Под покровом небес Боулз Пол

XX

Следующие два дня Порт провел в неустанных попытках собрать хоть какую-то информацию об Эль-Гаа. Его удивляло, как мало об этом населенном пункте знают в Бунуре. Все вроде сходятся во мнении, что это большой город, и говорят о нем всегда с определенным уважением: что находится он далеко, что климат там жарче, а цены выше. И ничего сверх этого. Никто, похоже, не способен дать хоть сколько-нибудь внятное его описание, даже те, кто там побывал, – ни, например, водитель автобуса (с ним Порт тоже поговорил), ни повар на кухне. Единственный, кто мог бы дать ему более-менее исчерпывающий отчет об этом городе, это Абделькадер, но общение между ним и Портом почти прекратилось, ограничившись приветственными хмыками и хрюками. Поразмыслив, Порт осознал, что в свете всех его подспудных устремлений это даже хорошо, что, лишившись удостоверения личности, он отправляется в затерянный в пустыне город, о котором никто толком не может ему ничего рассказать. Поэтому он не был так рад, как, по идее, был бы должен, когда, упомянув Эль-Гаа в разговоре со встреченным на улице капралом Дюперье, услышал:

– А! Наш лейтенант д’Арманьяк прожил там не один месяц. Он может рассказать вам обо всем, что вы хотите знать.

И тут он понял, что на самом деле он как раз и не хочет ничего знать об Эль-Гаа, помимо того, что место это отдаленное, обособленное и малопосещаемое: именно в этом он старался удостовериться, наводя справки. И он решил, наоборот, не упоминать об Эль-Гаа при лейтенанте – из страха, как бы тот не подпортил уже возникшее у него предвкушение.

В тот же день ближе к вечеру Ахмед, вновь утвердившийся в должности лейтенантского денщика, явился в пансион и спросил Порта. Кит, которая в это время читала в постели, велела горничной перенаправить денщика за ним в хаммам, куда Порт отправился прогреться паром в надежде раз и навсегда вытопить из себя холод. Почти засыпая в полутьме, он расслабленно лежал на горячей, скользкой каменной плите, но тут пришел банщик и разбудил его. Обвязавшись мокрым полотенцем, он вышел к двери. Там, нахмурившись, стоял Ахмед; это был светлокожий молодой араб родом из эрга. В глаза Порту бросились красноватые складки, до половины прорезающие щеки юноши: такие складки на очень мягкой молодой коже, которой несвойственны мешки и морщины, иногда образуются в результате жизни, полной всяческой невоздержанности и разврата.

– Лейтенанту срочно нужно вас видеть, – сказал Ахмед.

– Скажи, что буду через час, – ответил Порт, щурясь при свете дня.

– Нет, надо срочно, – флегматично отозвался Ахмед. – Я подожду здесь.

«Смотри-ка ты, он будет мне приказывать!» – подумал Порт и удалился в баню, где на него вылили ушат холодной воды; он бы это дело еще и повторил, но вода в тех местах стоит дорого, и за каждую шайку воды плату берут отдельно; потом ему сделали быстрый массаж, и он оделся. Когда вышел на улицу, показалось, что теперь он чувствует себя немного лучше. Ахмед стоял, прислонившись к стене, и болтал с приятелем, но при появлении Порта вытянулся по стойке смирно и потом шел за ним в нескольких шагах всю дорогу до дома лейтенанта.

Одетый в безобразный, винного цвета халат из искусственного шелка, лейтенант сидел в своей приемной и курил.

– Вы уж простите меня, что я не встаю, – сказал он. – Мне уже гораздо лучше, но мне тем лучше, чем меньше я двигаюсь. Присаживайтесь. Херес? коньяк? кофе?

Порт пробормотал что-то в том смысле, что кофе будет лучше всего. Ахмеда послали готовить.

– Мсье, я вовсе не к тому, чтобы вас тут долго мурыжить. Но у меня для вас новость. Ваш паспорт нашли. Благодаря одному вашему соотечественнику, который тоже обнаружил, что у него пропал паспорт, обыск в казармах провели еще до того, как я связался с Мессадом. Оба удостоверения были проданы легионерам. Но оба же, по счастью, удалось найти. – Он порылся в кармане и вытащил листок бумаги. – Этот американец – его фамилия Таннер – говорит, что знает вас и собирается сюда к нам в Бунуру. Он предлагает захватить с собой и ваш паспорт, но я должен заручиться вашим согласием, прежде чем дать добро местным властям на то, чтобы ему его отдали. Я могу известить их о вашем согласии? Вы знаете этого мсье Таннера?

