Эпоха лишних смыслов Гардт Александра
– В общем, я приехала к Арлиновой. Захожу в палату – а там он. Борис. Выглядит на двадцать пять. Но вполне реальный такой, не призрак.
– Ты по фотографии узнала? – Гера сел на диван и поманил меня к себе.
Я кивнула и устроилась рядом с ним.
– Еще один раз он подходил ко мне в книжном. Тут, в настоящем магазине. И дважды я видела его в прорывах. А снимок нечеткий, пол-лица не видно, фокус на Арлиновой. И все мы знаем, что Борис заперт в книге.
Гера задумчиво пощелкал телефоном.
– Он это, он, – вдруг подал голос Макс. – Я не думал, что Роза ошиблась, но все-таки хотел убедиться сам. Убедился.
– Очень надо, – проворчал Гера в ответ. – Если кто не понял, я опять гуглю, зубры вы мои, не умеющие пользоваться Интернетом.
– Что, правда не думал? – тихо поинтересовалась я.
– Правда, – мрачно отозвался Макс. – Два месяца рядом отучили в тебе сомневаться.
Я фыркнула и пожала плечами:
– Я сама-то решила, что у меня не все дома, что уж о тебе говорить.
– Ага, – сказал Гера телефону.
Я толкнула его в плечо.
– Да пока вы пикируетесь, решил поискать, как Арлинов из закрытого мира вышел.
– И?
– Пишут, что автор его книжки лет десять назад начал писать продолжение. Умер, так и не закончив, черновики, мол, до сих пор лежат у дочери.
Я уперлась взглядом в пол.
– Все сходится, – сказал Макс за меня.
– Нет, пожалуйста, для идиотов – еще раз.
– Да все проще простого, Гер.
Мои конденсаторы показывали такую комбинацию нолей и единиц, что начал закипать процессор и вместе с ним – пламенный мотор. За Бориса переживалось сильнее с каждой секундой, и я постаралась угомонить раскричавшиеся нервы. Конец ведь близился, значит, и счастливое будущее тоже.
– Он вспомнил, кто такой. Не знаю точно, когда, до продолжения или после, но вспомнил. И осознал. А осознав, стал искать выход. И мстить. Отсюда наши проблемы.
Гера провел рукой по волосам:
– Чем встреча закончилась-то?
– Ничем особенным. Мстил он Арлиновой, теперь вроде как добился своего и не знает, что делать. По крайней мере, с пятницы у нас прорывов не было? Не было.
– Я предлагаю организовать прорыв ему, – жестко заявил Макс. – Поедем к дочери за черновиками и закроем его там уже навсегда.
Я вздрогнула и загнанно уставилась на Макса.
– Как же, ищи дурака, – спокойно ответил Гера. – Думаешь, он вообще в свою книжку заходит?
– Думаю, да, – сделал большие глаза Макс. – А то ведь я сейчас ее открою, и из нее буквы посыплются, верно?
Гера досадливо покачал головой, но Макс уже старательно тряс книгой над раковиной. По правде говоря, я не удивилась бы и груде знаков препинания, но из книги только чек вылетел.
– Теперь прекрати балаган и прочитай мне кусок из середины.
– А пожалуйста! – рыкнул Макс и открыл книжку. – «Борис еще не знал, какая тайна кроется за этим поворотом, но все-таки смело шел вперед». Еще?
Я только и могла, что с раскрытым ртом наблюдать за перепалкой двух прекрасных писателей и по совместительству моих друзей. Гера то ли за меня впрягся, то ли сам обалдел от вечно мрачного Макса.
– Ничего не доказывает, – бросил он небрежно. – Это закрытый пласт информации. Думаешь, Оливия Броун и Макс Коппер куда-то подевались из дилогии после вашего ухода? Как бы не так.
– Хорошо, предложи свою версию.
– Да понятия не имею. В больнице искать не имеет смысла, снова он туда не сунется.
– Так почему не закрыть к чертовой матери вторую часть?
– Потому что! – внезапно для самой себя рявкнула я. – Потому что не надо. Он ничего больше не сделает.
– Конечно, – кивнул Макс с чересчур серьезным выражением лица. – Только впустит в мир каких-нибудь сверхъестественных чудищ, и все.
