Демократизация Бернхаген Патрик

За некоторыми исключениями (например, среди исследователей из Латинской Америки) литература, посвященная социальным движениям, не демонстрирует большого интереса к процессам демократизации. Только недавно концепт политики оспаривания (contentious politics), противопоставляемой рутинной политике (routine politics), был предложен в качестве связующего звена между такими явлениями, как социальные движения, революции, волны забастовок, национализм и демократизация[618]. Даже те исследователи, которые признают важную роль социальных движений, расходятся во мнениях относительно позитивных или негативных эффектов их вмешательства. Иногда люди объединяются против демократических режимов, требуя авторитарных решений для борьбы с политическим или экономическим кризисом, таким образом предоставляя недемократическим акторам массовый источник легитимности (например, протесты женщин из среднего класса против правительства Сальвадора Альенде в Чили), и некоторые акторы стремятся к ограничению демократических прав в демократических режимах (например, ксенофобские движения против иммиграции в Европе). В других случаях движения, стремящиеся продвигать демократизацию, могут вызвать непреднамеренные последствия в виде увеличения репрессий со стороны государства или создания условий для появления недемократических акторов (например, падение Веймарской республики в Германии).

Однако во многих случаях действительно присутствует связь между социальными движениями и поддержкой демократии. Например, Чарлз Тилли[619] писал:

Что вызывает прочную, но все еще неполную связь между демократизацией и социальными движениями? Во-первых, многие из тех же процессов, которые вызывают демократизацию, также независимо способствуют появлению и социальных движений. Во-вторых, демократизация как таковая подталкивает людей на создание социальных движений. В-третьих, при некоторых условиях и в ограниченных масштабах социальные движения сами служат продвижению демократизации.

Поскольку связь между социальными движениями и демократизацией непроста, главный вопрос исследователей социальных движений таков: «Когда и как движения способствуют развитию демократизации?». В данном разделе рассмотрены два основных подхода к исследованию социальных движений, которые пытаются ответить на вышеприведенный вопрос: подход, связанный с изучением новых социальных движений, и политико-процессуальный подход. Мы начнем с их беглого обзора, а затем проанализируем роль социальных движений на каждом этапе демократизации.

Литература, посвященная социальным движениям, в большей степени фокусируется на опыте стран Западной Европы и Северной Америки, и только недавно исследователи начали обращать внимание на связи между социальными движениями и демократизацией. В Европе подход, связанный с новыми социальными движениями, рассматривает появление нового актора в постиндустриальном обществе. Ален Турен[620], наиболее известный представитель данного подхода, утверждал, что конфликт между трудом и капиталом был перекрыт новыми конфликтами, связанными с саморепрезентацией общества и типами действий, связанными с его трансформацией. Таким образом, новые конфликты зародились вне фабрик и рабочего движения, а требования захвата власти были отвергнуты и женскими, и студенческими, и экологическими движениями в Западной Европе. Несмотря на то что первоначальная цель данного подхода состояла в объяснении совершенно другого феномена, он широко применялся в 19801990е годы к изучению транзитов в Латинской Америке, подчеркивая культурную и социальную демократизацию, осуществляемую движениями, которые все меньше воспринимали государство в качестве главной стороны взаимодействия[621].

После падения интереса к демократизации в Латинской Америке и подходу, изучающему новые социальные движения, на первый план в исследованиях трансформаций режимов в результате появления новых демократий в Центральной и Восточной Европе, а также на территории бывшего СССР выдвинулся политико-процессуальный подход. Разработанный изначально в США, а затем быстро распространившийся в Европе, политико-процессуальный подход уделяет более систематическое внимание институциональному контексту, чем это делает подход, изучающий новые социальные движения, подчеркивая взаимосвязи между правительственными акторами, политическими партиями, социальными движениями и протестом. В попытках прояснить, что способствует появлению споров и конфликтов (contention) в либеральных демократиях, исследователи – сторонники данного подхода предположили, что существует нелинейная зависимость между возникновением протеста и появлением политических возможностей[622]. Недавно, однако, некоторые исследователи в США в рамках этого подхода предложили переформулировать транзитологическую парадигму, взяв в расчет роль, которую играет политика оспаривания[623]. В то время как социальные движения не обязательно являются сторонниками демократии, элитистская динамическая модель не объясняет в полной мере демократические процессы. Социальные движения играют на самом деле разные роли на разных этапах процесса демократизации.

Циклы протеста и волны забастовок в период демократизации

Демократизация в целом связана с разными процессами оспаривания: 1) с циклом протеста в поддержку демократии; 2) с волной забастовок, становящихся все более массовыми и не связанными с синдикализмом. Согласно Джо Форэйкеру[624], «демократические транзиты отражают широкое разнообразие траекторий и исходов. Роль социальных движений в них обусловлена специфическим ритмом „протестного цикла“, состоянием структуры политических возможностей, случайностью стратегического выбора». Например, в Испании, Бразилии и Перу волны забастовок имели большое значение на протяжении всего или части процесса демократизации[625]. В то время как демократизация в Перу в большей степени ассоциируется с волной забастовок (1977–1980 гг.) против крайне непопулярного режима[626], в Бразилии имела место волна забастовок (1974–1979 гг.), за которой последовал протестный цикл (1978–1982 гг.), в большей степени вызванный городскими движениями[627]. Иногда циклы протеста и волны забастовок совпадают, но во многих других случаях волны забастовок сильнее на первых этапах сопротивления, затем они идут на спад, а после вновь нарастают в период либерализации и транзита в связке с подъемом цикла протеста, берущего начало из сетей подпольного сопротивления.

Как следует из табл. 12.1, роли социальных движений и других участников политики оспаривания различаются на разных этапах процесса демократизации. Оставшаяя часть этой главы проиллюстрирует данное утверждение на эмпирических примерах.

Таблица 12.1. Роль социальных движений, профсоюзов и политики оспаривания на разных этапах демократизации

Сопротивление недемократическому режиму

Демократизация как процесс начинается гораздо раньше, чем обычно утверждает транзитология. Элиты начинают процесс переговоров, поскольку происходит что-то, что подталкивает некоторых их представителей отказать недемократическому режиму в поддержке. Одной из причин, подрывающих легитимность и (внутреннюю и международную) поддержку режима, является та роль, которую играют подпольные сети сопротивления (underground networks of resistance). Исследователи новых социальных движений из Латинской Америки были первыми, кто начал изучать роль культурного и политического сопротивления авторитарным режимам и создание альтернативных демократических сетей[628]. Движения в защиту прав человека, профсоюзы, церкви способствуют делегитимизации авторитарных режимов на таких международных площадках, как ООН, а также тайному или открытому сопротивлению авторитарному режиму внутри страны. Устойчивость сетей сопротивления к воздействию репрессий играет решающую роль на этом этапе, поскольку сети могут привести к расколам в правящих авторитарных/тоталитарных элитах и подтолкнуть элиты к либерализации даже вопреки их желанию[629].

В странах, где большинство населения исповедует католицизм, Римско-католическая церковь сыграла очень важную и активную роль. В некоторых странах акторы, связанные с церковью, выступили сторонниками демократии. «Викариат солидарности» (Vicara de la Solidaridad) в Чили осуждал репрессии, преследования и убийства по приказу Аугусто Пиночета, при этом помогая координировать усилия профсоюзов, партий и рядовых активистов, которые организовывали протесты против режима в 1980е годы[630]. В Бразилии, после принятия теологии освобождения, церковь посредством движения «Малых христианских коммун» (Comunidades Eclesialis de Base, CEB) способствовала воссозданию на низовом уровне пространств, наделявших простых граждан новыми социальными и политическими возможностями[631]. Роль, сыгранная «Малыми христианскими коммунами», стала центральной в борьбе за демократизацию, и церковь выступила посредником в поддерживавшей демократию коалиции профсоюзов и городских движений. Сходным образом на территории проживания басков местное духовенство поддержало оппозицию в борьбе против франкистского режима, помогая сохранить баскский язык[632]. В Польше сложился поддерживавший демократию альянс между Римско-католической церковью и профсоюзом «Солидарность» (Solidarno), ставшим ключевым элементом в сети сопротивления, оказав тем самым помощь в создании необходимых ресурсов для массовой мобилизации в ходе либерализации и транзита[633].

