Приданое для Анжелики Деко Франсуа
— Я не взяла ни одной бумаги, написанной твоей рукой, Антуан. Хочешь найти свои рабочие записи за последние двадцать два года, поищи их на тех салфетках, которыми ты промокал кислоту на столе и хватался за горячие щипцы.
— Это вызов? — Антуан нахмурился.
— Нет. — Мария-Анна покачала головой. — Я просто живу своей жизнью.
Антуан вскипел.
— Тогда верни мне мое и живи своей жизнью дальше!
Мария-Анна развела руками.
— А нет ничего твоего, Антуан. Все твои исследования оплатил мой отец. Даже я не твоя. Вы с отцом продали меня Пьеру Самюэлю. Тебе принадлежит лишь твоя светлая голова, но и ее скоро снимет республика. Смотри, ты еще жив, а Фуркруа и Ромм уже приходили оценить то, что им достанется по наследству.
Антуан моргнул и уставился в пространство, а Мария-Анна вздохнула и продолжила:
— Я отчаянно пыталась спасти вас троих: тебя, отца и Пьера Самюэля. Год назад, при Людовике, это было легко, теперь — невозможно. Но я еще могу спасти моего сына. Не становись у меня на пути, Антуан.
Адриан дезертировал без малейших угрызений совести. Он не питал никаких иллюзий насчет истинных целей «бешеных», дорвавшихся до власти. Этот рынок ничем не отличался от любого другого. Тот, кто взял на нем половину акций плюс еще одну, начинал давить всех остальных.
Однако, став дезертиром, Адриан не спешил избавиться ни от голубой волонтерской формы, ни от мушкета, ни тем более от бумаг, ясно свидетельствующих о том, что он обладает правом совершать закупки для своего полка. Адриан предпочитал не отъезжать далеко от линии фронта. В первом попавшемся городке, с четырьмя последними луидорами в кармане, он совершил первую сделку.
Все было просто. Едва конвент назначил фиксированные цены, рынок в мановение ока стал черным, а цены в очередной раз взлетели. Это нормальная доплата за риск.
Но крестьяне слишком боялись доносов, а потому предпочитали сгноить зерно в яме, чем продавать. Они так жаждали хотя бы видимости законности своих сделок, что все пошло как по маслу. Адриан — в форме, с оружием и документами — подходил к председателю коммуны, заключал договор на поставку зерна по фиксированной цене и приплачивал разницу до черной, минуя договор, из рук в руки. Крестьяне были счастливы, и зерно загружалось на подводы в считаные часы.
Чуть сложнее было в городах. Доносчиков там хватало с избытком, а потому Адриан сразу шел в самое гнездо якобинцев — местное отделение чрезвычайной комиссии — и платил. С этого момента все доносы на него тут же уничтожались, а зерно спокойно уходило городским перекупщикам. Огромная машина террора работала лишь тогда, когда за ней наблюдали сверху. Если Адриан обнаруживал, что люди из комиссии чего-то боятся, то он просто выходил на уровень выше и покупал наблюдателя.
Система работала без единого сбоя, как шепотом говорили комиссары, вплоть до бывшего министра внутренних дел Дантона, сколотившего совершенно неприличное по нынешним временам состояние. Главное, не попадать под кампании по ужесточению режима, периодически запускаемые Робеспьером.
Анжелика тоже довольно быстро нашла удовольствие в кочевой авантюрной жизни. Адриан даже специально умерял свои аппетиты и отыскивал время, чтобы под руку с ней посетить местный бомонд. Жены комиссаров, как правило разряженные в цвета республики, иногда в красном колпаке санкюлотов, пошитом из самого лучшего шелка, а то и в панталонах, не хуже мужей знали, как скоротечна жизнь и непредсказуемо будущее.
Понятно, что однажды попробовал новой светской жизни и Адриан. Однако, погуляв с комиссарами вечерок, он признал, что это не для него. Якобинская аристократия предпочитала грубые плотские радости: проверить, нет ли среди женщин, задержанных по доносам, юных аппетитных аристократок, оценить конфискованное итальянское вино — до мертвецкого состояния, а затем и съездить пострелять. Людей, приговоренных к смерти, хватало.
Новой элите совершенно не было знакомо обаяние риска. Этот вид удовольствия так и остался в прошлом, вместе с золотой молодежью, не знающей, куда себя деть.
