Демократизация Бернхаген Патрик
• Контролю над ресурсами со стороны значительной части населения способствуют определенные природные условия, однако модернизация может случиться всюду, и это важно, поскольку она приводит к такому распределению ресурсов, которое благоприятно для демократии.
Международные конфликты, альянсы режимов и демократизация
Тот факт, что в каждой из волн демократизация происходила сразу в большом числе стран, заставляет предположить: случаи демократизации не могут рассматриваться как изолированные друг от друга внутренние процессы (см. гл. 4 и 7 наст. изд.). В них прослеживается влияние международных факторов, в особенности исходов конфронтации между оппозиционными альянсами режимов. Йоран Терборн[268] заметил, что страны демократизируются вследствие войн в той же мере, что и вследствие модернизации.
Демократизировались ли страны (и если да, то в какой именно момент), зачастую зависело от исхода международных противостояний между устойчивым альянсом западных демократий и изменчивыми объединениями антидемократических империй. Таким образом, режимные изменения в сторону демократии или автократии – это вопрос борьбы демократических и антидемократических сил не только внутри страны, но и на международной арене, в процессе конфронтации между альянсами демократических и недемократических государств. В самом деле, три волны демократизации последовали именно после таких конфронтаций. Западные демократии нанесли поражение альянсу Германии, Австро-Венгрии и Османской империи в Первой мировой войне; это привело к (впоследствии частично обернувшейся вспять) волне демократизации в Центральной и Восточной Европе. Во Второй мировой войне западные демократии снова, на этот раз вместе с СССР, победили страны «Оси», и это вызвало еще одну волну демократизации, впервые накрывшую незападные страны, такие как Индия и Япония. Наконец, западные демократии одержали победу над коммунизмом в холодной войне, что привело к самой недавней и самой масштабной волне демократизации, прокатившейся по Восточной Европе и регионам Африки и Азии[269].
Частичное объяснение распространению демократии состоит в технологическом и военном превосходстве демократий, а также их склонности объединять свои силы против антидемократических империй. Взаимодействуя, эти два фактора позволяли демократиям освобождать разные общества от тирании таких империй – и когда это было необходимо, западные демократии использовали свою мощь для установления демократии посредством военной интервенции, как это случилось в Гранаде или в Ираке. С 1980х годов для того, чтобы склонить страны, зависящие от западных кредитов, к принятию электоральной демократии, они применяют и экономические рычаги давления.
Это был резкий парадигмальный сдвиг во внешней политике западных демократий: в течение холодной войны мировая капиталистическая система поощряла демократию в своем центре и авторитаризм – на своей периферии, однако после «Вашингтонского консенсуса» западные страны начали способствовать продвижению электоральной демократии во всем мире. Установление системы подотчетности посредством выборов виделось более надежной гарантией безопасности инвестиций, чем не свободное от произвола правление эксцентричных диктаторов, особенно же после того, как коммунизм и социализм потеряли для последних свою привлекательность. Кроме того, богатые западные демократии доминируют в мировой индустрии развлечений, и представления об условиях жизни в этих благополучных странах распространяются по всему миру. Как следствие, демократия стала повсюду ассоциироваться со свободой и процветанием Запада. И поскольку людей привлекают свобода и процветание, демократия стала предпочтительным типом режима среди большинства сообществ планеты[270].
Доминирование западных демократий в области экономики, технологий и средств массовой информации играют важную роль в объяснении недавнего распространения демократии. В этом смысле демократизация – это явление, до некоторой степени обусловленное внешними факторами. Однако ведет ли эта внешняя обусловленность демократизации к жизнеспособной и эффективной демократии, по-прежнему зависит от условий внутри страны. Внешнее влияние может открыть широкие возможности для демократических сил в странах, где такие силы существуют, но оно не может их создать. Кроме того, без укрепляющихся демократических сил внутри страны демократия не сможет укорениться в обществе; она останется социально чуждым и, значит, не имеющим перспектив проектом. Даже если для большей части населения страны термин «демократия» имеет позитивную коннотацию, это не обязательно означает, что люди понимают содержание свобод, определяющих демократию, и что они могут и хотят бороться за эти свободы.
Внешне обусловленная демократизация привела к распространению электоральной, но не обязательно эффективной демократии[271]. Многие новые демократии успешно установили соревновательные электоральные режимы, но их элиты коррумпированы и недостаточно привержены принципу верховенства закона, необходимому для соблюдения гражданских свобод, жизненно важных для демократии[272]. В результате демократия оказывается неэффективной. Электоральная демократия может быть установлена не без участия внешних факторов, но ее эффективность в области защиты гражданских свобод определяется внутренними обстоятельствами. Демократия эффективна только тогда, когда массы оказывают давление на элиты с тем, чтобы добиться от последних соблюдения гражданских свобод[273].
Пакты между элитами, мобилизация масс и демократизация
Помимо факторов, действующих на уровне масс, огромная важность в процессах демократизации придается констелляциям акторов на уровне элит. В транзитах от авторитарного правления к демократии исследователи выделяют два противоположных класса акторов: элита, представляющая действующий режим, и элита, представляющая оппозицию. Элита действующего режима является, как правило, не монолитным блоком, а коалицией сил, которая при определенных обстоятельствах может распасться на два лагеря: ортодоксальный, борющийся за статус-кво, и либеральный, предпочитающий путь реформ. Оппозиция режиму также часто расколота на умеренный лагерь, готовый к переговорам, и на радикальный лагерь, предпочитающий революционный сценарий[274].
В ранних работах о демократических транзитах утверждалось, что оппозиция режиму в авторитарной системе не может добиться перехода к демократии, если элита действующего режима не раскалывается и если из нее не выделяется вследствие этого либеральный реформистский лагерь[275]. Такой раскол вероятен после крупного экономического кризиса, проигранной войны или какого-либо иного серьезного потрясения, подрывающего легитимность режима. Эти потрясения ведут к формированию либерального реформистского лагеря, нацеленного на восстановление легитимности через инициирование процесса либерализации. Если при этом и в оппозиции режиму доминирует умеренный лагерь, представители которого готовы пойти на переговоры с реформаторами из противостоящего блока, то становится возможным переход к демократии на основании соглашений, а не насилия. В данной интерпретации такие соглашения, заключаемые в виде пакта между элитами, видятся идеальным путем к демократии. С этой точки зрения мобилизация масс, нацеленная против режима, оказывается не только необязательной для демократического транзита, но и угрожает ему срывом, так как сплачивает режимную элиту и стимулирует ее на принятие репрессивных мер[276].
В более поздней литературе о демократизации превалирует совсем другая точка зрения, подчеркивающая в деле свержения авторитарных режимов и установления демократии позитивную роль не ориентированной на насилие массовой оппозиции[277]. В этих исследованиях демонстрируется, что в большинстве случаев демократия достигается тогда, когда рядовые граждане борются за нее с противостоящими им элитами. Среди процессов демократизации, протекавших в последние десятилетия, самыми успешными и значимыми оказались именно те, в которых демократические движения объединяли настолько большую часть населения и были настолько распространены, что власти не могли легко их подавить.
Государственные репрессии и демократический запрос масс
Недавние исследования о позитивной роли массовой оппозиции изменили наш взгляд на выживание авторитарных режимов. Ранее считалось, что авторитарные режимы могут использовать репрессии, чтобы усмирять оппозицию, и это позволяет им продлить свое существование, даже если граждане считают, что их предпочтения в пользу режима «подтасованы»[278]. Однако наиболее авторитарным режимам стратегия, основанная на репрессиях, не помогала[279]. В действительности самым жестким автократиям на протяжении большей части времени не приходилось иметь дело с широкой массовой оппозицией[280]. Отчасти причина этого может заключаться в наличии правдоподобной угрозы репрессий, которая снижает стимулы открыто выступать против режима. Тем не менее, чтобы угроза репрессий стала ключевым фактором стабилизации авторитарного правления, в первую очередь требуется распространенное убеждение в нелегитимности этого правления. Как отмечает Сэмюэль Хантингтон[281], большинство авторитарных режимов, сметенных в конце XX в. массовыми оппозиционными движениями, изначально были «почти всегда популярными и пользовались широкой поддержкой». Диктаторская власть начинает рассматриваться как нелегитимная лишь тогда, когда люди обнаруживают потребность в свободах, конституирующих демократию. Лишь после этого угроза репрессий становится релевантным фактором стабилизации авторитарного правления. И все же ненасильственные и осуществленные продемократическими массами перевороты последних десятилетий изобилуют примерами тго, что, когда население начинает бороться за свободы, массовая оппозиция режиму возникает даже несмотря на угрозы репрессий[282].
Как только оппозиция проявляет себя, успех репрессий начинает зависеть не только от масштабов применяемого насилия, но и от масштабов самой массовой оппозиции. В самом деле, последняя может стать настолько широкой, что репрессии окажутся слишком затратными и выйдут за границы возможностей режимной элиты. В таких случаях власть предержащие вынуждены открывать дорогу политическим переменам. В течение последних 30 лет события достаточно часто разворачивались по этому сценарию. Мощная массовая оппозиция уничтожила авторитарные режимы в десятках стран, и ее жертвами порой оказывались режимы, в большой степени полагающиеся на насилие. Урок, который можно извлечь из этого, заключается в том, что запрос на демократические свободы и убежденность в нелегитимности диктаторской власти – переменные, а не константы. Когда эти переменные достигают определенных значений, они становятся мощной мотивацией для мобилизации массовой оппозиции, и последняя с этих пор лишь ждет возможностей, чтобы проявить себя[283]. Но ни один режим не в силах предотвратить появление таких возможностей. Репрессии не могут оградить режим от дестабилизирующего влияния разрушающейся легитимности и нарастающего массового запроса на демократию.
Массовые убеждения и демократизация
Объяснения демократизации с точки зрения социально-экономической модернизации и с точки зрения появления массовых демократических движений необязательно противоречат друг другу – они просто являются разными звеньями одной причинно-следственной цепи. Повышая качество ресурсов, доступных рядовым гражданам, модернизация усиливает способность масс к успешному коллективному действию и тем самым открывает дорогу массовым демократическим движениям, будь они направленными на установление демократии, ее защиту или ее совершенствование. Однако в этом соединении модернизации с демократическими движениями не достает некоторых звеньев. Как показали исследования общественных движений, для возникновения последних недостаточно просто повышения количества и качества доступных населению ресурсов. Общественные движения должны быть вдохновлены общей для их сторонников мотивацией, которая оказывается важнее издержек и рисков участия в таких движениях[284]. Для этого необходимы идеологические «фреймы», придающие смысл этой общей мотивации и легитимирующие ее, так что люди оказываются внутренне преданными ей[285]. Успешные фреймы – это не произвольные социальные конструкции, и не каждый фрейм находит одинаковый отклик у разных сообществ. Чтобы порождать широкую и мощную общественную поддержку, фреймы должны резонировать с доминирующими ценностями рядовых граждан. Поэтому ценности имеют значение. Чтобы проложить дорогу к демократии, люди должны быть не только способны бороться за нее – они также должны иметь желание бороться. Но для этого они должны ценить свободы, конституирующие демократию. Указанное условие является данностью не всегда, и отношение к свободам изменяется в процессе трансформации ценностей.
Структурные подходы неявно предполагают, что массы всегда предпочитают демократию другим режимам, а потому устремленность к демократии остается некоторой постоянной величиной, неизменной при переходе от одного общества к другому[286]. Однако масштабные межнациональные исследования убедительно свидетельствуют о том, что степень позитивной оценки демократических свобод сильно различается для разных обществ[287]. Следовательно, чтобы тезис о благоприятствовании модернизации демократии обрел правдоподобие, нужно не только показать, что модернизация увеличивает способность населения бороться за демократические свободы, но и что она увеличивает их желание за них бороться.
Едва ли это можно сделать исходя из теории институционального научения (institutional learning theory). Например, «модель привыкания» (habituation model) Данкварта Растоу[288] предполагает, что люди учатся ценить демократические свободы лишь при наличии некоторого опыта их практического использования. Это означает, что демократические институты предшествуют позитивному оцениванию демократии. С этой точки зрения положительная оценка демократических свобод оказывается эндогенной наличию демократических институтов и не является причиной их установления. Поскольку придание ценности демократическим свободам самим по себе возможно лишь при наличии устойчивых демократических институтов, модернизация неспособна породить продемократические ценности, если она протекает при отсутствии названных институтов.
Кристиан Вельцель и Рональд Инглхарт[289], наоборот, утверждают, что оценка населением демократических свобод отражает полезность, которая связывается людьми с такими свободами. Субъективная оценка такой полезности (perceived utility) зависит не только от непосредственного опыта применения этих свобод, но и, по преимуществу, от ресурсов, которыми располагают люди, поскольку чем больше у них ресурсов, тем больше свободы им нужно для извлечения из них пользы[290]. Отсюда следует, что увеличение и распространение ресурсов повышает оценку полезности демократических свобод, причем эта связь легко фиксируется. В соответствии со сказанным рис. 9.3 (см. гл. 9 наст. изд.) демонстрирует, что при модернизации как контрольной переменной длительность существования демократии не оказывает влияния на оценку населением демократических свобод, в то время как при длительности существования демократии как контрольной переменной модернизация значимо воздействует на эту оценку. Ценность, придаваемая населением демократическим свободам, в большей степени зависит от их полезности, чем от длительности их применения. Тогда становится возможным и возникновение демократических движений внутри авторитарных режимов, и создание продемократическими активистами таких фреймов, касающихся гражданских прав, которые резонируют с возрастающей оценкой населением демократических свобод.
Придание людьми ценности демократическим свободам находит проявление в эмансипационных по своему характеру убеждениях, в которых отражено позитивное восприятие власти, свободы и равенства рядовых граждан; акцент делается также на доверии к людям и на их способности к самостоятельному действию (agency)[291]. Возникая, эти убеждения стимулируют коллективные действия, направленные против элит. Фактически эмансипационные убеждения стимулируют такие действия независимо от того, какого уровня развития достигла демократия. Массовые действия, вызванные эмансипационными убеждениями, работают на благо демократии, помогая достичь ее, когда ее еще нет, и укрепить, если она уже существует.
