Мужчина, который забыл свою жену О`Фаррелл Джон

– Мне правда очень жаль, Воган, – повторила Мэдди, но я словно окоченел.

Я горевал о том, чего так и не обрел. Он ушел, а я так и не успел с ним толком познакомиться. Воспоминания, связанные с ним, все еще не вернулись. Наверное, это ужасно эгоистично. Я ведь должен автоматически полюбить собственного отца, с первой встречи, и сейчас горевать, как любой другой ребенок, оплакивающий умершего родителя?

– Господи, какое горе…

Мы с Мэдди молча смотрели друг на друга. А потом она протянула руки обнять меня, и я откликнулся на приглашение. Я совсем запутался в собственных чувствах. Не успев узнать отца ближе, я потерял его. И злился, что дурацкие поврежденные мозги лишили меня возможности стать настоящим сыном. Но вместе с тем женщина, которую я потерял, обнимает меня, и это чудесно. Я осторожно обнял ее в ответ. Это ведь неправильно, что мне так хорошо?

«Наверняка он хотел бы именно этого», – утешил я себя.

Глава 19

Трогательно и самоотверженно. Одного того, что Мэдди сумела отодвинуть свою боль, чтобы утешить бывшего противника, было достаточно, чтобы восстановить веру в человечество. Крошечным пятнышком на нежном фоне этой сцены – чавканье портье, который, дожевывая кебаб, проговорил:

– Нет потрахаться здесь. Платить за комнат. Презерватив – три фунта поверху.

Мадлен не воспользовалась любезным предложением хозяина. Вместо этого она сама предложила мне переночевать дома, в гостевой комнате, чтобы не просыпаться в одиночестве и повидаться с детьми утром.

Мы с Мэдди сидели в гостиной, которую, как я теперь помнил, обустраивали и украшали долгие годы, пили вино и говорили о моем папе. Она рассказала, как мы все вместе отдыхали в Корнуолле, как невероятно терпелив он был с детьми. И никаких споров и раздоров. Глядя, как она сидит напротив, подобрав под себя ноги, я не понимал, как вообще мог когда-то не любить ее. Выбрав момент, я отлучился в туалет и по пути, заметив на стене семейные фотографии, пережил еще одно воспоминание. Теперь я ежедневно что-нибудь вспоминал, и на этот раз – поездку в центр Лондона с детьми, они тогда были примерно того же возраста, что на фотографиях.

Музей мадам Тюссо. В те времена, должно быть, визит туда считался грандиозным семейным развлечением. Но наши дети не считали блуждание по залам, забитым людьми и восковыми копиями экс-знаменитостей, потрясающе увлекательным. Британская Королевская Семья не шла ни в какое сравнение с удовольствием прокатиться на «Немезисе» в парке Алтон Тауэре [12] . Разочарование и раздражение постепенно нарастали, и примерно через час мы готовы были уже возвращаться домой, как вдруг в глазах моей жены блеснул озорной огонек. Знакомое выражение лица – в прошлый раз я видел его, когда дама в косметическом отделе универмага предложила попробовать кокосовый крем и, слегка придурковато улыбаясь, Мэдди послушно принялась его жевать. Группа туристов покинула зал, мы остались одни, и Мэдди вдруг перешагнула через веревку ограждения, ступила на свободный пьедестал и замерла в вычурной позе. Лицо ее приняло величественное, истинно королевское выражение, взгляд был устремлен куда-то вдаль.

Маленькие Дилли и Джейми пришли в восторг от ее шалости, но тут в зал вошли иностранцы и встали рядом со мной, внимательно разглядывая мнимую восковую фигуру.

– Пап, а кто это? – многозначительно осведомилась Дилли, явно рассчитывая рассмешить маму.

– О, ты ее прекрасно знаешь, дорогая. Это принцесса Рита. Из «Лейксайд» в Турроке [13] .

Выражение лица Мадлен не изменилось ни на йоту, хотя я знал, что внутри она уже хихикает.

– Простите, а какое отношение она имеет к королеве? – поинтересовалась американка, внимательно изучая скульптуру.

