тем болезненнее воспринимал он то, что в ее лице потерял единственного союзника в семье. Родители прощали Ники и Михаэле все, за что ругали и наказывали его, они могли себе позволить все. С десяти лет оба начали курить, в одиннадцать она впервые сбежала из дома, в тринадцать начала курить марихуану, а в четырнадцать – колоть героин. Потом она исчезла. Сначала она оказалась в тюрьме для малолетних преступников, а потом в закрытой психиатрической клинике. Ники, напротив, одолел все трудности, стал блестящим учеником и лучше всех в школе сдал выпускные экзамены. О Михаэле он больше никогда не говорил, вместо это у него возникла крепкая дружба с Кориной, которая была самой любимой после Михаэлы сестрой Флориана.

Это было все что угодно, только не радостные воспоминания о его сестре-близнеце, и сейчас, когда Эмма узнала всю подоплеку случившегося, она могла понять, почему Флориан никогда не упоминал имя Михаэлы.

В коридоре раздались громкие голоса. Прозвучало имя «Михаэла Принцлер», Флориан и Эмма прислушались. В зал ожидания вошел мужчина. Он был таким крупным, что почти полностью заполнил собой дверной проем. Его руки целиком были покрыты татуировками, и выглядел он устрашающе.

– Ты брат Михаэлы? – спросил он Флориана на редкость хриплым голосом.

– Да, – ответил Флориан. – А вы кто?

– Я ее муж. Бернд Принцлер.

Эмма молча смотрела на татуированного великана.

Принцлер сел напротив на один из пластиковых стульев и обеими руками потер лицо. Потом он оперся локтями о колени и стал пристально рассматривать Флориана.

– Что случилось? – спросил он.

Флориан откашлялся и начал рассказывать о произошедшем.

– Я думал, что моя сестра умерла уже много лет назад, – завершил он свой рассказ.

– Именно в это они и должны были поверить, – ответил Принцлер. – Мы тогда инсценировали похороны Михаэлы, чтобы эти монстры прекратили ее преследовать.

– Кого вы имеете в виду?

– Твоего отца и его приятелей-педофилов. Это целая мафия. Того, кто однажды попадет к ним в лапы, они уже никогда не оставят в покое. Они в курсе каждого шага, который делает каждая из девушек. И организованы они лучше, чем любая секретная служба.

– Что… что это означает? – поинтересовался Флориан.

Эмме совсем не хотелось это знать, но Бернд Принцлер с жестокой откровенностью рассказал о структурах и средствах, с помощью которых орудовало педофильское кольцо. Омерзительные детали были невыносимы.

Эмма содрогнулась от ужаса. Неужели она когда-нибудь избавится от этого кошмара, а Луиза однажды забудет то, что с ней произошло? Почему она не увидела всего этого раньше? Могла ли, должна ли она была заметить это? Она попыталась вспомнить о том, как ее свекор вел себя по отношению к Луизе, попыталась найти отговорку, доказательство того, что не он изнасиловал ее дочку. Он ведь всегда был так дружелюбен с ней.

В зал ожидания вошел врач в голубом костюме. Принцлер и Флориан вскочили.

– Как моя жена? – спросил Принцлер.

– Что с моей сестрой? – одновременно спросил Флориан.

Врач смотрел то на одного, то на другого мужчину.

– Она хорошо перенесла операцию, ее состояние стабильно, – ответил он наконец и едва не свернул себе шею, пытаясь посмотреть Принцлеру в лицо. – Мы поместили ее под наблюдение в реанимацию, но нам удалось удалить пулю и зашить поврежденный кишечник.

Неожиданно в подчревной области Эммы возникла острая боль. Она испуганно стала ловить ртом воздух, в тот же самый момент лопнул плодный пузырь и околоплодная жидкость залила ее нижнее белье.

– Флориан, – сказала она тихо. – Мне кажется, у меня начались роды.

– Что с вами случилось? – спросила Пия в ужасе, когда Килиан Ротемунд повернулся к ней.

