Дорога великанов Дюген Марк

46

Примерно за неделю до описанного случая я получил официальное письмо от психиатрической комиссии. Мне предлагали явиться на осмотр и навсегда освободиться от врачей и полиции. Мне предстоял экзамен на нормальность.

Комиссия находилась в Сан-Франциско – туда я и отправился. Из окна зала заседаний открывался прекрасный вид на Бэй-Бридж[78] и на океан изумрудного оттенка. Реабилитация меня мало интересовала. Один я знал, кто я на самом деле. Но я хотел получить разрешение на выезд из штата, в котором застрял. Пожилые эксперты, в количестве трех человек, не спешили, изучая мое досье со всей внимательностью и тщательностью. Их лица не выражали ничего. Время от времени они поднимали головы, чтобы оценить, совпадает ли то, что они читают, с тем, что видят.

Вскоре они заговорили о моей матери. Я рассказал о ее работе в университете, о том, как мы жили в доме с двумя этажами и двумя входными дверями, о несчастном случае с мотоциклом и так далее. Врачей беспокоили мои отношения с матерью. Им не нравилось, что я у нее жил. Я упомянул, что как раз очень рассчитываю на освобождение, которое позволит мне переехать.

– И что вы собираетесь делать? – спросил маленький лысый мужик.

– Заработаю немного денег, чтобы изучать криминалистику.

Он улыбнулся, обернулся на своих коллег.

– Интересно. Зачем же?

– Я интересуюсь криминалистикой. Кроме того, не скрою от вас, я собираюсь жениться на дочери главы уголовного розыска Санта-Круса и уже сотрудничаю с ним. Простите, но мне кажется, что мое собственное преступление помогает мне понять природу маниакальности, которая навсегда останется тайной для неофитов.

Эксперты покачали головами. На лице одного изобразилось удовлетворение. Я воспользовался ситуацией, чтобы окончательно убедить всех в своей правоте:

– Я не скрываю от вас того факта, что, несмотря на свой рост, наводил справки о поступлении в полицию. Я понимаю, что, пока я пациент, работать в полиции для меня лишь мечта. Я очень хотел бы забыть о своем прошлом и об ужасном убийстве, которое я совершил во время сильнейшего приступа шизофренического бреда.

– С тех пор шизофрения как-то проявлялась?

– Желание убивать, вы имеете в виду?

– Да.

– Нет, никогда.

– Даже при контакте с матерью?

– Скажу вам честно: моя мать не сильно изменилась за последние годы, но я научился вести себя спокойно, потому что осознал: ребенок не обязан любить родителей, не достойных его любви. Эта мысль помогла мне справиться с чувством вины; теперь я могу вести себя адекватно и смотреть на вещи здраво. Объективный взгляд на то, кто моя мать и что она мне сделала, выстраивает между нами стену безопасности.

– А что насчет вашей сексуальности? Как вы себя ощущаете? Как часть своего поколения или как… изгоя?

– Буду откровенен. Думаю, что проблемы сексуальности – и вчера, и сегодня, и всегда – это мужские проблемы. Свободная любовь, консолидация или разделение общества по сексуальной принадлежности – идея мужчин, а не женщин, хоть нас и пытаются убедить в обратном. Контрацепция – единственная женская идея. Мужчины хотят секса без границ и без тормозов, поэтому женщины придумали контрацепцию. Я достаточно высокого мнения о женщинах. Не думаю, что женщины мечтают спать с несколькими партнерами, как утверждают хиппи. Думаю, все эти фантазии связаны с желанием мужчин подчинить женщин своей воле. Я этого не разделяю. И не считаю, что любовь и секс – разные вещи. Я за традиционные браки. Они уже доказали свою устойчивость и обоснованность.

– Вы настоящий феминист, – прыснул мужик, буравящий меня взглядом с начала заседания.

Все воспользовались случаем, чтобы посмеяться, и я продолжил свою речь, спокойную, но страстную.

