Хьюстон, у нас проблема Грохоля Катажина
– Боюсь, тебя приговорят к тюремному заключению, – говорит Джери, и мужчина, сидящий перед нами, фыркает.
– Сорри, – уточняет Джери. – Ты заслуживаешь, видимо, смертной казни.
Когда мы въезжаем в национальный парк, я полон впечатлений. Кто-то греет камни – они теплые, кто-то льет воду в специально выкопанные отверстия в земле – и оттуда вырываются маленькие гейзеры, кто-то там, в глубине, зажигает гигантские спички – и живой огонь всполохами выползает на поверхность. На гриле, сооруженном над дырой в земле, жарятся куры, они шкворчат и заманчиво пахнут… тут и правда жарко, просто пекло – это видно даже из окна автобуса, а уж если опустить голову поближе к дырке в земле – оттуда пыхнет раскаленным жаром, как из печки.
А то, что находится за этой долиной огня, – это просто мечта для каждого оператора. Сколько видит глаз – ничего живого: ни одного дерева, ни одной птицы, ни одной рахитичной травинки… до самого горизонта – только горы, горы и горы, красные, зеленоватые, шершавые, черные, обрывистые и с острыми краями, как будто кто-то огромным плугом вспахал землю, которую Бог решил почему-то сделать из камня.
– Туалеты направо, рекомендую воспользоваться, и мы уже садимся обратно в автобус! – кричит Гидша, единственный живой объект в этой каменной пустыне. – Не открываем окон, эта территория национального парка является охраняемым памятником природы, и если каждый турист бросит здесь жвачку или бумажку, то этот великолепный природный феномен просто перестанет существовать.
Мы садимся в автобус, Джери токует с девушками, а я прилипаю к окну.
Гидша включает какой-то диск с музыкой.
– А это сюрприз для вас, эта музыка очень подходит к тому пейзажу, который вы видите перед собой, к вашим зрительным ощущениям.
Мои зрительные ощущения удивительны – и даже она не может их испортить. Автобус рукоплещет. И я тоже аплодирую. Марта упивалась бы каждым ее словом, не говоря уже о манере речи.
С каждым поворотом местность меняется: то вдруг кажется, что горки съедобные и облиты киселем, который вытек непонятно откуда, то виднеется вулканическая крошка, тоже непонятно откуда взявшаяся, а вот гора, которая, кажется, сделана из обломков других гор, острых, как бритва, зеленоватых и с глубокими темными расщелинами, куда никогда не проникает солнце, отливающими красным и даже гранатовым цветом. А потом – черные бомбы: с глубокими пещерами, неровные, обшарпанные, царапающие взгляд.
Здесь не ступала ни нога человека, ни лапа животного. В чем Гидша права – так это в том, что после нас действительно невероятно много мусора.
Сгрудившиеся скалы и камни до самого горизонта без тени живого на километры вокруг – наверно, именно так должна выглядеть преисподняя.
Узкая дорога, по которой мы едем, – это единственный след цивилизации.
Мне очень нравится этот пейзаж – живое свидетельство истории. И я уже не бешусь ни по поводу того, что нельзя открыть окно, ни по поводу того, что нельзя выйти из автобуса.
Вот у нас кто-нибудь обязательно построил бы отель за миллионы долларов на этой равнине, а пришедшим разбираться контролерам дал бы десять тысяч злотых в качестве взятки – и все было бы шито-крыто. А тут приехали бульдозеры и сровняли с землей незаконные постройки, невзирая ни на чьи прошлые заслуги и регалии.
Я беру камеру и делаю несколько снимков на память – исключительно на память, потому что художественной ценности эти снимки явно никакой не имеют.
– А вот тут уже начинает появляться растительность, вот эти кусты, которые вы видите… мы скоро покинем национальный парк Тиманфайя, – это, к сожалению, наша Гидша снова взяла в руки микрофон. – А теперь посмотрите налево. Видите велосипеды? Это неорганизованные туристы сами едут на экскурсию. А теперь прошу поднять руку тех, кто хотел бы сделать остановку у прекрасного залива. Благодарю, мы сэкономили немного времени, и теперь у нас будет возможность взглянуть на прекрасный залив, который с каждым годом уменьшается и в скором времени может совсем исчезнуть. Если говорить о фруктах, то самый популярный и распространенный фрукт на Лансароте – это банан.