В других странах, таких как Аргентина, иерархи Римско-католической церкви сыграли роль оказывающего поддержку наблюдателя, а в некоторых случаях стали и активными участниками государственного терроризма[634], в то время как гражданские сети играли делегитимизирующие роли[635]. «Матери Пласа-де-Майо» (Madres de Plaza de Mayo), «Служба мира и справедливости» (Servicio de Paz y Justicia – SERPAJ) и «Постоянная ассамблея за права человека» (Asamblea Permanente por los Derechos Humanos – APDH), помимо прочих организаций – участников правозащитного движения в координации с транснациональными правозащитными сетями (transnational advocacy networks), инициировали национальные и международные кампании за «правду и справедливость», чтобы выяснить судьбу 30 тыс. «исчезнувших» граждан – похищенных и убитых военными. Занимаясь публичной оглаской фактов преступлений, социальные движения нанесли большой ущерб имиджу авторитарных режимов на международной арене, в частности, в Организации Объединенных Наций и Организации американских государств[636]. Несмотря на то что авторитарные режимы закрыты для любого влияния со стороны политической оппозиции, Маргарет Кек и Кэтрин Сиккинк в своей работе 1998 г. показали, что возникает своеобразная «модель бумеранга» в тех случаях, когда правозащитные сети подталкивают третьи страны и межправительственные организации оказывать политическое давление на авторитарный режим:

Правительства являются главными «гарантами» прав, но также и основными их нарушителями. Когда правительство нарушает права или отказывается признавать права, индивиды и группы зачастую не имеют возможности их отстоять в политических и судебных институтах внутри страны. Они могут искать кого-то или что-то за пределами страны для того, чтобы выразить свою обеспокоенность или даже защитить собственную жизнь. Когда каналы между государством и внутригосударственными акторами заблокированы, может возникнуть модель бумеранга применительно к влиянию, характерному для международных сетей: внутригосударственные неправительственные организации идут в обход своего государства и обращаются напрямую к международным союзникам с тем, чтобы те оказали давление на их государства извне[637].

Сопротивление авторитарным режимам развивалось также и внутри нерелигиозных культурных групп. В Чешской Республике главная организация в демократическом движении – «Гражданский форум» – появилась в результате объединения деятелей культуры и искусства, которые создали пространство автономии и самовыражения после жесткого подавления студенческих протестов[638]. На этапе сопротивления социальные движения и их союзники могут эффективно продвигать демократические ценности и идеи, которые «разъедают» недемократический режим и приводят к появлению необходимых условий для начала либерализации[639].

Либерализация и рост мобилизации

Чтобы состояться, демократизация требует ускорения определенных движущих сил. Это создает в среде авторитарных элит впечатление, что нет иного выбора, кроме как открыть режим, если они хотят избежать неминуемой или потенциальной гражданской войны, либо насильственного захвата власти демократическими и (или) революционными акторами. Именно так обстояло дело с неудавшейся гражданско-военной социалистической революцией в Португалии в 1974 г., которая стала началом перехода к демократическому (хотя и капиталистическому) режиму, а также с восприятием затянувшегося восстания в Сальвадоре (1994 г.) и в Южной Африке (1994 г.)[640]. Интенсивность протестов и забастовок играет ключевую роль в создании возможностей для элит старого режима осуществлять длительный и подконтрольный им транзит или вероятности быстро потерять власть. Поэтому на этапе либерализации организованное общество открыто воссоздается, принимая гораздо более очевидные очертания, после упразднения некоторых запретов. Данное явление называется «воскрешением гражданского общества»[641]. В этот период движения могут содействовать расширению транзита в направлении эффективной демократии, либо оказывать сопротивление процессу демократизации. На самом деле профсоюзы, рабочие/левые партии и городские движения, в основном из трущоб и промышленных районов, представляются главными акторами, стремящимися к демократии[642]. В Чили движения выходцев из трущоб, организованные членами Коммунистической партии в Сантьяго, были одними из главных участников цикла протестов в 983–1987 гг. И хотя они не добились своих целей, Аугусто Пиночету стало ясно, что для сохранения власти ему необходим какой-то источник легитимности. Тем самым они положили начало контролируемому переходу к демократии[643].

Переход к процедурной демократии

Во время перехода к демократии социальные движения могут стремиться к демократизации, социальной справедливости и упразднению «спящих» полномочий, которые ограничивают функционирование возникающей демократии. Хотя в результате высокой степени неопределенности на этом этапе появляются политические возможности для мобилизации, ничего еще не определено и циклы протеста могут принять противоположные направления развития. Фактически «мобилизация усиливает способность противников существующего порядка и элит выдвигать требования, но также и ограничивает набор приемлемых результатов из-за того, что поддержка народа не является безусловной»[644]. Старые (рабочие, этнические) и новые (женские, городские) движения участвуют в больших коалициях, требуя демократических прав[645]. В целом этап перехода характеризуется мобилизацией коалиции сторонников демократии – профсоюзов, политических партий, церквей и социальных движений. Без такой коалиции демократия обычно недостижима, так как движения ее противников могут привести к восстановлению авторитарного/тоталитарного режима. Некоторые правые или военные сети также могут сопротивляться транзиту или пытаться силой вызвать крушение демократии. В качестве примера можно привести деятельность группы военных под названием «Carapitanda» в Аргентине в 1987, 1988, 1990 гг., которая пыталась сорвать суды над военными, подвергавшими пыткам и совершавшими убийства граждан в период правления авторитарного режима в 1976–1983 гг. В других случаях реакция исходит от номенклатуры и принимает форму репрессий, как в случае подавления студенческого движения в Китае в 1989 г., или форму запроса об оказании внешней помощи для контроля над ситуацией, как это случилось в Польше в 1981 г.[646].

Динамика переговоров между элитами и увеличивающаяся радикализация конфликтов на улицах усиливают взаимосвязь между элитами и движениями. Джон Гленн[647] утверждает, что такая переплетающаяся логика транзита имеет комплексный характер. С одной стороны, мобилизация влияет на переговоры элит: они выводят новых акторов на политическую арену, меняют властные взаимоотношения между соперничающими партиями и привносят новые требования в политический процесс, меняя образ действий, с другой стороны, переговоры элит влияют на мобилизацию: сами переговоры изменяют степень открытости политических возможностей для движений путем изменения части требований и приемлемых участников этого процесса.

Транзитологи считают завершением периода перехода тот момент, когда общество демобилизовано, а в сфере политики главными действующими лицами становятся партии. Однако этот исход является лишь одним из возможных при транзитах. В то время как в Аргентине, Боливии и странах Андского региона демобилизация не состоялась по окончании транзита, в Уругвае и Чили политика быстро институционализировалась посредством партийной системы. Не являясь до сих пор полностью изученной, демобилизация не кажется необходимым условием для консолидации, которая, в свою очередь, зависит от наличия сравнительно институционализированной партийной системы в централизованных и сильных государствах, в которых партии исторически были монополистами в процессе принятия решений и не были полностью уничтожены авторитарным режимом[648]. Более того, Адриан Каратницкий и Питер Акерман[649] утверждают, что основным залогом успешной консолидации является продолжающееся давление на элиты со стороны населения.

Несмотря на то что в большинстве случаев традиционные партии снова монополизировали сферу политики, в некоторых других лидеры продемократических движений выиграли первые свободные и открытые выборы. Это произошло в основном в тех странах, где партийная система была переделана из однопартийной в многопартийную, как, например, в странах Центральной и Восточной Европы, или где партии были исторически слабы либо ослаблены военным режимом. Количество лидеров продемократических движений, которые впоследствии заняли важные институциональные позиции, заметно больше, чем обычно считается. Самыми известными лидерами социальных движений, занявшими после транзита важные институциональные позиции, являются: 1) Лех Валенса, главный лидер «Солидарности», который стал первым посткоммунистическим президентом Польши; 2) Нельсон Мандела, лидер движения против апартеида, ставший первым демократическим и чернокожим президентом Южной Африки; 3) Вацлав Гавел, дважды избранный президентом (сначала Чехословакии, а затем Чехии), организовавший успешный «Гражданский форум», который привел Чехословакию к демократии и бескровному разделению государства; 4) Рауль Альфонсин, ставший президентом как лидер партии «Гражданский радикальный союз» (Unin Cvica Radical – UCR), одной из исторических партий Аргентины, а также как широко известный активист-правозащитник и вице-президент «Постоянной ассамблеи за права человека». Эти примеры показывают, что различение гражданского и политического общества является искусственным, а предположение о необходимости монополии на мобилизацию со стороны классических партий для консолидации демократии неверно.

Консолидация процедурной (или полноценной?) демократии

В политологической литературе консолидацию обычно связывают с завершением процесса демократизации, которое знаменуется первыми свободными выборами, окончанием периода неопределенности и (или) реализацией минимальных условий полноценной демократии[650]. Однако демократия не может стать консолидированной без повсеместного и успешного воплощения гражданских прав, которые не исчерпываются голосованием. На этом этапе движения во многих странах призывают к соблюдению прав тех, кто исключен «демократиями низкой интенсивности» (low intensity democracies), и выдвигают требования более инклюзивной демократии (т. е. движения, требующие проведения земельной реформы, обеспечения трудоустройства, движения коренного населения и женские движения) и упразднения наследия авторитарного режима. Требования, выражаемые движениями в понятиях «прав», «гражданства», и их политическая реализация играют ключевую роль в превращении населения в граждан[651]. Как отметил Джо Форэйкер[652], «борьба за права имеет более чем только риторический эффект. Настойчивые требования свободы слова и собраний являются предпосылкой для коллективного (и демократического) принятия решений, которое образует граждан». Социальные движения обычно производят имеющие долговременный характер воздействия, не только институциональные, но и культурные и социальные. Трансформации такого рода осуществляются посредством альтернативных практик и ценностей этих движений, которые помогают поддерживать и расширять демократию[653]. Более того, сети движений играют важную роль в мобилизации против устойчивых моделей исключения и наследия авторитарного режима[654].

