Хьюстон, у нас проблема Грохоля Катажина

А пилот летит с нами?

Я вернулся, может быть, и не отдохнувший, но загоревший.

И тут же окунулся в неприятную реальность.

Во-первых – мать.

Я приехал к ней на следующее после прилета утро, с вином, а как же, купленным на Лансароте, и застал у нее пана профессора.

Матушка обиделась: я ее должен был предупредить, она меня не ждала, она не подготовилась.

Я понятия не имел, что она имела в виду, но мне не понравилась эта отповедь вместо радости и благодарности.

Да, я действительно не позвонил, ну так я просто был на Жолибоже, где учил одну мадам, что батарейки в пульте следует менять хотя бы раз в пару лет – а иначе пульт работать не будет. Пятьдесят злотых. А наука – бесплатно.

Во-вторых, я получил сразу после прилета сообщение Ярека, чтобы я с ним как можно скорее связался. Я и связался. И получил от него втык. За то, что, дескать, ему из-за меня прилетело, у него проблемы. Что люди из Опача, ну то есть тот муж актрисы, меня вызванивают – чтобы я немедленно с ними связался. То есть тот человек, который им антенну чинил. Получился скандал, Ярек меня прикрывает, но он ни сном ни духом о том, что случилось, и я должен быть ему благодарен, он уж не знает, чего я там натворил, потому что он туда даже поехал, но они хотят видеть меня и только меня, хозяин был очень расстроен, а он, Ярек, не готов за меня свою задницу подставлять, чтобы это было последний раз, кабель от антенны перерезали чем-то острым, так дела не делаются, он должен был чинить и что я себе думаю, собственно. Я пытался ему сказать, что когда я уезжал оттуда – с антенной все было в порядке, телевизоры все исправно работали и муж актрисы все самолично проверил и остался доволен, но Ярек был вне себя от злости и заявил, что так делать нельзя, а если бы я видел, как был расстроен этот мужик, то у меня совесть бы проснулась и я бы другое запел, потому что мужик все время требовал мой номер телефона.

У Алины была куча работы, потому что какой-то сериал, который вроде бы отклонили два месяца назад, вдруг приняли в производство и первую серию требовалось снять до сентября, а времени мало, но, разумеется, она хотела бы со мной увидеться по очень важному делу.

Бартек с Аськой пригласили меня на празднование пятой годовщины их свадьбы, и это страшная головная боль, потому что я понятия не имел, что им дарить, а к тому же действительно зашивался на работе.

Я позвонил Маврикию, который тоже должен был прийти к ним в субботу, но Маврикий сказал, что у него уже есть бутылка в виде сиськи и что они будут оба прыгать от восторга при виде ее.

И где он только такую бутылку надыбал?

Потом он позвонил и сказал, что едет на следующей неделе к себе в сторожку и если я хочу, то могу поехать с ним, только надо решать быстрее, потому что он один там сидеть не собирается и если я не поеду, то он кого-нибудь другого возьмет. Предложение было крайне заманчивое, потому что о таком только мечтать можно.

Никаких девушек.

Невероятный лес.

Инга сделала из меня своего лучшего друга и сообщила, что придет послезавтра, потому что соскучилась и хочет знать, как там было на Канарах.

Девчонка-соседка прибежала сразу после моего приезда – и началось: а где я был, а я же обещал ее сфотографировать, а когда я собираюсь выполнять свое обещание. Я ей сказал, что как только у меня будет немного свободного времени, но на самом деле это означает, разумеется, что никогда.

Человек что-нибудь ляпнет из хороших побуждений – а к нему тут же пристают как репей.

Следующие четыре дня я возвращался домой и падал без сил. Только взглядывал на окно Кошмарины, ее редко дома не бывает, но сейчас форточка закрыта, значит, ее нет, у нее всегда, даже когда на улице минус тридцать, нараспашку окошко в кухне, а квартира у нее такая же, как у меня.

При виде закрытого окна я вздыхаю с облегчением – значит, я могу позволить себе включить музыку погромче, а я как раз купил отличные колонки, ведь жизнью надо наслаждаться в полной мере, а не чуть-чуть.

