Не считая собаки Уиллис Конни

Глава восьмая

Кошки, как уже говорилось, это кошки, и ничего тут не попишешь.

П. Г. Вудхаус

— Ты что здесь делаешь? — выпалил я.

Вопрос был излишним. Мистер Дануорти отправил ее со мной, и именно мне предстояло вернуть ее в Мачингс-Энд, прежде чем исчезновение кошки повлечет за собой разрушительные последствия.

Но я промахнулся на три дня и сорок миль. К тому же одурел от перебросочной болезни и не соображал, что от меня требуется. А тем временем миссис Меринг уехала в Оксфорд к медиуму, Тосси познакомилась с Теренсом и графом де Веккио, а Теренс разминулся с Мод.

И катастрофу никто не урегулировал. Вот она, смотрит на меня серыми глазами.

— Тебя не должно здесь быть, — немеющими губами прошептал я.

Кошка разглядывала меня в упор. У нее были странные вертикальные зрачки, словно прорези, с зелеными искрами. Я и не подозревал, что у них бывают глаза такого цвета. Мне казалось, они у всех кошек ярко-желтые и светятся в темноте.

Еще мне казалось, что собакам положено гонять кошек, однако Сирил сидел смирно, косясь на меня, как на предателя.

— Я не догадывался, что она тут, — оправдался я.

Но как, как мне удалось не догадаться? Что еще мог сунуть мне Финч в корзине — закрытой корзине! — в последнюю минуту? Головку сыра?

Не зря Финч сомневался в моих силах. У меня ничего не щелкнуло, даже когда Теренс рассказал о пропаже. И когда начала расспрашивать Верити… Болван, тупица, остолоп!

Я мог бы еще в Иффли передать кошку Верити. Или Тосси. Отошел бы к лодке под каким-нибудь предлогом и притворился, будто нашел пропажу на берегу. Если бы знал, что она у меня. Если бы додумался заглянуть в багаж. Олух, недотепа, кретин!

Кошка пошевелилась. Зевнула и изящно потянулась, выпростав белую лапку. Я наклонился поближе, надеясь увидеть остальные, но все скрывала черная шерсть.

У меня мелькнула страшная мысль: что, если это вовсе не Принцесса? Тосси говорила, что она черная с белой мордочкой, но ведь черно-белые кошки в 1888 году наверняка водились в избытке. И даже в переизбытке, раз уж им приходилось топить котят.

— Принцесса Арджуманд? — осторожно позвал я.

Серые глаза смотрели с прежним безразличием.

— Принцесса Арджуманд, — уже тверже повторил я, и глаза закрылись.

Нет, это не она. Это кошка смотрителя шлюза или церковного старосты. Забралась в корзину, пока мы бродили по иффлийской церкви.

Кошка в очередной раз зевнула, показывая розовый язык и ряд острых мелких зубов, потом поднялась.

Сирил попятился, словно дежурный ПВО при виде бомбы-зажигалки.

Выбравшись из корзины, кошка пошла прочь, грациозно переступая белыми лапами и покачивая белым кончиком хвоста. Верхняя часть задних лап тоже оказалась белой — словно панталончики. Тосси про панталончики ничего не говорила, и я уже воспрянул духом, но вспомнил, что это викторианская эпоха, где воспитанные люди не обсуждают панталоны и прочее исподнее. Да и, по здравом размышлении, сколько белолапых кошек могло забраться ко мне в корзину и застегнуть пуговицу снаружи?

Кошка почти пересекла поляну.

— Стой! — крикнул я. — Принцесса Арджуманд! — Нет, они ведь так не понимают. — Стоять! — скомандовал я строго. — Место!

Она удалялась.

— Вернись, — уговаривал я. — Стоять. Стоп. Эй!

Кошка обернулась и с любопытством посмотрела на меня большими серыми глазами.

— Вот так. — Я начал подкрадываться. — Молодец, хорошая киса.

Она села и принялась умываться.

— Замечательная киса, — приближаясь, приговаривал я. — Сиди… сиди… вот так…

Кошка элегантно потерла за ухом.

Мне оставалось полшага.

— Сиди… сиди… не двигайся…

Я бросился на нее, она мягко прыгнула вбок и скрылась за деревьями.

— Ну что, нашли? — позвал Теренс с берега.