– Принцесса Рита? О, она имеет отношение не к самой королеве. Рита – незаконнорожденное дитя герцога Эдинбургского и, э-э, Элеанор Ригби, – пояснил я, и Джейми сдавленно закашлялся.

– Элеанор Ригби? Как в песне «Битлз»?

– Точно. Именно поэтому она и стоит в отдалении – герцог не захотел расстаться с королевой ради нее. Не смог платить алименты.

– Надо же, ничего не знала об этом – как интересно! Благодарю вас.

Они уже уходили, когда их дочь пронзительно взвизгнула.

–  Папа! Папа! Принцесса Рита мне подмигнула!

– Успокойся, дорогая, – тебе показалось.

Мэдди сунула винные бокалы в посудомоечную машину и погасила в кухне свет.

– Когда ты перестала делать глупости? – спросил я.

– Глупости?

– Ну да – изображать статую в Музее мадам Тюссо, делать объявления в поезде. Мы вечно смеялись над твоими безрассудными выходками, но потом они отчего-то иссякли.

Я лежал в темной гостевой комнате, размышляя над словами Мэдди, и вспоминал, как в последний раз видел отца, еще цеплявшегося за жизнь, но уже превратившегося в тень человека с фотографий. Неужели вот так и умирают люди? Постепенно? Да, его жизнь закончилась сегодня, но папа медленно умирал несколько месяцев. Дух Мадлен начал угасать с тех пор, как наш брак дал трещину; с каждой обидой и разочарованием в каждом из нас умирала какая-то часть.

Нежный сладковатый запах бывшей детской Дилли и Джейми словно вернул меня в те времена, когда дети были совсем крошками. Светящиеся звездочки сияли с потолка, куда их много лет назад прилепил молодой счастливый отец. Я любовался рукотворными созвездиями и думал, сколько же лет потребовалось, чтобы свет этих звезд достиг меня сегодняшнего; казалось, прошли века между тем, как я прикреплял их для своего новорожденного сына, и нынешней одинокой ночью, когда под их слегка померкшим сиянием я ночую в комнате для гостей в своем собственном доме.

Мэдди пришла в восторг, увидев, что я придумал для малыша, а я гордо демонстрировал еще и маленький месяц, и крошечный космический корабль. Потом мы вместе смеялись, когда я сознался, что сначала хотел воспроизвести знаменитые созвездия, но запутался и просто налепил звездочки как попало. «Вон там звезды изображают Большую Медведицу. Только не созвездие, а паб на Вордсворт-роуд».

А несколько лет спустя Дилли была совершенно очарована, когда однажды зимним вечером я показал ей настоящие звезды, а потом мы валялись на кровати в темноте, шептались и тыкали пальцами в волшебные огоньки на потолке.

Настоящий эмоциональный гейзер вскипал в душе. Горло сжалось, глаза сами собой наполнились слезами. Сколько всего потеряно, сколько чудных моментов утрачено навеки. Я представил старика, которого видел только на больничной койке, его помутневший взгляд, морщинистую шею. Вспомнил, как Дилли и Джейми приходили к нему и как обнимали на прощанье, понимая, что дедушка скоро умрет.

Утром я долго и крепко обнимал дочь, пока она оплакивала своего дедушку. Все эмоции Дилли можно в прямом смысле слова прочесть на ее рукаве – достаточно посмотреть на количество соплей, которые она вытирала своим кардиганом. Ее брат, напротив, изображал юного стоика, но тоже разревелся, когда я попросил его обнять папу. Мэдди не смогла сдержаться, видя, как мы с детьми стоим, обнявшись, в большой кухне, где они когда-то учились ползать, потом ходить, говорить, читать и вот сейчас – горевать. К группе обнимающихся присоединился и взволнованный пес. Подпрыгнув, он обхватил передними лапами мою ногу и принялся тереться об нее.

– Как это мудро с твоей стороны, Вуди, – пробормотал я, чуть отодвигаясь от детей. – Ты догадался, что именно сейчас папе больше всего не хватает, чтобы золотистый ретривер само-удовлетворялся посредством его ноги. (Плач мгновенно сменился смехом.) Может, тебе заглянуть на похороны и проделать то же самое с кем-нибудь из дедушкиных сослуживцев?