– Сам ты чудище. Сверхъестественное, – выплюнула я.
– А ты у нас человеколюб. Вдруг. Заделалась.
– Заткнитесь оба, – спокойно сказал Гера. – Есть одна мысль.
Глава 40
Я стою посреди пустого мира и смотрю, как мимо меня летит снег и бежит перекати-поле. Герина идея оказалась не так хороша, как представлялось вначале. Вот тебе черновики, вот краткий пересказ, вместе разберем чересчур аккуратный для того, чтобы быть удобочитаемым, почерк; закрой Бориса к чертовой матери в его же мире. И никто даже не подумал послушать меня. Вали, Оливинская, работай, а мы тут постоим, подождем.
– Арлинов! – ору я во всю глотку.
Полупрозрачный, нежный, ненастоящий мир содрогается. Я мелко дрожу вместе с ним. Не справляемся, проигрываем, теряем секунду за секундой. Я вспоминаю злое выражение на лице Макса и решаю, что пора выходить. Здесь нечего ловить, Борис не дурак, как почему-то думают мои замечательные друзья. Друзья. Слово отдает жаром даже в голове: с некоторыми из них совсем не хочется не то что дружить – продолжать тяжкое существование в рамках одной вселенной.
– Борис! – повторяю попытку я. – Надо поговорить!
Пустое. Перекати-поле бежит в обратную сторону, а линии горизонта просто нет. Вокруг меня – сплошное белое марево без начала и конца. Судя по всему, Борис постарался на славу: деконструировал родной мир. Удивительно, что я в него еще зайти смогла.
Я хочу позвать Макса. Не вспоминая о наших отношениях, просто позвать – и вывалиться с ним наружу. У Геры действительно нашелся отличный план, проблема в том, что он провалился с оглушительным треском.
«Ты, главное, думай, что мы тебя послали на деконструкцию. А то он обо всем догадается».
И – невероятный провал. Пустой, ровный мир. Заготовка, нетронутый лист бумаги. Я щурю глаза в надежде разглядеть Макса. Ведь наш новоявленный стратегический гений велел ему прикрывать меня, ломать мир, пока я отвлекаю внимание Бориса переговорами. Две точки входа, я сразу вызываю огонь на себя, но: «Господи, Оливин, да у чувака от тебя глаза на полвосьмого, он не тронет, вешай лапшу ему на уши о переговорах и мирном урегулировании». И Макс. Молча кивает. Подтверждает.
Замечательный план, только какой псих вернется в свою уязвимую реальность, которая изначально ему и не принадлежала?
Пора выходить. Я напрягаюсь и визуализирую прорыв, потому что деконструировать просто-напросто нечего. Воздух мерцает и колеблется, как будто валяет дурака. Выхода не появляется. Я морщусь и понимаю, что мне надо домой. Очень простая мысль, основная в таких случаях. Дыхание стопорится; передо мной по линиям рисуется дверь, сотканная из чистого эфира. Белая дверь, осязаемая, обретающая плотность с каждым мгновением. Не то чтобы выход из придуманного мира должен выглядеть так, но альтернативы у меня просто нет. Я дергаю за ручку – и чувствую невероятную, невыносимую фрустрацию от того, что который месяц вынуждена плыть, как бревно, по течению. Задолбалась играть по чужим правилам.
Дверь распахивается, и вместо офиса (куда мы, ничтоже сумняшеся, и привезли черновики) я оказываюсь в белой зале с рядом таких же дверей. По сюжету, Орлеанский встречается с подобным препятствием, но, черт возьми, пустой мир – и одна сохранившаяся деталь? Не может быть. Я дергаю на себя третью справа. Серо-синие глаза Макса, перьевой «Паркер» мелькает в руках… Я почти отшатываюсь. Франкфурт, книжная выставка. Я накопила достаточно денег и спустила их все на поездку, думая познакомиться с любимым писателем подальше от России. Какое там. Куча соотечественников, эмигрантов и просто туристов, очередь в пятнадцать километров. Макс книжки закрывать не успевал, и я постепенно увядала, понимая всю идиотскость затеи, осознавая, что потратила с трудом накопленные деньги; что погналась за эфемерностью, ветром; что не все получается так, как я того хочу.