– Не хочу, чтобы вы думали, будто я недооцениваю свой акт. Я каждый день о нем думаю. Я необычный человек. Убийство – это преступление, прыжок через границу, который просто так не забывается. Я встречал людей, служивших во Вьетнаме. Многие из них спиваются: не могут простить себе, что убивали. Я их понимаю, однако Нация узаконила их убийства. Мое убийство не узаконят никогда. Мне больно, и даже если чувство вины меня не преследует, то всё равно оно всегда со мной: этого достаточно.

Я сам удивлялся тому, как хорошо и четко формулирую свою мысль. Обычно мои мысли расплываются. Эксперты внимательно меня разглядывали, и я читал в их взглядах удовлетворение. Они созерцали чудо искупления.

– Я продолжаю считать, что вам стоит держаться подальше от матери, – сказал мужик, возглавлявший комиссию. Он сидел посредине.

– Это вопрос нескольких дней, доктор. Мой несчастный случай привел меня к матери, как легкое судно, потерпевшее крушение, прибивает к берегу. Но я не собираюсь оставаться с матерью, об этом не может быть и речи. Я не хочу дальше наблюдать за ее самоуничтожением.

– За каким еще самоуничтожением?

– Мать пьет. У нее развился алкоголизм. Она всегда выпивала, но я вижу, что сейчас ситуация крайне серьезная. Днем ей удается обвести коллег вокруг пальца, но вечером она напивается до состояния полной невменяемости.

– Чем вы это объясняете?

– Неудачами в отношениях с мужчинами. Мать ненавидит мужчин. Ее отец злоупотреблял своей властью над дочерьми. Мать с ним так и не расквиталась: ее родители рано погибли в автокатастрофе в Монтане. С тех пор она мстит всем мужчинам на своем пути.

– Вы с ей об этом говорили?

– Никогда.

– Кто из вас не хочет об этом говорить: она или вы?

– Оба. Я жду, что она заговорит первой. Просто жду. Но она этого никогда не сделает. В психушку надо было заточить ее, а не меня. Понимаете, я не хочу больше быть ее марионеткой. Когда я убивал бабушку с дедушкой, я был, в каком-то смысле, ее марионеткой. Я больше не хочу ни убивать, ни как-либо еще нарушать закон, потому что это мать вложила в мои руки винтовку, – и я не хочу больше доставлять ей такое удовольствие.

Председатель комиссии улыбнулся, глядя на своих коллег.

– Кажется, наш друг более опасен для самого себя, чем для общества. Этот пункт стоит внести в заключение. Прекратите кататься на мотоцикле, Кеннер, вот вам наш совет. В остальном, похоже, вы двигаетесь в правильном направлении.

Третий эксперт, который за всё заседание не сказал практически ни слова, однако выглядел наиболее здравомыслящим, спросил:

– Вы действительно думаете, что отец вашей матери ею воспользовался?

– Точно не знаю. Я только слышал разговор своих родителей, когда был ребенком. Но ведь есть какое-то объяснение. Иначе почему она годами пестует в себе ненависть к собственному сыну?

Психиатр сделал вид, что задумался.

– Какой же вердикт мы вынесем?

Председатель комиссии удостоил меня широкой улыбкой:

– Мы вернем молодому человеку нормальную жизнь. Никаких врачей, никакого преследования по закону.

47

– Зачем вы снова ко мне пришли, Сюзан?

– Потому что вы не перестали читать. Может, вы и перестали читать для слепых, но для себя. Я в это не верю.

Она достает и кладет на стол две книги: Кормак Маккарти[79] и новое издание рассказов Хемингуэя. Да уж, с такими авторами – добро пожаловать!

На Сюзан длинное платье: такие носили в квартале Хейт-Эшбери в конце шестидесятых. Он не может не думать о том, что орнамент на платье, кажущийся ярким и красочным, и ткани на самом деле – убийственны для той, которая в них облачилась. Сюзан хочет показать, что она уверена в себе и доверяет людям, – а может, у нее просто такое настроение.

– Как продвигается ваш перевод?