Дети плавно перешли от печали по деду к поеданию хлопьев перед телевизором, а мы с Мэдди занялись уборкой кухни. Удивительно, но в любых обстоятельствах находится место будничной работе. На телефон Мэдди пришло сообщение с демонстративно забавной мелодией – ну ясно, это что-то трагическое.

– А… угу…

– Что там?

– Да так, неважно…

– Ральф?

– Да, но… он просто говорит, что сочувствует тебе.

– Угу.

– Говорит, несколько лет назад он тоже потерял отца, так что понимает, каково тебе сейчас.

– Очень сомневаюсь.

– Прости, мне не следовало о нем упоминать.

Я молча протирал стол, разве только чуточку энергично.

– Все в порядке, я не рассчитываю, что он тебе понравится.

– Отчего же, он славный, – пробурчал я.

– Я правда не против, чтобы вы с ним спорили.

– Ладно. Я просто подумал, что он не слишком «самостоятельный», вот и все.

– Не слишком «самостоятельный»? О чем это ты?

– Он столкнулся с человеком, который первым понимает проблему.

Мэдди умолкла, озадаченная, потом ее осенило и она весело рассмеялась.

– Это потому, что он указал тебе на трудности со строительством грандиозной плотины? Он не слишком «самостоятелен», поскольку полагает, что Италии, Израилю, Франции, России и всем остальным трудно будет договориться относительно проекта Вогана?

– Россия тут ни при чем, – возразил я. – У них нет выхода к Средиземному морю.

– Возможно, после глобального потепления…

– Вот видишь, ты на моей стороне! Ты уже мыслишь масштабно. А Ральф просто из тех, кто всегда видит только плохое.

Не задумываясь, мы вместе принялись разгружать посудомойку: Мэдди расставляла бокалы, а я разбирал приборы – как всегда. Я прибрал остатки завтрака, инстинктивно сообразив, что овсянке место в собачьей миске, а чайным пакетикам – в компостном ведре. Мадлен вполне могла разозлиться на критику в адрес Ральфа, но, к моей досаде, ее это только повеселило. Однако, поскольку тема нового партнера уже возникла, я решил продемонстрировать немного смирения.

– Кстати, я отослал соглашение.

– Да, ты говорил. Чтоб мне провалиться! С каких это пор ты выковыриваешь мусор из раковины?

– Ну, я вспомнил, что ты сердилась, что я этого не делал, вот и стараюсь теперь, даже когда один. (Приятно, что она заметила.) Так Ральф переезжает? – Я мог и не спрашивать, но не удержался. – В смысле, ты уже выбрала время для этого?

– Не знаю, – тяжело вздохнула Мэдди. – Иногда думаю, насколько же проще быть лесбиянкой…

– В каком смысле? Надеюсь, Ральф не трансвестит?

– Да нет, дело в том… Неважно…

Я надеялся, что меня сочтут внимательным и участливым, хотя на самом деле меня сжигало любопытство.

– Слушай, ты можешь мне рассказать. Все-таки мы были женаты пятнадцать лет.

– Хорошо. Мы поссорились, всерьез. Он всю галерею забил жуткими абстракциями одной молодой художницы. Я уверена, он за ней ухлестывает.

– О, какой ужас! – возликовал в душе я.

– Может, мне вообще не следовало выходить замуж. Стала бы одной из тех старушек с семнадцатью кошками и предписанием от муниципалитета насчет дурного запаха из моей кухни.

Внутри я прыгал от радости, размахивая руками, но внешне сохранял самообладание, продолжая вычищать грязь из раковины – как и полагается современному домовитому мужчине.

– Воган, да ладно тебе, не нужно разбирать объедки для компоста и на выброс.

Мэдди велела детям одеваться сразу, как досмотрят «Друзей», но на этом канале они заканчивались позже, а я громко объявил, что ухожу Я поблагодарил ее за то, что позволила переночевать и я смог сам сообщить детям печальную новость, и добавил, как замечательно, когда есть с кем поговорить. Мэдди старалась не смотреть мне в глаза и все протирала стаканы. Ей было немножко неловко, что разоткровенничалась. Она решила, будто я должен уйти с твердой уверенностью, что нам обоим следует строить новую жизнь.