На первый взгляд может показаться странным, что тип массовых убеждений, в котором самым непосредственным образом выражается поддержка демократии, в действительности не имеет значения ни для ее возникновения, ни для выживания[292]. Именно, доля людей в стране, однозначно предпочитающих демократию ее авторитарным альтернативам, не оказывает никакого влияния на степень демократичности страны в следующих периодах, если зависимость этих предпочтений от предшествующего опыта демократии выступает в качестве контрольной переменной[293]. Значение имеет не то, поддерживают ли люди демократию, а то, по каким причинам они ее поддерживают[294]. Граждане готовы оказывать давление на элиты ради введения демократических свобод, защищать эти свободы, если им угрожает опасность, и бороться за их более полное выражение лишь тогда, когда граждане ценят демократию именно за конституирующие свободы, а не за что-либо еще. Таким образом, явная поддержка населением демократии благоприятствует ей тогда и только тогда, когда в основе этой поддержки лежат эмансипационные ценности. При отсутствии этих ценностей поддержка демократии со стороны населения не имеет значения.
Демократизация как уступка со стороны элит versus демократизация как результат политического давления масс
Два появившихся недавно подхода к демократизации обнаруживают связь между модернизацией и констелляцией акторов, и на основании этого в рамках обоих подходов утверждается, что причина того, почему модернизация способствует демократизации, раскрыта. Однако с точки зрения объяснения этой причины эти подходы прямо противоречат друг другу.
Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон[295] интерпретируют демократию как результат борьбы между имущей элитой и неимущими массами за распределение экономических ресурсов и благ. Демократия видится здесь сквозь призму борьбы за всеобщее избирательное право, причем обе противостоящие стороны имеют противоположные предпочтения относительно распределения благ. Массы выступают за демократию, потому что всеобщее избирательное право позволило бы им распределять доходы элит, и ровно по этой же причине элиты желают не допустить демократии. Следовательно, элиты пойдут на введение всеобщего избирательного права, только если они будут уверены, что оно не приведет к масштабному перераспределению; в противном случае они будут пытаться подавить требования о его введении. В этой модели модернизация важна потому, что она, как предполагается авторами, сокращает разрыв в доходах элит и масс, умеряя и заинтересованность масс в масштабном перераспределении, и опасения, которые такое перераспределение внушает элитам. В этих условиях подавление требований масс о введении демократии становится связанным с бльшими издержками, чем ее установление, и потому элиты оказываются согласными на демократию. Еще одна причина снижения опасений элит по поводу введения демократии имеет место тогда, когда их капитал настолько мобилен, что они могут перевести его в другие страны и тем самым избежать высоких перераспределительных налогов в своей стране[296].
В описанной выше модели имеется несколько сильных допущений (не все они сформулированы в явном виде, но все они обязательны). Во-первых, в модели предполагается, что массы всегда выступают за демократию, а потому изменчивость в их требованиях о введении демократии не может быть фактором, объясняющим ее появление или выживание. Во-вторых, решение о демократизации принимается почти исключительно элитами; они определяют, подавлять ли требования о введении демократии или уступать им. В-третьих, модернизация повышает шансы на демократизацию посредством изменения мобильности капитала и величины неравенства в доходах, и все это делает всеобщее избирательное право более приемлемым для элит.
6.2. Ключевые положения
• Распространение демократии по всему миру отчасти оказалось итогом военного поражения антидемократических империй, нанесенного им объединенными демократическими силами.
• Демократизация, движимая давлением со стороны масс, происходит чаще и протекает успешнее, нежели демократизация, являющаяся результатом уступок со стороны элит
Другой подход, разрабатываемый Рональдом Инглхартом и Кристианом Вельцелем[297], основан на противоположных допущениях. Во-первых, эти авторы отмечают, что поддержка населением демократии не является константой – для нее характерна большая изменчивость. Во-вторых, решение о расширении демократических свобод остается в исключительном ведении элит, только пока ресурсы рядовых граждан, требуемые для коллективного действия, скудны. Но именно баланс ресурсов и меняет модернизация. Она значительно расширяет набор ресурсов, доступных рядовым гражданам, позволяя им предпринимать более успешные коллективные действия и тем самым наращивать давление на элиты. В-третьих, выживание авторитарных режимов – это вопрос не просто того, решат ли элиты подавлять требования масс, но и баланса сил между массами и элитами; и модернизация смещает его в сторону масс. Последние волны демократизации в значительной степени основывались на эффективной мобилизации масс, мотивированной эмансипационными убеждениями; эти убеждения, в свою очередь, распространялись среди людей, все более амбициозных и умелых в деле организации общественных движений. С этой точки зрения основной эффект модернизации состоит не в том, что она делает демократию более приемлемой для элит, а в том, что она повышает возможности и желание рядовых граждан бороться за демократические свободы.
Институциональные конфигурации и демократия
Помимо социально-экономической модернизации, социальных расколов, международных альянсов режимов, констелляций элит, общественных движений и массовых убеждений, среди факторов, влияющих на демократизацию, назывались институциональные конфигурации. По мнению Барбары Геддес[298], шансы на возникновение демократии зависят от типа авторитарного режима. Геддес различает три типа авторитарных режимов: персоналистские, военные и однопартийные. Предполагается, что из-за своих институциональных различий эти типы режимов в разной степени уязвимы для демократических сил, поскольку предоставляют им разные возможности и располагают разными ресурсами для ограничения круга их действий. И действительно, все три типа авторитаризма уязвимы для массовой режимной оппозиции в разной степени[299]. Но важно, что антирежимная мобилизация повышает вероятность падения этих режимов и их транзита в сторону демократии.
Уровень, на котором действуют институциональные переменные, в том числе и тип режима, часто именуется «структурой политических возможностей» (political opportunity structure)[300]. Любому авторитарному режиму, даже самому устойчивому, свойствен некоторый дефицит контроля, обусловленный институциональными факторами. В зависимости от природы и масштабов этого дефицита авторитарные режимы предоставляют демократическим силам разные возможности по слиянию в массовое демократическое движение. Однако следует помнить, что структуры возможностей сами по себе не создают массовых движений и что ни один авторитарный режим не способен навсегда исключить их появление. Как только возникнут ресурсы и ценности, делающие людей способными и желающими бороться за свободы, шансы на соединение разрозненных сил в массовое демократическое движение также появятся. Если же такие движения станут достаточно сильными, ни один авторитарный режим, вне зависимости от своего типа, не сможет вечно им противостоять.
Институциональная вариация играет важную роль и в дисфункциях уже существующей демократии, так как институты могут способствовать сохранению этих дисфункций. Существует обширный корпус литературы о недостатках президентских демократий по сравнению с демократиями парламентскими; в частности, широко распространено мнение, что президентские демократии более подвержены действию факторов, склоняющих их к авторитаризму[301]. И вновь соответствующие аргументы касаются структур возможностей. Из-за особенностей своих институциональных структур президентские демократии могут предоставить антидемократически настроенным претендентам на власть более широкие возможности. Но само наличие институционально обусловленных возможностей не создает таких претендентов – за это ответственны другие, более глубоко укорененные в обществе факторы.
Путь к демократии через расширение возможнотей людей
Обобщая все сказанное выше, мы можем выявить основные звенья цепи, ведущей к устойчивой и успешной демократизации. Модернизация повышает эффективность набора ресурсов, доступных рядовым гражданам, вследствие чего последние становятся более способными к борьбе за демократические свободы посредством организации массовых движений, которые, в свою очередь, поддерживают давление на элиты. Через увеличение доступных гражданам ресурсов модернизация повышает полезность для населения демократических свобод, причем эти изменения эффективно акцентируются посредством фреймов, и в конечном счете демократические свободы приобретают для рядовых граждан все большую ценность. В свою очередь, это дает импульс развитию и распространению эмансипационных ценностей, которые повышают желание граждан бороться за демократические свободы.
Рис. 6.2. Путь к демократии через расширение возможностей людей
Борьба населения за демократию находит выражение в общественных движениях, активисты которых формулируют (frame) демократические цели и мобилизуют массы на поддержку этих целей в рамках кампаний по оказанию давления на элиты[302]. Если элиты не идут на уступки добровольно, предвидя эти массовые выступления, давление на них со стороны населения может вырасти настолько, что сопротивляться ему будет уже невозможно, и тогда элиты все же будут вынуждены уступить, либо вводя демократию, если ранее они правили авторитарным образом, либо углубляя ее, если ранее они блокировали соответствующие перемены. Эту последовательность Вельцель и Инглхарт[303] называют путем к демократии через расширение возможностей людей; он проиллюстрирован на рис. 6.2. Такой путь к демократии проходит в несколько стадий: 1) рост ресурсов, которые наделяют людей новыми возможностями в материальной плоскости, повышая их способность бороться за свободы; 2) распространение эмансипационных ценностей оказывает эффект в ментальной плоскости, мотивируя людей бороться за свободы; 3) сдвиги в правовой плоскости, когда граждане обретают права практиковать свободы.
Чем более способными и мотивированными на борьбу за демократические свободы становятся люди, тем более устойчивыми оказываются завоевания в правовой области, т. е. демократия в ее институциональном выражении. Путь к ней через расширение возможностей граждан – не единственный, однако есть основания полагать, что только он приводит к укорененной в обществе и устойчивой демократии.
Теория демократии Роберта Патнэма[304], построенная вокруг концепции социального капитала, концентрируется на частном аспекте представленной здесь общей модели расширения возможностей людей (см. также гл. 11 наст. изд.). По мере расширения возможностей в материальной области и изменений в ментальной плоскости люди становятся более способными и мотивированными на организацию и поддержание коллективного действия; таким образом, социальный капитал оказывается побочным продуктом расширения возможностей.
Типология процессов демократизации
Путь к демократии через расширение возможностей граждан ставит во главу угла политическое давление со стороны демократически настроенных масс; другими словами, это демократизация, навязанная элитам населением (responsive democratization). Данная разновидность демократизации была наиболее распространенной при появлении нарождающихся демократий, а также в последней волне демократизации, прокатившейся по миру. Но есть также и другие типы демократизации, в которых политическое давление масс играет меньшую роль. Эти разновидности могут быть классифицированы как просвещенная демократизация, оппортунистическая демократизация и демократизация, навязанная извне. В каждом из этих случаев заинтересованность элиты в монопольном распоряжении властью преодолевается факторами, отличными от давления со стороны масс. Как следствие, эти пути ведут к демократии, не укорененной в обществе; укорененная же в обществе демократия может быть итогом только демократизации, навязанной населением.
Одна из причин, почему элиты могут отказаться от естественного для них сопротивления демократизации, коренится в историческом опыте, дискредитировавшем альтернативные формы правления. Именно этим отчасти объясняется установление демократии в Германии, Италии и Японии после Второй мировой войны. Такая просвещенная демократизация – единственный тип демократизации, в которой элиты эффективно соблюдают демократические стандарты даже при отсутствии давления на них со стороны масс. Однако по этому пути история идет очень редко, поскольку он противоречит естественной склонности элит сопротивляться демократизации.
Другая причина, почему элиты вводят демократию даже при отсутствии давления на них со стороны масс, заключается в зависимости этих элит от внешних сил, выступающих за демократию. Эта разновидность навязанной извне демократизации также типична для демократий, таких как Западная Германия, Австрия, Италия и Япония, образовавшихся после Второй мировой войны. Предпринятые коалицией стран во главе с США попытки установить демократию в Афганистане и Ираке также подпадают под категорию навязанной извне демократизации, хотя совсем не ясно, окончатся ли эти две попытки успехом.
Другой и получающий все большее распространение случай согласия элит на демократию при отсутствии давления на них со стороны масс имеет место тогда, когда элиты убеждены в своей способности легко исказить демократические стандарты и когда эта их убежденность совпадает с видением демократии как средства привлечения ресурсов международного сообщества, прежде всего донорских организаций. Прецеденты оппортунистической демократизации участились после появления «Вашингтонского консенсуса», который включил в условия получения кредитов от западных стран «хорошее управление» («good governance»).
При просвещенной, навязанной извне и оппортунистической демократизации элиты вводят демократию несмотря на отсутствие давления на них со стороны масс. Из этих трех случаев только при просвещенной демократизации элиты эффективно охраняют демократические свободы, однако эта разновидность демократизации редко воплощается в жизнь. При оппортунистической или навязанной извне демократизации элиты не склонны эффективно защищать демократические свободы. И лишь при демократизации, навязанной элитам самим населением, демократия укореняется в обществе и тем самым обретает устойчивость.
Заключение
Некоторые подходы к пониманию демократизации фокусируются на социетальных условиях, таких как модернизация или распределительное равенство. В других подходах подчеркивается роль коллективных действий, в том числе заключения пактов между элитами и массовой мобилизации. Объяснения демократизации через условия и через действия часто рассматриваются как противоречащие друг другу, хотя на самом деле полное понимание демократизации требует выявления взаимовлияний между условиями и действиями.
Самоочевидно, что демократизация – это не автоматический процесс, разворачивающийся без посредства внешних акторов, а результат намеренных коллективных действий, среди которых и стратегическое поведение власть предержащих элит, и кампании активистов общественных движений, и политическое участие масс. Таким образом, любое объяснение демократизации, стремящееся выявить роль общественных условий, должно предоставить правдоподобную картину того, как эти условия формируют констелляции акторов. В то же время в равной степени самоочевидно, что демократия возникает в результате действий, которые являются результатами решений, принятых в определенном социальном контексте. Тем самым задачей акторно-ориентированных подходов является прояснение того, как конкретные действия соотносятся с общественными условиями, в которых они возникли.
На рис. 6.3 в качестве силы, помогающей перевести объективные общественные условия в намеренные коллективные действия, выступают мотивации масс (motivational mass tendencies); последние основаны на разделяемых гражданами убеждениях и ценностях. С одной стороны, эти мотивации формируются общественными условиями, поскольку убеждения и ценности зависят от контекста и отражают объективные обстоятельства. С другой стороны, мотивации выстраивают намерения в направлении целей, лежащих в основании действий.