Каким, черт возьми, образом эта ситуация оказывается за двумя засовами в романе про Бориса Орлеанского? Да еще так, будто я на самом деле попала в прошлое. Все происходит с точностью до нотки, и я не в силах ни хлопнуть выбеленным дубом по косяку, ни войти внутрь. Стою и смотрю, на то, как Роза (ой, да, уже Роза) мнет в руках распечатку рассказа, не хочет подписывать книгу, хочет – рассказ. Огни начинают гаснуть, а люди – расходиться. Очень просто. Максим просидит до упора, пока не попросят, а Роза побоится подойти, потому что ей двадцать, а ему тридцать. Сейчас она… Сейчас я… уйду. Оливинская, отчаявшись прыгать на месте, осматривается и видит опустевший стенд через два ряда по диагонали, идет к нему и забирается на прилавок, чтобы разглядеть своего любимого писателя и свалить куда подальше.
Я даже лицо рукой прикрываю. Стыдно до сих пор. Потом все-таки наблюдаю через щелочку в пальцах. Прилавок поддается с первой попытки, но надо же еще развернуться и встать на ноги, держась за шаткую конструкцию. В этот момент Гамов отвлекается и внимательно смотрит Розе в спину, как будто запоминает. Я замираю на месте, потому что… Ведь… Когда она обернется, он будет подписывать книги и больше не поднимет глаз.
Дверь захлопывается сама собой, выскользнув из пальцев. Ох, поговорить бы с настоящим Максом. Выяснить, запомнил ли он меня? Потому и не подходил на презентациях?
Я дергаю за ручку. Напрасно. Заперто. Приходится наугад открывать следующую дверь. Следовать сюжету – плохо, но как деконструировать снесенный до нуля мир, посреди которого установлена ловушка? В том, что это ловушка лично для меня, я не сомневаюсь ни капли. Интересно только, мотается ли настоящий Макс в такой же – или просто не смог войти после меня?
За дверью оказывается сцена у нас в офисе. Роза выбегает из кабинета, смущенная, а Макс продолжает оборванную посредине фразу:
– Разумеется, ты прекрасно выглядишь.
Молчание. Я краснею не хуже второй версии себя.
– Долго собираешься себя обманывать?
– Мам! – укоризненно восклицает Макс.
Я тяну чертову дверь на себя, но она не закрывается, и тогда я толкаю все двери подряд, только чтобы не слышать уже миллион раз слышанное. В исполнении Геры, в исполнении гамовской мамы на другой лад, в исполнении самого Макса со слов Бориса… За дверями вспыхивают сцены из моей жизни, виденные и слышанные, но не с тех ракурсов, протягиваются нити. И я рву их резко, одним движением, только чтобы не слышать очевидного; замираю на мгновение перед вручением красных дипломов в главном здании МГУ, потому что одну секунду мне что-то мерещится; отгоняю видение – и толкаю двери дальше, сама не понимая, что по лицу текут злые, несправедливые слезы. Если Макс такой дурак и что-то ко мне испытывает, несмотря на красотку Риту, то черт бы с ним. Если он хочет решиться и не может – то черт бы его побрал. Я натыкаюсь на какую-то незнакомую вечеринку и вижу Лешку.
– Детка, – говорит прокуренным голосом блондинка, в которой я узнаю Лену. – Ты никогда не получишь ее номера. Она вежливо отказала в первый раз и прямо послала тебя во второй.
– Бог любит троицу, – говорит Лешка, совсем юный и без дурацких мешков под глазами, одергивает и так неприлично низко сидящие джинсы – и устремляется к Оливии Розен.
С замиранием сердца я понимаю, что это та ночь, когда мы переспим в первый раз; я – цинично рассчитывая на секс, Лешка – на долго и счастливо. Из других дверей несется гам и рокот, и слова сливаются в единое неразборчивое пение, но мне так хочется шагнуть в эту дверь, со знанием того, что будет, наперед, со знанием того, как себя вести, как забрать Макса у Риты… Нет, просто прожить три самых счастливых года своей жизни.