Адриан довольно быстро разобрался, почему так выходило. Комиссары и без того рисковали каждый день, ибо донос на любого из них мог поступить когда угодно. Рынок власти на поверку оказался столь же спекулятивным и черным, как и любой другой. Просто Адриан играл ценами и товарами, а они — политической конъюнктурой и самими собой. Ничего больше им ставить на кон не позволяли. Каждая партия для кого-нибудь становилась последней.
Прихотливость комиссарской судьбы и скорость ее поворотов потрясали даже Адриана, привычного ко многому. Робеспьер видел английских агентов буквально в каждом человеке. Трибуналы следовали его призыву «быть столь же активными, как само преступление, и действовать так же быстро, как и преступник». Они уже не ведали, где проходит рубеж между реальностью и горячечным бредом вождя.
Адриан увидел, как это бывает, после ареста Жака Ру, именуемого красным священником. Правосудие понеслось резать своих и чужих, как обезумевший хорек, угодивший в курятник. Главный ужас был в том, что никто из комиссаров не знал, в чью фамилию в следующий раз ткнет нежный наманикюренный пальчик Робеспьера.
Прирожденный аферист Адриан Матье оказался самым счастливым членом этой компании. Когда был опубликован список товаров, на которые будет установлен максимум, он понял, что при жизни оказался в спекулянтском раю. Свежее мясо, солонина и свиное сало, масло коровье и растительное, живой скот, соленая рыба, вино и водка, уксус, сидр и пиво, дрова, древесный и каменный уголь, сальные свечи, гарное масло, соль и мыло, поташ, сахар, мел и белая бумага, кожа, железо, чугун, свинец, сталь и медь, пенька, лен и шерсть, материи, полотно и сырой фабричный материал, сабо и башмаки, сурепица, репа и, конечно же, табак получали твердую цену и были обречены целиком уйти на черный рынок.
Адриан не был новичком. Он отлично запомнил, как жестко работают крупные буржуа, а потому хорошо понимал: в считаные дни мятежные районы организуют коридоры для контрабанды всех этих товаров и контроль над реальной экономикой начнет переходить к ним. В стране опять что-то назревало.
Охотник чувствовал, что если не найдет Анжелику в ближайшее время, то для него лично все кончится. Аббат не любил проигрывать, и прощать год безуспешных поисков было не в его стиле. Да, Охотник вышел на след, но пришла пора признать недостаточность своих сил и подключать все агентуру «бешеных».
Он полагал, что супружеская парочка Молле скорее всего сменит имена, причем не мешкая. Поэтому Охотник приказал агентам, работавшим в четырех близлежащих провинциях, составить полный перечень всех, кто прибыл после переписи. Данные начали поступать, и он почти сразу же обнаружил знакомую фамилию.
Супруги Молле даже не думали скрываться и беспечно курсировали из города в город. Сейчас они находились буквально в двух сутках езды от него.
Аббат видел, что проигрывает. Едва конвент ввел твердые цены, тут же начали налаживаться контрабандные коридоры и казна затрещала по швам. Камбон открыто признал, что все налоги исчерпаны, правительство более не в состоянии ни занимать, ни облагать.
Теперь единственным способом не дать буржуа переписать экономику на себя было массированное тиражирование бумажных денег. Каждый новый ассигнат понижал вес прибылей, идущих в руки буржуа. 28 сентября было принято решение о беспрецедентном вбросе в два миллиарда ливров.
Конвент не знал, чем еще поддержать революцию. Он принимал самые разные законы. Один из них, например, обязывал женщин носить трехцветный значок. Было ускорено следствие против генеральных откупщиков, но совершенно попусту. Они давно перепрятали все, что могли. Исход войны на деле зависел только от пакета номер четыре, попавшего в руки Анжелики Беро.
В такой момент Аббат и получил известие о том, что Жан и Жанетта Молле найдены в небольшом городке рядом с линией фронта. Эта новость пришла из агентурных сетей, а не от Охотника.
«Пора его убирать», — подумал Аббат, зная, что победил.
Не пройдет и нескольких часов, как он получит следующее донесение, извещающее о том, что Жан и Жанетта Молле арестованы и препровождаются в Париж.
Пожалуй, Анжелике нравилась такая жизнь. Новое простонародное имя убрало ненужные препоны, и комиссарский бомонд принимал ее как свою. Да, ей мешал колониальный говорок, но она уже усвоила революционный лексикон, и это стирало границы.
