Автохтоны Галина Мария

– Что, Андрыч тоже?

– Не знаю, там у одного человека было много псевдонимов.

– Куда теперь? – спросил Валек. – В «Синюю бутылку»?

Он взглянул на часы.

– Да, пожалуй. Прошу прощения.

Телефон шевельнулся в нагрудном кармане, словно затаившийся зверек.

– Вы нас обманули.

– Все знают мой номер, – сказал он сухо, – интересно, откуда? Я вам ни разу не соврал. Я же говорил, я купил эти ноты на развале.

– Вы за это ответите, – зловеще сказали в трубке.

– С удовольствием. Встретимся, кофе попьем. Я в это время обычно хожу в «Синюю бутылку»…

– Я обедаю только в «Зеленом псе».

– Хорошо. Я буду через пять минут. Как вас узнать?

– Я сам вас узнаю, – сурово сказал телефон.

Он обернулся к Валеку:

– В «Синюю бутылку» не надо. Нужно к «Зеленому псу». Знаете, где это?

– Конечно, – Валек кивнул сам себе, – практически рядом. Сейчас подъедем. Вывеску вон там видите? Это он.

– Я так и думал, что рядом. Там хоть кормят?

– Там прилично кормят. Только не заказывайте свиные ребрышки.

– Не буду. Спасибо. Это за Андрыча. Авансом.

– Может, ничего и не получится узнать, – с сомнением сказал Валек. – Фигура темная.

– Ну тогда просто за хлопоты.

Войдя, он понял, почему меломан выбрал именно «Зеленого пса». Тут не было музыки. Никакой. Посетители по углам говорили шепотом.

Сейчас тот, что приглашающе похлопывал рукой по столу, был без этой своей шляпы. Аккуратно расчесанные на пробор волосы плотно прилегали к черепу.

Он отодвинул стул и сел напротив. Наверное, друзья меломана сидят за соседними столиками, для подстраховки.

– Я могу заказать?

– Можете, – сдержанно сказал меломан, – но свиные ребрышки не советую.

– Спасибо, я уже в курсе.

Он пролистал меню и попросил отбивную. И кофе с коньяком.

– Вам придется сказать, где она. – Меломан поднес к глазам вилку и меланхолически рассматривал зубья. – Мы положительно настроены это выяснить.

– Я сказал правду. Можете меня обыскать. Конечно, теоретически я мог ее спрятать где-нибудь в «Пионере».

– Там тоже нету.

– Конечно, вы уже! как я сразу не догадался!

Наверняка кто-то из них выдал себя за электрика. Или инспектора водоканала. Или пожарной охраны. Может, и правда там служит.

– Возможно, вы ее прячете в банковской ячейке. Или у доверенных людей. Мы могли бы выбить у вас признание.

– Запытать меня? Даже не пробуйте. У меня глубокое прикрытие. Весь интерпол встанет на мою защиту.

– Не валяйте дурака, – с отвращением сказал меломан.

Принесли отбивную с огромным количеством сложного гарнира, о котором он не просил, и запотевшую кружку темного пива.

– Я не заказывал пиво.

– Это бонус. Сегодня акция.

Он пожал плечами и осторожно отхлебнул, чтобы пена не перевалилась через край. Пиво было хорошим.

– А в этой папке что? – спросил меломан.

– Биография Костжевского.

Меломан быстро перебирал распечатанные странички.

– Зачем вам Костжевский?

– Ну как же. Вы же должны знать. Если ищете партитуру. Они все там были. Валевская. Костжевский. Корш. Вертиго. Какой-то Фильтикус. Я сильно подозреваю, что тоже псевдоним. Ну, не очень пристойно для подростка петь этого Гитона, родители дома могут и уши надрать. А я как раз занимаюсь группой «Алмазный витязь». Я искусствовед, понимаете? У меня грант канадский.

– А зачем врали, что у вас есть партитура?

– А вам она зачем? Что в ней такого? Что вообще в этой опере такого? Ну да, Валевская пела. Ну да, скандал. Ну, накидали они шпанских мушек.