Я поднялся, отряхивая рукава, и пристально посмотрел на Сирила.

— Никому ни слова!

К нам вышел Теренс с банкой персиков.

— Вот вы где. Есть улов?

— Пока нет. — Я поспешно вернулся к багажу. — То есть я еще не все проверил.

Захлопнув крышку корзины, я открыл ранец, изо всех сил надеясь обойтись без дальнейших сюрпризов. Надежда оправдалась. В ранце лежала пара ботинок не больше тридцать восьмого размера, большой платок в горошек, три рыбные вилки, объемистый серебряный половник с филигранной ручкой и щипцы для улиток.

— Может, эти подойдут? — спросил я, вытаскивая щипцы.

Теренс тем временем рылся в коробе.

— Сомневаюсь… А, вот! — Он извлек тот самый ятаган с красной рукоятью. — О, вы даже стилтон прихватили? Замечательно.

Он удалился, унося консервный нож и сыр, а я подошел к кромке поляны.

Кошки простыл и след.

— Эй, Принцесса Арджуманд! — звал я вполголоса, раздвигая ветви и заглядывая под кусты. — Сюда, киса!

Сирил ткнулся носом в куст, вспугнув какую-то птаху.

— Сюда, киса! — звал я. — К ноге!

— Нед! Сирил! — донесся до нас голос Теренса, и я дернулся, зашелестев веткой. — Чайник кипит! — Он вышел с открытой банкой персиков. — Что вы там возитесь?

— Решил прибрать слегка. — Я сунул щипцы в ботинок. — Упаковать все обратно, чтобы завтра не задерживаться.

— Приберем после десерта, — заявил Теренс, хватая меня за локоть. — Пойдемте уже.

Он отвел нас к костру. Сирил настороженно озирался, профессор разливал чай по оловянным кружкам.

— Dum licet inter nos igitur laetemur amantes[21], — возвестил он, передавая мне чашку. — Идеальное завершение идеального дня.

Идеальнее некуда. Я не сумел вернуть кошку, разлучил Теренса с Мод, помог ему добраться до Иффли на свидание с Тосси — и кто знает, каких еще дров наломал.

Но что толку плакать над пролитым молоком? Метафора, может, не самая подходящая к случаю, однако его все равно не соберешь обратно, коль уж пролилось. Да и какая метафора будет уместнее? Шкатулка Пандоры? Джинн из бутылки?

Плакать бесполезно, сделанного не воротишь. Нужно как можно скорее доставить Принцессу в Мачингс-Энд, пока не стало еще хуже.

Верити просила держать Теренса подальше от Тосси, но она не знала про кошку. Я должен немедленно вернуть пропажу на место, а самый подходящий способ для этого — сообщить о находке Теренсу. Он будет на седьмом небе и на всех парах помчится в Мачингс-Энд.

Однако положение и без того шаткое, лучше не усугублять — ведь Тосси может из благодарности за возвращение Принцессы влюбиться в Теренса вместо своего мистера К. Или Теренс задастся вопросом, как Принцессу занесло так далеко от дома, и пустится в погоню за предполагаемым похитителем, как гнался за лодкой, свалится в темноте с запруды и утонет. Или утопит кошку. Или вызовет Бурскую войну.

Лучше я сохраню свою находку в тайне до Мачингс-Энда. Если удастся заманить ее назад в корзину. И вообще отыскать.

— А вдруг мы найдем Принцессу Арджуманд? — поинтересовался я небрежным (хотелось бы верить) тоном. — Как мы ее поймаем?

— Вряд ли ее придется ловить, — усомнился Теренс. — Полагаю, она сама с благодарностью кинется нам в объятия. Она ведь не привыкла выживать в дикой природе — со слов Тосс… мисс Меринг, до сих пор Принцесса обитала в холе и неге.

— А если все же придется? — настаивал я. — Она подойдет на зов?

Теренс с профессором изумленно округлили глаза.

— Это ведь кошка!

— Тогда как ее отлавливать, если она испугается и не захочет подходить? Устраивать ловушку или…

— Думаю, можно подманить чем-нибудь вкусным. Наверняка она будет голодная.

Теренс мечтательно уставился на воду.

