Встревоженные тугаи Ананьев Геннадий

– Сам наблюдай. Склоны и хребты осматривай. Нарушители не только по дну ущелий ходят.

Бинокль показался Рублеву очень даже тяжелым, но он, подчиняясь приказу старшего наряда, поднес его к глазам. И что обрадовало его, усталость постепенно отступала, с подбородка уже не капало, гимнастерка подсыхала, да и фуражка не казалась теперь тяжелой и липкой. Рублев с большей старательностью медленно переводил бинокль то на хребет, похожий на длинную пилу с острыми зубьями-скалами, то вел его по склону вниз и подолгу останавливал взгляд на барбарисовых кустах, похожих на огромных разжиревших пауков. Осмотрев дно ущелья, переводил бинокль на противоположный склон. Никого. А ему так хотелось первым увидеть нарушителя, хотелось, чтобы нарушитель пошел именно здесь, мимо них.

Вот и солнце выглянуло из-за гор, а в ущелье никто не появлялся. Пусто и тихо.

– Дай бинокль. Быстро, – услышал Рублев Бошакова. – Вон смотри, голова видна на склоне. За скалами прячется. Видишь?

– Да. Теперь вижу.

– Давай наперерез. За мной, – скомандовал Бошаков и пополз ящерицей вниз. Поспешно сунув бинокль в чехол, пополз вслед и Рублев, стараясь не отставать и не сбивать камни.

– Здесь, у скалы, останься. Я спущусь ниже под тот барбарис.

Рублев прилег, осмотрелся. Скала невысокая, но укрыться за ней можно. А сбоку трещина. Не очень широкая. Через нее хорошо наблюдать, оставаясь незамеченным. Можно быстро и выскочить из-за скалы как вправо, так и влево. Смотря с какой стороны появится нарушитель.

«Удобное место приглядел земляк. Я бы прополз мимо».

Лег в трещину, вытянул ноги и стал осматриваться. Но чем дальше отползал Бошаков, тем Михаил неуютней чувствовал себя.

Ефрейтор заполз за куст барбариса, колючие ветки сомкнулись, и теперь Рублев, даже знавший, где укрылся его земляк, не мог его увидеть. Рублеву тоже захотелось переползти туда, лечь рядом с Бошаковым, и он едва сдержался, с трудом заставив себя остаться в указанном ему месте и больше не поворачивать голову в сторону куста, а смотреть вперед, через трещину. Время остановилось. Ждало, как и молодой пограничник, действия.

И снова шальная мысль: хорошо, если нарушитель выйдет именно на него; от предвидения возможности, вроде бы желательной, сердце его забилось тревожно и гулко.

Тот, с кем Рублев жаждал встречи и боялся ее, появился неожиданно. Вышел из-за валуна и не спеша зашагал прямо к Рублеву. Мелькнула радостная мысль: «Ага! Мой!»

Сердце от испуга замерло, но сразу же на место радости и страха пришла обида: «Обман! Хоть бы предупредили!»

К Рублеву приближался Семен Карандин. Одет он был в длинную ватную куртку, во многих местах разодранную клыками собак. Рукава висели почти до колен.

Из барбарисового куста вылез Бошаков и радостно кинулся к Карандину.

– Семен! Здорово! Вернулся, говоришь? – но сразу же, увидев бегущих по ущелью ефрейтора Акимова с собакой и старшего лейтенанта Ярмышева, изменил тон. Крикнул нарочито строго и громко:

– Руки вверх! Рублев, обыскать!

Действовать, задержав учебного нарушителя, нужно тоже по всем правилам, потому что, хотя тебе и не угрожает опасность, нельзя забывать главного: руководитель учебного поиска ставит оценки. Сегодня, однако, обыскивать и связывать Карандина не пришлось. Старший лейтенант, казалось, вовсе не заметил Бошаков с Рублевым, он, подбежав к месту задержания, радостно и удивленно воскликнул:

– Приехал, значит?! С выздоровлением! Как себя чувствуешь?

– Спасибо, товарищ старший лейтенант! А чувствую хорошо. Мог бы еще вас помотать, только майор приказал, если встречу засаду на пути, сразу же выходить. Сапоги Рублева увидел, вот и вышел. Мог бы мимо. За камушками ползком.

Рублев покраснел. Он слушал Карандина и сгорал со стыда: «Пижон. Ждал… Ко мне, ко мне! Вот и – ко мне. Ушел бы, если настоящий… Ишь ты, вытянул ноженьки свои, пижон. Устали, бедненькие».

– Итоги учебного поиска обсудим на посту, – распорядился старший лейтенант Ярмышев и повернулся к Акимову: – Давай отбой.

На пост они вернулись через час. На крыльце их встретил начальник заставы. Старший лейтенант скомандовал группе: «Смирно!» – и доложил о том, что силами поста учебный нарушитель задержан в ущелье.

– Личный состав действовал слаженно, но есть отдельные замечания, о которых полезно будет поговорить при подведении итогов.

– Вольно, – скомандовал майор Антонов, выслушав доклад своего заместителя. – Почистить оружие и – отдыхать. Итоги подведем перед боевым расчетом.

Погодив, пока пограничники войдут в дом, попросил Ярмышева:

– Расскажи подробней, как действовали?

– Можно было бы меня предупредить.

– Конечно. Ты извини, что так получилось. Хотелось, чтобы фальши никакой. Начальник отряда приказал провести учение, а сообщить тебе о его приказе я мог только по рации. А это уже, сам понимаешь, не секрет. Работали же в основном на зарубежного соседа. Наверняка там засекли наш шум, и это – главное. Через недельку еще проведем. Пусть думают, что все силы мы сюда стянули. Да, вот что… Ответ пришел от ветерана, профессора Аржанова. Интереснейшее письмо. Пусть Рублев прочитает.

– Не сейчас. Сейчас дунь на него – упадет. Едва до поста добрел. Впору на руках нести. Все с него сняли. Пустой шел. Отдых ему нужен.

– Нет, сейчас! Вот сейчас ему, гвардейцу, письмо вручу и попрошу вслух читать. Пусть вырабатывает в себе силу воли, умение преодолевать усталость. Для этого и привез письмо сюда.