Последовательность событий, зафиксированная на рис. 6.3, концентрируется на навязанной населением демократизации, потому что эта разновидность демократизации сильнее других укоренена в обществе. Чтобы такая демократизация стала возможной, люди должны обладать ресурсами, которые позволили бы им совместно бороться за демократические свободы, и именно на этом этапе большую важность приобретают общественные условия. Так, социально-экономическая модернизация увеличивает набор ресурсов, доступных рядовым гражданам, тем самым повышая их способность к коллективному действию. Но чтобы принять на себя риски и издержки, сопряженные с совместной борьбой за демократические свободы, люди должны еще и страстно верить в эти свободы. На этом этапе важность приобретают уже эмансипационные ценности. Там, где эти ценности распространяются, они становятся основой мотивации людей для участия в борьбе за демократические свободы. Если люди обрели и способность, и желание объединить свои силы для борьбы за эти свободы, и если имеется причина для недовольства, связанная с тем, что свободы отрицаются, неполны или находятся под угрозой, рано или поздно некоторое критическое событие склонит людей на совместную борьбу за эти свободы, будь то за их введение, углубление или защиту. Если эти совместные действия окажутся достаточно распространенными и настойчивыми, властные элиты будут вынуждены уступить требованиям граждан. Когда это случается, происходит демократизация, навязанная населением.
Рис. 6.3. Причинно-следственная цепь, вызывающая демократизацию, навязанную населением[305]
Демократизация, навязанная населением, есть совокупный результат объективных общественных условий, мотиваций масс и намеренных коллективных действий, спровоцированных какими-либо критическими событиями в условиях продолжающегося недовольства. Роль объективных общественных условий в описанной причинно-следственной цепи состоит в том, что они определяют способность общества к организации успешных коллективных действий. Роль мотиваций масс заключается в том, что они формируют намерения, которые выливаются в коллективные действия. Роль недовольства состоит в возбуждении гражданской активности ради достижения поставленных целей. Роль критических событий выражается в провоцировании коллективных действий. Наконец, роль коллективных действий проявляется в оказании давления на властвующие элиты, которое, становясь достаточно сильным, приводит к политическим изменениям.
Повторим, что демократизация, навязанная населением, – это не единственный путь к демократии; демократия может быть также навязана извне или введена элитами в одностороннем порядке. Но демократизация, происходящая под воздействием масс, – единственный путь к демократии, при котором последняя становится укорененной в обществе. И только укорененная в обществе демократия является по-настоящему устойчивой.
Вопросы
1. Что такое нарождающаяся демократия?
2. Какие структурные факторы благоприятствуют демократии?
3. Какие структурные факторы препятствуют демократии?
4. Почему демократия и капитализм одновременно развивались в Западной Европе и Северной Америке?
5. Почему индустриализация не всегда благоприятствовала демократии?
6. Какова роль мотиваций масс в процессе демократизации?
Посетите предназначенный для этой книги Центр онлайн-поддержки для дополнительных вопросов по каждой главе и ряда других возможностей: <www.oxfordtextbooks.co.uk/orc/haerpfer>.
Рекомендуемая литература
Acemoglu D., Robinson J. A. Economic Origins of Dictatorship and Democracy. N.Y. (NY): Cambridge University Press, 2006. Разностороннее рассмотрение истоков демократии с точки зрения политической экономии.
Casper G., Taylor M. M. Negotiating Democracy. Pittsburgh (PA): University of Pittsburgh Press, 1996. Лучшая книга о стратегиях акторов, в которой сравниваются случаи успешной и неудавшейся демократизации.
Dahl R. A. Polyarchy: Participation and Opposition. New Haven (CT): Yale University Press, 1971. Эта классическая работа по сей день остается непревзойденной по полноте теоретического описания демократии.
Foweraker J., Landman T. Citizenship Rights and Social Movements. Oxford: Oxford University Press, 1997. Одна из лучших книг о демократизации с точки зрения подхода, изучающего общественные движения.
Huntington S. P. The Third Wave. Norman (OK): University of Oklahoma Press, 1991. Классический труд о волнах демократизации и их причинах.
Inglehart R., Welzel C. Modernization, Cultural Change, and Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 2005. Возможно, наиболее полное рассмотрение демократизации с точки зрения политической культуры.
Полезные веб-сайты
http://repositories.cdlib.org/csd – Доступны публикации Центра изучения демократии Калифорнийского университета в Ирвине.
http://democracy.stanford.edu – Проект «Сравнительная демократизация» Стэнфордского университета; проект возглавляется Ларри Даймондом.
www.journalofdemocracy.org – Доступны некоторые статьи издания «Journal of Democracy».
www.tandf.co.uk/Journals – Доступны аннотации статей журнала «Democratization», выпускаемого издательством Taylor & Francis.
Часть II. Причины и проявления демократизации
Глава 7. Международный контекст
Хакан Йылмаз
В главе рассматриваются основные теоретические подходы к проблеме международного контекста демократизации. Также делается обзор основных аспектов международного контекста, а именно стратегий США и ЕС по продвижению демократии, исследуются влияние глобализации и формирование глобального гражданского общества.
Введение
До недавнего времени в большей части исследований демократизации предметом изучения была ее национальная составляющая, а влиянию международной среды уделялось незначительное внимание, если вообще уделялось. Несмотря на многообразие эмпирических исследований, вопрос о внешних и внутренних связях в процессах демократизации остается недостаточно изученным, здесь по-прежнему недостаточно теоретических обобщений. Переходы к демократии, как совершенные в далеком прошлом, так и недавно, почти всегда объяснялись действием внутренних факторов. Поэтому в основу объяснений исторических примеров демократизации в Европе в ранний период Нового времени легли наследие разделения ветвей власти, отделения государства от церкви, существования независимых городов, а также общественные договоры (social contracts), базировавшиеся на принципе «нет налогов без представительства», между гражданами-налогоплательщиками и автократическими правителями государства. Более исторически близкие примеры демократизации изучались через призму структурных факторов (таких как степень национального единства, уровень политической институционализации, экономическое развитие и политическая культура), а иногда через призму более политических факторов (таких как природа гражданско-военных отношений, расколы в правящих группировках, а также бремя издержек подавления и терпимости). Факторы, как структурные, так и политические, которыми преимущественно объяснялись исторические и современные случаи демократизации, большей частью относились к сфере внутренней социальной и политической жизни; подразумевалось, что демократизация не зависит от действия сил за пределами национальных границ.
Международный контекст демократизации: теоретические подходы
В своей знаменитой работе «Дипломатия и внутренняя политика», в которой исследуется взаимодействие внутренней и внешней политики, Роберт Патнэм писал, что «внутренняя политика и международные отношения зачастую переплетены, но наши теории пока не распутали этот загадочный клубок»[306]. Критика Патнэма направлена в сторону классических теорий международных отношений, однако некоторые представители сравнительной политологии выражают схожие мнения относительно собственной дисциплины. Дуглас Чалмерс заметил, что аналитики-компаративисты часто игнорируют международные факторы или относят их к контекстуальному фону. Когда же внимание им уделяется, то как правило, оно ограничивается рассмотрением внешних вмешательств, зависимости, подрывной деятельности или иностранной помощи[307]. По разнообразным причинам интеллектуального, институционального, методологического и исторического характера, довольно подробно рассмотренных Эндрю Моравчиком[308] и Тони Смитом[309], теории международных отношений и сравнительной политологии создали две отдельные, независимые и самодостаточные политические вселенные – национальную и международную – со своими особыми акторами и правилами игры. За редким исключением ученые не обращались к происходящему в одной вселенной, чтобы объяснить какое-то событие, происходящее в другой.
Демократические транзиты являются областью исследований сравнительной политологии, для которой пренебрежение международными факторами было, пожалуй, более явным, чем в других областях исследований. Джеффри Придхэм, описывая демократизацию в странах Южной Европы в 1970е годы, утверждал, что «международный контекст – забытый аспект в изучении демократических транзитов. Растущее число работ в этой области, как теоретических, так и эмпирических, показывает, что в целом продолжается игнорирование внешних влияния и действия на причины, процессы и результаты транзита»[310]. В то же время такой решающий аспект влияния международного контекста на развитие демократических процессов в малых странах, как усилия по продвижению демократии в мире со стороны США, ЕС и других демократических держав, также остается в значительной степени неисследованным[311].
К началу 1990х годов под влиянием очевидной роли международной среды в переходах к демократии стран Центральной и Восточной Европы теоретики международных отношений и сравнительной политологии приложили значительные усилия к созданию подходов, которые бы преодолели разрыв между двумя политическими вселенными. В связи с этим появилось несколько междисциплинарных подходов, направленных на решение проблемы сочетания внешних и внутренних факторов в процессах демократической смены режима. Значимыми примерами таких новых подходов к изучению сочетания внешних и внутренних факторов в процессах демократизации являются концепция «демократизации через конвергенцию» Лоуренса Уайтхеда[312], идея «демократизации через проникновения в систему» Джеффри Придхэма[313], предложенное Дугласом Чалмерсом понятие «интернационализированной внутренней политики»[314] и разнообразные теории «диффузии» в духе эффекта «снежного кома» Сэмюэля Хантингтона. Уайтхед и Придхэм разработали свои подходы, анализируя демократизацию стран Южной Европы, а Чалмерс основывался на примерах стран Латинской Америки. Следует заметить, что на сегодняшний день эти попытки пока не увенчались появлением широко признанных объяснительных моделей. Все эти работы остаются на стадии начальных размышлений и нуждаются в дальнейших исследованиях на основе теоретических усовершенствований и изучения конкретных случаев. Действительно, сам Патнэм назвал свой подход двухуровневой игры «метафорой», которая может в лучшем случае послужить отправной точкой для построения «алгебры»[315].
«Демократизация через конвергенцию» Уайтхеда происходит в процессе присоединения недемократической страны без утраты своего суверенитета к уже существующему сообществу демократических государств. Примером являются демократизации в Испании, Португалии и Греции, когда эти страны находились в процессе интеграции в Европейское сообщество. Согласно Уайтхеду[316], наибольшие сложности в измерении влияния международных факторов возникали в промежуточных случаях демократизации через конвергенцию, когда «ключевые акторы, вовлеченные в процесс смены режима, могли быть абсолютно внутренними, однако их стратегии и расчеты зачастую формировались под давлением созданных вовне правил и структур».
Концепция «проникновения в систему» Придхэма схожа с понятием «конвергенции режима» Уайтхеда. Согласно Придхэму, имеющие долгосрочный характер внешние факторы, которые «проникают» в данную политическую систему, оказывают влияние на фоновые условия и подготавливают изменение режима. Следовательно, даже если во время демократического транзита нет непосредственного присутствия внешнего фактора, влияние долгосрочных внешних факторов и степень «проницаемости системы» должны учитываться при объяснении смены режима[317]. Подходы конвергенции Уайтхеда и проникновения Придхэма полезны для понимания влияния внешних факторов на политические режимы тех стран, которые не находились в политической или экономической зависимости от какой-либо иностранной державы. Ловушкой обоих этих подходов является то, что они не являются теориями. Это скорее концептуальные рамки, в которых можно выстроить объяснительные модели для отдельных рассматриваемых случаев.
Третий подход к изучению роли внешних факторов во внутренней политике, названный «интернационализированной внутренней политикой» (internationalized domestic politics), был разработан Дугласом Чалмерсом для объяснения воздействия внешних факторов на развал авторитарных режимов и переход к демократии в Латинской Америке в 19701980е годы. Чалмерс определяет «актора с международным базированием» (internationally based actor) как любого актора, вовлеченного во внутреннюю политику государства в течение определенного периода времени и встроенного в политические институты этой страны и отождествляемого с внешними источниками влияния[318]. Когда присутствие акторов с международным базированием значительно, тогда политическая система с такими акторами получает название «интернационализированной внутренней политики»: «интернационализированной» – ввиду присутствия упомянутых акторов, «внутренней» – ввиду того, что решаемые проблемы не являются предметом внешней политики или межгосударственных отношений, а связаны с принятием решений по внутренним делам страны. В отличие от более конвенционального видения международных факторов как возникающих исключительно из межгосударственных отношений и считающихся внешними для политической системы страны, Чалмерс дает новое определение политической системы как «включающей акторов с международным базированием в качестве стандартных составляющих системы, а не находящихся за ее пределами»[319]. Хотя Чалмерс подчеркивает тот факт, что интернационализированные внутренние акторы отнюдь не новое явление, он такжеутверждает, что интернационализированная внутренняя политика – новый феномен. Чалмерс объясняет данный феномен, с одной стороны, резким увеличением количества, типов, масштаба и ресурсов акторов с международным базированием, а с другой – трендом глобализации после окончания холодной войны, проявляющимся в виде развития коммуникаций, продаж национальных активов иностранцам через приватизацию, либерализации мировой торговли и общего снижения контроля нации-государства внутри своих границ над социальной организацией и производством.
Четвертый взгляд на сочетание внешних и внутренних факторов в процессах демократизации концентрируется на идее «диффузии». Под диффузией понимаются множественные взаимодействия и взаимосвязи между двумя структурами, одной из которых является международный контекст, а другой – отдельная страна, находящаяся в этом контексте. Несмотря на последующую разработку разными исследователи более четко ориентированных моделей диффузии, хорошо известная теория трех «волн» демократизации Сэмюэля Хантингтона может считаться предшественницей этого подхода. В книге «Третья волна: демократизация в конце XX в.», вышедшей в 1991 г., Хантингтон говорил об эффекте «снежного кома», или эффекте демонстрации, усиливаемом новыми международными коммуникациями, о демократизации в других странах как об одном из факторов, которые проложили путь для третьей волны переходов к демократии. В более поздней статье «Двадцать лет спустя: будущее третьей волны» Хантингтон сделал акцент на понятии диффузии для объяснения возможностей трансформации электоральных демократий в либеральные демократии. В этой статье Хантингтон утверждал, что «степень восприимчивости незападных обществ к либеральной или электоральной демократии зависит напрямую от степени влияния, оказанного на них Западом»[320]. Для Хантингтона влияние Запада означало нахождение в сфере западной «цивилизации», которая сформировалась на основе норм и ценностей христианства. Поэтому, по его мнению, из числа незападных стран наибольшие шансы на превращение электоральных демократий в либеральные имели католические страны Латинской Америки и православные государства Центральной и Восточной Европы. Хантингтон пошел дальше, предложив идею создания сети или клуба либерально-демократических государств в форме Демократического интернационала, который он назвал «Деминтерн» с отсылкой к Коммунистическому интернационалу, или Коминтерну. Основной функцией Деминтерна стало бы «расширение демократии в глобальном масштабе и повышение эффективности демократии в странах»[321]. Деминтерн в каком-то смысле институционализировал бы механизмы и каналы диффузии идей и институтов либеральной демократии среди государств по всему миру.
