Демократизация Бернхаген Патрик

Первый переход к демократии

Отправной точкой изучения демократического транзита в Португалии должно являться осознание того, что в данной стране имели место две, а не одна режимная трансформация. Первая была вызвана государственным переворотом 25 апреля 1974 г., который осуществили офицеры среднего звена португальской армии, разделявшие левые идеи. Это привело к быстрому распаду авторитарного режима, который был установлен в конце 1920х годов Антониу Салазаром и во главе которого в конце 1960х – начале 1970х годов стоял Марселу Каэтану (оба лидера были в прошлом университетскими профессорами). В течение последующих полутора лет, однако, развитие событий, как казалось, шло не в сторону установления демократии; скорее, происходил переход к революционной диктатуре военной хунты крайне левого толка.

В этот период политические изменения сопровождались полномасштабной социально-экономической революцией, в ходе которой были изъяты значительные земельные угодья и проведена национализация промышленности. К моменту окончания этой революционной фазы изменений доля государства в основном капитале возросла с 18 до 46 % ВВП. Это также был период предельной политической и социальной нестабильности. На юге страны безземельные крестьяне самовольно захватили многие большие сельскохозяйственные поместья, распространенные в том регионе, и создали коллективные хозяйства часто под руководством представителей ленинистской Португальской коммунистической партии (ПКП; Partido Comunista Portugus) или групп еще более левого толка. На севере, напротив, большинство фермеров владели собственной землей, придерживались консервативных социальных, политических и экономических взглядов и выступали резко против революции. Политическое насилие и репрессии были обычным делом как на севере, так и на юге страны и, как правило, выражались в чистках, запугиваниях политических оппонентов и разрушении помещений, в которых располагались отделения противоборствующих партий. Лето 1975 г. охарактеризовалось жесткой поляризацией между революционерами левых взглядов на юге и крестьянами-консерваторами, мобилизовавшимися на севере. В этот период не было никакого движения по направлению к демократизации. Действительно, тогда количество политических заключенных увеличилось в 4–5 раз по сравнению с периодом власти Каэтану[894].

Второй переход к демократии

Вторая попытка перехода к демократии была предпринята 25 ноября 1975 г. в ходе государственного переворота во главе с высокопоставленными военными умеренного толка под руководством генерала Антониу Рамалью Эаниша. Необходимо отметить, что этот переворот не был контрпереворотом, организованным офицерами, придерживавшимися правых взглядов; в новом правительстве преобладали офицеры, которые желали сохранить «завоевания революции», а не обратить вспять отчуждение сельскохозяйственной и промышленной собственности, вернув ее прежним владельцам. Тем не менее новое военное правительство быстро стабилизировало политическую обстановку, положило конец беспорядкам, сопровождавшим революцию, и заключило ряд соглашений (пактов) с лидерами гражданских партий, что позволило заложить основы будущей демократической системы. При том что этот шаг был решающим для создания общественного порядка и перехода к демократическому режиму, этот переворот может быть представлен в качестве процесса восстановления армейской системы подчинения, или того, что политолог Альфред Степан называет «военной субординацией», в отношении военной хунты, состоявшей в основном из полковников (подробнее см.:[895]). Ка и в случае с Грецией (см. далее), оказалось легче свергнуть авторитарный режим во главе с офицерами среднего звена (чья политическая власть над высокопоставленными военными остро оспаривалась), нежели авторитарные режимы в нескольких странах Латинской Америки, во главе которых стояли генералы, занимавшие высшие посты в вооруженных силах.

Как бы то ни было, и в странах Южного конуса Латинской Америки, и в Португалии «удаление военных» из политики оказалось достаточно сложным аспектом процесса демократизации. В течение первых семи лет после ноябрьского переворота 1975 г. военные продолжали выполнять роль опекунов (посредством Революционного совета, который обладал правом выносить решения о конституционности любых законов), что полностью противоречит нашему определению демократии (см. гл. 2 и 3 наст. изд.). Более того, положения конституции 1976 г., навязанные уходящим «Движением вооруженных сил», сделали некоторые области публичной политики недоступными для других политических акторов в попытке упрочить «завоевания революции»[896]. Соответственно переход к демократии не мог считаться полностью завершенным, до тех пор пока не были предприняты два важных шага: во-первых, конституционная реформа 1982 г., упразднившая Революционный совет, в котором доминировали военные, и, во-вторых, новый раунд конституционных реформ 1989 г., которые позволили демократически избранному правительству провести денационализацию собственности, конфискованной во время революции. Важно отметить, что этот финальный шаг совпал с полной консолидацией демократии в Португалии. После проведенных конституционных реформ все крупные партии, за исключением быстро приходившей в упадок и становившейся все более несоответствующей времени ПКП, приняли новый режим и все его основные институты в качестве легитимной основы для демократической борьбы.

Причины демократического транзита

Каким образом можно объяснить этот демократический транзит? Каковы были некоторые его последствия? Очевидно, что при ответе на эти вопросы необходимо различать революционную фазу и контрпереворот Эаниша 1975 г. Что касается революционного периода, то его последствия были разноплановыми, причем некоторые из них оказывают влияние и на современную португальскую политику. Наиболее значимым последствием является то, что основные партии в стране сегодня являются похожими в идеологическом отношении, и социально-структурная анкеровка партийной принадлежности граждан является очень слабой[897]. Эти особенности являются последствиями нарушения естественных процессов партийного развития в то время, когда происходила революция. Спустя почти пять десятилетий авторитарного правления только ПКП (существовавшая нелегально при Салазаре и Каэтану) была институционализирована и придерживалась четкой идеологии марксизма-ленинизма. Все прочие партии проходили через критические стадии институционального развития по мере разворачивания революции. Наиболее значимыми из них стали Социалистическая партия (СП; Partido Socialista) и консервативная Партия социал-демократического центра (ПСДЦ; Centro Democrtico Social), обе основанные в 1974 г., и правоцентристская Народно-демократическая партия (НДП; Partido Popular Democrtico), которая возникла на основе более либерального сегмента «Национального союза» (Unio Nacional) Салазара вследствие частичной либерализации режима при Каэтану.

Партийное развитие оказалось под воздействием нескольких аспектов революции. Первым аспектом стало отсутствие терпимости ко всем правым партиям. Находившаяся на первых стадиях своего развития Христианско-демократическая партия (ХДП; Partido de Democracia Crist) была запрещена военной хунтой, а другие партии сместили свои идеологии и общественные образы существенно левее, чем намеревались сделать их создатели или желали их избирательные клиентелы. В частности, и НДП, и ПСДЦ стали выдавать себя за партии существенно более левого толка, нежели это подтверждалось их последующими действиями. Как отмечал Ричард Робинсон[898], «НДП стремилась представлять себя как более левую, чтобы избежать маргинализации в Лиссабоне и в связи с этим сохраниться в качестве национального объединения, предоставлявшего убежище консерваторам». Соответственно эта партия оставалась в правительственной коалиции с СП и ПКП до середины июля 1975 г. Более примечательно то, что НДП подала заявку на вступление в Социалистический интернационал, которая была им отвергнута, так как Социалистический интернационал уже признал СП. В 1976 г. НДП сменила название на Социал-демократическую партию (СДП) даже несмотря на то что ее программа в дальнейшем была правоцентристской. Аналогично ПСДЦ приняла центристски-ориентированное и несколько социально-демократическое название, несмотря на то что она получала электоральную поддержку от многих представителей правого толка, бежавших из заморских колоний Португалии, и в дальнейшем заняла существенно более консервативные позиции. Кратко говоря, даже несмотря на то что португальский электорат является наиболее консервативным и религиозным из всех четырех южноевропейских стран, партийная система Португалии лишена христианско-демократической партии и первоначально в ней не было даже консервативной партии. Ко времени спада революционных волнений и принятия всеми этими партиями нынешних идеологий раскол португальской политики на левых и правых стал значительно менее выраженным. Долгосрочным последствием этого стало снижение барьеров между основной партией левой (СП) и правой (ПСДЦ) частей спектра, и португальские избиратели чаще и шире переходят границы, разделяющие эти партии, нежели избиратели в любой другой европейской стране.

Временные обстоятельства революции также привели к размыванию образа сторонника и связанной с расколом анкеровки поддержки СП. Несмотря на то что религиозный раскол в португальской политике на протяжении XIX и начале XX в. был очень глубоким, сегодня он практически не оказывает влияния на электоральное поведение. Частично это было вызвано сотрудничеством католической церкви с СП как главным оплотом против революционных беспорядков, вызываемых крайне левыми силами. Аналогичным образом сотрудничество СП с ПСДЦ еще более подорвало образ Социалистической партии как левой партии. Это сотрудничество заключалось не только во взаимодействии в рамках коалиционных правительств, но также оказывало влияние на развитие некоммунистических профсоюзов. В большинстве западноевропейских стран социалистические и коммунистические партии формировали собственные профсоюзы, которым отводилась роль «приводных ремней» для обеспечения электоральной поддержки со стороны рабочего класса. Гегемония коммунистического «Интерсиндикала», профсоюзной федерации, в которой доминировали представители ПКП, вкупе с опасением пролетарской революции привели к тому, что основные левоцентристская и правоцентристская партии – СП и ПСДЦ соответственно – совместно создали единый профсоюз. Таким образом, в обычных условиях важная институциональная связь между Социалистической партией и рабочим классом в случае Португалии является очень слабой.

Характеристика постреволюционных фаз португальского транзита представляется более сложной задачей. Как станет ясно при рассмотрении транзита в Испании, португальский транзит вряд ли является примером «пактированного» транзита. Тем не менее тесное сотрудничество между противоборствующими партиями и ведение переговоров для достижения ряда ключевых политических соглашений сыграли важную роль в становлении португальской демократии. Политолог Лоуренс Грэм[899] полагает, что португальский транзит – это продвижение вперед через ряд политических пактов, или «урегулирований элит» (elite settlements).