– Да-да, – рассеянно отозвался Порт. Но от самой этой идеи пришел в ужас: при мысли о неминуемом приезде Таннера он испытал смятение, осознав, что уже как-то даже и не собирался больше с ним встречаться. – А когда он приедет?

– Думаю, что вот, прямо сейчас. Вы не очень торопитесь уезжать из Бунуры?

– Нет, – сказал Порт, при этом лихорадочно соображая и мысленно кидаясь взад и вперед, как загнанный в угол зверь: ну давай, вспоминай, по каким дням ходит автобус на юг, какой сегодня день и сколько времени уйдет у Таннера, чтобы добраться сюда из Мессада. – Нет-нет, во времени я не стеснен. – Сказанные вслух, эти слова прозвучали как-то странно.

Бесшумно вошел Ахмед с двумя небольшими лужеными кастрюльками на подносе; над кастрюльками поднимался пар. Лейтенант налил из каждой по стакану кофе и один подал Порту; тот пригубил и откинулся в кресле.

– Но в итоге я все же надеюсь добраться до Эль-Гаа, – вопреки собственной воле продолжил он.

– А, Эль-Гаа. Ну, это впечатляющее место, очень колоритное и очень жаркое. Там прошел первый год моей службы в Сахаре. Я знаю там каждый переулок. Это большой город, совершенно плоский, не очень грязный, но довольно темный, потому что улицы проходят там прямо сквозь дома, как тоннели. Там вполне безопасно. Вы и ваша жена можете смело ходить там куда вздумается. Это последний крупный населенный пункт: дальше городов не будет, даже мелких, до самого Судана. А Судан – это так далеко – oh, la, la!

– А отель там какой-нибудь есть, в этом Эль-Гаа?

– Отель? Ну, что-то вроде, – усмехнулся лейтенант. – Комнату с кроватью вы найдете, и, может быть, там даже будет чисто. В Сахаре не так грязно, как часто думают. Солнце – это великий чистильщик. Здесь люди могут сохранять здоровье даже при минимуме гигиены. Но они, конечно же, не соблюдают даже этот минимум. К несчастью для нас, d’ailleurs.[71]

– Нет. Да, к несчастью, – вторил ему Порт, не в силах заставить себя вернуться к лейтенанту с его болтовней: Порт только что осознал, что автобус уходит как раз сегодня вечером, а другого не будет неделю. А тут как раз Таннер приедет.

С этим осознанием пришло и решение – казалось, автоматически. Он принял его сначала неосознанно, но спустя миг напряжение его отпустило, и он начал расспрашивать лейтенанта о мелких деталях его жизни и службы в Бунуре. Лейтенанту, похоже, нравилось: одну за другой он рассказывал обязательные истории о быте колонии; в основе всех историй лежали столкновения двух несовместимых и во многом противоположных друг другу культур – иногда трагические, но обычно нелепые. Наконец Порт встал.

– Очень жаль, – сказал он, и в его голосе прозвучало что-то вроде искренности. – Жаль, что мне не придется пожить здесь дольше.

– Но ведь несколько дней вы здесь пробудете? Прежде чем вы нас покинете, я очень надеюсь еще увидеться и с вами, и с вашей женой. Дня через два или три я приду в себя окончательно. Ахмед известит вас об этом и передаст приглашение. Ну, значит, договорились: я извещаю Мессад, чтобы там вручили ваш паспорт мсье Таннеру.

Он встал, протянул руку; Порт вышел.