Впоследствии идея демократической диффузии была детально проработана в двух аналитических моделях. В их рамках международный контекст любой страны складывается преимущественно из сети отношений с соседними странами из своего региона. Как таковой он не включает государства, международные организации и другие субъекты, функционирующие в более отдаленных частях мира. Дэниэл Бринкс и Майкл Коппедж[322] проанализировали масштабы и направления смены режимов в ряде стран с период с 1972 по 1996 г. Они обнаружили, что государства склонны к смене политических режимов, чтобы соответствовать общему уровню демократии или автократии в своем окружении, а страны, находящиеся в сфере влияния США, особенно склонны к демократии. Бринкс и Коппедж также показали, что страны стремятся следовать тому направлению, которым идет большинство других стран мира[323]. По их мнению, «любая модель, которая исследует детерминанты демократизации и не принимает во внимание такие пространственные отношения, является недостаточно точной»[324]. Вторая модель диффузии демократизации была разработана и проверена Кристианом Скреде Гледичем и Майклом Д. Уардом[325]. Эти исследователи обнаружили, что вероятность превращения автократии в демократию значительно повышается, если большинство соседних государств являются демократическими или же находятся в состоянии перехода к демократии[326]. По их мнению, «заметна тенденция к постепенным изменениям в сторону соответствия региональному контексту, и переход в одной стране часто распространяется на другие связанные государства»[327].
Хотя модели диффузии достаточно убедительно продемонстрировали, что в ходе многих недавних примеров демократизации имел место эффект диффузии, эти модели не способны показать, как именно происходит диффузия и по каким каналам идеи и институты демократии распространяются среди соседних государств и обществ. Слабые стороны модели диффузии отмечали Бринкс и Коппедж[328], которые признали, что «суть нашей проверки не дает возможность провести какое-либо эмпирическое исследование природы каузальных механизмов; самое большее, что мы можем предложить в этом отношении, – это набросок теории, согласно которой подражание примеру соседей вероятно». Гледич и Уард[329] также отметили, что «трудно в полной мере определить весь спектр возможных процессов демократизации на микроуровне и показать влияние на них международных факторов при построении агрегированной модели».
7.1. Ключевые положения
• В большинстве исследований демократизации предмет исследования рассматривается как внутренний вопрос, при этом незначительное внимание уделяется влияниям, исходящим из внешней среды.
• Международные аспекты демократизации были определены как демократизация посредством «конвергенции», «проникновения в систему», «интернационализации внутренней политики» и «диффузии».
Стратегии США и Европейского союза по продвижению демократии
Большинство теорий демократизации описывает международный контекст как «структуру», у которой нет общей логики, общего дизайна, конечной цели и лидера. Как правило, функции действующих агентов (agency) приписываются военным, политическим партиям, элитам и другим социальным группам в конкретной стране, которые реагируют на различные, зачастую противоположные, сигналы и влияния, исходящие из международного окружения. В то же время в получивших широкое распространение с конца 1980х годов теориях «продвижения демократии» международный контекст превратился в «глобального агента», будь то отдельно взятое государство, как США, наднациональная организация, как Европейский союз, международная организация, как ООН, или транснациональная правозащитная сеть, подобная Amnesty International. Этот глобальный агент, не пассивная и медлительная структура, а сознательно и намеренно действующая сила, стремящаяся поделиться со странами новым образом мыслей, новыми институтами и моделями поведения во имя открыто заявленной цели продвижения демократии в этих странах. Согласно Питеру Бернеллу[330], «индустрия продвижения демократии стала транснациональной и достигла небывалых размеров. Текущие расходы составляют от 5 до 10 млрд долл. ежегодно».
Ключевые термины в литературе, посвященной продвижению демократии, – «продвижение демократии», «защита демократии» и «содействие демократии». Филипп Шмиттер и Имко Брауер[331] предлагают рабочие определения этих понятий. «Продвижение демократии», согласно этим авторам, направлено на политическую либерализацию автократических режимов и их последующую демократизацию в конкретных странах-реципиентах. «Защита демократии» осуществляется для консолидации недавно возникшей демократии. Наконец, понятие «содействие демократи» относится к специально разработанным программам и деятельности, таким как обучение парламентариев, образование граждан, помощь местным организациям в мониторинге выборов, направленным на повышение эффективности действий (в интересах демократии) индивидов и институтов в демократическом режиме. Для продвижения демократии, защиты демократии и содействия демократии, безотносительно к их различным целям, применяются такие действия, как введение санкций, выражение протестов по дипломатическим каналам, угрозы военного вмешательства, действия, способствующие соблюдению прав человека, принятие гражданских норм и трансферт институциональных моделей, таких как избирательные системы. Определение Шмиттера и Брауера не включает действия секретных служб и тайные операции, равно как и те действия, которые способны только косвенно содействовать демократизации конкретной страны (например, кампании по борьбе с неграмотностью или финансовая помощь). В это определение также не входят и такие объективные факторы международного контекста, способные положительно повлиять на демократизацию, как подражание, «заражение» и обучение посредством общения.
Какова была движущая логика деятельности демократических держав по продвижению демократии? Какие достижения и неудачи имела эта деятельность в период с окончания холодной войны (на этот период приходится ее начало) по настоящее время? В следующей части главы мы оценим политические курсы Европейского союза и США в области продвижения демократии.
Продвижение демократии Соединенными Штатами Америки
По мнению Тони Смита, либерально-демократический интернационализм – это «американская идея мирового порядка, противоположного империализму и образованного из независимых, самоопределяющихся, предпочтительно демократических государств, объединенных международными организациями, созданными для мирного разрешения конфликтов, свободной торговли и совместной обороны»[332]. С этой точки зрения поддержка, оказываемая США правым диктатурам в разных частях мира в послевоенный период, была скорее исключением, чем правилом, и обусловливалась необходимостью предотвратить угрожающую перспективу превращения этих стран в сателлитов Советского Союза. Такой взгляд на США как «либерального интернационалиста» контрастирует с подходом Джеймса Петраса и Морриса Морли[333], представляющим США в качестве «империалистической державы». Петрас и Морли в своем марксистском объяснении гегемонии США а Латинской Америке проводят различие между государством и режимом. Государство «выражает постоянные интересы классового господства и международных блоков», в то время как режим «представляет собой ежедневные политические решения на уровне исполнительной власти, способные изменять или преодолевать действия постоянных интересов, но никогда не оспаривать их, чтобы не вызвать кризис»[334]. Если авторитарный режим не в состоянии сдерживать антигосударственное социальное движение, тогда США могут «пожертвовать диктаторами ради спасения государства»[335]. Для предотвращения возникновения массовых антигосударственных движений США могут заменить диктатуру режимом, обеспечивающим большую включенность граждан, под руководством умеренных групп оппозиции. С этой точки зрения движущей силой действий США является не идеалистическая цель продвижения демократии, а решимость защитить целостность государства-клиента, которое в политическом, военном или экономическом отношении подчинено более могущественному государству в международных отношениях, но при этом сохраняет номинальный суверенитет. Таким образом, Петрас и Морли утверждают, что «толкование» американскими политиками изменений политического курса от поддержки диктатур в сторону поддержки демократий с точки зрения приверженности Белого дома продвижению (или навязыванию) демократических ценностей нельзя подтвердить.
После окончания холодной войны, по замыслу американских политиков, продвижение демократии в мире должно было служить двум основополагающим интересам США, первый из которых происходил из идеалистического, а второй – из реалистического видения мира[336]. Согласно первому, продвижение демократии служило бы поддержке важнейших этических ценностей внешнеполитического курса США, принявшего на себя миссию по распространению прав человека и демократических норм по всему миру. Этот идеалистический взгляд символически выражен в обращении президента Вудро Вильсона (1917 г.) к совместному заседанию обеих палат конгресса об объявлении войны Германии:
Мир должен стать безопасным для демократии, должен основываться на фундаменте политической свободы. У нас нет корыстных целей. Мы не стремимся ни к завоеваниям, ни к доминированию. Мы не ищем гарантий для себя, материальной компенсации за те жертвы, на которые мы добровольно пойдем. Мы одни из поборников прав человечества. Мы будем удовлетворены, когда эти права будут в такой же безопасности, как вера, и свобода наций может это сделать.
Второй, «реалистический» стимул, стоявший за продвижением демократии после окончания холодной войны, вытекал из озабоченности проблемами безопасности и служил для обеспечения безопасного для США мира. Эта аргументация находилась под влиянием гипотезы «демократического мира», согласно которой война между демократиями маловероятна. Теория демократического мира восходит к трудам немецкого философа Иммануила Канта[337], который в 1795 г. в трактате «К вечному миру» утверждал, что существование конституционных республик есть необходимое условие вечного мира. По мысли Канта, большинство людей никогда не проголосуют за развязывание войны, разве только в интересах самообороны. Поэтому если большинство стран станут республиками, войны прекратятся, так как не будет агрессоров. Но ни идеалистическая, ни реалистическая логика, возможно, никогда в полной мере не определяли американскую политику в области продвижения демократии. В 2007 г. Роберт Гейтс, бывший глава ЦРУ, в то время министр обороны, заявил, что «с самого начала нашей истории лидеры Америки бились над дилеммой выбора между „реалистическим“ и „идеалистическим“ подходами к международным вызовам… Иногда мы ставили права человека в центр нашей национальной стратегии, несмотря на то что имели дело с некоторыми из страшнейших нарушителей прав человека»[338].
Политика США в области продвижения демократии на сегодняшний день, особенно в период президентства Джорджа Буша-мл., имеет, в лучшем случае, неоднозначные результаты. Львиная доля всех программ по продвижению демократии администрации Буша приходится на Ближний Восток. Так, странам Латинской Америки в последнее десятилетие уделялось очень мало внимания, несмотря на то что многие демократии региона в это время сотрясались от политических и экономических кризисов, что создало условия для прихода к власти антиамериканских режимов в таких странах, как Венесуэла и Боливия. Помимо завышенных трат и приложенных усилий на Ближнем Востоке, деятельность США по продвижению демократии в других странах мира, подобных Индонезии, Непалу и Либерии, оставалась лишенной амбиций. Даже в начале 2000х годов в отношении широко разрекламированных «цветных революций» в Грузии, Украине и Киргизии, несмотря на обвинения в том, что правительство США и американские организации выступали в качестве основных зачинщиков революционных движений, роль США была, самое большее, скромной[339]. Что касается действий США по продвижению демократии на Ближнем Востоке, то можно с уверенностью сказать, что отдача от крупных капиталовложений и усилий оставалась ничтожной. Во-первых, большая часть средств и сил США была потрачена на вторжение и оккупацию Афганистана (с октября 2001 г.) и Ирака (с марта 2003 г.), причем оба случая больше относились к реалистическим опасениям по поводубезопасности, стабильности и поступлений нефти, нежели имели под собой мотивы осуществления идеалистической миссии по распространению демократии и прав человека в этой части мира. За исключением обязательств в Афганистане и Ираке, применительно к другим государствам Ближнего Востока США вели себя привычным образом. По выражению министра обороны США Роберта Гейтса, «это не лицемерие и не цинизм – воодушевленно верить в свободу и одновременно иногда использовать разные подходы к продвижению свободы, включая и временное сотрудничество с деспотами во имя защиты от еще более серьезных и безотлагательных угроз нашей свободе и интересам»[340].
В последнее время многими авторами отмечается «отход» от политики продвижения демократии со стороны США. По мнению Питера Бернелла, «настрой внутри и вне этой отрасли выглядит как никогда пессимистичным»[341]. Какие факторы стоят за этим отходом? Томас Карозерс выделяет четыре. На первом месте – вторжение и оккупация Афганистана и Ирака и риторика администрации США о том, что это было предпринято для демократизации этих стран, что способствовало возникновению ассоциации продвижения демократии с военным вмешательством США. Во-вторых, теории заговора, согласно которым «цветные революции» на Украине, в Грузии и Киргизии были организованы такими американскими организациями, как National Democratic Institute (NDI), International Republican Institute (IRI), Freedom House и Open Society Institute. Они способствовали тому, что продвижение демократии со стороны США стали ассоциироваться с американскими секретными операциями. В-третьих, нарушения прав человека со стороны США и внутри США, символами которых стали инциденты, подобные произошедшим в тюрьме «Абу-Грейб», практика бессрочного содержания под стражей в тюрьме на территории военно-морской базы США в заливе Гуантанамо, подрыв основополагающих гражданских свобод принятием в США «Патриотического акта» и дискриминация американских мусульман такими практиками, как «террористический профайлинг» (terrorist profiling), дискредитировали США как поборника демократии в других частях мира[342]. Наконец, растущая напористость в продвижении точки зрения президента В. В. Путина на международные дела в сочетании с увеличением финансовых возможностей России, а также богатство, накопленное некоторыми развивающимися странами – экспортерами сырья в результате растущего спроса со стороны быстро развивающихся экономик Китая и Индии, – все это вместе привело к уменьшению влияния западных правительств для продвижения демократии[343].
Каким мог бы быть более успешный и устойчивый режим продвижения демократии? Эдвард Мансфилд и Джек Снайдер[344] утверждают, что для демократизации нужны определенные предварительные условия. Эти условия имеют отношение к достижению определенных уровней государство– и нациестроительства. Другими словами, прежде чем приступить к демократизации, общество должно выработать способ мирного сосуществования различных этнических групп, составляющих его, и должно создать необходимые институты для представительства интересов и разрешения конфликтов. Если демократия, а в особенности демократия, привнесенная извне, возникает до появления этих предварительных условий, она почти непременно приведет страну к внутреннему конфликту и внешнему вмешательству. Рекомендация Мансфилда и Снайдера состоит в том, чтобы программы продвижения демократии помогали странам создавать предварительные условия для демократии, включая развитие экономики, формирование честного и эффективного бюрократического аппарата, стимулирование отказа от практики патронажа и репрессий как основного инструмента управления, а также содействие появлению поддерживающих демократию активистов в гражданском обществе, что послужит внутренним толчком для демократизации.