Его лицо, которое на фотороботе выглядело как очень запоминающееся и симпатичное, совершенно опухло, вся левая половина лица представляла собой одну гигантскую, фиолетового отлива гематому, доходившую до самого глаза. Его нос, кажется, был сломан, правая рука выглядела так, как будто он угодил в мясорубку. Килиана Ротемунда надо было срочно отправлять в больницу.

– Когда я позавчера в Амстердаме хотел сесть в поезд, меня уже ждали, – ответил он.

– Кто? – Пия сидела напротив, за столом переговоров в кабинете Боденштайна. Боденштайн сделал знак Ротемунду, чтобы тот подождал отвечать и, включив диктофон, положил его на стол, записав некоторые данные по делу.

– Меня задержала не голландская полиция, – сказал Ротемунд, когда началась запись, и скорчил гримасу. – И не полицейские меня пытали прошлой ночью, а сегодня утром выкинули из движущегося автомобиля. Это были подручные мафии педофилов, для которой я стал опасен. Они вынудили меня посмотреть видеофильм, в котором насиловали Ханну Херцманн, и угрожали мне подобной расправой над моей дочерью, если я не расскажу им, куда я отправил информацию, которую получил от двоих инсайдеров.

– Вы им рассказали? – спросил Боденштайн.

– Нет. – Ротемунд осторожно потер небритый подбородок. – У меня хватило духа, чтобы не позволить им перехватить материал. Поскольку я знал, что Ханна находится в больнице, я их уверил, что отправил посылку с записями на ее адрес.

– Это было разумно с вашей стороны, – сказала Пия. – В доме Ханны Херцманн действительно кто-то ждал почты. Но, как назло, ее дочь Майке тоже была в доме, когда туда явился этот тип.

– Боже мой! – проговорил испуганно Ротемунд.

– Майке удалось одолеть его и запереть в подвале, он сейчас тоже здесь.

Килиан Ротемунд с облегчением вздохнул.

– Кто это был? Гельмут Грассер? – спросил он.

– Да, именно он. Откуда вы его знаете?

– Он человек Финкбайнера, который выполняет для него разную грубую работу. Он сам был одним из «солнечных детей». Кроме того, он психически болен.

– Где сейчас ваша дочь? Она в безопасности? – спросила Пия.

– Да. Моя бывшая жена ей звонила. Она как раз приехала домой в тот момент, когда прибыла полиция, чтобы меня забрать. – Ротемунд кивнул. – Мне удалось с ней немного поговорить, и она обещала мне пока не выходить из дома.

– Мы обеспечим ей полицейскую охрану, – сказала Пия.

Боденштайн кашлянул.

– Давайте по порядку, – сказал он. – Мы уже кое-что знаем от Бернда Принцлера, мы в курсе истории жизни его жены. Сегодня она явилась на торжество, посвященное юбилею Йозефа Финкбайнера. Застрелила там двоих мужчин и тяжело ранила своего отца.

– Боже мой! – воскликнул пораженный Ротемунд. Эта новость заметно вывела его из равновесия, но он все же сохранил самообладание. – Кого она застрелила?

– Доктора Хартмута Матерна и доктора Рихарда Меринга, бывшего главного судью Верховного суда земли.

– Оба относятся к внутреннему кругу педофильского кольца, – подтвердил Килиан Ротемунд. – Они и еще трое других уже более сорока лет заправляют в этом деле. Именно столько лет они беспрепятственно бесчинствуют. У меня есть длинный список имен и масса доказательств того, что этот список правдив. Михаэла Принцлер поминутно рассказала мне о своих многолетних мучениях, изложив все в письменном виде. Фрау Херцманн и мне в последние недели удалось собрать большое количество доказательств и показаний бывших жертв и преступников, которые подкрепляли историю Михаэлы. Я в последние годы очень интенсивно занимался этой темой, как вы догадываетесь.