Ну почему меня это так выводит из себя? Ведь такой гид сам по себе является восьмым чудом света. Марта хохотала бы всю дорогу. Она считала, что каждый человек особенный и главное – чтобы в нем была страсть, а каким способом он ее выражает – уже не важно…
Около двух лет назад мы с ней были на Сицилии.
Марта впитывала все как губка и радовалась всему, словно ребенок, а гид у нас была вроде этой. Такая чуток тронутая. Может быть, это профессиональная черта всех гидов?
Сицилийская гидша была маленькая блондиночка, которая подпрыгивала на камнях, на траве, в автобусе, на развалинах… Она говорила обо всем тоненьким, забавным голоском, и при этом в нем звучал такой энтузиазм, словно она видела все в первый раз в жизни.
– Посмотрите! До чего же вкусна золотая пшеница в меду – это уму непостижимо! И люди, которые едут в самый красивый в мире костел, могут тут же купить себе лакомство! А сюда посмотрите! Это такой небольшой туристический аттракцион, такая своего рода восхитительная дорожка в сказку, это те самые камни, которые Полифем сбросил на правителя Итаки, так что именно он может считаться строителем и архитектором этого необыкновенного сооружения! Самого изумительного на свете!
Марта без конца толкала меня в бок: ты слышал? Это потрясающе, как она говорит, ты только послушай, как она любит свою страну!
– А на Этне зимой снег, и это потрясающее счастье, своего рода рай для лыжников! – продолжала гид. – Попробуйте вот эти фрукты, они на вкус столь же восхитительны, как на вид, трудно представить себе что-то более прекрасное!
Мы пробовали те фрукты, восхитительные на вид и на вкус, названия которых я не помню, Марта держала меня за руку, было жарко и влажно, а мы брели по развалинам виллы какого-то Аврелия.
– Иеремиаш, ты смотришь на нее ужасно оценивающе, а она потрясающая, говорю тебе! – Марта схватила меня за волосы, я убрал ее руку, потому что ведь дурацкая привычка, но мы были вместе – и вот это действительно было потрясающе.
– Завтра встречаемся за восхитительным субботним завтраком, а после него – у автобуса!
И любое здание, любая достопримечательность у нее были «восхитительные», «своего рода» «самые изумительные на свете!», «потрясающие и необыкновенные».
Она была щедрая.
Я и по сей день прекрасно помню и эту девушку, и ее высказывания – потому что Марта записывала некоторые фразы, восхищенная тем, как она говорит, и ее неподдельной любовью к Сицилии, потому что эта девушка действительно обожала Сицилию и очень хотела, чтобы мы полюбили этот край так же сильно, как она. И после нашего возвращения Марта еще долго говорила ее фразами, забавно подражая ее интонации и голосу, – и я тоже невольно перенимал эту манеру.
– Вечером идем к Толстому, надо купить своего рода пиво.
Или вдруг ни с того ни сего, сидя перед телевизором, она могла спросить:
– Ты не мог бы восхитительно переключить восхитительным пультом на другой восхитительный канал?
Или во время рекламной паузы говорила:
– Ты можешь пойти на кухню и приготовить своего рода самый изумительный чай в мире и принести еще своего рода потрясающие орешки.
А я совершенно об этом забыл, надо же. А ведь мы так своего рода здорово и потрясающе развлекались…
Нельзя сказать, что ничего хорошего у нас не было.
А вот кончилось все погано.
Что случилось?
Джери трясет меня за плечо и показывает в окно, протягивая мне бинокль.