Рублев думал только об отдыхе. Получи он разрешение, упал бы на раскладушку, не сняв ни ремня, ни сапог, но все солдаты протирали и смазывали детали автоматов, делал это и он. На учебном, после полевых занятий, Рублев всякий раз старался увильнуть от чистки оружия, смазывал автомат лишь сверху и погуще, не разбирая его, а когда сержант уличал в обмане, доказывал яростно, что чистил, призывал в свидетели своих однокашников, и те, хотя в душе не одобряли его поведения, отмалчивались, и сержант иной раз отставал. Сейчас Рублеву тоже хотелось побыстрей смазать автомат, тем более, что никто не стоял над душой и никого не нужно было обманывать, кроме свой совести, но это-то и сдерживало его. Он заставил себя разобрать автомат. Он с завистью смотрел на «старичков», которые все делали неторопливо, но споро, и поставили вычищенное и смазанное оружие в пирамиду, когда он, Рублев, не сделал еще и половины нужной работы. Зависть эта, совершенно неожиданно для него, вызывала желание вот так же уверенно и быстро разбирать и собирать автомат.

Закончил чистить Кириллов, а Рублев смазывал еще ствол. Вот, наконец, крышка затвора поставлена на место, можно ставить автомат в пирамиду – и спать. Помыть руки можно потом, после сна. Только подниматься не хочется с табуретки. Еще чуть-чуть посидеть, совсем расслабившись, опустив голову долу. Блаженная истома охватывает тело, мысли вяло возникают и сразу же улетучиваются.

– Рублев, письмо для тебя! – войдя в комнату, громко сказал Антонов, отчего Михаил даже вздрогнул. – На крыльце, гвардеец, не передал, потому что оружие почистить нужно вначале. Вот теперь – читай.

Не сразу дошло до Рублева, о чем просит его майор, а понявши, не выразил Михаил никакой радости. Он поднялся с неохотой, молча взял конверт и вяло принялся вынимать из него листки с машинописным текстом, а сам думал: «Уйду в спальню, отложу до завтра».

Ни начальник заставы, однако, ни его заместитель не собирались уходить. Более того, в комнату вошли Бошаков и еще несколько солдат с явным желанием послушать письмо ветерана. Пришлось Рублеву читать:

«Был ли Мерген предателем, или его послал в откочевку начальник заставы, точного ответа дать, к великому сожалению, не в состоянии…»

«На этом бы и закончил письмо, а не растекался мысию по древу на пяти листах», – чуть не вырвалось у Рублева, и он обрадовался, что смог сдержаться. Сделав небольшую паузу, продолжил:

«Были вещи, о которых нам, красноармейцам, командиры не рассказывали. Считали, как нам виделось, что знать нам не положено, о том и не информировали. Но о многом мы догадывались сами. Вспоминаю взволнованные слова, которые высказал нам заместитель начальника заставы перед тем, как выслать на перевал в засаду (забыл, как называется перевал, но вам нетрудно установить, к нему ведет ущелье Туюаша). Не удалось, говорил, распропагандировать откочевку, не смог наш посланец ничего сделать.

По дороге на перевал мы обсуждали меж собой, кто тот посланец. Решили единодушно: Мерген. Джигитом он был. Другом нашим. И, доложу я вам, отменным другом. Исчез перед тем, как откочевка снялась. Начальник заставы, когда мы его спрашивали, где Мерген, отвечал, что отпросился на похороны матери…»

– Вступление профессорское, – пробурчал Нечет. – Быка за рога бы нужно.

«Впрочем, начну-ка я все по порядку, – продолжал читать Рублев, сделав вид, что не слышал реплики Нечета. – Преследовать откочевку выехала половина заставы во главе с начальником. Трое суток мы не имели от них донесения. Привычное обстоятельство это особого беспокойства у нас не вызывало, ибо телефонной, а тем более радиосвязи в горах не существовало, а посыльных не напосылаешься, каждый человек на счету. Когда из ряда вон выходящие обстоятельства, тогда уж, как тогда говорилось, “аллюр три креста”. Да и трое суток по тем временам – срок не велик. Целыми неделями, бывало, не слезали с седел. В общем, несли оставшейся половиной службу буднично. Ждали мы тогда, имея точные сведения, две группы с контрабандой (с терьяком), но и это было будничным делом. На четвертый день наш будничный ритм службы нарушил посыльный от начальника заставы. Он принес весть о неудачном бое пограничников с откочевкой. Погибли двое пограничников в ущелье Туюаша. Фамилии их я не помню, но при необходимости вы можете узнать о них в архиве части: он непременно должен быть в сохранности. Непременно. Ибо тот, кто не сохранил для потомков записи о боевых подвигах первых пограничников, тот заслуживает самого страшного, что может быть: презрения людей.

Перед мужеством своих боевых товарищей мы склонили свои головы. Мы видели героизм, сабли наши не ржавели в безделие, а стволы винтовок почти не остывали, трусам между нас места не было, но такой подвиг нас ошеломил. Те двое ехали в головном дозоре и обнаружили засаду, в которой находился почти весь вооруженный отряд откочевки. Обнаружили тогда, когда основное ядро пограничников уже приближалось к ущелью. Еще несколько минут, и мышеловка захлопнулась бы наглухо. Они не могли успеть вернуться, чтобы сообщить своим боевым товарищам о засаде. Поэтому вызвали огонь засады на себя…»

Рублев взглянул на Карандина, который успел раздеться до того, как майор Антонов принес письмо, и все же остался послушать, увидел шрам на его плече и потупился. Полез в карман за сигаретами, но вспомнив, что старший лейтенант строго запретил курить в помещении, вздохнул и продолжил читать:

«Двое против двухсот. Погибли пограничники, успев все же прилично пострелять врагов. Начальник заставы, чтобы спасти дозорных, пытался прорваться к месту боя по склонам ущелья, ибо по дну его наступать было подобно смерти – вся группа попала бы под перекрестный огонь. И этот маневр, однако, не увенчался успехом: слишком неравными были силы. Да и позиция у противника оказалась куда как выгодней, что и вынудило пограничников отступить. Тогда начальник заставы принял решение опередить откочевку и сделать засаду на перевале, который, как он считал, да и все предполагали, был единственным выходом из ущелья. Мы тоже поспешили на помощь начальнику. В пути к нам присоединилось человек сто комотрядовцев из близлежащих аулов и станиц. Мчались без остановок, чтобы успеть, и кони устали. Тогда повели их в поводу. Там, где предстоял крутой подъем, пускали коней вперед, а шли за ними, держась за хвосты. Кони к этому были приучены.