18.1. Консенсусно объединенные элиты и конвергенция элит

«Консенсусно объединенная элита» (согласно определению Джона Хигли) – это такая элита, которые объединена пересекающимися и взаимосвзанными сетями коммуникации, охватывающими все или большинство групп внутри элиты; ни одна из групп не является доминирующей; большинство групп внутри элиты имеет доступ к процессу принятия решений[900]. Когда данная структурная интеграция и ценностный консенсус поддерживают демократическую политическую систему, тогда консенсуальное единство становится ключевым элементом демократической консолидации. Как это достигается? Один способ – посредством «урегулирований элит», или достижения инклюзивных пактов, как описано выше. Другая траектория к консолидации демократии возможна посредством «конвергенции элит», при которой прежняя антисистемная партия или движение приходит к выводу, что в новых демократических условиях необходима прагматичная адаптация идеологии и норм поведения, чтобы достичь власти мирными демократическими средствами. Понимая, что большинство избирателей будут выступать против партии, которая сохраняет антисистемную ориентацию и радикальную идеологию, партия смягчает свои взгляды и полностью признает легитимность существующего демократического режима, его основные институты и нормы поведения.

Первое из этих соглашений было подписано в ходе революции 11 апреля 1975 г. Это соглашение между «Движением вооруженных сил» и основными партиями привело к установлению правила о недопущении смешения компетенций гражданской политики и военных. Второе соглашение было подписано 16 февраля 1976 г. В нем признавалось создание единственной национальной ассамблеи, состоящей из избранных демократическим путем представителей партий; подписанты брали на себя обязательство провести всеобщие прямые выборы президента. Также в соглашении был закреплен принцип ограничения сферы влияния военных рамками Революционного совета, избранные вооруженными силами члены которого имели право осуществлять конституционный надзор. Вероятно, наиболее важные соглашения были подписаны в начале 1980х годов.

Одно из них привело к пересмотру конституции в 1982 г. и упразднению Революционного совета, передавшего свои полномочия конституционного надзора новому гражданскому Конституционному трибуналу. В тот же год был принят закон о национальной обороне, который установил верховенство гражданской власти над военными. Наконец, в 1989 г. между всеми партиями, кроме ПКП, было достигнуто соглашение об отмене положений конституции, запрещавших приватизацию предприятий и собственности, национализированных в ходе революции. Как было указано выше, это завершило переход Португалии к демократии, поставив все сферы публичной политики под контроль подотчетных избирателям официальных лиц, в то время как устранение данных спорных положений конституции сняло все сомнения или прочие источники неполной лояльности режиму со стороны основных политических партий.

18.2. Ключевые положения

• Португалия осуществила два очень разных транзита: первый – от правого авторитарного режима к левому революционному хаосу и второй – к стабильной демократической системе.

• Этот сложный процесс изменений замедлил и усложнил завершение транзита и консолидацию демократии.

• Ряд «частичных пактов» способствовал успешному завершению этого процесса.

Второй демократический транзит в Южной Европе был осуществлен в наиболее короткие сроки, и также в наиболее короткие сроки был консолидирован возникший демократический режим. Частично это стало отражением слабости режима, созданного «полковниками» после совершенного ими переворота. Режим полковников в Греции также просуществовал меньше времени, чем другие авторитарные режимы Южной Европы, – семь лет (1967–1974 гг.) вместо почти 40–50 лет режимов Франко и Салазара/Каэтану соответственно. Греческий авторитарный режим также имел наиболее узкую и слабую базу поддержки и сталкивался с наиболее враждебным отношением граждан к себе (по сравнению с Португалией и Испанией). Этот режим был не только неиерархизированным военным режимом, установленным и возглавляемым младшими офицерами (которые угрожали многим вышестоящим в военной иерархии офицерам, что привело к отчуждению последних из-за чисток 1967–1968 гг.), но и опирался исключительно на сухопутные войска. Многие военные из ВМС и ВВС участвовали в неудачном контрперевороте в декабре 1967 г. Режим не пользовался поддержкой ни одной гражданской политической партии. Его призыв к единству перед лицом предполагаемой коммунистической угрозы не смог привлечь ни одного заметного гражданского политика или партию несмотря на сильный антикоммунизм, присущий исключающему (exclusionary) демократическому режиму (1945–1967 гг.). Он сталкивался с растущей оппозицией со стороны центристов и левых, особенно после жестокого подавления выступления студентов Афинского Политехнического университета в 1973 г. Действительно, после этих событий режим сместился еще больше вправо, что привело к дальнейшему росту отчуждения не только общества, но и даже высшего военного руководства.

Кипрский конфликт как «спусковой крючок» транзита

«Спусковым крючком» распада режима полковников стал масштабный международный кризис, возникший в связи с турецким вторжением на Кипр. После десятилетий напряженности и конфликта между греками-киприотами и турками-киприотами в июле 1974 г. турецкая армия вторглась на Кипр, быстро установив контроль над значительной частью территории острова. В ответ на это бригадный генерал Димитриос Иоаннидис (сторонник жестких мер, который возглавил хунту в 1973 г.) объявил всеобщую мобилизацию греческой армии для подготовки войны с Турцией. На этой стадии высшее военное командование, полностью осознавая, что греческая армия будет уничтожена в ходе большой войны с Турцией, вмешалось и отстранило Иоаннидиса. Вместо того чтобы установить военную диктатуру после этого переворота, высшее военное командование искало лидера, который был мог более эффективно стабилизировать и объединить Грецию.

Роль Караманлиса в процессе транзита

Константинос Караманлис, бывший премьер-министр и лидер правого «Национального радикального союза» в 1950е и 1960е годы, был приглашен сформировать правительство и возглавить переход к новому режиму. Караманлис имел безупречный «послужной список» борца с коммунизмом, и военные правители, свергнувшие Иоаннидиса, считали, что он сможет осуществить ограниченные политические изменения. Вместо этого Караманлис пошел существенно дальше планов высшего военного руководства[901] и радикально трансформировал политическую систему, создав полностью открытый и демократический режим.

Караманлис имел в своем распоряжении инструмент торга с военными в виде серьезной угрозы, создаваемой вероятностью войны с Турцией. Он отказывался принимать свое новое назначение до тех пор, пока военные не согласились вернуться к своим прямым обязанностям и отказаться от дальнейшего вмешиваться в дела правительства. Перед лицом ужасной альтернативы военного поражения от Турции военные приняли его условия. Караманлис быстро перешел к созданию нового демократического режима. Он немедленно инициировал восстановление на временной основе конституции 1952 г. (за исключением статей, касавшихся дискредитировавшей себя монархии, быстро отвергнутой референдумом 1974 г.) и назначил в скором времени выборы в учредительное собрание, которое должно было осуществить пересмотр старой конституции. Восстановление действия конституции 1952 г. ускорило процесс изменений, которые проводились бы гораздо медленнее, если бы пришлось разрабатывать и принимать совершенно новую конституцию.

При том, что Караманлис действовал единолично, он старался смягчить обеспокоенность ключевых игроков, как правых, так и левых. Он заручился поддержкой (или как минимум молчаливым согласием) военной элиты, восстановив ее высокопоставленных представителей в прежних должностях, с которы они были смещены хунтой во время чисток 1967–1968 гг. Однако наиболее примечательное изменение в греческой политике стало результатом действий Караманлиса, которые позволили обеспечить поддержку нового демократического режима со стороны левых. Режим, установленный после гражданской войны в Греции в 1946–1949 гг. вслед за провалом коммунистического восстания, стал исключающим режимом, который не был в полной мере демократическим. При том что выборы проводились регулярно, режим эффективным образом изгонял из политики и маргинализировал всех, кто подозревался в симпатиях к левым. Основные политические и гражданские права регулярно нарушались из-за таких мер, как получение разрешения полиции на трудоустройство в большом государственном секторе Греции или даже для выдачи паспорта. Ясно, что простое восстановление предшествующего статус-кво привело бы не только к установлению режима, легитимность которого оспаривалась бы левыми партиями, но и к нарушению того, как мы определили полностью демократическую систему. Вместо этого Караманлис быстро освободил политических заключенных и легализовал все политические партии, таким образом дав возможность Коммунистической партии Греции (КПГ; Kommounistik Kmma Elldas) и другим левым партиям открыто участвовать в политической жизни страны впервые после окончания Второй мировой войны. Еще более удивительно то, что он отменил все те ограничения гражданских и политических свобод, которые были введены в 1948 г. в качестве мер для недопущения коммунистов и левых к участию в политике.

Эта политика национального примирения способствовала как быстрому завершению транзита к демократии, так и ее консолидации, особенно среди левых. Но Караманлис (политик правого толка) предпринял ряд дополнительных шагов, которые перекрыли возможность появления симпатий к предыдущему режиму военной хунты. При том что лидеры хунты подверглись пыткам и суду за их преступления против демократии и основных прав человека, Караманлис сделал так, чтобы лидеры военной хунты не были наказаны слишком сурово, дабы избежать появления образов жертв среди них в глазах будущих оппонентов режима: смертные приговоры трем главным лидерам хунты (Георгиосу Пападопулосу, Стилианосу Паттакосу и Николаосу Макарезосу) были заменены на пожизненное заключение. Такие меры позволили не допустить повторения мести и казней политических лидеров, имевших место в 1920х годах, что привело к поляризации греческого общества и открыло путь для создания диктатуры Метаксаса.