Продвижение демократии Европейским союзом
Для описания стратегии продвижения демократии Европейским союзом был введен термин «обусловленность» (conditionality). Шмиттер и Брауер[345] определяют обусловленность как «принятие или угрозу принятия санкций, поощрение или обещание поощрений с целью продвижения или защиты демократии». С учетом темпов и глубины демократических трансформаций в посткоммунистических странах Центральной и Восточной Европы в условиях обусловленности со стороны ЕС не будет ошибочным признать, что Евросоюз в последние два десятилетия оказался гораздо более успешен в продвижении демократии, чем США. Однако этот успех ограничен только теми странами, которые находились на пути присоединения к ЕС. Данные случаи демократизации были, по выражению Питера Бернелла[346], «легкими победами» для Евросоюза. Когда страны Центральной и Восточной Европы только вышли из сферы советского влияния, членство в ЕС было лучшим способом обеспечения безопасности от Советского Союза и консолидации недавно победивших демократических режимов. Поэтому они были готовы принять выдвигаемые ЕС условия членства. Государства – члены ЕС, со своей стороны, считали страны Центральной и Восточной Европы частью общей европейской цивилизации, истории и географии. Поэтому расширение на восток воспринималось как проявление необходимой солидарности с родственными странами.
Для того чтобы принцип обусловленности ЕС работал как эффективный катализатор демократизации, должен быть выполнен ряд метаусловий («условий условий»). Во-первых, политическая обусловленность, чтобы быть эффективной, должна включать правильно сбалансированный набор условий и стимулов. Принятие страной на себя политических условий влечет серьезные издержки по обеспечению соответствия, которые могут быть уравновешены только значительными поощрениями. Поэтому в случае демократических транзитов в Центральной и Восточной Европе в 1990е годы главным стимулом был четкий временной план быстрого вхождения в состав ЕС, сопровождаемый щедрой помощью, кредитами, прямыми инвестициями в страны-кандидаты со стороны государств-членов. Эти поощрения помогали кандидатам в члены справляться с издержками политических и экономических изменений, происходивших в соответствии с требованиями ЕС. Однако ситуация, когда условия выдвигаются без поощрений, может вместо содействия продвижению демократии вызвать обратный эффект и сыграть на руку противникам либерализации и демократизации. Во-вторых, Евросоюз не должен в процессе изменять условия (постоянство условий). В-третьих, ко всем кандидатам ЕС должен предъявлять в общем и целом равные требования (справедливость условий). Наконец, страна-кандидат должна обладать безоговорочной перспективой присоединения к клубу, когда ею будут выполнены все условия для членства (достижимость награды). Если одно или более метаусловие будет нарушено, обусловленность не может привести к желаемым результатам. Еще более тревожно то, что нарушение условий со стороны ЕС может вызвать всплеск национализма внутри страны-кандидата и тем самым произвести прямо противоположный эффект в форме негативной реакции на демократизацию и либерализацию, обусловленные ЕС.
Показателен пример Турции как кандидата в члены ЕС (с 1999 г.). Переговоры о вступлении начались в октябре 2005 г. Турция – единственная страна, для которой не было четко определено время присоединения. Не только не была определена дата присоединения к клубу европейских стран, но многие влиятельные европейские политики, включая президента Франции Николя Саркози и канцлера Германии Ангелу Меркель, начали ставить под сомнение статус Турции как европейской страны и, соответственно, ее право присоединиться к ЕС. Для Турции были выработаны новые условия вступления, что сделало процесс более трудным и долгим в сравнении со странами Центральной и Восточной Европы. Например, в отношении Турции ЕС выработал новую концепцию, так называемую емкость поглощения (absorption capacity) ЕС, которая означает, то даже если бы Турция соответствовала всем условиям, ЕС мог бы все равно отказать в членстве, если бы счел, что не в состоянии принять нового члена. Последствия этих и других нарушений метаусловий политической обусловленности должны были вызвать в Турции то, что можно назвать «обратной обусловленностью». Другими словами, как только ЕС начал отказываться от обязательств относительно Турции, важные политические акторы и общественные силы в Турции отреагировали на этот сигнал со стороны Евросоюза, или дистанцировавшись от проекта ЕС, или по меньшей мере заняв позицию безразличия к нему. Последствия «обратной обусловленности» могут быть таковы, что европейские ценности лишатся базы поддержки в турецкой политике и гражданском обществе, что приведет к краху демократических и либеральных реформ. По иронии, для сохранения результатов ранее проведенных реформ в условиях применения принципа обусловленности Турции может понадобиться развести проект демократизации с проектом по вступлению в ЕС, поскольку неудачи со вторым проектом могут серьезно навредить прогрессу, достигнутому в первом.
По замечанию Антоанеты Димитровой и Джеффри Придхэма[347], обусловленность ЕС не очень эффективна в отношении стран без перспектив членства. Случай, относящийся к рассматриваемому вопросу, – средиземноморские страны Северной Африки. Барселонский процесс, запущенный в середине 1990х годов с тем, чтобы привести страны Средиземноморья к более тесному политическому и экономическому сотрудничеству с ЕС и подготовить политический класс и гражданское общество стран региона к более широкому приятию идеалов и ценностей европейской демократии, не дал видимых результатов[348]. Более внимательный анализ нового Средиземноморского союза, внесенного в повестку ЕС президентом Франции Николя Саркози, показывает, что в отличие от прежнего Евро-Средиземноморского партнерства (Барселонский процесс), эта новая схема сотрудничества не несет в себе никакого политического или демократического содержания. Оставляя в стороне политику, Средиземноморский союз сконцентрируется на вопросах преступности и терроризма, устойчивого развития, нелегальной миграции и энергетической безопасности, а его основной целью станет создание евро-средиземноморской зоны свободной торговли к 2010 г.
7.2. Ключевые положения
• В рамках концепции «продвижения демократии» глобальный актор (США, ЕС, ООН или транснациональная правозащитная сеть) сознательно и намеренно пытается поделиться с какой-либо страной новым образом мыслей, институтами и моделями поведения во имя открыто заявленной цели продвижения демократии в стране.
• Для описания стратегии ЕС по продвижению демократии был введен термин «обусловленность», которая определяется как введение санкций или поощрение с целью продвижения или защиты демократии.
• В последнее время отмечается «отход» от политики продвижения демократии со стороны США. Ассоциация продвижения демократии с военным вмешательством США, нарушение США прав человека и растущая напористость таких стран, как Россия и Китай – все это вместе привело к уменьшению рычагов влияния, которыми могли воспользоваться США и другие западные правительства для продвижения демократии.
Глобализация, глобальное гражданское общество и демократизация
Глобализация и упадок власти государств
Ориентированное на внутренние причины и процессы понимание демократизации с акцентом на роль внутренних факторов в подготовке почвы для демократии было относительно правдоподобным до начала глобализации в 1980е годы. В мире, где нации-государства могли осуществлять эффективный контроль за движением капитала, товаров, людей и информации через свои границы, рассмотрение государства со всем его внутренним содержанием в качестве базового уровня анализа политических изменений было оправданным. Это основанное на закрытой политии видение изменений в политической науке приблизительно соответствовало модели закрытой экономики в экономических исследованиях: в обоих случаях при объяснении политических или экономических явлений роль международных факторов считалась вторичной. В мире, где преобладают нации-государства, международными факторами, достаточно значимыми для того, чтобы оказывать длительное влияние на внутренние процессы, могли быть только те, которые возникали как результат столкновений государств, как правило, в форме войны, вторжения, оккупации, экономического господства, экономических санкций и колонизации. Одним из возможных последствий подобных столкновений было то, что, подобно поражению в войне, они значительно ослабляли мощь государства внутри страны, как физически, так и в нормативном отношении, таким образом повышая шансы оппозиционных сил выиграть политическую борьбу против сил, представляющих государство. Теда Скочпол[349] подчеркивала роль подобных ослабляющих государство международных факторов в объяснениях французской и русской революций. Военные поражения, несомненно, были главной причиной крушения фашистских режимов в Германии и Италии после окончания Второй мировой войны. В 1970е годы провал военных авантюр португальской армии в колониях привел к падению режима, созданного Салазаром, в Португалии, а турецкое вторжение на Кипр инициировало падение «режима полковников» в Греции. Совсем недавно операции НАТО в Сербии и Афганистане под руководством США и вторжение США в Ирак помогли сместить ультранационалистический, исламский фундаменталистский и баасистский режимы в этих странах. В будущем, несомненно, будут иметь место режимные изменения и, в особенности, демократические режимные изменения как результат воздействия ослабляющего государство иностранного вмешательства. В сущности, этот метод был излюбленным способом «продвижения демократии» администрации Буша и «неоконсервативных» кругов в американском внешнеполитическом истеблишменте в последние годы.
К концу холодной войны мощь государства, возможно, уже была ослаблена глобализацией. Глобализация, особенно для малых государств, означала начало уменьшения контроля за движением капитала, товаров, людей и информации через границы. Это особенно применительно к финансовому капиталу и информации, движение которых через границы во все меньшей мере зависит от регулирования со стороны отдельных государств. Колоссальный прогресс в сфере информационных и коммуникационных технологий, распространение Интернета и всемирное распространение альтернативных рынков для финансовых инвестиций означали, что государственные границы становятся все более проницаемыми. Некоторые авторитарные государства, такие как Иран и Китай, ведут тщетную борьбу с целью затормозить проникновение внутрь своих границ путем запрета спутниковых тарелок или ограничения использования Интернета. Другие, полуавторитарные государства, такие как Россия, пытаются очистить свои общества от «заразы» глобализации, вытесняя иностранные неправительственные организации, национализируя активы новых капиталистов, вводя цензуру в СМИ и преследуя журналистов.
Положительное и отрицательное влияние глобального гражданского общества на демократизацию
Глобализация создала совершенно другое поле для демократизации, имеющее как обнадеживающие, так и обескураживающие аспекты. Глобальные силы, выступая в лице сверхдержав, как США, наднациональных организаций, таких как Европейский союз, или транснациональных компаний, были палкой о двух концах, действуя то в интересах демократизации, то против нее. В процессе глобализации государства стали более уязвимыми перед требованиями глобальных сил, контролирующих движение капитала, решения об инвестициях, технологические инновации, производство и распространение информации, норм и ценностей. Эти глобальные силы могут использовать и порой используют свою мощь для содействия демократии. Один из примеров этго, без сомнения, – государства Центральной и Восточной Европы под действием принципа обусловленности Европейского союза. Действия НАТО под руководством США в странах бывшей Югославии, направленные на предотвращение этнических чисток и создание стабильных политических режимов, – другой пример положительного влияния глобальных сил на продвижение демократии и прав человека. Третий пример – тот факт, что нарушения прав человека получают беспрецедентную огласку благодаря всеохватывающим информационным сетям правозащитных организаций. Эта глобальная доступность информации – несомненно, тот фактор, который заставляет авторитарные правительства дважды подумать, прежде чем начать подавление демократических сил. В других случаях, однако, государства, ТНК и другие глобальные акторы не отошли от поддержки крайне репрессивных режимов, таких как нефтедобывающие страны Ближнего Востока и Центральной Азии, зачастую в обмен на выгодные политические и экономические сделки. Отвечая на вызовы глобализации и стремясь справиться с растущим инакомыслием внутри, государства прибегают к крайним мерам, включая, главным образом, организацию антиглобалистских массовых движений на основе популистских, националистических и религиозно-фундаменталистских идеологий. Это можно назвать попытками «де-демократизации» или «авторитарной реставрации» в эпоху глобализации. В ходе этих процессов возрождения авторитаризма несогласные зачастую оскорбительно изображаются как иностранные агенты, лакеи империализма, враги нации и преследуются за предательство и подрывную деятельность. Россия Путина, Иран Ахмадинежада, Венесуэла Чавеса – все это примеры антиглобалистского авторитарного отката. Большинство стран, прибегающих к подобным противоположным демократизации мерам для противостояния глобализации, в состоянии их себе позволить, поскольку они являются государствамирантье, существующими за счет экспорта нефти или природного газа (см. гл. 8 наст. изд.). Являясь экспортерами весьма востребованных на мировых рынках товаров, они обладают более сильными позициями в торге с силами глобализации по сравнению с позициями не существующих за счет ренты государств, таких как Турция, Аргентина, Чили и Бразилия. Государства-рантье также обладают доступом к финансовым ресурсам для финансирования антиглобалистской реставрации или сохранения своих авторитарных режимов. Тогда как государствам без ренты пришлось быть более чуткими к рекомендованным им внешним миром условиям либерализации и демократизации.
Какое влияние оказала глобализация на авторитарные режимы мира? С одной стороны, и это позитивный аспект, глобализация распространяет демократические нормы и ценности через национальные границы и способствует выработке нового этического кодекса поведения для государств, международных организаций и транснациональных корпораций. Достижения в области развития информационных технологий существенно увеличили доступность информации о действиях государств и других могущественных акторов, разрушая секретность, увеличивая прозрачность и открытость, а также ставя государства под наблюдение глобального гражданского общества. В ситуации возросших прозрачности и открытости стремящиеся к международному престижу и доверию государства были вынуждены обуздать собственный произвол. С другой стороны, и это отрицательный аспект, глобализация обострила экономическое и политическое неравенство в мире, углубив пропасть между богатейшими и беднейшими странами и регионами. Растущее богатство сделало богатые страны эгоцентричными, более консервативными и безразличными к проблемам беднейших стран. Озабоченность богатых стран проблемами бедных по-прежнему выражается в поставках гуманитарной помощи, благотворительности и предотвращении миграции. Бедные страны, со своей стороны, не видя выхода из замкнутого круга нищеты, стали более восприимчивыми к влиянию религиозных фундаменталистов, ультранационалистов, террористов и торговцев людьми. Эми Чуа[350] указала на другую опасную взаимосвязь включенности страны в экономическую глобализацию и демократизации политического режима. Чуа утверждает, что если в стране существует доминирующее в экономическом отношении этническое меньшинство, то первоначальным эффектом глобализации станет дальнейшее укрепление доминирующей позиции этого меньшинства. Глобализация в экономике имеет тенденцию к обострению существующего неравенства, поскольку доминирующие в экономическом отношении меньшинства находятся в более выгодном положении, чтобы воспользоваться новыми экономическими возможностями, имеют лучший доступ к капиталу, обладают культурной традицией предпринимательства, которой в равной мере не обладают другие группы. Это может привести к растущему недовольству со стороны доведенного до нищеты и маргинализированного большинства. Поэтому, когда демократия привносится в подобную напряженную внутреннюю среду, большинство или коалиция различных групп может испытать искушение использовать свою демократическую власть для сведения счетов, что может привести к множеству этнических столкновений и этническим чисткам. В качестве примеров, когда демократизация привела к агрессии большинства в отношении доминирующего в экономике этнического меньшинства, Чуа приводит Веймарскую Германию и посткоммунистическую Россию, враждебное отношение к богатому китайскому меньшинству на Филиппинах, нападения сербов на более состоятельных хорватов в бывшей Югославии, насилие по отношению к более благополучным тутси со стороны большинства хуту, а также конфискацию ферм, принадлежащих белому населению, в Зимбабве.