Я заношу ногу над порогом и грязно ругаюсь. Близстоящие гости оглядываются на меня неодобрительно. Не удерживаюсь и посылаю их по матери. Дверь захлопывается сама собой. Я упираюсь в нее рукой и считаю, пока кровь не перестает бегать исключительно по сосудам головного мозга, вызывая малиново-карминные круги перед глазами. Борис пытается продать мне ту же туфту, что общество потребления. Возможность изменить все в любой отдельно взятый момент времени. Играет на моем желании, на моей слабости, на моей мечте вернуться по временной нитке назад. Но разве нельзя быть чуть оригинальнее, чем Фейсбук и иже с ним? Разве нельзя не учиться у общества потребления, разве нельзя придумать что-то свое?
В голове бьют в набат. Ощущение такое, будто я выпила залпом два бокала шампанского и танцую с Максом… Стоп, нет, конечно, с Лешкой, в модном французском клубе под названием «Tainted Love». Еще неизвестно, кто кого придумал. Вполне может статься, Борис – общество потребления. Этого монстра, продающего нам простую возможность, за которую отдашь последний грош. Возможность все изменить и переиграть. Расстались в двадцать лет со школьной любовью – не беда, зайди в социальную сеть, найди, измени. Поссорились с другом – плевать, пошли ему на одном из многочисленных ресурсов песню, под которую когда-то вместе веселились. Простит, вот увидишь. А кто помог? Твой новый бог, социальные сети. Не теряй связи с двумя незнакомцами, встреченными у какого-то левого человека в квартире! Зафрендь их хотя бы где-нибудь! А можно – сразу на Фейсбуке, Лайвджорнал, Ластфм, Вконтакте, Твиттере и сайте чертовабабушкасоединяетлюдей. рф.
Я хмыкаю и качаю головой. Борис все-таки оказался слабоват со своей продажной магией. Надо было выдумать что получше. Потому что это все – такая же подделка, как соцсети. Потому что в реальности я не могу ничего изменить. Не могу вернуться в прошлое. Я работаю с очень специфическим материалом, человеческими мыслями, но к прошлому или будущему это не имеет никакого отношения. В реальности никто не может ничего изменить. В реальности можно сделать поступок, набраться дыхалки и ждать, понесут ли тебя на щите или ты пойдешь домой со щитом. Попытка продать нереальность – конечно, здорово, но работает только с оставшимся золотым миллиардом. Я давно все это прошла.
Передо мной остается последняя дверь. Пятая или шестая слева. Не иначе – выход. Я осторожно поворачиваю ручку по часовой стрелке. Приоткрываю. Заглядываю в щель. Пусто. Белый параллелепипед два на два на один, или в каком там порядке… Две двери. Снова. Я вздрагиваю. Быстро иду к правой. За ней – короткая пустота, промежуток. И окно обратно, в офис. Нет бы выйти – но сердце тянет, и я знаю, что все же загляну за вторую. Может, не надо этого делать, может, пора, наконец, свалить из ловушки, потому что Москва пылает, пока я тут прохлаждаюсь… Но я возвращаюсь, делаю глубокий вдох – и открываю левую дверь.
Белая комната, белый ковер на полу. И бледная Рита за белым столом. В белом, разумеется, халате. Секунды две субъективки я просто не хочу верить. Зачем – в это – верить?
– Роза, – удивленно говорит она. – Ты ко мне на прием?
Мне снова хочется ругаться матом, просто от самой ситуации, и я ломаюсь – впервые в жизни – и выдаю цветистую тираду. Правильно я недооценила Бориса, хитрую, хитрую сволочь.
– На прием, – отвечаю. А сама думаю, что, увидев выход, во вторую дверь вернулся бы только полный, законченный идиот. Самое сладкое – на десерт, да, Борь?
– Не понимаю, как тут оказалась. Это не мой кабинет, да и вообще… – Она разводит руками. Невыносимо женственная, такая девушка-девушка, не то что некоторые, даже одетые в полушубки из рыси.
Я медлю. Дверь не делает попытки закрыться, хотя я переступила порог и только слегка придерживаю ее рукой. Выбирай, Оливинская. Делай, что хочешь. Можешь сказать Максу, что ничего не знаешь. Что не заходила во вторую дверь. Делай, что хочешь.