Мы ошиблись. Главари откочевки позаботились о проводнике, который знал еще один выход из ущелья, хотя и очень трудный, через ледник. Ушли, угнали баранов, лошадей и верблюдов, прорубив ступени на леднике и покрыв их кошмами. Пытались мы, правда, им помешать, получив сведения от одного из сбежавших пастухов, но заслон, который выставила откочевка в узкой горловине ущелья перед ледником, мы не смогли сбить.

Через несколько дней откочевка вернулась. Помнится, без скота. Что произошло за кордоном, мне не известно. Что-то, видимо, из ряда вон выходящее, ибо возвратились не только бедняки, но и богатеи. Почти все они были связаны крепкими веревками. Мергена среди вернувшихся не было. При первом допросе, на котором мне пришлось присутствовать (как раз охранял баев), они, те баи, утверждали, что Мергена повесили голодранцы, так богачи называли своих обездоленных ими же сородичей; бедняки с возмущением отвергали, как они говорили, бесчестную клевету желтых собак, доказывали, что баи расправились с хорошим джигитом, что зря они, бедняки, не послушали сразу его правильных слов и не повернули обратно еще в Туюаше. Те пререкания богатых и бедных слышали многие из комотрядовцев, и уж, поверьте мне, они непременно поведали об этом в своих аулах и станицах, а там каждый подхватил то, что выгодно ему. Отсюда, мне видится, и противоречивость в трактовке происшедшего события.

У вас вполне может возникнуть вопрос: почему пограничники заставы и, в частности, я не докопались до истины? Возможно, и было такое желание, но примите во внимание: я был красноармейцем, которому, как я уже заметил прежде, командиры не все рассказывали. Да и другое обстоятельство нельзя не учитывать: преследование откочевки – событие для тех лет рядовое. Передышек тогда не давалось нам. Новые события захлестнули, новые стычки и работа по нейтрализации байско-белоказачьей пропаганды. Об этом я уже вам писал, дорогие друзья.

Теперь вот, получив ваше письмо, сожалею, что не полюбопытствовал тогда о причинах, побудивших откочевку вернуться. Кое-какие детали удалось бы, безусловно, узнать. Понимаю, мое письмо не внесет ясности в возникший у вас вопрос, сожалею об этом, но бессилен изменить что-либо.

Искренне ваш, всегда пограничник, профессор Аржанов».

Рублев аккуратно свернул страницы письма, положил в карман, поднялся и вышел. Закурил на крыльце и пошагал к ручью. Сел на камень у самой воды и тут же почувствовал, что кто-то стоит за спиной. Обернулся резко – увидел начальника заставы.

– Сиди, сиди, Михаил, – вроде бы попросил Антонов, сев сам рядом с Рублевым. – Подумал, какой ответ писать Аржанову и что с его письмом делать?

– Нет, товарищ майор. О другом совсем думал. О себе.

– А-а-а… О себе… Полезно иной раз себя щеткой и скребницей почистить. Полезно. А с письмом давай поступим так: зачитаем в совхозном клубе, попросив, чтобы директор всех собрал. Тут хоть и не все ясно, но вполне видно, что Мерген вряд ли был предателем. Само письмо отошлем на соседнюю заставу. Туюаша на их участке. Знаю я то ущелье, бывал в нем. Еще и выписку из формуляра части найду. Несколько лет назад мне прислали на мой запрос. Там есть фамилии погибших. По мне, так на месте их гибели памятник нужно ставить. Родных поискать, чтоб подробно знать о героях. Впрочем, там опытный начальник заставы, как надо все сделает. Аржанова поблагодарить непременно. Завтра вечером продукты вам привезут, к этому времени подготовь письмо, обсудив его с товарищами. А теперь пошли спать.

Еще в коридоре дежурный предупредил Рублева, что все уже спят, и он осторожно, мышкой прошел к своей раскладушке, столь же тихо разделся и лег. Сон, однако, не спешил смежить ему глаза. Строчка за строчкой он обдумывал письмо на соседнюю заставу. Вдруг, беспокоился, не поймут того душевного порыва погибших, который дал им силы принять явно смертельный бой. Гибель – и бессмертие. Думали ли они в тот момент, что совершают подвиг? Скорее всего, нет. Они спасали своих товарищей от явной гибели, и именно в этой будничности их великая жертва. И пусть не знает о них вся страна, пусть, но те, спасенные ими, никогда не забудут подвига, совершенного ради торжества жизни, расскажут о нем детям и внукам. Именно об этом Рублеву хотелось написать. Написать захватывающе, чтобы увидели бойцы соседней заставы за скупыми словами профессора то благородное и великое, что увидел и понял он, Рублев.

Ветер упругой волной налетал на корявые тугаи и, будто исколовшись о жесткую колючую стену прибрежных зарослей, стонал и метался между джигидовником и барбарисовыми кустами, озлобленно гнул и трепал их. Река пенилась барашками, и мелкие, хлесткие брызги беспрерывно обсыпали берег.

Долетали они и до поста наблюдения, оборудованного здесь, на берегу. Пограничники устроили его так, чтобы ни с воздуха, ни с реки он не был виден. Неширокий окоп в рост человека вырубили солдаты между старыми деревьями джигидовника и кустами барбариса. Густые кусты проредили так, чтобы они, укрывая наблюдателей, не мешали самому наблюдению. От окопа прорыли траншею пяти метров длиной (ее от постороннего глаза скрывали кусты барбариса, нависая над ней, словно крыша), она вела в землянку. Там, на столе, грубо сколоченном из неструганых досок, стояли полевой телефон и рация. В переднем углу – прибор ночного видения. На специально сколоченном столике. У стены – раскладушка. На ней поочередно могли спать пограничники, которые несли здесь службу днем и ночью. Со сменой на месте.

Сейчас землянка была пуста: оба пограничники (службу наблюдения сегодня несли Бошаков и Рублев) находились в окопе.

– Она начинает причинять неудобства, эта одному Стрибогу подвластная стихия, – вытирая платком лицо от хлестнувших по нему брызг, незлобиво проговорил Рублев. – Спит он, должно быть, и не видит, как окатывает нас холодная илистая вода. А если он, этот древний старик, любит поспать, то длинным покажется день. Как думаешь, земляк, сжалится над нами Стрибоженька, если мы ему в жертву принесем по банке с гречневой кашей?