На его обезображенном лице выделялись необычайно синие глаза, в которых отражались напряжение и настороженность, мешавшие Пие, когда она устремляла на него свой взгляд, и ей приходилось заставлять себя не отводить глаза.

– Когда Бернд девять лет назад обратился ко мне с просьбой помочь его жене, меня очень заинтересовала эта тема, – продолжил Ротемунд свой рассказ после короткой паузы. – Но я совершенно недооценил, насколько эти люди решительны и опасны. Они со мной расправились. Я потерял все: семью, уважение, работу. Я попал в тюрьму и был осужден за педофилию и за фотографии и фильмы, содержащие детскую порнографию, которые они обнаружили в моем компьютере. Все это было ловко расставленной ловушкой, в которую я слепо попал.

– Как это могло произойти? – спросила Пия.

– Я был в самом прямом смысле наивен[39]. – Он чуть улыбнулся, но улыбка мгновенно исчезла с его лица. – Я доверился не тем людям. Мне подлили в напиток парализующий препарат. Через двадцать четыре часа я очнулся в своей машине с провалом в памяти. Пока я был без сознания, они меня раздели, уложили в постель с обнаженными детьми и сделали фотографии. Это традиционное средство, чтобы держать в узде неудобных людей. Я знаю двоих сотрудников Ведомства по делам молодежи, с которыми произошло то же самое, одного учителя, который хотел заявить о своем подозрении в сексуальном насилии над учеником, и еще минимум троих мужчин. В этом случае нет никаких шансов, так как связи этих людей тянутся в министерства, в экономику, политику и даже в полицию. Они все в сговоре, и не только в Германии. Это дело международного характера, и в нем задействованы огромные деньги.

Он рассеянно рассматривал искалеченную правую руку, поворачивая ее туда-сюда.

– Когда пару недель назад в реке был найден труп девушки, Михаэла решила наконец дать этому делу ход. Бернд позвонил мне, и я сразу сказал ему, что готов принять в этом участие. Мне было нечего больше терять, но, возможно, это давало маленький шанс, чтобы реабилитировать себя. Для этого мы должны были суметь представить общественности доказательства. Через психотерапевта Михаэлы Леонию мы вышли на Ханну Херцманн. Она была в восторге от возможности получить такую сенсационную тему для своей передачи. И хотя мы предостерегали ее, она, очевидно, недооценила опасность этих людей. Точно так же, как и я. Она рассказала об этом своему старому другу юности Вольфгангу Матерну, являющемуся директором программы канала, для которого она делает свою передачу. – Ротемунд вздохнул. – Ханна не имела ни малейшего представления, что отец Вольфганга Матерна Хартмут замешан в этом деле. Я, конечно, знал, что канал принадлежит ему, и сознательно не указал его имя в списке, чтобы Ханна не попала в конфликт лояльности. Кроме того, сначала я не был уверен, можно ли ей действительно доверять. Того, что она в дружеских отношениях с Вольфгангом Матерном и что она расскажет ему об этом во всех подробностях, я тогда, к сожалению, не предполагал.

– Вы считаете, что Вольфганг Матерн напал на Ханну Херцманн? – перебила его Пия.

– Нет, конечно, не он лично. Я думаю, что это сделал Гельмут Грассер. И он же расправился с Леонией. Женщину, в конечном счете, невозможно запугать компрометирующими фотографиями и фильмами. С женщинами эти преступники поступают иначе, чем с мужчинами.

Пия вспомнила об автомобиле с номерами Верхнего Таунуса, который сосед Леонии Вергес много раз видел рядом с ее домом. Машина была зарегистрирована на «Общество солнечных детей».

– Эти «солнечные дети», – спросил Боденштайн, – действительно что-то делают для матерей и детей или это в чистом виде прикрытие для преступной деятельности?