Значимым результатом глобализации является формирование транснациональных правозащитных сетей, защищающих общепризнанные нормы и ценности в области прав человека, прав меньшинств, демократии и защиты окружающей среды, что в совокупности готовит почву для появления глобального гражданского общества. Транснациональные правозащитные сети объединили индивидов и организации со всего мира для решения определенных значимых вопросов. Некоторые из этих вопросов действительно общемирового масштаба, такие как глобальное потепление. Во многих случаях, однако, правозащитным группам удалось «глобализировать» отдельные, по сути локальные, вопросы, например, массовые убийства в Дарфуре (Судан) или ненадлежащее обращение с задержанными в тюрьме «Абу-Грейб» в Ираке. Когда какая-то проблема попадает в международную повестку дня, возрастают шансы, что она станет предметом некоего «гуманитарного вмешательства» со стороны самых могущественных агентов глобализации, включая ООН, НАТО, транснациональные компании, США, ЕС или международные неправительственные организации.
Мы пока еще находимся только на начальной стадии возникновения глобального гражданского общества, существующего в основном в форме виртуального сообщества, условия для существования которого созданы Интернетом. Однако даже на этой начальной стадии глобальное гражданское общество дважды сыграло очень важную роль в продвижении демократии. Во-первых, оно обеспечило беспрецедентную глобальную «видимость» репрессивных политических действий и зверств правительств. Секретность и отрицание традиционно были той «китайской стеной», за которой авторитарные правительства могли скрывать свои предосудительные действия. Новые коммуникационные технологии, от Интернета до сотовых телефонов, сделали сохранение секретов гораздо более затруднительным. Скорее раньше, чем позже массовые убийства, пытки, внесудебные расправы, нарушения на выборах и другие подобные практики, вероятно, попадут в мировую повестку дня. Ложь, дезинформация, выборочная информация, неверная информация и всевозможные манипуляции существовали всегда и, вероятно, всегда будут существовать. Это, однако, не опровергает тот факт, что эпоха засекреченности подходит к концу. Правительство и оппозиция в разных странах все больше будут вынуждены действовать в насыщенной информацией среде и не смогут полагаться на секретность.
Что можно сказать о влиянии глобального гражданского общества на демократизацию? По этому поводу можно выделить два противоположных взгляда, один оптимистический, а другой более осторожный и пессимистический. С оптимистической точки зрения развитие глобального гражданского общества рассматривается как способствующее накоплению социального капитала, доверия и формированию общих ценностей по всему миру, облегчая понимание взаимосвязанности мировых проблем и их решений. Глобальное гражданское общество воспринимается в качестве средства распространения этических норм и ценностей через государственные границы. Оно действует как сдерживающий фактор для правительств при попытке нарушить права и свободы человека. Однако пессимисты бы поспорили, что транснациональные правозащитные сети уходят от более важных, но политически чувствительных проблем, а обращают свое внимание на менее значимые, но всеми признаваемые проблемы. В таком качестве они не имеют реального значения, поскольку не противостоят несправедливому распределению политической власти и экономических ресурсов в странах мира. Это «антиполитическое» поведение транснациональных правозащитных организаций вытекает из двух факторов. Один из них заключается в том, что они часто просят о финансировании и поддержке доминирующих акторов, таких как сверхдержавы, наднациональные организации и транснациональные корпорации, что вынуждает идти на компромисс с консервативными повестками спонсоров. Второй фактор – это желание обратиться к как можно более широкой аудитории, что заставляет их выбирать господствующие дискурсы и чрезмерно общие вопросы.
7.3. Ключевые положения
• Значимым результатом глобализации является формирование транснациональных правозащитных сетей, защищающих общепризнанные нормы и ценности в области прав человека, прав меньшинств, демократии и защиты окружающей среды, что в совокупности готовит почву для возникновения глобального гражданского общества.
• Глобальное гражданское общество воспринимается в качестве средства распространения этических норм и ценностей через государственные границы. Оно действует как сдерживающий фактор для правительств при попытке нарушить права и свободы человека.
• Иногда транснациональные правозащитные сети уходят от важных, но политически чувствительных проблем и ограничивают свое внимание менее значимыми, но всеми признаваемыми проблемами. Если они поступают таким образом, то тогда их усилия не достигают цели критики несправедливого распределения политической власти и экономических ресурсов в государствах мира.
Заключение
Возможна ли демократия в рамках отдельного государства? Или способна ли демократия, если она может выжить в любой стране, превратиться в транснациональную систему, поддерживаемую наднациональными организациями? Подобная дискуссия существовала в отношении социализма в начале XX в. Сразу после революции в России одной из острых тем дискуссий среди теоретиков социализма того времени был вопрос о «социализме внутри одной страны» в противовес «социализму как универсальной системы». Реалисты, среди которых были такие деятели, как Н. И. Бухарин и И. В. Сталин, защищали идею утверждения социализма только в России даже ценой пересмотра некоторых наиболее знаменитых текстов марксизма, в которых основоположники движения писали о всемирной, по меньшей мере панъевропейской, пролетарской революции и социализме как мирсистеме. Идеалисты, сначала представленные самим В. И. Лениным, а затем Г. Е. Зиновьевым и, что особенно важно, Л. Д. Троцким с его теорией перманентной революции, утверждали, что пока социалистическая революция не будет распространена по крайней мере на развитые страны Европы, если необходимо, то силой оружия, и не будет создана европейская, а затем мировая социалистическая система, социалистический режим в России или в любом другом отдельно взятом государстве не сможет выжить.
Вопрос, который сегодня стоит перед нами в связи с демократией, имеет некоторое сходство с тем историческим вопросом о социалистической революции: может ли развитый демократический режим, обладающий всеми имеющими решающее влияние механизмами участия и основанный на полном наборе индивидуальных прав или прав человека, выжить в отдельно взятой стране, если демократия не станет глобальной нормой, возможно, в конечном счете поддерживаемой подотчетными и компетентными наднациональными властями? Вначале демократия была достаточно простой системой, подразумевавшей гарантию основных прав и свобод и участие в свободных и честных выборах на уровне государства-нации или на более низких уровнях. Сегодня демократия превратилась в существенно более комплексную систему. Один из аспектов ее комплексности связан с многократно расширившейся и детализированной системой прав, выходящей далеко за рамки основных прав и свобод того периода, когда демократия только утверждалась. Сегодня права распространяются на индивидов, этнические группы, возрастные группы, гендерные группы, иностранцев, живущих в стране, животных, экологическую систему и охватывают целый спектр политических, экономических, социальных и культурных вопросов. Параллельно расширению и углублению сферы прав гораздо более развитым стало также участие, в отличие от своего прежнего достаточно простого значения свободных и честных выборов. Сегодня демократическое участие охватывает намного большее число областей, включая принятие решений на работе, в школах, местных сообществах, политических партиях и различных гражданских объединениях. Более того, прямая демократия, пригодная в прошлом лишь для очень небольших политий, сегодня стала осуществимой и применительно к большому числу людей благодаря достижениям информационных и коммуникационных технологий. Мы являемся свидетелями эволюции демократии в направлении углубленной, усовершенствованной и сложной системы. В итоге можно предположить, что одна страна, будь она сколько угодно большой и богатой, может не обладать экономическими ресурсами, политическими институтами, социальным капиталом и культурными традициями, необходимыми для поддержания демократического режима. Поэтому могут быть необходимыми дисциплинирующие механизмы международных и наднациональных органов, которым каждое демократическое государство передаст часть своего суверенитета, чтобы демократический режим в каждой стране имел наибольшие шансы на выживание на своей наиболее высокоразвитой стадии развития.
Вопросы
1. К началу 1990х годов теоретики международных отношений и сравнительной политологии начали учитывать международные измерения демократизации. Какими были те важные изменения в международной жизни, которые заставили теоретиков обратить больше внимания на международные измерения демократизации?
2. Нужен ли наднациональный глобальный орган власти для продвижения и поддержки демократизации в мировом масштабе?
3. Разные исследователи продемонстрировали, что диффузия демократических ценностей и институтов между народами в любом отдельном регионе мира – один из наиболее эффективных международных аспектов демократизации. Каковы могут быть конкретные способы и средства диффузии демократии?
4. Представьте авторитарную страну, окруженную демократическими соседями. Каковы могут быть для этой страны экономические и политические издержки, а также издержки, связанные с обеспечением безопасности, в становящейся все более демократической региональной среде?
5. Государству в стране А предъявлены обвинения в нарушении прав человека во время попыток поставить под контроль силы радикальной оппозиции. Интересы страны А в международной системе заставляют построить союз с демократическими государствами. Однако условием этого союза является улучшение ситуации с правами человека в стране А. В этих условиях какой политический курс может проводить данное государство во внутренней и внешней политике?
6. Каким образом сверхдержавы, такие как США, и транснациональные объединения, такие как ЕС, ведут себя, когда их отдельные политические, экономические или военные интересы вступают в конфликт с результатами продвижения демократии за границей? Как им следует поступать?
Посетите предназначенный для это книги Центр онлайн-поддержки для дополнительных вопросов по каждой главе и ряда других возможностей: <www.oxfordtextbooks.co.uk/orc/haerpfer>.
Дополнительная литература
Grugel J. (ed.). Democracy without Borders: Transnationalization and Conditionality in New Democracies. L.: Routledge, 1999. Анализируются транснациональные измерения демократизации с акцентом на роли гражданского общества и негосударственных акторов. Рассматриваются конкретные примеры в Европе, Африке и Латинской Америке.
Yilmaz H. External-Internal Linkages in Democratization: Developing an Open Model of Democratic Change // Democratization. 2002. Vol. 9. No. 2. Р. 67–84. Описывается открытая модель демократизации для полупериферийных государств в международной системе. Введены две переменные, связанные с международным контекстом: ожидаемые внешние издержки подавления и терпимость. Открытая модель применяется к случаям политических изменений в Испании, Португалии и Турции в период после Второй мировой войны.
Pevehouse J. C. Democracy from the Outside-in? International Organizations and Democratization // International Organization. 2002. Vol. 56. No. 3. Р. 515–549. Представлено исследование взаимосвязей между членством в региональных международных организациях и демократизацией. Обсуждается, какие организации следует ассоциировать с демократическими транзитами. Приводятся результаты статистической проверки основных положений статьи.
Munck R. Global Civil Society: Royal Road or Slippery Path // Voluntas – International Journal of Voluntary and Non-profit Organizations. 2006. Vol. 6. No. 3. Р. 325–332. Обсуждаются преобладающие представления, согласно которым, глобальное гражданское общество стало важным механизмом глобальной демократизации. Утверждается, что эти подходы деполитизируют глобальное гражданское общество и превращают его в социальное крыло неолиберальной глобализации. Содержится призыв вернуть прогрессистскую политику в глобальные социальные движения.
Carothers T. US Democracy Promotion during and after Bush. Washington (DC): Carnegie Endowment, Carnegie Endowment Report, September 2007. Доступно по адресу: <www.carnegieendowment.org>. Доклад содержит критический обзор политики США по продвижению демократии в период президентства Дж. Буша-мл. Утверждается, что продвижение демократии США в этот период было широко дискредитировано, поскольку стало ассоциироваться с военной интервенцией США. Также утверждается, что за пределами Ближнего Востока в основе внешней политики США лежат преимущественно экономические интересы и интересы обеспечения безопасности. Содержится тезис о том, что для успеха американской политики по продвижению демократии необходимо разорвать тесную связь продвижения демократии с военной интервенцией и усилить центральные институциональные источники поддержки демократии.
Dimitrova A., Pridham G. International Actors and Democracy Promotion in Central and Eastern Europe: The Integration Model and Its Limits // Democratization. 2004. Vol. 11. No. 5. Р. 91–112. Исследуется влияние Европейского союза на процесс демократизации стран Центральной и Восточной Европы. Утверждается, что модель продвижения демократии через интеграцию, предложенную ЕС, была более успешной в содействии демократии, чем усилия других международных организаций в других частях мира. Слабость данной модели связана с ограниченным потенциалом, когда речь идет о дефектных демократиях, не имеющих больших шансов стать членами ЕС.
Полезные веб-сайты
www.carnegieendowment.org – «Carnegie Endowment» публикует важные статьи, посвященные политике США по продвижению демократии.
www.brookings.edu – Брукингский институт выкладывает множество полезных комментариев, посвященных как успехам, так и неудачам политики США по продвижению демократии на Ближнем Востоке и в других регионах мира.
www.state.gov – Государственный департамент США предлагает официальные взгляды правительства США по проблематике продвижения демократии.
www.alde.eu – Аббревиатура ALDE означает «Альянс либералов и демократов за Европу». Организация, объединяющая либералов и демократов – членов Европарламента. На сайте можно найти много полезных статей, посвященных продвижению демократии ЕС.
fride.org/publications – Исследовательский центр FRIDE, базирующийся в Мадриде и заявляющий своей целью развитие инновационного мышления о роли Европы на международной арене. Исследовательские интересы связаны со сферами обеспечения мира и безопасности, прав человека, продвижения демократии, развития и оказания гуманитарной помощи.
ec.europa.eu – Европейская комиссия предлагает свои официальные взгляды по проблематике продвижения демократии.
Глава 8. Демократия, бизнес и экономика
Патрик Бернхаген
В главе изучается взаимосвязь процессов демократизации и экономической жизни. После исторического обзора возникновения капиталистической демократии рассматриваются некоторые общие проблемы отношений между демократией и капитализмом и выделяются основные области, в которых эти феномены влияют друг на друга. Затем следует анализ роли бизнеса в демократизирующихся странах. Наконец, обсуждаются трудности совмещения масштабных политических и экономических реформ.