— Может статься, она сейчас тоже смотрит на реку, как и я. «Когда вечерняя прохлада струит свой позлащенный шлейф через чертоги ночи»[22]…

— Кто? — Я пошарил взглядом по берегу. — Принцесса Арджуманд?

— Да нет же! — с досадой бросил Теренс. — Мисс Меринг. Смотрит ли она сейчас на этот же закат? Знает ли она, как знаю я, что нам суждено быть вместе, подобно Ланселоту и Гиневре?

Еще одна злополучная пара, но их злосчастье ничто по сравнению с тем, что ждет нас, если я не отловлю кошку и не доставлю в Мачингс-Энд.

Я встал и начал собирать посуду.

— Пожалуй, лучше все уложить и отправиться на боковую, чтобы завтра пораньше сняться.

— Нед прав. — Теренс повернулся к профессору, неохотно отрывая взгляд от реки. — В Оксфорд нужно выдвигаться рано поутру.

— Есть ли необходимость плыть в Оксфорд? — возразил я. — Мы можем взять профессора в Мачингс-Энд, а в Оксфорд отвезти потом.

Теренс смотрел на меня в недоумении.

— Так мы выиграем по меньшей мере два часа, а уж сколько там по берегу исторических мест! Руины и могилы и… Раннимед, — импровизировал я. — Ведь это слепые силы природы способствовали подписанию Хартии вольностей?

— Слепые силы? — взвился профессор. — Ни в коем случае, только поступки, только характер! Бессердечие короля Джона, медлительность папы, стремление архиепископа Лэнгтона настоять на неприкосновенности личности и власти закона. Природа! Хотел бы я послушать, как Оверфорс объяснит подписание Хартии вольностей силами природы! — Он одним глотком допил чай и решительно поставил чашку. — Непременно едем в Раннимед!

— А как же ваша сестра с племянницей? — напомнил Теренс.

— Мой лакей их обеспечит всем необходимым, да и Моди у меня вполне самостоятельная. Король Джон, знаете ли, сильно просчитался, выступив в Оксфорд. Сиди он в Лондоне, история сложилась бы совсем иначе. Мы его оплошность повторять не будем, — заявил профессор, подхватывая удочку. — Возьмем курс на Раннимед.

— Но ваша сестра с племянницей не узнают, куда вы делись.

— Можно послать телеграмму из Абингдона, — пожал я плечами.

— Да-да, телеграмму. — Профессор Преддик проковылял к берегу.

Теренс озабоченно посмотрел ему вслед.

— Вам не кажется, что он будет нас задерживать?

— Полно вам. Раннимед почти у самого Виндзора — я могу отвезти профессора на лодке, пока вы будете в Мачингс-Энде с мисс Меринг. К полудню доберемся. И у вас будет время привести себя в порядок, чтобы предстать в самом выигрышном виде. Можем остановиться в «Ячменной скирде», — я припомнил название гостиницы из «Троих в лодке», — там вам отутюжат брюки и начистят туфли.

А я выскользну украдкой, пока ты будешь бриться, и верну кошку в Мачингс-Энд. Если отловлю.

Теренс по-прежнему колебался.

— Что ж, полагаю, время мы выиграем, — наконец признал он.

— Значит, решено. — Я свернул плед-скатерть и сунул его в короб. — Вы мойте посуду, а я устрою постели.

Теренс кивнул.

— В лодке поместятся только двое. Я посплю у костра.

— Нет-нет, сегодня у костра останусь я.

Я достал одеяла и все, кроме двух, расстелил на дне лодки, а оставшиеся унес на поляну.

— Не лучше ли поближе к огню? — спросил Теренс, собирая тарелки стопкой.

— Нет, врач не рекомендовал мне спать в дыму.

Пока Теренс, закатав брюки, ополаскивал посуду, стоя по щиколотку в воде, я тайком вытащил из багажа фонарь и веревку, жалея, что профессор не прихватил невод.

Нужно было спросить Теренса, что едят кошки. От ужина осталось немного стилтона. Любят ли кошки сыр? Нет, я путаю с мышами. Сыр любят мыши. А кошки — мышей. Но вряд ли мы брали в дорогу мышей.

Молоко! Вот что они любят. Заведующая кокосовым тиром на Осенней ярмарке долго ругалась на кошку, вылакавшую все молоко из бутылки, оставленной молочником на крыльце. «Когтями крышку содрала, паршивка такая!»

