Фальшивый принц Нельсен Дженнифер

42

Джерон Артолиус Экберт III, принц Картии, был вторым сыном Экберта и Эрин, короля и королевы Картии. Все регенты сходились во мнении, что ему лучше было бы родиться девочкой. Принцессу можно было бы выдать замуж в Гелин в качестве средства для поддержания мира.

Да и сам юный принц не был образцовым королевским отпрыском. Он был меньшего роста, чем его брат, обладал даром создавать неприятности и отдавал предпочтение левой руке, хотя в картийской королевской семье это осуждалось.

Эрин холила и лелеяла младшего сына. Старший, Дариус, воспитывался как будущий король. С самого своего рождения он принадлежал своей стране, и его роль ему удавалась. Он был решителен, независим и невозмутим, по крайней мере со своей матерью. С Джерона спрос был меньше, и он всегда чуть больше принадлежал ей.

Эрин никогда не чувствовала себя уверенно в роли королевы Картии. Ей приходилось скрывать свою врожденную живость и страсть к приключениям, хотя помолвка и тайный роман с Экбертом были самым ярким приключением ее юности. Она не задумывалась о последствиях до тех пор, пока не было слишком поздно и она не влюбилась в него на всю жизнь.

Эрин в течение года разносила напитки в маленькой таверне в Пирте, отрабатывая долги своего отца после его серьезной болезни, полученной в море. Это была унизительная работа. До того времени ее семья занимала высокое положение, и она получила достаточное образование, чтобы понять, как низко они пали. Но Эрин терпеливо все сносила, и постепенно при ее участии таверна начала процветать.

Экберт заметил девушку однажды ночью, когда путешествовал со спутниками по Пирту. На следующую ночь он вернулся инкогнито, пораженный ее красотой, обаянием и верностью семье. На третью ночь Эрин узнала, кем на самом деле был Экберт. Он умолял ее сохранить его тайну, но так, чтобы они могли увидеться вновь.

К концу недели Экберт уплатил долги ее отца, дополнительно заплатив трактирщику за обещание никогда не вспоминать о прошлом Эрин. Он отвез Эрин в Дриллейд и сделал ее своей королевой.

Эрин и Экберт были очень счастливы в браке, хотя их взгляды на управление Картией разнились. Эрин видела врагов в тех, кого Экберт пытался умиротворить путем введения выгодных торговых пошлин или игнорирования явных нарушений договоров. Их старший сын, Дариус, должен был однажды ощутить на себе последствия боязни конфликтов, присущей Экберту. Джерону давалось значительно больше свободы для удовлетворения собственных желаний. И Эрин любила его за это.

Джерон был еще очень юн, когда стало ясно, что он скорее дитя своей матери, нежели отца. Тот пожар, что он устроил в тронном зале, не был злонамеренным. Он заключил пари с другом, дворцовым пажом, что гобелены горят. Он собирался в доказательство этого поджечь всего лишь уголок гобелена. Свыше трех веков истории, вытканной на гобеленах, погибло в пламени, прежде чем слуги смогли потушить пожар.

Простой люд любил историю о том, как Джерон в десять лет вызвал короля Менденвала на дуэль. Никто из них не знал, что Джерон случайно услышал, как соседний король обвинил королеву Эрин в том, что она не принадлежит к королевскому роду. Все только смеялись над тем, как десятилетний мальчик полез драться с королем. Король Менденвала в шутку принял вызов Джерона и, несомненно, преднамеренно уступал ему во время дуэли. Конечно, король легко победил в поединке, но Джерон утешал себя тем, что нанес королю неожиданный удар в бедро. И с тех пор он тренировался в фехтовании вдвое усерднее, чем прежде.

Джерон рос, и Экберта все больше злили и раздражали выходки сына. Вместо того чтобы принять благообразный вид королевского отпрыска, младший сын продолжал бунтовать. По ночам он вылезал из окна своей спальни так часто, как позволяла погода, а то и в тех случаях, когда погода тому препятствовала. Высота не страшила Джерона, даже после того как он упал с высоты более трех метров, и его жизнь спас лишь акретерий на фронтоне. Он научился лазать по камням наружных стен замка, цепляясь за выступы голыми руками и ногами. Немногие знали об этом, потому что единственным, кто когда-либо ловил принца Джерона, был его старший брат. Джерон не понимал, почему Дариус так часто скрывал его проступки. Может, потому, что Дариус однажды должен был стать королем и надеялся, что Джерон, в свою очередь, будет ему помогать? Или потому, что Дариус хотел оградить своего отца от слухов, которые могли распространиться по Картии и за ее пределами, слухов о том, что король не может контролировать даже собственного сына, не говоря уже о государстве. Джерону никогда не приходило в голову, что Дариус просто любил его. Но и Дариусу в конечном итоге не удалось его защитить.