– Рано ты проголодался, балаболка, – хмыкнул ефрейтор Бошаков.

– Я-то могу потерпеть еще хоть час целый, а как Стрибог? Путь к сердцу богов, как считали наши древние предки, тоже идет через желудок. Вот почему я и завел разговор о жертвоприношении.

– Ладно. Уговорил, – согласился Бошаков. – Завтракай иди.

– Но по всем уставам, старший должен начинать первым.

– Не молоти языком попусту. Иди. Я – потом.

Рублев не спеша прошагал под кустами к землянке, но через несколько минут вернулся и, сказав: «Здесь и мне и тебе будет веселей», – сел на дно окопа и начал счищать с банки пограничного пайка солидол. Делал все медленно. Да и куда ему было торопиться? Им предстояло провести на посту весь день, а он только еще начинался.

Хотя и проложили сквозь камыши и тугаи скрытую тропу к посту, но начальник заставы не изменил порядка смены нарядов. Днем к посту никто даже не приближался. Бошаков и Рублев тоже пришли сюда еще до рассвета и сменятся лишь с наступлением темноты. Весь день будут беспрерывно вести наблюдение. Оттого и не торопился Рублев, обтирая газетой банку, сам же продолжал о боге ветров, которому скифы или какие-то иные славянские народы наверняка молились, прежде чем принести что-то в жертву. Да и жертвовали, скорее всего, целых быков, а не двести пятьдесят граммов гречневой каши.

– А тут, ни молитвы не знаешь, ни за быком не сходишь: запрещено нос высовывать. Разве вот этой маленькой баночкой насытится Стрибог? Хочешь или нет, а вдыхай его тугие струи. А то, глядишь, и дождя еще не пожалеет.

Бошаков переводил медленно бинокль то на тугаи, местами подступавшие к самой воде, то на самою реку, слушал сетования земляка и улыбался. Неисправим человек: любит говорить. Молчит только тогда, когда нельзя говорить, когда любой звук может демаскировать. Или в строю. В другое же время всегда найдет тему для разговора. Иногда пустого, как сейчас, иногда довольно интересного.

Частенько в последнее время Рублев вспоминал свое прошлое. Рассказывал в курилке о похождениях «компашки» московской, об учебном (как не мог найти общего языка с сержантом и командиром взвода), о тревоге в горах (как волочился за Бошаковым, держась за его ремень), о первом походе по старому руслу, когда под конец пути у него взяли и оружие, и боеприпасы, но ему тяжелой казалась даже фуражка и гимнастерка. Ее, гимнастерку, в конце концов майор Антонов разрешил снять. Не под силу оказался тот поход Михаилу. А после выхода из камыша он спросил майора:

– Что же мне делать? Все больше начинаю убеждаться, что не получится из меня настоящего пограничника. Не на всякую кость, возможно, дано нарастить бицепсы.

– Замолол Емеля, – буркнул Нечет недовольно, майор же Антонов ответил вопросом на вопрос:

– Сколько, скажи, москвич, Москва строилась? – Сделав паузу, добавил: – Путь один: беспощадные тренировки. Через силу. Упрямо. Если ты в самом деле гвардеец и твердо решил носить зеленую фуражку не для фасона.

Подумалось Рублеву, что начальник заставы просто-напросто утешает его, но к совету прислушался: больше часа, за счет сна, проводил в спортгородке, а проснувшись, если не предстояло идти в наряд, не умываясь, бегал до Собачьих сопок, и в какое-то время почувствовал, что сил добавляется. Когда же, через две недели, майор Антонов вновь взял его в поход по старому руслу, он, хоть и с трудом, одолел маршрут с полной выкладкой. Сам себя тогда похвалил:

– С первым успехом тебя, Михаил Рублев, бывший костлявый пижон!

– Рано еще гладить себя по головке. Успех есть, но на лаврах почивать преждевременно, – возразил Антонов. – Гонять себя еще нужно и нужно. Ой, как гонять.

– Разделяю ваше мнение, товарищ майор, – согласился Рублев. – Усовершенствую режим тренировок.

Нечет, Бошаков и Акимов по-иному оценили то, что Рублев никому не отдал ни автомат, ни ракетницу. Они похвалили его искренне, а Нечет, весьма скупой на похвалы Нечет, даже пожал ему руку.

– Молодец. И то сказать, научишься хромать, когда ноги заболят, – повторил он уже единожды сказанное в адрес Рублева, но теперь уже вкладывая в эти слова совсем иной смысл.

В тот вечер в курилке Рублев впервые разговорился. Рассказал, какие мысли витали в его голове во время учебного поиска Карандина. Солдаты хохотали. Даже Нечет улыбался. Он хотя и сказал, махнув рукой безнадежно: «Горбатого могила исправит. Балаболка», – но из курилки не вышел.

Бошаков, как комсорг, тогда еще подумал: готовый автор и исполнитель радиовыпусков «Юмористические сценки из нашей жизни». Перед началом кинофильма проводить. Или когда телевизор смотреть соберутся. Умеет говорить. Много лет соревновался со своими дружками в острословии. Тон только теперь другой и цели другие. Если прежде стремился, как пообидней оскорбить того, кто осмеливался делать замечания или давал добрые советы, то теперь, – чтобы по-товарищески высмеивать ошибки и промахи сослуживцев, да и себя не обделять вниманием.

Рассказал об этом своем замысле Бошаков начальнику заставы, надеясь, что тот поддержит его, но майор Антонов не согласился:

– Заманчиво на первый взгляд. Очень, гвардеец, заманчиво, но все же, думаю, не взвешены все «за» и «против». Ты утверждаешь: смехом будем лечить недуги, да и сам Рублев активней станет работать и еще больше подтянется. Все так. Но не забывай, комсорг, что критика, пусть даже с самыми добрыми намерениями, остается критикой. Ее принимают безоговорочно только от авторитетного человека. Иначе – обида. Вот и прикинь, какая польза от твоей задумки? Пусть Рублев обретет моральное право критиковать…

В объектив бинокля попала стая шилохвостей. Она летела низко-низко, над самой водой и вплотную к противоположному берегу, укрываясь от ветра густой стеной тугаев.

«Хитрят. Полегче путь выбирают», – похвалил уток Бошаков, продолжая наблюдать за их полетом.