– В «Анголу»? – Он тихонько посмеивается. – Не будет никакого перевода. Я просто увидел документальный фильм об этой тюрьме и решил, что здорово было бы там покончить с собой. Я тогда приговорил себя к смерти. Но с какой стати меня перевели бы в Луизиану? Я изменил стратегию. Я попросил освободить меня досрочно. Психиатр, который меня допрашивал три или четыре месяца назад, во всех передачах заявил, что, с его точки зрения, я единственный заключенный тюрьмы Вакавилля[80], который не представляет никакой опасности для общества. Он готов поспорить. Не знаю, что я стал бы делать на свободе: я уже пятьдесят лет как пропустил и свою жизнь, и жизнь современного общества – на свободе мне будет не лучше, чем взаперти. Да и в жизни мне будет не лучше, чем в смерти. Как многие люди, я не хочу жить, а умирать хочу еще меньше. Чтение – лучшее занятие в мире. Я читал бы в комнате, которую с трудом оплачивал бы, если бы меня выпустили. А зачем? Ведь я могу читать и здесь. Мне здесь всё подходит, но меня ничто не удовлетворяет. Я вспоминал наш предыдущий разговор. Вспоминал то сообщество, старался себя успокоить. Если бы я тогда отпустил себя, я бы избежал многих неприятностей, хотя владелец фермы и превратился в гуру впоследствии. Тогда происходили интересные вещи. Но я был слишком зажат, у меня не хватало чувства юмора. Помню, какой-то парень, появившийся из ниоткуда, сказал мне: «Знаешь, думаю, оружие вовсе не опасно. А вот парни с усами – да».

– В Хейт-Эшбери продают футболки с этой фразой.

– Это платье вы купили там?

– Оно вам нравится?

– Очень.

– Я приготовила вам подарок.

– Не знаю, люблю ли я подарки.

– Ничего.

Сюзан вынула из пакета футболку с изображением Джона Уэйна и надписью: «Пусть человек делает то, что должен».

Он улыбается и благодарит ее.

– Я была в нескольких магазинах – искала размер. Но еще могу поменять.

– А можете купить футболку с надписью про оружие и про парней с усами?

– Для вас?

– Нет, в подарок. Мне нужен самый маленький размер.

– Для кого?

– Для одного заключенного. Не помните Джеффа Макмаллана?

– Нет.

– Не помните убийцу конца шестидесятых? Он выпускал теткам кишки. А теперь созерцает вечность в двух камерах от меня. Доставьте мне удовольствие. Купите самый маленький размер, ладно?

– А как дела с рукописью?

– Продвигаюсь, но еще не закончил. Осталось самое сложное. Думаю, если вы найдете мне издателя, то он будет восставать против этой части. А почему вы спрашиваете?

– Нашла кое-кого, кто мог бы заинтересоваться.

– Тогда мне надо поработать над стилем. Пока что я писал для самого себя…

– Ничего не меняйте. Я хотела вам сказать…

Она смолкает, робеет, словно маленькая девочка. Эти ухватки его раздражают, хоть он к ним и привык.

– Если бы вы захотели отсюда выйти… Я была бы рядом. Но не ждите слишком долго. Нам обоим по шестьдесят лет, я не знаю, в какой форме буду через десять-двадцать лет.

Он хохочет.

– Вы думаете, что если я и выйду отсюда, то ради вас? Ради ежедневного секса со старушкой, бывшей хиппи? Пожалуй, я предпочту тюрьму.

Он хохочет всё громче. Сюзан тоже. Они впервые смеются вместе.

48

Я встретился с Венди у входа в стоматологию, где она работала. Уже несколько дней у меня страшно болел зуб. Я знал, что это кариес, но денег на лечение у меня не было, а клянчить я не привык. Поэтому я просто взял щипцы и вырвал зуб сам – на заправке около автострады. Минут десять хлестала кровь, потом всё прошло. Позже я убедился в правильности своих действий.

Венди выглядела странно, словно была под кайфом. Она дышала полной грудью и улыбалась во весь рот.

– Эл, мой отец хочет тебя видеть.

Я удивился.

– Он хочет видеть тебя как можно скорее.

– Но мы можем сначала пообедать?