Введение
В конце 1980х – начале 1990х годов, когда произошел распад Советского Союза и падение коммунистических режимов в Центральной и Восточной Европе, капиталистическая демократия стала фактически единственным способом развития, принятым в большинстве стран мира. Раскрывавшиеся преступления, нарушения прав человека, экономическая неэффективность и множество других недостатков коммунистических государств заставляют считать, что почти любая другая политико-экономическая система является более предпочтительной. За исключением феодальных и клановых экономических структур, свойственных наиболее примитивным аграрным обществам, капитализм остается единственной альтернативой. Представляется, что в обозримом будущем у той или иной разновидности рыночной экономики нет конкурентов.
Как это случилось? В Центральной и Восточной Европе и бывшем Советском Союзе происходил двойной транзит. Политические диктатуры, обычно возглавлявшиеся коммунистическими партиями, были заменены демократическими институтами. Одновременно на смену плановым экономикам пришли капиталистические институты частной собственности и рынка. Коммунистические страны столкнулись с коренной трансформацией всей их политико-экономической структуры. Но в других регионах изменения также не ограничивались исключительно политической сферой. В то время как многие государства, недавно пережившие демократизацию, уже имели капиталистическую рыночную экономику прежде, чем перейти к демократии, транзиты в Южной Европе, Латинской Америке и Восточной Азии происходили в контексте перестройки экономики. Реформы в основном имели неолиберальную направленность на создание рынков, приватизацию и обеспечение свободной торговли. Таким образом, политические и экономические реформы, похоже, являются неотъемлемой составляющей глобальной волны демократизации.
Эта связь демократизации и складывания рыночной экономики не является новой. Демократизация и подъем капитализма всегда сопровождали друг друга, но их совместный путь не был ровным, а отношения – гармоничными. Главная причина заключается в том, что эти системы функционируют по особым механизмам и воплощают различные нормативные идеалы. Демократия уже была определена как политическая система (см. гл. 2 наст. изд.), в которой правители подотчетны гражданам посредством свобдных и честных выборов. Согласно Адаму Пшеворскому[351], капитализм – «это любая экономическая система, в которой: 1) оптимальное разделение труда настолько развито, что большинство людей занимаются производством для удовлетворения потребностей других; 2) средства и ресурсы производства находятся в частном владении; 3) в каждой из этих сфер существует рынок».
Хотя капитализм и демократия в равной степени основываются на просвещенческих принципах индивидуальной свободы, рационализма и равенства, капиталистическая демократия содержит фундаментальное внутреннее противоречие между правами собственности и личными правами граждан (как собственников, так и не собственников)[352]. Это очевидно применительно к таким нормативным принципам демократии, как равное участие и подотчетность лидеров (см. гл. 3 наст. изд.). Во-первых, демократия дает гражданам равные политические права просто на том основании, что они являются гражданами. Согласно демократической доктрине, не имеет значения, является ли человек мужчиной или женщиной, черным или белым, богатым или бедным. Единственное, что требуется от индивида для эффективного и равного демократического участия – это иметь гражданство и быть старше определенного возраста. В рамках капиталистической доктрины наделение правами также не должно зависеть от расы или пола. Но оно тесно связано с обладанием деньгами и частной собственностью, которые в капиталистических системах распределены принципиально неравномерно: если бы доход, благосостояние и доля собственности в производительном капитале были равны так же, как право голоса, капиталистическая экономическая система перестала бы функционировать.
8.1. Капитализм
Как и в случае демократии, существует множество определений капитализма. Некоторые концептуализации уделяют особое внимание частным предприятиям, а другие фокусируются на важности производства для конкурентных рынков. Марксисты концентрировались на отчуждении труда от средств производства. Хотя все эти элементы важны, они указывают на идеальные типы, которые никогда полностью не соответствовали реальному миру. Все существующие капиталистические системы допускают определенную роль государственных предприятий, намеренно ограничивают конкуренцию на определенных рынках или допускают ту или иную форму коллективного владения предприятиями со стороны работников. Вместе с тем ни одно из этих отклонений от идеального типа не означает, что соответствующие системы не являются капиталистическими по своей сути. Акцент на «капиталистической ориентации» был зафиксирован в термине Чарлза Линдблома[353] «рыночно-ориентированные частнособственнические системы», включающем все указанные элементы, не претендуя на полноту описания. Термины «бизнес» и «бизнес-акторы» обозначают фирмы, их владельцев и топ-менеджеров, специалистов по связям с общественностью и собственных лоббистов, а также торговые и бизнес-ассоциации. Конечно, в действительности ни одна фирма не похожа на другую, и ни бизнес-ассоциации, ни отдельные компании не являются монолитными акторами. Более того, исследователям иногда нужно проводить различия между бизнес-организациями, фирмами, их собственниками и управляющими. В этой главе, как и в других частях книги, такое разделение будет использоваться только там, где этого требует контекст.
Во-вторых, демократия подразумевает, что лидеры должны быть подотчетны гражданам, обычно посредством свободных и честных выборов. В капитализме такого условия нет. За редкими исключениями решения в компаниях принимают собственники или назначенные ими менеджеры. В лучшем случае главы фирм отчитываются перед акционерами. Однако в отличие от ситуации демократических государств, субъекты решений менеджеров, т. е. обычные сотрудники, не могут избирать лиц, принимающих решения. Подобно смене лидеров в стабильных автократиях, контроль над бизнесом может перейти в другие руки по решению олигархической верхушки. Это ведет к парадоксальной ситуации, когда политическая демократия распространяется все в большем числе государств мира, а бизнес-структуры продолжают управляться как «командные экономики в миниатюре»[354].
Эти противоречия между тем, как организована политическая и экономическая жизнь в капиталистических демократиях, имеют важные последствия для политического, экономического и социального устройства в целом, а также для успеха демократической трансформации и консолидации в частности.
Капитализм и демократия: историческая связь
Согласно главному утверждению теории модернизации, экономическое развитие и демократизация связаны с наступлением эпохи Современности (см. гл. 6 наст. изд.). Как только общество достигает достаточного уровня богатства, технологического развития, образования, бюрократизации и развития индивидуальных социальных и политических навыков, граждане разочаровываются в патерналистской политической власти и требуют верховенства народа[355]. Это ведет к ослаблению традиционных политических институтов и в конечном счете к демократизации. С этой точки зрения всеобщее распространение демократии – историческая неизбежность, а ее главная движущая сила – развитие капитализма. Взаимосвязь этих феноменов представлена на рис. 8.1.
Доказательства, что более высокий уровень демократии связан с экономическим развитием, предложены в главе 5 (см. рис. 5.2). Действительно, исторически сложилось, что периоды успешного функционирования рыночных экономик ведут к росту требований демократизации. И если государства, недавно ставшие демократическими, продолжают преуспевать в экономике, демократия в них, скорее всего, сохранится. По словам Сеймура Мартина Липсета[356], «чем богаче страна, тем больше шансов, что она будет развиваться по демократическому пути». Такой подход приписывает капитализму ключевую роль в глобальном распространении демократии, поскольку представляется, что никакая другая социально-экономическая система не способна обеспечить производство общественных благ на том же уровне.
Согласно исследованиям А. Пшеворского и его коллег[357], реальный вклад экономического прогресса состоит не столько в том, что он вызывает демократизацию, сколько в том, что он увеличивает шансы на сохранение политических режимов. Согласно этому подходу, независимо от того, что стимулирует демократизацию, если все большее число стран продолжат свое экономическое развитие, а экономически развитые демократии будут более стабильны, чем другие государства, то со временем число богатых демократий в мире увеличится.
В то время как теория модернизации подразумевает наличие достаточно гармоничных отношений между расширением экономических свобод и демократических политических прав, другие концепции подчеркивают важность классового конфликта для капитализма и демократии. Согласно Дитриху Рюшемайеру, Эвелин Стивенс и Джону Стивенсу[358], развитие капитализма способствовало демократизации главным образом потому, что оно трансформировало классовую структуру, усиливая городской рабочий класс, владельцев малого бизнеса и специалистов среднего класса, одновременно ослабляя зажиточный класс землевладельцев. Но при этом рабочие классы были последними, которые получили политическое представительство, и им приходилось вырывать его из рук привилегированных групп в ходе затяжной и часто насильственной борьбы. Иногда это было связано с внутригосударственными конфликтами. По мнению Йорана Терборна[359], две мировые войны позволили классам, исключенным из политической жизни, добиться представительства либо потому, что у них появлялись внешние союзники, либо из-за того, что правящие элиты шли на политические уступки низшим классам в обмен на поддержку ведущихся государствами военных действий.
Рис. 8.1. Отношения между экономическим развитием и демократией в соответствии с теорией модернизации
Конституционные и республиканские формы правления были изначально созданы для удовлетворения политических требований поднимавшихся коммерческих классов. В Англии в результате Славной революции 1688–1689 гг. был принят Билль о правах, расширились полномочия парламента и независимость судебной власти. Она также создала условия для того, чтобы виги, которые затем стали политической партией нарождавшейся буржуазии, смогли разрушить монополию основанных в результате правительственных концессий торговых картелей, что было ключевым шагом в установлении в Англии рыночного капитализма. Однако хотя революция расширила доступ аристократии, а затем и владеющих собственностью граждан к политической власти, а также устранила барьеры для развития современной коммерции и торговли, она не установила демократию. Скорее, она придала импульс процессу постепенного расширения политического участия на все взрослое население. В Великобритании и других частях Европы этот процесс занял еще около двух столетий, прежде чем было закреплено распространение гражданских и политических прав на основные группы населения. Все это время капиталистические предприниматели, либеральные мыслители и государственные деятели относились к такому развитию со скептицизмом, а зачастую и с неприкрытой враждебностью. И у них были на то основания. Постепенное предоставление избирательных прав не только имущим слоям, но и всему взрослому населению сопровождалось значительным урезанием прав владения собственностью, перераспределением и появлением государства всеобщего благосостояния[360].
Тем не менее развитие капитализма все-таки внесло вклад в демократизацию, хотя бы за счет дерадикализации низших классов, предотвращения насильственных революций и ограничения угроз частной собственности. С этой точки зрения капиталистические элиты обменивали политические уступки на сохранение контроля над экономикой. Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон[361] показали, как состоятельные элиты в Великобритании, Франции, Швеции и Германии соглашались на предоставление рядовым гражданам прав голоса, пусть это и вело к увеличению налогов на богатство и доходы. Согласно этой позиции, демократизация была ценой, которую элиты согласились заплатить, чтобы избежать угрозы насильственного низвержения зарождавшегося капиталистического порядка.
Хотя положительная взаимосвязь капиталистического развития и демократии является достаточно прочной, существует ряд примечательных исключений. Во-первых, такие страны, как Ботсвана и Индия, а в недавнее время Гана и Намибия, сохраняют консолидированную демократию без активного развития капитализма. Индия, например, является стабильной демократией в течение уже полувека, но только недавно начала развивать более совершенную капиталистическую экономику. Значительная часть рабочей силы в Индии до сих пор занята в сфере сельского хозяйства, распространена бедность, а на протяжении большей части послевоенного периода экономика находилась под жестким правительственным контролем. Это исключение иногда объясняется отсылкой к британскому колониальному прошлому. Хотя временами колониальные власти прибегали к масштабному физическому насилию в отношении национальных освободительных движений, иногда их реакция на недовольство колоний заключалась в установлении институтов представительной демократии и частичного самоуправления[362]. Актом о правительстве Индии 1919 г. в стране создавалась парламентская ассамблея, а с помощью последующего закона 1935 г. были заложены основы того, что затем стало индийской федеральной системой управления.
Таким образом, можно утверждать, что бывшие колонии Британской империи были лучше институционально подготовлены к демократии, чем территории, находившиеся под контролем других колониальных держав – Франции, Португалии и Испании[363]. Более того, британский колониализм, возможно, косвенно способствовал демократизации на глобальном уровне. В то время как Франция, Португалия и Испания переносили в колонии собственные феодальные и абсолютистские структуры, британский колониализм был неразрывно связан с процессом перехода самой страны к капитализму[364]. Поселенцы, купцы и торговцы, колонизировавшие Северную Америку, были предпринимателями, для которых самоуправление и парламентское представительство являлись наилучшими способами защиты их рынков и собственности от произвола колониальных губернаторов и руководства метрополий. Лозунг «нет налогообложению без представительства» появился как выражение колонистами недовольства, связанного с недостаточным участием в принятии политических решений, и которое в итоге привело к Американской революции. Таким образом, будь то через установление представительных институтов или через экспорт капиталистов-предпринимателей, но британский империализм с большой вероятностью позитивно влиял на процесс демократизации по всему миру.
Во-вторых, множество стран успешно совмещают капиталистические экономики с частичным или полным отсутствием демократических институтов. Известные примеры «экономических тигров» 1980х годов: Гонконг, Сингапур, Южная Корея и Тайвань – наглядные тому свидетельства, как и диктатура в Бразилии в 1964–1985 гг. или Китай начиная с 1990 г. и до сих пор. Бразилия, Южная Корея и Тайвань в итоге стали демократиями, хотя демократизация не следовала сразу за экономическим развитием. Например, политическая либерализация в Бразилии началась только тогда, когда темпы экономического развития стали замедляться. Вместе с тем в свете теории модернизации значим тот факт, что государства сначала проходят через модернизацию экономики. Только после того как экономическое развитие порождает определенное число образованных городских жителей, давление в пользу демократизации усиливается и достигает высшей точки – ситуация, которая была ярко продемонстрирована на телеэкранах в ходе протестов южнокорейских студентов в 1980е годы.
Однако успешное сочетание в некоторых странах авторитарного правления и рыночного капитализма заставляет предположить, что связь между экономическим развитием и демократизацией, подразумеваемая теорией модернизации, хотя и является в целом позитивной, но не всегда линейной. Среди прочего это объясняется отношениями в треугольнике между экономическим развитием, неравенством и демократией. Как отмечал Роберт Даль[365], демократизация затрудняется из-за высокого уровня экономического неравенства по двум причинам. Во-первых, экономические ресурсы могут быть преобразованы в политические. Таким образом, концентрация экономической власти может дать элитам возможность препятствовать политическим реформам, расширяющим права и свободы других. Во-вторых, экономическое неравенство может вызывать недовольство и фрустрацию среди бедных, размывая чувство общности и легитимность власти, на основе которых, как считается, зиждется демократия.