Да, класс: желтоклювые буревестники во всей красе. Их так много, явно где-то неподалеку гнездятся – они любят отвесные скалы, так что ничего удивительного. Самка несет только одно яйцо, птица небольшая, хотя размах крыльев составляет почти полтора метра. Я смотрю, как они кружат над поверхностью океана, то и дело ныряя, – они питаются моллюсками и рыбой, ну и, ра зумеется, пищевыми отходами жизнедеятельности человека. Танцуют на волнах и поблескивают в лучах солнца. Красавцы. Белые снизу, бронзовые сверху – и еще этот желтый клюв. Я отдаю Джери бинокль и делаю глубокий вдох. До чего же красив этот мир – при всем его несправедливом устройстве!
– Старик, ну ты чего? Я что, должен один делать всю работу? Ты сдурел или как? Они готовы завтра вечером с нами встретиться. Только надо будет чапать к ним пешком или взять такси. Сорок евро… впрочем, не так и дорого – чтобы ноги не топтать.
– Ну, можно и пешочком, – я хмыкаю.
Он возбужден – это заметно.
А я нет. Сам не понимаю, почему. Впрочем, на пару часиков можно и выйти прогуляться, съесть что-нибудь, выпить – и вернуться домой.
– Давай, – соглашаюсь я, злясь на самого себя за отсутствие энтузиазма в собственных словах. Ведь девушки действительно красивые и славные. Хотя я даже не могу сказать, славные ли, – я с ними не разговаривал, только Джери.
Солнце заходит, когда мы садимся на паром. Джери токует, я молчу, вокруг красота, я загадочно улыбаюсь, когда ко мне обращаются…
Я честно пытаюсь разбудить в себе энтузиазм по поводу завтрашнего свидания – но что-то не получается.
Я хотел сделать Марте приятный сюрприз. И что из этого вышло?
Одна постель на двоих с Джери…
А «тройничок» помнишь?
Джери, к счастью, целый вечер не вспоминал про то, что мы операторы. Мы поужинали в ресторане, выпили по паре пива, девушки хотели еще потанцевать, мы их сопровождали. По слуху нашли место, где играла музыка, и просто зашли на огонек. В баре было полно народу, англичан и немцев в основном. Трое мужичков, годящихся нам в отцы, на танцполе давали жару. Когда раздались первые аккорды Satisfaction, в пляс пустилась уже вся публика, а как же иначе. Девушки качали бедрами и встряхивали волосами, а мы с удовольствием на это взирали. Только я не понимал, зачем мы сюда приехали.
Девушки были не против – я ничего не хотел.
Джери то и дело тряс меня и только качал головой:
– Да ты вообще не готов к близости!
– К чему не готов твой друг? – Светленькая, кажется Анка, наклонилась к Джери.
– К… выпить не готов, – среагировал Джери мгновенно. – Он переел, я его уговариваю выпить.
– Большому кораблю – большое плавание, – Анка отлила в мой бокал немного своего коктейля.
Ненавижу такое. Теперь я точно не буду это пить – после какой-то чужой бабы! Но нельзя же взять и просто вылить это у нее на глазах.
– Нет, спасибо, я возьму что-нибудь покрепче, – решаю я и выливаю ее пойло ей обратно.
Иду к бару и заказываю себе виски on the rocks.
Анка машет рукой подруге, садится, вспотевшая, счастливая.
– Ко мне один англичанин прицепился, там, на танцполе, – говорит Иолка и не сводит глаз с испуганного англичанина. – Но я вернулась к вам, мальчики.
– И что он тебе сказал?
– Я на него наткнулась случайно, он меня приобнял, я улыбнулась, приве-е-ет, типа, донт тач ми иф ю нот лав ми и все такое, чего, мол, ты меня тут лапаешь, а он: «I wish I wasn’t married».
– Я не знаю английского.
– Ну, типа «хочу на тебе жениться».
Я с трудом удерживаюсь от смеха и поражаюсь выдержке Джери – у него ни один мускул на лице не дрогнул.
– Он сказал: «Жаль, что я женат», – говорю я.
– Ну, это почти одно и то же, не так ли? – вмешивается Джери.