– О нет, они многое делают, – ответил Килиан Ротемунд. – Это действительно грандиозное дело. Они помогают молодым матерям получить образование, предоставляют стипендии детям и подросткам. Но есть также и дети, которые официально там не числятся. Молодые матери исчезают сразу после родов и оставляют своих детей, так как считают, что там они будут хорошо обеспечены. Финкбайнер любит также привозить детей-сирот с Ближнего Востока или из Восточной Европы. Здесь их никогда не регистрируют, они просто не существуют, и никто их не ищет. Они становятся лакомством для педофилов. Михаэла все это знала и называла этих детей «невидимыми». То, что с ними делают, просто непостижимо! Когда они вырастают и перестают представлять интерес для педофилов, то их отдают сутенерам или просто уничтожают.

Пия вспомнила о двух фотороботах, которые были составлены с помощью свидетельницы из Хёхста. Она извинилась, пошла в свой кабинет и вскоре вернулась с распечатками.

– Вы знаете этих людей? – спросила она Килиана Ротемунда.

Ему было достаточно бросить беглый взгляд на фотороботы, чтобы опознать этих людей.

– Мужчина – Гельмут Грассер, – сказал он. – А женщина – Корина Визнер, тоже приемный ребенок семьи Финкбайнеров, как и ее муж Ральф Визнер, управляющий холдинга Финкбайнера. Корина и он – самые надежные солдаты черной армии Финкбайнера. Официально она является руководителем администрации «солнечных детей», но в действительности возглавляет «тайную полицию» педофильского кольца. Она в курсе всех дел, отличается небывалым хладнокровием и абсолютной беспощадностью.

Речь Гельмута Грассера в течение четверти часа лилась, как вода из водопада. Обрадовавшись, что наконец нашлась внимательная публика, он стал рассказывать о своем печальном, лишенном любви детстве в различных приемных семьях и детских домах, о психически нездоровой матери, родившей его в шестнадцать лет и отвергшей как нежелательный продукт насилия. Наконец Ведомство по делам молодежи определило его к Финкбайнерам, и там он впервые в своей жизни узнал, что такое любовь и забота, но он всегда оставался ребенком второго сорта. Поскольку он имел мать, Финкбайнеры не могли его усыновить или взять к себе как приемного ребенка. Он вырос в детском доме «Общества солнечных детей» и делал все, чтобы завоевать признание тех, к числу которых так хотел принадлежать. Но дети Финкбайнеров, которые были младше его, смотрели на него сверху вниз, бессовестно использовали его стремление добиться их расположения и издевались над ним. Грассер не был женат и жил со своей матерью в одном из домов на территории, принадлежавшей Финкбайнерам, в Фалькенштайне, непосредственно по соседству с людьми, на которых он вот уже тридцать лет молился и которые, как и раньше, использовали его преданность в своих собственных целях.

– Хорошо, – прервал его наконец Боденштайн. – Что произошло с Ханной Херцманн и Леонией Вергес?

– Херцманн я должен был немного припугнуть, чтобы она прекратила все вокруг разнюхивать, – признался Грассер. – Но ситуация немного вышла из-под контроля.

– Немного вышла из-под контроля? – Боденштайн повысил голос. – Вы жесточайшим образом расправились с женщиной и едва ее не убили! И после этого запихнули ее в багажник, обрекая тем самым на смерть!

– Я сделал только то, что от меня потребовали, – защищался он, и в его темных глазах промелькнуло подобие сочувствия. Он явно считал себя не преступником, а жертвой. – У меня не было другого выхода!

– Выход есть всегда, – возразил Боденштайн. – Кто потребовал это от вас?

Грассер был достаточно умен, чтобы возненавидеть свою зависимость и постоянные унижения, но в то же время слишком слабоволен, чтобы освободиться от этого. Свои действия он оправдывал перед собой тем, что он всего лишь выполнял приказы. За свою гордость, оскорбляемую на протяжении всей его жизни, он беспощадно мстил более слабым.

– Кто потребовал это от вас? – повторил свой вопрос Боденштайн.

Грассер знал, что ложь ему ничего не даст, и ухватился за возможность наконец расквитаться со своими мучителями.

– Корина Визнер. Она является моим непосредственным боссом. Я делаю то, что она мне велит, и не задаю никаких вопросов.