Молока у нас не было, но в бутылке плескались остатки сливок. Рассовав по карманам бутылку, блюдце, банку горошка и еще одну с тушенкой, хлебную горбушку и открывалку, я припрятал их на поляне, а потом вернулся к костру.

Теренс рылся в вещах.

— Куда запропастился фонарь? Было два, я помню. — Он поднял глаза к небу. — Похоже, будет дождь. Может, лучше вам тоже в лодку? В тесноте, да не в обиде.

— Ни в коем случае! Врач говорит, моим легким вредны речные пары. — Странный довод, учитывая якобы рекомендованную мне для поправки здоровья речную прогулку. — Она мне строго-настрого наказала спать на берегу.

— Она? — озадачился Теренс, и я только теперь спохватился, что врачей-женщин викторианская Англия не знала. Как и юристов с премьер-министрами.

— Он. Врач. Джеймс Дануорти. Велел спать на берегу, подальше от остальных.

Теренс выпрямился, покачивая фонарем.

— Я точно помню, Доусон клал два. На моих глазах паковал. Не представляю, куда он мог подеваться.

Он зажег фонарь, сняв стеклянный колпак, чиркнув спичкой и поправив фитиль. Я старательно запоминал.

Профессор Преддик принес чайник, в котором плескались две рыбешки.

— Нужно уведомить профессора Эдельсвайна о моем открытии. До сих пор считалось, что ugobio fluviatilis albinus в Темзе перевелись окончательно. — Он вгляделся в темные глубины чайника. — Великолепный экземпляр!

Поставив чайник на короб, профессор достал трубку.

— Разве мы не идем на боковую? — удивился я. — Рано в кровать, рано вставать…

— Именно, — ответил профессор, развязывая кисет с табаком. — Здоровый сон очень важен. Греки при Саламине превосходно выспались перед битвой. — Он набил трубку, приминая табак большим пальцем. Теренс, следуя его примеру, вытащил свою. — Персы же, напротив, всю ночь расставляли корабли, чтобы не дать грекам уйти.

Он зажег трубку и принялся раскуривать.

— Вот-вот, и персов разбили наголову, — подхватил я. — Мы не повторим их ошибку. А значит, — я поднялся, — всем спать!

— Равно как и саксы в битве при Гастингсе, — продолжал профессор, передавая Теренсу кисет. Оба уселись. — Войска Вильгельма Завоевателя были свежими и отдохнувшими, а саксы едва держались на ногах после одиннадцатидневного перехода. Дай Гарольд своим войскам передышку, он мог бы выиграть битву и изменить ход истории.

А теперь ход истории изменится, если я не верну пропажу.

— Мы не имеем права проигрывать завтрашние битвы, — попытался я снова. — Поэтому предлагаю укладываться.

— Индивидуальные поступки, — попыхивая трубкой, вещал профессор. — Вот что обусловило исход битвы при Гастингсе. У саксов, как известно, было преимущество. Они стояли на гряде, а защищать высоту — это самая выгодная для армии позиция. Вспомним Веллингтона при Ватерлоо. И сражение у Фредериксберга во времена Гражданской войны в Америке. Конфедераты потеряли у Фредериксберга двенадцать тысяч человек, двинув армию через открытую местность на обороняемый холм. А ведь саксы были лучше обеспечены и сражались на своей земле. Если бы историей правили экономические силы, саксы непременно одержали бы победу. Но битву при Гастингсе выиграла не экономика, а личность. Вильгельм Завоеватель переломил ход сражения по меньшей мере в двух критических моментах. Первый настал, когда под Вильгельмом во время атаки убили коня.

Сирил плюхнулся на землю и захрапел.

— Если бы он немедленно не вскочил на ноги и не откинул забрало, демонстрируя воинам, что цел и невредим, не видать ему победы. Как вписывается этот факт в оверфорсовскую теорию? Никак! Потому что историю движут личности, и порукой тому второй критический момент битвы при Гастингсе…

Прошел целый час, прежде чем они наконец выколотили трубки и отправились к лодке. Теренс вдруг вернулся с полпути.

— Оставьте-ка вы лучше фонарь себе, раз спите на берегу.