Учредительные выборы и первое демократическое правительство

Таким образом, у нового демократического режима был великолепный старт. Он был полностью демократическим и впервые с начала XX в. допускал включение в политику всех альтернативных взглядов, таким способом обеспечивая принятие режима всеми политически значимыми группами. Однако существовали некоторые сложности в части полной консолидации режима. Первые демократические выборы были проведены слишком быстро, что не позволило левым партиям, долгое время испытывавшим на себе тяжесть репрессий, самоорганизоваться. Первые выборы были проведены по сильной мажоритарной системе. Соответственно КПГ и партия «Всегреческое социалистическое движение» (ПАСОК; Pan-ellinio Sosialistik Knima – PASOK), основанное Андреасом Папандреу, сыном бывшего премьер-министра Георгиоса Папандреу, руководившего «Объединением центра», получили лишь 6,7 % мест в учредительной ассамблее, при том что партия Караманлиса «Новая демократия» (Na Dimokrata) получила значительное преимущество от действия предусмотренного законом о выборах коэффициента увеличения 54 % голосов избирателей до 73 % мест в ассамблее. В ответ на сильные искажения представительства, допускаемые законом о выборах, а также на некоторые положения конституции, которые воспринимались как авторитарные и нелегитимные, две основные левые партии периодически выступали с заявлениями против такой политической системы и первоначально занимали жесткую политическую позицию. Более того, новая конституция была принята только при поддержке депутатов от «Новой демократии».

В течение последующих нескольких лет уровень неудовлетворенности левых в отношении нового режима значительно снизился. Исключительно демократическое и толерантное поведение правительства Караманлиса сильно способствовало поддержке левыми партиями демократической консолидации. Аналогичное действие произвел и приход к власти по результатам выборов 1981 г. правительства ПАСОК, когда настала очередь этой партии выиграть от мажоритарной асимметрии закона о выборах. К 1981 г. только двусмысленная позиция КПГ и ее марксистско-ленинская риторика указывали на неполное завершение консолидации демократии. По мере снижения политической поддержки КПГ со стороны избирателей эти опасения ослабли, и они полностью исчезли (по крайней мере на символическом уровне) после формирования в 1989 г. коалиционного правительства в составе «Новой демократии» и КПГ. Эта коалиция включала в свой состав не только партии, принадлежавшие к противоположным частям политического спектра, но и представителей обеих сторон, участвовавших в гражданской войне 1940х годов.

Греческий транзит и консолидацию демократии сложно охарактеризовать в терминах стандартных типологий. Это, конечно, не был случай «пактированного» перехода, так как Караманлис действовал единолично, без широких консультаций или каких-либо открытых соглашений, заключенных между соперничающими политическими силами. Однако важно отметить, что в период правления режима полковников политические элиты правой и левой частей спектра втайне вели интенсивные обсуждения, и занятые когда-то соперничавшими политическими группами примирительные позиции помогли выработать «консенсуальное единство» в поддержку новой демократии после начальных этапов транзита[902]. Тем не менее имеются явные признаки «конвергенции элит» между левыми и правыми партиями после первых выборов.

После первых выборов в ПАСОК взяли верх идеологические максималисты, и партия начала ориентироваться на третий мир, регулярно выступая с осуждениями в адрес НАТО и ЕЭС (сегодня ЕС). ПАСОК также заняла частично нелояльную позицию по отношению к закону о выборах и некоторым положениям конституции. Партия потерпела сокрушительное поражение на выборах и 1974го, и 1977 г. После повторного поражения в 1977 г. лидер ПАСОК Папандреу решился выбрать электоральную стратегию, отстаиваемую более умеренными фракциями партии (многие из них происходили еще из «Объединения центра» его отца), и взять курс на «короткую дорогу к власти». Решение об отказе от радикализма и неполной лояльности было в значительной мере принято для увеличения привлекательности партии в глазах большинства греческих избирателей, что соответствует характеристике поведения партии после 1977 г. в духе концепции «конвергенции элит»[903]. Успех такой стратегической переориентации виден на примере победы партии на выборах 1981 г., в ходе которых она получила 48 % голосов и 58 % мест в парламенте. Такой успех не только означал принятие партией полностью лояльной позиции по отношению к новому режиму, но и отражал превращение ПАСОК во «всеохватную» партию (catch-all party) умеренного толка, каковой она является и сегодня.

18.3. Ключевые положения

• Подобно второму транзиту в Португалии, первые шаги к демократизации Греции включали перехват власти высшими военачальниками у неиерархической военной хунты.

• Решения одного политического лидера, Константиноса Караманлиса, внесли определяющий вклад в восстановление демократии и «наведение мостов» над глубоким расколом между доминировавшими прежде правыми и маргинализованными левыми.

• «Конвергенция элит» способствовала полному признанию нового режима со стороны левых партий.

Пакт элит как главная особенность транзита

Храктеристика испанского транзита абсолютно однозначна. Это была «сама суть модели современного урегулирования со стороны элит»[904], самое яркое проявление которой видно в процессе написания проекта и ратификации новой демократической конституции в период с августа 1977 г. по сентябрь 1978 г. Включение всех национальных партий – от коммунистов до их бывших врагов-франкистов в «Народном альянсе» (Alianza Popular) – в то, что испанцы называли «политикой консенсуса», не только привело к общенародной поддержке новой демократии, но и укрепило фундамент для поддержания взаимоуважения и сердечности во взаимодействиях элит, что во многом создало возможности для других исторически значимых действий. Эти же процедуры по созданию единства были применены в переговорах по вопросу о статусе автономии Каталонии и Страны Басков в 1979 г., что во втором случае привело лишь к частичному успеху. Эта политика способствовала созданию общенациональной консолидированной демократии, за исключением территории, занимаемой Страной Басков. Если не считать политической партии, связанной с баскской террористической организацией ЭТА (Euskadi Ta Askatasuna; в переводе с баскского – «Страна Басков и свобода»), часто меняющей свое название из-за запретов в связи с незаконной деятельностью, ни одна значимая политическая партия не была устранена с политической арены как недостойный ее участник. Действительно, с исключением из процесса антисистемной партии ни одна значимая политическая организация или сектор испанского общества не ставит под сомнение легитимность режима и не нарушает правила игры. Таким образом, с точки зрения продолжительности испанский транзит был среднесрочным (начиная со смерти Франко в 1975 г. и заканчивая ратификацией статуса автономий Страны Басков и Каталонии в 1979 г.), он был чрезвычайно успешным и привел к практически полной консолидации режима в 1982 г. Как будет видно далее, частая опора на пакты элит отчетливо выделяет этот транзит от двух других транзитов того же периода в Южной Европе.

Однако это не было единственной отличительной чертой испанского транзита. В отличие от резкого коллапса авторитарных режимов в Португалии и Греции, наиболее важными решениями при демократизации Испании были решения, принятые в рамках институтов и процедур, созданных самим Франко. Назначенный им лично преемник, король Хуан Карлос I, выступал в качестве главы государства в течение всего периода перехода, и ключевые решения, которые привели к первым демократическим выборам в июне 1977 г., были поддержаны кортесами Франко и в ходе всенародного референдума, причем оба эти института созданы в период действия основных законов режима Франко. Необходимо отметить, что вряд ли такой исход событий был изначально задуман диктатором (он заявлял, что после его смерти все должно оставаться «в жестких рамках»).

Никто не мог предполагать, что основные роли в разрушении старого режима и создании демократической системы будут играть те, кто играл значимые роли при режиме Франко. Кроме короля, среди них были Адольфо Суарес (назначенный королем премьер-министром в июле 1976 г. после службы на посту генерального секретаря «Национального движения» – единственной партии режима Франко, и одновременно на посту главы национального радио и телевидения), и Торкуато Фернандес-Миранда (назначенный королем на пост председателя кортесов и совета королевства вскоре после смерти Франко, возглавлявший при авторитарном режиме «Национальное движение» в 1969–1973 гг. и занимавший непродолжительное время пост премьер-министра после убийства близкого соратника Франко Луиса Карреро Бланко в декабре 1973 г.). Тем не менее все трое предприняли значимые политические шаги по разрушению авторитарного режима, используя правила, процедуры и институты этого режима.

Обратная легитимность

Эта институциональная преемственность имеет несколько положительных моментов в отношении успеха транзита и консолидации демократии в Испании. В общих чертах, как писал Джузеппе ди Палма[905], переход унаследовал «обратную легитимность», и она не была оспорена партиями правого толка. Безусловно, опросы общественного мнения выявили, что респонденты, выступавшие за режим Франко – даже те, кто называл себя фалангиста, – широко поддерживали проект реформ Суареса и 93 % из них проголосовали за проведение закона о политической реформе на референдуме 1976 г. Аналогично поддержка военных (офицерский корпус армии обучался и преподавал в военных академиях и выступал против либерализации и демократии) была получена через их клятву присяге и беспрекословное подчинение королю. Роль короля оказалась очень важной в феврале 1981 г., когда практически удалась попытка переворота при взятии в заложники почти всей политической элиты в Конгрессе депутатов. Однако все военачальники, за исключением одного, подчинились приказу короля Хуана Карлоса оставаться в казармах (приказ был озвучен в серии телефонных звонков и по телевидению), и единственный неподчинившийся генерал сдался властям вскоре после провала этой попытки переворота.

Кроме преодоления сопротивления со стороны военных и крайне правых партий, эта институциональная преемственность содействовала усилению легитимности нового режима среди консервативных секторов политики. Поддержка новой конституции Мануэлем Фрага (основателем правой партии «Народный альянс») также имела большое значение. В итоге преемственность судебного корпуса и чиновников, а также процедур в рамках судебной и исполнительной власти (которые не были смещены, так как не были политизированы при Франко), означала, что этот неоднозначный процесс смены режима может проходить в относительно стабильной среде и при компетентном и эффективном исполнении правительственными институтами своих полномочий.