По лицу Венди я понимал, что Диган не собирается обвинять меня в воровстве, хотя мать вполне могла донести: она обожает разделить ненависть ко мне с кем-то посторонним.

– Что происходит, Венди?

– Ничего не могу сказать. Пообедаем – и отправляйся к нему в участок.

– В участок? Ты правда не можешь сказать мне, в чем дело?

– Нет, я обещала ничего не говорить. Но, думаю, тебе стоит накормить меня вкусным обедом.

Мы не мелочились. Я не ел со вчерашнего дня, и мои сто тридцать килограммов требовали пищи. В кафешке с видом на океан мы провели около часа. Моросил дождь. Серое мутное небо и спокойный океан слились в одно целое. На пляже студенты играли в волейбол. Венди снова заговорила со мной о свадьбе.

– Ты хочешь много детей, Эл?

Я не знал, что сказать. Я знал, что высшие силы помешают мне завести детей, даже если у меня возникнет это любопытное желание. Эл Кеннер Третий – последний в своей династии. Это предначертано. Не знаю где и кем, но предначертано.

– Четверо, пятеро.

Раз уж взялся за вранье, можно врать по полной программе.

– Ты серьезно, Эл? При таком раскладе я стану настоящей коровой.

– Тогда назови свою цифру.

– Два. Я хочу двоих: мальчика и девочку. Что ты об этом думаешь?

– Идеально.

Я проводил Венди на работу, а сам, терзаемый сомнениями и любопытством, отправился к Дигану.

Охранник в участке при виде великана струхнул. Он тут же позвонил начальству – удостовериться в том, что меня действительно ждут. Получив подтверждение, он указал мне дорогу пальцем, не поднимая глаз.

В отделе уголовных расследований повсюду стояли столы с грудами бумаг. Я задумался о том, как полицейские управляются с такими тоннами информации каждый день и почему листы не вылетели в окно при первом же порыве ветра. Все парни, которых я встречал в баре «У присяжных», сидели на своих местах. Каждый со мной поздоровался. Не знаю, поприветствовали бы меня с той же охотой или нет, если бы меня не вызвал сам шеф. Даже его зам, считавший меня глупым мечтателем, подошел ко мне и похлопал по плечу. Диган в своем кабинете разговаривал по телефону. Беседа казалась важной, однако он жестом попросил меня присесть.

– Это был мэр, – произнес он, повесив трубку. Затем он пристально и с удовлетворением на меня посмотрел. – Садись. Мы тебя уже целые сутки разыскиваем. Где ты был? Я чуть не объявил тебя пропавшим. Ты плохо выглядишь. Не спишь?

– Я сплю редко, но достаточно.

– Я хотел тебя видеть, потому что у меня есть для тебя работа.

– В полиции?

– Не совсем, но тоже неплохая. Я убедил свою команду в том, что анализ психологии убийцы дается нам с трудом и нужна помощь. Надо сказать, ты сам же всех и убедил.

– Я?

– А ты не в курсе?

– В курсе чего?

– Тебе Венди ничего не сказала?

– Нет.

– Позавчера вечером маньяк попытался напасть на девушку рядом с Пало-Альто[81], но не успел. Отпустил жертву и сбежал на машине. Очевидец запомнил номер, и мы идентифицировали преступника. Это Джефф Макмаллан.

– Я рад за вас, господин Диган, но как это касается меня?

– Этот парень, как ты и предвидел, лечился в психиатрической больнице. Его поместили под надзор врачей после приступа безумия, спровоцированного, видимо, смертью лучшего друга. Психиатры утверждают, что Макмаллан был влюблен в своего друга. Следовательно, он неудовлетворенный гомосексуалист. В больнице ему стало еще хуже. Его лечили от острой шизофрении. Ты был прав и в том, что парень из хорошей семьи, сын людей высоких моральных принципов. После больницы он так и не вернулся к родным.

– Вы его задержали?

– Еще нет. Он пока не появлялся в своей квартире – в прекрасном доме в прибрежном районе неподалеку от Сан-Франциско. Должно быть, скитается. Меня несколько удручает тот факт, что Макмаллан, насколько известно, нигде не работает и непонятно на что живет. Наверняка он парень мобильный и хорошо умеет скрываться. Но мы его всё равно отыщем. И ты нам в этом поможешь. Уже помог.