Зажужжал телефон Пии. Она взглянула на дисплей и увидела номер Ганса Георга, крестьянина из Лидербаха, который всегда прессовал для нее сено. Наверное, он хотел ей сообщить, что скосил траву. Это может подождать.

– Это Корина приказала вам сделать запись того, как вы насиловали Ханну Херцманн? И она же дала вам задание довести до состояния смертельного обезвоживания Леонию Вергес, записав это на камеру? – спросил Боденштайн резко.

– Не она непосредственно, – возразил Грассер. – Она не говорит мне конкретно, что я должен делать.

– Так, а что же тогда? – Боденштайн наклонился вперед. – Вы только что сказали, что вы делаете только то, что вам говорят!

– Ну, да. – Грассер пожал плечами. – Мне говорят, что я должен сделать то-то и то-то. Но как я это буду делать, она предоставляет решать мне самому.

– Что конкретно вы имеете в виду?

– К идее инсценировать полицейский контроль я пришел сам. – Грассер, казалось, испытывал чуть ли не гордость. – Через Интернет я раздобыл для этого весь реквизит, это не проблема. И это всегда срабатывает. Иногда мы занимаемся этим просто для развлечения, получаем немного денег и все.

– А что с видеосъемкой? – спросила Пия.

– Всегда находится немало людей, которым этого хочется, – ответил он.

– Хочется чего?

– Ну, как? Посмотреть, как кто-то умирает. То есть по-настоящему, а не в изображении актеров. – Грассер был абсолютно спокоен. – За такой фильм, как с этой теткой с телевидения, легко получишь пару тысяч.

Крёгер уже рассказывал о так называемых триллерах с реальным убийством. Пия сама никогда не видела таких фильмов, но знала, что в Интернете, в IRC-чатах, на сетевых телеконференциях, в закрытых группах пользователей предлагаются фильмы, в которых якобы демонстрируются реальные убийства с полной продолжительностью, которые часто становятся противоестественной кульминацией самых жестких порнографических сцен. Сюда же относятся экзекуции, пытки, убийства младенцев и детей в наборе с детской порнографией.

Грассер описывал свои омерзительные действия, так смакуя подробности, что Пие стало плохо. Он представлялся ей гориллой в период течки, которая барабанит кулаками по своей грудной клетке.

– Нам достаточно фактов, – прервала она описание нападения на Ханну Херцманн. – Что произошло с девушкой? Как она попала в реку?

– Подождите, всему свое время, – ответил Грассер, наслаждаясь тем, что он впервые оказался в центре внимания, так как жизнь всегда отводила ему лишь второстепенную роль.

Сославшись на звонок, Пия вышла из переговорной комнаты. То, что этот тип смотрел на нее так, будто раздевал ее глазами, после всего того, что она уже сегодня пережила, переполнило чашу ее терпения.

Выйдя, она прислонилась к стене, закрыла глаза и стала глубоко вдыхать и быстро выдыхать воздух, чтобы чрезмерно не насытить легкие кислородом.

Какие же есть на свете мерзкие, больные люди!

– Привет! У тебя все в порядке? – Кристиан Крёгер вышел из маленькой комнаты, которая находилась между помещениями для допроса. Оттуда через алюминированное стекло можно было следить за допросами. Пия открыла глаза и посмотрела в его озабоченное лицо.

– Я не могу больше ни секунды выносить этого типа! – выкрикнула она. – Меня туда не затащат больше и десять лошадей.

– Я возьму это на себя. – Кристиан сочувственно провел рукой по ее плечу. – Остальные сейчас находятся в комнате для слежения за допросами, иди к ним и просто слушай.

Пия выдохнула.

– Спасибо, – сказала она.

– Ты сегодня уже что-нибудь ела? – спросил Кристиан.

– Нет. Попозже. – Пия выдавила из себя улыбку. – Надеюсь, что скоро это все закончится.