Однако в то время как эта «обратная легитимность» отчасти содействовала обретению поддержки режиму со стороны правых, было необходимо заручиться поддержкой ранее запрещенных партий левого фланга, Коммунистической партии Испании (КПИ; Partido Comunista de Espaa) и Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП; Partido Socialista Obrero Espaol), а также ранее подвергавшихся преследованиям басков и националистов Каталонии. «Политика консенсуса», посредством которой были достигнуты основные соглашения касательно конституции и статусов автономий басков и каталонцев, привела к соглашению элит, которое не только консолидировало демократию, но и положило конец традиционным расхождениям по вопросам монархии, отношений церкви и государства, структуры государства и других вопросов, которые привели к кровопролитной гражданской войне в 1930е годы.

Такой стиль заключения соглашений имел ряд важных особенностей: 1) тактическая демобилизация уличных протестов и ненужных забастовок, для того чтобы избежать потенциальной поляризации и конфронтации на улицах и дать возможность элите провести успешные переговоры; 2) включение представителей всех политически значимых партий в переговоры;

3) поддержание работоспособного количества участников переговоров;

4) принятие взвешенных решений за закрытыми дверями; 5) самоограничение и взаимное уважение элит; 6) принцип «взаимного вето»[906]. Интересно отметить, что в данном случае исключение доказывает правило: первоначально представители басков не были приглашены к участию в переговорах по поводу новой конституции и не было тактической демобилизации протестов на улицах в баскском регионе; соответственно основной блок Баскской националистической партии отстранился от участия в парламентских выборах и референдуме по вопросу конституции и сохранял относительно лояльную позицию по всем вопросам, в то время как другие баскские националистические группы призывали к созданию нового конституционного порядка. Поляризация, частичная консолидация режима и политическое насилие – таковы были результаты политических действий басков.

Включение всех политически значимых групп в прямые переговоры приводит к урегулированию конфликта нескоькими путями. Прежде всего это позволяет сторонам отрыто придерживаться своих позиций в переговорном процессе. Исключение из обсуждения какого-либо значимого пункта может привести к принятию такого окончательного решения, которое может не соответствовать позициям абсолютного большинства по важнейшим вопросам, что, в свою очередь, увеличивает вероятность возражений со стороны недопущенных к переговорному процессу, о его проведении на справедливой основе. И напротив, непосредственное участие в прямых переговорах позволяет договаривающимся сторонам ощутить свой собственный вклад в принятие окончательного решения, в то время как исключение какой-либо стороны из переговоров может привести к восприятию процесса как нелегитимного из принципиальных соображений. Участие в этих переговорах также помогает убедить представителей различных групп в том, что компромисс был единственным способом достижения, по крайней мере, некоторых из их требований. В итоге успешный исход таких переговоров может привести к созданию благоприятных дружественных отношений между его участниками.

Новая демократическая конституция

Все эти процессы происходили во время переговоров по первому проекту конституции (с августа 1977 г. по апрель 1978 г.) в рамках временного подкомитета конституционной комиссии конгресса депутатов, в которую вошли представители правого крыла «Народного альянса», Коммунистической партии Испании, социалистов, правящего «Союза демократического центра» (СДЦ; Unin de Centro Democrtico) и основная Каталонская националистическая партия. В итоге все эти группы с большим энтузиазмом поддержали конституцию и выразили и выражают до настоящего момента полную лояльность новому конституционному режиму. Более того, теплые межличностные связи, образовавшиеся в тот период, позволили преодолеть многие идеологические разногласия.

Однако ни один представитель Баскской националистической партии (БНП; Partido Nacionalista Vasco) не вошел в состав подкомитета, и в связи с этим данная партия, которая могла бы стать центристской, до настоящего момента не всегда лояльна режиму. Дальнейшее рассуждение могло бы привести нас к предположению о том, что недопущение басков к этому важнейшему обсуждению подразумевало перекрытие всех возможностей представительства басков в парламенте, а уличные протесты с их участием могли бы стать логичной альтернативой транзиту. К сожалению, это положило начало серии возобновляемых конфронтаций, приведших к поляризации населения в Стране Басков. Диалектика камней и слезоточивого газа при поддержке ЭТА на улицах с участием вооруженной полиции часто приводила к включению в борьбу ранее аполитичных и политически пассивных граждан. В продолжение серии убийств, совершенных ЭТА, обстановка среди населения накалилась, что в значительной мере ухудшило и политическую атмосферу в стране.

При том что включение всех политически значимых групп в открытые переговоры является важным фактором, количество участников переговоров не должно быть чрезмерным. Процесс принятия решений проходит более динамично, когда число участников остается рационально ограниченным, как показали многочисленные эксперименты в области социальной психологии. Большие группы тяготеют к рассредоточению в малые подгруппы, которым крайне сложно добиться единогласного принятия решения. Так, и Совет по созданию проекта конституции, состоявший из семи человек, и группа из восьми представителей партий, которые обсуждали спорные и потенциально опасные статьи конституции, принятой 22 мая 1978 г., подпадают под действие этого правила. При этом публичные слушания на пленарном заседании гораздо более многочисленного конституционного комитета конгресса практически свели на нет все с трудом достигнутые компромиссы, что привело к необходимости повторных обсуждений.

Политика консенсуса

При прочих равных условиях переговоры, ведущиеся в частном порядке, а не в порядке публичных слушаний, приводят к появлению уступок, которые важны для достижения компромисса и решения конфликта. Приватный характер переговоров позволяет оградить политиков от критики со стороны избирателей в «торговле» их интересами. Политики, которые выступают публично перед журналистами или в прямом эфире, более склонны к отстаиванию своих позиций до конца и игре на публику для обретения поддержки. Закрытые переговоры в рамках подкомитета в августе – ноябре 1977 г. привели к широкому межпартийному соглашению по основному тексту конституции. Однако частичная утечка информации о новой конституции привела к мобилизации некоторых групп интересов и политических фракций, особенно в рядах правящей партии, и, как отметил представитель социалистической партии, принимавший участие в переговорах, «начались проблемы». Правящая партия, в частности, отказалась от некоторых из своих ранее предложенных уступок левым и присоединилась к позиции более консервативного «Народного альянса» в назревавшей схватке между левыми и правыми. Возобновление закрытых переговоров в январе 1978 г. после первого года дискуссий помогло восстановить многие из положений компромиссного соглашения, но когда весной 1978 г. начались публичные дебаты в Конституционном комитете, возобновились конфликты и мажоритарное голосование двумя партиями угрожало сорвать широкие межпартийные соглашения, которые требовались для консолидации. Только восстановление консенсуса в новом раунде закрытых переговоров 22 мая и решение проводить все последующие переговоры по насущным вопросам за закрытыми дверями позволило прийти к общему принятию конституции кортесами, а в декабре 1978 г. левыми партиями (включая коммунистов) наравне с правыми (включая «Народный альянс») в ходе референдума.

Многие выступали против проведения закрытых переговоров в отношении вопросов, потенциально опасных в плане раскола общества. Некоторые критики также полагали, что основополагающие пакты являются попытками установить демократию недемократическим путем. Я категорически возражаю. До тех пор пока сохраняется правило публичной подотчетности выбранных представителей за принимаемые ими исторические решения, не имеет значения, как именно они их принимают. Значение имеет лишь сущностный результат этих решений, которые должны быть приняты всеми политически значимыми группами, и то, что режим, создаваемый в процессе принятия таких решений, будет признан всеми группами как легитимный.

Последние два из рассмотренных элементов политического консенсуса предполагают действие поведенческих норм, которые проявляются в среде политической элиты. Важно, что среди этих норм есть такие понятия, как самоограничение и взаимное уважение, равно как и понимание того, что конституция не должна включать какие-либо положения, неприемлемые для значимой политической группы или сектора испанского общества. Оба эти важных элемента были результатом того, как испанские элиты решили использовать «историческую память» об ошибках прошлого, особенно поляризацию и распад Второй республики (1931–1936 гг.), которая ввергла Испанию в обстановку гражданской войны (1936–1939 гг.), приведшей к установлению авторитарного режима. Элиты, начиная от лидеров коммунистической партии до высших духовных лиц, хорошо осознавали тот факт, что повторение прошлых сценариев поведения (отчасти характеризовавшихся озлобленностью среди партий и экстремальными формами мажоритаризма, при которых даже правительства, которые не имели большинства голосов, внедряли максималистские версии своих идеологических и политических предпочтений) может привести, по сути, к мертворожденной демократии, или даже хуже. Это осознание прошлого было отражено в двух основных характеристиках поведения элит.

Первая из этих характеристик довольно парадоксальна. Это «пакт прощения» страшных деяний обеих сторон в 1930е годы[907]. В отличие от процессов «правды и примирения», которые, как полагают некоторые политики и исследователи, являлись важными для создания демократических режимов в странах, преодолевших периоды насилия и (или) репрессий, испанские элиты осознанно и открыто решил избежать вскрытия старых ужасов и отойти от взаимных обвинений за прошлые деяния. Существовало общее понимание того, что обе стороны несут ответственность за то, что ввергли Испанию в жестокую гражданскую войну, и что все враги должны быть полностью прощены. Это во многом содействовало созданию в элите субкультуры толерантности и взаимного уважения во всех традиционно спорных вопросах.