На самом деле Джерон никогда не понимал, что члены семьи — за исключением матери — его по-настоящему любят. До тех пор, пока не было уже слишком поздно, потому что все они были мертвы.

Незадолго до его одиннадцатого дня рождения родители позвали Джерона на семейный совет. Гелин и Авения теснили границы Картии, угрожая войной. Регенты были озабочены, угрожая свергнуть Экберта в случае, если он не сможет отразить нападки врагов. Джерон мог стать средством отвлечь их внимание. Экберт нашел школу на севере провинции Баймар, в которую решил поместить Джерона. Там он должен был получить превосходное образование и обучиться поведению, достойному принца.

Джерон яростно протестовал. Он поклялся отцу, что, если тот отправит его в Баймар, он сбежит и никогда уже не вернется. Экберт возражал, что если Джерон не согласится, это будет концом Картии. Король должен был доказать своей стране и врагам у ее границ, что умеет быть решительным. Он должен был отправить своего младшего сына к границе и остановить противостояние.

Эрин умоляла Джерона принять решение короля. Сделать это ради Картии. Сделать это ради нее.

— Хорошо, мама, — сказал Джерон. — Я оставлю тебя ради тебя самой. Но ты больше никогда меня не увидишь.

Он не хотел этого говорить. Он был зол и сам испугался, когда угроза слетела с его губ. Ему было больно, и сам он не мог объяснить, почему так сказал. Враги подступали к границам Картии не по его вине. Это случилось потому, что отец слишком долго не обращал на них внимания. Может, картийцы и смеялись над выходками принца, но они встали бы на защиту своего короля, если бы он позвал их.

Джерон уехал на следующий день, без лишнего шума. Не было ни прощального ужина, ни большой свиты, провожавшей его в порт. Только несколько офицеров должны были сопровождать его в Авению, а потом — по Эранболскому морю — в Баймар.

Едва ступив на борт корабля, Джерон начал жаловаться на морскую болезнь, хотя корабль еще не вышел из порта. Ему было предложено успокоительное и рекомендован отдых внизу, в каюте.

Джерон не принял лекарство и не без труда выбрался из каюты через маленький иллюминатор. Он был миниатюрнее большинства десятилетних мальчиков, и после того как ему удалось протиснуть плечи, остальное было несложно. Никто не знал, что Джерон бежал, когда корабль отчалил. А в тот же день корабль атаковали пираты.

Когда в Картии стало известно о нападении пиратов, начались поиски выживших. Не нашли никого: все, кто был на корабле, погибли в сражении с пиратами или утонули. Так как тело Джерона не было обнаружено, его поиски были продолжены в Авении и Картии. Долгое время все были уверены, что он пошел ко дну вместе с теми, кто оставался на корабле.

Оказавшись в безопасности на суше, Джерон быстро понял, что обладает всеми необходимыми навыками, чтобы жить среди авенийцев. Он хорошо перенимал акценты и неплохо знал культуру разных стран, чтобы иностранцы приняли его за своего. Он воровал монеты из карманов и подрабатывал где мог.

Все же ему пришлось и голодать, и спать, свернувшись калачиком, под открытым небом, надеясь, что его не заметят орудующие по ночам на улицах бандиты.

Первым Джерона нашел Дариус. Джерон бросил монету в ящик для пожертвований в церкви. Священник узнал юного принца и сообщил об этом Дариусу, который, как было известно, занимался поисками брата где-то неподалеку. Чтобы задержать Джерона, священник предложил ему еды, добавив, что если вымоет церковные ступени, сможет остаться на ночь. Дариус приехал рано утром, один. Во время краткого завтрака с Джероном Дариус рассказал, как страдают родители, потерявшие сына.

Джерон разрыдался и сказал, что с радостью вернулся бы к родителям, если бы родители позволили ему приехать. Но Дариус велел оставаться в церкви, пока он спросит отца, что делать.

Дариус попрощался с Джероном, поблагодарил священника за труды и сообщил ему, что, к сожалению, этот мальчик — не пропавший принц Картии, которого он ищет. Однако он выразил сочувствие мальчику и заплатил священнику за то, чтобы тот продолжал присматривать за ним еще неделю.