— Гражданка Молле! — Новые подруги делали круглые глаза. — Вы видели, в чем вышла в свет гражданка Ноэль? На ней были панталоны! Без юбки!
— Даже не знаю, что сказать. — Анжелика азартно делала такие же круглые глаза. — Но, если честно, мне понравилось. У гражданки Ноэль красивые ноги, и это сразу стало бросаться в глаза.
Разумеется, не похвалить гражданку Ноэль означало крупно рисковать. Ее муж был главой местных якобинцев. Он решал, кто будет работать в городской администрации.
Но Анжелика и впрямь сразу же влюбилась в этот новый женский наряд. Да, страшно. Да, сразу же ставится под сомнение весь гардероб. Ведь к панталонам надо что-то подбирать! С ними все смотрелось иначе: и шляпки, и шарфики, но главное, непонятно, как быть с корсетом. Приходилось переосмысливать весь ансамбль!
При этом, как шепотом говорили комиссарские жены, прямо сейчас в Париже можно было потерять голову лишь за то, что ты имеешь две перемены белья. Об этом легко могли донести! Стараясь отвести от себя подозрения в нелояльности, вполне состоятельные люди ходили в стоптанных башмаках и носили медные перстни с изображением трех новых мучеников: Марата, Шалье и Лепелетье. В Нанте, где армия республики начала одерживать верх и полетели первые головы заговорщиков, бомонд и вовсе обязали носить серьги в виде гильотины с не слишком радостным девизом «Свобода, равенство или смерть».
Но здесь, в провинции, да еще у линии западного фронта, все было иначе. Войска герцога Брауншвейгского стояли буквально в двух сутках пути, и это позволяло плевать на условности. Главное, в тех же двух сутках пути начиналась Европа, еще никем не освобожденная, и оттуда везли буквально все! Только плати.
Анжелика чувствовала себя спокойно, свободно и комфортно — не надо бежать, скрываться, стоять весь день на промозглом ветру и продавать нагловатым юнцам поношенное белье, привезенное из Пруссии.
Женская часть бомонда вела здоровую, мирную жизнь. Периодические переезды ничего не меняли. Дамы обязательно давали Анжелике революционные рекомендательные письма, и она стремительно вливалась в новое общество — со своими новостями, нарядами и безусловной полезностью Адриана для их мужей.
Адриан был единственной ее проблемой, в первую очередь из-за неопределенности их отношений. Когда он впервые появлялся в свете, женщины как по команде замирали. Высокий, молодой, красивый и очень мужественный фронтовик в голубом мундире добровольца, грудью закрывающий страну от пруссаков! Это производило сильное впечатление. Надо понимать, как они смотрели на Анжелику. Но уже через недельку бывалые дамы начинали понимать, что тут не все чисто. Они догадывались, что Анжелика с ним ложа не делит.
Конечно, она с легкостью соврала бы, но выдать Адриана за брата было невозможно. По правилам, введенным революцией, они обязаны были становиться на учет у местного офицера-регистратора, и тот, разумеется, знал о Жане и Жанетте Молле все.
Впрочем, еще через недельку, когда комиссары получали основную часть бонусов, дамы уже знали, что Адриан — крупный коммерсант. На Анжелику в очередной раз начинали смотреть по-новому, с не меньшим уважением. Основания для этого были. При помощи подруг она сводила Адриана с теми, кто сам не шел на контакты.
Но главное состояло в том, что Адриан работал предельно честно и чисто. Революционный бомонд получал свои взятки и мог тут же об этом забыть. Все концы сходились на Адриане: и купля-продажа, и оформление, и риск. Случись что, и на гильотину отправился бы он один.
Надо сказать, что вмешательство Адриана быстро налаживало нормальную жизнь. Бомонд переставал рыться в конфискованном тряпье казненных и принимался покупать приличные контрабандные ткани. Цены на хлеб в городе падали, мастеровых переставало шатать от голода. Крестьяне, сбросившие зерно, беззаконно утаенное от власти, на какое-то время переставали мечтать о кровавом роялистском мятеже.
Пожалуй, во всей Франции был только один человек, которому Адриан действительно наносил вред: неподкупный вождь Робеспьер. Но, покрутившись в революционном бомонде, Анжелика уже знала: вождя не ценит никто. Вальяжного взяточника Дантона уважали, бешеного Марата любили, а этим фруктом как-то брезговали. Наверное, поэтому Адриан, нарушающий десятки законов, в ее глазах был абсолютно чист. Даже слишком.