Пройдя по небольшому палисаднику, засаженному низкорослыми пальмами, вышел за ворота и оказался на пыльной дороге. Солнце село, небо стало быстро остывать. Глядя вверх, секунду он постоял неподвижно, чуть ли не в ожидании того, что небо громко треснет под давлением ночного холода извне. Сзади, в лагере кочевников, хором лаяли собаки. Он двинулся скорым шагом, чтобы побыстрее оказаться там, откуда их будет не слышно. Под действием кофе его пульс стал необыкновенно частым; впрочем, не исключено, что сердцебиение было вызвано не столько кофе, сколько обеспокоенностью тем, как бы не опоздать на автобус в Эль-Гаа. Входя в ворота города, Порт сразу повернул налево и по пустой улице пошел к офису с вывеской «Transports Gnraux».[72]

В офисе было душно, свет не горел. За прилавком на стопке джутовых мешков в полумраке сидел араб и клевал носом. Порт, с порога:

– Во сколько сегодня отходит автобус на Эль-Гаа?

– В восемь вечера, мсье.

– А билеты есть?

– О нет. Места на него уже три дня как все проданы.

– Ah, mon dieu![73] – вскричал Порт; у него внутри все сразу будто оборвалось. Схватился за прилавок.

– Вам плохо? Вы больны? – взглянув на него, обеспокоился араб, и на его лице отразилось что-то вроде участия.

«Болен», – подумал Порт. А вслух сказал:

– Нет-нет, но вот моя жена очень больна. И ей нужно обязательно завтра быть в Эль-Гаа.

При этом он внимательно наблюдал за лицом араба, пытаясь понять, способен ли тот поверить такой очевидной лжи. Но в здешних местах, видимо, привыкли, что больные запросто могут с равным успехом как стремиться к цивилизации и медицине, так и бежать прочь от подобных благ, потому что лицо араба медленно озарилось пониманием и сочувствием. Тем не менее он поднял руки жестом, которым выражают неспособность оказать помощь.

Но Порт уже вытащил тысячефранковую банкноту и решительно разгладил ее на прилавке.

– Придется вам все же изыскать для нас два места, – твердо сказал он. – Вот, это вам. А вы уж уговорите кого-нибудь из пассажиров недельку с отъездом пообождать. – Из вежливости он не уточнил, кого именно следует попробовать уговорить, хотя и так было понятно, что задержаться придется двоим местным. – Сколько стоит билет до Эль-Гаа? – И он уже тащил из кармана новую порцию денег.

Араб встал на ноги и стоял, неспешно почесывая под тюрбаном.

– Четыреста пятьдесят франков каждый, – ответил он, – но я, право, не знаю…

Порт положил перед ним еще тысячу двести франков.

– Всего, значит, выходит девятьсот. А остальные тысяча двести пятьдесят – вам. – (По лицу клерка было видно, что решение он уже принял.) – Так я, стало быть, веду сюда жену к восьми часам.

– К половине восьмого, – уточнил араб. – Забыли про погрузку багажа.

Оказавшись в пансионе, от волнения он даже ворвался в комнату Кит без стука. Она в это время одевалась и возмущенно на него прикрикнула:

– Слушай, ты совсем, что ли, спятил?

– Вовсе нет, – сказал он. – Но боюсь, что ехать дальше тебе придется прямо в этом платье.

– Это ты к чему?

– Это я к тому, что у нас билеты на автобус, который в восемь уже отходит.

– Ой, нет! Ах, боже мой! Куда опять? В Эль-Гаа?

Он кивнул; помолчали.

– Ну что ж, – в конце концов сказала она. – Мне все равно. Ты знаешь, чего хочешь. Но уже шесть. А у нас еще вещи не…

– Я помогу тебе.

В его стремлении скорее уехать было столько лихорадочности, что она не могла этого не заметить. Смотрела, как он выкидывает ее одежду из шкафа, отрывистыми жестами сдергивая с вешалок и плечиков; его поведение поразило ее, показалось странным, но она ничего не сказала. Когда в ее комнате он сделал все, что мог, перешел в свою, где за десять минут набил чемоданы и сам выволок их в коридор. Потом сбегал вниз: ей было слышно, как он там возбужденно разговаривает с прислугой.

В четверть седьмого сели обедать. С супом он расправился мгновенно.

– Не ешь так быстро. У тебя будет несварение, – предупредила его Кит.

– В половине восьмого нам надо быть на автобусной станции, – отозвался он, хлопнув в ладоши в знак того, что можно подавать второе.

– Ну и успеем, а нет, так подождут.