Вторым проявлением этой интерпретации истории стало более очевидное и открытое самоограничение элит в выражении своих позиций и защиты своих интересов. Первым такое поведение продемонстрировали представители духовенства: на конференции епископов и священников в 1971 г. было принято решение о формальном извинении за поляризацию общества в 1930е годы, когда церковь сыграла значимую роль; кроме того, Конгресс епископов принял важное решение отойти от активного участия в политике путем избегания любых институциональных привязок в отношении политических партий или прямого участия в переговорах по вопросу о новой конституции. На другом конце политического спектра Коммунистическая партия Испании вела себя крайне сдержанно и осмотрительно как в продавливании своих положений в текст будущей конституции, так и в риторике по поводу партийных или электоральных противоречий. Наконец, существовало общее понимание того, что ни одна из партий не должна продавливать свои максималистские запросы, но должна быть готова идти на уступки в интересах обретения общенародной поддержки в отношении нового режима. Как отмечал представитель Партии социалистов Грегорио Песес-Барба, участвовавший в работе подкомитета по разработке проекта конституции, общей целью всего процесса было «не соглашаться полностью со всем сказанным, но сделать так, чтобы в конституции не содержалось ни одного положения, которое было бы абсолютно неприемлемо для какой-либо политической группы» (цит. по: «El Socialista», 7 мая 1978 г.).

По итогам масштабного успеха «политики консенсуса» в обретении практически всеобщего одобрения новой демократии, которая была установлена конституцией 1978 г., эти же принципы были применены при рассмотрении вопросов, связанных со вторым транзитом, последовавшим за падением режима Франко, – децентрализацией государства. При том что баскский и каталонский регионы в разные периоды времени в прошлом являлись самоуправляющимися автономиями, режим Франко устранил все зачатки национальной автономии, что привело к созданию одного из наиболее жестко централизованных государств в мире. Он также жестко подавлял все проявления баскского или каталонского национализма, вплоть до запрета публичного общения на любом из языков этих двух регионов и запрета каталонского танца сардана. Это привело лишь к усилению регионально-националистских настроений и неприятию жесткого испанского национализма, который стремился воплотить режим Франко. Однако вся структура испанского государства часто также выступала в роли источника поляризации и политического конфликта (что привело к шести гражданским войнам), существовали распространенные опасения того, что возобновление дискуссии по этим вопросам в конце 1970х годов могло привести к повторению жестоких конфликтов между центром и периферией (о чем ярко свидетельствовали политические процессы в Стране Басков). Учитывая серьезность этих вопросов, представители правительства Суареса и сам премьер-министр предпочли провести переговоры по самым насущным вопросам о предоставлении баскам и каталонцам статусов автономий путем закрытых переговоров с высокопоставленными лидерами основных баскских и каталонских националистских партий. И вновь «политика консенсуса» оказалась успешной. Созданные в ходе переговоров статуты о предоставлении автономий был приняты большинством в ходе референдума, прошедшего в обоих регионах, и несколько несбалансированный пакт «о государстве автономий» – неточный термин, который применяется для описания текущего децентрализованного государства, был воспринят как совершенно легитимный всеми испанскими партиями, от левых до правых. Даже в Стране Басков одна из двух партий, связанных с ЭТА, пришла к выводу о том, что этот способ был верным для осуществления националистических целей басков; она отказалась от насилия, полностью поддержала легитимность испанского государства и его нового конституционного порядка, и вошла в состав правящей коалиции. В итоге, как в процессе написания и принятия новой конституции, так и в ходе децентрализации испанского государства, пакты элит играли ключевую роль в создании консолидированного демократического режима в Испании.

18.4. Ключевые положения

• Начальные стадии транзита к демократии развивались вместе с изменением правительственных институтов самого авторитарного режима.

• «Соглашения элит», достигнутые в соответствии с процедурами и нормами «консенсусной политики», разрешили многие исторические конфликты и увенчались абсолютным принятием нового демократического режима практически всеми политическими силами – от крайне левых до правых.

• Только сохраняющаяся угроза единству Испании со стороны активного и иногда использующего насилие баскского меньшинства является региональным исключением из полной демократической консолидации.

Какие уроки можно извлечь из этого обзора транзитов в Португалии, Греции и Испании? В данном разделе главы описаны основные тематические блоки, отмеченные во вступительной статье к этой книге, так же как и другие вопросы, которые рассматриваются в ныне обширной литературе по проблемам демократизации.

Международный контекст

В одном из аспектов влияние международного контекста на процессы демократизации в Португалии, Греции и Испании было прямым и значимым. В отличие от предыдущей волны демократизации (когда фашизм, коммунизм и другие недемократические формы правления не были дискредитированы), к началу 1970х годов демократия во многом стала «единственно возможным выбором». Три авторитарных режима Южной Европы выступали в качестве странных анахронизмов по сравнению с Западной Европой. Более того, учитывая массовые миграции рабочих из стран Южной Европы в более развитые и процветающие страны в 1960е и начале 1970х годов, значимый сегмент населения (особенно в Португалии и Испании) оказывался под прямым воздействием этих демократических систем и комфортных и процветающих обществ, в которых они работали. Это прямое влияние подрывало эффективность антилиберальной, антидемократической пропаганды режимов Франко, Салазара/Каэтану и военной хунты. Дух демократии главенствовал в Западной Европе, и значительная часть населения этих трех стран желала быть «как другие европейцы» и, следовательно, жить при демократии. Это подсознательное стремление к переменам лежало в основе транзитов во всех трех странах и в общих чертах помогло увести общественные предпочтения от потенциально авторитарных альтернатив. Кроме того, среди образованной элиты были те, кто осознавал, что масштабные процессы европейской интеграции сулили – и во многом принесли – значимые экономические выгоды, и помимо этого факт, что ЕЭС открыто отказывался принимать в свои ряды недемократические страны, добавлял экономический стимул к переходу к демократии.

В случае с Португалией и Грецией ряд других международных факторов оказывал решающее влияние на падение бывших авторитарных режимов. В Португалии десятилетняя кровопролитная и экономически затратная война за независимость в колониях – таких как Ангола и Мозамбик – поставило в тупик режимы Салазара и Каэтану, так как они не предложили выходов из этих конфликтных ситуаций. Эти колониальные войны превратили португальскую армию в агента свержения авторитарных режимов: значительное число молодых людей уехали из страны с целью избежать военного призыва, и это серьезно подорвало базу для воинского призыва, в результате многие студенты военных колледжей были досрочно призваны в армию. Они привнесли в армию радикальне идеологии марксизма-ленинизма и в итоге составили среднее армейское звено, лидеры которого совершили переворот 25 апреля 1974 г. Аналогичным образом греческий транзит был также вызван международным контекстом – надвигающейся войной с Турцией, – что возвысило роль военного командования, которому необходимо было вновь укрепить свою власть путем ликвидации режима полковников.

Если не считать смутных настроений в поддержку демократии, которые стали результатом желания граждан быть похожими на своих западноевропейских соседей, и специфических механизмов запуска событий в мире распада авторитарных режимов в Португалии и Греции, международные акторы не играли какой-либо существенной роли во всех трех транзитах. Социал-демократический фонд им. Фридриха Эберта (Германия) оказал поддержку процессу возрождения социалистических партий Испании и Португалии, однако эта поддержка была воспринята в качестве общего стратегического «напутствия», что усиливало стремление этих партий к участию в выборной гонке, но не оказывало воздействия на сам процесс трансформации режима. В целом усилия международного сообщества по продвижению демократии не оказали значимого воздействия ни на один случай перехода, рассмотренного в этой главе. Безусловно, в случае с Грецией продолжавшееся сотрудничество режима военных с НАТО резко осуждалось в обществе, особенно левыми партиями, что в итоге привело к временному появлению антиамериканских и антиевропейских настроений и появлению курса на сближение со странами третьего мира со стороны основных партий в конце 1970х – начале 1980х годов.

Бизнес и экономика

Аналогичным образом процессы транзита в рассмотренных странах не испытали воздействия ни фактора влияния деловых элит, ни экономического фактора. Ни в одной из этих стран экономические элиты не играли заметной роли в процессе транзита. И в отличие от стран постсоветского пространства, переход к демократии не всегда был связан с долгосрочными трансформационными процессами в экономике.

При этом ошибочно утверждать, что экономические факторы не оказывали влияния на транзит к демократии или на консолидацию. В Португалии колоссальные экономические издержки колониальных войн усилили антирежимные настроения, которые привели к перевороту 1974 г. Экономический кризис также усилил напряженные межклассовые отношения, что в итоге привело к социально-экономической революции спустя полтора года после переворота. Однако в случае Португалии по мере завершения революционной фазы транзита партии и экономические элиты стали обращать все больше внимания на сложную задачу преодоления ненужных эффектов революции. В этом отношении конституционные запреты на преодоление «завоеваний революции» не дали возможности справедливо избранным демократическим правительствам провести структурные реформы экономики, особенно те из них, которые были связаны с отказом от неэффективных и практически полностью субсидируемых национализированных или практически принадлежавших государству отраслей промышленности. Это привело к сложной многоуровневой политической игре, в которой для достижения внутренних экономических целей были использованы международные экономические силы. В разговоре с бывшим премьер-министром Португалии в 1984 г. (в тот момент велись переговоры о вступлении в Европейское сообщество) стало очевидно, что Португалия может конкурировать с другими странами ЕС в очень ограниченном ряде отраслей (производство вина, оливкового масла, текстильная промышленность), и эти отрасли не будут участвовать в общеевропейском торговом обмене в течение нескольких лет транзита. Отвечая на вопрос о том, будут ли многие неконкурентоспособные и неэффективные предприятия отстранены от участия в едином рыночном пространстве за счет конкуренции других европейских предприятий, премьер-министр ответил: «Именно так». Иными словами, поскольку правительство не могло закрыть или приватизировать неэффективные национализированные отрасли промышленности самостоятельно, запрет ЕС на предоставление государственных субсидий таким предприятиям в сочетании с сильными мерами давления, которые сопутствовали вхождению в единый европейский рынок, могли привести именно к таким результатам.