– Знаешь, что тебе нужно, Воган? Тебе нужна женщина.

Я уже надел пальто, но на этом месте так растерялся, что прямо в пальто принялся загружать уже чистую посуду в мойку.

– Хм… Боюсь, не сумею разобраться с эмоциональными проблемами. Разве только займусь дрессировкой кошек, которых ты со временем заведешь, и это меня успокоит.

– Не обязательно сразу Мисс Совершенство. Кто-нибудь, с кем можно просто перепихнуться, чтобы понять: на свете множество других женщин.

– Ты что, правда хочешь, чтобы я с кем-то перепихнулся?

– Ну, меня это больше не касается. Но, думаю, тебе пошло бы на пользу.

Хорошо, что она об этом заговорила, а то мне не терпелось поделиться своим секретом.

– Вообще-то была у меня одна женщина, из школы…

– Какая еще женщина?

– Сюзанна, учительница танцев, австралийка.

– Что? И она тебе нравится?

– Откровенно говоря, при дневном свете я бы так не сказал…

Мэдди перестала суетиться и внимательно посмотрела на меня.

– Но всего один раз. Как ты и сказала – только чтобы начать новую жизнь.

Глаза ее растерянно забегали.

– На прошлой неделе. Абсолютно одноразовый акт.

– Учительница танцев? Худющая, наверное?

– Ага, не в моем вкусе.

– Это ты о чем?

– Да ни о чем… Просто мне не нравится такой тип женщин, вот и все.

– Вот как… интересные новости. Я и не подозревала.

– Ну, я же не искал специально ничего такого. Сюзи просто случайно оказалась рядом.

– Ах, значит, «Сюзи»? Отлично. Так вот, с уборкой я закончу одна. Двое здесь не нужны.

И мы оба сделали вид, что не заметили, как она только что поцарапала лицо Кейт Миддлтон на кружке с «Королевской свадьбой».

В других культурах разработаны специальные традиции, чтобы справиться со смертью близких, включающие в себя недельный совместный траур: песни, танцы и религиозные церемонии. Западное общество постановило, что скорбящая семья более всего нуждается в огромной стопке бюрократических бумаг. На меня внезапно обрушилась куча юридических обязательств и организационных дел, которыми пришлось заниматься всю неделю. Я узнал, что являюсь душеприказчиком и, значит, обязан зарегистрировать смерть, организовать кремацию, выбрать музыку и подсчитать количество волованов и ломтиков моркови для закуски с хумусом.

Кого следует пригласить на похороны? Сначала я избрал тактику выписывания имен, не зачеркнутых жирной линией в записной книжке отца. И получил в ответ очаровательное письмо от «Джона Льюиса» с пояснением, что никакого «Джона Льюиса» не существует в реальности и что никто из универмага не сможет присутствовать на похоронах. Но они все равно выражают мне искренние соболезнования.

В итоге спустя две недели я стоял у входа в пригородный крематорий, 1960-х годов постройки, полностью готовый исполнить свой долг как самый близкий родственник усопшего и единственный сын Кита Вогана, КБ, коммодора ВВС. Тот факт, что к имени отца добавлены еще две загадочные буквы, удивил меня. Выяснилось, что за службу в Королевских ВВС мой отец был провозглашен «Кавалером ордена Бани». Эту древнюю почесть оказывают подданным еще со Средних веков, когда это не звучало настолько гомосексуально. К званию прилагалась небольшая медаль, которую я обнаружил в постыдно маленькой обувной коробке с личными вещами, переданной мне из дома престарелых. Эта коробка теперь лежала у меня под кроватью – на случай, если мне вдруг понадобится устав ВВС, самозаводящиеся часы или армейские запонки.