– Нет-нет. У нас и так будут проблемы с местами.

Еще доедая «газельи рожки», он потребовал счет за проживание и расплатился.

– А ты с лейтенантом д’Арманьяком повидался? – спросила она, когда он дожидался сдачи.

– А, да.

– Паспорта так и нет?

– Пока нет, – сказал он и добавил: – Да ну, едва ли они его когда-нибудь найдут. Думаешь, они волшебники? Да он, поди, уже отправлен куда-нибудь в Тунис или Марокко…

– Я все же думаю, тебе бы следовало послать отсюда консулу телеграмму.

– Да ну! Пошлю ему письмо из Эль-Гаа. Отправлю с тем же автобусом, на котором туда приедем, когда он будет выезжать обратно. Это всего дня через два или три.

– Нет, не понимаю я тебя, – сказала Кит.

– А что такое? – с невинным видом спросил он.

– Да я вообще ничего не понимаю. Вот это твое внезапное безразличие хотя бы. Еще утром ты места себе не находил от беспокойства: как теперь быть без паспорта. На тебя глядя, можно было подумать, ты и дня без него не проживешь. А теперь тебе два дня туда, три сюда – все без разницы. Согласись, это как-то не вяжется.

– А ты согласись, что это и впрямь без разницы.

– Нет, не соглашусь, – нахмурилась она. – И разница очень даже может проявиться. Причем не я об этом первая обеспокоилась, ты это прекрасно знаешь.

– Сейчас главное не опоздать на автобус.

Он вскочил и выбежал туда, где Абделькадер все еще подбирал ему сдачу. Через секунду за ним последовала и Кит. При свете маленьких карбидных ламп, свисающих с потолка на длинных проволочных подвесах, гостиничные бои уже вовсю таскали багаж. По лестнице шла целая процессия: шестеро боев, все с чемоданами. Да и на улице гостиницу в темноте окружила небольшая армия деревенских подростков, молчаливо и с надеждой ожидающих, не разрешат ли и им что-нибудь отнести к автобусному вокзалу.

– Желаю вам приятно провести время в Эль-Гаа, – нашел наконец что сказать на прощанье Абделькадер.

– Да-да, – отвечал Порт, рассовывая сдачу по разным карманам. – Надеюсь, я не слишком вас огорчил своими проблемами.

Абделькадер отвел взгляд.

– А, вы вот о чем, – сказал он. – Лучше об этом не будем.

Такое – испрошенное как бы походя – извинение было для него неприемлемо.

Уже поднялся ночной, довольно сильный, ветер. На втором этаже захлопали окна и ставни. Лампы закачались туда и сюда, фыркая и плюясь.

– Возможно, мы снова у вас остановимся, когда поедем обртно, – настаивал Порт.

На это Абделькадер, по идее, должен был ответить: «Incha’allah».[74] Но он лишь глянул на Порта – печально, но с пониманием. Мгновение казалось, что он вот-вот что-то скажет, но он отвернулся.

– Возможно, – в конце концов сказал он, а когда вновь повернулся к Порту, его губы были растянуты в улыбке, но такой, которая – Порт почувствовал – была обращена не к нему, в ней не было даже намека на личностное приятие и расположенность.

Они пожали друг другу руки, и Порт поспешил к Кит, которая стояла в дверях, тщательно подкрашиваясь при неверном свете лампы, а снаружи, задрав вверх любопытные мордашки, за нею наблюдали юные туземцы, следя за каждым движением, которыми она накладывает помаду.

– Пошли, пошли! – крикнул он. – На это уже нет времени.

– Да я уже все, – сказала она, отшатнувшись, чтобы он не толкнул ее, не помешал закончить тонкую работу. Потом бросила помаду в сумочку и щелчком закрыла.

Они вышли. Дорога на автобусный вокзал была темна; молодая луна света не давала. За ними все еще тащились несколько деревенских сорванцов, но большинство из них потеряли всякую надежду, когда увидели, что путешественников сопровождает весь штат прислуги пансиона.

– Нехорошо, что ветер, – сказал Порт. – Ветер означает пыль.

Пыль Кит не пугала. Она не ответила. Но заметила необычную интонацию его речи: он был необъяснимо весел.