– Вы нашли убийцу не благодаря мне.

– Но ты предугадал всё. Мне этого достаточно, чтобы предложить тебе работу следователя. Со случаем Макмаллана мы теперь разберемся сами, хотя если у тебя есть соображения, то все будут только рады их услышать. Но, помимо Макмаллана, меня волнуют случаи исчезновения людей в наших краях. Мы должны предоставить семьям пропавших информацию. Лично я считаю, что якобы пропавшие просто сбежали. Макмаллан не прятал тела своих жертв. И, кстати, одна исчезнувшая девушка вчера вернулась домой. Она скиталась в компании какого-то хиппи. Когда ей надоело голосовать на дорогах и есть из мусорных баков, мечта быстренько превратилась в реальность, и девушка возвратилась. Но вчера вечером пропали еще две студентки. Сомневаюсь, что это дело рук Макмаллана: около шестнадцати часов он напал на девушку в Пало-Альто – вряд ли другой рукой он в то же время похищал девушек на территории университета Санта-Крус, где их видели в последний раз. Если ты готов приступить к работе завтра утром, тогда я отведу тебя к родителям этих девушек и передам тебе дело. Ты определишь, могли ли они сбежать по собственной инициативе. Родители имеют собственное представление о своих детях, часто не соответствующее реальности. Порой им кажется, что у них замечательные отношения со своими отпрысками, а на самом деле отпрыски только и думают о том, как выпасть из семейного гнезда. Это феномен времени; не знаю, куда он нас приведет, но мы должны с ним считаться. Что касается зарплаты и прочих бумажек, тебе надо поговорить с Дебби Уотсон. Маленькая миленькая серая мышка, сидит рядом со входной дверью. Такие дела, мой мальчик!

Он поднялся, чтобы проводить меня, и сказал почти шепотом:

– Я беру тебя за твои личные качества, Эл. Так что, если у тебя с моей дочерью всё серьезно, не хвастайся перед моими коллегами. Иначе мой поступок оценят соответствующим образом, а я этого не хочу. Понятно?

– Понятно.

– Что с тобой, Эл?

Меня захлестнула волна, в голове гремело и грохотало, я ничего не мог сделать, и это, наверное, было заметно.

– Я вчера вечером подвозил двух девушек. Я это часто делаю – из соображений безопасности. Но я не смог довезти их до центра: мне было не по пути, и я высадил их раньше.

– Ну, теперь ты подозреваемый номер один! – расхохотался Диган, а потом добавил уже серьезно: – Если мы действительно говорим об одних и тех же девушках, тогда скажи: ты не заметил ничего подозрительного?

– Да нет. Хорошие, приличные девушки. Всё время болтали – так, словно тишина способна кого-то оскорбить.

– Думаешь, на них могли напасть?

– Кто знает!

49

Во второй половине дня я отправился к матери в университет. Я хотел еще раз с ней поговорить. Я хотел увидеть ее в трезвом виде, не под воздействием алкоголя, который превращал ее в злобную тупую курицу. Она была словно проклятая актриса, вынужденная всю жизнь играть одну и ту же роль в ничтожном жалком театре. Днем она не пила: зависимость уступала страху увольнения. Зато вечером дома она методично напивалась до тех пор, пока сон не восторжествует над реальностью. Каждое утро доставляло страшные муки, через каждое утро мать продиралась, словно через колючий кустарник. Думаю, прежде чем решиться еще на один день жизни, она как минимум четверть часа уговаривала себя не подыхать на месте. Университет, гордость и деловые обязанности поддерживали мать в течение рабочего дня. Однако, будучи в одиночестве, она срывалась с цепи.

Я ждал мать на стоянке. Олененок с проплешиной на спине пришел пощипать траву и встал прямо передо мной, глядя презрительно, словно коренной житель на иммигранта. Он поднимал голову, прислушиваясь к шорохам, но не верил в реальную опасность. Я вышел из машины, чтобы размяться. Вся администрация уже высыпала на улицу, но только не моя мать. Я уже собирался сесть в машину и уехать, но вдруг передо мной возникла Салли Энфилд. Она увидела меня из своего кабинета.