В ситуации с переходом в Испании часто рассматриваемая в работах взаимосвязь экономических реформ и демократизации (см. гл. 8 наст. изд.) была обратной. При корпоратистском режиме Франко возник масштабный парагосударственный сектор экономики. Многие предприятия (особенно в испытывающих сложности отраслях тяжелой промышленности, таких как сталелитейная и кораблестроительная) были частично или полностью подконтрольны государственной корпоратистской холдинговой компании «Национальный институт промышленности» (Instituto Nacional de Industria). Неэффективность этих отраслей и значительная доля государственного субсидирования, выделявшаяся для поддержания их работоспособности, привели к усилению осознания необходимости масштабных экономических реформ, особенно с учетом стремления Испании включиться в процесс общеевропейской интеграции и вступить в пространство общего европейского рынка. Однако также существовало понимание того, что такие экономические реформы приведут к широким социальным волнениям, так как десятки тысяч рабочих потеряют места и огромное количество промышленных предприятий будут закрыты. Премьер-министр Адольфо Суарес сделал разумный выбор и отложил экономические реформы до окончания консолидации демократии. Он верил, что усиление межклассовой напряженности может привести к усилению нестабильности и расширению политического конфликта в отношении экономических вопросов, таким образом, подрывая транзит к демократии. Безусловно, поскольку транзит совпал с резким экономическим спадом конца 1970х годов, его правительство предпочло увеличить субсидирование парагосударственного сектора и национализировать предприятия, которые находились на грани банкротства. К моменту прихода к власти правительства социалистов во главе с Фелипе Гонсалесом в конце 1982 г. новый демократический режим Испании уже был консолидирован и опасения в отношении политического влияния фактора роста безработицы были практически сведены на нет. Кроме того, в отличие от правительств меньшинства, которыми являлись правительства Суареса (1977–1980 гг.) и Леопольдо Кальво Сотело (1981–1982 гг.), правительство социалистов имело большинство мест в парламенте и, таким образом, не опасалось давления со стороны парламентской оппозиции в отношении своих смелых проектов реформ. В связи с этим правительство Гонсалеса в 1983 г. предложило программу «реконверсии промышленности», которая предполагала реструктурирование промышленного сектора путем закрытия неэффективных предприятий и наращивания эффективности парагосударственного сектора экономики. Как и ожидалось, это привело к значительному увеличению безработицы и росту социальной напряженности и в конечном счете возымело политические последствия, однако они имели форму раскола между социалистами и их союзником профсоюзом «Всеобщий союз трудящихся» (Unin General de Trabajadores), что не угрожало стабильности испанской демократии.

Политическая культура и общество

Политическая культура и религия, без сомнения, были важными факторами в рассматриваемых транзитах к демократии, но роли, которые они играли, существенно отличались. Отсутствие традиции стабильного демократического правления в Испании часто считают причиной политических конфликтов по вопросам социальных расхождений (особенно религиозных и регионально-националистических), равно как и отсутствие объединяющей политической культуры, поддерживающей демократию. Некоторые исследователи даже используют термин «две Испании», несмотря на то что в реальности было бы более точно говорить о «множестве Испаний». Ряд исследователей видит часть причин поляризации и насильственного распада Второй республики в субкультуре элит, характеризовавшейся зашоренностью взглядов, упрямством, отсутствием приверженности демократии и в их пребывании в атмосфере взаимной вражды. И Франсиско Франко утверждал, что «семейные демоны» были неотъемлемой часью всей испанской культуры, и подавить их можно было только авторитарным правлением.

При всей репрессивности режима Франко, приведшего к значительным жертвам (особенно в первые годы режима), он смог обеспечить «демобилизацию» и «деполитизацию» испанской политической культуры. Одним из долгосрочных негативных последствий режима стало неприятие всего политического в обществе и снижение участия населения в политике до минимума, даже на уровне ассоциаций второго уровня, что было в несколько раз меньше уровня политического участия в странах Западной Европы. Тем не менее одним из положительных последствий такой политики Франко было то, что ко времени распада франкизма в 1975 г. поляризация общества, вызванная прошлыми деяниями режима, была заметно уменьшена. Один из опросов общественного мнения показал, что 15 % населения поддерживало режим Франко, около четверти – противостояло ему, а более половины населения – «индифферентное большинство» – было пассивным, неинформированным и не интересовалось политикой. Однако в то же самое время большинство испанцев были более расположены в пользу транзита к относительно демократическому режиму. Тем не менее их в большей степени беспокоило разрушение системы поддержания общественного порядка, как это было в соседней Португалии на волне революции. Это отсутствие поляризации и четкого определения политических предпочтений в совокупности с относительно продемократическими стремлениями и сильным желанием не допустить повторения прошлого, хорошо вписывались в процесс перехода к демократии в Испании под руководством элит. При том что демонстрации протеста, последовавшие за смертью Франко и продолжавшиеся шесть месяцев, четко свидетельствовали о невозможности дальнейшего существования авторитарного режима, после того как новоизбранный премьер-министр Адольфо Суарес четко продемонстрировал свою приверженность демократизации, и как только начались переговоры с представителями бывшей тайной оппозиции, инициированные партиями, сложилась ситуация «тактической демобилизации», которая позволила элитам действовать в рамках «политики консенсуса»[908].

Как показывали опросы общественного мнения, поддержка демократии росла по мере ее консолидации, и доля испанцев, которые соглашались с тем, что «демократия является предпочтительным способом правления» выросла с 49 % в 1980 г. до 70 % в 1985 г.; и наконец в 1990х годах дошла до уровней, сопоставимых или превышающих уровни в других западноевропейских странах. Общенациональный опрос и анализ его результатов в Испании и ряде других молодых демократий[909] ясно показывает, что поддержка демократии со стороны населения развивается в соответствии с действиями элиты: в таких странах, как Чили и Болгария, где уходящие авторитарные элиты противостояли демократизации, сторонники партий, истоки которых заложены в прошлом режиме, сопротивлялись продемократическим настроениям; и наоборот, там, где уходящая авторитарная элита конструктивно участвовала в процессе демократизации (Испания и Венгрия), отсутствовали расхождения, порожденные политической культурой, касающиеся основных подходов к демократии. Таким образом, поддержка новой конституции всем спектром политической и партийной элиты в Испании (за исключением Страны Басков) сыграла ключевую роль в формировании политической культуры в поддержку демократии. В то же самое время в отличие от гипотезы о действии «социального капитала», предложенной Робертом Патнэмом, те же национальные опросы и их анализ не выявили связи между поддержкой демократии и участием в политических ассоциациях второго уровня – за исключением политических партий (см. гл. 11 наст. изд.).

Линии политических разделов, основанные на религии, региональном национализме и, в меньшей степени, на социальных классах, продолжают оказывать влияние на электоральное поведение. Эти подходы также находятся под влиянием поведения политических элит, что прослеживается на примере связи между предпочтениями в отношении структуры государства и позиций по этому вопросу, занимаемых различными политическими партиями. Четкая разница между сторонниками региональных националистических партий и общенациональных испанских партий видна не только в анализе опросов общественного мнения, но и среди тех, кто поддерживает различные регионально-националистские партии, так как они артикулируют различные мнения в отношении структуры государства (и даже в отношении своей идентичности, противопоставляя множественные и частично совпадающие идентичности националистской и даже локальной идентичности), – что развивается в строгом соответствии с позицией, занимаемой политической элитой. При том что представляется крайне сложным охарактеризовать взаимосвязь между элитой и партиями, с одной стороны, выборы отдают предпочтение партиям, которые наиболее тесно связаны с их национальной идентичностью и предпочтениями касательно государственной структуры; с другой стороны, партийная элита помогает формировать эти предпочтения; анализ же линий политического раздела дает более четкие представления о значимости роли политической элиты.

На протяжении длительного времени религия играла определяющую роль в испанской политике. В ходе гражданской войны 1930х годов произошло жесткое столкновение сторонников традиционно важной роли католической церкви в Испании и атеистов и антиклерикалов. В ходе первых демократических выборов вопрос религии вновь стал определяющим фактором, влиявшим на политические предпочтения (третьим по значимости после партийного фактора и фактора отношения кандидата от партии к премьер-министру). Однако в ходе последовавших двух десятилетий роль религии значительно снизилась и уже не являлась для избирателей определяющим фактором выбора между левыми и правыми партиями. В некоторой степени это было последствием значительной секуляризации испанского общества, произошедшей с начала 1970х годов, при том что количество участников опроса общественного мнения в стране, определивших себя как «воцерковленных католиков», снизилось с 64 % в 1970 г. до 32 % в 2002 г. Это во многом было результатом строгого отказа партий от обсуждения вопросов, связанных с религией. Тем не менее после выборов 2000 г. правящая партия стала открыто использовать дискуссии по религиозным вопросам для достижения своих политических целей и правительство Хосе Мария Аснара вновь ввело обязательное изучение богословия в государственных школах впервые с начала транзита к демократии. Данные опроса общественного мнения 2004 г. показали, что такое изменение позиции элит отразилось на электорате и его предпочтениях: процент вариативности голосования (если устранить влияние стандартных социально-экономических факторов), зависящий от двух переменных (по отношению к религии) возрос с 0 % в 1993 г. до 15 % в 2004 г. Таким образом, после продолжительного периода упадка роль религиозного фактора вновь возросла. Это показывает, что партийные элиты стали занимать примирительные позиции по вопросам религии в период «политики консенсуса», а также наличие политически нейтральной позиции церкви в этот ключевой период транзита. Наличие таких позиций сыграло важную роль в консолидации демократии в Испании.