Расширение в направлении постпредставительной демократии

Наконец, социальные движения могут играть важные роли в расширении демократии (до сих пор недостаточно изученный этап демократизации), направляя свои усилия как на демократическую реформу международной системы управления, так и на преодоление пределов представительной демократии на национальном уроне посредством экспериментов с демократией участия и делиберативной демократией[655]. Существуют как минимум два подхода к этому вопросу. Первый подход связан с концептом глобального гражданского общества[656]; он подчеркивает благоприятную для демократизации на наднациональном уровне роль всемирного организованного гражданского общества, занимающего место между государством и рынком[657]. Второй подход, связанный с изучением движений за глобальную справедливость (global justice networks)[658], и анализом транснациональных правозащитных сетей[659], отмечает значение правозащитных, женских, альтерглобалистских групп и групп, представляющих коренное население, в продвижении и расширении национальных демократических режимов, равно как и в реформировании не особо демократических процедур международных правительственных организаций, таких как Всемирный банк или Международный валютный фонд (МВФ). Предложения о реформах, выдвигаемые движениями за глобальную справедливость, в большей степени ориентированы на расширение прозрачности процесса принятия решений в международных правительственных организациях, увеличение контроля над ними со стороны национальных парламентов, а также открытие каналов доступа для организаций социальных движений.

12.2. Ключевые положения

• Циклы протестов и волны забастовок играют важную роль в процессах демократизации.

• Роль социальных движений имеет тенденцию меняться на различных этапах демократизации.

• Подпольные сети сопротивления подрывают внутреннюю и внешнюю поддержку авторитарных режимов.

• Интенсивность протеста может ускорить процессы либерализации.

• Социальные движения часто являются важными союзниками политических партий и других коллективных акторов в коалициях сторонников демократии на этапе транзита.

• Во время и после консолидации в социальных движениях используются альтернативные практики демократии.

Широко распространенное среди населения конвенциональное политическое участие является необходимым условием для успешного перехода от авторитаризма к демократии. В главе рассматривается наиболее очевидная и политически важная форма конвенционального участия – явка избирателей на национальных выборах. Формы политического участия подвержены влиянию различных институциональных факторов, например, типа избирательной системы и количества партий в стране, а также индивидуальных социоэкономических факторов, таких как образование и уровень дохода. Особенно острой проблемой во многих прежде авторитарных обществах является отсутствие развитого гражданского общества, поэтому общественное доверие, на котором базируется здоровая демократия, зачастую отсутствует. Уровень политического участия обычно высок в период учреждения демократии и на первых выборах, но важен также и на этапе консолидации демократии, когда новое государство сталкивается со многими экономическими и политическими вызовами своей легитимности.

Введение

Политическое участие играет важнейшую роль в успешном переходе от авторитарного общества к зрелой демократии. В странах, которые успешно его осуществили, политическое участие играло центральную роль в процессе усвоения населением демократических норм и ценностей, в формировании доверия к политическим институтам, а также в продвижении свободной и конкурентной политической среды. Переход от авторитаризма к демократии всегда является периодом высокого риска для любого общества. Вслед за падением коммунизма общества в Центральной и Восточной Европе были вынуждены осуществить экономический переход от командной к рыночной экономике, равно как и переход от тоталитарных политических институтов к демократическим. Практически все эти экономические трансформации сопровождались высоким уровнем безработицы, безудержно растущей инфляцией и резким падением уровня жизни. Неизбежно эти сложные условия имели следствием пользовавшиеся широкой поддержкой призывы к возвращению авторитарного правления ради восстановления прежнего уровня жизни. Демократическое политическое участие явилось одним из факторов, противостоящих этим призывам[662].

В некотором отношении легитимность демократии сразу после падения авторитаризма есть результат свержения ancien rgime[663]. Энтузиазм по поводу демократии на первых выборах обычно обеспечивает высокий уровень политического участия, равно как и оказывает поддержку новым политическим партиям, которые появляются для участия в этих выборах[664]. Но наиболее серьезные риски для новой системы рождаются в период демократической консолидации, сразу после учредительных выборов, когда задача нового режима состоит в поддержании открытости демократического правления требованиям и запросам граждан, а также в обеспечении политического представительства разных категорий электората. И вновь ключом к преодолению этих вызовов служит обеспечение широкого конвенционального политического участия для того, чтобы демократия оказалась скорее политической нормой, чем исключением. Участие также дает важные сигналы правительству о том, в чем нуждаются граждане и каковы их требования.

Как мы покажем это в дальнейших разделах, мотивы политического участия весьма разнообразны. В масштабах населения в целом оно обусловлено типом политических институтов, которые функционируют в стране, а на индивидуальном уровне – социально-экономическими и культурными ресурсами гражданина. В период демократической консолидации участие зависит от сложности и развитости гражданского общества[665]. Однако во многих бывших тоталитарных обществах, особенно тех, где правил коммунизм, именно этот элемент отсутствует. И после первоначалной эйфории, вызванной развалом коммунизма, приходило осознание того, что необходимо воссоздать гражданское общество и что этот процесс займет десятилетия, а не годы. Ситуация в дальнейшем усложнялась из-за неравномерной развитости гражданского общества во многих странах, прежде бывших авторитарными. В Чехословакии и Венгрии, например, память о демократии в предвоенные годы сохранялась, и в обеих странах и в 1960е, и в 1970е годы имело место активное движение за демократию. В России, напротив, из-за коммунистического правления и его наследия эти ценности оказались подавленными. Такие разные «стартовые позиции» оказали влияние на траектории демократизации и развитие участия в посткоммунистических государствах.

В настоящей главе рассматривается роль политического участия в переходе от авторитаризма к демократии, с особым вниманием к периоду демократической консолидации, которая следует за первыми учредительными выборами. Под участием мы понимаем конвенциональные действия, направленные на оказание влияния на властные структуры; в следующем разделе подробно описываются природа и формы политического участия. В третьем разделе анализируется проще всего наблюдаемая и самая важная форма участия – явка на выборы. В четвертом и пятом разделах исследуются институциональные и социальные факторы явки соответственно, а шестой раздел и заключительная часть предлагают анализ участия с точки зрения его значения для обеспечения удовлетворения демократией. Страны, включенные в эмпирический анализ, принадлежат к числу новых демократий Центральной и Восточной Европы, но наше рассуждение применимо и к возникающим демократиям Латинской Америки, Африки и Центральной Азии.

Аспекты политического участия

В первом крупном эмпирическом исследовании политического участия, проведенном Сиднеем Вербой и Норманом Наем, участие определялось как «действия отдельно взятых граждан, направленные на оказание влияния на состав правительства и (или) предпринимаемые правительством меры»[666]. Хотя цель участия однозначна, методы, которыми граждане стремятся оказать влияние, весьма разнообразны. Гражданин, присоединяющийся к политической партии, направляющий петиции к своему избранному представителю или участвующий в уличных демонстрациях, во всех этих случаях стремится оказать влияние на процесс принятия политических решений, однако очень разными способами. До 1960х годов политическое участие обычно концептуализировалось в терминах голосования, партийного активизма и вовлеченности в деятельность групп интересов. В совокупности эти формы демократического участия считаются конвенциональным политическим участием. В 1960е годы стали появляться и другие формы участия, начиная от мирных уличных демонстраций и заканчивая угрозами (или даже актами) физического насилия[667]. Хотя цель оставалась той же, эти новые методы разительно отличались от традиционных и обычно трактовались как неконвенциональное политическое участие или политический протест. В этой главе рассматриваются только конвенциональные формы политического участия.

Наиболее распространенным способом конвенционального участия является голосование. В большинстве демократий голосование вовлекает более половины граждан и является прямым методом воздействия на политический процесс. Несмотря на его повсеместность в демократиях, голосование необязательно наиболее эффективный способ оказания влияния на процесс принятия политических решений. Сидней Верба и Норман Най[668] определили еще три формы участия помимо голосования: 1) активность во время кампаний, включая активное участие в избирательных кампаниях; 2) активность на локальном уровне, связанная с участием в организациях местных сообществ; 3) личные контакты с государственными чиновниками по личным или семейным вопросам. Эти четыре способа конвенционального участия представлены в табл. 13.1, наряду с оценкой влияния каждого из них на процесс принятия решений, ресурсами, необходимыми для их использования и последствиями их осуществления для общества в целом.

Голосование оказывает сильное давление на лиц, участвующих в принятии решений, поскольку его результат определяет, какая партия приходит к власти, а значит, какая политическая программа будет реализовываться. Однако голосование сообщает лицам, принимающим решения, минимальную информацию о требованиях граждан и доступно гражданам даже с совсем небольшими ресурсами. Голосование также провоцирует конфликт и имеет последствия, значимые для всего общества. Другие два способа участия, описанные в табл. 13.1, а именно активность в кампаниях и на локальном уровне, в целом сравнимы по трем критериям. Оба метода могут оказывать сильное давление на лиц, принимающих решения, и сообщать подробную информацию в зависимости от конкретных обстоятельств. Более того, оба способа требуют умеренного уровня инициативности и кооперации, а их исход обычно затрагивает многих граждан. Четвертый метод конвенционального участия, т. е. личные контакты с государственными чиновниками по частным вопросам, не оказывает сильного давления на лиц, принимающих решения, по своей сути не является конфликтным и имеет последствия только для того, кто инициирует эти контакты.