«Об одном молю: лишь бы не пришлось через горы переваливать», – сказала она себе, отметив вдобавок, что в который раз уже, но теперь особенно горько, сожалеет, что они не поехали в Италию или в какую-нибудь маленькую страну с границами – чтобы в деревнях были церкви, на вокзал люди ездили в такси или на пролетке, а путешествовать можно было бы днем. И где не оказываешься средоточием всеобщего любопытства каждый раз, как высунешь нос из дверей отеля.

– Господи боже мой, совсем забыл! – вскричал Порт. – Ты же очень больная женщина! – И он объяснил ей, как добывал билеты. – Мы почти пришли. Дай поведу тебя, обняв за талию. Иди так, будто у тебя все болит. Ногами немножко шаркай.

– Как-то это нелепо, – сердито сказала она. – Что подумают мальчишки?

– Да они так заняты! Ты подвернула ногу. Давай. Слегка хромай. Нет ничего проще. – Он притянул ее к себе, и они двинулись дальше.

– А как же люди, чьи места мы захватили?

– Да что им какая-то неделя? Времени для них не существует.

Автобус стоял уже наготове, окруженный кричащими мужчинами и мальчишками. Путешественники вошли в контору вокзала, при этом Кит шла действительно с некоторым трудом по причине того, что Порт очень сильно прижимал ее к себе.

– Ты делаешь мне больно. Отпусти чуточку, – шепнула она, но он продолжал крепко сжимать ее талию, и таким манером они явились к прилавку.

– У вас кресла двадцать второе и двадцать третье. Быстро идите в автобус и занимайте места. Вам не очень-то хотят их уступать.

Места оказались сзади. Встревожившись, Кит с Портом поглядели друг на друга: такое с ними в первый раз – они впервые поедут не впереди, не рядом с водителем.

– Думаешь, сможешь вытерпеть? – спросил он.

– Если ты сможешь, – сказала она.

Увидев, что стоящий за окном старик с седой бородой и в высоком желтом тюрбане смотрит на них сквозь окно с выражением, как показалось Порту, суровой укоризны, он сказал:

– Пожалуйста, откинься на спинку, будто измученная, ладно? Это придется выдержать до конца пути.

– Ненавижу обман, – сказала она с чувством. Потом вдруг прикрыла глаза и на вид сделалась совершенно больной.

Думала она при этом о Таннере. Несмотря на принятое ею в Айн-Крорфе твердое решение в случае чего остаться и непременно встретиться с ним, как договаривались, – вот, позволила Порту себя буквально похитить, увезти в Эль-Гаа, даже не оставив записки, что-либо объясняющей. Теперь, когда уже ясно, что сделанного не воротишь, ей показалось вдруг невероятным, чтобы она могла себе такое позволить. Однако секундой позже вспомнила, что если по отношению к Таннеру это действительно непростительное вероломство, то насколько же более гадко она обманула Порта, да еще и не рассказала ему о своей неверности. И сразу их отъезд оказался в ее глазах совершенно оправдан; что ни попроси у нее в тот момент Порт, она не смогла бы не выполнить. И она сокрушенно повесила голову.

– Вот, правильно, – коротко сжав ей локоть, одобрительно проговорил Порт.

С трудом перебравшись через груды наваленных в проходе узлов, он вылез наружу посмотреть, весь ли багаж закреплен на крыше. Когда вернулся, Кит сидела все в той же позе.

Осложнений не возникло. Когда заработал двигатель, Порт выглянул и увидел, что старик стоит рядом с мужчиной помоложе. Оба были у самых окон и завистливо в них заглядывали. «Как дети, – подумал Порт, – которых взрослые не взяли с собой на семейный пикник».

Едва автобус тронулся, Кит села прямо и принялась насвистывать. Встревожившись, Порт ткнул ее локтем в бок.

– Да ладно, отбой, – сказала она. – Надеюсь, ты не думаешь, что я собираюсь изображать больную всю дорогу? Кроме того, не сходи с ума. Никто не обращает на нас ни малейшего внимания.

Это было правдой. Автобус полнился оживленными разговорами; их присутствия, казалось, не замечали вовсе.