А через неделю Джерон начал наконец понимать свою роль в будущем Картии.

43

В конце недели в церковь пришел какой-то человек, пожелавший встретиться с Джероном. Если бы кто-нибудь о нем спросил, священник ответил бы, что не знает, кто этот мальчик, но никто не спрашивал. Было лишь известно, что мальчик, живущий при церкви, сирота.

Джерон немедленно узнал отца, несмотря на его старания изменить внешность. Они не бросились обнимать друг друга. Отцу это было несвойственно. Но в его глазах стояли слезы, и в первый раз в жизни Джерон увидел в нем не короля, а человека.

Они сели на церковную скамью, немногие посетители церкви не обратили на них внимания. Обоим было неловко, хотя они сидели рядом, отец и сын, — казалось, их разделяли километры.

— В твоем возрасте я хотел стать музыкантом, — сказал Экберт. Это была слабая попытка наладить связь с сыном, но это было все, что он мог сказать. — Ты знал об этом?

Джерон кивнул. Мать рассказывала ему, пусть не все, но очень многое. А когда он был маленьким, отец научил его играть на своих любимых инструментах, хотя и предупредил никогда не делать этого, если рядом слуги. Отец считал, что королевской особе такое занятие не пристало.

Экберт улыбнулся, вспоминая о собственном детстве.

— Мне нравилось играть на флейте, и хотя я понимал, что получается не очень хорошо, мне все равно было весело. Помнишь, я учил тебя, когда ты был маленьким? Ты выучил, кажется, пару мелодий.

— Я помню одну, — прошептал Джерон, — мамину любимую.

Экберт скрестил руки на груди и прислонился к спинке церковной скамьи.

— Мой отец, твой дедушка, не выносил скрипов и визгов моей флейты и запрещал мне играть. Он говорил, что музыка — бесполезное занятие для будущего короля и пустая трата времени. Тогда я не понимал этого, но он был прав.

Джерон слушал молча. Сложно было представить, что отец когда-то был мальчиком и что у него были желания, не связанные с делами государства.

— Мы с тобой не такие разные, как тебе кажется, Джерон. Большую часть своего детства я мечтал быть кем угодно, только не наследным принцем.

— Я не наследный принц, — напомнил ему Джерон. — Я просто принц. Дариус взойдет на трон.

— Так и будет. Однажды он станет хорошим королем. Но что будет с тобой? Чего ты хочешь от жизни? Тебе, похоже, не подходит роль принца.

Отец хотел сказать, что Джерону доступны и другие возможности, в том числе за пределами королевского замка. Джерон же решил, что отец считает его недостойным титула, и лишь пожал плечами в ответ.

— Как ты жил все эти дни в роли простого человека? — спросил Экберт.

— У меня получилось.

— Я знал, что у тебя получится. И знаю, что так будет и дальше.

Джерон вопросительно взглянул на отца. Что он имеет в виду?

Экберт вздохнул.

— И все же это будет непростой урок. Если ты не Джерон, ты никто в этом мире. Никто не позаботится о тебе, если ты голоден, если замерз, если лежишь избитый на улице. Я сделаю для тебя все что смогу, и прошу прощения, что не могу сделать больше.

— Я хочу домой, — тихо сказал Джерон. Ему было сложно признать это, но хорошим он был принцем или нет, он не мог перестать быть принцем. Мать, вероятно, хочет, чтобы он вернулся, может быть, Дариус тоже. Насчет отца он не был уверен.

— Ты не можешь вернуться, — серьезно сказал отец.

Джерон сжал зубы, как он делал всегда, чтобы сдержать злость.

— Это наказание за то, что я сбежал? Вы отказываетесь от меня?

— От тебя не отказываются, и это не наказание. Этого требует от тебя твоя страна.

Джерон закатил глаза. Отец не мог так просто сложить с себя вину.

— Значит, я должен стать обычным человеком? Называть тебя королем Экбертом или совсем забыть твое имя?

Отцу было больно это слышать. Но и Джерону было больно, и слова его были оправданы.

— Ты всегда будешь моим сыном, — ответил Экберт. — Но случай с пиратами изменил все. Все верят, что ты мертв, и я не могу с этим ничего поделать.

Несколько секунд они сидели молча. Наконец Джерон заговорил:

— Если я вернусь домой, ты должен будешь объявить Авении войну за то, что затоплен тот корабль?