– Мать ищешь?

Вопрос не стоил ответа.

– Она не выходит из дому.

– С каких пор?

– С тех пор как из ее кошелька исчезла крупная сумма. – Салли смотрела под ноги. – Это были не ее деньги. Теперь ее могут лишить зарплаты. И пока дело не разрешится, она не хочет появляться на факультете. Не знаешь, кто мог ее ограбить?

– Продавец спиртного, – сухо ответил я. – Учитывая, сколько вы с ней употребляете, у нее, наверное, уже гигантский долг. – Салли не реагировала. – Мать обратилась в полицию?

– Она не может, но у нее большие проблемы. Эл, скажи, это точно не ты?

– Меня только что взяли на работу в полицию – я не стал бы портить такой момент.

– Тогда тебе стоит зайти к матери, подбодрить ее. Сейчас ей главное не падать духом.

Я расхохотался.

– Да она об меня ноги вытирает! О чем вы говорите! Вы же ее подруга: разве вы не заметили, что у нее нет никакого духа? Может, она стыдится, но падать духом – эта идея явно не для моей матери. Я не желаю ее видеть.

– Но почему?

– Скажите ей, что у меня теперь есть работа и что я переночую у нее еще несколько раз, пока не встану на ноги, а потом она обо мне больше не услышит. У меня работа, и я собираюсь жениться. У меня будет нормальная жизнь. А мать скоро умрет от никотина и алкоголя. У нее это на лице написано. Мертвец, вылезший из могилы, выглядит рядом с ней, как модель на пляже. Мать не ценит одиночества и потащит вас за собой. Она бы предпочла потащить за собой меня – но, увы, я круче, чем она думает.

Я сел в машину. Чувствовал, что нервы на пределе. Медленно поехал вперед. Мне казалось, что я разбудил внутри себя какие-то тайные силы. Внезапно я увидел девушку; она голосовала, но как-то неуверенно, готовая при малейшем сомнении опустить большой палец. На девушке была короткая юбка, которой она словно стыдилась. Я посмотрел на часы, остановился, открыл дверцу и сказал:

– Надеюсь, вам не очень далеко еать? У меня мало времени: я должен быть в полицейском участке через четверть часа.

Девушка тут же расслабилась. В машину она залезла лишь со второй попытки. Я разглядел ее раскосое лицо и хрупкое маленькое тельце. Устроившись рядом со мной, незнакомка равнодушно улыбнулась: девушки ее круга всегда мне так улыбаются. Я тоже улыбнулся и почувствовал, что состояние мое, похоже, нормализовалось. Уточнив, куда ехать, я начал разговор:

– Где вы учитесь?

– В университете.

– Чем занимаетесь?

– Авиационной промышленностью. Вообще-то я здесь уже отучилась. Завтра уезжаю в Стэнфорд, в аспирантуру[82].

– Вы очень молоды для аспирантуры.

– Мне двадцать два. Нормально.

– С виду не дашь.

– Расскажите о себе.

– Когда Хичкоку сказали, что он не стареет, он ответил: «Это нормально: ведь я с двадцати лет выгляжу на восемьдесят». Это про меня.

Она засмеялась. Потом вежливо добавила:

– Да нет, вы молодо выглядите.

– Вы вьетнамка?

– Нет, мой отец – китаец из Гонконга, а мать американка.

– Китайцы строили в США Тихоокеанскую железную дорогу, верно?

– Да, но мой отец был здесь задолго до этого.

Так я и думал.

– А братья и сестры есть?

– Нет. Я единственный ребенок.

– Ваши родители, должно быть, гордятся вами?

– Не знаю, они не особенно это показывают.

– Они не окружают вас любовью?

– В какой-то степени окружают, но не любят показывать свои чувства.

– Это неправильно. Любовь надо выражать. Особенно в отношениях с детьми.