Отвез матери очередную порцию стирки, предварительно спросив позволения, и она еще обиделась, что я так трактую ее слова, что я только на минутку забежал и даже не присел, а она рассчитывала, что я проведу с ней хоть немножко времени, и что она спланировала бы свой день по-другому, если бы знала, что я заеду и сразу уеду, как будто у меня зад горит.

Не угодить ей, как ни старайся. Хоть из кожи вон лезь.

Я изо всех сил пытался как-то освободить себе следующий вторник, потому что у меня четыре заказа: когда их сделаю, могу найти себе замену, а это мои старые клиенты, их я должен обслужить сам.

Инга рассматривает мой альбом с птицами. Я печатаю фотографии птиц, потому что в компьютере их как бы не существует. У меня шесть полных альбомов, которыми я горжусь как дурак. Время от времени она ойкает от восторга, а я притворяюсь, что не слышу этого. Хотя мне очень приятно.

– Ты снова едешь в отпуск? С чего это?

– А просто. Я заслужил.

– Но ты же только что был на Канарах. Ой, какие маленькие птички! К ним, наверно, нельзя близко подходить, а то они же бросят гнездо.

– Они бросают гнездо тогда, – говорю я, – когда чувствуют, что человек его трогал своими лапами. А я это снимал издалека, зумом. Я еду, потому что на Канарах очень устал. А это будет долгий уик-энд, там праздники, поэтому мы с Маврикием едем наблюдать за птицами.

– Я не понимаю. Когда же вы работаете, если у вас выходные начинаются в среду? – она поднимает глаза от моих фотографий, которые вообще-то куда важнее, чем какой-то глупый разговор о праздниках и выходных.

– В четверг праздник, пятницу мы возьмем за свой счет, суббота-воскресенье выходные, понедельник тоже за свой счет, во вторник меня заменит коллега – так что я легко могу на неделю ехать.

– У вас случится кризис.

– Какой кризис? Кризис во всем мире был. Кризис был в Греции! И он никак не связан с моими выходными. И потом – у меня нет начальства, я работаю, когда хочу.

– А хочешь ты не часто. И потом нечего жаловаться.

– А я потом и не жалуюсь.

– Ты жалуешься, Иер. Поляки все время жалуются. Привет, как дела? Ужасно. Какая погода? Плохо – жарко! Плохо – холодно! Плохо – нет дождя! Плохо – есть дождь! Плохо – «Висла» выиграла! Плохо – «Висла» проиграла! Все плохо! И будет еще хуже! Все просто ужасно! Дорога плохая, потому что ее надо чинить. Дорога плохая, потому что ее починили. А если у вас все уезжают на неделю просто так – то кто работает?!!

Какая «Висла»? При чем тут вообще «Висла», если я живу в Варшаве? «Легия» должна выигрывать!

Да что это вообще за разговор? Я еду с Маврикием на неделю и должен перед Ингой оправдываться? Она что, взяла на себя роль моей матушки?

Матушка, кстати, тоже не в восторге от того, что я снова уезжаю. Но кто ей мешает тоже куда-нибудь съездить?

– Ну, так кто работает?

– Не я. Должен же я получать удовольствие от жизни.

Инга разлеглась на диване, чувствует себя как у себя дома, повытягивала альбомы, сделала себе чай в моей чашке – и очень довольна собой.

– Удовольствие и удовольствие. Все время удовольствие. Удивительная страна. У нас если ты не работаешь – то ничего и не имеешь. У нас не бывает выходных на неделю. Нет времени на такие длинные выходные. А у вас сплошные праздники. Праздники и праздники. И люди не хотят налоги платить. А у нас платить налоги принято и считается нормальным. И даже хорошо – потому что если платишь большие налоги, значит, хорошо зарабатываешь.

У меня нет желания разговаривать о различиях между Канадой и моей отчизной. Потому что ей ведь не объяснишь, что это две разные планеты. Она сама поймет в конце концов, когда поживет здесь достаточно долго. Поэтому я просто молчу в ответ.

– А это?

– Это самая большая летающая птица – немой лебедь.

– Это, наверно, в Европе. Потому что кондор больше.

– Нет, он не больше.

– Тогда почему я знаю, что он больше?

Потому что ты, баба, ошибаешься.

Она знает, что кондор большой, – и от этого ее знания он сразу же становится больше лебедя! Я не знаю, откуда у нее такая информация. Может, в Канаде так учат.