Я прощаю Джери за то, что в пылу своего умопомешательства и спермотоксикоза он заканчивает фразу выражением «не так ли?». Никому другому я бы этого не простил. Это выражение – просто инструмент для промывания мозгов, чтобы люди все время поддакивали: вы самые лучшие, не так ли? Вы увеличите количество продаж ложечек, трусов, пасты для протезов, не так ли? Вы сделаете это, не так ли?!
Вымогательство согласия. Ненавижу это «не так ли?». И журналисты тоже этим грешат частенько. Премьер встретился с президентом, не так ли? Он кого спрашивает – самого себя? Он что, не мог предварительно узнать?!!
– Вообще-то нет. Не совсем, – отвечаю я.
– Ой, ну ты цепляешься. Ты, Иолка, посмотри, какие ноги!
Я послушно поворачиваю голову вместе с Иолкой – времена нынче такие, что женщины обращают наше внимание на ноги других женщин.
– Ну и что? Плоская как доска. Ноги…
– …реально кривые, – заканчивает Джери, прежде чем я успеваю вставить слово.
– То есть ты все-таки посмотрел?!! – Иола реагирует быстро, и Джери приносит свои извинения.
– Прости меня. – Он поднимает бокал и допивает свое четвертое пиво.
Дело плохо.
– Мы идем на пляж? – Девочки срываются с мест. – Тут скучно.
– Конечно, время-то детское, – Джери вытаскивает телефон, времени уже больше двенадцати, мы встаем, я расплачиваюсь.
До нашего отеля больше двух часов – именно столько времени отделяет нас от нашей роскошной, удобной, великолепной двуспальной кровати. А перспектива бродить по пляжу в компании с пьяными девицами меня не слишком вдохновляет.
– А может, поехали к нам? – предлагает Анка.
– А где вы живете?
– Там, – она машет в сторону большого здания, которое выглядит довольно непрезентабельно, – наш отель по сравнению с ним являет собой просто образец роскоши.
– А мы живем у самого океана, – блеет Джери. – Пойдемте лучше к нам! Пошли гулять!
Девушки смеются, я пугаюсь.
Я психологически не готов провести ночь вчетвером в нашем номере отеля. Я не готов психологически вообще с кем-либо, кроме Джери, проводить ночь, хотя такой оборот речи тоже вызывает у меня в душе серьезный внутренний протест.
– Мы вас проводим, – заявляю я решительно, Джери виснет на Иолке.
Они не собираются сдаваться. Вторая берет меня под руку. О, черт. Мне хочется покончить со всем этим как можно скорее. По дороге нам попадаются открытые таверны, Джери останавливается и кричит:
– Лос мохитос всем! – к вящей радости девушек.
В очередной раз нам везет, ибо в одной из таверен мы встречаем русских приятелей. Через полчаса Джери поет с ними, обнявшись, – за Родину, за Сталина, на бой, на бой, на бой… Опять же к восторгу наших новых подруг.
Через час и три остановки он набирается так, что еле стоит на ногах, на мое счастье.
Провожаем девушек. Джери, правда, бормочет, что влюблен как никогда на свете – и где тут церковь? – ибо он желает немедленно жениться, но одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: нечего с него взять, кроме вот этого бормотания сегодня и жестокого похмелья завтра.
Девушки сердечно с нами прощаются, приглашают нас прийти на следующий вечер, устроить себе ночь развлечений, и исчезают в холле отеля. А я оглядываюсь в поисках такси.
Двадцать пять евро – и через пятнадцать минут я втаскиваю Джери в комнату. Он пытается меня обнимать и непослушными губами шепчет: «Иолуня, солнце ты мое!» – но я отпихиваю его на левую сторону постели и засыпаю.
Утро пропитано парами алкоголя.
Джери сидит на террасе и выпивает в холодильнике все, что можно пить. Каждая маленькая бутылочка стоит пять евро, а перед ним таких бутылочек стоит уже шесть, совершенно пустых.
– Ты… говори! – велит он. – У меня кино прервалось в том баре, где были танцы. Мне нельзя мешать…
– А ты не мешал, – возражаю я. – Ты там только пивко хлестал.