Анжелика одна приезжала в большой дом, снятый ими, и настроение у нее портилось. Адриан появлялся поздно, взвинченный, нетрезвый, а чаще просто усталый, и исчезал еще до рассвета. Нет, его отношение к ней было внешне ровным и всегда доброжелательным. Они все выяснили и обо всем договорились, но он ей нравился! Она совершенно точно знала, что не безразлична ему. Все было не так.
С этим ощущением, что все не так, она и забиралась в экипаж. Анжелика и Адриан собирались ехать к сестре мэра.
Тут его кто-то окликнул:
— Эй, василек!
Окрик был нехороший, злой. Анжелика нахмурилась и выглянула из экипажа. К Адриану подходили четверо военных в белых штанах.
— Езжай! — сказал он ей. — Я буду позже.
В этом «езжай» чересчур ясно прозвучала интонация, не терпящая возражений. Так он загонял ее в угол, говорил о свадьбе еще тогда, у Лавуазье.
— Стой! — приказала Анжелика кучеру.
Тем временем разговор Адриана с военными в белом накалялся. Анжелика уже много раз слышала весь это набор санкюлота: республика, свобода, Робеспьер. Адриан слушал, кивал, что-то отвечал, объяснял и даже почему-то оправдывался. Хотя, казалось бы, вот он, дом сестры мэра, всего за два квартала. Там его никто не тронет.
— Жан! — негромко, но требовательно произнесла она. — Мы опаздываем.
Тогда старший снова сказал что-то о республике, Робеспьере и посмотрел на нее. В его взгляде было что-то такое мерзкое, столь непереносимое, что ее передернуло.
— Жан! — выдавила Анжелика. — Поехали. Пусть они хоть зацелуют своего Робеспьера в задницу, но нам пора.
За минувший месяц Адриана пытались арестовать восемь раз, и ничего фатального в этом не было. Все подозрения в дезертирстве жестко отметались вместе с попытками выяснить дислокацию полка, в котором он якобы служил. В его пользу работала новенькая, с иголочки, форма, какую носят одни интенданты, а главное — речь. Он мог послать по-солдатски или перейти на зловещий лексикон человека, близкого, например, к чрезвычайной комиссии. Он видел и слышал, как это делается, десятки раз, жил в этом каждый свой день. Даже люди с недюжинными полномочиями всегда пугались. Уж они-то знали, что справедливости нет. Но в этот раз все было намного хуже.
— Эй, василек! — окликнули его.
Это означало, что подозвал его не волонтер в такой же форме василькового цвета, а профессиональный военный в белых штанах.
Адриан обернулся и замер. Он помнил этого красномордого мужчину, и тот немедленно узнал его. Именно этого «медведя» Адриан травил в Париже в тот последний беззаботный вечер, после которого узнал, что отец разорен.
— Езжай! — бросил он Анжелике и двинулся навстречу. — Надо же! Хлебная секция! Что тебе?
Начался разговор — трудный, серьезный. Бывший вождь толпы санкюлотов повзрослел, поумнел. Было видно, что он уже убивал. Это был настоящий фронтовик. Он ничего не забыл и теперь хотел поквитаться. Не содрать взятку, не исполнить солдатский патриотический долг, а именно отомстить.
Адриан не спешил, не пугал и не козырял. Он убеждал — шаг за шагом. Санкюлот, уже не знающий, к чему придраться, поднял взгляд на Анжелику.
Тут она не выдержала и сказала то, что лучше бы при четырех свидетелях не говорить:
— Жан, поехали. Пусть они хоть зацелуют своего Робеспьера в задницу, но нам пора.
— Ну вот и все. — Бывший санкюлот усмехнулся и приказал своим подчиненным: — Арестовать изменника!
Адриан врезал ему под ребра, выдрал из его ножен саблю и что есть силы плашмя саданул по конскому крупу.
— Пошел! К мэру!
В следующий миг штык фронтового друга санкюлота вошел ему под ребра.
Анжелика спешила как могла. Она уже знала, что главное — опередить события. Заплатить придется многим. Так и вышло. Мэр присвистнул и мигом объяснил ей разницу между тихой, никому не известной внутригородской коммерцией и обвинением в измене со стороны армии.
— Мне нечем на них надавить, Жанетта.