В какой степени похожие формы политического участия существовали при авторитаризме? Например, голосование признавалось безусловно важным в коммунистических системах, так как оно демонстрировало одобрение системы. Однако поскольку выборы не были конкурентными или свободными, активность в избирательных кампаниях была крайне низкой или отсутствовала вообще, а исход выборов был абсолютно предсказуем. Но исследования участия в коммунистических режимах выявили существование других форм политического участия. Например, во время брежневской эпохи Донна Бари и Брайан Сильвер[669] проводили интервью с русскими эмигрантами и идентифицировали четыре типа политического участия: неконвенциональные политические действия, включающие, например, распространение самиздата; лояльную активность, прежде всего касающуюся работы на партию; общественную активность, связанную с жилищными товариществами и соседскими сообществами; а также контакты с чиновниками. Подобным образом Уэйн Ди Франчейско и Цви Гителман[670] выделили три формы политического участия, которые разграничивают символическое участие (как, например, голосование) и контакты с чиновниками. Очевидно, уровень активности на локальном уровне был низок, поскольку коммунистическая партия брала на себя многие функции гражданского общества. Тем не менее обращения к чиновникам для удовлетворения жалоб составляли, несомненно, широко распространенную форму политического участия.

Таблица 13.1. Типы конвенционального политического участия

Источники: Составлена на основе[671] и[672].

Некоторые из этих додемократических видов участия отражены в современных способах участия в шести новых демократиях, приведенных в табл. 13.2. Указанные в таблице данные основаны на опросах, проведенных после 2000 г. в новых демократиях, поэтому они отражают опыт как минимум трех демократических выборов. Явка будет подробнее анализироваться в следующем разделе, но результаты (основанные на данных от тех, кто признал в опросе факт своего голосования на выборах) отображают значительную разницу в явке в новых и зрелых демократиях. В новых демократиях явка в среднем составляет 70 %, с самым высоким показателем – 77 % в Венгрии и самым низким – 66 % в Польше и России. Но в зрелых европейских демократиях явка составляет в среднем 81 %. Тем не менее активность граждан в избирательных кампаниях мало отличается в двух группах демократий: зрелые демократии опережают новые (что и ожидалось), но совсем ненамного. Однако оба показателя демонстрируют значительную изменчивост между пятью странами, для которых мы приводим данные: в России, например, 28 % респондентов заявили о том, что на последних выборах им удалось убедить кого-либо, за кого стоит голосовать, в то время как аналогичный показатель для Болгарии и Словении составляет всего лишь 8 %. Сходным образом 11 % венгров, участвовавших в опросе, заявили об участии в политических митингах, в то время как в России на это указали только 4 %.

Таблица 13.2. Политическое участие в новых и зрелых демократиях (% опрошенных)

Примечание: См. блок 13.1 для более подробной информации о вопросах и странах.

Источники: Comparative Study of Electoral System. Module 2; European Social Survey. Round 3.

Активность на локальном уровне показывает степень готовности индивидов взаимодействовать друг с другом с целью оказания влияния на лиц, принимающих решения. Эта форма участия требует довольно высокого уровня кооперации и инициативности, поэтому можно предположить, что более высокая активность на локальном уровне будет присутствовать в зрелых демократиях, где гражданское общество более развитое и сложное. Эта гипотеза подтверждается данными опросов, согласно которым 19 % респондентов в зрелых демократиях заявили о том, что они имели опыт работы в неправительственных организациях или ассоциациях за год до проведения опросов, в то время как в новых демократиях о таком опыте заявили лишь 4 %. Этот показатель оказался самым низким в Болгарии и Венгрии (1 %) и самым высоким в Словакии (8 %). Однако в обеих группах стран вероятность работы на политическую партию или группу активистов в равной мере низка (3–4 %). Эти данные отображают упадок членства в партиях и партийной поддержки в зрелых демократиях в целом[673]. Наконец, в предшествующие опросу 12 месяцев к чиновникам обращался каждый десятый гражданин в новых демократиях, в то время как в устоявшихся демократиях это число заметно выше – 16 %. Самый высокий уровень был отмечен в Венгрии и Словении, где сохранялось гражданское общество и во время коммунизма, а самый низкий – в Болгарии, где гражданское общество было очень примитивным.

Таким образом, уровни политического участия ниже в новых демократиях, чем в зрелых, хотя различия между двумя группами стран не очень велики. Действительно, активность во время избирательных кампаний (она измеряется через показатели того, убеждал ли гражданин других людей, за кого нужно голосовать, и через работу на политические организации) очень схожа в двух типах демократий. Главное различие между этими двумя группами заключается в тех формах политической активности, которые обусловлены наличием высокоразвитого гражданского общества. В связи с этим страны, которым во время коммунистического правления удалось сохранить некоторые общественные отношения, существовавшие до авторитарного режима, лучше справились с восстановлением демократии.

Большинство этих стран поддерживали благоприятный уровень развития гражданского общества во время авторитарного правления, а гражданское общество, в свою очередь, поддерживало либеральную политическую культуру, что сильно облегчило демократический транзит в 1990е годы.

13.1. Сведения о данных из табл. 13.2

Приведенные данные взяты из опросов «Comparative Study of Electoral System (CSES). Module 2», проведенных между 2001 и 2006 гг. (www.cses.org), и «European Social Survey (ESS). Round 3», проведенных в 2006–2007 гг. (www.europeansocialsurvey.org). Выборку новых демократий составили Болгария, Венгрия, Польша, Россия, Словения и Словакия, и среднее значение в таблице высчитано для этих стран. Выборку зрелых демократий составили Австрия, Бельгия, Великобритания, Дания, Финляндия, Франция, Ирландия, Нидерланды, Норвегия, Португалия, Испания, Швеция и Швейцария, и среднее значение в таблице высчитано для этих стран. Выбор стран был продиктован условием их присутствия в обоих опросах CSES и ESS. Данные CSES использовались для оценки активности в ходе избирательных кампаний, а данные ESS – для других показателей.

Вопросы CSES об активности в ходе избирательных кампаний были следующими: «Здесь представлен перечень действий, которые можно предпринять во время выборов. Какие из них Вы совершали во время самых последних выборов?.. разговаривали с другими людьми с целью убедить их голосовать за конкретную партию или кандидата?.. демонстрировали поддержку конкретной партии или кандидату, например, посещая митинг, развешивая плакаты или в какой-то другой форме?». Вопросы CSES о политических партиях были следующими: «Во время последней избирательной кампании кандидат или какой-либо представитель партии связывался с Вами, чтобы убедить Вас проголосовать за них? Если говорить о том, как выборы (в стране) функционируют на практике, насколько хорошо выборы обеспечивают представительство взглядов избирателей крупными партиями: очень хорошо, довольно хорошо, не очень хорошо, совсем не хорошо? Можете ли Вы утверждать, что какая-либо партия (в стране) достаточно хорошо представляет Ваши взгляды? Несмотря на Ваше мнение о партиях, можете ли Вы утверждать, что конкретные лидеры какой-либо партии или кандидаты в президенты достаточно хорошо отражали Ваши взгляды на последних выборах?»

Вопросы ESS были следующими: «Некоторые люди не голосуют по тем или иным причинам. Голосовали ли Вы на последних общенациональных выборах в (месяц/год)? Существует множество способов улучшить ситуацию в (стране) или предотвратить какие-либо плохие ситуации.

За последние 12 месяцев делали ли Вы что-то из следующего: …обращались к политику, правительству или чиновнику муниципального уровня? …работали в политической партии или в группе активистов? …работали в какой-либо иной организации или ассоциации? Используя эту карточку, оцените, пожалуйста, по шкале от 0 до 10, насколько лично Вы доверяете институтам или учреждениям, которые я буду зачитывать. 0 означает, что Вы вообще не доверяете институту, 10 означает, что доверяете полностью. Итак…»

13.2. Ключевые положения

• Граждане могут влиять на политический процесс разными способами, требующими разных ресурсов, предполагающими разный характер политического воздействия и влекущими за собой разные результаты.

• Голосование существовало и при коммунистических режимах, и несмотря на отсутствие свободной конкуренции, явка в целом была высокой.

• Виды участия, распространенные до перехода к демократии, а также развитость гражданского общества влияют на участие в период демократического транзита.

Явка на выборы

В авторитарных режимах, организующих выборы, как правило, регистрируется высокий уровень явки. Так, во времена коммунистического правления в России и Восточной Европе явка на выборах была традиционно высокой – это было необходимо для демонстрации безоговорочной поддержки режима. На последних советских выборах в период коммунизма, проведенных в марте 1984 г., явка, согласно официальным источникам, составила 99,99 %[674]. Подобным образом, во всем Туркменистане на общенациональных выборах в 1984 г. насчитывалось 1,5 млн избирателей, но лишь один человек был официально учтен как не участвовавший в выборах. Схожим, хотя и не таким вопиющим образом, регистрировались результаты выборов во многих других советских республиках в 19701980е годы. Случалось, что явка превышала 100 %, как, например, на выборах в 1937 г., когда в них участвовал Сталин. Даже в 1980е годы результаты выборов были настолько предсказуемыми, что Политбюро могло одобрить официальное коммюнике по исходу выборов за два дня до голосования[675].