– Cygnus olor, или немой лебедь, – это самая большая и тяжелая птица, способная летать. Он всегда взлетает под ветер и должен сделать разбег несколько метров, чаще всего по поверхности воды. У него двадцать пять тысяч перьев, а в длину он достигает одного метра семидесяти сантиметров.

Она смотрит на меня. Женщину легко заинтересовать птицами.

– Как я? Серьезно?!!

– Размах крыльев до двух метров тридцати сантиметров. Это же каждый ребенок знает.

– То есть больше, чем эта кровать?

– Эта кровать и еще вот столько, – я показываю, а Инга смотрит на меня так, как будто я рассказываю ей про девятое чудо света. Впрочем, что с того – она все равно лесбиянка. – Иногда он повизгивает и жалостно стонет, – добавляю я.

– Немой – это потому что не говорит?

– Удивительно, но ты права. Он почти все время молчит – в отличие от тебя.

Инга замахивается и хочет меня схватить за волосы, но я ловко уворачиваюсь.

– А кондор, или Vultur gryphus, в длину достигает ста тридцати сантиметров, размах крыльев у него три метра и десять сантиметров, а весит он до пятнадцати килограммов.

– Тогда почему же кондор…

Когда-то и я был этим удивлен, но теперь-то я знаю.

– Потому что у кондора лучше пиар. Ну и потом, он агрессор, хищник. Какая-нибудь картинка, на которой огромный кондор уносит мальчика, – и люди уже думают как ты.

Я сажусь рядом с ней и тоже смотрю снимки – давно их не смотрел.

У меня их целая серия, я снимал их очень увлеченно, они такие красивые и благородные… и верные. Они выбирают друг друга раз – и на всю жизнь. Вот как на этом снимке, где они прижались друг к другу.

Мы с Мартой сидели в кустах три часа, руки у нас одеревенели от держания биноклей у глаз, а мы не могли глаз отвести от самого красивого зрелища, которое только есть на земле, – от птиц. Два фото сделала тогда Марта – как они срываются с места и бегут по волнам, ей удалось ухватить момент, когда они вытянули шеи, чтобы тяжело оторваться от поверхности и взмыть ввысь.

Мне хочется эти фото вынуть из альбома и выкинуть, но при любопытной Инге делать этого не стоит. И потом – птицы-то в чем виноваты?

А Марта… Марта, как выяснилось, интересовалась совсем другим.

– Ты, Иер, когда говоришь слово «птица» – у тебя даже голос совсем другой становится.

Да, я люблю птиц – может быть, из-за того моего дрозда.

– И когда ты говоришь о Марте – у тебя тоже иногда такой голос.

– Марты больше нет. Она умерла. Понимаешь?! Умерла! Для меня она умерла! Сколько же можно говорить!

– Ты злишься, когда о ней заходит речь. Это проблема. Я хочу знать, что она сделала.

С женщинами так всегда.

Ты чувствуешь себя в полной безопасности, расслабляешься, даже не рассчитываешь ни на что – и глазом моргнуть не успеешь, а женщина уже ковыряется скальпелем в твоем сердце. И добирается до самой серединки, до самого сокровенного. Вытягивает из тебя внутренности, положит перед собой – и ткнет прямо туда, где особенно болит и кровоточит. А потом удивляется, что ты уже не дышишь.

– Когда-нибудь я тебе расскажу, – говорю я, чтобы отвязаться.

– Promise?

– Promise.

Конечно, я не собираюсь выполнять это обещание. Но она принимает его за чистую монету и прижимается ко мне. Как к подружке. Только вот мое тело не хочет мириться с обстоятельствами и реагирует совсем не так, как положено телу подружки. И я не в силах ей это объяснить. А она еще радостно подпрыгивает, и Серая Кошмарина снова начинает колотить своей щеткой мне в пол.

Я неудачник. Что за жизнь…

Короткие штанишки

Годовщина Бартека и Аськи получилась очень забавная. Мы сидели вокруг стола, Аська толкала цветистые речи, а мы обжирались. Я в конце концов купил «Мой первый альбом» для ребенка – и они были просто на седьмом небе. Бутылка, которую принес Маврикий, тоже произвела фурор. Она, конечно, не была, к сожалению, в форме сиськи, но оказалось, что она сконструирована таким образом, чтобы ребенок мог пить из нее и думать, что это грудь, потому что сосать из нее тяжело.