Я приплатил, чтобы меня подвезли до самого крематория, просто чтоб иметь возможность поговорить хоть с кем-нибудь. Предыдущая служба закончилась, и семейство выходило из часовни. Они явно неплохо провели время там внутри, поскольку сейчас смеялись, шутили и хлопали друг друга по спине. Смерть родственника, видимо, изрядно повеселила собравшихся.

Первыми из моих гостей явились две пожилые дамы из дома престарелых, где отец провел последние годы. Они внимательно осмотрели здание, будто подбирая местечко для собственной кремации, потом подчеркнуто уважительно пожали мне руку и прошли внутрь, дабы изучить механизм транспортировки гроба. Следом появился сравнительно молодой джентльмен в форме Королевских ВВС, он не задержался перекинуться словечком и решительно промаршировал мимо, даже не глянув в мою сторону Сердце мое радостно подпрыгнуло при виде Мэдди с детьми. Ребятишки, должно быть, переживали, как им правильно себя вести.

– Ты как, папочка? – прильнула ко мне Дилли.

– Все нормально.

Мэдди сказала, что мне не обязательно стоять у входа, и, дождавшись ее родителей, мы все вместе вошли в зал и заняли свои места.

– Что именно ты сказал детям, дорогой? – прошептала мать Мэдди.

– Я сказал, что их дедушка умер, мама.

– Ага, тогда мы все будем придерживаться этой версии, да?

Ведущий церемонии представлял собой нечто среднее между добросердечным приходским священником и скучающим парнем в желтом жилете, руководящим погрузкой машин на паром. Он пробормотал традиционные гимны, а потом выразительно прочел отрывок из Библии, умудрившись ни на йоту не изменить интонации на протяжении всего текста. У меня не было времени обсудить подробности процедуры, поэтому в сопроводительном письме обозначил, что мы хотели бы «обычную традиционную службу; я согласен с наиболее распространенной формой, которую вы обычно используете». Конечно, следовало проверить, что именно в нее входит. Задумайся я хоть чуть-чуть, сразу догадался бы, что этот формат предполагает речь ближайшего родственника.

После второго гимна мы сели. Я несколько отвлекся, пока ведущий бормотал следующую невразумительную молитву, но потом – готов поклясться, я своими ушами услышал, как викарий произнес:

– А теперь единственный сын Кита скажет несколько слов о своем отце.

Нет, правда – мне не послышалось? Он именно это сейчас сказал? Викарий отступил на шаг от кафедры, жестом предложил мне подняться и поделиться воспоминаниями о жизни отца, даже не подозревая, что у меня их нет. Я затравленно оглянулся – пожилые родственники и знакомые одобрительно кивали в ожидании предстоящей кульминации действия. Я встретился взглядом с Мэдди – она слегка запаниковала, но вытащить меня из этого затруднительного положения, конечно же, не могла.

– Итак, – с приклеенной улыбкой повторил мой мучитель, – мистер Воган, прошу вас…

– О нет, я… не могу. В смысле… – лепетал я, не вставая с места и почти физически ощущая волны нетерпения, исходившие от собравшихся.

Эти старики не сводили с меня глаз, и я понял, что моя речь – гвоздь их социального календаря. Они ведь практически не выбираются в люди; речь на похоронах друга – лучшее развлечение для них.

– Разумеется, это нелегко, – поддержал викарий.

«Не представляешь насколько», – подумал я. И, поскольку все ждали, а викарий не сделал попытки перейти к следующей части программы, я медленно поднялся и побрел к кафедре.

Собрание провожало меня взглядами, нимало не сочувственными. Я набрал полную грудь воздуха. Ноги подкашивались, и я изо всех сил вцепился в кафедру.

– Что я могу сказать о своем отце?

Долгая многозначительная пауза, которой я сумел выгадать пару секунд. Кто-то из отставных сослуживцев столь же многозначительно кивнул на этот риторический вопрос.

– Папа! Мой старый отец…

Хриплый кашель с последнего ряда.