Она пошла к Каю, Джему и Катрин в помещение для слежения за допросами и села на стул. Гельмут Грассер отпустил пару дерзких неуместных замечаний, когда Кристиан вошел в комнату для допросов и встал позади стула, на котором тот сидел.

– Переходи к делу, парень! – сказал Крёгер. – Иначе еще раз получишь лечение электрошоком.

Самодовольная ухмылка на лице Грассера погасла.

– Вы слышали? Он грозит мне пытками! – возмутился Грассер.

– Я ничего не слышал, – ответил Боденштайн, не моргнув глазом. – Мы остановились на девушке. Итак. Пожалуйста.

Грассер бросил на Крёгера мрачный взгляд.

– Оксана, эта глупая шлюха, – сказал он, – она куда-то надолго свалила. А я всегда должен делать всякую грязную работу и только получаю по кумполу, если эти маленькие дурехи выпускают пар. И эта каким-то образом добралась до центра города, и нам пришлось выдать себя за ее родителей.

– Кому это «нам»? – прервал его Боденштайн.

– Корине и мне, – уточнил Грассер.

– Откуда сбежала эта девушка?

– Из дворца.

– А конкретно?

Гельмут Грассер скорчил недовольную гримасу, но потом начал говорить. В катакомбах дворца Эттрингхаузен в Хёхсте, который принадлежит Фонду Финкбайнера, есть подвалы, в которых происходит сексуальное насилие и снимаются фильмы, которые нарасхват раскупаются по всему миру. Детей обычно отправляли в Фалькенштайн, но некоторых из них оставляли в Хёхсте, чтобы они в любой момент были «в их распоряжении».

От одного этого выражения у Пии побежали мурашки по коже.

По словам Грассера, Оксана была уже слишком взрослой для потребностей педофилов, но босс по непонятным причинам был без ума от нее. Однажды вечером Оксана вызвала на себя его гнев, потому что отказалась делать что-то, что он от нее потребовал.

– Пока они маленькие, их легко запугать, – объяснил Грассер так хладнокровно, как будто он говорил о каких-нибудь животных. – Как только они взрослеют, они становятся хитрыми и коварными, эти бестии. И здесь приходится действовать более жестко.

Пия отвернулась и закрыла лицо руками.

– Я больше не могу это выносить, – пробормотала она.

– Я тоже, – сказал Джем глухим голосом. – У меня две дочки. Мне даже страшно об этом подумать.

– Оксана была упрямая крошка, такие часто встречаются среди русских. Это у них в генах, – раздавался из динамика голос Грассера. – Босс избил ее до такого состояния, что она едва дышала, а потом окунул в бассейн и, видимо, слишком долго там держал. Это был несчастный случай.

Он пожал плечами.

– И что было потом? – Боденштайн никоим образом не хотел показать свои эмоции.

– Такое случается, что кто-нибудь не выживает. Я должен был избавиться от нее в тот же вечер, – ответил Грассер. – Но у меня было мало времени, поэтому я выбросил ее в реку.

– Невероятно. У него было мало времени! – пробормотала Катрин.

– К счастью, у него было мало времени, – поправил ее Джем цинично. – Иначе никто никогда бы не узнал, что произошло.

– Ух, – воскликнула Пия. Джем прав. Обнаружение трупа девушки послужило началом распутывания целого клубка трагедий, которые они не смогли предотвратить. Если бы свидетельница заявила о произошедшем раньше, если бы она увидела тогда фото Оксаны в газете, а не в программе «Дело № XY», то, возможно, с Ханной Херцманн ничего бы не случилось, Леония Вергес осталась бы в живых, а Михаэла Принцлер не застрелила бы двух человек.

Если бы да кабы.

– Ответь наконец на звонок, – сказала Катрин, так как телефон Пии постоянно жужжал и вибрировал.

– Потом. Это не так важно, – возразила Пия и наклонилась вперед, так как Боденштайн придвинул к Грассеру фотографию.

– Что это такое? – спросил он. – Мы нашли это в желудке девушки.

