Порок Райх Илья

Глава четвертая

Он подъехал к первому перекрестку. Эмоции улеглись, но мысль об инциденте не выходила из головы, даже вечные страдания о Татьяне отошли на второй план. Внезапно возникла идея вернуться в изолятор. Зачем? Уже вечер, дела на сегодня закончены. Куташев? Его мне не хватало, разбираться с его проблемами, тем более он отказался писать рапорт.

Зажегся зеленый свет, и Евгений без колебаний продавил педаль газа, взяв курс домой. Добираться пришлось ему около получаса, всему виною пробки, на которые с каждым годом приходилось тратить все больше времени. Шутка ли – в городе, согласно статистике за последние пять лет, количество легковых автомобилей увеличилось почти в три раза. Он оставил машину у подъезда, пешком поднялся на третий этаж, зашел в квартиру.

Поздно вечером Евгения внезапно осенило. Недолго думая, он захлопнул дверь квартиры и бегом спустился вниз. Уже отъезжая от подъезда, он спохватился – а закрыл ли он квартиру на замок? Но было поздно, он выехал со двора и вновь направился в сторону изолятора. В голове у Евгения вертелась фамилия Ложкин. «Ложкин, Ложкин, как я сразу не догадался?» – сокрушался Евгений. Михаил Ложкин был дежурным в изоляторе, но все бы ничего, если бы не одна особенность – Марат и Михаил были одногруппниками по университету. И как-то Марат хвалился перед коллегами, что именно он выступил в качестве протеже при устройстве Ложкина на работу в изолятор. «Долг платежом красен», – пробурчал Евгений, набирая скорость и сигналя автомобилям.

Время – десять часов вечера. Время отбоя. Как только его объявили, через две минуты в камеру Воинова зашел конвой. Он указал Воинову на выход.

У самого входа в камерный блок Воинов увидел Куташева, от вечернего вояжа не стоило ждать ничего хорошего. Куташев, подойдя к Воинову, показал ему средний палец руки и сладострастно произнес:

– Готовься, тебя опустят… ведь так поступают с насильниками на зоне.

– Ты копаешь яму под себя, – стоя у стены лицом, успел выговорить Воинов. Через мгновение он оказался в камере, где коротал время тридцатилетний вор в законе – Никола Демский.

– К нам прислали на ночь девочку, – встав с нижнего яруса, с мерзкой улыбкой на лице произнес Никола.

Вор атлетичного телосложения был одет в темно-синюю майку и черные джинсы.

Воинов стоял у двери, одно место было свободным, он медленно пошел к нему. Со второго яруса на пол спрыгнул еще один представитель блатного мира. Это был мужик лет тридцати пяти, до пояса голый, торс был усеян черными волосами. Также крепкого телосложения, но, в отличие от подтянутой спортивной фигуры Николы Демского, у него выпячивался круглый арбузный живот. Это был городской авторитет по кличке Глыба, – с внушительным ростом в два метра. Он подошел к умывальнику, умыл лицо и недовольно пробурчал:

– Опять выспался, что… делать ночью?

– Как что? – возразил вор. – Не видишь, нам девочку прислали из соседнего номера.

– Это тот, кто грохнул трех баб? – задался вопросом Глыба и, вытерев руки о серое полотенце, бросил его в лицо Воинова.

Воинов, услышав нелицеприятную характеристику, остановился, молча снял с лица тряпку и повесил обратно на крючок мойки. Глыба открыл дверцу туалета. В городском изоляторе, в отличие от других аналогичных заведений, в том числе и от тюрем, места для оправления были обнесены метровыми от пола стенами и дверью-калиткой, чтобы человека в сидячем положении не было видно. На арестантском жаргоне подобные места называют «дальнягами», от слова «даль», и расположены они у самого входа в камеру. Глыба опустился на корточки и, запрокинув голову, неодобрительно посмотрел на Воинова:

– Че зыришь, голову отверни, – с отвращением проговорил Глыба.

Воинов послушался и, повернув голову, увидел третьего арестанта, шестидесятилетнего мужика с седой головой. По комплекции он был на порядок уже остальных, небольшого роста, с сухим лицом и насаженным острым носом. Но держался уверенно. Морщинистое лицо придавало мужественности, – исключительный случай, когда возраст к лицу. Сокамерники обращались к нему – Палыч. Судя по всему, у молодых авторитетов новой волны пожилой мужчина пользовался безграничным авторитетом.