– Шпанских мушек? Ха-ха-ха! – Сидящий напротив откинул аккуратную голову и аккуратно засмеялся. – Шпанских мушек!!!!

Он краем глаза видел, как сидящий за столиком слева наблюдает за ними в зеркале барной стойки. А сидящий за столиком справа допил свой кофе и теперь подманил официанта, чтобы заказать еще.

– Вы читали биографию Ковача?

Он вдруг обнаружил, что уже успел уполовинить свой бифштекс. От нервов, наверное.

– Читал. Много фигур умолчания. И необоснованных предположений.

– Ковачу действительно удалось записать музыку сфер. Не всю. Фрагмент. Вы, конечно, знаете, что в организме человека есть скрытые структуры, которые можно инициировать.

– Конечно знаю, – сказал он, – кто же этого не знает.

Его собеседник не уловил иронии.

– Ковач полагал, что высшие силы специально оставили для человека эту лазейку, но никто пока что не сумел ею воспользоваться.

– Бессмертие? Сверхмогущество?

Всем им нужно либо бессмертие, либо сверхмогущество. Либо и то и другое сразу.

Меломан обернул к нему бледное лицо со страдальческими глазами.

– Не знаю! – выкрикнул меломан, и два, нет три таких же бледных лица за соседними столиками обернулись к ним. – Я не знаю! Если бы я знал! Что он получил, чем за это заплатил…

Меломан глубоко вздохнул и овладел собой.

– Известно, что при первом исполнении своих опусов на тему «музыки сфер», – меломан говорил, прикрыв бледными веками глаза, словно бы читая по памяти, – Ковач испытал нечто вроде экстаза, с обострением всех чувств, за которым последовал припадок, судя по описанию, эпилептический. Сам он не очень внятно описывает это состояние как «хрустальное». С тех самых пор страдал припадками, которые принимал за откровение.

Меломан открыл глаза.

– И, конечно, – кисло сказал он, – это и было откровение. А во время этой самой «Смерти Петрония» втайне от исполнителей и слушателей был проигран фрагмент музыки сфер.

– Вот именно! – Меломан даже схватил его за руку, в которой он держал вилку с наколотым на нее кусочком бифштекса. – Вот именно! Этот фрагмент был как бы упрятан! Скрыт! Внутри партитуры! И он подсунул его оркестру. И оркестр сыграл!

– И впал в измененное состояние сознания, – сказал он, осторожно высвобождая руку.

– Там все впали в экстаз. Оркестр, исполнители. Публика. Публика тоже. Не было никаких шпанских мушек. Был восторг, единение, чудо общности. Чистая телесная реакция на переплетение гармоний. Память об этом передавалась от отца к сыну. От отца к сыну. Когда все кончилось, мир показался… таким бедным!

– Я понял. Публика не знала, в чем дело, но оркестранты-то поняли. Ну да. Но с чего вы взяли, что партитура вообще сохранилась?

– Была версия, что Ковач положил ее в гроб Валевской. Мы предприняли некоторые усилия, чтобы найти ее, но…

– Мы?

– Не сам я, понятно. Но да, мы. Искатели.

– Ах, ну да. Искатели. Да, я слышал, что Ковач положил в гроб какую-то рукопись, Кстати, вы в курсе? Есть и другая версия. Ковача арестовали до этого выстрела в театре.

– Никто не знает точно, что случилось с Ковачем. Очень противоречивая информация. Одна-единственная биография, и то… Мы пытались связаться с автором. Уточнить некоторые моменты.

– В смысле, вы, Искатели? Вы-то сами еще тогда и не родились.

– Да. Мы, Искатели. Так вот. Автора отыскать не удалось. Не было такого человека.

– В этом, – сказал он, – я и не сомневался.

Он допил пиво и поставил пустую кружку на стол.

– Этот самый Гитрев. О. Гитрев. Вы пробовали прочесть его фамилию наоборот?

– Боже мой! – потрясенно сказал Искатель. – Боже мой!