Одним из очевидных объяснений подобных результатов являются фальсификации, например, распространенная практика голосования за членов своей семьи Другое объяснение – широкое использование открепительных талонов, которые позволяли исключить из списка зарегистрированных для голосования тех, кто скорее всего не смог бы прийти на участок, соответствующий месту жительства, в день голосования. Однако верно и то, что члены избирательных комиссий, занятые в выборах, прилагали немало усилий, чтобы обеспечить высокую явку, например, привозили избирательные урны в больницы и даже в квартиры к людям, которые не могли прийти на избирательные участки. «Подлинная» явка в коммунистической России и в некоторых странах Центральной и Восточной Европы была действительно высока. Независимые оценки показали, что в России не более 3 % зарегистрированных избирателей не голосовали в начале 1980х годов, хотя эта доля постепенно увеличивалась[676].

После падения коммунизма в 1989 г. явка начала снижаться, хотя поначалу и держалась на высоком уровне, по крайней мере в сравнении со стандартами зрелых демократий. В марте 1989 г., когда в демократизирующемся Советском Союзе впервые состоялись соревновательные выборы, явка составила 87 %, как это отражено на рис. 13.1. Год спустя, когда проводились выборы в каждой из советских республик (включая Белоруссию и Украину, а также Россию), она снизилась. Еще ниже она была в декабре 1993 г. уже в независимой Российской Федерации, когда проводились первые выборы в только что созданную Государственную Думу. По официальным данным, явка тогда составила 54,8 %, но это был процент выданных избирательных бюллетеней, а не чуть меньшее число действительных голосов[677], но в любом случае имело место значительное административное давление с целью обеспечения минимум 50 % явки, чтобы могла быть одобрена новая конституция, выносимая на голосование в тот же день. Независимые оценки говорят, однако, о том, что явка едва ли могла превысить 43 %.

Ситуации с голосованием на парламентским выборах в Белоруссии и на Украине очень схожи с Россией, как отражено на рис. 13.1. Явка на парламентских выборах на Украине в 1989 г. составила 93,4 %, а в Белоруссии – 92,4 %. Такие показатели были бы сочтены в зрелых демократиях исключительными. В 1993 г., уже после учредительных выборов, явка в Белоруссии значительно снилась до всего лишь 56,4 %, а на Украине – до 75,8 % в 1994 г. С тех пор явка на Украине только падала, дойдя до 62 % на парламентских выборах 2007 г. В Белоруссии парламентские выборы 1995 г. ознаменовались самой низкой явкой, а после этого она начала расти, хотя явка, составившая 90,1 %, на парламентских выборах 2004 г., является результатом необычных обстоятельств, связанных с совмещением выборов с конституционным референдумом по вопросу выдвижения на третий подряд президентский срок Александра Лукашенко. Эта поправка получила одобрение подавляющего большинства.

Рис. 13.1. Явка на выборы в Белоруссии, России и Украине (% зарегистрированных избирателей)

Источник:[678].

Анализ явки в бывших коммунистических странах – России, так же как и Армении, Азербайджане, Белоруссии и Украине – усложняется из-за наличия строки «против всех» в избирательном бюллетене. В России, например, до 2003 г. избиратели имели дополнительную возможность проголосовать «против всех» кандидатов или партий вместо того, чтобы просто не пойти на выборы, что является единственной опцией избирателей в зрелых демократиях в том случае, если ни один выбор их не устраивает. На выборах в Государственную Думу в 2003 г., последних выборах с опцией голосования «против всех», около 13 % избирателей проголосовали «против всех» по одномандатным округам, что сделало эту группу избирателей второй по величине – большая численность была только у сторонников прокремлевской партии «Единая Россия». В целом избиратели, проголосовавшие «против всех», в большей степени ориентированы на Запад, чем другие, но в меньшей степени довольны состоянием демократии в России. Существуют некоторые подтверждения точки зрения, согласно которой учредительные или переходные (в смысле демократического транзита) выборы в ранее авторитарных обществах отличаются более высокой явкой, чем более поздние выборы, связанные с консолидацией демократии. В своем исследовании четырех последовательных выборов в 15 странах Центральной и Восточной Европы Татьяна Костадинова[679] отмечает намного более высокие показатели явки на учредительных выборах, чем на последующих. Это приписывается спаду начальной массовой эйфории по поводу демократии из-за существенных экономических проблем, неэффективной и зачастую коррумпированной политической системы, незнакомых и непривычных политических институтов и фрагментированной партийной системы. Тем не менее размах эффектов здесь значительно шире, чем в поставторитарных обществах в остальных частях света, что, возможно, объясняется стремительным ухудшением уровня жизни в бывших коммунистических странах: это снижение было вызвано трудным переходом от командной к рыночной экономике. Как следствие, явка на выборы после 1990х годов в посткоммунистических странах стала заметно ниже средней явки в зрелых демократиях[680].

13.3. Ключевые положения

• В целом учредительные или переходные выборы привлекают намного больше избирателей, чем последующие выборы, связанные с консолидацией демократии.

• Явка на выборы в новых демократиях снизилась, как и явка на выборы в зрелых демократиях, хотя объяснения этому снижению различны.

• Экономические трудности в новых демократиях довольно быстро подорвали эйфорию, сопровождавшую падение авторитаризма.

Институты и политическое участие

Сегодня мы знаем, что институциональный дизайн политических систем оказывает значительный эффект на уровень политического участия. Исследования показывают, что парламентские системы характеризуются более высокими уровнями политического участия, чем президентские системы, и это особенно верно для сочетания парламентаризма и пропорциональной избирательной системы. Другими институциональными факторами, повышающими явку, являются маленькие избирательные округа и регулярные, но не слишком частые, общенациональные выборы[681]. Электоральными правилами, увеличивающими явку, являются процедуры регистрации, которые упрощают участие в голосовании; расположение избирательных участков, облегчающее посещение выборов, и, конечно, норма об обязательном голосовании[682]. Важно также и то, что чем более соревновательна предвыборная гонка в глазах избирателей, тем более избиратели мотивированы прийти на выборы, чтобы внести свой вклад в результат голосования[683]. Конкурентность выборов также связана с типом избирательной системы в стране: в пропорциональной системе степень соревновательности более равномерно распределена по избирательным округам, чем в мажоритарной системе[684].

Роль политических партий и партийная система составляют второй набор институциональных факторов, которые воздействуют на явку, и в целом считаются основой эффективного электорального участия. Две основные функции политических партий – это, во-первых, мобилизация граждан для волеизъявления на выборах и, во-вторых, приобщение избирателей к миссии и делу партии. Эффективность партий в выполнении этих функций является важнейшим фактором электорального участия и косвенно – здорового развития всей политической системы в целом. Скотт Мэйнуоринг[685] утверждает, что институционализация партийной системы имеет очень большое значение для формирования массового политического поведения как в новых, так и в старых демократиях. При этом более тарые системы демонстрируют стабильную поддержку партий, низкую изменчивость в партийных предпочтениях и основываются на партиях с долгой историей, в которых не доминируют конкретные индивиды или клики. Когда же партийной системе не хватает легитимности и она неустойчива, что как раз характерно для новых демократий, партии оказываются неспособны справляться со своей базовой функцией мобилизации граждан, а нехватка стабильных партийных предпочтений означает, что довольно большие группы избирателей от выборов к выборам могут голосовать за разные партии.

Центральной проблемой для политических партий в новых демократиях является дефицит ресурсов, что означает, что во многих из них доминируют какие-то индивиды или клики. Вследствие этого большинству партий не удается выживать в течение срока, достаточно долгого для того, чтобы получить хоть сколько-нибудь устойчивую поддержку избирателей и тем самым обеспечить себе продолжительное существование[686]. А поскольку многие партии живут совсем недолго, они не могут привлечь ресурсы и финансирование, которые бы позволили им создать сложную систему партийной организации, необходимую для эффективной мобилизации избирателей[687]. Другая связанная с этим проблема заключается в низком уровне партийного членства, что распространено в новых демократиях, поэтому немногие партии имеют достаточно широкую электоральную базу, которую можно было бы использовать для предвыборной агитации, фандрайзинга или формирования партийной политики. Эти проблемы выражаются в низкой интенсивности контактов между избирателями и партиями. Джеффри Карп и Сьюзен Бандуччи[688] показывают в своем исследовании, что в новых демократиях партии в целом слабо контактируют с избирателями, хотя и существуют некоторые яркие исключения, как, например, Бразилия и Чехия, где интенсивность этих взаимодействий довольно высока. Однако Карп и Бандуччи также обнаруживают, что в новых демократиях партии более склонны фокусироваться на каких-то целевых категориях избирателей, а это означает, что они более экономно используют свои ресурсы и пытаются выжать из них максимальный результат.