В том, что стая летела над рекой с запозданием, когда уже утренний перелет на поля закончился, не было ничего подозрительного: осенью утки и гуси нагуливают жир пред длинной дорогой, и распорядок у них часто бывает неопределенным. Пограничники привыкли к этому и не придавали особого значения. Вот и сейчас Бошаков, любуясь в бинокль стремительным, наперекор ветру, дружным полетом птиц, даже не думал о причине, выбившей их из обычного распорядка.

Стая приблизилась к границе. До пограничных буев оставалось менее сотни метров, и вдруг утки пугливо взмыли вверх и лишь у самой границы вновь укрылись от ветра за стеной тугаев. Дальше полет шилохвостей шел по обычному маршруту: метров триста по речке в наш тыл, затем, через тугаи, на поля, уже убранные, но еще не вспаханные. Ничто больше не сбивало стаю с привычного пути. Пост наблюдения им был невидим, поэтому не пугал птиц.

Но Бошаков теперь уже непрерывно смотрел туда, где только что кого-то испугались утки.

– Побыстрей, Миша, заканчивай завтрак, – попросил он Рублева. – Кто-то в тугаях укрылся. Метров сто всего до границы.

– Что? Видно?

– Нет. Шилохвосток испугали. Давай поскорей. Доложить нужно.

«Испугать шилохвостей может и лиса. Чего горячку пороть, срочно докладывать?» – подумал Рублев, но гречневую кашу доел быстро, завернул банку в газету и сунул в вещмешок.

– Я готов.

Бошаков передал ему бинокль.

– Вон у того старого корявого дерева кто-то укрылся. Оттуда ведут наблюдение. Не выпускай из виду. Вдруг демаскирует себя.

Сказал и, пригнувшись, быстро подался в землянку. Рублев же, наведя окуляр бинокля на корявое дерево, стал внимательно следить за тем местом. Ему так и хотелось раздвинуть кусты и заглянуть, кто укрылся за колючей стеной. Но вместе с тем не покидал его беспокойный вопрос, почему обязательно наблюдатель? Откуда такая уверенность у Павла? Мало ли кого могла испугаться стая уток? Лису. Волка. Джейрана, в конце концов. Они тоже прячутся от ветра в тугаях. Размышления эти, однако, не мешали Михаилу не отрывать взгляда от корявого дерева. И в душе его творилось вовсе непонятное. Какая-то тревожность вползала непрошено, а стена деревьев и кустарников, которую гнул и трепал ветер, казалась ему еще сумрачней, да и река словно посуровела, вспенилась сильней и резче стала бросать мутные колючие брызги на берег.

«Кто же там, за кустами под деревом?!»

Вернулся ефрейтор. Молча взял бинокль у Рублева.

– Павел, почему ты заключил, что человек напугал уток? – прервал молчание Михаил. – Обязательно ли он?

– Странный ты задаешь вопрос через несколько месяцев учебы у Нечета и у меня, – ответил с недоумением Бошаков, продолжая наблюдение за тугаями у корявого дерева. – Где сейчас фазаны?

– Свои яркие перья обсыпают лессом, должно быть.

– Верно. Уже начали выходить из тугаев. Но только начали. Да и ветер наверняка удерживает их еще в затишках. Вот и представь себе: лиса идет по тугаям. Видел, наверное, не единожды. Месяц, примерно, назад мы с тобой здесь службу несли и наблюдали эту картину. Я тебе сразу сказал: смотри, запоминай, как лиса фазанов поднимает.

– Да, красиво. С криком взлетали. Ярко, как клочья огня.

– Клочья огня. Об этом, что ли, говорю? Взлетал хоть один фазан сегодня утром? Так, как тогда, – тревожно? И волка фазан боится. Козлов – нет. И утка козла не испугается. Если козлы где пасутся, утка туда на полях сесть норовит. Все это тебе говорилось, только мимо ушей ты пропустил. Ладно, прошлое не станем ворошить… Объясни мне вот, пожалуйста, почему наряды здесь днем не меняются?

– Чтобы не увидели с сопредельной стороны. Это ежу понятно.

– А вот тебе – не совсем. Тропка в камышах протоптана, ход в тугаях прорублен, и так все сделано, что подходы к посту никак не просматриваются. Сами же мы с тобой здесь сколько пота пролили. А вот сидим с темна до темна. И только потому, что наряд, как ни будь он осторожен, фазана может поднять. Сегодня одного-двух, завтра одного. Так почти каждый день. И какой вывод? Пограничники, стало быть, ходят скрытно. А начальник заставы сейчас демонстрирует, что основные силы брошены в горы, а сюда, к реке, лишь по следовой полосе подходят пограничные наряды. И чтобы этому поверили на той стороне, днем на посту наблюдения смены не проводятся. Пусть это перестраховка, но в нашем деле лучше, как говорят шутники, перебдеть, чем недобдеть. – Павел, помолчав немного, добавил: – Плаваешь ты еще в службе пограничной. Уметь анализировать, сопоставлять факты, делать выводы – в этом наше мастерство.

Рублев слушал земляка и мысленно ругал себя. Ведь все, о чем говорил Бошаков, он знал. О повадках птиц и зверей еще на учебном рассказывали. Предупреждали: только тогда станешь настоящим пограничником, когда научишься видеть окружающий тебя мир, слушать его и понимать. Мимо ушей пропускал он те наставления, думая с усмешкой: «Подожду, пока подарит мне добрая фея волшебную палочку. Взмахнешь ею и станешь понимать, о чем говорит волк или медведь. Сказочки! Слушать мир?»

А когда так же подробно, как сейчас Павел Бошаков, начинал командир рассказывать о том, по каким признакам пограничник может определить нарушена или нет граница, Рублев, не слушая его, думал, какой бы задать каверзный вопрос сержанту, чтобы смутить того и увидеть в его глазах растерянность: «Скажите, товар-рищ сер-ржант, а гистология не может стать подспор-рьем в более глубоком познании поведения тех или иных существ, а следовательно, более своевр-ременного обнар-ружения нар-рушителя гр-раницы по местным пр-ризнакам?»

– Держи бинокль, – прервал мысли Михаила Бошаков. – Не спускай глаз с корявого дерева. Реку тоже не выпускай из виду. Я – скоро.

Позавтракал Бошаков действительно очень быстро и вернулся в окоп.