– Сказать можно так много, что даже нет смысла пытаться сделать это за несколько минут… (Старушка из третьего ряда при этом замечании нахмурилась.) Но все же я попытаюсь. (Старушка успокоилась.) Он сделал замечательную карьеру в Королевских ВВС, дослужился до высокого звания коммодора и служил своей стране с такой преданностью, что стал КБ. Э-э, его направляли в разные части света, но он всегда хотел, чтобы семья была рядом. – Пора переходить к приукрашиванию действительности, и будем надеяться, что это истинная правда. – Потому что он всегда был отличным отцом и чудесным мужем для моей матери…

Одобрительные кивки в зале; похоже, я на верном пути. Даже если последняя деталь не точна, не думаю, что кто-нибудь осмелится сейчас спорить со мной. Не помню, бывал ли я на других похоронах, но убежден, перебранки здесь не в почете. Дилли смотрела на меня с восхищением.

– Но при этом он был и замечательным дедом. Помню, как мы всей семьей отдыхали в Корнуолле. – Я сдержанно улыбнулся, словно припоминая. – Он всегда был так терпелив с внуками. – Эту подробность тоже спокойно проглотили; публика страстно желала знать, в чем проявлялось данное качество. – Например, он всегда… был по-настоящему терпелив…

Опять кашель.

– Они с мамой изготавливали очень крепкое домашнее вино… (Несколько улыбок.) А еще он сделал карьеру в Королевских ВВС. – Кажется, это я уже говорил, и, кажется, на этом месте иссякли сведения, которыми я располагал. – У него были очень интересные запонки и старомодные часы.

Долгая пауза, во время которой я шумно вздохнул, пожал плечами и покачал головой, словно говоря: «Ну вот, собственно, и все». Капли пота стекали по спине, а руки тряслись. В панике я не мог придумать иного выхода, кроме самого простого, доступного мне. Сжав переносицу большим и указательным пальцами, я всхлипнул:

– И мне его будет всегда не хватать.

Прозвучало очень убедительно еще и потому, что я был красен от смущения и, закусив губу, тряс головой. Но, пытаясь принять драматическую позу, я вдруг понял, что и вправду тоскую по нему. Он всегда был так рад мне, и мир в его присутствии становился вовсе не таким уж страшным; он поднимал мне настроение именно тогда, когда я в этом нуждался. Мои чувства, должно быть, оказались гораздо откровеннее, чем я предполагал, потому что, поглядев из-под ладони, которой я сосредоточенно тер нахмуренную бровь, я заметил, как старушки, пришедшие на церемонию первыми, прижимают платочки к глазам. Пожилая пара, знавшая меня, видимо, с младенчества, утирала слезы. А прямо передо мной в первом ряду сидела Мэдди, и слезы струились по ее щекам. Только дети держали себя в руках, их явно смутило такое количество солидных взрослых людей, полностью утративших над собой контроль.

Вид плачущей Мэдди странным образом подстегнул меня.

– И еще кое-что о моем отце – он был очень высокого мнения о Мэдди, моей жене, – произнес я, глядя прямо на нее. И продолжил с легкостью и чувством, прежде не наблюдавшимися: – В последние месяцы в больнице ее визиты были для него настоящим праздником. Он постоянно рассказывал мне, какая она добрая и умная, словно пытался предотвратить опасность – потерять свою любимую невестку. Он не знал, что уже слишком поздно. Он очень тяжело болел, поэтому мы решили скрыть от него травмирующую правду, что его сын не смог сохранить брак, в отличие от него, хотя жизнь у отца была куда труднее.

В зале повисло молчание, окрашенное печалью от новости, что у сына Кита не сложился брак. Только муниципальный священник демонстративно посматривал на часы, явно беспокоясь о том, что график поступления гробов в печь может оказаться нарушен.

– Мэдди привела внуков попрощаться с дедушкой, и, думаю, все мы понимали, что это их последняя встреча. Дети вели себя совершенно по-взрослому, они были такие нежные и внимательные, и отец не хотел, чтобы такой пустяк, как его близкая кончина, огорчал их. «Как приятно видеть всех вас! – Я постарался изобразить его интонации. – Как мне повезло иметь такую чудесную семью!»

Собрание узнало знаменитый оптимизм Кита, и все заулыбались.