Экберт тяжело вздохнул.

— Я должен буду, потому что ты сможешь подтвердить, что авенийские пираты напали на корабль с членом королевской семьи на борту. Если я начну войну с Авенией, Гелин наверняка присоединится к ней, и мы будем окружены врагами. Картия не выдержит этой войны.

— А если бы меня не нашли, не пришлось бы объявлять войну?

— Если ты не найдешься, я могу сказать, что не стану объявлять войну, пока не узнаю правду о твоей смерти.

— И мы оба знаем, что должно случиться, — спокойно сказал Джерон. Он обдумал эту возможность, но все еще надеялся, что этого не случится. — А как же мама и Дариус?

— Дариус… скучает по тебе. Но он знает, что мы должны идти на жертвы ради Картии. Твоя мать не знает, что ты нашелся. Конечно же она захочет, чтобы ты вернулся, но она представления не имеет о том, что нас окружают враги, зато мне это слишком хорошо известно.

— Враги всегда угрожали нашим границам?

— Да, но не всегда одновременно. С тех пор как ты пропал, они отступили. Королевский этикет требует сочувствия твоей гибели. Но не все так просто. В самой Картии у меня тоже есть враги, в моем замке. Регенты, которые жаждут занять мой трон. Если я объявлю войну из мести за тебя, они меня не поддержат. И я боюсь их.

— Думаешь, они опасны?

Экберт попытался улыбнуться.

— Регенты всегда представляют угрозу королю. Но у меня есть Дариус. Если они доберутся до меня, королевский род должен продолжиться, иначе Картия погубит себя в гражданской войне. Это долг Дариуса, Джерон. А ты понимаешь, каков твой долг?

Джерон понимал его даже слишком хорошо для десятилетнего мальчика.

— Остаться пропавшим без вести. Не возвращаться.

— Ты понимаешь, что не должен раскрывать никому, кто ты на самом деле? Ты должен измениться во всем, в чем можешь. Осветлить волосы краской, отрастить их так, чтобы изменилась форма лица. Мне сказали, что ты начал говорить с авенийским акцентом. Это хорошо.

— Я могу стать левшой, — предложил Джерон. — У меня всегда лучше получалось все делать левой.

— И забудь то, чему ты учился в замке. Знания, умения, культура. В Карчаре есть приют, недалеко отсюда. Его содержит женщина с хорошей репутацией, миссис Табелди. Ты должен понять, я не могу заплатить ей за заботу о тебе. Ты придешь туда как сирота, без всяких преимуществ перед другими детьми. Первые несколько лет будет трудно, но потом ты повзрослеешь и сможешь жить сам по себе.

Из глаз Джерона хлынули слезы, но он быстро смахнул их. Он не позволит отцу видеть свою боль.

Если Экберт и заметил горе сына, он не подал виду. Он протянул Джерону пригоршню серебряных монет.

— Подумай об истории, которую расскажешь о себе в приюте. Скажи, что украл эти деньги, или придумай что хочешь, но тебе придется заплатить, чтобы поселиться там.

— Я могу притвориться, что заболел, когда деньги кончатся, — сказал Джерон. — Могу сделать так, чтобы она мне поверила.

Экберт улыбнулся.

— Ты часто проделывал этот фокус со своими учителями. По иронии судьбы теперь этот фокус может спасти тебе жизнь. Есть вероятность, что миссис Табелди захочет продать тебя кому-нибудь в услужение, но едва ли у нее найдутся на тебя покупатели.

— Да, — согласился Джерон. — Со мной слишком трудно, чтобы я мог кому-нибудь понадобиться.

— Точно, — сказал отец. Вероятно, он не понял до конца того смысла, что вложил в эти слова Джерон, и от этого было еще больнее.

Экберт отвязал от пояса небольшую сумку и отдал Джерону.

— Это подарок, лучшее из того, что я могу тебе предложить. Там же письмо с инструкцией, как это использовать.

Джерон заглянул в сумку и снова закрыл ее. Для него это ничего не значило.

Когда Экберт собрался уходить, Джерон положил свою руку на руку отца и прошептал:

— Останься еще ненадолго.

— Если останусь, у священника возникнут подозрения, — сказал Экберт.

— Значит, все это правда? — У Джерона упало сердце, хотя он не мог сказать, отчего — от печали или из страха за свое будущее. — Когда ты уйдешь, я больше не буду принцем Джероном. И стану обычным человеком. Сиротой.