– Давай бинокль. Ты за рекой и берегом наблюдай. Мой сектор – район корявого дерева.

Время от времени они менялись секторами наблюдения, чтоб не привыкал глаз к одному и тому же месту, а значит, менее уставал и не притуплялось бы внимание. Через каждые полчаса – доклад дежурному по заставе, что ничего нового не обнаружено.

Ветер, утихший было к десяти часам утра, после полудня подул еще сильней. По небу низко неслись рваные чернопузые тучи, временами хлестал дождь. Мелкий, жесткий.

– Твое предвидение, Михаил, оправдалось. Не насытился Стрибог баночкой гречневой каши, – сказал Бошаков, когда первые капли дождя с шумом ударились о колючие ветки.

– А тем или тому, кто прячется, тоже не мед с блинами у тещи в гостях. Но терпят. Выходит, им очень хочется попасть к нам в гости без лишнего шума. Облапошить нас хочется.

– И ты, оказывается, можешь выводы делать, если заставишь извилины шевелиться. Не дает покоя им геологоразведочная партия. И по одному, и группами шлют. Идет борьба: кто кого. Они нас растягивают по флангам, то в горах нарушают, то здесь. Но здесь им самое выгодное место. Вода следа не оставляет, в камышах можно день переждать, а ночью через степь выйти к горам. Начальник заставы не зря нас по камышам таскает. Сегодня он основные силы сюда стянет. В тылу по берегу раскинет наряды.

Бошаков, рассуждая так, не ошибался. Майор Антонов, размышляя над докладами с поста наблюдения, не мог пока сделать определенного вывода. То, что с сопредельной стороны ведется наблюдение за рекой, лишний раз подтверждает намерение противника нарушить границу именно здесь. Но когда нарушение это произойдет? Сегодня? Завтра? Или через неделю? А если сегодня, то наверняка поздно вечером или ночью. Так поступали нарушители всегда. Для них это время самое удобное: в темноте проплывут по реке, маскируясь чем-нибудь, в наш тыл, а за ночь успеют уйти далеко. А где след оставят, тут сам черт ногу сломит. Не предполагал Антонов, что готовящееся нарушение будет исключением. Он рассчитывал на вечерний или ночной переход через границу, и, как считал, времени вполне достаточно, чтобы принять упреждающие меры. Вызвал старшего лейтенанта Ярмышева и старшину Голубева, сам же, ожидая их прихода, продумывал план действий. Майор намеревался большую часть пограничников сосредоточить на левом фланге, у реки, в камышах, и на барханах. Решил даже с поста у геологов снять половину группы.

Вошел в канцелярию Голубев, а вслед за ним и Ярмышев. Майор Антонов, рассказав им подробно об обстановке и о своем решении, попросил высказать предложения.

– Хорошо бы дружинников наших, чабанов всех предупредить, – посоветовал старшина Голубев. – Резерв немалый.

– Верно, – согласился Антонов. – Больше нет предложений? Тогда давайте свои силы распределим. Тебе, Велен Никифорович, к геологам ехать. С главным инженером поговори, как лучше, не срывая графика работ, привлечь геологов в помощь.

И замолчал, увидев, что глаза старшего лейтенанта погрустнели. Закурив, затянулся глубоко.

– Что же, Велен, делать теперь? Перешагнуть через свое придется. Просто необходимо это сделать. Старался я не посылать тебя туда но… обстановка. Там сейчас сержант. Вдруг не учтет что-либо. Не можем мы такого допустить. Не можем. Тем более что половину группы, на твое усмотрение, отправь на заставу. Ну а на счет личного скажу одно: мужчиной нужно быть. Мужчиной! Ты шел к Божене по-своему, открыто, честно. Кондрашов – по-своему. Тоже, как он считал, честно. Но даже не в этом суть. Можешь считать, что легким ушибом ты отделался. Жена пограничника – это женщина, способная пожертвовать своими стремлениями. Да что тебе говорить об этом. Что ее ждет? Застава. Возможно, даже села рядом не будет. Пойдет хорошо служба у мужа – в отряд переведут в небольшой городишко. А когда продвинулся до округа, предположим, молодость уже прошла. А у нее – мечты. Смогла бы Божена пройти этот путь с тобой? Жить твоими интересами, интересами молодых ребят, которые на два года становятся пограничниками? Я уверен: нет. И Кондрашов в том, что она уехала, не очень-то уж и виновен. Просто помог он ей саму себя узнать. Думаешь, моей Тамаре не делали более заманчивые предложения? Упрекали даже: «Преподаватель с высшим образованием, и – в тайгу. Сеять разумное медведям». Вот так, гвардеец… Все еще впереди у тебя. Встретишь подругу жизни. Обязательно встретишь. Понимаю, слова мои для тебя не бальзам. Может, и не следовало бы ничего говорить, просто помолчать, ну да так уж вышло. Не сегодня, так через неделю, а то и через год согласишься, что я прав. А теперь так: ты к геологам. До моего приказа быть в партии. А ты, Владимир Макарович, поезжай в совхоз. Переговори с руководством, пусть предупредят всех чабанов о возможном нарушении границы. Пусть повнимательней будут и обо всех, кого заметят, сообщают немедленно. Хорошо бы директор совхоза газик в районе разливов держал для связи. Вернешься, проверь, готовы ли погранпайки.

Голубев одернул гимнастерку и стал было отвечать с обидой:

– У меня, товарищ…

Но майор остановил его:

– Гимнастерку можешь одергивать, но я еще раз прошу: проверь. Не мешает лишний раз себя проконтролировать. Ясно?

– Так точно!

– А я – на пост. Сам посмотрю.

– Фазана бы ненароком не вспугнули, товарищ майор, – предупредил Голубев.

– Да уж постараюсь…

Через несколько минут два газика выехали со двора заставы, увозя Ярмышева и Голубева, а майор Антонов направился в старое русло на промятую в камыше тропу. До нее и по ней Антонов шел быстро, но как только достиг барханов, стал двигаться медленно, как улитка, обходя стороной редкие здесь кусты верблюжьей колючки и саксаула, чтобы не вспугнуть фазана, если тот запоздал улететь в тугаи. В тугаях же майор пошагал еще медленней, внимательно вглядываясь в кусты впереди себя, и, если замечал петуха или курочку, останавливался, ожидая, пока они отбегут подальше от тропы. К посту подошел, не подняв ни одного фазана. И даже для наряда его появление оказалось неожиданным. Рублев увидел майора, когда тот был уже метрах в трех от окопа.