Бартек слегка напился, правда, не сильно, потому что он ведь, как известно, будущий отец, и разговаривал с малышом, а мы смеялись до упаду.

Он приложил ухо к животу Аськи, чуть прижался, уже, кстати, видно, что там что-то есть, и говорит:

– Нет. Нет, милый, нет и нет.

И смотрит на нас.

– Ага. Я понимаю, но мне кажется, это невозможно.

И мы смотрим на него.

– Зося, сделай это ручками. У тебя уже есть ручки. Пальчиками. – Он стучит в живот: – Не обижайся, ну правда, но я даже не хочу просить ее об этом. Ну ладно, ладно, только не плачь. Сейчас я ей скажу.

– Что там Зося хочет? – спрашивает на полном серьезе Аська.

– Зося, наша мама беременная и ее нельзя нервировать. Беременность – это значит, что у нее внутри сидишь ты. Нет, милая, нет, не мама у тебя внутри, а ты у мамы. А раз мамуля беременная, то ей может быть это тяжело.

– Что мне может быть тяжело? – Аська, в отличие от нас, вообще ничему не удивляется.

– А чего ты сама не скажешь мамуле?

Мы смотрим на все это словно загипнотизированные.

– Зося просит, чтобы ты проглотила расческу, – она хочет расчесаться. Но я вот ей пытаюсь объяснить, что это невозможно, ты же сама слышала.

– А ты ей скажи, пусть она себя погладит по головке, тогда все само причешется, потому что ее волосики еще не нуждаются в расческе. И еще – что она симпатичная девчушка.

– Ты симпатичная и сладкая папина девочка, – повторяет Бартек в живот Аськи. – Причешись пальчиками, я же тебе говорил.

– И что она ответила? – спрашивает Аська.

– Что она так и сделает.

Для нас это был цирк, но Бартек был совершенно серьезен!

– Зося меня зовет! – закричал он вдруг и снова нырнул на живот Аськи.

– Ну, и что там? – спрашивала Аська.

И из-под стола доносилось:

– Нет, милая, нет. Потому что это просто невозможно. Твой желудок еще не готов это выдержать.

– Что Зося хочет?

– Клубнички ей захотелось.

– Откуда же я ей клубнику в июне возьму? И спроси, с чего вдруг клубничка, это же для деток постарше.

– Клубничка – это для деток постарше, – говорит под столом приглушенным голосом Бартек. – А ты еще маленькая. А-а-а-а-а! – кричит он радостно. – Подожди минуточку, я маме скажу!

Он вылезает из-под стола и важно произносит:

– Она не хочет ее есть. Она знает, что она еще маленькая. Она ее просто в пальчиках хотела помять…

И так – целый вечер с маленькими перерывами.

Смеху было немерено, хотя мы не очень долго сидели, понятно же, что все беременные.

– Хорошо, что там не мальчик, а то у него могли бы быть неприятности, – вырывается у меня, и они с меня не слезают, пока не выясняют, что я имел в виду. Неужели им надо объяснять, что у мальчиков бывает фимоз?

– Ну, ты же вот мальчик – и ничего, выжил, – смеется Аська. – Ну, а теперь давай рассказывай, что тебе твои ужасные родители сделали плохого, чтобы мы могли этого избежать.

Хьюстон, у нас проблема!

Может, рассказать им, как они вымачивали моего «птенца» в марганцовке, потому что думали, что это помогает от фимоза?

– У меня… был фимоз, – говорю я.

– Мне мама оборачивала петушка бумажкой и аптечной резинкой перетягивала, – мрачно говорит Маврикий. – И я так ходил до вечера. Надо ее, кстати, спросить на досуге, зачем она это делала.

– Дети не растут, если спят при свете, – вдруг заявляет Аська. – А сколько мы еще всего не знаем. Как же их воспитывать, чтобы не навредить? А если она будет бояться темноты?

– При каком свете дети не растут, ты чего, спятила?

– Гормон роста требует темноты. Я недавно прочитала. Серьезно! Те дети, кому на ночь не выключают ночник, низкого роста.

Смешно, когда люди взрослеют – они начинают относиться к свету по-другому.

Мы распрощались в десять.

А перед этим мы с Маврикием оба попрощались с Зосей.