Слабость партийных систем в новых демократиях с точки зрения избирателей отражена в табл. 13.3. Первая колонка отражает долю респондентов, которые отметили, что обращались к кандидату или партии на последних национальных выборах в своей стране. Подтверждая выводы Карпа и Бандуччи[689], данные демонстрируют, что лишь 9 % избирателей в выборке новых демократий отметили факт обращений, в то время как в зрелых демократиях о подобном заявили 24 % избирателей. Избиратели в новых демократиях в гораздо меньшей степени, чем избиратели в зрелых демократиях, отмечают, что их взгляды нашли достаточно полное отражение на выборах (48 % против 63 %), и определяют партию, которая бы эффективно отражала их взгляды (54 % против 79 %). Разрыв, который оставляют политические партии, не перекрывается политическими лидерами; 60 % избирателей в новых демократиях указали на лидера, который представлял бы их интересы, в то время как в зрелых демократиях 73 % избирателей сделали то же самое. Таким образом, эти данные отражают слабость партий в странах с неустоявшейся демократией, которая имеет пагубные последствия для электорального участия, стабильности и удовлетворенности процессом демократизации.

Таблица 13.3. Контакты избирателей с партиями представления избирателей о выражении партиями их интересов (% опрошенных)

Примечание: См. блок 13.1 для более подробной информации о вопросах и странах. Доля заявивших, что они «имели контакт с партией», – это доля респондентов, заявивших, что они контактировали с партией или кандидатом на последних выборах. Взгляды, нашедшие отражение на выборах, включают ответы «Очень хорошо» и «Довольно хорошо».

Источник: Comparative Study of Electoral Systems. Module 2.

Каким образом политические партии институционализируются в новых демократиях? Переход от авторитаризма к демократии – постепенный процесс, в течение которого у элит и общественных масс должно сформироваться доверие к новым демократическим институтам. Политические партии облегчают этот непростой процесс, предоставляя избирателям выбор и действуя в качестве хранителей «демократического кредо»[690]. Путь, ведущий от авторитаризма к демократии, узок, и с него легко сбиться. Политические партии институционализируются посредством электорального опыта, вырабатывающего доверие избирателей к ним, и через передачу от поколения к поколению внутри семьи преданности какой-либо партии; этот процесс также укореняет партии в массовой политической культуре. Конечно, выстраивание таких механизмов очень затруднено в новых демократиях, но Расселл Далтон и Стивен Уэлдон[691] показывают, что важную роль в новых демократиях играет латентная социализация, достающаяся в наследство от авторитарного режима. Они утверждают, что сильная поддержка демократии, имевшая место в этих странах во время учредительных выборов, будет полезной в процессе демократической консолидации.

13.4. Ключевые положения

• Институциональные механизмы, особенно избирательное законодательство, тип избирательной системы и партийная система, оказывают влияние на политическое участие.

• Слабость партийных систем во многих переходных демократиях оказывает разрушительное воздействие на политическое участие.

• Одним из самых эффективных механизмов продвижения демократизации является создание сильных политических партий с массовой поддержкой, которые бы действовали в рамках соревновательного электорального поля по установленным правилам.

Граждане и политическое участие

В демократиях граждане по-разному вовлечены в процесс конвенционального участия. Некоторые социальные группы оказывают большее влияние на политический процесс, чем другие, несмотря на то что институциональные правила и процедуры задуманы таким образом, чтобы сгладить различия и предоставить всем равные возможности. Такое неравенство часто объяснялось различиями в социально-экономических ресурсах, например в образовании, роде деятельности или доходе. Разный доступ к этим ресурсам вносит вклад в определение стиля жизни, социальных связей и мотиваций индивидов; косвенным образом он задает разные уровни политического участия и в конце концов определяет возможность обычных граждан влиять на политику государства[692]. Недавно теории социального научения выявили потенциально важную роль культурных факторов в определении политического участия. Граждане усваивают из политической культуры, в которой они социализируются, определенные ценности, а это, в свою очередь, воздействует на политическое участие. С этой точки зрения индивидуальные формы политического участия являются результатом накопленного индивидом демократического опыта.

Как теория, подчеркивающая роль ресурсов, так и теории социального научения приводят ко многим важным выводам относительно политического участия. В ресурсной модели уровень участия зависит от социально-экономического статуса электората, поэтому экономически неразвитое общество или такое, где значительная часть населения обладает низким социально-экономическим статусом, не сможет обеспечивать уровень политического участия, достаточный для поддержания демократических процедур. Более того, эта модель предполагает, что возможности увеличить политическое участие сильно зависят от улучшения социально-экономических условий. Модель социального научения, напротив, предполагает, что участие является следствием определенных ценностей, усвоенных из политической культуры. В свою очередь, восприятие этих ценностей представляет собой длительный процесс, и изменения случаются только в течение долгого периода политической стабильности.

Образование часто рассматривается как важнейший показатель социально-экономического статуса, поскольку оно напрямую влияет на карьерные возможности и личное благосостояние. Уровни образования в новых демократиях Центральной и Восточной Европы схожи с теми, что наблюдаются в зрелых демократиях, а система образования была хорошо развита во времена коммунизма, чтобы предоставить равный доступ к разным социальным позициям и профессиональную подготовку. Доступ к высшему образованию во многих коммунистических странах был ниже, чем в зрелых демократиях, поскольку плановая экономика требовала меньше специалистов с высшим образованием. Например, в рассматриваемых здесь новых демократиях только 16 % избирателей имели высшее образование, в то время как в зрелых демократиях – 25 %. Однако в новых демократиях больше людей, чем в зрелых, имели среднее образование: 68 % против 56 %. Этот факт подчеркивает экономическую значимость, которую коммунистические власти придавали профессионально-техническому образованию[693].

Образование играет важную роль в формировании основных видов политического участия как в новых, так и в зрелых демократиях. Таблица 13.4 показывает, что граждане в новых демократиях, как и в зрелых, более склонны к политическому участию, если они более образованны. Тем не менее заметные различия также присутствуют. В новых демократиях образование в меньшей степени определяет факт голосования на выборах, но в большей – факт участия в избирательных кампаниях. Это может объясняться тем, что голосование является привычной практикой, в то время как типы участия, связанные со свободными и конкурентными выборами, чаще всего непривычны. Для новых демократий также характерно, что образование не оказывает большого влияния на активность на локальном уровне и на количество обращений к чиновникам. Одно из возможных объяснений заключается в том, что в бывших коммунистических странах образование не связано напрямую со статусом и уровнем достатка, как это имеет место в стабильных рыночных экономиках, хотя мы предполагаем, что данная ситуация меняется с переходом к рыночной экономике.

Таблица 13.4. Уровень образования и политическое участие (% опрошенных)

Примечание: См. блок 13.1 для подробной информации по вопросам и странам.

Источники: Comparative Study of Electoral System. Module 2; European Social Survey. Round 3.

Отражая политическую культуру общества, социальное научение охватывает опыт жизни индивида в данном конкретном обществе, а это, в свою очередь, влияет на политическое участие. Гражданское общество обычно определяется как сфера свободной, спонтанной социальной активности, прежде всего в рамках добровольных объединений и ассоциаций (см. гл. 11 наст. изд.). Вследствие этого гражданское общество считается основой представительной демократии. В большинстве авторитарных обществ, особенно там, где отсутствовал демократический опыт для большинства населения, гражданского общества могло, в сущности, не существовать. Именно так обстояло дело в России в 1980е годы и в нескольких других коммунистических странах[694]. В этих обществах социальная активность граждан вращалась вокруг коммунистической партии и в меньшей степени вокруг профсоюзов, которые были тесно связаны с партией[695].

Одним из показателей развитости гражданского общества является уровень доверия в социуме, а также то, в какой мере индивиды доверяют базовым политическим институтам. Мы уже отметили низкую активность на локальном уровне в новых демократиях, которая отражает отсутствие какой-либо традиции по организации коллективных действий с неполитической направленностью. В какой степени это отражается также и в отсутствии доверия в обществе в этих странах? Таблица 13.5 показывает степень доверия к пяти базовым институтам государства в шести бывших коммунистических странах. Три из этих государственных институтов являются политическими (парламент, политические деятели, политические партии), а два – неполитическими (система правосудия и полиция). Как и предполагалось, граждане в шести новых демократиях демонстрируют значительно более низкий уровень доверия ко всем пяти институтам, чем граждане в зрелых демократиях. Особенно примечательным является дефицит доверия к политикам и политическим партиям, но уровень доверия к парламенту и системе правосудия также довольно низок. Наблюдаются также различия внутри этой выборки из шести новых демократий: Болгария, Польша и Россия характеризуются намного меньшим уровнем доверия, чем Венгрия, Словения и Словакия; при этом считается, что в последних трех странах сохранялись зачатки гражданского общества и во времена коммунизма.

Таблица 13.5. Доверие к институтам в новых и зрелых демократиях

Примечание: См. блок 13.1 для подробной информации по вопросам и странам. Источники: European Social Survey. Round 3.

Показатели общественного доверия являются важным предиктором политического участия. Например, в шести новых демократиях коэффициент корреляции между явкой на выборы и доверием парламенту равен 0,16 (значим на уровне p < 0,000); имеют место похожие, хотя и не настолько сильные, взаимосвязи и с другими показателями участия[696]. Таким образом, общественное доверие, выработанное в результате опыта жизни в условиях активного и энергичного гражданского общества, является важным компонентом политического участия. В той степени, в какой политическое участие в новых демократиях зависит от социального научения, прогресс в достижении уровня участия, наблюдаемого в зрелых демократиях, неизбежно окажется медленным и будет зависеть от накопления доверия в последующих поколениях. В той степени, в какой политическое участие в новых демократиях зависит от ресурсов, прогресс должен быть более стремительным, поскольку образовательные системы быстрее адаптируются к экономическому транзиту.