Ору в голос – и пугаю Риту до беспамятства. Этот вариант, оставить ее в забытой, деконструированной книге навсегда, решает все мои проблемы сразу. Максим погорюет-погорюет, а потом обратится к тому, кто будет рядом. Кто всегда был рядом. И этот же вариант заставляет меня орать, прыгать, грызть фаланги пальцев и огромным, нечеловеческим усилием воли не терять рассудок. Рита пытается меня успокоить, но мне все равно. Я швыряю о стену вазу, но все – нереально, все – глупо, и тогда я хватаю эту чертову дуру за шиворот, ну ладно, куда дотянулась, и тащу через одну дверь, во вторую, в прорыв. Мы вываливаемся в туровский кабинет, под изумленные взгляды Геры и Макса.
– Какого? – спрашивает последний.
Объяснять нет сил, я смотрю на Риту и понимаю: да, она настоящая. Ловлю ошарашенный, но осмысленный взгляд Геры. Осознаю, что не могу посмотреть в ответ, и несусь в ванную – выблевывать внутренности.
Глава 41
Будущее
– Ну что, Оливия Константиновна Розен? – злобно шипит Макс.
Гера только что вытащил меня из ванной, потому что где-то на западе – прорыв. Вот уж сюрприз так сюрприз, никто даже ожидать подобного не мог, в самом-то деле. Особенно с тех пор, как пару часов назад мы открыли охоту на Бориса.
– Заткнись, Гамов, я читаю, – отплевывается Гера, сидящий между нами; огромный черный внедорожник под управлением Мишки рвет, как бешеный пес, на место.
– Ничего, – мрачно отзываюсь я и пытаюсь смотреть в прыгающие буквы распечатки. Какое там: Гера только и успевает, что страницы листать. Чтение по диагонали, но профессиональное, хорошее.
– Понимаете, госпожа Розен. – От подобного обращения меня начинает колотить, будто мало того, что и так едва в сознании держусь. – Теперь это мое личное дело, раз уж ваш Борис переступил черту и похитил… ее. Я просто теряюсь. Вариантов – бессчетное количество, но я не знаю и не хочу говорить.
Почему Борис вдруг мой? Почему в разряд личных дел Макса это попало только сейчас? Не после того, как Арлинова… Сердце вскрывается, как консервная банка, острыми краями наружу, ранит окружающие ткани, дышать больно, перед глазами кровавая каша. Разнервничалась, так их и так. Перестала себя контролировать. Нашла повод – и понеслось.
– Знаешь что, Максим? Я жалею, жалею, что согласилась с вами работать. Сейчас главное не опозориться, не разреветься.
– Да умолкнете вы оба или нет?! – кипятится Гера.
Макс почти перегибается через него, и я инстинктивно вжимаюсь в дверь.
– Деконструировать. Нам. С тобой. Прямо сейчас. Может, лучше Турова взять? Или Мишку?
Мишка еле заметно дергает головой, уверенно несясь с какой-то невероятной скоростью; Гера делает глубокий вдох, теребит распечатку длинными нервными пальцами – и не выдерживает, швыряет ее куда-то между сидений.
– Оливин, скажи ему уже. Я не могу.
– Да у вас заговор против меня, чуть ли не с дня рождения, – параноидально заявляет Макс.
Я чувствую, что голову тихо ведет в сторону.
– Скажи ему, – терпеливо повторяет Гера.
– Да что сказать-то?!
– Что он совсем с катушек съехал, например. Что ты спасла его жену. Что он должен по гроб жизни быть тебе обязан, а не третировать.
– Я ее не… – начинает было Макс, но Гера резко оборачивается к нему:
– Серьезно?! А в данный конкретный момент чем занимаешься?
Я слегка прихожу в себя, и тут машина резко тормозит.
– Приехали, – виновато заявляет Мишка.
Мы вываливаемся наружу как-то лениво и нехотя.
– Последний раз? – невпопад спрашиваю я.
У Геры отваливается челюсть, да и Макс как-то смягчается, ошарашенный моими словами.
– Из вас никакая команда, – давит, наконец, Гера. – Никакая. Вернетесь – клянусь последним днем творенья, поставлю Розу в пару с нашим журфаковцем, а суперталантливого Гамова – с Ниной.
– «Демон», – синхронно ловим цитату мы, не успев домыслить окончание.
Гера пялится на нас, потом злобно, со всей дури бьет ногой по сугробу:
– Желание загадывайте, хором сказали.