– Начальник заставы, – торопливо доложил он Бошакову, толкнув его в бок.

Бошаков отдал бинокль Рублеву, сказав: «Наблюдай», – и как только майор Антонов спрыгнул в окоп, доложил:

– За время несения службы обнаружено скрытое наблюдение за нашей территорией.

Майор внимательно слушал старшего наряда, который пересказывал ему все то, о чем уже докладывал на заставу прежде, только подробней. Иногда начальник заставы перебивал, уточняя мелочи, детали, потом, взяв бинокль, несколько минут смотрел на корявое дерево, на реку.

– Коряг много плыло?

– Три. Ветром их к берегу прибило. Одну впереди нас, две – чуть позади.

– Ясно.

Потом все втроем наблюдали молча. Но вот заговорил Рублев:

– В акваланге проплывет – не заметишь. Бессильны мы тут…

– На нашей реке акваланг почти исключен, – пояснил Рублеву майор Антонов. – Мелко. Выдохнет – пузыри сразу будут видны. Так и поведет след по воде.

– Бурлит сегодня река, как же увидишь пузыри?

– Все равно заметно будет. Мы пробовали внизу. Испытывали и в тихую погоду, и в ветреную, как сейчас. Но даже не в этом дело. Река очень мутная. Нарушитель вряд ли станет рисковать. Думается мне, под корягой поплывет. Возможно, сегодня. С расчетом на благоприятный ветер. Чуть стемнеет и… Километра два проплывет с трубкой, а там и высунет голову, чтобы выбрать место, где выйти на берег.

– Коряги к берегу быстро сносит.

– Попридержит. До вечера, считаю, всего несколько штук пустят, а темнеть начнет – поплывут одна за другой. Вот тут задача – распознать. Но ни в коем случае не демаскироваться. Доложить и продолжать скрытное наблюдение. Ясно?

– А если до причала бегом, а там на лодку и вытащить ту подозрительную корягу на берег и приконвоировать на заставу?

– Нет. На воде брать не будем. В тугаях или в камышах. Да и то подумаем. Поглядим, куда двинется диверсант. Первого как приманку могут пустить. Пост ни в коем случае нельзя демаскировать. Ясно?

Антонов побыл на посту минут двадцать. Перед уходом еще раз предупредил:

– Не ослабевать внимательности. Себя ни в коем случае не проявляйте. Как стемнеет, в тыл от вас цепочку нарядов вышлю по берегу. Связь с ними – по рации. Смены вам сегодня не будет. С рассветом, если что. Немного раньше намерен я послать дозор на барханы. Если высадится нарушитель незамеченным, все равно на барханах, когда из тугаев выйдет, следы оставит. Все вроде бы разъяснил. Потопал на заставу. Продолжайте нести службу.

Козырнув и выбравшись из окопа на тропу, медленно пошел по ней. Рублев проводил его взглядом и негромко, вроде бы самому себе, сказал:

– Уверенно так говорит майор, будто нарушители ему свой план выложили.

– Если бы выложили, не торчали бы мы здесь, на ветру с дождем, – хмыкнул Бошаков. – А мыслить, сопоставлять факты и делать выводы – учись у него…

– Паша, коряга!

– Не нервничай. Всматривайся.

Сам же Бошаков не отрывал окуляров от корявого дерева. Теперь, после разговора с майором, он еще больше уверился в том, что за корягами наблюдают те, кто укрылся недалеко от нашей границы. Сейчас они могут каким-либо неосторожным движением выдать себя. Вполне могут. И Бошаков ждал именно этого.

Рублев же не отрывал взгляда от коряги. Вот она проплыла мимо пограничного буя, едва не задев его, вот уже подплыла совсем близко к посту, и Рублев мог рассмотреть ее хорошо. Плыл вырванный с корнями большой пень. Он переворачивался в воде и, казалось, будто длинные ноги огромной фаланги, то поднимаются над мутными пенистыми волнами, то прячутся в них. Корягу сносило к берегу, и мимо поста она проплыла совсем близко – Рублев определил, что корни пенька обрублены топором, и доложил об этом Бошакову. Тот перевел бинокль на пенек.

– Точно. Обкопали и обрубили. Совсем недавно. Не успели даже потемнеть концы, – подтвердил Бошаков и вновь направил бинокль на корявое дерево.

Пень с желтыми обрубленными корнями прибило к берегу. Коряг больше не появлялось. Бошакову с Рублевым начало казаться, что предположение майора может не оправдаться, но пограничники не теряли зоркости, держа себя в напряжении. И вот, наконец, они увидели на реке новый пень. Такой же большой, с такими же, похожими на паучьи ноги, корнями.

– Гляди, Павел, плывет ненаглядненький.

– Наблюдай за ним.

Пень приближался к границе. Плыл точно в таком же удалении от противоположного берега, так же сносило его ветром к левой стороне, так же мутные волны разбивались о желтые паучьи ноги и пенным веером летели над водой.

– Приглядись, ведет он себя не совсем обычно, – подсказал Бошаков Рублеву, когда пень поравнялся с корявым деревом и попал в поле зрения ефрейтора.

– А что?

Бошаков промолчал. Он неотрывно наблюдал за тугаями, надеясь все же увидеть укрывшихся там людей, а за пнем, показавшимся ему подозрительным, он решил повнимательней присмотреться, когда тот подплывет поближе.

«Михаил пусть пока изучает».

Рублеву же казалось, что ничего необычного в том, как плывет коряга, нет. Крутится, как и те, проплывшие раньше. Вот только немного меньше сносит его к левому берегу. Вроде кто-то сопротивляется этому. Вспомнил слова майора Антонова: «Придержит, если человек под ним поплывет», – и стал внимательней наблюдать за пнем. Волны вроде бы сильней разбиваются о корни, как о нос корабля, идущего против ветра. И вращается не беспорядочно, а ритмично, как колесо. Такое впечатление, что кто-то перебирает корни руками под водой.

Вот уже к посту приближается, а плывет еще посередине реки, почти не сносит корягу к левому берегу. А рядом с вращающимися корнями торчит что-то неподвижное из воды. Вроде бы толстая камышинка.

– Павел, скорей бинокль!

– Что заметил? – вполне спокойно спросил Бошаков.