Причина в том, что в прошлом Палыч – известный цеховик; еще во времена СССР, когда предпринимательство было уголовно наказуемым занятием, организовал подпольный швейный цех. Его портные выпускали добротную качественную одежду под марками различных мировых брендов. Поддельная одежда имела успех и у партийной номенклатуры, ему удавалось долго надувать их: все они думали, что приобретают одежду, привезенную контрабандой из Франции и Италии. На самом деле все производилось в подвальных помещениях ЖЭКов.

Его разоблачили и засадили на восемь лет. Когда он вышел, в стране гремела перестройка, и необходимость прятаться по подвалам отпала. Он развил бурную деятельность, но от привычки преступать закон не избавился. В девяностые его подтянули вновь, теперь уже за контрабанду сигарет, но он отделался условным сроком. Сейчас же Палыч подозревался в мошенничестве, одна из его компаний не вернула кредит банку, после разбирательства там запахло махинациями, оказалось, что кредит ушел на «липовую» компанию, – было выдано не меньше пятисот миллионов рублей.

Воинов почувствовал вонь, но запах исходил не от Глыбы, все еще сидевшего на «толчке», а от зажженного куска бумаги в руке Палыча. Так узники стараются приглушить запах, исходящий из «дальняги». Воинов предпринял вторую попытку продвинуться к кровати, но голос Глыбы остановил его:

– Ты куда, шнырь колотый?

Воинов повернулся, перед ним вырос двухметровый амбал, затягивающий веревку на спортивных штанах.

– Ты куда? – с ухмылкой повторил Глыба.

– На койку! – спокойно ответил Воинов.

– Там все занято! – утвердительно заявил Глыба, повернувшись к умывальнику. Он сызнова бросил полотенце на голову Воинова и прошел внутрь камеры, демонстративно захватив грудью плечо новичка.

– Твое место на полу, спи там… хотя спать тебе не придется, петух опущенный, ха-ха, – произнес Глыба, когда поднимался на второй ярус кровати.

Воинов обратно отошел к двери, прислонившись к ней. Потом, свернувшись клубочком, лег на пол, что вызвало удивление у сокамерников:

– Ты че, спать пришел сюда? А кто развлекать нас будет, мы че, зря тебя выписали из камеры? Э, шнырь? Поди сюда! – Никола Демский сидел на нижнем ярусе, облокотившись на подушку, одна нога болталась на полу.

– Я вас не трогаю, – Воинов немного замешкался, осторожно подбирая слова, так как контингент был специфичный, потом продолжил: – Пожалуйста, не трогайте меня, возникло какое-то недоразумение, меня сюда отправили по ошибке, – Воинов старался изъясняться тактично.

В комнате от силы пять на два с половиной метра, человек даже с незаурядными физическими данными не имел возможности полноценно оказать сопротивление нескольким людям. В его же случае составить физическую конкуренцию двум крепким ребятам – сопоставимо с фантастическим перевоплощением в человека-паука.

Это понимали и сокамерники, поэтому для них нахождение насильника Воинова в камере было сродни игре кошки с мышкой: пока не наиграются, он не будет принесен в жертву. Но время поджимало, первым, кто изъявил желание поиграться с Воиновым, стал Глыба. Он неторопливо спустился и медленно, с натянутой улыбкой палача, направился к лежащему на полу Воинову.

Воинов привстал, он старался соблюдать хоть какие-нибудь меры безопасности.

Евгений нервно давил на педаль. Все раздражало – водители, снующие в разные стороны, красный свет светофоров, пешеходы, идущие под зеленый свет. Только он нажимал на газ, как перед ним вставала очередная преграда. Когда-то он любил ездить по проспекту Октября, эта была продолжительная безостановочная дорога длиною в десять километров. Главное – был простор, и то, что ты разгоняешься на старенькой «Ладе», тебя особо не волновало. Сейчас все наоборот: много суеты без движений, куча бесповоротных машин на дороге, и езда не доставляет удовольствия, хотя бы и за рулем комфортной иномарки.

Раздраженный Евгений подъехал к перекрестку на остановке Спортивной и пристроился по средней полосе за черным тонированным джипом. Но автомобиль с тонировкой не двигался, как оказалось – впереди авария. Евгений вышел из машины, прошел шагов двадцать, перед ним открылась панорама ДТП – разбитый автомобиль «Шевроле-Нива», на отечественное авто водрузился «КамАЗ», наехавший ему на капот передним колесом. Водитель и пассажир легковушки остались живы, причем столкновение было почти лобовым, и то, что обошлось без жертв, было непостижимо.

Евгений, как представитель органов, подошел к водителю легкового автомобиля и спросил: «Все живы?», водитель лишь кивнул. Евгений, уже сидя в машине, вызвал патруль, параллельно он позвонил Юрию и попросил его по возможности приехать в изолятор. На повороте с проспекта на улицу Шафиева Евгения остановил гаишник. Пришлось притормозить, засунул руку в карман, но не обнаружил в нем удостоверения, как и документов на свой автомобиль – перед уходом он, видимо, оставил их дома – поэтому ничего не оставалось, как дать газу и за пару секунд доскочить до следующего перекрестка.

Горел красный свет светофора. Сзади Евгений услышал знакомый вой сирен: «Вот уроды!». Пришлось нарушить правила еще раз, машина Евгения ринулась через перекресток. Вой сирены позади перемежался с тормозным скрежетом и сигналами автомобилей. «Вот черт, этого мне еще не хватало!» – вновь выругался Евгений. Он оглянулся назад и чуть было не поплатился, едва не сбив пожилую женщину, переходившую дорогу. Евгений притормозил и ушел на полметра вправо. Для него все обошлось, если не считать реакцию женщины, которая после того, как пришла в себя, первым делом окатила его нецензурной бранью.

Выйдя из машины у здания изолятора, он позвонил и представился в микрофон, документов с него не потребовали, каждый дежурный знал его в лицо. Евгений набрался терпения в ожидании, когда тяжелые железные створки ворот обнажат двухэтажное белое здание. Монотонный скрежет ворот не раздражал его, за несколько лет работы Евгений привык к нему. Но на территорию ИВС вступить он не успел. Как только раскрылись ворота, чья-то тяжелая рука одернула его за плечо. Он машинально повернулся и в этот момент ощутил плотное прикосновение к подбородку.

– Сиди, не вставай! – приказал Глыба. – Рот, жопа чистые?

Воинов кивнул. Он сидел на корточках. Глыба снял штаны и, повернув голову к Палычу, сказал ему:

– Не осуждай, Палыч, мне, может, «пятерку» придется оттоптать. Первый раз я это попробовал на малолетке, когда с пацанами одного стукача опустили. Так что, может, сегодня у меня вечер воспоминаний, – философски объяснил Глыба перед старшим товарищем свои похотливые намерения.

– Это твое дело, – ответил Палыч и демонстративно отвернулся.

Глыба вынул свой аппарат, он оказался таким же волосатым, как и верхняя часть тела. Первое, что успел почувствовать Воинов, это кисло-едкий запах мочи.

– Ну, заглатывай! – почти нежным голосом произнес Глыба. – Только не откуси, а то сразу твою милую харю начищу.

Воинов расслабился, взял в правую руку член и направил его в рот. Глыба в предвкушении закрыл глаза. Вдруг раздался дикий вопль, затем тупой хруст и непрестанный рев. Сокамерники соскочили со своих мест. Глыба руками держал свой некогда могучий член, но сейчас боялся взглянуть на него, ведь там колыхался один корень, без вершка. Он истекал кровью, напольный линолеум принял ярко-красную окраску. Воинов, как ни в чем не бывало, облокотившись на дверь камеры, продолжал сидеть на корточках. Рукой он вытер губы, во рту он что-то держал.

К нему подлетел Никола Демский с возгласом:

– Ты что творишь, петух! – и с широким замахом тыльной стороны руки ударил Воинова. Удар скользнул по щеке. Воинов привстал.

Вора от палача, специализирующегося на половых органах, оторвал Палыч, который оказался самым рассудительным в сложившейся ситуации.

Он предостерег вора:

– Отойди от него, с ним не все в порядке! Ты видел, что он сделал?!

Воинов встал и, демонстративно выплюнув кусок мяса изо рта на ладонь руки, с омерзением произнес:

– Это за то, что поднял руку, – он говорил вору.

Потом швырнул головку члена в унитаз и смыл его, – это означало одно, что Глыба навечно лишился главной части мужского достоинства.

Вор не был бы вором в законе, если бы не постоял за честь товарища и, прежде всего, за себя. Он вновь бросился на Воинова, но Палыч опять успел остановить его:

– Ты видел его глаза, они пусты, он опасен! – пытался внушить Палыч Николе, держа его обеими руками за плечевой пояс.

Тем временем Глыба упал на пол, он уже не кричал, разум помутнел, и жизнь его, которая в основном протекала между двумя понятиями – свободой и заключением, как никогда была близка к завершению из-за чрезмерной потери крови.

Евгений рухнул, но сознания не лишился. Он, еще лежа на земле, огляделся, сверху красовались две головы в фуражках с кокардами. Хмурые, наглые лица под фуражками никак не вписывались в живописное темно-синее небо, которое так полюбил Евгений в последнее время. Да и настроение после полученного удара было далеко от романтичного. Евгений поднялся, голова немного кружилась.

– Ты, чайник, б…дь, совсем нюх потерял, разъездился! – заорал на Евгения тот, кто был постарше, в звании майора. – Мудак долбанный! – он потянулся к Евгению рукой, но не успел. Майор рухнул, так же как и Евгений полминуты назад. Перед Евгением нарисовался Юрий, он поглаживал левой рукой правый кулак:

– Ты в норме? – важно спросил Юрий, еще бы – он только что спас своего начальника от акта насилия.

– Да, все хорошо, сзади тебя еще один мент, – ответил Евгений и кивнул Юрию, словно давая санкцию на уничтожение второго гаишника.

Юрий обернулся, второй гаишник протянул руку к кобуре, но только успел расстегнуть ее и ругнуться:

– Вы, суки, совсем по беспределу пошли, на кого руку подняли… – через мгновение он уже лежал на земле, а Юрий почесывал вторую руку.

– Ты хорошо бьешь с обеих рук! – восхитился Евгений и подошел к лежащему майору, тот что-то бормотал. Евгений поднял его с земли, Юрий, в свою очередь, помог подняться второму гаишнику. Обоих привели в чувство. Юрий показал удостоверение сотрудника Следственного комитета и представил им своего начальника.

– Замни конфликт и спроси, что случилось на перекрестке, – крикнул Юрию Евгений.

– Что? Не понял?

– Они знают, – и скрылся за воротами.

Переступив со второй попытки порог изолятора, Евгений удостоверился, что его подозрения были не напрасными: во дворе изолятора уже дежурила машина скорой помощи. «Вот дурак, знал ведь!» – сокрушался Евгений. Он забежал в здание, навстречу выкатили Глыбу.

Евгений бросился к каталке и, завидев страдальческое лицо незнакомца, почувствовал облегчение. Но сердце вновь забилось усиленно, когда он узрел, как конвоир сопровождал в комнату допроса Воинова.

«Значит не его, а он?» – подумал Евгений и, мотая головой, проронил:

– Мне еще этого не хватало…

Глыбу спасли, но со дня той трагедии его невозможно было назвать полноценным мужчиной. Что сделал Воинов, причем хладнокровно, случается на практике очень редко. Это дало дополнительный повод для скорейшего определения его психического состояния. Хотя, учитывая силу сжатия челюстей человека, аналогичное может проделать любой желающий – это то же самое, что откусить толстый кусок сырого мяса с большим количеством жил. Средняя сила сжатия челюстей у людей колеблется от пятнадцати до ста килограмм. Главная опасность в таких случаях – не потеря полового члена, а потеря крови.

Воинов все отрицал, утверждал, что ничего не делал, ничего не видел и никто к нему с актом мужеложства не приставал. Следователи, – а расследование поручили группе Евгения, – смогли воссоздать картину произошедшего вплоть до мелочей, помог им в этом Палыч, который отказался что-либо подписывать и все рассказал в устной форме. Обоснование тому, что он человек сидевший, законы неписаные уважает и писать доносов не станет. Палыч, как человек осторожный, опытный, повидавший многое, был единственным, кто разглядел в Воинове сочетание покорности и одновременно решительной жестокости.

«Спящий дьявол, которого не стоит беспокоить», – говорил он следователям. У Юрия и Оскара опасения Палыча вызывали только насмешку. Евгений, напротив, не выражал сарказма, до него уже давно дошло, что перед ним хладнокровный и расчетливый убийца. Иногда он задумывался: «Так почему Воинов все же сдался?» И этот вопрос он будет задавать для себя тем чаще, чем ближе будет узнавать Воинова. Поэтому он повторно попросил Марию, чтобы она до психиатрической экспертизы успела еще раз допросить Воинова в изоляторе. Впервые в практике Евгений отнесся к работе криминалиста-психолога серьезно.

Вор в законе Никола Демский не давал показаний, как и Воинов, но злобу затаил. На последнем допросе он обронил Евгению многозначительную фразу: «Слышь, начальник, земля ведь круглая… и знаешь, где это больше всего ощущает человек? В зоне».

Да, Воинову грозила новая опасность, его пока не торопились переводить в психлечебницу из-за разбирательства по новому делу. Евгений был справедливым следователем и даже убийце трех женщин он желал законного возмездия. Да и с годами ненависть к преступникам притупляется, так как в отношении законник – преступник изначально нет ничего личного.

Дело по нанесению увечий Глыбе закрыли, этому немало поспособствовал родственник Куташева Марата – всесильный прокурор. Самому Марату пришлось уйти из органов, его пристроили в коммерческий банк на должность юриста. Но его выходка имела далеко идущие последствия не только для него одного.

Глава пятая

Александр Федорович приехал к главному прокурору региона. Предвидя непростой разговор с коллегой, он не желал встречаться с ним на его территории, в здании прокуратуры. Была и другая причина: полтора года назад Александр Федорович был его подчиненным и имел статус первого заместителя прокурора.

Но как только у надзорного ведомства, по решению федеральных властей, решили изъять следственные функции, Житомирский вместе с созданным Следственным комитетом ушел в свободное плавание. И сейчас он имел равный статус с недавним своим непосредственным руководителем, что вызывало у последнего немалый дискомфорт, когда противоречия между двумя ведомствами выливались в нешуточные дебаты на совещаниях с участием всех правоохранительных структур. Прокурор, как и его подчиненные, очень ревностно относился к новым функциям Следственного комитета и по инерции продолжал считать следователей своими подчиненными. Да и форма у обеих структур осталась одинаковой – синего цвета, и звания имели одинаковые ранги.

Но прокурор умел уговаривать, намекнув по телефону Житомирскому, что есть интересные факты деятельности Романова, которые ему будет удобно изложить только в собственном кабинете.

Александр Федорович сидел в автомобиле перед крыльцом прокуратуры, его взгляд устремился на высотное здание – один из символов прихода в город рыночной экономики. Это был небоскреб из зеркального стекла с расположенными внутри офисами банков и инвестиционных компаний, отражавший зависть конкурентов, которым респектабельный офис в центре города был далеко не по карману. Седую голову Александра Федоровича особо не интересовали рыночные перипетии, его волновали две противоположные личности – подследственный Воинов и подчиненный Романов; и если по первому было все ясно, то в отношении второго он строил только догадки.

В душе свербело, а предчувствие никогда не подводило его. Сегодня он приехал на служебном автомобиле без водителя. Иногда в сухую погоду он лично садился за руль.

Вождение действовало успокаивающе, переключало на отвлеченные темы, но сегодня терапия не помогла.

– Здравствуй, Александр Федорович, – поприветствовал его прокурор за рабочим столом, не поднимаясь с кресла.

Житомирского не смутило холодное приветствие коллеги, он был готов к этому.

– Здравствуйте, Радислав Генрович, – Житомирский опустился на стул.

Прокурор обладал внушительным видом. Это был крепкий, коренастый мужчина со светлыми волосами, аккуратно зачесанными назад. Черты лица четкие, при гневе трансформирующиеся в хищный образ коршуна. В отличие от Александра Федоровича, прокурор имел чересчур импозантный вид, вот почему четыре года назад на должность прокурора был назначен не Житомирский, а презентабельный Радислав Генрович.

Оба обладали одинаковым багажом знаний и опыта и начинали путь в правоохранительной системе с работы следователей в районных отделах прокуратуры. То, что выбрали коллегу, а не его, не могло не угнетать Житомирского, хотя недовольства он не показывал, ведь Радислав – его старый товарищ по службе. Рука об руку они несколько лет проработали в городской прокуратуре.

Но, как только Житомирский стал главой регионального управления Следственного комитета, прокурор не находил себе места, когда его бывший подчиненный игнорировал или опротестовывал решения надзорного ведомства. И наезды в виде словесных упреков за упущения в работе следователей носили постоянный характер. Но о личностном неприятии речи не шло.

– Как дела? – спросил прокурор.

– Радислав, давай сразу к делу, – в отсутствии свидетелей они всегда общались на «ты».

– Хорошо, пойдем в комнату отдыха, кое-что покажу.

Небольшая комната отдыха больше походила на спальню. Там стояла широкая кровать, где при желании можно было уместиться вдвоем, напротив нее тумба с телевизором и приставкой DVD и два небольших кресла. На них и разместились служители закона. Прокурор включил запись. На ней был запечатлен инцидент Евгения с гаишниками.

Как только видео закончилось, Житомирский раздраженно отреагировал, что зачинщики драки – гаишники, а со стороны его ребят – самооборона. Прокурор согласился, но все же отметил, что должен произвести проверку и дать юридическую оценку конфликту. Житомирский, как старый лис, предчувствовал, что это еще не все, о чем коллега хотел оповестить его.

Радислав Генрович не спешил и предложил пропустить по рюмке коньяка, для этого они вернулись обратно в кабинет. Житомирский предупредил, что он за рулем и попросил налить ему только «капельку». Когда прокурор разливал по рюмкам коньяк, его движения сочетали вальяжность и скрытую утонченность: дорогой напиток, золотые запонки, обручальное кольцо с бриллиантом – женат он был уже в третий раз, на женщине в два раз моложе его. Одним словом, своими манерами держаться он умышленно подчеркивал свое превосходство над Александром Федоровичем, которого он всегда считал неотесанным крестьянским мужиком.

Налив по «капельке» дорогого французского напитка, – не меньше пятидесяти грамм, – и пригубив, прокурор сел на свое рабочее место и продолжил начатый разговор. Рассказал предысторию конфликта, как на проспекте Октября Евгений несколько раз нарушил ПДД, и вот почему разъяренные гаишники так осерчали на Евгения, что приложились к нему физической силой. Житомирский молчал, но, когда прокурор закончил, он решился напомнить коллеге, куда торопился Евгений. Он предполагал реакцию прокурора, но удержаться не мог:

– Если бы не твой племянник Марат, то конфликта, который столь сильно заинтересовал тебя, вовсе не случилось бы.

– Да! Заметь, ты перешел на личное! – отметил прокурор. – Мой племянник за все заплатил сполна.

– Сполна! – Александр Федорович уже не скрывал раздраженности.

– Ладно, я знаю, что он оболтус, никчемный… но такой у меня родственник! Если бы ты был на моем месте, ты поступил бы так же. Или я не прав? А?

– Ладно, ты же меня не за этим приглашал. Говори, что надо.

– Вот то-то и оно, узнаю старого безотказного Федорыча! – воскликнул прокурор.

Прокурора интересовала личность Воинова. Без наводящих вопросов и околотемных бесед он попросил Житомирского, чтобы тот позаботился о Воинове и отправил его не в психиатрическую больницу, а в изолятор на Толстого. До Житомирского тут же дошло, что за просьбой стоит какая-то услуга.

– Это зачем тебе он понадобился? – поинтересовался Александр Федорович.

– Так надо, не для меня. Буду с тобой честен, сам понимаешь – для кого. Это личная моя просьба, – эту фразу прокурор произнес патетически и повелительно.

Житомирский задумчиво молчал, он осознавал, что Воинов, если попадет хотя бы на одну ночь в изолятор на Толстого, живым оттуда не выйдет. А это преступление. Житомирский тянул с ответом, поэтому Радислав Генрович с надвигающимся на лицо взглядом коршуна напомнил бывшему заместителю, что именно он, старый товарищ по службе, рекомендовал его на должность главы регионального управления СК.

– Нет, я не забыл! Всегда помнить буду! – не скрывая раздражительности, ответил Александр Федорович. – Получается, в обмен на отказ от показаний против Марата, ты пообещал блатным выдать им Воинова?

Прокурор осторожно кивнул.

Житомирский все прикидывал и не терял надежды, что ему удастся остановить незаконный умысел прокурора. Хотя сделать это было невозможно. Он не понаслышке знал о несгибаемой решительности и воле своего бывшего шефа. Этими качествами прокурора он восхищался, наверное, в силу недоразвитости тех же свойств у него самого.

– Это надо сделать, – тихим голосом наседал прокурор.

Со стороны могло показаться, что прокурор сдался от неуступчивости оппонента. Но Житомирский знал его чересчур хорошо, праздновать победу было преждевременно. Тихий голос прокурора означал одно: у Александра Федоровича нет выбора. Да, он мог отказать, но в одночасье превратился бы в личного врага влиятельного надзирателя над всеми силовыми ведомствами республики. Такая перспектива со временем могла стоить карьеры, чего пока так не желал Житомирский, хотя и пенсионный возраст был на подходе. Но преждевременный уход на пенсию в любом случае не стоил жизни одного насильника. Он согласился:

– Ладно, умеешь убеждать, – выговорил после недолгой паузы Александр Федорович. – Но тогда – никакой проверки в отношении моих орлов.

– Ну, давай выпьем! Насильника ждет законное наказание, хотя это и не суд Божий, – Радислав Генрович налил себе еще рюмку и поднес ко рту:

– Сегодня вечером придет автозак к изолятору, в него и погрузишь… – выпив, он немного скорчил лицо и спросил: – Чего не пьешь?

В ответ Александр Федорович лишь помотал головой. Руль тут был не при чем – коньяк не шел в горло.

Глава шестая

Воинов, по новому приказу начальника ИВС, на допросах должен был сидеть в наручниках. Перед ним маячил Евгений. В отличие от многих сослуживцев, он никогда не предпринимал особых мер безопасности, даже если перед ним на допросе сидели отмороженные убийцы. Он вообще вел себя раскованно с любым подследственным, зачастую приближался к ним на опасное расстояние и поворачивался спиною, когда, например, руки убийц не были заключены в наручники и держали шариковую ручку, что тоже вполне себе инструмент для нанесения смертельных увечий.

Причина столь рискованного поведения не в физических данных Евгения, хотя он был сложен неплохо, а в человеческом отношении к подследственному. Но человеколюбие он питал не ко всем своим «клиентам». Его отношение в какой-то мере зависело от личности подследственного, а не от тяжести преступления.

Этим грешат многие следователи. Евгений мог испытывать неприятие к безобидному женоненавистнику, угробившему в бытовом конфликте свою жену, а к насильнику вроде Воинова он мог выказывать если не почтение, то немного уважения. Не зря считают, что в органах и в преступном мире действуют люди со схожим характером. Просто одним повезло больше других.

– Может, попросить снять наручники? – спросил Евгений, подсаживаясь на стул напротив.

– Все нормально, начальник, – ответил Воинов. – Когда меня переведут в лечебницу?

– Завтра утром или сегодня вечером, посмотрим. Боишься остаться здесь? – Евгений говорил без колкостей и сарказма.

Воинов покачал головой:

– За себя не боюсь, не хочу усложнять жизнь вам, господин следователь.

– Какое благородство, мне мог бы позавидовать сам лейтенант Коломбо[4], – теперь Евгений говорил с иронией. – Если ты так печешься обо мне, то скажи, кто доставил в квартиру нож и эфир? Вот тогда ты точно поможешь поставить точку в твоем деле.

– Эти вещественные улики лежали на столе, ваши криминалисты слепы. Здесь нет интриги! – Воинов растянул губы в улыбке.

– А я думаю совсем по-другому, у тебя есть сообщник.

– Как оппонент вы всегда думаете «по-другому»!

– Другого ответа я не ожидал.

– Можно вопрос?

– Опять на тему гнусных измышлений о мастурбации?

– А чего вы так боитесь, я в вашей власти.

– Хорошо, спрашивай.

– Мне интересно, схожи ли мы с вами в отношениях с женщинами?

– Будь уверен, мне чуждо насилие.

– Кажется, ее зовут Татьяна? – Воинов развалился на стуле, он чувствовал себя очень непринужденно.

– Здесь ты меня не удивил, видимо, подслушал мои телефонные разговоры, – Евгений не проявил интереса к вопросу, ведь говорить пришлось бы о себе, что для следователя недопустимо. – Ты убийца, и что бы ты ни пел, твои аргументы не имеют смысла.

Воинов с безразличным лицом пропустил колкость.

– Она в вас не видит порядочного человека. Или априори в органах не могут работать порядочные люди, – подследственный предпринял новую попытку, подкрепленную ухмылкой.

– Давай закроем тему, сейчас придет конвой, и мы с тобой расстанемся на какое-то время, я подписал все бумаги, сегодня тебя переведут в лечебницу. И главное – я удостоверился, что ты жив и здоров.

Но у Воинова на сей счет было иное мнение:

– Свыше девяноста процентов дел в суде заканчиваются обвинительным приговором, восемьдесят процентов возбужденных уголовных дел доходит до суда, безумная статистика…

– Ты это к чему?

– К чему? Вы яркий представитель этой системы победителей, у вас карьера на подъеме. Вы и ваши коллеги привыкли выигрывать, но тут вас постигает маленькое разочарование – ваша дама не играет по вашим правилам, она лжет, но вы, как следователь, не можете поставить столь необходимую точку, поймать ее с тем, с кем она вам изменяет.

– Очередные фантазии.

Воинов вытянул голову и вопрошал со смеющимся взглядом:

– Фантазии?! Вы ни разу не пропустили ее звонок, вы всегда брали трубку. Ваш голос таял. Помню, во время следственного эксперимента в Ботаническом саду вы объявили пятиминутный перерыв после того, как вам позвонила ваша возлюбленная. Это говорит очень о многом.

– А если я скажу, что это моя обычная знакомая, которая нуждалась в срочной помощи?

Воинов не слышал Евгения:

– Помощь? Это вам нужна помощь. Ваши страдания на лице. Не правда ли, Евгений Андреевич? А телефон-то молчит!

– Мне ничего не остается, как позвать конвой, чтобы не слушать весь этот бред, – Евгений встал, подошел к двери и хотел уже постучать в дверь.

– Счастлив тот, кто знает скрытые причины.

Евгений повернулся к Воинову.

– Что? – Евгений задумчиво прищурил глаза.

– Это перевод с латыни, но кому принадлежит фраза, я не знаю.

Наступила пауза, Евгений молча сел обратно на стул.

Помимо мыслей о Татьяне и бессмысленном, как ему казалось, разговоре, его голова была занята думами о встрече Житомирского с прокурором, о результатах которой он строил только догадки. Житомирский обещал приехать в ИВС на Шафиева. За безразличием Евгения скрывались переживания, он знал, что если прокурор будет первым, кто расскажет Житомирскому об инциденте с хозяевами дорог, то ему предстоящая встреча с шефом не сулит ничего хорошо. Статус любимца ему не поможет. Житомирский строго карал тех, кто утаивал конфликты с коллегами из других силовых структур.

«Ладно, что будет, то будет, все равно не уволит», – успокаивал себя Евгений.

И тут ему невольно захотелось забыться и продолжить слушать бредни Воинова. Это было единственным исключением из правил до сего момента, когда он дал разрешение на вхождение не просто подследственного, а убийцы в свою личную жизнь. Подумать только, убийца трех женщин читает нравоучения и раскладывает его жизнь по полкам! Именно противоречивость момента забавляла его эго в минуты ожидания.

«Да, в жизни иногда встречаются и такие парадоксы», – отметил он про себя.

– Родители ругают детей за то, что они теряют драгоценное время, когда развлекаются компьютерными играми или рыщут по Интернету, хотя сами частенько предаются искушению виртуальности, закрывшись в комнате или ванне. Вы поняли, о чем я?

Евгений задумчиво кивнул.

– Все проходят через одно и то же испытание, половая жизнь находится между двумя мирами – отягощенной реальностью и виртуальным миром, где возможно все, – Воинов попросил воды, пересохло в горле.

Евгений налил воды в железную кружку и подал ее в руки подследственного. Воинов жадно отпил и, поставив полупустую чашку на стол, продолжил:

– Именно мастурбация – главная причина неурядиц половой жизни партнеров, а не половое бессилие мужчин с наступлением возраста, как считают многие. И вы тому подтверждение, для вас объект влечения – возрастные женщины, а не Татьяна, хотя ради нее вы готовы на многое, даже на прощение.

Евгений промолчал.

– Но у нее есть заморочки, ведь она тоже человек. Но она все же старается жить реальностью и время от времени воплощает свои фантазии в жизнь.

– Чушь какая-то! – возмутился Евгений, он нервничал и хотел было напуститься на Воинова с угрожающей тирадой, чтобы не забывался. Но не успел, в этот момент в кабинет ворвался Житомирский, и Евгений по его лицу определил, что гневную тираду, скорее всего, придется выслушать ему самому. Он быстро распорядился, чтобы конвойный увел Воинова обратно в камеру. Последнее, что Евгений увидел на лице Воинова, так это довольную ухмылку.

Евгений приготовился к словесной порке. Патрон был не в духе, присел на стул. Евгений предложил воды, Александр Федорович кивнул. Воды налил в ту же металлическую кружку, от которой только что отпил Воинов. Умысла забыть сполоснуть кружку не было.

Как и опасался Евгений, Житомирский первым делом спросил, почему он не доложил о конфликте с гаишниками. Евгений начал что-то объяснять, но патрон прервал, махнул рукой, встал и пригласил на улицу на перекур.

– А, ты не куришь?! – ответил сам себе Александр Федорович, доставая сигарету из пачки.

– Могу постоять, – тихо ответил Евгений и поковылял за старшим по званию товарищем.

Во дворе изолятора Александр Федорович изложил подчиненному в полном объеме весь разговор с прокурором, опустив только личностные моменты.

– По существу, от тебя зависит судьба Воинова, – резюмировал Александр Федорович.

Евгений призадумался. После сегодняшнего разговора он сам желал его придушить, раздавить, растерзать.