– Вам не кажется, – спросил он вежливо, – что это открывает перед вами новые перспективы? Знаете, я уже пообедал. Хорошее место, правда. Неплохая кухня, большие порции и недорого. Я могу идти? Вы, конечно, вправе следить за мной и дальше. Более того, я настоятельно рекомендую следить за мной и дальше.

Он встал. Двое, нет, трое за соседними столиками встали тоже. Ага.

– Один только вопрос. Я уже понял, это не вы преследовали меня в музее восковых фигур. А по телефону в «Пионер» звонили вы?

– Я вообще не звонил в «Пионер». Никто из наших не звонил.

– Я так и подумал. Но кто-то тоже весьма увлеченный музыкой, да. Хотел поделиться своими соображениями касательно природы музыки. Довольно банальными, если честно. И тоже не назвался.

Как внезапно наступили сумерки, впрочем, здесь всегда так. Похоже, он опоздал к Вейнбауму. Жаль. Ничего, Вейнбаум наверняка будет у Юзефа.

Он бросил купюру на стол, кивнул напряженно застывшим в разных углах зала меломанам, натянул куртку и вышел. Сейчас они тоже кинутся одеваться, и выбегут за ним следом, и будут его, как это говорится, вести… На здоровье. Безобидные чудаки. Наверняка в музее восковых фигур был кто-то из них, просто постыдился признаться остальным в своем позорном бегстве. Сколько же вчера потребовалось им отваги, чтобы ограбить его!

– Сударь, вы, похоже, скучаете!

Котелок, подвитые усики, клетчатое пальто, тросточка. Экскурсоводы назойливей проституток.

– А ведь всего один визит в катакомбы, и ваш дух воспрянет! У нас просто превосходные катакомбы! Там, кстати, расположена старейшая пивная города. Я просто вижу по вашему лицу…

– Франтик, – сказал он душевно, – отвали.

– Тогда в аптеку, – сказал неунывающий Франтик, – вот она, рядом! Индивидуальный тур, а? Старейшая аптека города, просто, можно сказать, наша гордость. Музей аптекарского дела, а заодно…

– Франтик, – повторил он, – иди в жопу.

– Ну, если вы так ставите вопрос… – обиженно сказал Франтик.

Он повернулся и пошел дальше, поднимая на ходу капюшон, чтобы заслониться от ветра, летевшего ему в спину вместе с прощальным криком Франтика:

– Валеку, значит, можно, а мне нет? Да? А Валек ваш, между прочим…

Дальше он уже не услышал, потому что еще один порыв ветра толкнул его в спину. Ветер же унес слова Франтика… На углу, рядом со старейшей аптекой города, пани Агата едва удерживала свой смешной кружевной зонтик.

Собачка скулила и поочередно поднимала передние лапки.

Он в знак приветствия приложил два пальца к капюшону куртки. Пани Агата величественно кивнула, поджав тонкие губы. Вуалетка у нее была усеяна то ли каплями подтаявшего снега, то ли стеклярусом.

– А правда, вам Юзеф платит за рекомендацию? – спросил он неожиданно для себя.

Она нагнулась, подхватила дрожащую собачку и пошла прочь, аккуратно переступая ботами и придерживая вырывающийся зонтик свободной рукой. Он видел лишь собачкину задницу, выпирающую из-под попонки, и смешные кривые лапки с коготками.

Он остановился у витрины аптеки, где меж фарфоровых ступок и медных гирек вызывающе красовался муляж человека без кожных покровов, и, прикрываясь рукой от ветра, вытащил из кармана мобилу.

Нет, сказала дриада, голос ее был ленив и равнодушен, еще не собрали. Потому что пассифлора, понимаете? Пассифлора вообще-то редкий цветок, ее пришлось заказать в оранжерее. Доставят только завтра. Это ничего? Это ничего, спасибо, сказал он и спрятал мобилу обратно; там, в тепле куртки, она чуть ощутимо благодарно вздрогнула и затихла.