– Гм. Это похоже на фрагмент футболки. Босс настаивает на том, чтобы девушки носили эти розовые майки, особенно когда они становятся старше. Тогда они выглядят моложе.

– Мы нашли эту ткань в желудке девушки, – повторил Боденштайн.

– Может быть, она это съела. Оксану всегда нужно было немного морить голодом, иначе она была слишком дерзкой.

Джем ловил ртом воздух.

– Но ведь это все может быть ложью, правда? – Пия была растеряна. – Ни один человек не сможет сделать нечто подобное.

– Может. – Кай кивнул. – К сожалению, люди на это способны. Вспомни надсмотрщиков в концлагерях. Они приходили вечерами домой и были обычными отцами семейств, после того как целый день отправляли людей в газовую камеру.

– С каким удовольствием я бы сделал то же самое с этим типом, – пробормотал Джем.

– Но такой человек, вероятно, никогда не попадет в тюрьму, а только в психушку, потому что у него было тяжелое детство! Как я слышал!

Опять зазвонил телефон Пии. Она убавила звук.

– Вы все это делали в одиночку или у вас был помощник? – спросил Кристиан по ту сторону стекла.

– Иногда я беру кого-нибудь с собой, – сказал Грассер. – В истории с этой дамочкой с телевидения присутствовал сам босс. К Леонии я взял с собой Анди, который обычно только перевозит детей.

– Присутствовал сам босс, – повторил Кристиан Крёгер. – А не староват ли он для такой… работы на открытом воздухе?

– Работы на открытом воздухе, – Грассер прыснул со смеху. – Мне это нравится. Но почему староват? Он ведь не намного старше вас.

– Разве речь идет не о Йозефе Финкбайнере? – уточнил Боденштайн.

– Да что вы, какой Йозеф! – Грассер покачал головой. – Он может в крайнем случае потискать какого-нибудь ребенка, если тот случайно попадет к нему в лапы. Нет, босс – это Ники.

– Ники? – спросили Боденштайн и Крёгер одновременно. – Кто это?

Грассер с удивлением посмотрел на них, потом весело усмехнулся и откинулся назад.

– Вы же его арестовали, – сказал он. – Я только что видел его в коридоре.

– Кто такой Ники? – спросил постепенно терявший терпение Боденштайн с угрожающей интонацией в голосе, хлопнув ладонью по поверхности стола.

– Н-да, что-то вы не больно догадливые. – Гельмут Грассер чуть испуганно покачал головой. – Ники на самом деле зовут Маркус Мария Фрей.

– Нам немедленно нужен ордер на арест Фрея и Корины Визнер, – сказал Боденштайн. – Я хочу, чтобы экстренно был объявлен всеобщий розыск. Он не мог далеко уйти.

– Я займусь этим, – кивнул Кай Остерманн.

Когда было установлено, что главный прокурор Фрей исчез, Боденштайн собрал сотрудников отдела К2 в служебном помещении за дежурным постом. Здесь же присутствовало несколько коллег из других комиссариатов и из службы охраны порядка. Тем, кто уже закончил работу, также позвонили и попросили вернуться в комиссариат.

– Кто видел Фрея в последний раз? – поинтересовался Боденштайн.

– В 16.36 он вышел из здания, якобы пошел за мобильным телефоном, который забыл в машине, – сообщила коллега, которая в этот момент сидела у входа.

– О’кей, – Боденштайн посмотрел на часы. – Сейчас 18.42. Значит, он опережает нас на два часа.

Он хлопнул в ладоши.

– Давайте, ребята, за работу! – крикнул он. – Время не терпит. Фрей попытается замести важные следы. Я буду ходатайствовать о получении ордера на проведение обыска во дворце Эттрингхаузен и во всех помещениях этого «Общества солнечных детей», а также в частных домах Грассера, Визнер и Фрея. Для обыска в Хёхсте нам нужно подразделение спецназа из ста человек, а в случае побега Фрея – вертолет. Кроме того, следует проинформировать коллег из речной полиции.