– Какие желания, Герман? – Я пытаюсь не чихнуть, сухой морозный воздух щекочет ноздри. – О чем ты? Деконструкт бы – и ладно.
– Но Туров прав, – отзывается Макс, и я понимаю, что разрушена. Раздавлена. Уничтожена. Ему даже договаривать не надо, но он расставляет все точки над «i»:
– Не срослась команда.
Я деловито смотрю в голубоватый, жуткий прорыв, приглашающий на ту сторону. По ту сторону. Черт его знает, как правильно. Ведь я проиграла, а значит, как правильно – неважно?
– Либо вы сейчас, твари, поклянетесь, что последний прорыв отработаете как надо, либо мне придется идти вместо кого-то из вас, – скрежещет Гера.
– Отработаю. Люблю Гамова. – Я пинаю снег, чувствую, как что-то обжигает шею, и иду к прорыву.
Легче отчего-то не становится. Пусть дальше разбираются сами.
– Стой, Оливин, стой, краткое содержание послушай! – вопит Гера как-то высоковато.
Я оборачиваюсь. К моему невероятному удовольствию, Макс стоит, замерев соляным столпом – и я нахожу точку опоры. Перемудрила, перехитрила великого Макса Гамова. Ну и что, что ценой собственной свободы. Остается закрыть прорыв и дожить день.
Шагая внутрь, я думаю про «глок», удачу и немножко про то, что Гера будет очень и очень хорошим руководителем. Не дорос, конечно, раз пускает двух конфликтующих оперативников вместе, но это пока. Про мир вот разъяснил побуквенно.
Льет дождь. Я курю и смотрю на стадо нелепо одетых овечек, с визгом перебегающих дорогу. Выбирай – не хочу. Даже симпатичный мальчик есть. Мальчик? Что за терминоло… В глазах двоится. Спокойно. Гамов, Туров, Оливинская. Бельвильское трио идиотов.
Зрение фокусируется слишком медленно, и я снова смотрю на овечек, чтобы сконцентрироваться. Овечки замолкают, переглядываются испуганно и вытягиваются по струнке. Мол, выбирай, лев. Я стряхиваю с себя последние крохи мира вместе с пеплом, машу рукой презрительно:
– Валите, валите, нужны как будто.
Овечки испаряются, хотя мальчишка оборачивается на бегу, готовый по щелчку пальцев остановиться, замереть, вернуться. Я чуть мотаю головой, сосредотачиваясь. Макс самым подозрительным образом отсутствует – а ведь шел след в след.
– Борь, – говорю вслух. – Покажись, что ли.
Прекрасный новый мир не откликается, так и остается мешаниной серых и черных оттенков. Я стою под высоченной эстакадой, верхушка которой теряется в непрекращающемся дожде. Очередная антиутопия, очередное разделение общества – и антураж соответствует. Может, раньше в антиутопиях было солнечно, теперь, разумеется, нет. Унификация, стандартизация и игра по правилам.
– Борис! – зову я погромче, убираю руки в карманы и смотрю, как бы мне подняться наверх.
Порыв ветра приносит порядком размокшую газету, и я вздрагиваю, вглядываясь в первую страницу. На ней мы с Максом – но на разных фотографиях. Наследники враждующих семей, два ненавидящих друг друга льва. Гамберотти и Розенблатт.
– Хорошо, не Гильденстерн и Розенкранц, а?
Появившийся из-за стены дождя Макс пинает газету ногой. Он серьезен до крайности. Похож на себя – только чуть порезче (почему он всегда резче чертами лица?), одет, можно сказать, классически, разве только капельку франтовато. Светлая рубашка, очень высокие брюки из сумасшедших денег ткани. Не иначе, автор что-то смыслит в одежде. Я с запозданием понимаю, что выгляжу как обычно. Во всяком случае, на фотографии.
– Олив?
Я поднимаю руку, заткнись, мол. Но шуршание обуви по земле мне, разумеется, мерещится.
– Отличный мир, но я в него не верю. Неправдоподобная модель социального разделения. Давай уже, сматываемся.
– Даже чаю не попьете? – доносится из-за спины голос Бориса.
«Глок» прыгает в руку быстро, Макс управляется со своей «береттой» еще скорее, но Борис не останавливается, подходит к нам, мокрый насквозь, в тонкой рубашке и модных брюках, и не дает причин себя убить:
– Знаете, да, что здесь будет через пять минут?