13.5. Ключевые положения

• Ресурсы, которыми обладают граждане, особенно образование и благосостояние, являются важным фактором влияния на их участие/неучастие в политике.

• Нормы и ценности, воспринятые из политической культуры общества, также могут побуждать к политическому участию.

• Слабость гражданского общества во многих бывших авторитарных государствах препятствует эффективному социальному научению и развитию общественного доверия, которое является фундаментом демократии.

• Одним из факторов, влияющих на уровень удовлетворенности демократией, является поддержание широкого политического участия, в первую очередь – голосования на национальных выборах.

Заключение

Демократия основывается на предположении, что все граждане в равной степени участвуют в политических процессах и что их решения имеют одинаковый политический вес. Без активной включенности граждан в политику демократия потеряла бы смысл, как буквально[697], так и на практике. В то же время существует согласие по поводу того, что демократия терпит крах, если участие граждан в политике будет слишком интенсивным. Действительно, часто утверждается, что демократия имеет наибольшие шансы на успех тогда, когда соблюдено равновесие между распространенной политической апатией и всеобщей гражданской вовлеченностью. Вызовом вновь возникающим демократиям, особенно в период, сразу следующий за падением авторитарных режимов, является обеспечение участия, достаточного для поддержания демократических норм и ценностей, и в то же время – ослабление видов политического участия, таких как протесты и демонстрации, которые иногда именуются «моментамивеликих потрясений»[698], способных подорвать еще слабую демократию. Разумеется, это весьма хрупкое равновесие, поскольку такие общества находятся в процессе масштабного перестраивания экономики, резко снижающего уровень жизни, в то же самое время, когда ожидания масс высоки.

В этой главе мы попытались обосновать тезис о том, что широкое политическое участие в разных своих формах является решающим фактором успешного транзита от авторитаризма к демократии. В свою очередь, институциональный дизайн политической системы определяет общий характер политического участия, а ресурсы, которыми обладают избиратели, влияют на вид и интенсивность участия. До сих пор мы предполагали, что политическое участие повышает качество демократии и делает ее более стабильной и устойчивой. Но есть ли у нас какое-то прямое свидетельство того, что участие в действительности оказывает влияние на восприятие демократии электоратом? Как показано на рис. 13.2, опросы демонстрируют очень разные уровни удовлетворенности демократией в зависимости от страны, и эти уровни удовлетворенности кажутся связанными с продолжительностью существования демократии в рассматриваемых обществах. Среди новых демократий среднее значение по шкале от 0 до 10 составило 3,9, в то время как в зрелых демократиях оно равно 5,9. В новых демократиях самый низкий уровень удовлетворенности наблюдается в Болгарии, а самый высокий – в Словакии.

Уровни участия сильно и положительно коррелируют со степенью удовлетворенности демократией. Таблица 13.6 показывает, что это верно для всех форм участия. Наиболее важным является голосование, коэффициент корреляции которого с удовлетворенностью демократией равен 0,12 для зрелых демократий и 0,08 для новых демократий. Как предсказывают теории демократии, регулярное участие в выборах формирует у избирателей положительное отношение к демократии. Влияние прочих форм участия выражено слабее, хотя в зрелых демократиях заметным влиянием отличается работа на непартийные организации, а в новых демократиях – попытки убедить других людей проголосовать за достойного кандидата. В целом связь между участием и удовлетворенностью демократией сильнее выражена в зрелых демократиях, чем в новых, что предсказуемо, поскольку участие подкрепляется демократическими нормами и ценностями.

Рис. 13.2. Удовлетворенность демократией (по шкале от 0 до 10, средние значения)

Примечание: См. блок 13.1 для подробной информации по вопросам и странам. Источники: European Social Survey. Round 3.

Таблица 13.6. Политическое участие и удовлетворенность демократией (коэффициенты корреляции)

Примечание: См. блок 13.1 для подробной информации по вопросам и странам. Число опрошенных в новых демократиях – 10 176, число опрошенных в зрелых демократиях – 22 731; «нз» – статистически незначимы при p < 0,01.

Источники: Comparative Study of Electoral System. Module 2; European Social Survey. Round 3.

Широко распространенное конвенциональное политическое участие является ключевым фактором здоровья любой демократии, независимо от ее возраста. Однако, как мы утверждали выше, оно особенно важно в период, следующий сразу после падения авторитарного режима, когда вовлеченность населения в политику помогает закрепить поддержку новых

демократических институтов. В дальнейшем новые демократии может ожидать снижение уровня участия, особенно на выборах, ведь их политические системы становятся все более похожи на системы зрелых демократий. Почти во всех развитых демократиях с начала 1970х годов наблюдался длительный спад в электоральном участии, причем нет и не было надежных оснований полагать, что где-либо этот нисходящий тренд достиг точки минимума[699]. В конечном счете такой упадок электорального участия может негативно сказаться на стабильности демократии, однако есть надежда, что к тому времени новые демократии выработают достаточную устойчивость, чтобы справиться с этим новым вызовом. Для таких стран вызовы демократической политики могут оказаться такими же сложными, как и испытания их авторитарного прошлого.

Вопросы

1. Каковы главные вызовы, встающие перед демократией в период, следующий сразу после падения авторитаризма, и как можно справиться с этими вызовами?

2. Чем конвенциональное политическое участие отличается от прочих видов участия?

3. Каковы главные типы политического участия и какое потенциальное влияние они могут оказать на политических лидеров?

4. Какие типы политического участия наиболее важны для обеспечения безболезненного перехода от авторитаризма к демократии?

5. Как и какими способами политические институты влияют на уровни политического участия, особенно на голосование на общенациональных выборах?

6. Каковы главные функции политических партий, и почему они так важны для обеспечения широкого политического участия?

Посетите предназначенный для этой книги Центр онлайн-поддержки для дополнительных вопросов по каждой главе и ряда других возможностей: <www.oxfordtextbooks.co.uk/orc/haerpfer>.

Дополнительная литература

Conge P. J. The Concept of Political Participation: Toward a Definition // Comparative Politics. 1988. Vol. 20. No. 2. P. 241–249. Содержит обзор проблем, связанных с выработкой определения политического участия.

Kostadinova T. Voter Turnout Dynamics in Post-Communist Europe // European Journal of Political Research. 2003. Vol. 42. No. 6. P. 741–759. Исследуются закономерности, связанные с явкой на выборы во время четырех избирательных кампаний подряд в 15 посткоммунистических странах.

Bernhagen P., Marsh M. Voting and Protesting: Explaining Citizen Participation in Old and New European Democracies // Democratization. 2007. Vol. 14. No. 1. P. 44–72. Анализируется явка на выборы наряду с протестной активностью в девяти посткоммунистических странах; проводится сравнительный анализ с явкой и протестной активностью в странах Западной Европы.

White S., McAllister I. Turnout and Representation Bias in PostСommunist Europe // Political Studies. 2007. Vol. 55. No. 3. P. 586–606. Представлена ограниченная выборка посткоммунистических стран при изучении оценки политических последствий от перепадов явки на выборы.

Специальный симпозиум в «Electoral Studies» (2008. Vol. 27. Pt. 1), названный «Public Support for Democracy: Results from Comparative Study of Electoral Systems Project», под редакцией Иана МакАллистера, содержит несколько работ, исследующих поддержку демократии на разных этапах демократизации.

Полезные веб-сайты

www.idea.int – International Institute for Democracy and Electoral Assistance размещает различные индикаторы политического участия, а также информирует о дискуссиях по вопросам продвижения демократии.

www.cses.org; www.europeansocialsurvey.org – Базы данных в области сравнительной политологии («Comparative Study of Electoral Systems» и «European Social Survey»); данные и использующие их публикации находятся в свободном доступе.

Первой обсуждаемой темой является определение партии в ходе процессов демократизации. Затем мы покажем, почему партии могут быть необходимы для реального функционирования демократии. Последующие три раздела рассматривают действительную роль партий в процессе перехода к демократии, а также во время ее консолидации и разного рода кризисов. Однако при более внимательном рассмотрении эмпирические свидетельства отображают более сложну картину, где партии не всегда присутствуют либо, если и присутствуют, не являются единственными значимыми акторами.

Введение

Многие эмпирические исследования процессов демократизации, проведенные в последние четыре десятилетия, принимали роль политических партий как нечто само собой разумеющееся и потому не анализировали ее в явной форме. В некоторых случаях исследователи попадали в затруднительную ситуацию в связи с этим вопросом: демократизация имела место во время ослабления партий, или даже их исчезновения, и в тех регионах, где такие акторы никогда не были влиятельными, а если и были, то являлись неотъемлемой частью авторитарного режима, который испытывал глубокий кризис и распад, особенно в таких важных регионах, как Центральная и Восточная Европа.