Она мигом проехала в якобинский клуб, выдрала из-под сиденья экипажа свои луидоры, давным-давно полученные от Адриана, но ее отправили к начальнику тюрьмы.
— Если он не поможет, то больше никто.
Но начальник тюрьмы по вечернему времени уже ушел домой. В его кабинете сидели врач и дежурный офицер.
— Я жена Жана Молле! — заявила она врачу. — Как он?!
— Обычная штыковая рана, — ответил тот и пожал плечами. — Один из десяти в таких случаях поправляется.
— Один из десяти?! — ужаснулась Анжелика.
Врач равнодушно кивнул.
Анжелике стало плохо, но она стиснула зубы и попыталась представить, что на ее месте сделал бы Адриан.
— Значит, девять из десяти погибают? — Не дожидаясь ответа, девушка швырнула на стол все свое золото. — Оформляйте документы о его смерти и выдаче тела мне, вдове. И никто вас ни в чем не обвинит!
Врач глянул на дежурного офицера и хихикнул:
— Гениально!
Жан Молле, обвиненный в измене, еще не был осужден, а потому общие требования по захоронению казненных его не касались. Тело и впрямь можно было просто забрать.
— Пополам? — Врач подмигнул офицеру.
Уже через несколько минут четверо охранников вынесли на грязной рогоже Адриана, залитого кровью, и загрузили в экипаж. Когда они тронулись, молодой человек собрался с силами, ухватился за край дверцы и выглянул наружу.
— Призраки!.. Везде призраки.
Душой он уже не был здесь.
— В госпиталь! — яростно скомандовала кучеру Анжелика. — Быстрее! — Понимая, что рискует не успеть, она склонилась над Адрианом. — Я уже семь лет должна тебе поцелуй.
Увидев кровь на брусчатке, Охотник бросился в дом, убедился в том, что там никого нет, и сразу выскочил назад.
«Агентура Аббата!» — сразу подумал он, и ему стало плохо.
Аббат давно не доверял ему и наверняка дал задание другим группам. Теперь передача Анжелики Беро в руки Аббату была для Охотника вопросом жизни и смерти.
Он бросился к местному якобинскому клубу, оттуда — в тюрьму и понял, что дело нечисто. Тут же, в кабинете директора, Охотник столкнулся с двумя агентами Аббата.
— Документы! — сурово потребовал один из них, понявший, что он тоже интересуется Анжеликой Беро.
— У нас один хозяин! — рявкнул Охотник. — Нас провели!
Агенты вытащили пистолеты.
— Документы, тебе сказали!
Охотник застонал и вытащил бумаги. Когда они вместе выбежали на крыльцо, он сразу увидел Адриана. Жених Анжелики Беро смотрел на него из отъезжающего экипажа и что-то бормотал.
— За ними! Быстро!
Чутье подсказывало ему, что Анжелика Беро сидит в том же экипаже, бок о бок с Адрианом.
Октябрь стал для Аббата поворотным. Конвент декретировал переход на республиканский календарь. Были арестованы еще сорок шесть жирондистов, тихо и быстро казнен Филипп Эгалите, один из последних потенциальных претендентов на королевское место. Затем депутаты так же тихо и быстро приговорили и казнили Марию-Антуанетту. Наконец-то началась ликвидация французской Ост-Индской компании. Ее товары и суда были реквизированы.
Ликвидировать огромную структуру было непросто. Очень многие ее акционеры не были французами, а потому власти пока брали тех, кого можно. Директора прятались, бежали, имитировали сумасшествие, но важнейший тезис о том, что Ост-Индская компания связана с врагами республики, был озвучен. Гильотина, главная машина правосудия, должна была работать без сбоев.
Набирало силу и следствие по делам генеральных откупщиков. Пятеро бывших работников этой структуры под руководством мошенника Годо, выпущенного из тюрьмы, были назначены аудиторами и лезли из кожи, чтобы хоть что-то откопать. Конвент сразу пообещал, что вознаграждение, которое получат эти люди, будет пропорционально той сумме, которую они вернут в казну.
Ну, и главное. Республика все-таки переломила ситуацию на внутренних фронтах. Пал и был приговорен к разрушению Лион, ныне названый Городом Свободы. Республиканцы наконец-то взяли Бордо — центр богатейшей мятежной провинции Жиронда, также обреченной на разграбление, смену имени и вечное забвение. Не существовала более и Вандея.