Пия сидела как оглушенная на стуле у стены, голоса вокруг нее отдавались в ушах отдаленным шумом.

Почему она не заметила, как ловко манипулировал ею главный прокурор Фрей, как он обвел ее вокруг пальца? Как только могла она так поддаться на обман? Она постепенно понимала, что натворила. Она с наивной доверчивостью рассказала ему, что Ротемунд уехал в Амстердам, сообщала ему о каждом шаге их работы по расследованию, и все только потому, что он дружески отнесся к Лилли!

Лилли! Боже мой! Она вздрогнула, как будто ее ошпарили кипятком. Тот мейл с угрозами, который она получила сегодня утром, скорее всего тоже был от Фрея! Он, конечно, исходил из того, что Лилли ее дочь, потому что она никогда не говорила с ним о Кристофе.

– Кинологическая служба, врачи «Скорой помощи», – проник в ее сознание голос Боденштайна. – Через час встречаемся в Хёхсте. Здание будет оцеплено и блокировано по всему пространству. Кай, проинформируйте транспортную полицию и коллег во Франкфурте.

– Пия! – Рюдигер Дрейер, дежурный ночной смены просунул голову в дверь.

Пия подняла глаза.

– Что случилось?

– Мы только что получили экстренный вызов, – сказал коллега и подошел к ней. Увидев его озабоченное выражение лица, Пия почувствовала, как в ее голове зазвенели многочисленные тревожные колокольчики. – Что-то произошло в Биркенхофе.

– О боже, нет! – прошептала она и приложила руку ко рту. Только не Лилли! Если с девочкой что-то случится, в этом виновата будет она, и только она.

В большом помещении стояла мертвая тишина. Все смотрели на Пию. Она взяла свой мобильный телефон. Двадцать три вызова, пять эсэмэс, и все от Ганса Георга! А она думала, что он хочет сообщить ей что-то о скошенном сене!

– Послушай, – решительно сказал Кристиан Крёгер и тронул ее за плечо, – я поеду с тобой.

«Да, спасибо», – хотела радостно ответить Пия, но потом она увидела критические взгляды своих коллег. Она не должна показывать свою слабость, не в такой ситуации, как эта, когда может помочь любой мужчина. Она была главным комиссаром по уголовным делам и должна действовать профессионально, а не просто срываться с места очертя голову. Ее частная жизнь ни при каких обстоятельствах не может быть важнее, чем задержание опасного преступника, которого именно она сама снабжала информацией из первых рук.

– Спасибо, я справлюсь сама, – сказала она твердым голосом и расправила плечи. – Увидимся позже в Хёхсте.

– Ты не сможешь сейчас сама вести машину. – Кристиан Крёгер догнал ее на парковочной площадке и взял у нее из рук ключи от автомобиля. – Никаких возражений! Я тебя отвезу.

Пия молча кивнула. Она дрожала всем телом от страха и тревоги. Если она получит дисциплинарное взыскание за то, что выдала слишком много информации главному прокурору, то это будет справедливое наказание за ее глупость. Но она всю свою жизнь не простит себе, если по ее вине что-то случится с Лилли.

Крёгер открыл автомобиль и распахнул дверь пассажирского сиденья, чтобы впустить Пию. Она повернулась к нему.

– Это я во всем виновата, – прошептала она.

– В чем ты виновата? – Он слегка подтолкнул ее в салон автомобиля, и когда она села, протянул через нее руку и пристегнул ее, как маленького ребенка, ремнем безопасности.

– Я слишком много рассказала Фрею. Зачем я только это сделала?

– Потому что он участвующий в следствии прокурор, – ответил Крёгер. – Если бы ты ему это не рассказала, он все равно все узнал бы из дела.

– Нет, это не так. – Пия покачала головой. – Я рассказала ему, что Килиан Ротемунд поехал в Амстердам. После этого Фрей, видимо, сразу привел в действие свои связи в Голландии.

Крегер сел в машину, завел двигатель и, дав задний ход, выехал с парковочного места.