Эта глава является попыткой восполнить указанный пробел в исследованиях. Однако начнем с широкого определения понятия «партия», которая является для нас ключевым актором. Здесь не нужно ни отображать дискуссию по поводу лучшего теоретического определения, ни приводить обзор литературы по этой теме, поскольку все это можно найти во многих предшествующих исследованиях (см., напр.:[700]). Для наших задач достаточно обратиться к классическому определению Энтони Даунса[701]: «Политическая партия есть команда людей, стремящихся к осуществлению контроля над государственным аппаратом путем занятия официальных должностей через надлежащим образом организованные выборы». Это определение позволяет нам охватить различные политические организации, которые участвовали и участвуют в процессах демократизации. Данную дефиницию можно дополнить другой, когда партию представляют в связке с теми компонентами, с которыми она взаимодействует. С этой точки зрения партия есть «главная промежуточная и посредническая структура между обществом и правительством»[702]; иными словами, это институт, который соединяет между собой, с одной стороны, другие институты политического режима, а с другой – народ.

Основываясь на этих определениях, можно задать главный вопрос: «Каковы различные роли, которые партии, поодиночке или в связке с другими индивидуальными или коллективными акторами, играют в процессе демократизации, т. е. в ходе транзита к демократии, ее установления и консолидации, а также в различных фазах кризиса демократии?». Чтобы найти более ясный ответ на такой широкий вопрос, мы разобьем его на четыре подвопроса: 1. Являются ли партии обязательной компонентой демократии? 2. Если являются, относятся ли они к неизменным компонентам процесса демократизации, и особенно транзита, и как они взаимодействуют с другими акторами? 3. Какова основная роль, которую партии играют в процессе консолидации демократии? 4. Могут ли партии выступать в качестве источников или даже главных «авторов» неудачи перехода к демократии и ее консолидации, а также способствовать началу кризиса демократии в разные периоды времени? Начнем с первого вопроса.

Являются ли партии обязательной компонентой демократии?

Однозначный ответ на этот вопрос позволил бы нам понять с самого начала возможную роль партий в различных субпроцессах демократизации. Чтобы сформулировать такой ответ, мы должны рассмотреть две стороны поставленного вопроса: по какой причине партии являются обязательной компонентой для нормального функционирования любой демократии и какие роли выполняют те или иные типы партий? Если мы примем эмпирические свидетельства того, что современные демократии всегда являются представительными, а также то, что учреждение новых демократий в наше время так или иначе отражает эту их черту, мы сразу получаем ряд следствий в отношении ключевых механизмов функционирования демократий. В связи с этим Энтони Кинг[703] выделяет шесть функций партий: структурирование предпочтений избирателей (vote structuring), которое охватывает все аспекты выборов; интеграция и мобилизация, относящиеся к гражданскому участию и его организации; рекрутирование политических лидеров, что составляет важнейшую монопольную функцию партий в отношении избранных кандидатов и неизбранных, но назначенных партиями на государственные должности чиновников; формирование правительства или партийного правительства, где имеет место связь между исполнительной и законодательной ветвями, а также и другие взаимоотношения, подразумевающие координацию между этими ветвями власти; разработка политического курса – эта функция связана с деятельностью партии в решении общезначимых проблем и с влиянием на процесс выработки политики в целом; агрегирование интересов, в ходе которого партии конвертируют потребности общества в предложения по поводу политического курса. Кааре Стром[704] следует тому же подходу, когда выделяет такие роли партий, как стремление завоевать голоса избирателей, стремление занять государственные должности, стремление реализовывать свой политический курс.

Примерно с этих же позиций, но с более четким акцентом на взаимосвязях и взаимодействиях партий с прочими политическими структурами, я выделяю следующие пять процессов. Во-первых, это выборы и связанные с ними аспекты (участие в выборах и их организация, подбор кандидатов, составление избирательных списков, проведение избирательной кампании). Во-вторых, это процесс принятия решений и процедуры голосования в парламентах для принятия законов. В-третьих, это необходимость в выявлении и отражении в процессе принятия решений потребностей и желаний (гражданского) общества, вне зависимости от того, организовано оно или нет, структурировано ли группами давления или группами интересов и достаточно ли развито внешне. В-четвертых, это публичное обсуждение и участие в политическом управлении, на основе которых принимаются решения об общем политическом курсе или его специальных аспектах, а также формирование повестки дня. В-пятых, это необходимость в координации и реализации принятых решений, а также в контроле процесса их реализации. Когда соблюдаются минимальные демократические требования гражданских прав, политических прав и вытекающей из них политической конкуренции, тогда становится очевидной необходимость наличия более чем одной «команды людей, стремящихся к осуществлению контроля над государственным аппаратом путем занятия официальных должностей через надлежащим образом организованные выборы». Иначе кто может осуществить всю необходимую координацию для более или менее успешного функционирования демократии в постоянно усложняющихся условиях? Или, говоря точнее, кто будет рекрутировать политических лидеров, составлять избирательные списки, проводить избирательную кампанию, координировать голосование в парламентах, устанавливать повестку дня для публичного обсуждения, а также контролировать процесс реализации политических решений, если не те политические группы, которые мы называем партиями?

При этом мы не предполагаем, что партии будут исполнять свои роли и функции идеально – так, как это концептуализируется Кингом, Стромом и другими исследователями. Для нас ключевой вопрос состоит в том, какие именно типы партий действуют в период транзита к демократии, ее консолидации и далее. Под словосочетание «политическая команда», которое относится лишь к факту наличия группы людей, работающих вместе в силу схожих устремлений, подпадают многие сущности. Если рассмотреть демократизацию в Южной, Центральной и Восточной Европе, Латинской Америке, Юго-Восточной Азии, то обнаружится практически весь набор партийных моделей, обозначенных Ларри Даймондом и Ричардом Гантером[705]: от элитных клиентелистских партий до социалистических, националистических, религиозных массовых партий, этнических партий, персоналистских и электоралистских партий, опирающихся на предоставляемую избирателям программу, а также партий-движений; или, если принять более простой подход Франческо Раниоло[706], – элитных партий, массовых партий и электоралистских партий.

Более того, нужно отметить, что за исключением более ранних демократических транзитов, таких как в Италии и Германии после Второй мировой войны, социалистические, националистические и массовые религиозные партии обычно отсутствуют при переходе к демократии, а наиболее часто встречающиеся типы партий в этом процессе – партии элит, особенно клиентелистские, и электоралистские партии с сильным уровнем персонализации, а иногда с выраженной региональной ориентацией. Клиентелистские партии характеризуются небольшим числом членов, слабой (если таковая вообще имеется) организацией, особой ролью нотаблей или узкой элитной группы, а также патронажем. Электоралистские партии характеризуются открытым, хотя и нешироким, членством, слабой партийной идентификацией, слабой или едва заметной организацией, государственным финансированием, нейтральными отношениями с группами интересов, а также, если партия является персоналистской, ключевой ролью лидера.

Помимо организационных аспектов, мы не можем игнорировать «семейство», к которому принадлежит партия. Одна из наиболее известных классификаций[707] так описывает эти «семейства»: 1) консерваторы; 2) либералы и радикалы; 3) социал-демократы и социалисты; 4) аграрии; 5) этнические и региональные партии; 6) христианские демократы и протестанты; 7) коммунисты; 8) фашисты; 9) партии буржуазного протеста; 10) экологические движения. Напомним, что эта известная и широко признанная классификация относится к опыту западноевропейских стран. Следовательно, когда мы рассматриваем случаи демократизации и демократические страны за пределами этого региона, мы может посчитать, что к означенному списку следует добавить другие партийные «семейства». Однако это верно только отчасти. На самом деле в основном пятая категория, включающая этнические и региональные партии, должна быть расширена за счет националистических партий и, в более общем смысле, партиями с сильным территориальным уклоном. В то же время нужно сделать несколько оговорок: некоторые семейства уже исчезли, как, например, фашисты и коммунисты; классовый конфликт, заключающийся в делении на правых и левых, если все еще существует, то намного менее значим, чем ранее; в тех случаях, где обнаруживаются христианские и протестантские партии, они обычно слабы; партии буржуазного протеста неизвестны; однако смешанные партии, такие как консерваторы и либералы, все еще активны[708].

14.1. Ключевые положения

• Политические партии являются необходимой компонентой демократии.

• Существует множество разновидностей партий, включая и те, что предполагают минимальный уровень организации.

Чтобы высветить главные аспекты этого раздела, мы завершим обсуждение партий как ключевого компонента демократии, сделав акцент на одном из наиболее ярких парадоксов современных демократических транзитов: чем более внутренне разнообразна страна и чем сложнее устроено ее общество и, следовательно, чем ярче выражена в ней необходимость в партиях, тем слабее партийные организации, будь они элитными или электоралистскими, в которых к власти часто приходит узкая группа лиц. Такой парадокс проявился более отчетливо там, где при начале демократического транзита уже существовало либо современное, либо модернизирующееся общество. Первым и наиболее хрестоматийным случаем является Испания. Но и некоторые примеры из Центральной и Восточной Европы также весьма значимы в этом контексте: например, в Польше или Чехии модернизация общества сопровождалась провалом массовых партий, будто бы они вынуждены были функционировать в недемократических условиях. Ниже мы рассмотрим последствия этого парадокса для демократических изменений.

Являются ли партии ключевыми акторами демократического транзита? Существуют ли альтернативные акторы?