— В своем сердце ты всегда будешь принцем, — мягко сказал Экберт. — Может прийти время, когда тебе снова надо будет стать Джероном — ради своей страны. Ты сам поймешь, когда это случится.

— Я теперь совсем один?

Экберт покачал головой.

— Я буду приходить в последний день каждого месяца в церковь возле приюта миссис Табелди. Если ты захочешь меня видеть, я буду там.

И он ушел.

С этой минуты я стал Сейджем из Авении. Нищим сыном музыканта и судомойки, который мало что знал о короле и королеве Картии, а хотел знать еще меньше.

Один в целом мире.

44

Карета подскочила, наехав на камень, и я ударился головой о стенку. Коннер, сидевший напротив, смотрел на меня с неприязнью. Я знал, что он ненавидит себя за то, что выбрал меня принцем. Но Тобиас, спавший справа от меня, оказался провальной кандидатурой, а Роден, сидевший слева, не смог бы убедить регентов.

Имоджен сидела рядом с Коннером. Она смотрела прямо перед собой, делая вид, что вообще ничего не видит вокруг. Мотт сидел справа от Коннера и слегка кивал мне, когда я смотрел на него.

Не было смысла дальше лгать Мотту Тогда, у реки, он не спросил, принц ли я. Он знал это. И по моей реакции понял, что прав. Несомненно, у него было ко мне множество вопросов, и я сам хотел бы многое ему рассказать, просто для того, чтобы хоть с кем-то поговорить открыто. Но Коннер спешил с отправлением, и времени не было. Я лишь попросил Мотта сохранить мою тайну. Судя по выражению лица Коннера, он ее сохранил.

Я откинулся назад и снова закрыл глаза, не для того, чтобы спать, а чтобы побыть одному со своими мыслями. После четырех лет притворства, после полного перевоплощения в Сейджа, мог ли я убедительно изобразить Джерона?

Уроки Коннера на самом деле оказались полезны. Я забыл имена нескольких высокопоставленных придворных и даже кое-кого из своих предков, которых принц обязан знать. Мальчиком я обучался и фехтованию, и верховой езде, все это было для меня так же естественно, как дышать. И хотя в приюте я при каждом удобном случае тренировался, за четыре года я утратил многие из своих умений, и хорошо было теперь восстановить их.

Хоть я и притворялся спящим, я не мог не улыбнуться, вспоминая гнев Крегана, когда я спровоцировал его дать мне необъезженную лошадь. Кобыла, которую он привел мне с конюшни, и в самом деле была для меня сложновата, и я едва смог удержать ее, чтобы украсть меч, пока остальные отвлеклись на погоню.

Все остальное было пустой тратой времени. Естественно, я читал намного лучше, чем хотел показать, но не собирался в этом признаваться, чтобы себя не выдать. Надо бы когда-нибудь извиниться перед Тобиасом за эту ложь. Он прятал бы свои бумаги получше, если бы знал, что я прочел их все до единого слова, по ночам, пока он спал. Конечно, у меня спина все еще болела от его пореза, и его проступок был куда серьезнее. Но я простил бы его в обмен на его прощение.

Мне было за что просить прощения. И я боялся не получить и половины из того, о чем собирался попросить.

Я не получил бы прощения Имоджен, которая доверила мне величайший секрет своей жизни — то, что она может говорить. Я ведь не доверил ей ничего.

Не простила бы меня и Амаринда, которая с болью в сердце просила сказать ей правду, жив ли Дариус, принц, с которым она была помолвлена. Или о том, выжил ли его младший брат, за которого ей придется выйти замуж, если окажется, что Дариус мертв.

И также не получил бы я прощения от своей матери, которая умерла в уверенности, что я давно погиб от рук авенийских пиратов. И отец — отец тоже не простил бы меня.

Почти все эти четыре года я винил его в том, что он не позволил мне вернуться домой. Конечно, я безропотно принял его просьбу, но откуда мне было знать тогда, как трудны будут эти годы? Он лучше понимал, что мне предстоит, и все же предпочел мир в своей стране счастью сына. Может, он и прав, — я все еще не мог ответить на этот вопрос. Но это не уменьшало моего унижения за то, что они отправили меня в Баймар. Как и моей злости на отца, который, встретившись со мной в церкви, уже знал, что не позволит мне вернуться.

Каждый месяц я приходил в церковь возле приюта, чтобы увидеть отца. Но никогда не показывался ему. И с тех пор мы ни разу с ним не говорили.