— Ничего страшного, обойдусь, — заверил я. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — Он помахал мне рукой и двинулся обратно к лодке, декламируя: — «Ночь — время отдыха. Как сладостно от сонма дневных забот укрыться звездным покрывалом»[23].

Да, было бы неплохо, но сперва надо отыскать Принцессу. Я уселся на поляне, дожидаясь, пока остальные заснут, и стараясь не думать о том, что каждая секунда отсутствия кошки умножает число непредсказуемых последствий в геометрической прогрессии.

Она может попасться в лапы волку. В викторианской Англии водились волки? Или ее утащит к себе какая-нибудь старушка. Или подберет проходящая лодка.

Шлюзы сейчас закрыты, успокаивал я сам себя, и потом, это всего лишь кошка. Ну какую роль может сыграть в истории животное?

Вообще-то существенную. Взять хотя бы коня Александра Македонского Буцефала и «маленького джентльмена в черном бархатном фраке» — крота, о чью нору споткнулась лошадь Вильгельма III. А Ричард III, суливший при Босворте полцарства за коня? А корова миссис О’Лири[24]? А кот Дика Виттингтона?

Выждав полчаса, я осторожно зажег фонарь. Потом вытащил припрятанные консервные банки из кустов и открывалку из кармана. И начал откупоривать.

Это ведь точно консервный нож. Теренс сказал. Он вскрыл им банку с персиками. Я потыкал в крышку концом ятагана, потом лезвием. Потом противоположным, закругленным концом.

Между ними имелся зазор. Возможно, одна часть цепляется за край банки и служит рычагом? Или ее нужно вонзать в банку сбоку? Или со стороны дна? А может, я просто держу открывалку не тем концом, и ятаган — это как раз ручка?

Нет, определенно нет. Зажав порез, я принялся шарить в ранце в поисках платка.

Ладно, будем рассуждать логически. Логичнее всего протыкать банку острием ятагана. Причем со стороны крышки. Возможно, в крышке есть какая-то специальная выемка. Я обследовал крышку — ничего похожего.

— Зачем викторианцы так все усложняли? — пожаловался я, и тут у ближней кромки поляны что-то блеснуло. — Принцесса Арджуманд? — позвал я шепотом, поднимая фонарь.

Да, хоть тут память меня не подвела: кошачьи глаза действительно светятся в темноте. Из кустов на меня смотрели два желтых огня.

— Сюда, киса… — Я поманил ее горбушкой и почмокал губами. — Я тебе вкусненькое припас. Иди сюда.

Желтые огни моргнули и пропали. Я сунул горбушку в карман и начал подкрадываться к кромке.

— Сюда, киса. Я отвезу тебя домой. Ты же хочешь домой?

Тишина. Ну, не совсем тишина. Лягушки квакали, листья шелестели, а Темза плескалась — но ничего похожего на кошку. Какие звуки издают кошки? Поскольку все виденные мной представители кошачьих только и делали, что спали, с ответом я затруднялся. Очевидно, мяукающие. Кошки ведь мяукают.

— Мяу, — произнес я, раздвигая ветки и заглядывая под кусты. — Иди сюда, киса. Ты ведь не хочешь рушить пространственно-временной континуум? Мяу-мяу.

Снова блеснули глаза, на дальнем краю рощицы. Я начал пробираться туда, рассыпая хлебные крошки по дороге.

— Мяу! — позвал я, плавно покачивая фонарем. — Принцесса Арджуманд?

Я чуть не споткнулся о Сирила, который радостно вилял всей своей филейной частью.

— Марш назад охранять хозяйский сон, — прошипел я. — Только тебя здесь не хватало!

Сирил немедленно уткнулся приплюснутой мордой в землю и принялся нюхать, выписывая круги.

— Нет! Ты не ищейка! У тебя даже носа нет. Иди в лодку. — Я решительно указал ему на берег.

Сирил перестал нюхать и посмотрел на меня красными, как у матерого бладхаунда, глазами. В них отчетливо читалось: «Ну пожалуйста!»

— Нет, — твердо ответил я. — Кошки не любят собак.

Сирил снова прижался брылями к земле и усердно засопел.

— Хорошо, хорошо, пойдем. — Я понял, что сопротивляться бесполезно. — Только от меня ни на шаг.