– Черт, это мы, что ли? – Я мгновенно холодею.
– Ромео и Джульетта тут будет, – фыркает Макс. – Две враждующих семьи, два однополых наследника…
– А неплохой роман, ты зря. – Борис легко встает между нами, почти на той же прямой.
– Еще чего. Бред бредом.
– Нет, – отзываюсь я, глядя, как Борис переводит взгляд с меня на Макса. – Вполне интересная попытка показать, куда приведут эмансипация, феминизм и мужская инфантильность.
– Шутишь, да? – Макс только руками не разводит, и то потому, что держит Бориса на прицеле. – Два пола, независимых от биологического? Львы и овцы? При этом львы номинально выполняют роль мужчин, просто теперь мужчинами могут быть и женщины?
– Давай договорим с Борисом, а?
– Максим, – вдруг вскидывает серые глаза тот. – А чем тебе это не нравится? Ведь в вашей безумной реальности женщины тянут лямку похлеще самых настоящих мужчин. Решения принимают – закачаешься. Все тащат на своих плечах. Чем плохо, что таких людей объединили под названием «львы»?
– Конечно, блин. Я тут сейчас буду выслушивать лекции от сбрендившего еще в семидесятые ученого, прожившего три тысячи лет в выдуманных мирах.
– Он время тянет! – нервно говорю я.
Два льва из враждующих семей полюбили друг друга, и сейчас на место их рандеву приедут обе семьи. Убивать своих блудных детей. А у нас из оружия – «глок», «беретта», и, судя по всему, никакой удачи.
– Я пытаюсь спасти очередной роман. Пока вы ходите по другим и разрушаете человеческое будущее, – спокойно говорит Борис.
Макс делает резкое движение навстречу, но тот поднимает руки в предупреждающем жесте.
– Еще шаг – и Розенблатты приедут на три минуты раньше. А у них полно оружия.
– Не бредь тогда. – Макс расправляет плечи. – Это ты уволок мою жену.
Борис улыбается тонкими бескровными губами:
– А вы деконструируете будущее человечества.
– Это роман, выдумка, понимаешь, роман!
Я отключаюсь от разговора, пытаясь сообразить, как же нам выбираться. У Розенблатт и Гамберотти хоть было что-то, их потом похоронят чуть не как Тристана и Изольду, с деревьями из могил. А наши бренные тела просто закроют прорыв, заземлят его.
– Вы действительно не видите? Действительно не понимаете? – Борис оборачивается ко мне.
Я мотаю головой, не отключаясь от своей темы. По идее, можно открыть выход прямо сейчас, но чем закрывать? Не хотелось бы очередной сексуальной революции в нашем мире.
– Дети, вы же разрушаете романы. Плохие, хорошие, посредственные. Все равно – литературу. Не даете определенному количеству людей прочитать и подумать. Ужаснуться. Переработать информацию, сделать выводы. Не захотеть жить в описанном мире. Или, наоборот, захотеть. Вы убили литературу.
– Пока она не убила нас! – орет Макс. – То, что ты описал – давно в прошлом. Сейчас никто не читает, чтобы сделать выводы. Все читают, чтобы не делать выводов, чтобы забить освободившееся время, понимаешь?! Понимаешь, откуда прорывы?!
– А ты весь такой с выводами, значит?
Макс вытягивает руку, чтобы выстрелить. Борис чуть смещается по нашей оси, и я понимаю, что произойдет через мгновение. Пуля попадет в меня, потому что кое-кто растворится в воздухе.
– Стой! – ору, вздергивая руку, выбирая не лучший вариант. Надо уходить с линии огня, а я трачу время на другое.
Мгновение застывает, размазывается в искусственном воздухе мира. Где-то вдалеке светят фары подъезжающих машин, капли падают за шиворот, бегут вдоль позвоночника. Тик-так. Сейчас мы просто пристрелим друг друга. Борис грустно улыбается – ни дать ни взять джокер. Локи. Демиург. Бог. Инь и Ян. Альфа и Омега. Откуда столько страдания во взгляде?