– Да я выпил с ними маленькую бутылочку еще раньше, когда ты пошел себе виски заказывать, – машет Джери рукой. – Мне нельзя мешать. Я трахался?
Мозг у меня работает на высоких оборотах.
– С обеими, – информирую я.
– Шутишь!
– Нет.
– Да ты дурака валяешь… – Джери не очень уверен в своей правоте, а я делаю каменное лицо.
– Уж если я говорю, что с обеими, – значит, с обеими. Они хотели «тройничок», по очереди, ты был первый, мы с тобой соревнование устроили, не помнишь?
– Соревнование?
– Ну. Кто быстрее выпьет мохито. Мохито помнишь?
– Господи Боже… что-то такое маячит… – Джери испуган, я доволен. – И что потом?
– А потом мы ушли с пляжа, потому что девочкам уже невмоготу было. Иолка тебя обнимала…
– Помню!
– Ну а потом… за Родину, за Сталина – помнишь?
Он роется в памяти изо всех сил.
– Что-то такое было… – Джери скрючивается в кресле: – Елки-палки… и я этого не помню!
– Да должен помнить, – я спокоен, голос у меня ровный. – Мы пошли в их отель, большой холл, помнишь?
– Ну что-то такое… да… с деревом посередке?
– С деревом посередке, – киваю я.
Джери откидывает голову и прикрывает глаза.
– А номер девушек помнишь? – пробую я дальше.
– Ни хрена…
– А выглядел ты так, будто твердо знаешь, что делаешь.
Джери смотрит на меня в упор, и во взгляде его читается нечто, что я не могу определить.
– А ты, пардон, там присутствовал, что ли?
– Ну, недолго. Вы когда разделись – выгнали меня к хренам собачьим в коридор. Неплохо, старик, совсем неплохо!
Джери срывается с кресла и исчезает в ванной. Я слышу шум воды – и переполняюсь злорадством. Теперь мне уже не жалко потраченных двадцати пяти евро – можно все деньги отдать за то, чтобы увидеть такого Джери.
Он выходит через пятнадцать минут с видом побитой собаки.
Мы идем завтракать, я ем, он смотрит на меня изучающе.
Макиавелли по сравнению со мной ребенок.
– А ты чего не… того?
– Да все устали сильно уже, и они сказали нам ехать домой. У тебя едва сил хватило на то, чтобы одеться, я вызвал такси – и мы поехали. Они сегодня нас тоже ждут, – добавляю я и смотрю на него как ни в чем не бывало.
Он молчит. Ковыряет вилкой омлет и молчит.
– Это страшно, – говорит он наконец.
– И без защиты, – киваю я.
– Это страшно, потому что я ничего не помню… Первый в жизни «тройничок» – а я не отдупляю вообще. Но ты же не обижаешься? – спохватывается он и выглядит по-настоящему смущенным.
– Ну просто ты был быстрее, соревнование есть соревнование, что уж там. – Я отхожу за кофе и там разражаюсь хохотом.
Возвращаюсь с двумя чашками кофе, Джери сидит, опустив голову. Мне на какое-то мгновение хочется сказать ему правду, но я это желание душу в зародыше.
Он это заслужил. Так что я придержу пока информацию.
– Но ведь мы сегодня не пойдем? Потому что, знаешь… – говорит он тихо. – Ну как-то оно… не хотелось бы еще сильнее себя скомпрометировать.
– Если не хочешь – не пойдем, – я хлопаю его по плечу. – Мы все равно же с ними встретимся в аэропорту – мы же одним рейсом домой летим.
– О, черт, – шепчет Джери. – О, черт. Мне нужно выйти, – и он уходит, оставив недопитый кофе.
Я только вспомню еще за обедом о том, что у него не было с собой презервативов, а вечером все-таки скажу ему правду. Но не раньше.
У меня впереди просто фантастический день!
А эта идея с поездкой была не так уж и плоха, оказывается…
Мы летим, они летят…
Джери со мной не разговаривает.