– Только вы говорите с ней ласково, она еще маленькая, – напутствовал нас на полном серьезе Бартек.

Я положил ладонь на живот Аськи и почувствовал деликатный толчок. И подпрыгнул как ужаленный.

– Ну, видишь?! Она тебя толкнула – это на счастье! – Аська улыбнулась, и я заметил, что что-то в ней изменилось. И я имею в виду вовсе не пару килограммов, которые она набрала, – от нее и правда шел какой-то свет. – Мы приглашали и Марту тоже. Но она спросила, будешь ли ты, и вежливо отказалась. Как жаль, что вы не можете бывать вместе у своих друзей, просто как старые знакомые хотя бы. Я ее очень любила.

Я возвращался домой пешком. Вечер был прекрасный, уже пару дней в Варшаве было теплей, чем на Канарах, ночью это было невыносимо, а вот вечером – просто роскошно.

Я вернулся один в свою пустую квартиру – и как-то мне стало не по себе. Люди живут вместе, вместе радуются зиготе, разговаривают друг с другом, понимают друг друга с полуслова, вместе смеются, вместе спят, вместе встают, вместе принимают гостей и вместе радуются глупому альбому, который им подарили.

И только я один. Как прокаженный.

Ну и я был слишком размягчен после этой годовщины Бартека и Аськи и поэтому позволил Инге подобраться так близко.

– Это не делает никакого смысла, – заявила она и положила ноги на столик.

Она вообще приходит ко мне, когда захочет, но я не чувствую от этого неловкости, продолжаю делать свои дела, а она трещит себе.

В этот раз я подключал колонки – поменял большие на средние, потому что они, как выяснилось, лучше передают оттенки звучания, и паял провода. Занимался я этим с трех часов дня, бардак в доме был неимоверный, потому что мне же надо было отодвинуть шкаф, чтобы иметь доступ, и инструменты все лежали на полу, не буду же я каждый раз их заново раскладывать. Паяльник, кстати, довольно сильно нагревается.

– В этом нет никакого смысла, – поправил я ее.

– Это не делает смысла. По крайней мере пока точно не узнаешь. А ты не знаешь точно, было – не было…

– Нет смысла об этом говорить, потому что все кончилось, ты понимаешь?

Я не думал, что когда-нибудь расскажу ей о том, что увидел пару месяцев назад в своей электронной почте. А она все пытается вытянуть из меня подробности.

– Это страшно. Но я понимаю.

– Потому что я тебе уже все сказал.

– Нет. Мне кто-то другой сказал.

– Я тебе сказал! – я нервничал, потому что работа у меня тонкая, припаивается плохо, а тут еще всякие будут меня доставать.

– Ты мне сказал, что у нее в руке был чей-то пенис. А я слышала, что они занимались любовью, то есть сексом.

– Ну так можно сообразить, что когда твоя девушка, улыбаясь, позирует с чужим… в ладонях, то уж никак не потому, что она покупки делает.

– Это не делает смысла. Вообще, я же тебе говорю. На этой фотографии не она – он занимался сексом с другой.

– Да черт возьми, ты-то откуда знаешь?!! Что ты вообще об этом можешь знать?!! – я так злился на нее, как будто она на самом деле не была женщиной.

Она сняла ноги со столика, встала и подошла ко мне. Наклонилась, опираясь своими роскошными сиськами о мои плечи.

– Ты заканчиваешь играться?

– Это не игра, – буркнул я.

– Для тебя это fun. А если нет – то почему ты не покупаешь готовые?

Этот разговор о Марте и том злополучном снимке, из-за которого разрушилась такая необыкновенная, как я думал, любовь, вывел меня из себя. А кроме того – ведь у меня на плечах лежали потрясающие сиськи, но я знал, что ничего из этого не получится, и должен был объяснить это своей нижней части тела, которая жила своей жизнью и слушать мои доводы не желала. И мне было неловко.

– Ты все придумываешь, Иеремиаш, потому что тебе плохо. А ты скажи мне правду – и тебе станет медленней.

– «Медленней» – это антоним слова «быстрее».

– Но ведь «freedom» – это «медленно»?

– Нет, «freedom» – это «свобода». Почувствовать себя свободным. Пусть и постепенно. Пусть не сразу, пусть не так быстро, как ты думаешь, – но я почувствую себя свободным.