– «Как мне повезло! – сказал он нам, а тело его было опутано проводами и трубками. – Как мне повезло! – говорил он сквозь боль и страдания. – Как мне повезло прожить еще несколько дней!»

Я вошел в раж. Нашел нужную тему и принялся излагать ее с миссионерским рвением.

– И возможно, лучший способ почтить память моего отца – это принять его взгляд на мир и всякий раз, когда мы огорчаемся или жалеем себя, вспоминать Кита. «Мой рейс задерживается; как мне повезло, я могу заглянуть в книжную лавку, а потом спокойно выпить кофе и почитать!» Моя жена и дети теперь живут отдельно от меня. Но как мне повезло, что они у меня есть и я могу вспоминать прекрасные моменты, пережитые вместе, и впереди еще так много увлекательного, пока дети будут взрослеть…

Если верить пресловутому языку тела, викарий готов был прервать мою речь в любой момент. Еще несколько минут – и он нажмет кнопку, отправив гроб за траурную занавеску, независимо от того, закончу я или нет.

– Знаю, каждый сын, потерявший отца, думает так, но, поверьте, я предельно искренен, говоря, что мечтал бы оставаться рядом с ним подольше. Мне бы хотелось поближе познакомиться с ним. И теперь я стремлюсь каждую свободную минуту проводить со своей семьей, дорожить каждым мигом – хотя у меня не так много возможностей и у Мэдди появился другой мужчина.

– Не-а, – раздался голос Дилли. – Она его бросила.

Реплика прозвучала не слишком громко, дети сидели во втором ряду. Скорее размышление вслух, чем публичное заявление. Но я прекрасно расслышал, как и громкий шепот «Но это правда!» в ответ на замечание Джейми, что неприлично болтать во время церемонии. Итак, Мэдди и Ральф расстались. Мэдди прятала глаза, но откровенное удовольствие на лице ее матушки подтверждало информацию.

– Как мне повезло! – продолжал я, не уточняя, в чем именно. – Вот о чем я думаю. Как мне повезло! – И я сел на свое место, пытаясь сдержать блаженную улыбку.

Наконец-то я осознал терапевтический эффект похорон, ибо удивительный покой и безмятежность охватили меня. Мир оказался довольно симпатичным местом. «Я рад оказаться здесь сегодня», – думал я, пока гроб совершал свое краткое путешествие под песню «Карпентере». Хотя это и была папина любимая группа, я с некоторым опозданием сообразил, что песня «Мы только начинаем» – не лучший выбор для похоронной церемонии.

– Перестань подпевать, Воган, – прошептала сзади Мэдди.

Глава 20

– Мистер Воган, сэр, а почему вас не было в пятницу? Вы были в сумасшедшем доме, да?

– Вам делали лоботомию, сэр? Или примеряли смирительную рубашку?

– Хватит, Таника.

– Вас поместили в клинику, верно? А там правда стены и потолок обиты поролоном?

– Таника, Дин, вам обоим первое предупреждение. Будете продолжать хамить и отвлекаться от урока – и вам грозит удаление из класса, оставление после уроков и телефонный звонок родителям.

Я изучил официальные документы и надеялся, что мои трудные ученики узнают эти волшебные слова и немедленно изменят поведение.

– А мы ничего и не говорили. Вы, наверное, слышите голоса, сэр.

– Вы серийный убийца, сэр? Поедаете трупы своих жертв?

– Второе предупреждение, Таника!

– Но я не Таника. Вы опять все перепутали. Меня зовут Моника, сэр.

– Это твоя последняя выходка, Таника.

– А вот и нет, сэр, – правила изменили. И теперь нужно получить пять предупреждений, только потом все остальное. Вы, наверное, забыли, когда сошли с ума.

– Сэр, вы закапываете свои жертвы во внутреннем дворе? Вы этим и занимались в пятницу, хоронили труп?

– Если хотите знать, я действительно хоронил кое-кого.

Уже произнося эти слова, я понял, что совершаю ошибку, но гробовое молчание, установившееся в классе, требовало дальнейших объяснений.