Теперь везде царил террор. Пленных, как военных, так и штатских, стреляли, резали, а потом в силу невероятного количества предстоящей работы просто начали топить — лодками и баржами, голыми и одетыми, связанными лицом к лицу и спиной к спине, женщин со священниками и стариков с внуками, с песнями и без.
Прошлое предполагалаоь уничтожить безвозвратно. Аббат постоянно контролировал весь процесс — от смены имен и названий до полного разрушения могил и святынь. Уже теперь можно было подойти к вопросу ликвидации религии как таковой. Французам предстояло стать нацией философов.
Но главными шагами к созданию новой нации стало учреждение государственных школ и преобразование мастерских. Люди уже работали фактически бесплатно, за еду. Несогласных ждало изгнание, а потому таковых не было.
Но это еще не была победа. Аббату не хватало ресурсов. Словно игрок, он все подымал и подымал ставки, надеялся, что вот-вот возьмет недостающий козырь, но его все не было и не было. Анжелика Беро, обещанная ему как агентами, так и Охотником, снова выскользнула буквально из-под носа.
Если бы Аббат верил в Бога или хотя бы во вселенскую справедливость, то объяснить эту неуловимость было бы вдесятеро проще.
Стрелять им вслед стали, едва они отъехали, но Адриана и Анжелику спасли лошади — сытые, отдохнувшие и вообще самые лучшие во всех четырех провинциях, в которых они работали. Но главное, Адриан сумел не потерять сознания и объяснил кучеру, где находится ближайший госпиталь — маленький монастырь, превращенный войной в титанический конвейер смерти.
— Один-два из десяти у нас выживают, — сказал главный врач.
— Они умирают не от ран, а от горячки, — объяснила сестра, старуха, доживающая при монастыре свои последние дни.
— Хочешь помочь, иди собирать травы, — объяснили Анжелике две молоденькие монашки-подружки. — Мы покажем, какие нужны. Сейчас для них не время, но это лучше, чем ничего.
Октябрь и впрямь был не лучшим временем для сбора трав, но в пойме они еще были сочны. Анжелика немедленно стащила и свернула в узел модное платье, накинула монашеский балахон. Уже спустя час, едва вышло солнце, она бродила по щиколотку в ледяной грязи, выискивая целебные растения.
Уже к обеду Анжелика собрала столько, что для Адриана вполне хватало. Но она занималась этим каждый день. Оставаться внутри госпиталя было немыслимо. Раненые лежали плотными рядами, бок о бок. Дух гноя и мочи был плотен, словно пар. Дышать внутри становилось возможно лишь по утрам, когда сестры открывали двери и начинали выносить умерших — восемь-девять человек из десяти.
Это длилось день за днем. Раненых все везли и везли на десятках подвод. Однажды Анжелика вместе с сестрами вышла на монастырское кладбище и замерла. Ряды солдатских могил тянулись до самого горизонта.
Она вернулась в госпиталь и через силу улыбнулась Адриану, приоткрывшему глаза. Анжелика пообещала ему скоро вернуться, вышла во двор, сунула руку под уже вскрытое сиденье экипажа и вытянула оттуда отцовскую Библию. Девушка пролистала ее, нашла тот вексель, который сейчас считала самым важным, и аккуратно выдрала его.
Карл Вильгельм Фердинанд, герцог Брауншвейгский был удовлетворен. Если не считать странного, так никем и не объясненного освобождения сорока двух тысяч солдат противника, все шло идеально. Основные рейнские города были очищены от французов. 13 октября Вурзмер взял приступом Вейсенбургскую линию. Пару дней назад доблестные прусские воины под личным командованием герцога одержали блистательную победу при Кайзерслаутерне. Путь на Париж был свободен.
Да, шла затяжная битва за Дюнкерк, но это была головная боль для англичан. Главное состояло в том, что республиканские войска сейчас были рассредоточены по всей Франции — в Лионе и Тулоне, в Жиронде и Вандее, в Бретани, Нормандии и еще добром десятке только что замиренных мятежных провинций. Конвент никоим образом не успевал стянуть их на защиту столицы до подхода прусских войск. Герцог мог взять Париж одним броском, практически без боя.
Ситуация была тем более благоприятной, что крестьяне люто ненавидели новый режим, посылавший людей на гильотину даже за саму идею уравнительного раздела аристократических земель. Фиксированные цены, нравившиеся городскому плебсу, категорически не устраивали крестьян. Стоит герцогу поставить во главе своих полков французских эмигрантов, и к армии в считаные недели присоединятся многие тысячи противников революции.