Почему так хочется есть? Он же только что слопал такую здоровенную отбивную? Ах да, это потому что как раз время идти к Юзефу. Рефлекс. Как у собаки Павлова. Он замедлил шаг, раздумывая и даже испытывая некоторую неловкость, вызванную собственной пищевой невоздержанностью, но все-таки решил в пользу Юзефа. Во-первых, там наверняка будет Вейнбаум, во-вторых, чечевичная похлебка. Он никогда не думал, что пристрастится к чечевичной похлебке.

Темную фигуру сумерки как бы вытолкнули ему навстречу, и он вздрогнул, но тут же почуял знакомый запах мокрой псины и дубленой кожи.

– Мардук!

– Я Упырь, – укоризненно сказал Упырь.

– Прости, брат. В темноте не разглядел. А что ж ты один-то? Где Мардук? – спросил он, чтобы не казаться невежливым.

Почему мне не дают спокойно поесть чечевичной похлебки?

– Мардук очень занят, брат.

В рюкзаке у вольного райдера звякало и брякало. Опять пиво? Ох, нет. Только не это.

– Брат, – сказал он душевно, – давай не сегодня. Я устал. И вообще.

Упырь взял его лапой за локоть. Хватка была такой крепкой, что он чувствовал каждый упырский палец сквозь плотную ткань куртки…

– Тебе надо пройти со мной кое-куда, брат.

Глаза Упыря прятались в затененных впадинах глазниц и поблескивали оттуда. Неприятное лицо. Чужое. Упырь или зомби. Тьфу, он и есть Упырь. Сейчас скажет, что хочет съесть мой мозг. Он, собственно, уже ест мой мозг.

– Никуда я не хочу идти!

– Да-да, – миролюбиво сказал Упырь, – я знаю.

Огромной своей лапой в кожаной перчатке с обрезанными пальцами Упырь продолжал удерживать его локоть. Высвободиться не было никакой возможности.

– Куда ты меня тащишь?

Упырь приблизил большое лицо к его лицу. Мокрой псиной запахло еще сильнее.

– В одно место, – сказал вольный райдер раздельно, – где ты переночуешь. Ясно?

– Нет. Я ночую в хостеле. «Пионер» называется.

– Тебе нельзя в хостел.

– А к Юзефу – можно? Я хочу к Юзефу. Я всегда в это время хожу к Юзефу.

– Перетопчешься, – сказал Упырь.

– Ты невежлив, брат, – кротко сказал он. И второй, свободной рукой двинул Упыря под дых. Упырь даже не пошатнулся, только коротко выдохнул, а костяшки пальцев тут же заныли, словно бы он ударил в обшитый кожей железный лист.

– Жить хочешь? – просто сказал Упырь.

– Более или менее.

– Тогда пошли. Что ты, правда, как маленький. Пойдем-пойдем, тут буквально два шага.

А я так хотел поесть горяченького, остренького, потом лечь в кроватку, накрыться с головой одеялом и ни о чем не думать. Иногда человеку просто необходимо лечь и накрыться с головой одеялом. Но Упырь влек его за собой, и он, как собачка пани Агаты, покорно тащился следом.

Мокрый газон с остатками снега, подворотня, проходной двор, еще один проходной двор, освещенное окно первого этажа, девушка с высоко зачесанными волосами, в черном вечернем платье подкрашивает глаза у трюмо; витрина рюмочной, где молчаливые мужчины за высокими столиками стоя едят пельмени из пластиковых тарелок. Еще одна подворотня, проходной двор, проулок, цветные фонарики, толпа экскурсантов, возглавляемых еще одним фланером, не Франтиком, пониже и потолще. Еще подворотня.

– Постой, – он, наконец, выдернул руку, – это же…

Упырь мягко стукнул по двери кожаным кулаком. Окошечко с лязгом отворилось, и мрачная будка вышибалы затмила квадратик скудного света.

– Наше солнце – луна! – сказал Упырь и с неожиданной энергией втолкнул его, упиравшегося, в приоткрытую дверь.

А он-то было решил, что ему и впрямь угрожает неведомая опасность.