– Вообще-то это была кремация. Я присутствовал на похоронах своего отца, удовлетворены? Он долго болел и во время каникул скончался, поэтому в пятницу меня заменял другой учитель, за что я приношу свои извинения.

После этого насмешки прекратились. Ученики, вероятно решив, что Ершик-Воган достаточно исстрадался из-за смерти отца, воздержались от дальнейших напоминаний о психической ненормальности своего наставника. Более того, они вдруг сосредоточились на уроке, отвечали на вопросы и даже записали домашнее задание. Возможно, следует объявлять о семейной трагедии в начале каждого урока? Впрочем, через пару недель рассказов о почивших двоюродных тетушках и прочих дальних родственниках эффект наверняка пойдет на убыль.

Ребята вышли из класса, но Таника задержалась.

– Я, э-э, мне очень жаль, я про вашего отца, сэр. Я вовсе не хотела нахамить или обидеть и все такое…

– Все в порядке, Таника. Вот только… перестань подкалывать меня с моим сумасшествием, а? Я так и не смог толком вспомнить своего отца, а теперь он умер, и у меня действительно есть проблемы с памятью, и иногда это очень тяжело.

Она промолчала, но не двинулась с места.

– Что-то еще?

– Сэр… мой отец умер…

Никогда прежде не видел, чтобы Таника сбрасывала маску наглой самоуверенности, но я чувствовал, что за вызывающим поведением она скрывает страх.

– Мне очень жаль, Таника. Это произошло недавно?

– Нет, мне было три года. Его застрелили.

– Застрелили! – воскликнул я, непрофессионально обнаруживая смятение.

– Это показывали в лондонских новостях. Говорили, что это преступление, связанное с наркотиками, но это неправда. Хотите посмотреть фотографию?

Она уже доставала снимок из пластиковой упаковки, где вместе с фотографией хранились ее проездной и школьная карточка. Фото помялось и выцвело, но сквозь мутную пленку видно было, как маленькая версия Таники стоит рядом с высоким мужчиной, улыбающимся в объектив.

– Очень симпатичный мужчина.

– Это не имело отношения к наркотикам.

– Я верю.

– Так сказали, чтобы всех успокоить.

Группа семиклассников, дожидающихся начала следующего урока, сунулась было в класс, но я прикрыл дверь.

– В каком смысле?

– Если люди видят фото убитого чернокожего, а потом в газетах пишут, что это «убийство на почве торговли наркотиками», все приличные белые граждане думают: «Ну, все в порядке, со мной такого не случится».

Я никогда не замечал у Таники способностей к аналитическому мышлению, но сейчас видел, что смерть отца волновала ее гораздо больше, чем падение немецкой марки.

– Да, потерять отца в три года гораздо тяжелее, чем в моем возрасте. Не представляю, что тебе пришлось пережить.

Теперь она смотрела мне прямо в глаза. Никакой тоски, никаких эмоций, но я понимал, откуда появилась жесткая броня, превратившая ее в главную задиру в классе.

– Таника, ты помнишь, что должна подготовить независимое историческое исследование для получения аттестата?

– Я собираюсь этим заняться – отстаньте уже!

– Почему бы тебе не взять за основу историю твоего отца?

– Как это?

– Совершенно не обязательно писать о событиях многовековой давности. Почему бы тебе не собрать всю информацию об убийстве отца – газетные заметки, интернет-новости, да что угодно, – а потом соотнести их с подлинной историей случившегося?

– А это можно?

– И то, что ты сказала, – ну о том, как искажаются факты, чтобы людям было спокойнее, – должно стать частью исследования. Ты абсолютно права – именно так переписывают историю.

Идея была рискованная, следовало, конечно, ее обдумать тщательнее, но Таника рискует завершить образование раньше положенного, если я не найду способа ее заинтересовать.

– Подумай об этом, – закончил я.

Она кивнула, затолкала фотографию на место и уже собралась уходить. Какой-то одиннадцатиклассник прижался ртом к стеклянной двери с обратной стороны и дышал, присасываясь, словно гигантский человекообразный слизняк.

– Сэр, другие учителя обычно поливают стекло всякими противными моющими жидкостями. Ну, если вы вдруг позабыли…