– Точно! Человек под водой! Через камышинку дышит. А корягу вращает, чтобы естественно она выглядела. Ну, друг мой хороший, не вышел твой номер. Доложи, Павел, скорее на заставу! Или вот на, убедись сам.

– Правильно ты, похоже, определил, – понаблюдав немного за плывущем пнем, согласился Бошаков.

– Уплывает. Не мы задержим, – с сожалением вздохнул Рублев, а после паузы добавил: – А ты, Павел, класс! Завидую тебе, земляк. Белой завистью. Только взглянул и сразу определил – подозрительный пень.

– После разберемся, кто молодец, – перебил Михаила ефрейтор. – Смотри, вон новый плывет. Ну, хитрецы! Днем пустили. Рассчитывают врасплох застать.

Бошаков быстро прошел в землянку и, вызвав заставу, попросил к телефону майора Антонова. Доложил ему:

– Товарищ майор, вниз по реке плывет нарушитель, маскируясь под корягой.

– Усилить наблюдение. Ни в коем случае не обнаруживайте себя. Ни в коем случае!

Антонов дал на коммутатор дежурного «отбой», затем скомандовал:

– Заставу – в ружье. Ко мне старшину и дежурного связиста.

Закурив и прислушиваясь к торопливому топоту солдатских сапог, к лязгу металла и коротким негромким вопросам: «Что?» – и таким же коротким ответам дежурного: «Нарушение на реке!» – к привычному шуму, обычно возникающему сразу после команды дежурного и через минуту-другую затихающему, переходящему в тревожную тишину, Антонов ругал себя: «Прошляпил! Опередили! Ночью ждал я. Ночью. Теперь придется побегать. Полазить в камышах. Эх ты, стратег!»

Он собирался послать машину с пограничникам к старому руслу лишь часа через два, и в то же самое время расставить наряды по берегу реки, хотя мог это сделать уже давно: старшина вернулся, вот-вот должны были приехать солдаты из геологической партии, но и без них он мог бы плотно перекрыть берег реки до самого старого русла, а пограничники, снятые с поста у геологов, стали бы проверять следовую полосу и охранять район Собачьих сопок. Сделай он так, и нарушителя, рассчитывающего на внезапность, они бы задержали легко.

Но теперь об упущенном можно только сожалеть. Лишь один наряд (Нечет и Кириллов) дозорят сейчас по кромке разливов. Антонов выслал только их, приказав двигаться как можно быстрее, а когда стемнеет, выйти на барханы и проверять, не появятся ли следы между тугаями и старым руслом. Благо, у них есть рация и им можно сообщить о нарушении границы, поставить новую задачу, но что сделают два человека на десятке километров?

«Опростоволосился. Теперь покрутимся!..»

Еще выбегали пограничники во двор заставы, расхватывая оружие и боеприпасы, следовые фонари и рации, а в канцелярию уже вошел дежурный радист.

– Передайте обстановку наряду Нечета. Пусть выдвигается на проверку барханов. Со всеми, у кого рация, уточните позывные и время выхода на связь. Ясно?

– Так точно.

Вошел старшина Голубев. Извинился:

– В овощехранилище был, оттого и не так быстро.

– На заставе останешься. Шесть человек резерва у тебя, – майор взял план охраны границы и назвал фамилии. – В обычное время сменишь наряд Бошакова. По барханам у тугаев пусть двигается в сторону тыла. Следовой фонарь им со сменой пошли. Перекрой район Собачьих сопок и предгорье. Я с группой в камыши. Дорофея Александровича прихвачу. Пограничный паек – на двое суток. Докладывать в отряд обстановку через каждый час. Понято?

– Ясно, товарищ майор, – ответил Голубев и одернул гимнастерку.

– Недоволен? Что же делать. Не можем мы заставу на дежурного оставить, Владимир Макарович. Ты же это хорошо понимаешь.

Первыми стреляли молодые солдаты. Справа от стрельбища, на учебном поле, командиры отделений тренировали их, чтобы быстро и без ошибок заряжали и разряжали автоматы, правильно изготавливались и спокойно нажимали на спусковой крючок. Старшина Голубев подзывал очередную смену к себе, выдавал патроны и провожал на исходную позицию. Там они ожидали команды старшего лейтенанта Ярмышева, руководившего стрельбой:

– К бою!

Смена, два человека, стремительно выдвигалась к огневому рубежу. Очередную команду выполняли рядовые Кириллов и Батрединов, а на исходную позицию вышел Рублев с напарником. Михаил смотрел, как легко перебегали от куста к кусту Виктор и Рашид, а упав, сразу же отползали, затем вновь стремительно поднимались, чтобы перебежать к следующему укрытию. Рублев оценивал их действия, как бы примеряя к себе: «Дыхание собьют, не попадут в мишень. Нет, я так быстро не побегу».

А Кириллов и Батрединов уже подбегали к огневому рубежу. Еще бросок, и Кириллов упал перед невысокой кирпичной стенкой, которая по идее обозначала угол дома, а Батрединов спрыгнул в окоп. И в тот же момент поднялись вдали мишени. Можно было не стрелять: мишени, постояв секунд двадцать, скроются, а через пару минут появятся снова. За это время можно отдышаться, ловчее изготовиться для стрельбы и уж наверняка попасть в цель при ее вторичном появлении. Но оценка за стрельбу тогда снижается на один балл. Важно поразить мишень с первого показа.

Кириллов за те несколько секунд, на которые появилась мишень, успел подползти к краю стенки и, нацелившись, дать короткую очередь.

«Куда спешит? – осудительно оценил действие Кириллова Рублев, но мишень, вздрогнув, упала, и тогда он похвалил: – Дает! Молодец!»

Почти одновременно с Кирилловым выпустил короткую очередь и Батрединов. Мишень тоже сбил. Но его меткость не могла удивить никого: Рашид – охотник, стреляет отлично. Виктор же на учебном пункте вначале не мог никак попасть в мишень. Он даже признался как-то своим товарищам, что при выстреле зажмуривает глаза. И ничего сделать с этим не может.

Показалась новая цель. Кириллов и ее поразил первой очередью.

– Хорошо бьет, – похвалил Кириллова стоявший рядом с Рублевым старшина Голубев. – Тянись за ним, Михаил. Тянись.

– Я выше его на целую голову, – с улыбкой ответил Рублев.