В воздухе гремят два выстрела, и я замираю, пораженная, с остановившимся сердцем. Борис отлетает с нашей хорды «Оливия – Макс», и на его груди расплываются два красных пятна. Справа на коленях, в измазанных грязью джинсах едет по инерции Гера. Совсем такой же, как обычно. Только за его спиной – непонятно как открытый прорыв. Волосы забраны резинкой, а виски и затылок по линии роста – бриты. В каждой руке по пистолету.
Время отмирает, он вскакивает на ноги, резкий, быстрый, в одно движение засовывает оружие за пояс, хватает нас с Максом – и увлекает обратно в прорыв. Последнее, что я вижу – подъезжающие машины и лежащее под дождем тело Бориса.
На одно мгновение минусовая температура обжигает мокрую рубашку, облепившую тело, но потом я сразу оказываюсь одета в куртку.
– Ну, слава богу, бля, – интеллигентно выдохнул Гера, и я рассмеялась. Снегу, свету фар внедорожника, Мишке, вылезавшему с водительского сиденья.
– Справились? – округлил глаза Макс.
– Ни черта мы не справились. Вот он – справился. – Я аккуратно толкнула Геру в плечо. – А мы бы с тобой перестреляли друг друга.
– Знаешь, я сообразил. Вообще не собирался стрелять.
Мне даже отвечать не захотелось, но надо было договорить.
– Не сообразил ты. Не ври хоть себе. Я попыталась бы снять Бориса раньше и не по той траектории, но…
– Но вы бы перестреляли друг друга все равно, идиоты убогие, – фыркнул Гера.
– Неужели всё? – невпопад спросил Макс, избегая смотреть на меня.
– Не всё. Во-первых, скажи спасибо, что я спасла твою курицу. Во-вторых, где тебя носило, пока я моталась по второй части в поисках выхода? В-третьих, ты ублюдок.
Я не заметила, как оказалась притерта к нему почти что вплотную. Голову пришлось выворачивать наверх: никаких каблуков и никаких поблажек. Смотреть впервые было не больно.
Макс сощурился – и на мгновение отвел глаза. Больше в этой истории не осталось ничего. Хорош Макс, да не наш. Первое впечатление – самое верное. Я развернулась и пошла к благоразумно убравшемуся подальше Гере.
– Ты поэтому никогда не деконструируешь?
– Почему? – спросил он как-то неловко.
– Да потому что ты Нео, твою мать.
– От Нео слышу.
– Но мир-то как закрыл?
– Не закрыл, а деконструировал.
– Издеваешься?
– Читать надо было, а не с Гамовым лаяться.
– Заткнись, Туров.
– Меня еще напечатают большим тиражом, да? – Он ухмыльнулся, открывая дверцу, и я устало обняла его в ответ.
Глава 42
Я зашла домой и обомлела. Везде горел свет. Я могла поклясться, что покидала темную квартиру последней, но к моему возвращению ситуация каким-то образом изменилась.
Помявшись мгновение в прихожей, мучимая воспоминаниями, я развернулась и уверенно направилась обратно. Дверь – ожидаемо – захлопнулась перед моим носом сама по себе, будто от порыва ветра. Другой вопрос, что никакой ветер не поднял бы тяжеленный массив, да и ясно все стало еще с порога.
Борис нарисовался в комнате, как фотография на бумаге при проявке. Укоризненно посмотрел на меня – и протянул руку. Я отпрянула. Бежать было бесполезно, но сдаваться не хотелось адски.
– Пойдем, – сказал он нетерпеливо и моргнул, как телевизионная картинка.
– Нет, не пойду.
– Ты понимаешь, что спорить со мной не имеет смысла?
– Вполне.
Я засунула руки в карманы и одним жестом выключила звук на телефоне. Теперь оставалось каким-то образом набрать Гере. Или кому-нибудь еще. Помнится, на Vertu я умела печатать вслепую и левой рукой. Проклятый Apple.
– Вы пошли против меня.
– Разумеется. – Я нервно хмыкнула.
– А я просто пришел забрать тебя. Пора. Сколько ты будешь откладывать?
Понимание сотрясло мои плечи, и я сделала еще один шаг назад, раздумывая, не выпрыгнуть ли в окно. Все-таки третий этаж, не так высоко. Но спорить с демиургом, решившим, что ему все нипочем… Себе дороже. Просто не успеваю.