Дорога почти сразу пошла скверная. На каждом ухабе Порт съезжал с сиденья все ниже и ниже. Заметив, что он не делает попыток как-то этому препятствовать, Кит в конце концов сказала:

– Ты куда? Ты же так на пол упадешь!

Когда он все-таки ответил, он произнес лишь:

– Что? – а его голос звучал так странно, что она резко повернулась и попыталась заглянуть ему в лицо.

Но света было слишком мало. Разглядеть выражение лица не удавалось.

– Ты спишь? – спросила она.

– Нет.

– Что-нибудь не так? Ты не замерз? Почему ты не накрылся пиджаком?

На сей раз ответа не было.

– Ну и мерзни, – сказала она, глядя в окно на тонкий месяц, низко висящий в небе.

Через некоторое время автобус начал медленно, с трудом одолевать подъем. В салоне появился густой и едкий запах выхлопных газов; это – вкупе с натужным воем двигателя и непрерывно усиливающимся холодом – вывело Кит из оцепенения, в которое она впала. Совсем проснувшись, она оглядела смутное нутро автобуса. Все пассажиры, похоже, спали; в креслах они устроились под немыслимыми углами, полностью завернутые в бурнусы, так что ни у кого не виден был ни нос, ни даже палец. Легкое шевеление рядом заставило ее бросить взгляд на Порта, который сполз с сиденья так низко, что опирался о его край серединой хребта. Она решила заставить его сесть выше и настойчиво похлопала по плечу. Единственным его ответом был слабый стон.

– Сядь прямо, – сказала она, снова его похлопывая. – Ты так спину себе повредишь.

На этот раз он застонал:

– О-о-о!

– Порт, ради всего святого, сядь выше, – нервно сказала она. И принялась тянуть его за голову в надежде разбудить настолько, чтобы он начал прилагать какие-то усилия и сам.

– О боже! – сказал он и медленным червем кое-как стал вползать задом на сиденье. – О боже! – повторил он снова, когда наконец уселся.

Теперь их головы были рядом, и она заметила, что у него стучат зубы.

– У тебя озноб! – яростно выдохнула она, хотя взъярилась скорее на себя, чем на него. – Я говорила тебе: накройся, а ты сидел там и сидел как идиот!

Он не ответил, просто сидел совершенно неподвижно, уронив на грудь голову, которая подскакивала и падала, когда подбрасывало автобус. Протянув руку, она ухватила его пиджак и стала дергать, мало-помалу вытаскивая из-под него: войдя в автобус, он бросил пиджак на сиденье и сел сверху. Затем накрыла мужа пиджаком и стала раздраженно его натягивать, подтыкая с боков. В поверхностном слое сознания, словами она думала: «Как это для него типично – спит мертвым сном, когда я не сплю и мучаюсь». Но все эти слова были завесой, за которой прятался страх: вдруг он действительно заболел? Поглядев в окно, она увидела выметенную ветром пустоту. Молодой месяц уже соскользнул куда-то за острый край земли. Здесь, в пустыне, даже более чем на море, ей совершенно явственно казалось, будто она на крышке гигантского стола, а горизонт – это какой-то резкий край. Представляла себе планету кубической формы – где-нибудь над землей, между Землей и Луной, – и туда они каким-то образом перенеслись. Там был бы свет такой же жесткий и нереальный, как и здесь, и воздух той же степени сухой упругости, а контуры ландшафта были бы лишены утешительной земной плавности – точно как здесь, на всех этих пустых просторах. И тишина бы там стояла несусветная, в которой место оставалось бы только для шума проносящегося мимо воздуха. Она пощупала оконное стекло, оно было холодным как лед. Автобус подскакивал и раскачивался, продолжая движение вверх, на возвышенность.

XXI

Ночь была долгой. Они подъехали к борджу, пристроенному к высокой скале. Над головами включился свет. Молодой араб, сидевший прямо впереди Кит, развернулся и, улыбаясь ей, откинул капюшон бурнуса.

– Хасси-Инифель! – сказал он, несколько раз указав на землю за окном.

– Merci, – ответила она, улыбнувшись в ответ.

Ей захотелось выйти наружу, и она повернулась к Порту. Укрытый пиджаком, он лежал, сжавшись калачиком; его лицо было красным.