Вдобавок французам было нечем воевать. Да, они судорожно, всеми силами соскребали селитру со стен сортиров и амбаров, но что толку? За месяц, прошедший с начала этой работы, они успели удовлетворить от силы десятую часть потребностей своей армии.
Герцог, создавший манифест, знаменитый на весь мир, клятвенно обещал стереть Париж с лица земли, если хоть капля священной королевской крови обагрит землю. Якобинцы пролили эту кровь трижды — нагло, демонстративно. Теперь герцог собирался исполнить свое обещание, причем и даже не потому, что иначе якобинская зараза расползется и на соседние земли. Казнь австрийской принцессы Марии-Антуанетты был плевком в лицо крупнейшим правящим семьям Европы.
«Я их раздавлю!» — решил герцог, скрипнул зубами и принялся набрасывать призыв к войскам.
Через полчаса кропотливой работы ему сообщили, что приема добивается какая-то француженка.
«Ну вот, — подумал герцог. — Побежденные уже преклоняют передо мной колени!»
Но все вышло иначе.
— Я пришла предъявить права, — с порога объявила гостья и выложила перед ним вексель.
Герцог удивился, взял бумагу, поднес к глазам и замер.
— Бог мой!..
Эта бумага была составлена еще в те времена, когда его семья осваивала земли Нового Брауншвейга в Северной Америке. Ситуация стала сложной, и пришлось влезать в долги.
Герцог поднял взгляд.
— Кто вы?
— Предъявитель, — тихо произнесла девушка.
Карл Вильгельм Фердинанд усмехнулся. Это и так было ясно. Впрочем, бумага ничего иного и не требовала. В ней было написано «на предъявителя».
— Это я вижу, — так же тихо произнес он. — Кто вас послал?
Девушка молчала.
Герцог поджал губы и сделал вид, что рассматривает вексель. Было ясно, что эта особа — лишь посыльная. У него, конечно, хватило бы сил порвать вексель на ее глазах, а саму эту девицу отправить на потеху солдатам. Но он прекрасно знал, что финансовая элита никому не прощает таких вещей.
— Чего вы хотите? — хрипло спросил герцог.
— Прекращения войны.
Герцог вздохнул и откинулся на спинку кресла. Тот, кто послал девчонку, понимал, чего просит. Да, формально он мог потребовать и вдвое больше, включая заморские территории семьи, но главным вопросом дня была война. Если точнее, то его поход на Париж и обещание отомстить за пролитую королевскую кровь.
— Мое слово будет нарушено?
— Да, — подтвердила девушка. — И смерти прекратятся.
Герцог встал, прошел к окну и горестно усмехнулся. Он понимал, что никому не сумеет объяснить, почему остановился, когда цель так близка. Прекращению войны будут рады разве что солдаты.
Герцог резко развернулся и посмотрел девушке в глаза. Она была напугана, но готова стоять на своем. Тот, кто ее послал, умел подчинять людей.
— Хорошо, — кивнул он. — С этого момента война между мной и Францией закончена.
Адриан двигался в том же потоке, что и все, чрез муки к завершению пути, до тех пор, пока к нему не подошел пожилой священник.
— Ты умираешь, — сказал он.
— Рано, — возразил Адриан, хотя сам же знал, что вот-вот предстанет перед Господом.
— Она тебя любит, — сказал священник.
— А что я могу сделать? — через силу проронил Адриан.
Священник присел в его ногах.
— Вот все вы молодые так: философы, гурманы, хотите свободы, равенства, счастья, думаете, надели голубой мундир и все вам по силам.
Адриан молчал. Он не знал, что сказать.
Священник глянул куда-то поверх его головы, вздохнул, склонился над ним и спросил:
— Хочешь выжить?
Адриан не знал. Он слишком устал от этой бесконечной битвы со смертью. Священник покачал головой и поднялся.
— Здесь хозяйка — смерть. Хочешь жить, уйди отсюда, исповедуйся, прими пост и молись.
Адриан проводил священника долгим взглядом. Едва привезли новую партию раненых, он сполз на пол, встал на четвереньки и, слепо тычась лицом в черные пятки умирающих, двинулся к выходу между рядами ног. Молодой человек уперся лбом в дверь и вывалился наружу.