Я вернулся на поляну, налил сливок в блюдце, взял веревку и спички. Сирил с интересом наблюдал.

— Охота началась, Ватсон, — возвестил я, поднимая фонарь повыше. И мы устремились в неизвестность.

В темноте к плеску, шелесту и кваканью примешивались какие-то скользящие шорохи, уханье и стрекот. Поднимался ветер, и я прикрыл фонарь рукой, только теперь по достоинству оценив такое гениальное изобретение, как карманный фонарик. Как удобно, когда есть яркий направленный луч… Фонарь же я мог лишь поднимать и опускать, он давал пятно теплого рассеянного света, за пределами которого темнота, кажется, сгущалась еще сильнее.

Время от времени я звал: «Принцесса Арджуманд!», и «Сюда, киса!», и «Ау!» Я сыпал хлебные крошки и устраивал засаду на подходящего вида кусты, ставя перед ними блюдечко со сливками.

Ничего. Ни желтых огней, ни мяуканья. Становилось все темнее, пахло сыростью — неужели и впрямь дождь намечается?

— Чуешь ее, Сирил?

Мы пошлепали дальше. Рощица, вполне приветливая днем, превратилась в дремучий лес, состоящий сплошь из бурелома, колючек и зловещих когтистых ветвей. Кошка может прятаться где угодно.

Вон там! У реки! Что-то белое…

— Сюда, Сирил, — прошептал я, сворачивая к берегу.

Снова мелькнуло — в камышах, не двигается. Может, спит?

— Принцесса Арджуманд? — позвал я, раздвигая камыши. — Вот ты где, безобразница…

У белого комка вдруг выросла длинная гибкая шея.

— Га-а-а! — заклекотал он, шумно хлопая исполинскими крыльями.

Я выронил блюдце.

— Это лебедь, — зачем-то констатировал я очевидное. Лебедь. Белоснежное украшение Темзы, царственно скользящее по темной глади. — Всегда мечтал увидеть своими глазами, — признался я Сирилу.

Сирила рядом не было.

— Га-а-а-а! — возмущенный бесцеремонной побудкой, гаркнул лебедь, расправляя крылья во всю их необъятную ширь.

— Прости, — извинился я, отступая. — Принял за кошку.

— Ш-ш-ш! — прошипел лебедь и побежал на меня.

Ни в одной оде лебедям ни слова не говорилось о том, что они шипят. И оскорбляются, когда их путают с кошачьими. И щиплются.

В конце концов я спасся, проломившись через какие-то колючие кусты, вскарабкавшись на нижние ветки дерева и двинув лебедю в клюв ногой, после чего тот поковылял обратно к реке, бормоча проклятия и угрозы.

Выждав минут пятнадцать — на случай если это уловка, — я слез с дерева и принялся осматривать раны. Поскольку большей частью они находились сзади, это было несколько затруднительно. Я извернулся ужом, проверяя, нет ли крови, и заметил Сирила, который с виноватым видом выходил из-за куста.

— Разбиты наголову. Как персы. У Харриса тоже с лебедями не сложилось. (Эх, что ж я эту главу раньше не вспомнил?) Они хотели вытащить его и Монморанси из лодки.

Я подобрал фонарь, лишь чудом не опрокинувшийся, когда я его выронил.

— Если бы на стороне короля Гарольда сражались лебеди, Англией до сих пор владели бы саксы.

Мы возобновили экспедицию, стараясь держаться подальше от реки и подозрительных белых пятен.

Полли Вон из старинной песни погибла от рук своего возлюбленного, который принял ее за лебедя. Все потому, что на ней был белый передник, вот юноша и пустил в нее стрелу. Теперь я хорошо его понимаю. В дальнейшем я тоже предпочту сначала стрелять, а потом разбираться.

Темнота продолжала густеть, воздух — сыреть, а кусты — щетиниться колючками. Никаких белых пятен, горящих глаз и почти никаких звуков. Рассыпав последние крошки, я позвал: «Сюда, киса!» — но мой голос увяз в темноте.

Придется признать очевидное: кошка пропала бесследно, погибла от голода в дикой глуши, растерзана свирепым лебедем или найдена в тростниках фараоновой дочерью и кардинально меняет ход истории. Нам с Сирилом ее не отыскать.