Случай перехода в Греции является наиболее простым в плане роли политической культуры и демократизации в целом. Греческое общество практически не испытывает политически значимых расхождений по поводу религии и классов. Земельные реформы, проведенные в начале XX в., и относительное отсутствие сектора тяжелой промышленности (что во многом закладывает основы для формирования классов и организаций рабочих) привели к практически полному отсутствию фактора классовости, при том что взаимные «этнические чистки», сопровождавшие масштабные гонения и переселения греков и турок в начале 1920х годов, привели к гомогенизации греческой религиозной общины. Однако с началом эпохи демократизации идеологический раскол между левыми и правыми партиями привел к разобщению электората. Это наследие гражданской войны усугубилось после отстранения левых от участия в парламентском режиме 1950х и 1960х годов. Если бы эта олитика исключения была проведена после свержения режима военной хунты в 1974 г., вероятно, что любой режим, пришедший к власти, был бы отвергнут большинством греков, сторонников левых партий, и признан нелегитимным. Благоприятное влияние на процесс демократического транзита оказал тот факт, что, как было отмечено выше, политика национального примирения, проводимая Караманлисом с самого начала транзита, заложила основы для консолидации демократии, устранив этот потенциально опасный барьер. В итоге Греция стала лидером по числу сторонников демократии среди населения. Данный факт может быть отражением того, что исторически именно в Греции зародилась демократия. Вероятно, что это является также последствием непродолжительности периода правления военной хунты и полного отсутствия поддержки и признания хунты со стороны населения.

Наконец, при рассмотрении транзита в Португалии необходимо отметить два важных периода – период первых лет после революции и относительно недавний период, последовавший за транзитом к демократии. Есть две причины, по которым поддержка демократии в Португалии вначале была слабее, нежели в других странах Южной Европы, и почему она усилилась в более поздние годы. Прежде всего Португальская коммунистическая партия (игравшая ключевую роль в революции) выступала против демократии. В 1970е годы и вплоть до середины 1980х годов она имела значимое количество голосов избирателей – 15–20 %. Это резко контрастирует с продемократической позицией Коммунистической партии Испании и ее электората. Вторая причина заключена в том, что португальские институты демократии того периода были слабыми и неэффективными. Военные продолжали оказывать ключевое воздействие на политику в стране до 1982 г., а правительства были нестабильными, разобщенными, и зачастую неспособными выполнять свои функции. При том что данных опросов общественных мнений за тот период по Португалии, в отличие от Испании и Греции, нет, другие методики измерения отношения граждан к режиму четко показывают отсутствие поддержки режима со стороны португальцев. По данным опроса 1980х годов, 39 % респондентов ответили, что изменения, произошедшие после 1974 г. (т. е. после коллапса режима Салазара/Каэтану), были негативными, и только 18 % сочли их положительными, при том что 15 % сказали, что все осталось без изменений, и значимой была доля тех, кто не смог определиться[910]. Аналогично при ответе на вопрос, какое из правительств Португалии того периода граждане считали наиболее эффективным, 35 % респондентов ответили, что лучшим было правительство Каэтану или Салазара, и лишь 21 % называли в качестве лучших другие правительства. Данные опроса 2005 г. резко контрастируют с показателями прошлых периодов: 94 % респондентов были согласны/ абсолютно согласны с тем, что «у демократии могут быть недостатки, но в целом это наилучшая форма правления» (данные приведены на основании фактологии, изложенной на <www.cnep.ics.ul.pt>). Эти данные ясно свидетельствуют о консолидации демократии в Португалии на уровне общества в целом.

В заключение, рассматривая политическое влияние расхождений поведенческих характеристик электората и поддержки демократии в целом, необходимо отметить, что как в Португалии, так и в Греции отсутствуют регионально-национальные угрозы легитимности этих государств с высокой степенью централизации. Как и в Греции, в Португалии нет жесткой привязки партийных предпочтений в соответствии с социальным классом или вероисповеданием[911]. В отличие от Греции, однако, это не связано с характеристиками социального класса. Вплоть до недавнего времени, Португалия являлась классовым обществом, и в стране долго продолжался традиционный конфликт между верующими и антиклерикальными сегментами общества. Тем не менее, как указывалось выше, поведение двух основных партий левого и правого толка в момент начала революции и первых лет после ее завершения показывало, что ни одна из партий не связана ни с классами, ни с религией. Как социалистическая, так и правоцентристская партии были партиями умеренного толка, принимавшими в свои ряды всех желающих, и избиратели чаще меняли свои политические предпочтения между ними, как в странах западноевропейской демократии. Только коммунистическая партия имела жесткую привязку к классу и фактору антирелигиозности, но значительное уменьшение ее поддержки со стороны электората свело на нет ее противостояние демократии и легитимности режима.

18.5. Ключевые положения

• В ходе демократизации культурные и социально-структурные факторы были скорее источниками проблем, которые необходимо было преодолеть, нежели определяли развитие политических событий.

• Бизнес-элиты, экономические факторы и (за исключением роли триггера, вызвавшего крушение авторитарных режимов в Греции и Португалии) международные акторы не были заметными участниками процессов демократизации.

• Хотя давление со стороны гражданского общества в Испании и Греции выявило определенную степень общественной поддержки политических изменений, массовые социальные движения не играли ключевой роли в успешных политических транзитах этих стран. В случае Португалии и Страны Басков в Испании массовая мобилизация затрудняла ход демократизации.

Акторы: роль соглашений между элитами

Как мы увидели на примере Испании, пакты играли важную роль в установлении и консолидации нового демократического режима и в восстановлении прав самоуправления в Стране Басков и Каталонии. При том что в Португалии не было «консенсуса элит», который бы привел к немедленному устранению всех спорных вопросов, серии «частичных пактов» между военной и партийной элитой поступательно двигали общество от правительства недемократической революционной хунты к консолидации полностью демократического режима. В Греции, наоборот, процесс демократизации проходил без формальных переговоров между представителями элит, которые привели к пакту или соглашению между элитами об исторически значимых процессах. Тем не менее во всех трех случаях был создан полностью демократический консолидированный режим. Из этого можно сделать важное заключение: пакты не являются необходимым условием успешности транзита и консолидации.

Однако пакты могут иметь значимое влияние на перспективность транзита. Они могут привести к стабилизации политической среды в периоды отсутствия уверенности в будущем, поляризации общества и нестабильности в стране. Они являются открытыми доказательствами четкой приверженности политической элиты процессу демократизации (в отличие от неоднозначности, которая характеризует ранние периоды проведения реформ – например, период гласности и перестройки в странах бывшего СССР). Это, в свою очередь, может сподвигнуть конкурирующие между собой силы демобилизовать свой электорат, таким образом снизив вероятность открытых конфликтов и столкновений на улицах городов и поляризации уже разобщенной политии[912]. Наконец, пакты могут увеличить вероятность того, что решения, принимаемые политической элитой, будут реализованы и будут поддерживаться их сторонниками среди населения.

Однако ряд ученых полагает, что пакты затрудняют политическое развитие и действуют против демократии. Как писали Гильермо О’Доннелл и Филипп Шмиттер[913], пакты ведут политию к демократии недемократическим путем. Они являются исходом переговоров среди малой группы участников, представляющих существующие …группы или институты; они приводят к снижению конкурентности, равно как и конфликтности; они ведут к ограничению подотчетности населению и они намеренно искажают принцип равенства граждан.

Другие ученые, включая Терри Карл[914], Франсис Хагопиан[915] и Адама Пшеворского[916], полагают, что пактированные переходы приводят к корпоратистской или консоциативной демократии, когда конкуренция партий сводится к противостоянию элит, которые и являлись их авторами, что они тормозят социальный и экономический прогресс, содействуют развитию клиентелизма и коррупции и ограничивают политическую конкуренцию и доступ к участию в политике.

Анализ политических событий в Испании, Португалии и Греции за последние 30 лет после начала транзита в этих странах не предоставляет никаких доказательств этим положениям. Ни одна значимая политическая группа не была отстранена от участия в строительстве демократии. Единственным исключением является Испания, где сторонники ЭТА не допускались к участию в политике. Не существовало никаких способов закрепления какого-либо одного варианта демократии или последующего процесса принятия решений в новом режиме. В Испании сразу после введения в действие статутов об автономии Страны Басков и Каталонии в 1979 г. «политика консенсуса» была немедленно заменена на политику мажоритарности[917]. Более того, децентрализационные процессы велись по нарастающей на протяжении всех 30 лет, что превратило одно из наиболее централизованных государств мира в одно из наиболее децентрализованных государств Европы. В Португалии нестабильные, фрагментированные, многопартийные правительства первого десятилетия после революции были жестко заменены мажоритарной конкуренцией между одной масштабной партией левых (социалистической) и одной масштабной партией правых (социал-демократов). В целом, несмотря на сходные отправные точки транзита, когда во всех трех странах существовали авторитарные режимы правого толка, все три политические системы претерпели значительные изменения с момента окончания перехода. Сегодня они отличаются друг от друга как по структурированности, так и по политическим процедурам, как и все страны западной демократии[918].

Исторически во многих странах Латинской Америки существовала традиция нахождения у власти сильного лидера, или каудильо (caudillo). Несмотря на это, к середине XX в. выборы проводились в ряде стран, в том числе и в четырех рассматриваемых в настоящей главе – Аргентине, Чили, Мексике и Венесуэле. Однако на протяжении последующих двух десятилетий ситуация начала меняться, и хотя в Мексике и Венесуэле выборы по-прежнему проводились, политическая система там была какой угодно, только не демократической. В Аргентине и Чили военные избрали курс, который привел не только к смещению действующих президентов и их замене на представителей военных, но и к полному упразднению формальных демократических институтов.