Здесь шел снег, воздух был свежим, а вечернее небо — черно-фиолетовым. Адриан отдышался, через силу поднялся на ноги и, шатаясь из стороны в сторону, двинулся по хрустящей траве, присыпанной снегом, к полуразрушенной часовне. Он с трудом преодолел три ступеньки и рухнул на утоптанный земляной пол.
— Молодец.
К нему подошли, оттащили подальше от порога, сунули под него старое, остро пахнущее сыростью одеяло.
— Сможешь сидеть, сиди. Не сможешь, ложись. Не думай о еде и воде, готовься очистить душу. Через час я приду.
Адриан просидел в часовне до вечера, затем еще день и еще. Снег падал ему на волосы сквозь дырявую кровлю, по телу пробегали огненные всполохи боли. Все время являлись мертвые и говорили о жизни, любви, утратах. На третий день, когда он получил первый стакан воды, Адриан уже знал, что выжил.
Охотник лучше агентуры Аббата знал, что надо делать, а потому не тратил время впустую. Он вытащил карту и мгновенно вычислил четыре военных госпиталя, в которых могли оказаться Адриан и Анжелика.
Охотник побывал в каждом и признал полное поражение. Найти Адриана среди раненых, одинаково желтых и распухших от горячки, в одном нижнем белье, оказалось невозможно. В каждом госпитале их было далеко за тысячу. Половина поступала без документов. Хоронили их каждый день — по восемь-девять человек из десяти.
Умер? Это казалось Охотнику более чем вероятным.
Он не сумел отыскать и никаких следов Анжелики Беро. В госпиталях было полно женщин, приехавших в поисках мужей. Многие оставались, чтобы помочь сестрам, однако ночевали они в окрестных деревнях. Охотник обыскал одно селение за другим и признал, что иголку в стоге сена найти куда проще.
Лишь прибыв с повинной к Аббату, он узнал, что каждый его шаг был верен. Ему просто не повезло.
— Она предъявила третий вексель, — глядя в стол перед собой, произнес Аббат. — Всего четыре дня назад. В Кайзерслаутерне.
Охотник замер. То, что Анжелика тянула с этим около месяца, означало, что все это время она ухаживала за Адрианом. Стало быть, они находились там, где он их и искал, — у границы с Пруссией.
— Не теряй времени, — хмуро произнес Аббат. — Ищи.
Когда Анжелика вернулась, она обнаружила Адриана в часовне. Он сидел на черном грязном одеяле, молитвенно сложив руки и строго глядя в пространство.
— Как ты? — Она коснулась спутанных светлых волос.
Он слабо улыбнулся.
— Выжил.
— Болит?
Адриан еле слышно вздохнул.
— Болит.
— Что-нибудь хочешь? Бульона? Вина?
— Рано.
Анжелика присела на это жуткое одеяло и прижалась щекой к его плечу.
— А чего ж ты хочешь?
— Я видел человека, — тихо произнес Адриан. — Там, у тюрьмы. Он тебя преследует еще с Испании.
Внутри у нее все оборвалось.
— С Испании?!
— Да. Значит, смена имени не помогла. Два векселя — это еще не все. Что им от тебя надо?
Анжелика вздохнула, сунула руку в дорожный узелок и вытащила отцовскую Библию.
— Вот.
Адриан взял ее, осторожно раскрыл, пролистал несколько «страниц», покрытых гербовыми знаками, вернулся в начало, еще раз просмотрел все и протянул ей книгу. Он был взволнован.
— Здесь не хватает трех бумаг. Я знаю, как ты истратила две. А где третья?
Анжелика виновато пожала плечами.
— Я остановила войну.
Адриан обнял ее за плечи, прижал к себе. Она чувствовала, что он все понимает. Просто увидеть такую бумагу, даже одну, означало выписать себе неотвратимый смертный приговор. А их здесь были десятки. Эти документы можно было выкинуть, отдать, потратить — это не меняло ничего. Хозяева бумаг искали ее в Испании и нашли даже здесь, за сотни лье от Бордо. Не помогли ни подлинные документы с новыми именами, ни переезды.
— Тебе надо уезжать, — произнес Адриан. — Порознь мы незаметнее.
Она не хотела покидать его.
— Куда?
— В Бордо. К Терезии Кабаррюс. Встреться с ее отцом. Он знает этих людей. Может, как-то удастся договориться.
— Не удастся, Адриан, — тихо возразила она. — Я уже столько потратила!.. Ты же знаешь, такие долги не прощают.