– Опять схрон! Опять Лесные братья! Опять кулеш в солдатских мисках! Мудак ты, Упырь, и чувство юмора у тебя мудацкое.

– Ты это о чем, брат? – поднял Упырь рыжие брови.

– Я ж сказал, я всегда в это время хожу к Юзефу… я…

Но Упырь уже махал кому-то рукой, протискиваясь меж сидящими, оставалось либо уйти, либо плюнуть, сесть на лавку и спросить пива. Он решил в пользу пива.

Он узнал ее прежде, чем даже успел обернуться.

– Опять не обслуживаете этот столик?

– Этот как раз обслуживаю.

– Тогда… что вы мне посоветуете?

Она молча подвинула ему меню, распечатанное на состаренной бумаге. Пельмени тут были обозначены как «ворожьи ушки». Ну-ну. Оставив его наедине с меню, она было двинулась прочь, но он поймал ее за руку.

– Послушайте, Лидия. Тут все какое-то… Я устал, Лидия. Я перестаю понимать…

– Нам нельзя вести личные разговоры с посетителями, – сказала она скучно. Ловко, легко, словно ее этому специально обучали, высвободила руку.

– Слышь, сестренка! – Возвратившийся Упырь с грохотом отодвинул тяжелым кованым носком некстати подвернувшийся табурет. – Это не надо. Бумажку эту совать не надо. Ты лучше, это, проводи нас.

Она смотрела строго из-под надвинутой на лоб черной косынки. Она была очень высокая. Даже выше Упыря. Ненамного, но выше. И ненамного уже в плечах.

– У тебя нет допуска, – сказала она.

Тихо, не для, хм, ворожьих ушей, но он услышал. Или прочитал по губам. Впрочем, может быть, она сказала «пропуска».

Упырь что-то молча вложил ей в ладонь и стиснул своей огромной лапой.

Он вдруг отчетливо стал слышать каждый звук их разговора, словно они втроем были отделены от шумного зала тонкими воздушными перегородками.

– Он чужой. – Слова сыпались жесткие, как ссохшиеся горошины.

– Это приказ, сестренка, – сказал Упырь. – Приказы не обсуждают.

Она вздохнула, взяла у него из рук ненужный листочек с меню и вложила обратно в кожаную папку. Потом сухо сказала:

– Следуйте за мной.

Она шла между столиками, не обращая внимания на посетителей, которые кричали еще пива. Спина у нее была прекрасная, сильная, прямая и гибкая. На длиной пояснице сходились завязки обернутого вкруг сильных бедер широкого черного фартука.

Она ни разу не обернулась.

– Давай-давай, – подтолкнул его в спину Упырь.

Еще один зал, шумный и дымный, низкие подвальные своды (она и Упырь пригнулись, входя, а он нет), свечки на столиках, торчащие, неподвижные лепестки пламени, молчаливые люди с тенями в глазных впадинах, влажное горячее дыхание кухни, оббитая жестью дверь с трафаретной надписью «Служебный вход». Для верности на двери кривовато висела яркая табличка с энергичной молнией и надписью «Осторожно, высокое напряжение!».

Он думал, она достанет ключ или постучится условным стуком, но она просто толкнула дверь, которая легко, сама собой, отворилась.

Тусклую лампочку в проволочной сетке словно не меняли со времен войны. Стены уходили вниз, сырые, бетонные. Тут, наверное, было бомбоубежище или что-то в этом роде. Ступени тоже были сырые, бетонные, искрошившиеся, с торчавшей кое-где ржавой арматурой. Теперь они все шли пригнувшись, Лидия впереди, он посередке, Упырь замыкающим, отрезая путь к отступлению.

Бомбоубежище? Может быть, но первоначально наверняка склад, винный, скорее всего. Люди в маскировочных комбинезонах деловито ходили меж конторскими столами. Люди в штатском спали или сидели на матрасах, рядком разложенных у стен. Воздух был плотный, застоявшийся, как тухлая вода, пахло ржавчиной, гречневой кашей и сырыми портянками.