– Каждый делает по-своему. Почему вы об этом говорите? Ваши родители вас не любили?

– Отец любил. Мать – тоже, по-своему, как вы выразились. Одно компенсировало другое: закон равновесия. Вы хотите детей?

– Да, но я не тороплюсь. Сначала хочу закончить учебу, найти работу – желательно в «Боинге», в Сиэтле, – ну, а потом можно искать подходящего человека, чтобы строить семью.

– Вы хотите выйти замуж за китайца или за американца?

– У меня нет предпочтений. Внешность для меня ничего не значит.

– Думаете, я мог бы вам понравиться?

Ей стало не по себе.

– Не знаю, мы ведь только познакомились. Но вы сказали, вы из полиции, – а я не очень люблю полицейских.

– Почему?

– Они всегда заняты, всегда на работе, нет?

– Вы правы. Я просто так спросил. На самом деле я скоро женюсь. На дочери полицейского, кстати.

Я почувствовал, что девушка успокоилась. Посмотрела в окно. Мы почти приехали.

50

Одна исчезнувшая девушка была из Санта-Круса, другая – из Сакраменто. Родители первой жили в трех домах от первой жертвы Макмаллана по дороге к океану. Диган ехал медленно. Он страшно устал, но крепкий ирландский характер не давал ему свалиться. Я не спал уже больше суток и держался только на кофе. Диган достал из кармана куртки фотографии пропавших без вести и положил мне на колени.

– Ты мне говорил, что в тот день подвозил студенток. Это не они?

Я мельком взглянул на фото.

– Нет, ничего общего. Те тоже были блондинка и брюнетка, но гораздо красивее этих.

– Жаль. У меня мало времени на это дело, так что представлю тебя родителям и поеду. Надо поймать наконец этого мерзавца Макмаллана. Если он успеет убить еще кого-нибудь, до того как мы его арестуем, мэр меня прикончит собственными руками. И, кроме того, меня замучает совесть. Думаешь, он убьет еще кого-нибудь?

– Думаю, он спрячется и постарается заставить всех о себе забыть. Он убивал людей, чтобы бросить вызов отцу. Теперь, когда его имя повсюду, он должен успокоиться.

– А где он спрячется?

– Откуда он родом?

– Из Салинаса[83].

– Он уже добрался до Лос-Анджелеса или Сан-Франциско. Думаю, он где-то в Сан-Франциско. Ему нужен большой город.

– Сегодня утром выяснилось, что он снял все деньги со своего счета в Салинасе. Много денег.

– Надо поспрашивать геев. Возможно, он убивал, чтобы самоутвердиться в своей сексуальности. Он же псих: рано или поздно у него снова начнутся галлюцинации. Не знаю, будет ли он дальше убивать девушек, но, вообще, может перерезать массу народа.

Вилла семьи Дал, видимо, стоила несметных сокровищ, и хозяева этого не скрывали. Огромные окна с видом на серый враждебный океан; гостиная, похожая на холл ресторана класса люкс на корабле. Внезапно я понял, что ни разу не был в океане. Я даже никогда не купался. Ни в бухте, нигде. И никогда не лежал на пляже. Идея выставить свое тело напоказ меня никогда не привлекала. И я не понимал, зачем платить такие деньги ради вида на какую-то ерунду.

Диган представил меня семье в качестве детектива, расследующего дело об исчезновении в муниципальной полиции. Отец выглядел еще сравнительно молодым, полным сил и высоким. Исчезновение дочери никак не повлияло на его веру в себя. Мать оказалась ярой оптимисткой. Она в принципе отрицала возможность какого-либо несчастного случая. В какой-то степени я ее понимал: несчастье, возможно, еще не произошло. Видимо, раньше этим людям не приходилось принимать у себя великанов вроде меня. Они долго сомневались, прежде чем предложить мне вместо кресла целый диван. Дерево в гостиной пахло не так, как в доме моей матери: достаточно представить себе запах в каюте дорогой яхты и запах дешевого гроба. Некоторые хвойные леса имеют точь-в-точь такой запах, как в доме, куда меня пригласили.