– Порт, – окликнула его она, и он, к ее удивлению, сразу отозвался.

– Да? – Его голос прозвучал неожиданно бодро.

– Давай выйдем, выпьешь чего-нибудь горяченького. Ты проспал несколько часов.

Он медленно сел.

– Да будет тебе известно, я вообще не спал.

– Ага, конечно, – не поверив, сказала она. – Ну, ты пойдешь? Я иду.

– Если смогу. Чувствую себя ужасно. Наверное, у меня грипп или еще что-нибудь.

– Да ну, чепуха! Откуда? У тебя, видимо, несварение – оттого, что обед заглотал слишком быстро.

– Знаешь, ты сходи. А я бы лучше посидел не двигаясь.

Она вылезла из автобуса и немного постояла на ветру среди камней, глубоко дыша. Рассвета еще и близко не было.

В одном из помещений борджа сразу при входе какие-то мужчины хором пели, часто-часто отбивая ладонями сложный ритм. Кофе продавали рядом, в комнате, что поменьше; там она села на пол, грея руки над глиняным сосудом с углями. «Ему нельзя здесь болеть, – подумала она. – Ни ему нельзя, ни мне». А делать нечего, разве что приказать себе не болеть, раз оказались так далеко от мира. Она вышла за стену борджа, заглянула в окно автобуса. В большинстве своем пассажиры продолжали спать, завернувшись в бурнусы. Нашла Порта и постучала в стекло.

– Порт! – позвала она. – Горячий кофе!

Он не пошевелился.

«И черт с ним! – подумала она. – Это он внимание к себе привлекает. Ему захотелось поболеть!»

Она забралась в автобус и кое-как пробралась к своему сиденью, где он лежал без движения.

– Порт! Пожалуйста, пойдем, хоть кофе выпьешь. Ну сделай это для меня. – Склонив голову набок, она заглянула ему в лицо. Погладила по волосам и спросила: – Ты чувствуешь, что заболел?

Отвечая, он говорил куда-то в полу пиджака.

– Не хочу ничего. Пожалуйста. Дай полежать спокойно.

Перспектива ублажать его ей не нравилась; начнешь заботиться о нем, а он от этого еще хуже раскиснет. Но в случае если он простыл, ему надо дать выпить чего-нибудь горячего. Она решила все же как-нибудь влить в него кофе. Поэтому говорит:

– А если я принесу тебе сюда, ты выпьешь?

Ответа ждать пришлось довольно долго, но в конце концов он сказал:

– Да.

Когда она вбежала внутрь форта, водитель уже шел по двору к воротам; это был араб, но не в тюрбане, а в фуражке с козырьком.

– Подождите! – крикнула она.

Он остановился, повернулся и смерил ее с головы до ног оценивающим взглядом. Жаль, нет поблизости европейцев, а то бы он по поводу нее прошелся: перед арабами-то что ж… да и арабы какие-то все не городские; толком и не поймут, поди, блеска его похабного остроумия.

Порт сел, стал пить кофе, вздохами перемежая глотки.

– Все допил? А то мне стакан вернуть надо.

– Да.

Стакан пошел по рукам и добрался до передней двери, где его ждало какое-то дитя, с беспокойством вглядывающееся внутрь салона: вдруг автобус тронется прежде, чем стакан будет в его руках?

Медленно двинулись дальше по плато. После того как автобус долго простоял с открытыми дверями, в нем стало еще холоднее.

– По-моему, помогло, – сказал Порт. – Огромное тебе спасибо. Только все-таки со мной что-то не то. Бог знает, но я в жизни никогда еще так скверно себя не чувствовал. Эх, если б можно было оказаться сейчас в постели да полежать пластом, может быть, все бы и прошло.

– А как ты думаешь, что это может быть? – спросила она, вдруг с новой остротой прочувствовав реальность, отчего все страхи, которые она так долго пригибала и сдерживала, поднялись в ней в полный рост.

– Понятия не имею. А ты мне вот что скажи. Лечь-то когда можно будет, не раньше полудня, да? Хреново-то как… как хреново!

– Постарайся заснуть, милый. – Милым она не называла его уже как минимум год. – Вот так наклонись ко мне, вот, правильно, а голову сюда положи. Тебе тепло теперь?