Он смертельно обижен, но я не обращаю на это никакого внимания – пройдет. Так и нужно поступать с нарушителями конвенции. Он демонстративно сам расплачивается за весь мини-бар в комнате и отдает мне двенадцать евро за такси, и все это абсолютно молча.
Мы пакуем вещи и едем в аэропорт. В автобусе мы машем нашим подружкам, которые сидят слева в конце автобуса, и садимся спереди справа, мило улыбаясь. В аэропорту они сразу подходят к нам, Джери весь на нервах.
– А мы вас ждали, – говорят девушки. – До семи часов.
– Значит, мы разминулись, – я развожу руками. – Мы только в восемь приехали.
– Жалко, – смеются они.
– И мы просто не знали, где вас искать, – вру я дальше, хотя это и хамство.
– Надо было обменяться телефонами, – кивают они. – Да ладно, ничего страшного.
– Нам страшно неловко, – отзывается Джери и вообще на меня не смотрит.
– Берите места в самолете рядом с нами, повеселимся, – предлагает Анка.
И этот дурень, мой дружок, снова к ним приклеивается. Мы берем места сразу за ними – это же четыре часа полета придется улыбаться и болтать!
Как по мне – эти девицы слишком агрессивны.
Взлетаем – я это больше всего люблю. Вопреки всем законам физики, что бы там ни придумывали специалисты, сотни тонн металла взмывают в воздух! Я всегда наслаждаюсь этим моментом, прикрываю глаза и каждым нервом ощущаю это начало взлета, ускорение, дрожь, стук колес о покрытие взлетной полосы, рев пропеллеров становится все сильнее и наконец – покой и плавный полет…
Колеса отрываются от земли – и ты уже можешь спокойно двигаться, вставать, можно пройти вперед, к кабине пилота, или из окна смотреть на облака внизу, иногда самолет вздрогнет слегка, если попадает в зону турбулентности, но главное – ты летишь!
Для меня это одно из самых больших удовольствий, которые только можно вообразить. Марта при взлете и посадке всегда искала мою руку, ладошка у нее была влажная – она боялась. А я наслаждался каждой минутой – ведь это единственная возможность в жизни человека почувствовать себя птицей. И когда я думаю, что они могут испытывать это каждый день, – жалею, что не родился птицей.
Я понимаю восхищение своего отца «Спитфайрами». Я вот обожаю летать. Мне бы надо было стать летчиком.
Когда у меня выдается неудачный день – я смотрю в интернете «Посадку на Гудзон» или «Полет капитана Вороны над Окенче». Сказка. Им обоим удалось совершить чудо, настоящее чудо. Посадить эту кучу железа так изящно, так стильно, не утратить хладнокровия, не сдаваться до самого конца, принять верное решение!
Перебивает все, однако, «Миссия „Аполлон13”». На пятьдесят третьем часу полета от космической станции пришел сигнал, от которого замер весь мир: «Хьюстон, у нас проблема!»
Три астронавта оказались пленниками космоса. Мир затаил дыхание. Был очень большой риск, что они так и будут кружить на орбите в этом куске железа в компании космического мусора, который никогда не попадет на нашу планету.
Говорят, что полет на Луну – это великий шаг вперед для человечества. А я считаю, что самый великий шаг – это то, что трое мужчин при такой аварии, когда отказало все оборудование, все-таки смогли вернуться. Потому что это было кому-то очень нужно, чертовски нужно! И они это знали – все время знали. Кому-то было очень нужно вернуть их домой, на землю и на Землю.
– Выпьешь?
Между креслами появляется голова Иолки и горлышко бутылки, литровый «Джонни Уокер» из дьюти-фри.
Я отрицательно качаю головой – ведь сейчас полдень, и потом я вовсе не хочу глушить себя во время полета.
– А ты? Джери?
Джери взглядывает на меня и тоже отказывается.
– Ой-ой, ну нет так нет!
Голова исчезает. Они что-то там друг другу рассказывают, смеются, как будто одни в самолете. Джери со мной упорно не разговаривает. Я упираюсь лбом в окошко.