Историческое влияние Кубинской революции

Победа Кубинской революции и ее последствия были исключительно важными, поскольку привели к резким и существенным изменениям в политической динамике Латинской Америки в конце 1950х – начале 1960х годов. Многие, и не в последнюю очередь члены администрации США, были крайне озабочены, что революционные идеи могут стать все более популярны в регионе на фоне того, что низкий уровень развития и бедность продолжали негативно влиять на жизнь общества. Это беспокойство усиливалось из-за бурно развивающихся отношений Гаваны с Советским Союзом, что давало основания опасаться, что Куба станет плацдармом во время возможного коммунистического вторжения в регион. Также опасение вызывала радикальная внешняя политика администрации Кастро на протяжении 1960х годов. На тот момент отчетливо казалось, что статус-кво в Латинской Америке может серьезно пошатнуться.

Аргентина

Особенно актуально сказанное выше в случае Аргентины, где военные исторически вмешивались в политический процесс. Так или иначе ситуация резко изменилась в 1970е годы в связи со смертью Хуана Доминго Перона, который был знаковой фигурой националистического толка во второй половине XX в. Его смерть привела к образованию вакуума во власти, а действия как левых («монтонерос»), так и правых (Аргентинский антикоммунистический альянс, ААА) группировок способствовали нарастанию политической напряженности. Ситуация продолжала ухудшаться, и на фоне опасений, что президентское кресло может занять политик левого толка (особенно после того как президентом Чили стал Сальвадор Альенде), 24 марта 1976 г. вооруженные силы совершили переворот, сместив с поста президента Исабель Перон и поставив во главе государства хунту под руководством генерала Хорхе Рафаэля Видела. Таким образом начался семилетний период, известный как «Процесс национальной реорганизации», или просто «Процессо» (Proceso). Похожие процессы на тот момент уже произошли в Бразилии в 1964 г. и в Перу в 1968 г., и хотя предлогом для переворота были идеи восстановления порядка, он стал началом самого мрачного периода аргентинской истории.

Завершился этот период только в результате поражения Аргентины в Фолклендской (Мальвинской) войне. В 1982 г. на фоне усиливающегося экономического кризиса хунта предприняла попытку восстановить общественную поддержку, оккупировав Фолклендские (Мальвинские) острова. Однако даже несмотря на массовые репрессии, разгромное поражение в этой войне лишь усилило и без того тяжелую ситуацию в обществе и привело страну на грань катастрофы. В результате военное правительство было вынуждено согласится с требованием общества провести выборы, которые окончились победой Рауля Альфонсина в 1983 г.

Чили

11 сентября 1973 г. военные в Чили жестоко свергли действующего президента Сальвадора Альенде. Он занял свой пост в 1970 г., став первым избранным президентом-социалистом в Западном полушарии. В течение последующих трех лет его экономический курс, а также отношения с Советским Союзом и Кубой стали вызывать серьезное беспокойство не только внутри страны, но и в США. Опасения Вашингтона вызывал как факт появления второй социалистической страны в регионе, так и судьба инвестиций американских компаний в экономику Чили, которые могли быть экспроприированы. В связи с этим президент Ричард Никсон поручил ЦРУ «заставить экономику страдать», что предполагало осуществление ряда мер, направленных на подрыв режима Альенде[921]. В то же время радикальные меры Альенде раскололи чилийское общество, и в августе 1973 г. палата депутатов потребовала его отставки. Ситуация продолжала ухудшаться, и 11 сентября 1973 г. армия совершила переворот. Альенде не пережил атаку на Президентский дворец, при этом истинная причина, приведшая к его смерти, остается тайной. Переворот стал началом 17-летнего недемократического периода в истории Чили.

По иронии судьбы именно желание военных получить от общества мандат на управление государством стало причиной их окончательного поражения. Уже в 1980 г. был проведен референдум, в результате которого в Чили должна была установиться ограниченная демократия. Как и в Аргентине, на фоне экономических проблем давление общества на власть, несмотря на массовые репрессии, усилилось в начале 1980х годов. Протесты стихли в 1986 г., когда оппозиция переключила свое внимание на предстоящий референдум 1988 г., который был призван утвердить Пиночета на посту президента вплоть до 1997 г. Оппозиция сформировала коалицию партий против действующего лидера и в результате позиционировала предстоящее голосование как оценку деятельности Пиночета на посту президента. Его поражение на референдуме позволило оппозиции начать процесс подготовки к президентским выборам 1989 г., победу на которых одержал Патрисио Эйлвин.

Мексика

В отличие от Аргентины и Чили, президент в Мексике всегда был гражданским лицом, а не представителем военных. Более того, для Мексики было характерно существование уникальной политической системы. После революции 1910 г. в стране проводилась политика, отличная от той, что позже осуществлялась военными режимами в Аргентине и Чили, но схожая с курсом социалистического правительства Альенде в 1970е годы. Эта политика, помимо прочего, включала аграрну реформу и национализацию нефтяной отрасли. Институционно-революционная партия (ИРП) сделала выводы из произошедшей революции, и складывалось впечатление, что демократия в Мексике процветает, поскольку в стране не только была разрешена деятельность оппозиционных партий (в том числе Партии национального действия (ПНД; Partido Accion National), а с 1989 г. – Партии демократической революции (ПДР; Partido de la Revolucin Democrtica), но и каждые шесть лет поводились выборы нового президента, причем согласно конституции действующий глава государства не мог претендовать на переизбрание.

Однако реальность была совсем другой. В стране существовала клиентелистская система, распространявшаяся на институт президентства и позволявшая уходящему главе государства как лидеру ИРП выбрать себе преемника. А поскольку ИРП неизменно выигрывала и выборы в штатах вплоть до 1989 г., получалось, что инкумбент фактически избирал следующего президента Мексики. Такое положение вещей в совокупности с различными методами, позволяющими влиять на исход выборов (самыми печально известными из них были события, связанные с неполадками при компьютерном подсчете итогов голосования на президентских выборах 1988 г., когда ИРП проигрывала), объясняет, почему перуанский политик и писатель Марио Варгас Льоса охарактеризовал ИРП как «совершенного диктатора».

С этого момента ИРП попала под огонь усиливающейся критики, не в последнюю очередь и за счет пристального международного внимания после того, как процессы демократизации успешно прошли в остальных странах Латинской Америки в 1980е годы, а также в Восточной Европе в конце того же десятилетия. Более того, подписание Североамериканского соглашения о свободной торговле (НАФТА) усилило это внимание, сделав повторение событий 1988 г. маловероятным из-за того международного осуждения, которое оно бы получило. ИРП могла одержать победу на выборах 1994 г., однако ее властная монополия была подорвана за счет внутреннего и внешнего давления, и, не имея возможности вернуться к своим «традиционным» методам, ИРП проиграла выборы в 2000 г., и президентом Мексики стал Висенте Фокс, представитель ПНД.

Венесуэла

Случай Венесуэлы имеет ряд сходств с периодом транзита в Мексике, но во многом отличается от трех других случаев транзита в этом регионе. Сходство с Мексикой заключается в том, что в Венесуэле в XX в. создавалась видимость демократии, так как проводились регулярные выборы, но, как и в случае с Мексикой, при ближайшем рассмотрении ситуация оказывается иной. В 1958 г. после поражения на выборах Маркоса Переса Хименеса в стране возрос уровень политической нестабильности, и на протяжении одного года было предпринято несколько попыток военных переворотов. Чтобы прекратить беспорядки и стабилизировать ситуацию, 31 октября 1958 г. был заключен пакт Пунто-Фихо (Pacto Punto Fijo) между партией «Демократическое действие» (ДД; Accin Democrtica), Социал-христианской партией Венесуэлы (СХП; также известна под аббревиатурой КОПЕЙ; Partido Social Cristiano de Venezuela) и партией «Республиканско-демократический союз» (РДС; Unin Republicana Democrtica). Со временем РДС потерял влияние, и фактически была создана двухпартийная система, при которой власть всегда оставалась в руках одной из двух оставшихся партий – ДД или СХП.

Произошедшее отличалось от всех других транзитов, так как пакт был подписан до победы Кубинской революции и до того, как она оказала влияние на политику стран Латинской Америки. Видно, что во многом она была успешной, учитывая, что в XX в. военные более не участвовали в политике, за исключением попытки военного переворота под руководством Уго Чавеса в 1992 г. В результате Венесуэле был обеспечен такой уровень стабильности, который более нигде в регионе не наблюдался. Однако это было достигнуто ценой эффективной и подотчетной демократии.

Как и в случае с Мексикой после выборов 1988 г., обстановка в Венесуэле нормализовалась, однако внутреннее давление продолжало расти на протяжении 1990х годов. Это происходило несмотря на политические реформы, наиболее значительной из которых стало введение Андресом Веласкесом прямых выборов губернаторов. В сочетании с продолжающимися экономическими трудностями это привело к тому, что население страны утратило иллюзии относительно обеих партий. Чавес, которого уже многие считали национальным героем, после того как он взял на себя единоличную ответственность за события 1992 г.[922], смог извлечь выгоду из этого желания изменений и выиграл президентские выборы 1998 г., получив более 50 % голосов, таким образом в одночасье прекратив действие принципов пакта Пунто-Фихо (pintofijismo).

19.1. Ключевые положения

• Со времени обретения независимости Латинская Америка имеет традицию выдвижения сильных лидеров, или каудильо.

• Условия холодной войны и страх появления в Латинской Америке «второй Кубы» после победы Кубинской революции в 1959 г. привели к многочисленным случаям захвата власти военными с целью сохранения статус-кво, например, в Аргентине и Чили.

• Мексика и Венесуэла, хотя и не управлялись военными во второй половине XX в., имели недемократические политические системы, также обеспечивавшие режимам гарантированные победы.