Он обернулся в недоумении, но Упырь исчез, словно бы и не было, а Лидия уже вела его мимо одного из столов, где широкоплечие лобастые мужчины сгрудились над истертой на сгибах картой. Тут же, рядом, маслянисто блестел разобранный АКМ.

Он машинально поискал глазами мониторы и блоки, пульты и мигающие огоньки, как в дурных блокбастерах, но все, от амуниции до лиц, словно бы позаимствовали из других фильмов, черно-белых, с царапинами и склейками…

– Это… – сказал он устало, – прошу прощения, что?

– Наше подполье.

Тут она была на своем месте – суровая военная жена, водительница мужей. Немезида, победоносная Ника… быть может, Медуза Горгона. Недаром он никогда, никогда не видел ее без косынки.

– Но… зачем?

– То есть, как зачем? – Строгие брови чуть поднялись. – Что значит зачем? Они ждут. Когда придет пора выступить против тирана.

– Но ведь… республика?

– Тиран всегда приходит на запах республики. И когда он придет, мы будем готовы.

– Да, пожалуй. А почему… ну, такое все? Такие карты. Когда Гугль, и все такое. Вообще… почему?

– Информация – это свобода. Тиран – душитель свобод. Это аксиома. Будет большая война. Интернета не будет. Мобильной связи не будет. Ничего не будет. Только то, что можно сделать быстро и своими руками.

Она разъясняла терпеливо и отчетливо, словно он был ребенок. Или полоумный.

– Тонкие технологии уязвимы, это вы правы. Но…

– Люди изнежились. Расслабились. Нужны бойцы, которые не растеряются. Которые умеют действовать в новых условиях.

– В старых условиях.

Она моргнула, и в гневном лике Медузы проступило что-то человеческое.

– Ну да. Да. В старых. Ну да.

Они выращивают своих бойцов, как шампиньоны. В подвале, в сырости и полутьме.

– А скажите, этот схрон… ну, ресторация сверху – это прикрытие?

– Да. Нам нужны средства на борьбу. Безопасное убежище. Бесперебойное питание. И правильно сбалансированное. Бойцы должны правильно питаться.

Похоже, она придавала правильному питанию очень большое значение.

– А вы, значит, что-то вроде связного?

– Почему – вроде? – удивилась она. – Я и есть связной. Кто-то же должен. Это большая ответственность. Высокое доверие. Идемте. Я провожу.

Женщина, сидя на матрасе, брошенном на пол, кормила грудью ребенка. И у женщины, и у ребенка были мучнистые, белые, как шляпки шампиньонов, лица. Рядом сидела другая женщина, из-под косынки выбивались седые волосы. Она что-то вязала… Ну конечно, носки! Важно ведь не только питание, но и удобная, гигиеничная, гигроскопичная одежда.

– Они что, никогда не выходят? На поверхность?

– Разумеется нет, – холодно сказала Лидия. – Только особо доверенные лица.

Он постарался не думать о том, куда они могут девать умерших.

– Но вот мне же вы оказали доверие. Чужаку, человеку со стороны. А вдруг я… лазутчик, оборотень?

– Было распоряжение приютить вас на ночь.

– Чье?

Она пожала широкими плечами.

– А… я могу его увидеть?

– Нет. Располагайтесь. Вот здесь.

Она показала на матрас, брошенный на пол в углу, рядом с другими такими же матрасами, сейчас пустыми. Вытертое серое, в бледную полоску одеяло из эрзац-шерсти. Mannschaftsdecke, ну да, ну да.

– Тут все чистое, вы не думайте. Мы постоянно подвергаем все санитарной обработке.

– Да, – сказал он, – я понимаю. Гигиена – это очень важно в полевых условиях. А могу ли я надеяться, что меня выпустят отсюда? Завтра утром? Ну, и вообще.

– Если бы это зависело от меня, – она даже не притворялась, что удерживает раздражение, – вы бы не вышли отсюда никогда. Понимаете? Никогда! Но он приказал. Приказы не обсуждают. Есть хотите?

– Смотря что, – сказал он осторожно.