Согласно гипотезе Саймона Кузнеца (1955 г.), неравенство увеличивается на начальной стадии экономического развития, а снижается только после достижения определенного уровня среднего дохода. Этот нелинейный эффект влияния развития на неравенство может быть представлен перевернутой латинской буквой «U» или «кривой Кузнеца», изображенной на рис. 8.2. Рост неравенства ведет к классовому конфликту, который будет слишком напряженным, чтобы его можно было урегулировать демократическими институтами, и это является причиной революции или военного вмешательства с целью установления консервативного авторитаризма, призванного защищать права собственности доминирующих классов. Также выглядит правдоподобным тезис, что улучшение материального благосостояния людей имеет для них первоочередное значение, и требования более широких политических пра и гражданских свобод, ассоциирующихся с демократическим режимом, не возникают до достижения более высокого уровня доходов и образования.
Рис. 8.2. «Кривая Кузнеца», описывающая связь между экономическим развитием и неравенством
Существуют эмпирические доказательства связи между экономическим неравенством и демократией, но они указывают на противоречивые факты. С одной стороны, определенный уровень неравенства может быть необходим для начала демократизации[366]. Если все граждане более-менее благополучны и равны при авторитаризме, то у них не будет ожиданий, что ситуация может улучшиться при демократии. Тогда как значительное неравенство доходов отражается на демократии негативно и часто таким образом, что нейтрализует любое возможное положительное влияние экономического развития[367]. В любом случае, соотнесение выявленной С. Кузнецом связи между экономическим развитием и неравенством с утверждением о корреляции между капиталистическим развитием и демократией вполне совместимо с положением теории модернизации, что демократизация более всего свойственна развитым капиталистическим обществам.
8.2. Ключевые положения
• Сегодня представляется, что альтернатив капитализму нет.
• Капитализм подчеркивает важность прав собственности, а демократия – индивидуальных прав.
• Исторически капитализм и демократия развивались совместно, но до конца не выяснено, как развитие одного влияет на другое.
• Капитализм вызывает неравенство, которое может как способствовать, так и препятствовать демократизации.
Как капитализм влияет на демократию
Экономист Милтон Фридман[368] утверждал, что не было такого общества, «которое бы имело значительную степень политической свободы и при этом не использовало какую-нибудь форму свободного рынка для организации большей части экономической деятельности». По мнению Фридмана, это связано с тем, что в рыночном обществе средства производства, необходимые для существования, находятся в частном владении. Способность обеспечивать пропитание независимо от государства – необходимое условие для того, чтобы граждане могли противостоять правительству и свободно участвовать в политике. Кроме того, капиталистические учреждения – прежде всего фирмы и торговые ассоциации – являются организациями гражданского общества, в которых люди преследуют общие цели и вырабатывают решения общих проблем. Особую роль играют бизнес-ассоциации. Согласно Вольфгангу Штрику и Филиппу Шмиттеру[369], они могут способствовать демократии, увеличивая «набор политических альтернатив», имеющихся у правительства, и позволяя ему гибко реагировать на новые проблемы, не опасаясь серьезных изменений. Роль бизнес-ассоциаций – это сфера управления между государством и рынками. Рынки зачастую не способны обеспечить производство общественных благ, необходимых для экономического роста и развития. Эти недостатки должны исправлять правительства, но их усилия также не всегда эффективны. Бизнес-ассоциации помогают преодолеть эту дилемму, обеспечивая саморегулирование отраслей производства и контролируя предоставление таких коллективных благ, как промышленные стандарты, ведение коллективных переговоров, передача технологий, обучение и предоставление своим членам информации о рынке. От имени своих участников ассоциации также пытаются влиять на политический процесс, финансируя избирательные кампании, занимаясь лоббизмом и выполняя консультативные функции на различных создаваемых государством площадках для обсуждения политических вопросов. В корпоративистских системах они часто берут на себя полугосударственные функции в таких сферах, как отраслевое регулирование и подготовка кадров.
Хотя бизнес-ассоциации являются частью гражданского общества, они функционируют не только в демократических странах. В Сингапуре, как и в Южной Корее и Тайване до установления в них демократии, бизнес-ассоциации играли значительную роль при формировании правительственной политики[370]. В недавно ставших демократиями государствах они могут способствовать политической открытости, повышать эффективность правительства и ослаблять антидемократические объединения. Более того, в той мере, в какой бизнес-ассоциации вовлечены в отраслевое саморегулирование и разрешение конфликтов, они могут облегчать функционирование политической системы за счет деполитизации споров между трудом и капиталом, что может быть жизненно важно для молодых демократий, которым необходимо выполнять множество срочных задач[371].
Капиталистический способ управления экономикой также предоставляет бизнесменам значительный объем политической власти и влияния. Поскольку в капиталистических обществах число предпринимателей относительно мало по сравнению с количеством потребителей или рабочих, их политическое влияние может быть диспропорциональным. С точки зрения демократического правления, которое подразумевает, что политической властью должны обладать многие, а не меньшинство, это является серьезной проблемой. Хотя она не нова – еще в середине XIX в. Карл Маркс и Фридрих Энгельс заявили, что «исполнительная власть современного государства – это не что иное, как комитет по управлению общими делами буржуазии»[372], но до сих пор не решена удовлетворительным образом. Современные теоретики демократии, например, Р. Даль, сохраняют озабоченность в связи с тем, что власть предпринимателей может негативно сказываться на политическом равенстве, демократической подотчетности и легитимности правительства[373]. Но каким образом бизнесменам удается достигнуть значительного влияния в демократических политических системах? В конце концов, в демократии официальные лица должны отвечать на различные требования, которые ограничивают способность бизнес-акторов трансформировать их экономическую власть в политическую. Можно выделить не менее семи различных механизмов, которые дают собственникам и менеджерам фирм возможности политического влияния, недоступные другим людям.
Во-первых, существенные различия в доходах и богатстве неизбежны при капиталистической системе. Это ведет к политическому неравенству на индивидуальном уровне. В любой либеральной демократии граждане с бльшим доходом и лучшим образованием значительно чаще голосуют на выборах и контактируют с политиками, чем те, кто имеет меньший доход и уровень образования[374]. Поскольку представители бизнеса с большей вероятностью находятся на привилегированной стороне неравного распределения доходов и богатства, они более подготовлены к эффективному использованию своих демократических прав.
Во-вторых, большинству людей приходится работать на бизнесменов, чтобы зарабатывать на жизнь. При этом они подчиняют себя авторитарной власти собственников в том, что касается процесса принятия решений в компаниях. К. Б. Макферсон[375] утверждает, что это, по сути, означает постоянную передачу части властных полномочий от одних людей к другим и размывание человеческой сущности тех, у кого власть изымается. Это также противоречит просветительскому принципу, согласно которому личная свобода предпочтительнее распределения труда и вознаграждения властными органами.
В-третьих, будучи относительно малочисленной группой, бизнес может легче организоваться в политическом плане, чем остальные. Как утверждал Мансур Олсон[376], небольшая численность группы и концентрация выгод от коллективных действий являются факторами, которые стимулируют бизнес к организации намного сильнее, чем кэтому способны потребители и налогоплательщики, чьи издержки и выгоды гораздо более рассеяны. В плюралистическом обществе любые организованные группы интересов (как деловые, так и другие) могут попытаться достичь своих политических целей законными способами посредством лоббизма, спонсирования избирательных кампаний или рекламы. Вместе с тем, по логике коллективных действий, бизнес часто более эффективен, чем остальные группы. Это различие может побуждать политиков к созданию правительственных органов, чьей основной задачей является учет интересов бизнеса. Результатом этого является «захват» бюрократии, которая претворяет в жизнь выгодные для отдельных отраслей меры, включая субсидирование, учреждение барьеров для входа на рынок и фиксирование цен.
8.3. Политика вращающихся дверей
«Вращающаяся дверь» между бизнесом и политикой может двигаться в обоих направлениях. В Великобритании такие отношения существуют между министерством иностранных дел и нефтяными компаниями, например, Shell. В Перу несколько глав ведущих компаний получили назначения в правительство в период президентства Альберто Фухимори, включая министерства промышленности, экономики и финансов, иностранных дел; двое экс-руководителей Перуанской конфедерации частных предпринимательских институтов даже были премьер-министрами[377]. Вот некоторые примеры полного цикла «вращающихся дверей»: начав карьеру в качестве министра обороны в администрации Джорджа Буша-ст., вице-президент США Ричард Чейни позже стал главным исполнительным директором международной энергетической компании Hulliburton в 1995 г., а в 2000 г. вернулся в федеральное правительство после прихода к власти сына своего бывшего шефа, Джорджа Буша-мл. После того как крупные мексиканские предприниматели сыграли значительную роль в обновлении политической элиты страны, некоторые из них используют «вращающуюся дверь» на глобальном уровне. Например, бывший заместитель руководителя Центрального банка Мексики Франциско Хиль Диас стал исполнительным директором телекоммуникационной фирмы Avantel, прежде чем вернуться на государственную службу в качестве министра финансов в правительстве Висенте Фокса. Недавно он нашел новую работу, став корпоративным директором банка HSBC в Лондоне.
В-четвертых, в капиталистических демократиях происходит множество социальных взаимодействий между бизнесменами и политическими лидерами. В результате политическая и экономическая элиты имеют одинаковые воззрения и предпочтения по многим политическим вопросам[378]. Эта общность часто формируется с раннего возраста, например, в элитных частных школах и университетах «Лиги плюща» в США, в закрытых частных школах и Оксбриджских колледжах в Великобритании и Национальной школе администрации во Франции. Связи между экономическими и политическими элитами также укрепляются с помощью политики «вращающихся дверей»[379]. Этот термин означает, что частные компании нанимают бывших государственных служащих, чиновников и министров, стремясь извлечь выгоду из их знаний и социальных связей. Оказавшись на новых постах в частном секторе, бывшие должностные лица используют знакомства и влияние, чтобы продвигать политические интересы своих новых работодателей, а также консультировать их по вопросам отношений с правительством и правового регулирования.
В-пятых, чтобы достигать своих политических целей, бизнес-акторы могут пытаться повлиять на общественное мнение[380]. Общественность склонна прислушиваться к их сигналам, поскольку в капиталистическом обществе все, что касается бизнеса и экономики, потенциально затрагивает интересы каждого. Экспертные оценки и политические рекомендации зачастую разрабатываются дружественными бизнесу аналитическими центрами, например, Фондом «Наследие» (Heritage Foundation) и Американским институтом предпринимательства (American Enterprise Institute) в США или Центром политических исследований и Институтом Адама Смита в Великобритании[381]. Это позволяет бизнесу манипулировать общественным мнением таким образом, что его интересы будут редко ущемляться в политике. Вместе с тем хотя бизнес-акторы, как и политики, время от времени могут лгать, понятие манипуляции не должно быть истолковано как сознательный обман. Наоборот, чтобы выгодные бизнесу политические сигналы были убедительны, необходимо, чтобы в них верили сами те, кто их производит.
В-шестых, капиталистическая организация экономики налагает структурные ограничения на способность выборных должностных лиц вырабатывать политику. В либеральных демократиях избиратели, как правило, больше исходят из экономических оценок, нежели из других факторов, при оценке компетентности политиков и решении о голосовании за определенную партию или кандидата[382]. Если правительство работает в период экономического спада, избиратели с большей вероятностью поддержат оппозицию. Это называется экономическим голосованием и играет ключевую роль для обеспечения структурной власти бизнеса. Как утверждает Нил Митчелл[383], экономическое голосование гарантирует, что правительство относится весьма чувствительно к колебаниям основных макроэкономических показателей. Значимость сигналов из экономики для политических лидеров усиливает роль бизнес-институтов в политической борьбе.
Правительства хорошо осведомлены и могут предвидеть логику экономического голосования в своих политических решениях. Однако сила этого механизма изменяется под воздействием различных контекстуальных факторов. Так, избирателям может быть сложнее обвинить или восхвалить кого-то в ухудшающихся или улучшающихся экономических условиях в ситуации размытости полномочий между институтами. Например, это затрудняет экономическое голосование во многих президентских и полупрезидентских республиках Латинской Америки и Центральной и Восточной Европы. Более того, в новых демократиях для появления устойчивых паттернов избирательного поведения необходимо некоторое время. После глубокого институционального шока – окончания диктатуры Франко – оппозиционным партиям Испании потребовалось примерно два десятилетия, чтобы завоевать доверие избирателей, необходимое для возникновения практики экономического голосования[384]. Впрочем, в недавних исследованиях делаются предположения, что жители латиноамериканских президентских республик и избиратели в новых демократиях Центральной и Восточной Европы используют собственные экономические суждения для оценки эффективности находящихся у власти правительств[385].
Поскольку решения об инвестициях в капиталистической системе принимаются в основном частными лицами, государственные чиновники опасаются риска «забастовки капиталов» в том случае, если какие-либо меры будут затрагивать интересы бизнеса. Понимая, что представители деловых кругов могут эффективно блокировать решения, которые кажутся им вредными, правительства стремятся избегать таких ситуаций. В результате главы компаний оказываются в структурно привилегированной позиции, которая позволяет им добиваться выгодных политических решений, даже воздерживаясь от прямого участия в политике[386]. Большинство действий правительства требует финансирования, а значит, зависимо от наличия достаточных налоговых поступлений. Политика, которая снижает привлекательность инвестиций, может в результате сократить налоговую базу и подорвать возможности правительства по реализации различных других целей. На самом базовом уровне существование государства зависит от развития экономики. Эта структурная зависимость государства от капитала особенно значима для молодых демократий, поскольку функционирование экономики в значительной степени соотносится с консолидацией политического режима[387].
В-седьмых, бизнес обладает непосредственным доступом к различной информации, которая имеет решающее значение для успешной разработки политического курса: техническим данным, сведениям об издержках производства и стратегии компании. Поскольку эта информация в большинстве своем недоступна для правительств напрямую, предприниматели могут использовать свое преимущество, чтобы влиять на представления политиков о возможных последствиях их решений. Такие информационные привилегии усиливают возможности бизнесменов по получению желаемых политических результатов с помощью лоббизма. Но подобная информационная асимметрия не может использоваться без осмотрительности. Бизнес-акторы обычно ограничены в возможностях злоупотребления информационными преимуществами, ведь иначе они могут подорвать доверие к себе, которое также является важным политическим ресурсом[388].