– Мы летим на высоте девять тысяч двести метров, температура за бортом минус пятьдесят один градус по Цельсию, – сообщает нам пилот.
Забавно – мы летим ниже, чем летает ястреб. Он может залетать на высоту одиннадцати километров. Красивая птица: клюв и ноги у него серо-голубые, живет он до сорока лет, подругу выбирает себе на всю жизнь и хранит ей верность до самой смерти. А по размерам он даже больше нашего орла – размах крыльев достигает трех метров. Разумеется, он под охраной, в 2011 году одного видели в Польше, в Домбровице, но он прилетел вроде из Болгарии. Где же им найти себе место – мы ведь все заполонили? Даже тут, на высоте.
– Выпейте, весело же, – наши подруги стоят на коленях на своих креслах, перегнувшись к нам. Стаканы, в которых до этого раздавали воду и соки, наполнены до половины виски.
– Мне потом машину вести, – говорю я.
– Джери, ну ты выпей!
– И мне тоже, – отвечает Джери, хотя мы оба знаем, что это вранье. И я вру, и он врет.
– Фу, какие вы скучные, – надувают они губки.
– Пожалуйста, сядьте на свои места, – к нам подходит стюардесса.
– А мы и так на своих местах, – заявляет Анка.
– Сядьте, пожалуйста, в кресло, горит табло «пристегните ремни», мы входим в зону турбулентности.
– Как хочу – так и сижу, – отрезает Анка, и обе головы исчезают.
Стыдно, потому что стюардесса окидывает нас неприязненным взглядом, хотя мы как раз сидим на своих местах и даже ремни у нас пристегнуты как нужно.
– А на родине ты обретешь дар речи? – обращаюсь я к Джери.
Молчит.
Ну и ладно.
Девушки впереди начинают громко болтать: о каком-то парне, о какой-то девушке, которая перешла кому-то из них дорогу… и кажется, не думают о том, что их слышит полсамолета.
Когда бабы начинают трещать – они перестают сами себя слышать.
Я закрываю глаза.
Марта всегда болтала в самолете – вспоминала о том, что ее восхитило или поразило, пихала меня в плечо: «А помнишь, как она смешно сказала… а ты видел, как он…».
Я любил, когда она болтала.
Мой ястреб
Я сижу в кухне, Марта в комнате, к ней приехала подруга с работы. Я слышу голос Марты, взволнованный, полный энтузиазма:
– Потому что, понимаешь, самец ведь всегда старается произвести хорошее впечатление, правда? Ну вот он и пыжится. И ты даже не представляешь, какие невероятные возможности есть у этого создания! Какие чудеса они могут творить! Посмотришь – ничего особенного, нечто среднее, серенькое. Но как только он почует что-то интересное – матерь божья! Голова кверху, в лучах солнца сверкает словно платина в золоте, оперение разноцветное растопырит, каждое перышко переливается и сияет так, что ты глаз оторвать не можешь. Из обычной серости, нормальности, можно сказать, будничности – и вдруг получается нечто поразительное, удивительное, невероятное!
– Я знаю, – говорит подруга.
– А я вот первый раз в жизни такое видела. Вдруг он превратился просто в принца из сказки, в мгновение ока изменился, я бы в жизни не поверила, если бы не увидела собственными глазами. А все только для того, чтобы очаровать самочку. Убедить ее, что он партия лучше, чем другой. Да какой там другой – и третий, и десятый! Что он лучшая партия на свете вообще!
– А я откуда это могу знать? – спрашивает подруга с пониманием.
– Каждый из них демонстрирует, что он и есть лучшая партия, каждый! Знаешь, я думаю, что они все в это по-настоящему верят. И целыми днями занимаются тем, что доказывают это друг другу, летая с одного цветка на другой, выпивая нектар, притворяясь, что работают, – но на самом деле все время думают о сексе. И если что-то такое в воздухе почувствуют – что где-то какая-то красотка появилась – то все: они уже голодны, они уже горят желанием, они уже не могут ни о чем другом думать, а только начинают выступать, как в цирке.
Читать бесплатно другие книги:
